На кухне горела грижаневская лампочка — 15 ватт в эмалированном абажуре, прицепленном косо в углу, чтоб свет падал только на грижаневскую плиту, не проливая, упаси боже, каплю на соседскую. Под лампочкой, на подставке для ног, сидел Стасик, читал книгу.

Тамара спала, Хана засыпала, можно было задержаться на кухне, оттянуть час, когда придется лечь в постель, в которой нельзя повернуться, а сердце явно собиралось разыграть приступ: Миша уже различал признаки.

Он выпил кардиовалена, присел на табуретку возле своего стола, подпер руками голову. Стасик внимательно поглядел на Мишу, спросил с любопытством.

— Что невесел? Пил, ел, а что-то кислый?

— Разругались.

— Ну?

— На политической почве. Братец гостя пригласил, какого-то московского, не то директор чего-то, не то ученый; начали об Израиле, дальше все ясно.

— Московский — еврей?

— Еврей.

— Понятно. Раскол. Три миллиона, как ни верти, уехать не могут, а хочется.

— Многим и не хочется. Я тебе скажу: люди жили в стране не то что годами, отцы отцов похоронены в Могилеве, или, скажем, в Риге. Люди привыкли думать по-русски, жить по-русски. Многие евреи только по паспорту знают, что они евреи.

— Плюс капитализм там, социализм тут… — сказал Стасик. — Это действует.

— Единственная страна в мире, где сами так запутали простое дело! Я тебе ручаюсь, если бы можно было поехать туда и вернуться, половина тех, кто уехал, не уехали бы навсегда!

— Запутали! А как не запутать? Если сегодня разрешить каждому, кто хочет, ездить за рубеж, смотреть и возвращаться, конец будет режиму! Самые опасные те, кто вернется. За границей — выборность, жизненный уровень другой, техника. Начнут спрашивать: почему у нас одна партия? Почему нет беспартийной прессы? Почему нельзя бастовать? Возьми у меня на работе: по технике безопасности категорически запрещено за рулем сидеть больше 8 часов. А мы шпарим по 16 и больше. Нету шоферов, а план надо давать. А потом аварии. Слышал, как панелевоз на автобус возле Огре налетел? 27 человек с "ВЕФа", а сгорели на месте… А почему? Шофер спал. Положено ездить в дальние рейсы вдвоем, а он один… А попробуй не повези! Или устрой забастовку…

— Хорошая книга? — спросил Миша.

— Погляди.

Стасик подошел к Мише, показал книгу: "Осторожно, сионизм!"

— Ммм.

— Ничего, местами даже жутко! Такие страсти-мордасти, ужас! Весь мир опутали, евреи. Шесть тысяч газет имеют под своим контролем, Рокфеллер, Морган, Ротшильд — евреи; Киссинджер, Теллер, Оппенгеймер — тоже. Прямо хочется стать евреем!

— Знаешь анекдот о негре, который читал в Москве перед Большим театром еврейскую газету?

— А к нему подходит милиционер и говорит: "Вам мало, что вы негр?" Старо! Есть поновее. "Лучше быть евреем, чем Аджубеем".

— Тоже не ново. Я уже такое слышал: Брежнев говорит Косыгину: "Слушай, Алексей, а ведь если мы завтра откроем границу, то останемся мы тут с тобой на всю страну вдвоем". А Косыгин отвечает: "Нет, Леша, если откроем границы, останешься ты один!"…

Стасик покрутил головой:

— Косыгину тоже несладко! Знаешь, как в ЦК из-за частной инициативы схватились? Экономисты говорят: надо разрешить частную инициативу в бытовом обслуживании, а партийные аппаратчики давай кричать: "Реставрация капитализма!"

— А ты бы пошел в частный сектор?

— А что? Открыть бы механическую мастерскую на шоссе, обслугу автомобилей. Жить можно! Деньги нашел?

— Ты ж не даешь?

— Не могу. В октябре квартиру меняем. На работе обещали 4 комнаты, обставлять надо. А у нас с Варькой всего 560 рэ.

— С Гаврюхой будешь жить?

— А куда мне деваться? Нам, если с Варькой для себя квартиру ждать, еще пять лет гнить здесь.

— Странно, что Лена согласилась потерять ордер. Здесь она хозяйка, а там — уже ты.

— Согласилась… Я тебе по секрету открою, но только тсс! Я еще в прошлом году мог получить 4 комнаты. Нашей конторе горисполком каждый год две-три квартиры дает, в прошлом году выделили две по три комнаты и одну — четыре. А на четырехкомнатную, сам знаешь, кандидатов мало. Контора эту квартиру брать не хотела, просили разменять на две по две комнаты, а горисполкому без нужды такой обмен: две двухкомнатные это — две кухни, две ванные, два балкона. На треть строительство дороже. Еле нашли одну семью — семь человек, чтобы квартира не пропала. У них домик был в Пурвциемсе, наши его откупили, будут строить гараж. Свободно дали бы мне эти четыре комнаты, но мои начали: "На биса нам чотыри? У цих нових квартирах нет проходной, куда пять шкафов поставимо? Подвала нет, а куда вуголь?" Я говорю: "На черта уголь, там же ТЭЦ"; нет, боятся, сегодня ТЭЦ, а завтра капец, а ну, как что-нибудь испортится? Но в этом году, как узнали, что вы уезжаете, сами начали меня толкать: "Пойди, поговори с начальством". Боятся, что на ваше место поселят какого-нибудь пьяницу.

— Цыгана им надо с гитарой! — сказал Миша. А то евреи им весь свет застили.

Стасик покачал головой:

— Хохла им надо! Такого же, как сами, чтоб вместо ночной посудины ставил под кровать армейский котелок с войны, как у Гаврила. Не люблю их. Варька совсем не такая.

— Жаль, что у вас денег нет. Вам бы пригодилось получать от меня посылки.

— А вы когда едете?

Миша развел руками:

— Помнишь "Интернационал"? Ни бог, ни царь и ни герой — никто не знает.

— Из-за дипломов?

— Из-за дипломов, из-за таможни, из-за КГБ. В Минске был артист, уплатил за высшее образование, уложил вещи, сел на поезд, а его в Бресте с поезда сняли по обвинению в антисоветской деятельности. Другого арестовали час после того, как он получил визы в ОВИРе: сионист. В нашей прекрасной стране говори "гоп", когда минуешь станцию Чоп. В ОВИРе дают подписать документ, что советское гражданство сохраняется за тобой до "момента пересечения границы", чтоб знал — пока не выехал, сошлют и упекут, а ты даже не пикнешь.

— Может правильно? А то что будет: получил человек визу, пошел убил кого-нибудь или аферу прокрутил, а судить нельзя — иностранец.

— Судят и иностранцев. А, во-вторых, вся Европа пересекает границы соседей без паспортов вообще, что же там, так и шныряют убийцы и воры? И потом, ты евреев с малых лет знаешь, жил в доме, где полно евреев, с нами уже пять лет в одной квартире; разные есть евреи, но таких идиотов, чтобы с визой в кармане подставлять себя под суд, таких не найдешь. Тут и так хватает всякого, пока визу получишь.

— Я, между прочим, Кузнецова немного знал, которого судили за угон самолета. Дикая совсем история. Угнать самолет из СССР?! Я все думаю, за что их могли судить? За подготовку к угону? А как доказать, что это подготовка? Я завтра начну собирать рюкзак, намалюю таблички "Осторожно, мины!", что же мне уже можно приписать угон самолетов?! Я своего дядьку спросил, который судья, дядька сказал, что судить можно за совершенное преступление, за мысли совершить преступление судить нельзя.

— Дядя знал, что ты о деле Кузнецова спрашиваешь?

— Что ты! Он у нас идейный. Переживать будет за советскую власть, плакать за нее, краснеть, но чтобы он ее вслух осудил?! Никогда. Я спрашивал вообще, в принципе.

— В принципе на рижской таможне висит список вещей, которые можно вывозить за границу, если едешь на постоянное жительство. Инструкция говорит, что можно вывозить по 400 граммов серебра на взрослого, по два ковровых изделия. А на Югле, где досматривают евреев, из ящиков выкидывают ковры, они дороже, чем 250 рублей. Евреям дают вывезти только по 200 граммов серебра, а что такое 200 граммов? Четыре чайных ложечки. Закон гласит, что если муж, скажем, остается в СССР, а жена решила уехать на постоянное жительство в капиталистическую страну, с нее достаточно, если она предъявит в ОВИР заверенное нотариусом разрешение мужа. Для евреев закон не действует. У евреев требуют развода.

— Все равно едут! — сказал Стасик. — У меня лучшие кореша евреи были: Сашка Гальперин, Миша Киршбаум, Алик Розовой. У Альки я дочку из роддома получал, он на Дальнем Востоке служил, не мог прилететь, Соня меня попросила: "Получи ты, Сарочку, вместо Альки". На свадьбах друг у друга танцевали, все праздники — в одной компании, и нет никого. Как будто переселились в другой мир. Я тебя спрашиваю: не может же быть, чтобы у нас никогда не сделали нормальные порядки с выездом? Я все жду, а вдруг начнут разрешать путешествия?

— Я тоже ждал, с 1945.

— Нет, вы свое сделали! Только подумай, страна ни с чем и ни с кем не считалась. Задумали войну начать из-за Выборга, начали. Им, видишь, не нравилось, что граница от Ленинграда в 30 километрах, из-за этого можно войну начать с Финляндией. Задумали с танками в Латвию и Литву явиться, и явились. Захотели Чехословакию занять, раз-два и заняли. Что там ООН, что там Европа, им чихать. Сколько было шума из-за 12 миль морской границы! Л чем закончилось? Москва сделала, как хотела. А на евреях осеклась. Сперва пресс-конференции: Райкин, Плисецкая, генерал этот?

— Драгунский.

— Точно. Кричали, клялись: "Евреям не нужен Израиль, не поедем!", а через год пол-Риги опустело. Одних моих знакомых человек 50 уехало. В "Неделе" писали, за два года из СССР в Израиль уехали 20000 человек. А я думаю, в три раза больше? Вот тебе и железный занавес. Смешно. Я одного типа знаю, сколько лет вопил у нас на работе: "Жиды — трусы! В войну Ташкент оккупировали!", а теперь ходит латышей кроет по чем зря. Жиды арабам морды набили, а евреев в Израиле — 2 миллиона, а нас, латышей, здесь два с половиной миллиона и не можем русских прогнать! Нет, прорубили вы ворота!

— Это не ворота, — Миша покачал головой. — Это — электрическая калитка Кауфбайринга. В концлагере Кауфбайринг была калитка, через которую ходили на работу. Около калитки сидел эсэсовец. Откроет выход, пропускает колонну. Кто проскочил, на сегодня жив остался. Пять человек пропустит, десять, а на одиннадцатом ударит калиткой по человеку — насмерть. И никто не знал, какого он ударит: одиннадцатого, или пятого, или двадцать пятого. Такая была игра без правил. Здесь то же. Десять семей выпускают, одиннадцать, а на двенадцатой калитка захлопывается, и сидят люди без работы, без защиты законов и не знают, сколько им так сидеть. А ведь скольких людей не просто отослали из ОВИРа — "Вам отказано", да по каким причинам отказано: "Выезд нецелесообразен", "Режимные соображения" — туман какой-то, издевательство; скольких посадили в лагеря, довели до инфаркта. В Виннице судят инженера, фамилия его Школьник; сперва его обвиняли в том, что он английский шпион, потом, когда в Англии начался скандал, переменили песню: "Шпион в пользу Израиля". В Минске каждый день Таскают в КГБ полковника Давидовича, полковник захотел в Израиль. Больной человек, давно в отставке… В Свердловске судят учителя: сионист. В Перми разыграли процесс против портного. Да у нас в Риге было три "дела": Кузнецова судили в Ленинграде, а группу якобы его сообщников — у нас, потом судили Рут Александрович, за "распространение самодельной газеты на языке иврит". Я когда нес документы в ОВИР, не знал, выпустят или посадят.

— Остановить хотят. Если всем, кто попросит, давать разрешения, считай, половина евреев убежит. А что скажут латыши или литовцы? Мы-то чем хуже?

— Половина не уедет. Даже если бы хотели. Люди живут в стране в десятом и двадцатом поколении, я видел в Бердичеве еврейское кладбище, там есть на могилах камни 1450 года. Тысячи и десятки тысяч не могут ехать, потому что не в состоянии оплатить дипломы, потому что не вынесут дорогу, потому что у них старые, больные родители, которых они не бросят. А разве мало евреев, которые и не хотят уехать: им в капиталистическом обществе делать нечего. А сколько тысяч попались, влипли? Страна была заперта, казалось, навеки. Люди искали, как устроить жизнь получше в данных условиях, пробивались в науку, на хорошие должности, а теперь и захотели бы уехать, так они знают, что их при первой же подаче документов упрячут в сумасшедший дом, затравят. Да мало ли причин. И власти наши это прекрасно знают. Трагедия именно в том, что все не могут уехать, но и жить здесь нельзя. При Хрущеве собирали ЦК Латвии, обсуждали вопрос "О засорении кадров евреями", при Косыгине президент Академии Наук СССР Келдыш заявляет: "Нам нужно растить собственные, национальные кадры", а евреи — и не собственные и не национальные кадры, а инородное тело. Зимой 1971 года в Риге было совещание высших чинов КГБ, выступал заместитель министра Союза, он прямо сказал: "Все евреи, начиная Гилельсом и кончая последним сапожником, все не разделяют советскую политику на Ближнем Востоке", все евреи — "Инородное тело в нашем обществе"…

Стасик кивнул:

— Мне маманя говорила, что до войны в Риге были еврейские гимназии, бабку нашу оперировал профессор Минц, в еврейской больнице, самой лучшей больнице. У нас в "Динамо" есть один тренер, так он был чемпионом "Маккаби". Не понимаю, зачем сейчас нет для поляков польских клубов, для евреев — еврейских, для латышей — латышских. Только бы на пользу пошло советской власти.

— Ты умный парень, Стасик, не мне тебе рассказывать, что наши умы кремлевские сами нанесли такой вред стране, какого не нанес никакой Гитлер.

— Глупости у нас хватает! А что ты хочешь, старики правят, ничего не понимают, что в мире делается. Мой фатер честно признается: "Боюсь! Не понимаю молодежь. Как увижу длинные волосы, на девках брюки, так и кажется, сейчас подойдут и оскорбят. Так и хочется взять палку и бить, чтобы обороняться". А тут огромное государство!

— Слушай, — сказал Миша, — я давно хотел спросить: почему бабка на сыновей пенсию не получает? Что, они у немцев служили, а не в Красной Армии?

— Да нет, не служили они. Мне Гаврил под секретом сообщил: потеряла она их. Голод был у них, на Украине, в 1933. Они лебеду ели, потом столярный клей. Дети совсем в скелеты превратились. Приехала в Кобыляки эта комиссия по борьбе с голодом, стали людям предлагать сдать детей в Харьков, в детский приют. Бабка не хотела, а старик, муж ее, начал кричать: кругом столько детей померло с голоду, все равно хуже не будет. Они и отдали Толю и Ваню в детский приют. Потом, года три наверно прошло, поехали искать детей, и никаких следов. До самой войны искали. Потом бросили. Старуха и помешалась на детях. Раньше все говорила "с японцами бились, на Халхин-Голе", после войны начала говорить, что они с немцами воевали.

— Ужас!

— Стасик! Ты спать пойдешь?

В проходной стояла Варвара, ночной чепец на голове, из-под халата видны пижамные брючки до колен. Глаза злые, подозрительные.

А?

— Уже двенадцать!

Стасик ушел. Не позволяли ему долго оставаться наедине с Комратом: как бы не наговорил чего, что соседям знать не положено. А может, пошли они с Варварой обсуждать, как устроить переезд, чтобы в новую квартиру не попали бабкины засаленные коврики, родительская трофейная, крашеная мебель 1945 года. А старики уже укладывали сундуки, нафталинили покрывала, не видевшие света никогда, и которым суждено либо затухнуть в сундуках, либо пасть на свалке, когда добром завладеют молодые.

Стасик и Варька думали, как принимать в доме гостей — с музыкой, с современной мебелью; Гаврюха с Язвой думали, как им пристроить на новом месте немецкие тазы с пометкой "Кригсмарине", да чемоданы, с которыми они приехали в Ригу в 1944 году.

— Да мне-то что? — подумал Миша. — По мне, пусть живут, как умеют. Чужая жизнь никогда не была моей заботой, теперь и подавно. Я — за чертой…