Через несколько часов после этого и жрец Имери, и Адирома, а равно и Пилока и Инини были уже на пристани, на берегу Нила. Медная корабельная труба кормчего уже два раза прозвучала в воздухе, возвещая о скором отплытии корабля. Матросы густились около снастей и парусов, перекидываясь остротами и бранью. По сходням толпились пассажиры и рабы, нубийцы, финикияне, фригийцы, пафлагоняне, ахеяне и данаи, таская на корабль тюки с товаром, отправляемым в Верхний Египет, в Фивы и в попутные по Нилу города. Пронесли туда же и шкуру убитого утром около Меридова озера льва, а равно пожитки старого жреца, Пилока и Инини. За пожитками и сами они последовали на корабль.

В это время к корабельным сходням подъехали две колесницы, с которых сошли: с одной — молодой египтянин в богатом одеянии с золотыми обручами на голых кистях и такою же цепью на шее, с другой — старая негритянка, обитательница земли Куш, а с нею молодая стройная девушка под прозрачным покрывалом; негритянка несла за ней опахало из страусовых и павлиньих перьев, которое и держала над девушкой, как щит от солнца.

— О боги! Неужели это ты, добрая Херсе! — воскликнул Адирома при виде негритянки.

— Адирома! — воскликнула в свою очередь последняя в величайшем изумлении.

Девушка под покрывалом вздрогнула при этих восклицаниях и остановилась.

— Кто с тобой, добрая Херсе? — спросил Адирома, глядя на девушку.

Последняя несколько приподняла покрывало с лица, и на изумленного египтянина глянуло прелестное личико с золотистыми волосами Ганимеда.

— О Горус! — еще с большим изумлением воскликнул египтянин. — Богоравная Лаодика, дочь божественной Гекубы и Приама!

Но в третий раз прозвучала медная труба кормчего, и надо было торопиться на корабль. Молодой египтянин с золотой цепью на шее жестом приказал негритянке и той миловидной девушке, которую Адирома назвал Лаодикой, дочерью Приама и Гекубы, следовать за собой на корабль. За ним рабы несли тюки и связки с пожитками.

— Кто эта белая девушка? — спросил у Адиромы Пилока, тоже спеша на корабль.

— О, друг Пилока! — грустно отвечал Адирома. — Какая превратность судьбы. Это младшая дочь троянского царя Приама — да будет чтима его память вовеки! Но как юная царевна попала в Египет вместе со своей няней-рабыней — я, видят боги, не постигаю… Я помню только тот ужасный час, когда по Трое разнеслась весть, что из деревянного коня, из его утробы, неожиданно вышли данаи — Одиссей, Менелай, Неоптолем, сын Ахилла…

— Из какого деревянного коня? — спросили и жрец, и Инини.

— Да вы ничего не знаете, — спохватился Адирома, — десять лет данаи напрасно осаждали Трою; много храбрых мужей пало с той и с другой стороны — Патрокл, Гектор, Ахилл; напоследок коварные данаи, по совету хитроумного Одиссея, царя Итаки, соорудили огромного деревянного коня и в утробу его пустую, с потайной дверью, посадили несколько сот своих храбрейших витязей и, оставив коня у ворот Трои, сами сожгли свой стан, показывая вид, что совсем снимают осаду, и отплыли от Трои, чтобы поблизости укрыться со своими кораблями. Тогда троянцы, видя деревянного коня, оставленного врагами, и думая, что это — жертва богам, имели неосторожность ввести это чудовище в стены города…

— Боги их ослепили, — заметил жрец, — боги их безумны, как и они сами.

— Что же было дальше? — спросил ливиец Инини.

— Так когда ввели в город этого деревянного коня, — продолжал Адирома, — то, едва настала ночь, спрятанные в утробе коня данаи тотчас вышли из своей засады, и тогда началось ужаснейшее дело: Троя запылала со всех концов; данаи нападали на обезумевших от неожиданности и страха троянцев, беспощадно убивали их, а сокровища их и женщин выносили за город, куда уже подоспели с кораблями и другие, скрывавшиеся поблизости, их союзники. Это была страшная ночь! Пламя пожара освещало соседние горы и море; кровь в городе лилась потоками; стоны и вопли доходили до самого неба… Кто мог спастись — убегали в другие ворота, обращенные к горам… Я видел, как на моих глазах один за другим падали доблестные защитники Трои. Везде, при зареве пожара, сверкали медные шлемы, копья и щиты сражавшихся. Я видел, как погибли все шестьдесят сынов Приама и все мужья его дочерей-царевен.

Корабль между тем отчалил от берега. Северный ветерок надувал парус, и «Восход в Мемфисе» тихо шел вверх, словно гигантская птица, рассекая грудью мутные воды Нила. Высившиеся вправо на горизонте пирамиды, медленно двигались на север.

— А это его же дочь? — спросил Пилока, указывая на Лаодику. — Царевна?

Лаодика сидела на палубном возвышении у ног молодого египтянина с золотой цепью на шее. Над ними рабы держали опахала в виде зонтиков, для защиты от солнца. Негритянка Херсе заботливо навевала прохладу своим опахалом на юную царевну.

— Царевна эта — младшая дочь Приама и Гекубы, — отвечал Адирома.

— А что сталось со стариком Приамом? — спросил жрец.

— Не ведаю, святой отец, — отвечал Адирома, — я видел только, как увлекали в плен его двух дочерей, Кассандру-прорицательницу…

— Прорицательницу? — перебил его Имери.

— Да, святой отец, она имела дар пифии — она прорекала гибель Трои из-за Елены.

— А кто была эта Елена? — спросили Пилока и Инини.

— Елена была жена могущественного царя Менелая, красавица; но ее пленил один из сыновей Приама — Парис, и она убежала с ним от мужа в Трою. Так вот, из-за нее-то и возгорелась война между данаями и троянцами.

— О, красота женская! — вздохнул старый жрец. — Сколько в ней есть пагубного.

— Что ж, отец святой, — возразил Пилока, — красота — создание богов; вечные боги знали, для чего сотворили красоту: без красоты род бы человеческий прекратился, и некому было бы молиться и приносить жертвы богам… Красота великий дар земли бога Аммона-Ра и богини Сохет.

Жрец грустно покачал головой; он вспомнил, что и в его жизни красота женщины играла роковую роль…

— Так Елену отняли у троянцев? — спросил Инини.

— Отняли; я видел, как ее уносили из пылавшей Трои вместе с царевной Лаодикой.

— Вот этой самой?

— Да, — Боги! Как она прекрасна! — тихо проговорил Пилока. — Но как она попала сюда и кто этот молодой богатый египтянин? Вероятно, он купил ее где-нибудь.

— Не знаю, — отвечал Адирома.

— А кто эта старая негритянка, с которой ты говорил и которая, по-видимому, знает тебя? — спросил снова Пилока. — Она назвала тебя по имени.

— Это рабыня царя Приама и воспитательница Лаодики: она ходила за маленькой царевной с колыбели. Херсе — так зовут негритянку — наша, египтянка, из племени Куш, и была взята в плен финикийцами лет тридцать тому назад и продана в Трою. Там она взята была ко двору царя Приама, где и я с нею познакомился, будучи рабом в этом же царском доме. Херсе научила говорить по-египетски и свою питомицу-царевну, а теперь это очень пригодится царевне, раз она попала в Египет, — сказал Адирома.

Молодой богатый египтянин, со своей стороны, по-видимому, расспрашивал черную рабыню, кто этот Адирома, который заговорил с нею, потому что и египтянин, и Херсе часто поглядывали на него и на его собеседников.

Наконец, молодой египтянин встал и направился в сторону последних. Подойдя к ним, он сказал всем обычное ходячее приветствие и обратился к Адироме.

— Боги да даруют тебе здоровье и счастье, благородный Адирома! — сказал он. — Моя рабыня говорит, что она была в чужих странах вместе с тобою, и что ты взят был в плен при Просописе в морской битве?

— Она сказала правду, — отвечал Адирома.

— А на каком корабле ты сражался? — снова спросил египтянин.

— На корабле «Ибис», — был ответ.

— О боги! — воскликнул молодой египтянин. — Значит, ты знал моего отца.

— А кто твой отец? — спросил Адирома.

— Он был начальником корабля «Ибис» в морской битве при Просописе: имя моего отца — Аамес.

— Я знал благородного Аамеса, — сказал Адирома, — он был моим начальником.

— Но «Ибис» был потоплен финикиянами?

— Да, это было ужасное наказание, посланное нам немилосердным богом Сетом, грозным сыном Озириса.

— И мой отец погиб тогда, утонул?

— Не знаю, мой молодой друг, — отвечал Адирома.

— Но как же ты спасся? — спрашивал молодой египтянин.

— Великий Озирис сжалился надо мною: меня выбросила морская пучина, и я взят был пленником на финикийский корабль, — отвечал Адирома.

— Но, быть может, великий Озирис помиловал и моего отца? Быть может, что и он взят был в плен? — продолжал спрашивать молодой египтянин.

— Не знаю, сын благородного Аамеса, — отвечал Адирома, — я его потом нигде не видел.

Сын Аамеса постоял, подумал и хотел было уйти, но остановился.

— Так ты, благородный Адирома, знавал и мою молодую рабыню? — спросил он.

— Да, знал, — был ответ.

— И действительно она дочь троянского царя Приама?

— Да, она царевна из несчастной Трои. А как она тебе досталась?

— Я купил ее на рынке в Цоан-Танисе вместе со старой негритянкой: она мне понравилась своей красотой — таких белых кошечек у нас в Египте нет… Любопытно иметь наложницей такую беленькую кошечку, — цинично сказал сын Аамеса, скаля свои белые зубы.

Глаза Адиромы сверкнули гневом, но он сдержал себя.

— Юная царевна достойна лучшей участи, — сказал он, — боги велят нам уважать несчастие.

— Какое же это несчастие — разделять ложе с сыном славного Аамеса? — высокомерно возразил молодой египтянин.

— Но прелестное дитя могло бы быть и женой, — заметил как бы про себя жрец, все время молчавший, — женою царя.

— Да, святой отец, но кувшин без воды, как бы ни был хорош, все же пустой кувшин, — возразил сын Аамеса, — а жена без придачи — тот же пустой кувшин.

Жрец пожал плечами. Молодой египтянин хотел было уйти, но опять остановился в нерешительности.

— Я не знаю, как же быть с гробом отца? — сказал он, глядя на Адирому.

— А что? — спросил тот неохотно.

— Да вот в чем дело: отправляясь в поход из Цоан-Таниса, отец мой заказал там для себя, по обычаю предков, гроб и продиктовал сам мастеру искусства изображений знаков Аммона то, что именно он должен был вырезать на гробе. Его воля была исполнена, но он с похода не воротился — быть может, утонул или взят в плен. Теперь, согласно договору отца с мастером, я должен был взять гроб, — он давно был готов — и вот везу его с собой в нашу родовую усыпальницу, в город Нухеб. Как же мне быть с этим гробом, если отец не воротится из плена, чтобы снизойти в подземный мир в нашей усыпальнице, или если его тело не будет отыскано? — вопросительно обратился молодой египтянин к жрецу.

— А где этот гроб? — спросил Имери.

— Вон там стоит под пологом.

Жрец, а за ним и другие пошли к кормовой части корабля, где они и увидели богатый гранитный саркофаг, весь исписанный красивыми иероглифами.

— А прочитайте, какие подвиги совершил мой отец, — хвастливо проговорил молодой египтянин.

Жрец стал читать вслух:

«Умерший начальник корабельного экипажа Аамес, сын Абаны, говорит так:

«Я говорю к вам, всему народу, и объявляю о почетной награде, мною полученной.

Я восемь раз был одарен золотым даянием перед лицом всей страны, и рабами, и рабынями в великом множестве.

Я владел многими полями земли. Наименование «храброго», которое я заслужил, никогда не забудется в этой земле.

Я провел свою молодость в городе Нухебе. Отец мой был военачальником покойного царя Рамзеса П-Миамуна.

И сделан я был начальником на его место на корабле «Телец» во время господина земли Минепты Н-Хотепхимы.

Я был еще молод и не женат и опоясан одеждой молодежи. Но после того как я приготовил тебе жилище, я был взят на корабль «Север», потому что я был силен.

Должность моя была сопровождать великого господина — жизнь и счастье и здоровье да будут его уделом — пешком, когда он ездил на колеснице.

Обложили город Аварис. Служба моя была пребывать пешком перед его святейшеством.

Тогда я был переведен на корабль «Восход на Мемфисе»…»

— Этот самый, на котором мы плывем, — пояснил молодой египтянин.

Жрец продолжал читать:

«Сражались на воде, на озере Пацетку, близ Авариса. Я сражался врукопашную и взял одну руку. Это было сказано докладчику царя. Мне дали золотой дар за храбрость.

Потом возгорелся на этом месте новый бой, и я снова сражался врукопашную и взял одну руку. Мне во второй раз дали золотой дар.

Сражались при местности Такем на юг от города Авариca. Здесь я взял живого пленного, взрослого человека. Я влез в воду, и, ведя его, чтобы остаться в стороне от пути, ведущего к городу, шел я водою, держа его крепко. Обо мне сказали докладчику царя. Тут я получил еще раз золотой дар.

Взяли Аварис. Я взял там пленных — взрослого человека и трех женщин, всего четыре головы. Его святейшество отдал мне их в собственность как рабов.

Обложили город Шерохан. Его святейшество взял его. Мне дали золотой дар за храбрость. К тому отданы были мне пленницы как рабыни.

После того, как его святейшество искрошил сирийцев земли Азии, поехал он вверх по Нилу в Хонтхониофер, чтобы разбросать горных жителей Нубии. Его святейшество весьма много поразил между ними. И я там взял добычу: двух женщин, двух живых взрослых людей и три руки. И мне снова дали золотой дар, к тому дали мне двух рабынь. И его святейшество поехал вниз по реке. Сердце его было радостно по храбрым и победоносным делам. Он взял во владение земли юга и севера.

Тогда пришел враг с юга и приблизился. Его преимущество заключалось в многочисленности его народа. Божества юга были против его силы. И его святейшество нашел его при воде Тент-та-тот. Его святейшество увел его в плен живым. Все люди царя возвратились с добычей. Я узел двух молодых людей, отрезав им отступление от корабля. Мне дали пять голов кроме удела в пять мер пахотной земли, которые дали мне в моем городе. То же самое дали и экипажу корабля.

Тогда пришел тот же враг — имя его Тетаан (имя вождя?). Он собрал около себя шайку злых людей. Его святейшество уничтожил его и слуг его, так что не стало их. Тогда были мне даны трое людей и пять мер пахотной земли в моем городе.

Я вез водою покойного царя Сети П-Минепту, когда он ехал по реке против Куша, чтобы расширить границы Египта. Он поразил нубийца в среде его воинов. Загнанные в теснину, не могли они бежать. В замешательстве стояли они, как будто они были ничто. Я тогда стоял впереди наших воинов и сражался как следовало. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял две руки и принес их к его святейшеству. Разыскивали жителей нубийца и его стада. Я привел живого пленника и привел его к его святейшеству. Я привез его святейшество в два дня в Египет от верхнего колодца Хнум-хирт. Тогда подарили мне золотой дар. Тогда я привез двух рабынь, кроме тех, которых я привел перед его святейшеством. И я был возвышен на степень витязя царя.

Я вез покойного царя Сетнахта-Мерер-Миамуна, когда он ехал водою в Хонт-хоннофер, чтобы подавить распрю между жителями и чтобы отразить нападение со стороны суши. И я был храбр перед ним на водах. При нападении на корабли было нам плохо вследствие перемены ветра. Я был возвышен на степень начальника корабельных экипажей.

Снова встали презренные жители страны Куш. Тогда возгорелся гневом его святейшество, как пантера, и он бросил свою первую стрелу, которая осталась в теле неприятеля, который упал без чувств перед его царским венцом. И тогда произошло великое поражение неприятеля, и увели весь народ в плен живыми.

И поехал вниз его святейшество. Все народы были в его власти. И этот презренный царь нубийских народов был привязан к носу корабля его святейшества и выложен на землю, в городе Фивах.

После того отправился его святейшество в страну Рутенну, чтобы охладить жар своего мужества на жителях страны той. И достиг его святейшество земли Нахараина. Его святейшество — да будет жизнь, счастье и здоровье его уделом — нашел этих неприятелей. Он назначил порядок битвы. Его святейшество нанес великое поражение им.

Бесчисленно было множество живых пленных, которых его величество увел победами своими. И вот я был впереди наших воинов. Его святейшество удивлялся моей храбрости. Я взял и увел военную колесницу с конями и того, который на ней находился, живым пленным и представил их его святейшеству. Тогда я был одарен золотом».

— Здесь он велел оставить место для будущих дел своих и подвигов, — заметил молодой египтянин.

— Да, — иронически вставил слово Инини, — здесь придется вырезать: «При Просописе я погиб вместе со своим кораблем».

Но сын храброго Аамеса не понял иронии.

— А вот конец подписи, — показал он внизу гробовой Доски.

«Я сделался высокоуважаемым — прочел жрец — и достиг старости. Со мной будет то, что есть удел всех людей на земле. Я снизойду в подземный мир и буду положен во гробе, который я для себя сам велел сделать» . Жрец кончил и задумался.

— Кого же ты положишь в этот богатый гроб, если твой отец съеден акулами Великой зеленой воды (Уат-Ур)? — спросил он сына Аамеса.

— Не знаю, святой отец, — отвечал молодой египтянин.

— Надо будет положить его изображение, исполнив над ним все похоронные обряды бога Озириса, — сказал жрец.