Перед Мишей стоял Алик Беляутдинов в серой милицейской форме с погонами подполковника. Они обнялись и расцеловались.

— Ты почему в Москве?

— Приехал к старикам.

Слава те господи, а я уж думал поселился. Что-то не помню стариков.

— Ты их не знаешь. Отца моего родичи.

— Строгие? На ночь смыться можешь? Или с супругой здесь?

— Один. Это у меня отпуск учительский — 48 дней и выходные.

— Телефон у стариков есть? Ладно, от меня позвонишь. Я тебя арестую до утра. Шагом марш! Считай, так бог велел; я ж завтра улетаю.

Они встали на эскалатор, поехали вниз, сели в голубой вагон и сошли на Университетской.

— Зайдем в "Гастроном", — сказал Алик. — Горючего захватим.

— Стоп! — заявил Миша. — Плачу я. С меня причитается, погоны твои обмывать.

— А! Так это давно. Третий год с двумя большими.

— Но я-то тебя видел капитаном!

— Время! — вздохнул Алик. — Время старит вино и любовь, удлиняя мечты и разлуки. Бери коньяк, если хочешь. А я тем часом встану за колбасой.

Алик ушел занимать очередь в колбасном отделе, Миша встал в винном, спросил у дяденьки впереди себя:

— Какой коньяк самый приличный?

— Да никакого у них нет! Сербский виньяк туда-сюда, другое все паленая солома.

— А что, армянского нет?

— Те! Где ты сейчас найдешь армянский?

— В ресторане! — сказал продавец.

— С наценкой 50%? — язвительно спросил мужчина, стоявший за Мишей.

— Для советского человека и рабочего коньячку хватит. 90 копеек — три четверти литра, — вставил мужичок в кепчонке с пуговкой, по виду не то слесарь, не то работяга с трамвайных путей.

— Сделали цены! — сказал мужчина сзади. — 12 рублей за бутылку коньяка! Не захочешь, пойдешь рабочий коньяк пить. От него только что не слепнут, а так — денатурат чистой воды.

— А хоть бы и 12! — рассердился дядька впереди Миши. — Так ведь и того нет!

— Побаловались! — рассудительно сказал кто-то невидимый за спинами. — Нельзя больше торговать в убыток. В Европе цены на питье высокие.

— Вранье! Я был. В Вене бутылка водки на наши деньги 2 рубля, а наш коньяк — самый лучший — 6 рублей.

— Господи, и когда это проклятое зелье запретят?! — запричитала старушка в черном плюшевом жакете. Она стояла уже почти у прилавка, передвигала по полу большую сумку с пустыми бутылками.

— Все пишут, пишут про вред алкоголю, а в она какую очередищу стоять! Жены, небось, дома разрываются меж детками и кухней… а мужики все здесь.

Продавец с интересом свесился через прилавок, оглядел старуху:

— А твой-то где, бабка?

— Да помер мой-то, печенью помер. Опился.

— Теперь сама туда же? Мужиков ругаешь, а вон какую сумочку принесла бутылок! Да тут рублей на десять тары!

Бабка чмокнула и развела руками:

— Свадьба! Сына меньшого выдала. Студентку взял. А сам шофер.

— Ну? — спросил продавец. — И пьет, заливает? Тебе бы надо безалкогольную, комсомольскую, в клубе.

— И-и! — сказала бабка. — Думаешь, не пьють? Сама уборщицей в Доме Культуры при Заборной. Как после свадьбы — полон тувалет осколков. Столько добра бьють, ящиков пять бутылок!

— А ты, значит, решила на дому, чтоб тару не терять?! — под общий хохот спросил продавец.