в которой речь пойдет о цыганском оркестре, венгерском вине и часах шулера

История с часами шулера, быть может, самая трагическая. Часы эти стоили мне пять гульденов. Бедняга, он думал, что эти пять гульденов принесут ему счастье. Ни черта…

Я бы не вспомнил про эти странные часы с выгравированным на крышке именем «Иза», если бы мне не пришлось сегодня хоронить молодую цыганку. Приехали цыгане, раскинули на берегу Ользы табор и разбрелись по деревне. Цыганки гадали и крали все, что попадало под руку. Цыгане ходили по крестьянским дворам, пытались всучить хозяевам три чугунных котла и попутно стреляли глазами, высматривали, нельзя ли свернуть голову какому-нибудь рассеянному петуху или неосторожной утке.

А в таборе под навесом шатра на соломе рожала молодая цыганка. Она умерла вместе с младенцем.

Эту цыганку с младенцем я и хоронил.

Потом пришел самый старый цыган и сказал:

— Отец, ты хороший человек, но у нас нет денег, нечем тебе заплатить. Может, вместо платы моя жена погадает тебе?

— Спасибо! Я знаю, что денег у вас нет, а гадать мне не надо… Сыграйте мне лучше и, если умеете, спойте какую-нибудь красивую песенку. Но только венгерскую!..

Старый цыган пошел в табор и привел с собой двоих цыган со скрипками и цыганскую девушку. Ничего не скажешь, для цыганки она была красивая.

Я сидел под липой, покуривал трубку, а музыканты встали у могилы цыганки и ее младенца и заиграли на скрипках. А молодая цыганка пела:

Хо-хо, как она пела, а бродяги как играли!.. Будапешт, вино, Дунай, кафе «Эмка» на проспекте Ракоци, блеск огней, вино и вино!..

И песенка эта напомнила мне Изу. И Будапешт. И кафе «Эмка»…

Ведь «бриллиантовым гвоздем» выступлений Изы, как говаривал щеголеватый, напомаженный хозяин кафе, была именно эта песенка.

Иза была красивая девушка. Она всех пленяла своими песенками, но наибольшим успехом у публики пользовалась эта «Выпил вчера я…» Вызывали восхищение и ее танцы. Лучше всего она танцевала канкан. Тогда он был в моде. Ее канкан скорее можно было назвать стилизованным чардашем. Танцуя чардаш, она приходила в неистовство, и публика неистовствовала, и цыганский оркестр тоже неистовствовал.

Пляска Изы пьянила всех, кто был в зале, разжигала холодную кровь, заставляла быстрее колотиться ленивые сердца. Публика выла от восторга, рукоплескала, орала «браво», требовала повторения, а разнузданная гетера Иза в миг превращалась в скромную девочку, грациозно кланялась и мило улыбалась.

По крови она, кажется, была наполовину цыганкой, наполовину венгеркой. Свои длинные черные волосы она заплетала в две толстые косы и укладывала их в виде черной блестящей короны. Глаза у нее были большие и черные. Таких черных глаз мне еще не доводилось видеть. Танцуя чардаш-канкан, она выбрасывала свои длинные, стройные ноги в черных чулках из пены оборок приподнятого платья. Во время танца она приоткрывала свой очень красный и очень соблазнительный рот, и тогда от соседства с красным цветом особенно ярко сверкали зубы, придавая ее улыбке странное, я сказал бы, хищное выражение. Гибкая, темпераментная, она казалась воплощением любовного безумия.

Иза была знаменита на весь Будапешт.

И поэтому-то кафе «Эмка», где выступала Иза, было самым дорогим заведением в столице. Кельнеры за короткий срок наживали кучу денег. У меня тоже появились деньги. Но свое состояние я пустил по ветру.

А состояние тогда нажить было легко; глядя на посетителей кафе «Эмка», мне думалось, что после войны всех охватило исступление разгула. Люди танцевали, пили, развлекались, как никогда раньше. Все словно стремились забыть о минувших днях войны, пережить неудавшуюся революцию, двукратные попытки императора Карла I стать венгерским королем под именем Карла IV. Черт их знает! Я не слишком всем этим интересовался, мне осточертела и война и все ее невзгоды. В Венгрии я оказался случайно и не хотел вмешиваться во все эти события, политические скандалы, смены правительств, ибо в противном случае мне, как нежелательному иностранцу, грозила бы высылка.

Итак, я во фраке носился между столиками, ловко балансировал подносом на поднятой ладони, умел вовремя улыбаться, вовремя кланяться, вовремя притворяться глухонемым и вовремя превращаться в невидимку. Особенно когда обслуживал клиентов в отдельных кабинетах. Я тогда становился даже слепым, ибо ничего не должен был видеть. И все-таки я видел очень многое и часто раздумывал о том, как трудно сквозь уродство человека разглядеть его красоту.

В нашем кафе бывали аристократы, заводчики, богатые торговцы, офицеры, ловеласы, старики в отлично отутюженных брюках и во фраках, похожие на гальванизированных мумий, с моноклем в водянистом вытаращенном глазу, всевозможные так называемые шиберы, наживающиеся на недостатке картофеля или кукурузы, пресыщенные бонвиваны, шулера, спекулянты с черной биржи, венгры, немцы, евреи, румыны и цыгане, сводники, птицы небесные, раскрашенные девки, актрисы, шансонетки, манекенщицы и обыкновенные потаскушки; шампанское лилось рекой — венгерским вином пренебрегали, — швырялись банкноты, в кабинетах пожирали диковинные закуски — улиток, устриц, лягушачьи ножки, майонезы, печеных куропаток, гусей, уток, уж и не припомню, что еще, — лимоны, апельсины, бананы…

Черт знает, откуда все это бралось на нашей кухне, в то время как улица голодала и ела картошку с шелухой.

Кроме чертей знали об этом шиберы. В большом зале кафе за чашечкой черного кофе они обделывали свои дела, о чем-то шептались, ссорились чуть ли не до драки, а потом протягивали друг другу руки с бриллиантами на жирных пальцах и — сделка состоялась.

В боковых маленьких залах и в отдельных кабинетах было царство карточной игры и девиц.

Словно взболтав ведро с грязной водой, война подняла со дна на поверхность всю муть. Теперь подонки тянулись все выше.

Смотрел я на этих людей, и меня тошнило. Шикарно разодетые отвратительные толстяки с жуликоватыми мордами и свиными глазками пускали слюни, когда Иза, полуобнаженная, а иногда и вовсе нагая, танцевала на длинном столе между бутылками шампанского и хрустальными бокалами, и все они были похожи на уродливых самцов-орангутангов в экстазе. Я это видел, и я знал: каждый готов швырнуть к ногам Изы груду банкнот — результат удачной спекуляции, — лишь бы она согласилась лечь в его постель. Гниль!..

Я привык к тому, что этот темный сброд считал меня и семерых моих коллег существами вроде как бы с другой планеты. Для них мы были заводными манекенами, роботами, которые не думают и не чувствуют. А мы в свою очередь всячески старались не показать, что у нас есть и мысли и чувства. Мы прикидывались невозмутимо спокойными, чтобы какой-нибудь кретин-аристократ с трясущимися ногами, вонючий толстяк, размазня с моноклем в глазу или обыкновенный вор во фраке не понял наших желаний. Мне, например, так хотелось съездить по бритой физиономии, дать пинка в зад пискливой и глупой девице, похожей на экзотического зверька, и вышвырнуть их за дверь, на улицу.

Иза была совсем другая.

Иза мстила за обиду.

— Жаль, Иоахим, что у меня нет сифилиса! Я бы их всех перезаразила. Всех этих скотов, свиней, червяков! — бушевала она. — Ничтожные мокрицы, клопы, гнилушки, паршивые жабы!

Она долго отказывалась объяснить мне, чем вызвана такая жажда мести. А я не настаивал, зная, что всего не скажешь, даже если очень хочется. Все-таки я предполагал, что ей нанесли в жизни тяжелую обиду. Впрочем, тут и предполагать было нечего. Слепой дурак и тот заметил бы. Правда, если у такого дурака в груди хоть какое ни на есть сердце, а не кочерыжка.

Иза была странная девушка.

Мне часто казалось, что, живи она в Древней Греции, какой-нибудь Фидий высек бы ее из белейшего мрамора и какой-нибудь Фемистокл, а может, Пизистрат приказал бы поставить эту статую на Акрополе, чтобы все юноши воздавали ей почести, а поэты сочиняли возвышенные дифирамбы.

Может, кто-нибудь и удивится, как это кельнер и вдруг рассуждает о Древней Греции, Фидии, Пизистрате, Фемистокле и Акрополе? Пусть себе удивляется. Пока человек способен чему-то или кому-то удивляться, до тех пор он молод, как сказал кто-то из французских писателей. Точно не знаю, то ли Мориак, то ли Бернанос.

А может, она была бы второй Фриной, распутной Фриной, но… Эх, да что там говорить!

И еще я знаю, что в средние века ее сожгли бы на костре, как ведьму.

Среди завсегдатаев кафе ходили слухи, будто три поклонника Изы покончили с собой. Из-за безнадежной любви. Она отвечала на их чувства презрительной улыбкой. Двое прыгнули с моста в Дунай, а третий выстрелил в свою беспутную голову под окном ее спальни в особняке богатейшего колбасного фабриканта. Стрелялся студент, а те двое были поэты, оба пописывали корявые любовные стихи в честь «божественной Изы».

— Скажи, это правда? — спросил я однажды, когда Иза вконец расклеилась в моем присутствии. Она слушала пластинку с «Пасторальной симфонией» Бетховена и, видимо, под влиянием музыки ей захотелось «исповедаться» — как она это назвала.

— У меня такое чувство, словно я исповедалась мудрому старичку священнику! — сказала она тогда, хотя я вовсе не был похож на старичка священника.

— Значит, это правда? — мягко настаивал я.

— Правда.

— И тебе их не жаль, Иза?

— Жаль мне только студента. Да и то потому, что у него осталась мать. Она вдова и посвятила ему всю свою жизнь. А он обожал мать. Я знаю, что она плакала и проклинала меня. И мне больно…

— Знаешь, а у меня мать… — продолжала она немного погодя. — Она уже умерла. Отец бил ее. Он был пьяница. Меня он тоже бил и гнал на улицу, чтобы я зарабатывала ему на водку. На ракию. Мне тогда было четырнадцать лет… Но оставим это…

Да, оставим это.

Я тогда поверил, что отец ее был пьяницей, бил мать, а четырнадцатилетнюю Изу посылал на улицу. Но вскоре перестал верить, потому что в другой раз Иза мне сообщила, что она внебрачная дочь горничной венгерского магната, который и был ее отцом. А еще как-то она уверяла меня, будто она дочь богатого, очень богатого мельника, но мать прижила ее с лакеем из соседнего замка. Мать выгнали из дому, и она пошла в монастырь. Заботу об Изе взял на себя старый учитель местной гимназии. Он преподавал латынь и греческий. А вообще этот учитель был чудаковат. Он читал ей отрывки из «Песни песней» царя Соломона и пытался склонить ее, чтобы она стала его Суламифью. Чтобы ложилась ночью к нему в постель и согревала его своим телом.

— И что же? — спросил я.

— Я от него убежала.

В следующий раз она оказалась дочерью прославленной актрисы, а еще как-то — дочерью молоденькой наездницы из бродячего цирка…

В общем она врала, но делала это так очаровательно, что я не придавал значения ее вранью и с удовольствием слушал.

— Знаешь, Иоахим, о чем я мечтаю? — спросила она как-то.

— О чем ты мечтаешь, Иза?

— Когда я буду умирать… а умру я молодой… Не перебивай! Я хочу, умирая, слушать Бетховена, знаешь, «Пасторальную симфонию». Поставь для меня эту пластинку…

Музыка Бетховена звучала пианиссимо, а Иза, свернувшись клубочком в углу софы, спрятала лицо в ладони. Мне кажется, она тихонько плакала.

Потом появился поручик гонведов, некий Янош Ракоци. Громкая была у него фамилия, только она не имела ничего общего с венгерским, родом Ракоци, известным из истории. Самое большее — захудалый дальний родственник, седьмая вода на киселе.

— На чем? — переспросила Иза и засмеялась.

— На киселе… Это у нас так говорится…

— Ты его не любишь?

— Терпеть не могу и хочу тебя от него предостеречь.

— Ревнуешь?

— Ревновать, не ревную, а не нравится он мне.

— Что ты в нем видишь плохого?

— Бездельник, шулер, вертопрах… Подозреваю, что он играет краплеными картами.

— Откуда ты знаешь?

— Да ведь я кельнер и при случае мне удается подсмотреть…

— Ах, так! Ты кельнер, а он Ракоци и офицер… Понимаю!

— Неправда! Ты не понимаешь! — возмутился я.

— Не сердись, дурачок! — защебетала она и села ко мне на колени. А потом сказала: — Целуй, целуй!..

У Изы было много любовников. Почему я попал в их число — не знаю. Это был ее каприз. Она их часто меняла. Дольше всего она оставалась с колбасным фабрикантом. Отвратительный пузан с толстыми негритянскими губами, приплющенным носом, мерзкий тип, пускавший слюни при виде танцующей Изы.

Он осыпал ее подарками. Покупал для нее ожерелья, бриллиантовые кольца, жемчужные серьги, а она их где-то теряла. Среди прочих подарков он поднес ей золотые дамские часики с выгравированной надписью «Иза».

Фабриканта она потом променяла на некоего Арпада.

Я тогда подумал: там Ракоци, тут Арпад — одни исторические фамилии. Но если Ракоци, на мой взгляд, носил свою фамилию по чистой случайности, то Арпад с виду был настоящим потомком исторических Арпадов. Я только не знал, то ли это имя, то ли фамилия.

Он был богатый помещик. И он снял для Изы маленький нарядный особняк, который стоял среди парка на склоне Замковой горы, откуда открывался вид на Дунай и на город.

Арпад появлялся в Будапеште раз или два раза в неделю. Приезжал с бумажником, набитым деньгами, а уезжал с пустым. Все проигрывал в боковом маленьком зале кафе «Эмка». Это был красивый человек лет сорока, аристократ до кончиков ногтей, галантный, рыцарственный. К Изе он относился на редкость терпимо.

Я хочу, Иза, чтобы ты была со мной, когда я приезжаю в Будапешт. В остальное время делай что хочешь, — сказал он ей в начале их знакомства. Познакомились они в кафе «Эмка». Он не смотрел на ее танец, не слушал ее песенок, а только играл в карты. В тот момент, когда ему надо было бросить решающую, последнюю карту, она коснулась пальцем его руки.

— Не этой! Пожалуйста, бейте этой! — сказала она, указывая на какую-то карту.

Арпад заколебался, но все-таки послушал ее. И выиграл!

Так было положено начало их дружбе. О своем приезде он либо предупреждал Изу по телефону, либо давал телеграмму.

— Не хотелось бы мне застать в твоей спальне какого-нибудь прощелыгу! — говорил он. — И поэтому я всегда тебя предупреждаю. Знаешь, если бы я его застал, так, пожалуй, пристрелил бы. У нас с тобой были бы большие неприятности.

После знакомства с Изой он стал выигрывать крупные суммы. Иза всегда сидела позади него и в решающий момент указывала, какой картой надо бить. Янош Ракоци начал проигрывать.

— Ты приносишь мне счастье, Иза! — твердил Арпад.

— Кому везет в картах, не везет в любви! — добавлял поручик Ракоци, уже сильно задолжавший Арпаду.

Закончив партию, Арпад всегда засовывал в сумочку Изы половину выигрыша.

— Это твоя доля! — говорил он.

А Иза, как я позднее убедился, отдавала эти деньги поручику Ракоци.

— Держи! — говорила она и, прищурив глаза, смотрела, как Ракоци запихивает банкноты в карман. Она была похожа на кошку, готовую к прыжку…

Иза часто устраивала приемы для своих поклонников и просила хозяина, чтобы в такие вечера я прислуживал у нее в качестве кельнера. И снова до утра карты, шампанское, омары, южные фрукты, обжорство, пьянка. Потом все поклонники, сильно подвыпившие, возвращались домой, а я оставался.

— Иоахим! Бетховена! — просила Иза. На патефоне крутилась пластинка, и в спальне Изы приглушенно звучала «Пасторальная симфония». Иза преображалась. Исчезала вакханка, разнузданная девка, грешная Фрина. Передо мною было обиженное дитя.

Иногда поручик Ракоци провожал Изу и оставался у нее до утра. Мне об этом доносила жена сторожа, пожилая женщина с ханжеским выражением лица. Она убирала в комнатах Изы и очень сердилась, не скрывая от меня своего недовольства, если пирушки затягивались до рассвета.

Однажды во время такой шумной пирушки я заметил, что поручик Ракоци выскользнул из гостиной и крадется в спальню. Иза в тот момент с царственным видом принимала гостей. Я тихонько пошел следом за поручиком, спрятался за портьерой и стал наблюдать. И я видел, как он роется в ящиках секретера и в ночном столике. Из секретера он извлек несколько банкнот и сунул в карман. Потом так же крадучись вышел из спальни. Игроки расположились за четырьмя столиками. Пришла Иза и села играть против поручика. Она выигрывала. Когда он все проиграл, она небрежно сгребла банкноты в сумочку и пристально посмотрела на бледного, вспотевшего от волнения поручика. Глаза ее снова стали похожи на глаза дикой кошки. Она странно улыбалась.

— Ну что, господин поручик? — небрежно процедила она сквозь зубы.

Поручик встал из-за стола и перешел в гостиную — выпить вина.

— Он взял эти деньги из твоего секретера, — шепнул я, когда она проходила мимо меня.

— Знаю! Но ты ничего не видел.

— Да ведь это воровство! — настаивал я.

— Успокойся, Иоахим! При всем том он мне мил! Сам черт тут запутался бы!..

Ну, ясное дело, ведь Ракоци был очень хорош собой. Я его возненавидел.

Все кончилось в тот вечер, когда Арпад без предупреждения появился в особняке Изы. Она ждала гостей, и меня пригласили как кельнера. На беду или, скорее, к счастью, поручик явился первым. Арпад вошел в гостиную в ту минуту, когда Ракоци выходил из спальни Изы, застегивая последнюю пуговицу на мундире. Арпад сделал вид, будто ничего не заметил.

Собрались гости, и началось обычное пьянство и обжорство. Картежники отправились в маленькую гостиную. Пошел туда и поручик Ракоци. За ним — Арпад.

— Сыграем, господин поручик, только вдвоем! — предложил он.

— С охотой… — поспешил согласиться поручик.

— Но в будуаре, рядом со спальней Изы.

Они перешли в лиловую комнатку. Здесь был Изин будуар, пахло духами и пудрой.

— Иоахим! — обратился ко мне Арпад. — Позовите, пожалуйста, мадемуазель Изу. Она моя маскотта в картах! — добавил он, повернувшись к поручику. — Может, мне повезет в игре, а вам, господин поручик, в любви…

Пришла Иза, и они стали играть. Сразу по высокой ставке. Иза села позади Арпада. Странное дело. Поначалу карта шла Арпаду, а потом счастье от него отвернулось. Поручик Ракоци сгребал со стола банкноты.

На лице Изы появилось беспокойство. Арпад играл очень сосредоточенно.

Как всегда, неслышно ступая, я вошел в будуар и остановился — Арпад едва заметно мне подмигнул. Я встал за спиной поручика и с удивлением увидел, что на столе снова появилась куча банкнот, а Ракоци, за которым был последний ход, вытаскивает из рукава карту и кидает ее на стол!

— Вы выиграли, господин поручик! — сказал, вполне владея собой, Арпад. Тут он поглядел на меня. Я стоял напротив него. Незаметно шевеля пальцами, я показал ему, как извлекается карта из рукава. Арпад, моргнув, подтвердил, что понял меня.

— Еще раз! Такая же ставка! — сказал Арпад. И на столик посыпались банкноты. Пока поручик тасовал карты, Арпад глазами указал мне на зеркало, стоявшее на камине. Я понял, подошел к камину и, не привлекая к себе внимания, перенес зеркало на столик с цветами. Зеркало я поставил таким образом, чтобы Арпаду были видны в нем руки поручика.

Иза видела все это, и глаза ее снова стали похожи на глаза дикой кошки. Она слегка закусила губу и мяла в руке платочек. Я стоял за портьерой и наблюдал.

Игра продолжалась. Трудно было сказать, кто выиграет. Шансы у противников были равные. На столе лежало много денег. Игра подходила к концу. Еще карта — и одна чаша весов перетянет. Вдруг Арпад вскочил, перегнулся через стол и схватил Ракоци за руку. Жест был стремительный и неожиданный. Из ладони Ракоци выпала карта, которую он в этот момент доставал из рукава. Арпад ударил его по лицу своими картами.

Я думал, сейчас разыграется бурная сцена, поднимется стрельба или бог знает что. Ни черта! Ничего не произошло. Иза встала. Глаза у нее были злые. Поручик Ракоци вытер лоб. Арпад спокойно подошел к нему. Поручик отпрянул, заслонив лицо рукой. Арпад отвел его руку.

— Вы, господин поручик, подлец! Это верно? Поручик молчал.

— Иза ваша любовница! Это верно?

Поручик по-прежнему молчал. Арпад взял его за плечи и встряхнул.

— Ну, извольте говорить! Иза ваша любовница! Это верно?

— Да… — промямлил поручик.

— Вы ее любите?

— Да…

— Вы без нее жить не можете! Это верно?..

— Да…

— Отлично! Давайте договоримся, господин поручик! Никто не узнает о том, что произошло в этом будуаре, но при одном условии! Согласны?

Поручик заколебался.

— В противном случае я все открою гостям. Вы понимаете, что это значит.

— Я согласен…

— Так вот. Завтра я с вами сыграю в кафе «Эмка» по высокой ставке. Но без вашей фальшивой карты в рукаве, господин поручик! Ставка, как я уже сказал, будет очень высокой. Если проиграю я — Иза ваша! Если вы проиграете — выстрелите себе в голову! Согласны?.. И еще одно. Возле вас будет стоять кельнер Иоахим… Вы догадываетесь почему?

Воцарилось молчание.

— Не догадываетесь? Кельнер Иоахим будет стоять возле вас и следить, не торчит ли из рукава господина поручика фальшивая карта… Прошу меня не перебивать! Рядом со мной тоже будет стоять кто-нибудь. По вашему выбору!.. Вы согласны?..

— Соглашайся, Янош! — сказала Иза. Голос ее звучал холодно.

— Хорошо! — выдавил из себя поручик. Он был бледен. На лбу выступили капельки пота.

— Ну, тогда до свиданья, до завтра, господин поручик! — сказал Арпад. — Если гости спросят, что с вами случилось, я скажу, что вам нездоровится и потому вы раньше ушли домой. Итак, до свиданья, господин поручик! — насмешливо закончил он.

— До свиданья, до завтра, Янош! — добавила Иза.

Хорошенькая история, подумал я. Либо Изу проиграют в карты, либо выиграют в карты смерть! Ну и ставка! А Изе хоть бы что. Словно ее это не касается. Я не мог ее понять. Разрешила Арпаду взять себя под руку и вышла вместе с ним к гостям, которые веселились вовсю. Иза была в шелковом черном платье с глубоким вырезом. Платье так плотно облегало ее фигуру, что казалось, будто Иза обнажена. Фрина, заворожившая своей красотой суровых афинских судей!

Вслед за ними выскользнул в коридор поручик. Пристегнул саблю и вышел на улицу. Я запер за ним дверь.

Я точно восстанавливаю теперь в памяти те мгновения. Сегодня мне кажется, что я не дверь за ним затворил, а заколотил крышку гроба. Я предчувствовал тогда, что поручик Ракоци проиграет и… Ну и что? Ничего!

Назавтра Иза снова неистовствовала на эстраде, неистовствовал оркестр, неистовствовали зрители. Она танцевала и пела. На ней было вчерашнее черное шелковое платье. Она была в нем чертовски хороша! В ней было что-то змеиное. Каждый ее жест, каждое движение, каждый изгиб тела волновал и притягивал. Зрители уже даже не кричали, а стонали.

В уединенном кабинете Арпад и поручик Ракоци засели за карты. Тасовали их они оба, по очереди. Я стоял возле поручика. Так они между собой договорились. Рядом с Арпадом сел какой-то рамоли с моноклем.

Арпад сдал карты. Из-за неплотно прикрытых дверей доносился рев зрителей и бурная музыка цыганского оркестра. Потом все смолкло. Иза пела свою любимую песенку «Выпил вчера я…» Под тихий аккомпанемент цимбал.

На столике не было денег. Рамоли с моноклем в глазу обратил на это внимание.

— А как же, господа… где, так сказать, банк?.. — пробормотал он.

— Мы играем не на деньги! — равнодушно ответил Арпад.

Началась игра. Песня Изы о вине в тот момент была мучительной для всех нас: для Арпада, для поручика и для меня. Рамоли, ни о чем не догадываясь, покачивался на стуле и вполголоса, рассеянно подтягивал Изе.

Карты ложились на блестящую поверхность столика. Оба игрока молчали. Арпад был похож на лесного хищника, поручик Ракоци был бледен, на висках и на лбу у него выступили капельки пота.

На руках у игроков оставалось все меньше карт. Поручик кинул свою карту. Арпад заколебался. Долго держал одну из карт, потом бросил ее.

— Я выиграл! — холодно сказал он и встал.

— Нет еще! — пролепетал поручик. — В такой игре я имею право…

— У вас больше нет никаких прав! Вы проиграли… — перебил его Арпад.

— Позвольте! Согласно существующим условиям игры я имею право…

— А я говорю, что у вас нет никаких прав! Вы проиграли! Неужели я должен пойти в зал и во всеуслышание сообщить о причине нашего спора!

— В чем тут дело, а? — забормотал рамоли.

— Ну? — произнес Арпад. Вопрос прозвучал резко, как удар бича.

— Из-за чего вы препираетесь? — услышал я за своей спиной голос Изы. Она стояла в дверях и смотрела то на поручика, то на Арпада.

— Господин поручик проиграл! — сказал Арпад.

— Но я прошу еще одну партию. Решающую! Я имею право…

Иза как-то странно посмотрела на поручика. Словно на раздавленного червяка. И подошла к Арпаду.

— Пусть сыграет! — сказала она.

— Ладно. В виде исключения! — согласился Арпад. — Во что хотите играть?

— В очко!

— Пусть будет так! Но на деньги! Начинайте. Сколько вы ставите?

Поручик, видать, не ожидал этого. Встревоженный и смущенный, стоял он посредине комнаты. Наконец принял решение.

Я оставил деньги в пальто. Сейчас вернусь! — Он кинулся к двери и, схватив меня за руку, потащил за собой. Я вышел следом за ним в раздевалку.

— Иоахим! Спаси меня! — шепнул он, срываясь на фальцет.

— Как я могу спасти господина поручика? — спросил я с изысканной вежливостью, сопровождая вопрос легким кельнерским поклоном.

— У меня нет денег! Дай мне взаймы!

— Нет! — холодно ответил я.

Он сунул руку в карман, и у него на ладони я увидел дамские часики. Те самые, которые лежали в спальне Изы на ночном столике.

— Сколько дашь за часы?

— Это часы мадемуазель Изы!

— Да. Она мне их подарила! Сколько дашь?

— Пять гульденов!

— Давай! Только никому не говори!

Под фраком, на пояске от брюк у меня висел плоский кожаный мешочек для денег. Я зачерпнул полную горсть, отделил пять гульденов и вручил поручику, взяв у него часики Изы.

Вслед за ним я вернулся в кабинет. Поручик уже сидел за столом. На столе лежали две монеты — всего десять гульденов. Пять положил поручик, пять — Арпад. Арпад стасовал карты. Поручика била дрожь, руки у него тряслись. Арпад положил колоду на стол.

— Берите, пожалуйста! — сухо сказал он.

Поручик стал медленно тянуть. Первую, вторую, третью… Заколебался. Я стоял позади него. Он набрал девятнадцать очков.

Смешное дело — я не умел играть в карты, хотя терся среди картежников. Но эту игру я знал.

— Всё? — спросил Арпад.

— Всё!

— Видишь, Иза! Мы разыгрываем тебя!

— Знаю! Проиграешь — поручик может меня забирать. Торгуете живым товаром! — гневно выкрикнула она.

— Не кипятись, моя дорогая! Ты ведь знаешь, в чем дело! Тебя очень дорого ценят!

— Знаю. Любовь или пуля в лоб!

— Ну, ну, успокойся!.. И не мешай мне. Моя очередь! — Он взял первую карту, взял вторую. Остановился в нерешительности. Потянулся за третьей, отвел руку. Посмотрел на поручика. Засмеялся. Поручик, казалось, совсем обезумел. Он заметно дрожал. Глаза у него помутнели.

Арпад потянулся за третьей картой. Поднял ее и бросил на стол. На столе лежали: семерка пик, десятка червей и тройка бубен. В сумме двадцать очков!..

Рука поручика вместе с картами тяжело шлепнулась на столешницу. Карты рассыпались.

— Иоахим! Сосчитай! — обратился ко мне Арпад. Я сосчитал и безотчетно мрачным голосом объявил:

— У господина поручика девятнадцать, у господина Арпада двадцать! Выиграл господин Арпад!..

Арпад взглянул на часы.

— Сейчас десять с минутами. Если до одиннадцати вы не выполните условий игры, господин поручик, я объявлю в зале…

— Хватит! Я выполню условие! — прохрипел поручик.

— Господа! Господа, так сказать, что все это значит? — захныкал рамоли, беспомощно глядя то на Арпада, то на поручика.

— Ничего, ничего! В одиннадцать часов узнаете!

Около одиннадцати, когда Иза снова пела на сцене свою песенку «Выпил вчера я…», в зал прибежала гардеробщица и в сильном волнении что-то зашептала хозяину. Хозяин вышел следом за ней. Он был возбужден. Я побежал за ними. Гардеробщица повела хозяина в уборную. Я за ними. В уборной висел на подтяжках поручик с вытаращенными глазами и вывалившимся черным языком.

И даже сюда доносилось пение Изы!

Вот и все. Дамские часики чуть побольше нынешних дамских часиков, золотые, с выгравированным именем «Иза» покачиваются теперь в шкафу на цепочке, тихонько отсчитывают время и напоминают о том, что когда-то произошло в кафе «Эмка».

Но мне уже пора! Завтра меня ждет новая работа, а часы на башне костела бьют полночь.