Выйдя из гастронома, Миша Комрат увидел впереди себя на тротуаре знакомую высокую фигуру с палкой и большим портфелем.
— Василий Иванович!
— Майн фройнд! Давненько мы не виделись!
— Какими судьбами в наших палестинах?
— А все за бизнесом гоняюсь, грешный человек. Вот посетил одного попа, продал евангелие на латыни.
— Здоровье как? Нога?
— А черт ее возьми, ногу. Вот взял и выписался из больницы. Что она там опухала, что на воле. А у тебя что, человече? Слышал я кое-что. Меня старого нет-нет, кто-нибудь да навещает из 79 школы.
— На заводе работаю. Слесарем. То есть работал до 27 июня.
— Пойдем, посидим! — сказал Василий Иванович.
Они перешли Пернавскую, сели в скверике. На соседней скамейке два пьяных латыша допивали пиво, бутылок пять уже валялось на песке. Хлеб и селедка лежали на газетке, как раз на портрете Брежнева.
— Sic transit gloria mundi! — при фатере Иосифе Виссарионовиче портреты высочайших особ были неприкосновенны. Значит с 27 июня ты подал документы по второму разу?
— Теперь уже есть разрешение на выезд. Моя фамилия в списке на двери номер 8.
— Совсем не знаю вашего директора Тимохина, — сказал Василий Иванович. — Читал тебе нотации?
— Зачем? Он слишком приличный человек, чтобы я делал из него антисемита. Я пришел к нему с заявлением: "Прошу меня уволить в связи с переходом на другую работу". Он посмотрел на меня и говорит: "Дальше что?" Я ответил: "Характеристику". Он пожевал губами: "Хорошо. Послезавтра". Вот и весь разговор.
— Куда характеристику, не спрашивал?
— Нет.
— Очень хорошо. Собрание собирали?
— Нет. Без меня обошлись.
— Умные люди.
— Да. Зина, наш секретарь партийной организации, женщина с головой, зачем ей угли раздувать, чтоб дым в райком полетел? А профсоюзная голова, да вы ее помните — Захаркина — сама бы укатила, куда глаза глядят, лишь бы ей там можно было одеться.
— В учительской, конечно, знали?
— До меня одна учительница уже уходила; молодая, физик, так при мне в учительской никто ничего, только Чакарь начала речь: "Предатели, ничего им не дорого, как им детей не стыдно"…
— Ну, Чакарь всегда отличалась умом дальней дистанции. Ты перед Новым годом уходил?
— В марте. На каникулах. Довел класс до четверти, выставил все отметки, в поход сходили на природу. Потом ушел.
— А дети знали?
— Вот то-то же! Я думал они не знают, сидел с ними, оценки выставлял, вечер сделали, потом в лесу совсем одни были, никто ничего. Только на пути домой, в поезде Шура Теплова мне сказала: "А вы в Израиль уезжаете?" Я растерялся, спросил, откуда она взяла. Оказывается, наша секретарша трепалась.
— Красиво. А Тимохин, правда, умница. Сколько же ты после заявления работал?
— Две недели. Честь по чести. Тимохин мне сказал: "Зачем тебе бежать, будто с пожара? Характеристику бери, а класс доведи до каникул. Тебе ведь полмесяца зарплаты тоже пригодятся!"
Когда господь собирается наказать страну, он посылает ей правителей со ржавыми мозгами. Здоровому человеку это должно казаться диким! Я понимаю, советский гражданин просит характеристику, чтобы поездить, покататься по белу свету. Тут может быть и рационально обсудить человека: что за птица, стоит ли он подарка, коль поездка за рубеж у нас невесть какая редкость. Но люди собираются уехать навсегда, бегут в другой мир, какая может быть характеристика?! Что изменится, если ты не платил взносы в ДОСААФ или жил с чужой женой?
— Так ведь вся церемония с характеристиками только и нужна, чтобы раздувать страсти. Так и вижу, сидит в Москве, в каком-нибудь огромном кабинете с пальмами в кадках некто с квадратной челюстью и потирает руки: "Ах, как придумано! Пускай эти евреи пробуют уехать!" Как вы сказали, здорового человека должно стошнить от одной мысли, что соберут собрание, и каждый, у кого чешется язык, волен поливать тебя, как грядку, навозом. Вы можете себе представить, что сделает такая Чакарь или Головкова, дай им судить меня!
— Крик черни! — сказал Александр Иванович. — Как низко они пали.
— Они просчитались, — сказал Миша. — Каждый умный начальник хочет, чтоб обошлось без шабаша ведьм. Умный начальник спроваживает своего еврея тихо, пишет характеристику за закрытыми дверями. Эта чугунная система работает сама против себя: каждый начальник, у которого уехали евреи, несет партийную ответственность за плохое воспитание коллектива. Начальники норовят сделать так, чтобы райком не мог придраться. Вот я — сперва уволился, потом выбрал характеристику. Тимохин с Зиной за меня уже ответственности не несут.
— Не-ет, майн фройнд! Не обольщайся! Чернь есть повсюду, и среди начальства. В 23 школе два часа песочили молодую учительницу, может ты ее помнишь — Хая Поль, физик. И уволили по статье 106 "За аморальное поведение". Хочешь в Израиль — значит аморальна.
— Один мой знакомый математик добрался до прокурора республики, хотел выяснить, на основании какого закона его уволили из школы. Он знал, что кончится ничем, но хотел видеть лицо прокурора, оправдывающего беззаконие. Он пришел и спросил: "На каком юридическом основании меня уволили?" И прокурор ответил: "По закону вы правы, но у нас в прокуратуре не то место, где судят государство! Чтобы вы знали: я — коммунист, не поощритель предателей советского народа, желающих уехать в Израиль.
— Хорошо! — сказал Василий Иванович. — Зер гут. — Кто хочет покинуть здешний рай, тот предатель. Значит, в хорошую компанию ты попал, мой друг, в очень хорошую и многолюдную. Ты мне, старому латышу, поверь. Если бы завтра открыли границу, чтобы выпустить всех, кто хочет, я бы скорехонько залез на дерево, чтобы меня не задавила толпа. Ну, а с завода как тебя выставили?
— Ну, тут все было в высшей степени патриотично. Мой начальник цеха иудей, с таким иудейско-римским носом, что даже паспорта не нужно. Коммунист, само собой. Порядочный, тоже само собой. Он меня честно предупредил: "Я тебя на собрании разнесу, но ты же понимаешь, у меня четверо детей…" И ведь на самом деле, я его понимаю. И на дом к нему пойду прощаться, и он мне, того гляди, подарок даст для кого-нибудь из друзей в Израиле, чтобы я отвез. А на собрании, конечно, говорили речи, протокол написали на шести страницах: "Наш великий советский народ, занятый строительством коммунизма — светлого будущего всего человечества, сплоченный, как никогда, вокруг своей родной коммунистической партии, идет навстречу 55 годовщине Великого Октября, воодушевленный и вдохновленный предначертаниями XXIV съезда КПСС", ну и так далее, а в самом конце про меня: "Исключить предателя Родины Комрата М. Г. из рядов рабочего класса и профсоюза, а также просить дирекцию об увольнении Комрата М. Г. с завода по статье 47 "г".
— 47 "г" — кажется несоответствие занимаемой должности? А потом?
— А потом? Потом, кто руку жал, кто охал, кто говорил: "Плевать, не обращай внимания". А кое-кто и отворачивался, будто меня нет. Идиотов повсюду много.
— Трусов. Все это держится только на трусости. Впрочем, истина сия стара, майн фройнд. Государства существуют на земле 8000 лет и столько же длится борьба между диктатурами и демократией. Человечество учится очень медленно. Иногда заходишь в тупик. Были Афины и Спарта, были падение Рима, Цезарь, Наполеон, был Гитлер. А вот же, существует огромная империя с диктатурой, к тому же почти анонимной, с цензурой, лагерями, умерщвлением духа, а тысячи профессоров и прочих теоретиков готовы день и ночь доказывать, что именно этот режим и только такой — благодеяние для народа.
— Одна империя? А Китай? Китайцы еще больше, чем европейцы, должны знать, что диктатура никогда не может быть лучше демократии. Кажется, так просто: нормальный человек должен любить свободу, должен хотеть, чтоб его мнение было полноправным, даже если он ошибается. Демократия обеспечивает ему самые ценные права духа…
— И неприкосновенность бренного тела!
— И неприкосновенность тела. А диктатура все попирает. Весь народ обязан думать, как велит любимый и родной ЦК, чуть не так посмотрел — тюрьма, за границу не езди, через забор к соседям не гляди, и терпят. И еще находят радость, какое-то рабское удовольствие в лизании пяток вождей. Разве у нас не та же система фюрерства? По-немецки вождь — фюрер, а у нас вот сколько вождей: товарищ Ленин — вождь трудящихся, партия — вождь народа. Только у немцев это длилось 13 лет, а тут…
— Несчастный народ русские! — сказал Василий Иванович. — Тысяча лет государственности и три недели относительной демократии, пока Керенский не был вынужден объявить большевикам войну… Иногда собираемся, никому не нужные, старые и больные латышские учителя, спрашиваем себя, как в дурном сне: мы-то при чем? Было государство, была своя, хорошая, плохая ли, но независимость, а пришли с танками, оккупировали и не уходят. Впрочем, это уже высокие материи, так можно добраться и до вопроса, где же ООН? А я хочу спросить, где деньги? Сколько с тебя теперь?
— Куча. 8600 за образование. С меня три тысячи, я — заочник, а с жены 5600, она кончала дневное отделение.
— Я тебе дам 500 рублей, как в песне "А на большее ты не рассчитывай". Но 500 дам. Когда придешь, получишь.
— Василий Иванович!
— Уже 67 лет.
— Я возьму. Увижу, что есть смысл брать, возьму. И я отдам. Но как? Хотите посылками? Марками? Переводом?
— 500 рублей. На что мне посылки? Я продаю свои книги. Продал диван, продал буфет. Очищаю место. Не хочу, чтобы после моей смерти родственники дрались за имущество.
— Я не знаю, можно ли оттуда переводить деньги.
— Найди пути. А не найдешь, бог с ними. На моей странице Господь начертает лишний плюс. Душно здесь. Страшно. Живешь, как в прокуренном телятнике. Дверь заколочена, на окнах проволока. Вагон ржавый, его трясет, мотает, встанешь на цыпочки, увидишь краешек неба, деревья, иногда людей на взгорке, лошадей. Там — жизнь, города, воздух. А тебя везут неизвестно куда, охранники день и ночь палят махорку, а жестяной репродуктор орет, как хорошо тебе ехать, какой у нас прекрасный паровоз и какой был великолепный машинист товарищ Ленин.