«Интересно, я давно проснулась? Уже утро?» — думала я, лежа, укрывшись в постели.

Я попыталась осмотреться в поисках подсказок, которые помогли бы мне ответить хоть на один из вопросов, и улыбнулась, наткнувшись на лежавший рядом новейший «BlackBerry», дисплей которого высвечивал: 8:30.

Я обнаружила это нечто, как все ушли, а я поднялась к себе. Коробочка, завернутая в бумагу, с запиской от мамы и папы, гордо дожидалась меня на кровати. Развернула и на ладони оказалось это чудо. Вот так.

Половину ночи я провела, прозондировав ультрасовременное беспроводное ручное устройство, — тыкая на всё подряд. Никогда не любила читать инструкцию, вообще не понимаю, для кого её пишут. Никто ведь не читает.

Я была более, чем довольна. Ввод информации с помощью сенсорного экрана, обновленная версия операционной системы, поддержка 3G, встроенный Wi-Fi и даже функция GPS-навигации. Мир на пути прогресса и я вместе с ним!

Поэтому сегодня, вцепившись в свою ценность, я грациозно поднялась и, зевнув, потянулась, как кошка с мыслью: чем бы мне заняться в ближайшие несколько часов?

Утренний свет пробивался из-под края занавесок, которые до сих пор оставались завешанными, что подозрительно. Мама отступила от своих правил? Не порядок!

Я пересекла расстояние от своей колыбели до окна и, схватившись за ткань, — дернула одним движением.

Утро было серым, но солнце ослепляло, и я прищурилась, глядя на это свечение.

Затем поднатужившись, подняла створки окна. Казалось, это самое спокойное утро из всех, что я встречала в этом городе. Всё вокруг еще спит, снег сдвинут в стороны ночными службами мусоровозов, как на горнолыжном курорте, но крупные хлопья, кружась, опускаются на дорогу и ко мне на карниз, в воздухе от дыхания идет пар. Я глотаю подмороженный острый воздух. Тишина.

И я, молча, молю — небо, если ты меня сейчас видишь и слышишь, пожалуйста, дай мне шанс! Дай просыпаться с улыбкой и ни о чем не жалеть ни секунды. Дай мне радость, улыбки, смех, новых людей. Дай, пожалуйста, людям, которые мне близки и были близки, терпения, сил, счастья. Дай нам всем просто жизнь!

Не раздумывая, я наставила камеру своего аппарата. Звук затвора и — фото небосклона у меня на карте памяти. Следом, просто наслаждаясь от без кнопочного ввода, я лезу в браузер, вбиваю адрес знакомого мне сайта, перехожу по страницам и, найдя, — ставлю в закладки. Отлично!

Добавляю только что сделанное фото и следом вывешиваю:

«Доброе утро, Нью-Йорк!»

Спустя мгновение, я уже ступила в коридор — никого. Пусто. Все, как вымерли. Ну, или почти.

Направляясь в кулинарную обитель, я невольно подслушала монолог щебечущей Алины, с кем и так ясно.

Интересно, а никого не смущает, куда деньги уплывают с баланса её телефона?

На кухне я налила в чашку кипяток, посмотрела на него, а точнее на то, как растворимый кофе смешивается с водой, пошевелила ложкой.

— А! — Я поежилась, поняв, что делаю что-то не то. Совсем запамятовала.

Отставив кружку, я вытащила из хлебницы пару булок, распилила надвое, залезла в холодильник и, порывшись в его содержимом, вытащила: помидор, зелень, сыр, и прочее для начинки. Нашинковала. Перевернула один ломоть и взгромоздила этот оксюморон поверх, сверху накрыла вторым куском. Вот так, сэндвичи готовы! — похвалила я себя и зажевала.

Затем, достав с полки шкафа минеральную воду, и собрав возле себя пачки с медикаментами, — на минуту задумалась о том, куда бы все это вышвырнуть. Но, как бы я этого не хотела, их приняла.

Полчаса меня никто не беспокоил. Всего каких-то полчаса…

— О, — издает моя сестра, появившись на кухне. — Добренькое!

Я делаю ответный жест. Мол: ну и тебе того же.

Она лезет в холодильник, я встаю и вынимаю из сушилки стакан.

— Спасибо. — Она наливает в него апельсиновый сок и отхлебывает. — Что бы этакое позавтракать?

Я беру одну из баночек с лекарствами и запускаю её по поверхности стола. Она скользит, а на другом конце её ловит сестра. Кривится.

— А можно, я буду что-то другое?!

Я отрицательно качаю головой.

Она смотрит на меня таким умоляющим взглядом, что мне делается смешно, и я даю разрешение. Она улыбается.

— О чем с Майклом болтала? — Спрашиваю я.

— Подслушивала!

— Была нужда…

— Ты представляешь, Майкл и Нейл должны навестить бабушку с дедушкой, а это в стольких милях отсюда, в другом городке. Их не будет до конца недели.

— Супер, — говорю я.

Она заговорила вызывающим тоном:

— Тебе может и да, а мне нет. Мы хотели сходить на каток, а теперь получится только в новом году. Все планы рушатся.

— Не будь такой собственницей. Всего-то пропустите несколько дней. Ничего страшного не случится.

— Мм-м-м… случится! Я буду скучать.

— Он тебе так нравится?

Она медлит, а потом… кивает?! Кивает!

— Это плохо?! — вдруг говорит она, скажем так, замечая мой взгляд полнейшего отупения.

— Хм… нет, что ты. Скорее, это просто я далека от всего этого. Не обращай внимания! В этих делах — я тебе не советчик и не судья. Если бы она только знала, как я хочу быть туристом, обладающим бесконечной свободой, уметь наслаждаться своей истинной сущностью и быть открытой для любви. Но, я не могу. Потому что, если я всерьез предамся тому, о чем думаю, чего хочу — я окончательно разрушу себя, паду. Но, она — другая. Она должна жить со счастьем в руках: за себя и за меня. И может, кто-то сказал бы, что у них с Майклом это просто юношеская влюбленность, но я-то вижу, что это большее, нечто настоящее, искреннее, идущее из глубины души. Я не сомневаюсь в его и её выборе. Поэтому я и говорю:

— Знаешь, если мои глаза мне не врут, и я вижу то, что я вижу, когда вы вместе, то поверь, твои чувства ответны.

— У… — её губа дрожит, и вмиг она уже лихорадочно виснет у меня на шее, — я тебя обожаю, ты самая лучшая сестра в стране! Нет, в мире! Да, во всей Вселенной!

— Просто, любо дорого смотреть, — говорит мама, возле заспанного папы. Они переглядываются и мама, словно прочитав его мысли, кивает.

Я смотрю и пытаюсь просчитать заговорщическое начало в их головах.

— Мы тоже хотим, — объявляют они и окружают с двух сторон.

— Ну, уж нет, спасибо, — говорю я и, спрыгнув со стула, быстро пячусь к стене. Сестра со мной.

— Вы чего? — Они с изумленными лицами застывают от нас в паре шагов.

— А вы чего? — говорю я, мне как-то неохота стать котлетой для гамбургера.

— Точно, — поддакивает сестра.

— Ну… — начинает папа, и опускается на стул, некогда принадлежавший мне. — Я так не играю, — заканчивает он голосом мультяшного персонажа по имени Карлесон.

— Ну ладно, хватит ребячиться! — говорит мама, включая чайник. — Давайте поедим морепродуктов? — Она вытаскивает из морозилки пакет с замороженными креветками. Затем берет кастрюлю, наливает в неё воду и возвращается к столу.

— Кто заварил кофе? — спрашивает, заметив мою чашку.

— Я! — признаюсь и поднимаю руку.

— Что это значит? — мама моментально меняется в лице.

Вот сколько еще я буду наступать на одни и те же грабли? Она не понимает шуток по такому поводу. Малейшее отступление и всё — у нее в голове звучит сигнал тревоги предостерегающим эхом. А дай ей больше пищи для размышления, так в минуту сочинит апокалипсический сценарий.

— Ничего, просто захотела насладиться запахом кофе, мне что, уже и это запрещено? Не понимаю, зачем делать из мухи слона?

Молчат.

— Ой, смотрите, птичка! — не сработало. Никто не повелся. Обидно. Ну, что за каменные лица? Боже. Иногда, жизнь — действительно хуже, чем просто невыносима. — Забудьте! — продолжаю я, не желая снова ступать по ветхой канатной дороге, и тут же урезонивая себя за овладевающее мною раздражение. — Кто-то обещал морепродукты?! — каким-то чудом я произношу это очень спокойно, показывая, что явно обрадована этой новостью. Сама же думаю лишь о том, как скорее замять эту тему.

— Ах, да, — вывалилось с маминого языка, словно, это было что-то жутко срочное.

Поэтому спохватившись, она поставила кастрюлю на электроплитку.

Вроде, мы сдвинулись с мертвой точки.

Тут я выплеснула содержимое чашки в раковину, чтоб более никого не смущало и не вызывало всякие домыслы.

Тридцать минут спустя.

Папа смотрит, куда угодно, только не на нас, а мама теперь увлеченно перемешивает ложкой содержимое отполированной кастрюли, и параллельно, строгая что-то на закуску. Сестра, умяв пару хлебцев с ореховым маслом, — убежала на улицу встретиться с какими-то подружками по учебе. Я решила, что мне тут делать тоже больше нечего, надо пойти размяться. Погода, как говорится — шепчет.

— Мам, пап, я пойду, погуляю, — сказала я, — и это не вопрос.

Мама вздыхает и переглядывается с папой. Они исподтишка глазами делают друг другу знаки.

Слово берет отец:

— По-моему, неплохая идея, чего дома сидеть, пусть прогуляется.

— Вообще, не следует и… — начинает она, но под папиным нежным взглядом быстро сдается. — Хорошо, но телефон с собой, и я буду звонить каждые полчаса.

— Ой, мам, звони — говорю я, вытаптывая скорее отсюда, сама думаю: кто отвечать-то будет? Не я.

Отдаленно слышу её недовольный гул и не пропускаю ни единого слова:

— Говорила же, убрать из дома кофе! Неужели, так сложно! Я не могу за всем уследить.

Да, от наваждений не так просто избавиться. И моя мама самый подходящий в этом пример. Если на чем-то зацикливается, то всё, не выбить из головы. И нет никакого смысла переубеждать её в этом. Она, всё равно, никогда не поймет. Её правило жизни высечено в камне и гласит — все и всё должно быть под контролем. И вот, на протяжении уже многих лет, она живет по этому основному квесту, как по заповедям из библии.

Оказавшись на улице, я поворачиваю налево и направляюсь вдоль движения медленными шагами. На перекрестке заворачиваю за угол на Вандербилт-авеню, минуя три пролета до пересечения со Стерлинг-плейс — перехожу дорогу. Так, идя всё время прямо, я попадаю на площадь Гранд-Арми.

Гранд-Арми-плаза — центральная площадь Бруклина, представляющая собой кольцо и оформляющая северный вход в Проспект-парк. В обычные дни здесь шумно, так как, это главная транспортная развязка района, от которой радиально идут восемь улиц в разные стороны Бруклина. Так что, думаю, представить не сложно, что это за нервный узел. Трафик тут таков, что пробраться во внутреннюю часть непросто, тем более что, в центр площади ведёт единственный переход. Но зато, тут есть, на что посмотреть. Отсюда-то и не прекращаемые бурлящие транспортные потоки, заезжие туристы, желающие осмотреть огромное овальное пространство: площадь насыщена памятниками истории. Ну и, конечно же, гости и посетители, вытаптывающие тропу к подступам Бруклинской публичной библиотеке, которых сюда приводит главная бруклинская улица Флэтбуш-авеню. Так что, можно смело сказать, от недостатка внимания это место не страдает.

Но сейчас здесь достаточно пустынно: я да парочка семей с детишками, желающими прокатиться на санках.

Стряхнув со скамейки слой снега, я ляпнулась в пуховике на деревянные доски.

Я разглядывала всё, что меня окружает, и качала головой. «Убираться здесь, явно не торопятся?» — думаю я, оглядывая такую картину: множество коробок от фейерверков, разорванные конфетти, рваные куски бумаги. Мусорки с горкой наполнены банками колы, шампанским, фантиками от конфет. Это вчера народ с размахом отпраздновал, устроив огромную свалку. Да, люди во всех городах одинаковые, все говорят о чистоте, о среде, но посмотрите, что делают, когда дело доходит до самих себя. Хотя не знаю, что насчет Японии с их сортировкой мусора, и последующей блочной формировкой под сушу. У них, вроде, целый мусорный остров есть? По-моему, я что-то такое читала…

Определиться — это факт или нет, мне не дал оживший телефон.

— Алло?! — прокаркал оттуда знакомый голос.

Я молчу. Продолжаю жонглировать её терпением. Выигрываю сразу!

— Алло?! Алло! Меня слышно? — психует мать.

— Да, — наконец, я подаю голос.

— Почему не отвечала?

Ага, так я тебе и выложила.

— Какие-то помехи были, ты не заметила?

— Да уж, — откликается мама, не сомневаясь не на ёк, — операторы тут никакушные!

— Угу, — подтверждаю я. И пялюсь, как какой-то мужик в спортивном костюме пытается отобрать у собаки фрисби. Вот, ему тоже нечем заняться, как и моей мамочке.

— Ты сейчас где? Далеко ушла? — выспрашивает она.

— Не беспокойся, — быстро говорю я, — если машина задавит, тебе первой сообщат.

— Что ты такое говоришь! Да, как ты… — её недовольные вопли, наверно, услыхал даже этот борец за игровую тарелочку, раз покосился на меня. Я поспешила хмыкнуть ему в ответ, пока он не вернулся к своей процессии.

Встала, отряхнулась и медленно пошла по парковой дорожке: нога за ногу, в такт недовольным высказываниям на том конце телефонного номера, сходящим на меня, словно лавина.

— Э-э… мам, ну честное слово, может, обойдемся без этого? Научись воспринимать всё не так близко, это ж я! Забыла?

Выслушав меня, заявляет мне голосом судьи — металлическим, выдержанным, напоминающим дрель:

— Последний раз спрашиваю, где ты?

— Точно, точно, точно??? В последний, самый последний из последних? — дразню я её.

— Нет. Так, где ты? — она не поддается на провокацию.

Я останавливаюсь, на меня смотрит многофигурный фонтан Бэйли, названный в честь филантропа, давшего на него деньги. А что, все правильно — кто платит, тот и музыку заказывает.

— Я на площади, — отрезаю я.

— Гранд-Арми? — уточняет она, наверно, уже собираясь бежать сюда.

— Угадала, еще вопросы будут?

— Надо будет, так будут. И не надо ёрничать, тебе телефон для чего купили, чтоб…

— Контролировать меня! — заканчиваю я за неё, — всё знаю, больше ни слова! — и я отключилась.

«Ну, вот и уживайся с такими людьми бок о бок», — думала я, разъяренно заталкивая аппарат в карман, под молнию. Но закрались мысли и, обдумав свои действия, я вернула его себе в ладонь и составила почти вслепую сообщение на сайте:

«Я, как птица, запертая в клетке, доведенная до безумия собственным желанием обрести свободу. Я, как пианист, бьющийся в агонии, не найдя нужной симфонии. Я, как маленькая девочка, которая, не послушавшись бабушку, отцепила подол её платья и потерялась. Я, как человек, на глазах которого погиб человек, вытолкнувший из-под машины ту, которой предназначалась смерть. Я, как уголек, тлеющий в забытом камине. Я, как свеча, у которой остался лишь крошечный фитилек. Я, как мотылек, который по глупости своей влетел в огонёк. Я, как человек, который, пробежав стометровку, внезапно остановился возле финиша, так и не решившись изменить в своей жизни хоть что-то».

После я вышла с «Гранд-Арми», постояла на светофоре и, сделав крюк по Андерхилл-авеню — пришла домой.

— Вернулась? — спросила мать.

— Да, — буркнула я, сняла обувь и направилась к себе.

Оставшийся день прошел в виде конечных титров: все в курсе, что я есть, но никто мной не интересовался. И я была довольна. Кажется…

На следующее утро я просыпаюсь разбитой. Конечно, я слегка преувеличиваю. Но, чувствую я себя каким-то суповым набором, как будто, меня разрубили и разобрали на части. И вот, я лежу на разделочной доске в ожидании, когда же меня отправят в кипящий котел.

Поскреблись в дверь. В ноздри ударил запах маминых духов. Якобы, если верить флакону, представляют — фруктово-мускусную композицию. Вам даже не вообразить, насколько на самом-то деле, это отвратительно! Запах: деревьев, земли, чего-то животного, и на редкость испорченного в единой составляющей.

Я отбрасываю одеяло, усаживаясь на кровати, зажимаю нос и нащупываю блекберри.

В этот момент она разъединяет мой ночной занавес.

Я смотрю на сенсорный экран и вслух констатирую:

— Двадцать шестое декабря, десять часов, пятьдесят три минуты утра — ты на посту!

— Настал новый день, хватит дрыхнуть! — Она начала аккуратно складывать моё одеяло. От чего, исходящие от неё феромоны, просто взорвали моё обоняние.

Я уткнула в нос подушку, используя её в качестве противогаза. И подумала, что сейчас у меня глаза слезиться начнут.

— Идем, идем, — повторила она. — Что это еще за фокусы?

Я покачала головой, все ещё не до конца веря в её присутствие. Интересно, ей не приходила мысль, что эти «фокусы» из-за нее?! Похоже, что нет.

Неохотно отложив спальную принадлежность и выйдя из тени на свет, я выдавила:

— Чем такие каждодневные испытания, лучше обратно в хоспис.

— Так-так, посмотрите, какие мы нежные. — Она, явно, думала об усилиях, которые прилагает ради меня, а я мало, что не ценю, так еще и третировать смею. Ох, мама, как же легко тебя просчитать. Ну, так уж и быть, подыграю.

— Спасибо, я очень признательна — с улыбкой говорю, про себя думая: за то, что еще немного, и я задохнусь от устроенной тобою газовой камеры в моих покоях.

Спокойно постукивая пальцами по спинке постели, мама не сводит с меня глаз,

и наверно, как детектор лжи, в стремлении раскусить: искренне я или нет. Естественно, заключением — не делится.

— Умывайся и приходи завтракать. Сегодня накрываю только на троих. Папу срочно вызвали в сервис, так что, до вечера он, скорее всего, пробудет на работе. Какая-то поломка у важных клиентов. Он чинил им машину в прошлый раз, вот теперь, никого другого подпускать не хотят.

Я пожала плечами, пропуская маму вперед.

— Вот, когда он напортачит, они будут подпускать всех, исключив его.

У мамы вырвался тихий смешок.

— Тебя тоже разбудили?! — сказала вышедшая в коридор Алина, зевая на ходу.

— Спроси у нее! — я махнула головой в сторону маминого затылка.

— Хватит вам уже жаловаться, кряхтите, как старые бабки! — отозвалась мама.

Её слова натолкнули меня на кое-что веселенькое. Я уперла руку в бок, и действительно, закряхтела старческим голосом:

— Ревматизм замучил, а тут столько ступенек и всё ради чего? Таблеток?! Кх-кх…

Сестра быстро уловила мою затею и присоединилась:

— И не говори, мигрень, давление скачет, никакого покоя…

Мама замерла на верхних ступенях, оценивая наше актерское мастерство.

— Ну что, поковыляли на утренние процедуры, а потом завтракать? — спрашиваю я, смотря на сестру.

— Ага, сейчас, только ставную челюсть захвачу из стаканчика.

— Я совершила самую большую ошибку в своей жизни — объявила мама, спускаясь на первый этаж.

— Какую? — Мы перегнулись через перила, свесив обе головы вниз.

— Не сдала вас в цирк!

Мы хихикнули и побежали наперегонки, отвоевывать первенство на посещение умывальника.

— Мам, а скажи, за что ты папу полюбила? — спросила я, когда она придвинула к нам дымящиеся кружки.

Сразу видно, заданный впрямую вопрос застал её врасплох.

— Да, ты никогда не рассказывала, — сестра, навострив ушки и включив воображение, сложила руки на столе и расположилась слушать.

— Чёй-то вы? — не сдержала улыбки мама.

— Нам интересно, — ответила сестрица.

— Так за что? — не отступила и я.

— М-м-м… — засмущалась мама, — за упрямство.

Я вскинула бровь.

— То есть?

— Сдалась его любви.

— Это как?

Она не ответила, похоже, погрузилась в собственные воспоминания.

— Мам, ну дай подсказку, а то это какой-то ребус. Ты говоришь загадками, — я старалась, чтоб голос у меня звучал расстроено.

— Ну… — она посмотрела на меня зелеными глазами, в которых плясали веселые огоньки. — Он завоевал меня.

Я удивилась.

— Вот, с этого места поподробнее.

— У нас не было ничего общего, мы вообще учились на разных факультетах. Но, потом… — она задержалась на мгновение, — знаете, пусть шансы не велики, но как знать. В романах говорится, что настоящей любви нужен лишь случай. И у нас он был, причем такой глупый.

— Серьезно? — подала голос Алина, всё больше втягиваясь в мамино повествование.

Я бухнула в чай молоко и, размешав, отпила.

— Да, — она посмеялась над чем-то, пришедшим в её мысли, и продолжила. — Мы тогда с подругой задержались на парах, а точнее, нас оставили контрольную работу по алгебре переписывать.

В этот момент Алина поморщилась.

— Вот, вот — именно, так мы и выглядели, — подметила мама вид своего младшего создания. — Так вот, сидим, грызем карандаши, смотрим в пустые тетради и абсолютно ничего не понимаем. И тут, — она выдержала паузу, полностью завладевая нашим вниманием, — за нами голоса. И фраза: «Девушка, а девушка, да снимите вы беретку, что у вас там — бигуди намотаны или покраска неудачная? — И хохот, главное».

Мы сощурились, всматриваясь в её лицо. Она закусила губу и улыбнулась:

— Это он про меня. Я в беретке была. В аудитории холодно было, да и я намеривалась поскорее удрать оттуда. Так вот, сидит, потешается. Мне это дико не понравилось, я разворачиваюсь и упираюсь в парня тремя рядами выше нас и… высказываю всё, что я думаю о его манерах. Мне аж полегчало.

Мы расхохотались, а я подумала: теперь понятно, в кого мы такие уродились!

Мама продолжила:

— А следующим днем, этот же молодой человек караулит меня под дверями аудитории на последнем уроке. Вот так всё и началось. Стал провожать домой, приглашать в кино, в рестораны, мы гуляли по ночной Москве, катались на катере по реке, ездили отдыхать на Кавказ и Ленинград. И только потом я узнала, что все те слова обо мне — это говорил его друг, который поспешно сложился под парту, когда я обернулась, а он остался. Вот так и бывает.

— А что было потом? — заворожено интересуется сестра.

— Мы поженились, а через год у меня появилась — ты, — мама дотронулась рукой до моего подбородка, а потом — ты, — она нежно посмотрела на Алину. — И счастью нашему не было предела. А папа ваш, даже в пеленках вас откопать не мог: ни одну и ни другую. Всё повторял, когда встречал нас из роддома: «Простыни. Простыни. А где ребенок-то?». Я смеялась, глядя на его беспомощность. Но тогда мне казалось, что я самая счастливая женщина во всем мире, потому, что со мной были вы.

После этого времени, которое мы провели вместе, она вытянула руки и мы, не задумываясь, обняли её.

В глазах у меня блестели слёзы, в душе я была благодарна ей за подаренную жизнь, за возможность быть рядом с ней и за любовь к нам.

Мое пустое сердце, которое я всё время старательно превращала в сухарь, сейчас наполнилось сожалениями. Я знаю, что виновата перед ней. И это не оправдание перед самой собой за то, что столько раз доводила её до слез, поворачивалась спиной, когда больше всего на свете нуждалась в ней, отвергала её, когда она тянулась ко мне. И я не хочу думать, что всё, что останется от меня, это воспоминания о том, как я всегда её оставляла. Потому, что это огромная разница, по сравнению с тем, как должно всё быть.

Ведь, эта женщина с самого нашего рождения отдает нам свою жизнь, вкладывая в нас всё то, что может отдать. Чтобы мы могли пройти через всё это сумасшествие, под названием — жизнь. А мы настолько неразумные, что не ценим это и принимаем, как должное, да еще и вечно укоряем за то, что она просто хочет быть рядом, чувствовать нас и жить вместе с нами в едином ритме. Мы, почему-то, ложно понимаем желания своих близких, считая, что родителям положено знать, далеко не обо всём, что творится в наших головах. Мы просто идиоты. Выстраиваем блочные стены, наглухо закрываясь от тех, кому действительно можем рассказать абсолютно все. И пусть, иногда, они говорят запутанными фразами, от которых у нас мурашки по коже, но наравне с этим, они говорят мудро, в их словах — внутренняя энергия и сияние, в их словах — их ошибки и успехи, в их словах — все они.

Так почему, мы — их кровь, плоть, частички душ, так спешим отделаться от них? Готовы разделить «крышу» с кем угодно, но только подальше от них. Переезжаем в другие города, выбираем другие страны, убегаем от них, как от чумы. Мы жаждем независимости, но правильно ли мы определяем эту самую «независимость»?! Теперь я сомневаюсь в этом.

Наверху зазвенел телефон и вытащил меня из моих мыслей. Он приглашал сестру ответить. И выбравшись из объятий, сверкая лучезарной улыбкой, она побежала за зовом посредника своей судьбы.

На кухне мы остались одни.

Мама замолчала, отправившись в путешествие в свои воспоминания, и перестала шевелиться, будто её жизни поддерживающие аккумуляторы разрядились. Я дотронулась до её руки, и она посмотрела на меня.

Мне столько хотелось сказать и о стольком поговорить. Но, почему-то, я выбрала именно следующее:

— Мам, скажи, ты до сих пор любишь папу?

— Любовь помогает нам обрести смысл жизни, но она же способна перекрыть и кислород. — Её голос дрожал. Конечно, вслух причину этому мы не произнесли. Но обе об этом знали. Однако, я хотела знать правду: может ли любовь возродиться после падения?

Мама коснулась обручального кольца на своем пальце и, сжав одну руку в другой, прижала к груди. На её лице была умиротворенная улыбка. Она сказала мне:

— Время откладывает свой отпечаток на каждого, и испытывает каждого, справиться со временем очень тяжело. С каждым днем добавлялось что-то новое, и с этим ничего нельзя поделать. Мы меняемся и меняем людей вокруг себя, но… — Тут она оборвала себя.

Я кивнула. Знакомое чувство.

Через секунду она продолжила:

— Да, я люблю. Не могу не любить, хотя бы за то, что из-за нашей любви родились вы, за то, что мы все вместе. Я люблю. И любовь моя сильна.

Я посмотрела пристально в мамины глаза и поняла, что не хочу быть неуправляемым поездом и нестись мимо всего, ради того, чтобы в конце пути сойти с рельсов. Не хочу говорить всё то, чего по существу не имею в виду. Не хочу пытаться скрываться, бороться и делать вид, что на самом деле ничего не чувствую. Не хочу упускать то, что проходит быстро и его нельзя вернуть, потому что других таких моментов не будет. Я не хочу больше претворяться.

Три слова. Три слова. Три слова.

Мне кажется, я нашла ответ на свои молитвы.

И здесь, и сейчас, я говорю:

— Мама, я люблю тебя!

Иногда, настают моменты, когда мы видим и нас видят по-новому. Это время, за которое мы вырастаем над собой, понимаем, что беспокоимся совсем не о тех вещах. Ведь, только любовь имеет значение, а всё остальное такое незначительное.

За это время я успела возненавидеть этот дом, эти фотографии на стенках, все эти напоминания на обоях. Я никогда не испытывала огромного желания вновь встречаться со своим детством и юностью. Но сейчас они, как ни странно, дарят мне чувство комфорта. Я улыбаюсь, впервые в жизни ощутив счастье от возвращения домой, где меня всегда ждут и будут ждать, не смотря ни на что.

Я знаю, что хочу попасть в будущее. Но попасть туда — значит оставить что-то позади. И я оставляю ту жизнь, которую воспринимала, как бесконечную борьбу.

Я готова найти — жизнь.

Научиться не просто существовать и не просто жить, а нечто другое.

Поздно ночью, в своей комнате, я перечитываю свои первые записи, которые вела на сайте, и понимаю, что я очень сильно деградировала за это время. Исчерпала себя, загнав в угол.

Но, сейчас я верю, что «голубой горизонт» где-то впереди… ждет меня. И я иду на другую сторону.

Я не сомневаюсь в тех, кого выбрала.

Их почувствовала моя душа, закованная прежде в цепи, а потом вырвавшаяся из них…

И, так или иначе, прямо сейчас, я пишу это для каждого:

«Мы все живем вместе, но каждый умирает в одиночку.

Не тратьте время зря, стараясь приумножить ненужное. Близкие — вот ядро, за которое нужно держаться из последних сил, потому, что всё прочее, лишь косвенное приложение к нашим жизням.

Ни работа, ни купленная недвижимость, ни драгоценности, машины и счета в банке не будут помнить о нас. Они не всплакнут, вспомнив вашу улыбку. Не улыбнутся, услышав похожий смех. Не скажут, как вас им не хватает, не поблагодарят судьбу за то, что позволила узнать вас и быть рядом.

Так что же важно? Вы все еще не знаете? Обернитесь!».

Понедельник двадцать восьмого, как и двадцать седьмого начался по расписанию — занавески, таблетки, завтрак, разговоры на кухне.

Что же изменилось? Я, наконец, усвоившая урок.

Я проснулась с ощущением, что моя жизнь стоит того, чтобы жить. Уже не помню, когда я последний раз это чувствовала. Должно быть, это благодаря всей любви, которую я впустила в себя. Что ж, даже таким сердцам, как моё, просто везет, просто иногда везет.

Поэтому, сегодня мы предавались воспоминаниям о старом времени, смеясь и разговаривая часами, как мы это делали в самом начале пути.

И кто-то младше меня притащил фотоаппарат, наставив на меня объектив.

— Что? Когда это я звездой успела стать?!

— Ты улыбаешься, — говорит сестра, щелкая затвором. — Ты просто сверкаешь!

— Да, — как рождественская ель, добавляет папа, отправляя ломоть омлета в довольный рот.

Мама подвигает к нему тарелку:

— Ешь, молча, — и подмигивает мне.

— Ну, вас! — наигранно шиплю я, смеясь вдогонку. — Теперь будете фотографировать меня каждое утро, начиная с сегодняшнего дня, что ли?!

— Да, — объявляют они в голос.

— Ну и ладно, — говорю я и посылаю воздушный поцелуй прямо в камеру.

Я знаю, что не смогу вернуть всё то, что хотела бы пережить ёще много раз. Не смогу исправить совершенные ошибки, упущенные возможности, некоторые начинания, которые окончились не так, как хотелось. Уже не распознаю знаки, которых не замечала ранее, не сотру из сердец боль, которую я напрасно причинила. Не излечу раны, которые я хотела бы излечить.

Прошлое не может быть переписано, иначе, это означало бы, что также можно возвратить падающие капли дождя обратно на небо. Возможно ли это? Нет. Мы все живем той жизнью, которая нам дана: какие-то страницы перевернуты, какие-то мосты сожжены, но все наши ошибки и успехи равноценно учат нас видеть правильные стороны.

И я вижу, что не хочу провести свою жизнь в муках, ожидая, как однажды проснусь и пойму, что позволила всем своим годам пройти впустую. Поэтому, я буду ловить эти сокровенные моменты в своё сознание и жить, как не жила никогда. Относиться спокойно, как к хорошему, так и к плохому. Мне не нужны запасные варианты, ведь, колесо жизни по-прежнему вращается и я всё еще на ходу вместе с ним.

Весь день мы провели вместе в семейном кругу: играли в карты, в лото, смотрели старые фильмы. Но после того, как я выиграла пятнадцать раз подряд в партию «переводного дурака», папа поднял руки и сообщил о том, что он продолжать это крохоборство не собирается — мы играли на деньги. Я не жульничала, но, если совсем немножко.

Тогда сестра предложила — твистер.

— Что это и с чем его едят? — сказал папа, недоверчиво посмотрев на нас. Вид у нас был на сто процентов — лисий.

— Это подвижная напольная игра, — сказала я, пока сестра понеслась на поиски поливинилхлоридного коврика.

— Я не знаю правил, — отказывался он.

— Правила просты, — выкрикнула сестра, объявившись в гостиной, — тот, кто окажется самым гибким и выберется из игровой ситуации, тот и победит.

— Что-то, это подозрительно звучит, да, жена?

— Не попробуешь, не узнаешь, — ответила мама, ей тоже хотелось понаблюдать, как папа будет ползать на четвереньках.

Сообща, мы его уговорили. Как говорится, что неприступно силой, можно победить хитростью. И наш фанат истории совсем забыл о «Троянском коне».

Итак, расстелив на полу игровую подстилку и вооружившись специальной рулеткой — приступили к игре.

— Значит, — сестра взяла слово, — на коврике нарисованы четыре ряда по шесть крупных одноцветных кругов — красный, жёлтый, синий и зелёный. Рулетка, — она показала на предмет, прикрепленный к квадратной доске у меня в руках, — служит генератором случайности. На ней разбиты сектора для каждой конечности с указанием цвета. На каком секторе остановится стрелка, туда игрок переставляет указанную часть тела.

Папа аж посинел, выслушав, что от него требуется и изрёк:

— Вы к чему меня припахали?! Так и знал, что связываться с вами нельзя!

Мама смеялась.

На этой ноте соперники приняли начальную позицию. Мама и папа встали на противоположных друг от друга краях игрового поля, и каждый из них поместил одну ногу на синий круг, а другую на жёлтый. Алина, как третий участник, расположилась в центре обеими ногами на красных кругах.

Я же выступала в роли судьи — вращала рулетку и зачитывала её указания игрокам. Веселилась я от души, не меньше, чем участники на поле с переплетенными руками и ногами.

— Нет, — воскликнула я, когда папа попытался смухлевать. — Участники не имеют права занимать круг, уже занятый другим участником.

Мама сочувственно посмотрела на папу, буквально раскоряченного на цветовых пятнах.

— Но, ты сама сказала на красный.

— Да, но не на занятый кружок, а на свободный.

— Да где он? — кряхтел папа, — нет таких больше.

— Нет, есть, — сказала я, — вон за маминой ногой, через руку твоей дочери.

— Что? — взвыл папа, выпучив глаза. — Ты, должно быть, шутишь? Я похож на гимнаста, чтоб сложиться в узел и дотянуться туда?!

— Тогда, сдавайся! — науськивает его моя сестра.

— Гусары не сдаются! — восклицает папа и тянется к заветному кружку. Я напоминаю ему:

— Конечности нельзя отрывать от кругов. Отрыв происходит только при очередном движении по приказу рулетки, озвученного мной, — боже, я, кажется, наслаждаюсь, произнося это, — чтобы пропустить тело соперника при его перестроении. И после того, как соперник под тобой перестроится, нужно вернуть конечность на место. А ты что делаешь?

— Ай, ну что вы за люди, никакого сострадания к старшим по возрасту.

— Значит, сдаешься? — Вторим мы с сестрой в один тон.

— Нет! Эх, где наши не пропадали. — Он упорно вкрадывается между двумя телами, выделывая замысловатые движения, почти даже дотянулся и теперь пытается сбалансировать вес и зафиксировать в одной точке.

— И еще одно. — Я просто не смогла сдержаться, чтобы не запечатлеть эти старания, наставила фотик, вытянув его на расстояние руки и подобрав ракурс, чтобы я и самая необычная задняя постановка влезла в кадр, сказала: — «Чиз», щелкнув затвором.

В этот момент все и случилось: пизанская башня пала! Я обернулась и зашлась смехом. Папа, растолкав всех по обе стороны от себя, лежал брюшком на пятнистом коврике. Его локоть, колено, ступня левой ноги и подбородок почивали на поверхности пола. Вот это фееричный проигрыш, я понимаю! С размахом!

— Ну, — подала жалостный писк Алина, — что ты натворил? Вот скажи, и кого теперь объявлять победителем, когда твоими стараниями выбыли все!

— Ничего не знаю, — ответил папа, ворочаясь и поднимая себя с бумажного ринга. — Чтоб я еще…. Хоть раз согласился на ваши придумки. — Он поднялся и отдышался. — Да никогда такому не бывать!

Я подсуетилась, и, забравшись ногами на диванные подушки, провозгласила:

— Итак, поприветствуем! Самый выдающийся, изящно маневрирующий и непобедимый по грациозности падений, твистерянин сегодняшнего вечера!

Мама и Алина тут же громко захлопали, и я быстренько последовала их примеру.

Смеялись мы потом еще долго.

Когда всё же мы угомонились и разошлись по своим комнатам, мне долго не спалось. Вот так всегда! Я давно открыла для себя эту закономерность: хорошо или плохо тебе, а унять сумасбродные всплески энергии в любых случаях тяжело. Мозг так и прокручивает сегодняшние увеселения. И поэтому, чтобы как-то отвлечься и перестать хихикать уже, я решила сесть за стол и залезть через ноутбук в сеть.

Под моей недавней записью отобразились письма со многими подписями.

Надо же! Я и не предполагала, что могу так заинтересовывать людей. Я прокручиваю веб-страничный бегунок и дивлюсь стольким посетителем, и количеству оставленных для меня комментариев. Стараюсь одним разом охватить и прочитать запись каждого, но глаза разбегаются. В жизни не читала ничего подобного: советы, вопросы, дружеские фразы в поддержку. Люди оставляют свои почтовые ящики, телефоны и просят, чтобы я ответила им. Пишут о том, как моя история, мои слова, повлияли на их жизнь.

Боже! Я чувствую, что впадаю в сентиментальность. Мне же надо им, хоть кому-нибудь, что-то да ответить, но я слишком растрогана.

И тут внутри меня прорезается какая-то пустота, я внезапно понимаю, что чего-то недостает, а точнее — кого-то.

Я лезу в личный профайл пользователя под ником «Чужак», смотрю историю использования аккаунта. Так оно и есть! Он ни разу не заходил на сайт с момента нашего последнего обмена сообщениями.

И вот я сижу тут и ощущаю какую-то горечь, это странное состояние, похожее на то, когда у ребенка, вдруг, отбирают его самую любимую игрушку или соску. И вроде, тебе как все равно, но внутри какой-то осадок от того, что к чему-то, к чему ты уже успел привыкнуть, вдруг не оказывается рядом с тобой. И это вынуждает тебя подсознательно возвращаться к этому. Странно.

Пальцы оживают помимо моей воли. И я отправляю ему следующее:

«Если ты не в канаве, без связи и денег, а просто пьяный дома на диване, то даю тебе срок до завтрашнего утра, на поиски самого себя!».

Через пару минут я выключила комп и легла в кровать, где мгновенно уснула.

Напряженно и долго — угрюмо выскребая остатки праздничного пудинга с краев стаканчика, я думаю о том, что так меня еще никто не кидал. Потому, что утром, едва хлопнув глазами после сна, я влезла через блекберри на сайт — ящик был пуст.

И в обед, когда мы ели суп-пюре по очередному рецепту с просторов интернета — ящик был пуст.

И за ужином, и после, когда мы играли в «Балду» — ящик был пуст.

И вне зависимости от того, сколько раз я обновляла страницу — ящик был пуст.

Пуст, пуст, пуст!

Он так и не объявился. И под конец дня я уже барахталась в волнах унижения. Моё разбушевавшееся самолюбие терзало меня сомнениями. И в отношении кого? Человека-невидимки?! Превосходно!

Тридцатое декабря. Десять часов вечера. Мой большой палец завис над клавишей «отправить», но я не делаю этого.

На экране сформулированная надпись:

«Ты умер?».

И в очередной раз я спрашиваю себя: «Ну, и что ты думаешь об этом?!».

— Удачи ему. Вот и всё, — я ткнула в экран. Затем перешла на главную страницу и набила фразу:

«Не так много, чтоб привыкнуть, не так мало, чтоб горевать…».

Далее, пальцы заскользили по сенсорному экрану, и я отправила архив наших сообщений в корзину. Но воспользоваться функцией «очистки», так и не решилась. Было в этом что-то жалкое. Но, зато с полной готовностью я нажала кнопку «Off».

В эту ночь я не спала.

Тридцать первое декабря ознаменовалось безумными закидонами: воплями и плясками Алины. Причем, всё это не понятно, за какой надобностью происходило у меня в комнате, вдобавок ещё и на моем спальном месте, где мне сообщалось бурным словесным потоком новость о том, что ее возлюбленный через пару часов будет в Нью-Йорке. Она что-то еще вещала о заправке и спущенной шине, но я не слушала, этот радио-эфир «голоса Америки» гудел в моей голове неуловимой частотой.

Измученная бессонной ночью, я не могла думать ни о чем, кроме отчетливой головной боли, сопровождавшей меня с самого начала дня.

Я с трудом заставила себя подняться и внедрить во весь оживший мир, суетившийся в преддвериях наступления нового — две тысячи десятого года.

Выползая за стены своей комнаты, я сразу учуяла запах жарившегося гуся. И сморщилась, потому, что мой желудок скрутился и отправил по пищеводу часть вчерашних запасов к моему горлу. В теле ощущалась слабость и дрожь в груди — это трепыхалось сердце. Я чувствовала его биение в ушах, в голове, во всех частях тела. И может это излишне пессимистично, но душа и тело чувствуют одно и то же — всё не так и безоблачно.

«Прошло только три дня, чёрт возьми, а я уже начинаю отступать от стольких своих же обещаний», — подумала я, хватаясь за перила и пытаясь выровнять дыхание, а заодно проглотить слезы жалости к себе. Я стараюсь уверить себя, что это просто минутная сложность, а потом я привыкну, и всё само собой наладится. Я не буду больше к этому возвращаться. Я забуду это. Я стану сильнее. Все пройдет. Но факт остается фактом — боль в груди со мной.

Сдавливаю лицо ладонями и макаю его под холодную струю. По локтям стекают ручьи и бегут на кафельную плитку. Затем набираю воду в слепленные руки и пью, не боясь бактерий и прочей инфекции.

Беру с полки умывальника расческу, но пальцы, ослушиваясь, её роняют.

— Блин! — выкаркиваю я. Приседаю на край ванны, упираю руки в борт и откидываюсь назад, гадая, не вернуться ли мне в постель, и не попробовать ли начать этот день сначала. Впрочем, вряд ли это поможет.

Через секунду я скольжу, как игла по винилу, прислоняюсь спиной к одной из сторон чугунной ванны и тянусь за упавшим предметом.

— Хм, а это что? — по умолчанию я запускаю руку под стиральную машинку, где заметила какую-то инородность. Подцепив её, вытаскиваю. И о чудо, в моей ладони — айпод. Секунду спустя, я невольно ахаю… осенило. Наверно это его. Случайно вылетел из кармана и завалился, когда я его толкнула.

Я потерла экран, очищая от осевшей на нем пыли:

— И долго же ты тут валялся?! Однако, обнародовать свою находку я как-то не торопилась, отнесла к себе в комнату, заныкала в самый дальний ящик стола и завалила другим хламом. Пусть поваляется пока там — решила я, а то чего доброго, — я еще раз окинула жадным взглядом аппарат — не удержусь, да запущу свои ручонки в его начинку.

Но, как, оказалось, волноваться мне стоило в первую очередь не об этом, а о том, чтоб держать язык за зубами.

— Слушай, — обратилась я к сестре, которая степенно выкрашивала перед зеркалом себе глаз, — а брат Майкла случаем ничего… э-эм-м… не говорил?!

— О ком?! — Её лаза тут же вспыхнули преждевременным блеском, она меня дразнила. Но, меня не проведешь, ей до таких подколов еще расти и расти.

— Меня интересует не о ком, а о чем-нибудь, ну, так как?

Одна пара глаз настороженно следит за мной через отражение.

— Да, нет — наконец-то отвечает рот, на чьи губы наносят слой телесного блеска. — Ну, если тебя все же интересует что-то конкретное, я могу попросить для тебя его номер, и ты сама все узнаешь, — послав зеркалу чмок губами, она подмигнула мне. — Или, — обернулась ко мне, — спросишь у него сама, ведь мама позвала их на празднование.

Час от часу не легче! Не дом, а проходной двор какой-то! Слов нет!

— Интересно, а больше она никого не пригласила: соседей там, бомжей, сплетниц-бабушек с соседней улочки, нет?! — И не успеваю я выйти из этой гримёрки, как меня перехватывает голос сестры:

— Чем ты не довольна? Мне казалось, ты даже рада в эти дни…

— Ну да, так оно и было.

— Тогда, в чем дело?

— Это, действительно неважно, — бормочу я, добавляя вполголоса проклятья. — Не обращай внимания, это как синдром «ПМС» — придет и уйдет, главное не превращать это в эпопею.

— Оо…

Я ненадолго закрываю глаза и напоминаю себе, что обещала не сбиваться с отобранного пути, но, наверно, преломить себя физически гораздо сложнее, нежели мысленно. Хотя, если эмоции, интеллект и тело взаимосвязано сплетены, и работают, так сказать, по договоренности, то, скорее всего, я попросту не могу выбрать нужный рычажок, чтобы переключаться в актуальный по ситуации режим.

— Как дела, милая? — обращается мама, увидев меня в кухне.

— Я в процессе познавания, — говорю я, стаскивая со стола морковку.

На обеденном столе плюнуть некуда. Мама выполняет пункт «изобразить из себя радушную хозяйку». Когда только она начала специализироваться на бытовых радостях. Экстрималка!

— Я тут затеяла, — она невольно фыркнула с увеселительной ноткой. — Всякое…

— Вижу, — отвечаю я с иронической интонацией, куснув оранжевый корнеплод.

— Мало ты веришь в мои способности?

— Гм-м… — Я опускаю взгляд. Не скажешь же в лицо: «Извини, но готовка — это не твое поприще». Так что, надо импровизировать. Но чем подбодрить её, так воодушевленно настроенную на свои труды, без преувеличения, готовящую еду основательно раз восьмой в своей жизни. Если, только организовать группу поддержки и попрыгать в сторонке с помпонами. А что, не плохо? Привлечем сестру, чтоб навыки не пропадали зря.

Но, надо возвращаться к сути вопроса, и я одергиваю себя, заставив извергнуть ответную реплику:

— Нет, почему же, придерживаться широких взглядов и обладать различными навыками почетно, — я забираюсь на стул, подгибая под себя ступню, принадлежавшую левой ноге. — Поэтому, шеф-повар, пожалуйста — творите, место для кулинарных опытов обширно.

В это мгновение я подозреваю, что мама, как никогда прежде, всеми фибрами души уверена в себе и в своих силах. Вон как принялась фаршировать помидоры острой компоновкой!

И словно, поняв мои мысли, она дает утвердительный кивок.

Меня просто распирает от благородства собственной миссии. Может, я скоро начну ходить по воде, творить чудеса, и выкидывать прочии мистические фокусы. Во, клёво!

— О, кролик! — в раздвижных дверях вырисовался папа.

Мой взгляд с невероятной скоростью врезается в его лицо. Я телепортирую ему мысль — на некоторое время самоустраниться.

В самом деле, я не могу понять людей, которые просто-таки обожают называть других: белочками, зайчиками, крошечками, кошечками, лягушечками и т. д. Что за уменьшительно-ласкательная батва, ассоциирующаяся со звероподобными существами? К чему это я? Ах да… Меня это бесит. Нет, конечно, это не проблема, если человек хочет создать вокруг себя зоопарк или в другом случае, когда ему трудно запомнить имена всех своих подружек и друзей, но это уже отдельный подпункт.

— Кролик, — продолжает папа, пытаясь погладить меня по голове.

— Пап, — я отмахиваюсь от него, — что за привычка, вы же знаете, я терпеть не могу всего этого. Я человек. У меня есть имя. Будьте любезны пользоваться им!

Папа хмурится, сдвигая прямые густые брови:

— Я обижен!

Я прыскаю, с надеждой, что моё хихиканье не перерастет в настоящий взрыв хохота.

— По-моему, это очень мило, — вставила свое «я» моя матушка. — Полюбишь и поймешь, как приятно слышать нежные слова в свой адрес.

— Вот, мама дело говорит, — откликается отец и, взяв маму за руку, начинает поглаживать большим пальцем её запястье. — Мала еще, ничего не понимаешь.

Я мысленно морщусь, подавляя желание демонстративно изобразить рвотный позыв. Особенно, после того, как они начали любезничать друг с другом, я инстинктивно решила, что не хочу терять время на эти «охи и ахи» и прочие любезности по поводу взаимного обожания, просто, под шумок ретировалась из этой сцены любовного сонета.

Поднимаясь на второй этаж, я разделила лестничную кавалькаду с сестрой.

— Что новенького? — её развесёлый голосок просто выбивал меня из моего мрачного настроя.

— Кажется, наши родители сейчас займутся сексом прямо на кухне, — ответила я хладнокровным тоном.

Она утратила дар речи, словно впала в слабоумие, её глаза широко распахнулись, а лицо стало похоже на переваренную свеклу. Интересно, а что будет дальше?

— Они, что? — её губы дернулись.

Я уже была готова разойтись смехом, но видимо, моё тело решило тоже позлорадствовать — спазм в груди пронзил меня, словно наконечник от стрелы. Даже дыхание сбилось. Да, что это за жизнь такая?! И постепенно, у меня в мозгу начинает складываться, что кому-кому, но мне уж, точно, сейчас не до смеха.

— Полин… — окликает сестра. Может из меня и правда что-нибудь торчит или я думаю вслух, раз она заметила.

Я молчу. Нормализую работу легких, стараясь, как можно скорее прекратить этот треклятый сбой.

— Что с тобой? — она не оставляет свои порывы, подпитываемые волнением.

Я снова молчу. Но, кажется, я справилась.

— Купилась? — я меняю голос на тупой голосок из телешоу, которым обычно говорят фразы: «А вы не ожидали?! Но это так!».

— Ты, — сестра тут же устраивает мне выволочку. — Как только можешь, давай без этого, я правда испугалась.

— О'кей, — отвечаю я, скрещивая пальцы за спиной. — Не буду.

Она обнимает меня и, перепрыгнув пару ступенек, замирает. Я сразу невольно хихикаю, и она смотрит на меня. Тут киваю и она спускается дальше, а сама я надеюсь, что мои родители все же заняты другим «искусством», а то мне еще и за травмированную психику сестры нести ответственность придется. Со всеми вытекающими.

Я восседаю на своей ложе с пришибленным видом и глазами, оставленными на ящике письменного стола. Да, думаю я именно об этом, что уж скрывать. И то, что я еще не штурмую эту заслону из смолы и опилок — это чисто формальное сопротивление со своей совестью.

Я с честностью добропорядочного скаута могу заверить, что всячески пыталась отвлечь себя от этого грабительского поступка: ходила по комнате, читала сводки «Нью-Йорк таймс», написала письмо своей подруге, покопалась в «одноклассниках», узнав, чем живут мои бывшие однокашники, почитала статьи о сезонном тренде в мире моды, и даже посмотрела одну из нашумевших новинок кинематографа — «Аватар».

Но телефон здорово давил, притягивал, и, в конце концов, побежденная совесть настойчивостью любопытства — капитулировала.

— Ладно, — заверила я себя, касаясь экрана, — я немножко.

Там же нет ничего такого… правда, же?! Это не личный дневник её английского величества или приспособление, содержащее коды запуска ракетных установок, что за тайны может хранить телефон обычного парня? Любовную переписку? Ха. Я сразу отрешилась от этой мысли, потому, что не думаю, что он на такое способен.

— Так… — я влезла в телефонную книгу. Но записи из набора имен и цифр — мне не показались интересными, и я пошла дальше — в папку фотографий.

Они меня тоже не поразили: фотки студенческой жизни и то большинство, где хозяин телефона работает с другой стороны камеры, а там, где и есть, какой-то смурной, вечно погруженный в раздумья. Просто скучная заурядная личность, сказала бы я, но после того, как он побывал у нас на праздновании рождества, думаю, он показывает свои истинные чувства лишь тем, кто действительно завоевывает доверие.

Приложения — бездарные игры стандартным набором от компании «apple».

На карте памяти — пара последних комедий и триллеров, загруженные книги, учебные файлы.

После я решаю заглянуть в архивы сообщений и к моему огромному разочарованию там оказалась лишь куча ненужной рассылки от компании связи, блоки рекламы, уведомления по кредиткам от банка и совсем немного личной переписки, в основном, с друзьями и по учебным проектам.

И это всё??? Боже. Я-то надеялась на мировую тайну, а тут… пусто.

— Фи, — издала я. — Чем он вообще живет?

Кручу и верчу мобильник, как будто, в поиске секретного лаза и нечаянно задеваю ярлык интернета.

Разворачивается окно, занимая весь главный экран.

Меня внезапно прошибает непознанная очевидность.

Две или три секунды…

Удар.

Айпод на полу.

Изображение на дисплее скакнуло и стало размытым.

Кровь в жилах застыла, стою и пораженно смотрю на рябящий экран.

Время летит быстро.

Я не успеваю отследить все свои чувства.

Я в каком-то падении, смятении, раздражении, ярости, опустошении и крахе.

«Что за дерьмо!» — я совершенно сбитая с толку, дрожащими руками поднимаю смартфон.

Мне кажется, что это всё — какая-то большая ошибка!

Внутренний голос начинает брюзжать, и я нервно бормочу:

— Это всего-навсего мое соображение, воображение и фантазия.

Но, иллюзия тает на глазах, разочарование ощущается все острее.

Решительный момент приближается.

Я складываю воедино кусочки головоломки, воссоздавая цельную картину.

Всё встаёт на свои места и приобретает законченный смысл.

— IP-адреса совпали, — выдыхаю я, а у самой одна мысль стучит: Как?! Как?! Как?!

Я сглатываю. Реальность вокруг меня зыблется. Фатальная ошибка.

Звонок. Стук входной двери. Пронзительный вопль. Чьи-то голоса.

Окружающая материя разрывается у меня на глазах. Всё переливается, преломляется в красном, зеленом, ультрафиолетовом спектре энергий. Грани сталкиваются и образовывают разноцветные блики, кружащиеся в моём подсознанье. Я перестаю улавливать окружающую действительность и просто брежу наяву. Кажется, что комнату наполняют бушующие волны, сменяющиеся пламенем, а вот через пол прорастают лианы, сплетаются с моим телом и поднимают в воздух, где я обретаю листву и цветки, образуя совершенно новою жизненную форму.

После такого я решила — с головой у меня не все в порядке.

Хотя, это еще тот вопрос, как вести себя и что видеть человеку, две жизненные параллельности которого вдруг сходятся. И одна начинает вытеснять другую и, в конце концов, сам носитель сотрет себя в порошок, в пыль, разделит на осколки элементарных частиц по подобию теории «Большого взрыва».

Я хватаю свой блекберри, на него забрасываю айпод и волочу ноги на галдеж, который уже, как минут двадцать раздается внизу.

Напряженная, как пружина, я появляюсь в гостиной, но это никому не бросается в глаза. На развернутом к несущей стене диване сидят: моя мать, отец, сестра, которая заняла один из подлокотников, рядом с ней стоит Майкл и, глядя куда-то вдаль, подпирает окно Нейл. Все они что-то увлеченно обсуждают, заглушая звуки остального мира за пределами этой комнаты. Я же бестактно влезаю посреди разговора, не выдав ни слова.

— У нас гости, — объявляет мать, расплываясь фирменной улыбкой.

На ней бордовое приталенное платье, граненные черные бусы, играющие бликами на свету, черные туфли на каблуке и волосы убраны в сеточку, как у балерин. Моя мать всегда выглядит даже на домашних торжествах, как первая леди на пышных приемах.

И глядя на неё, я осознаю, что сегодня даже макияж не наносила. Хотя, наверно можно сказать, что я уже не такое и страшилище. Потому, что постоянная добавка таблеток к моему рациону творила какие-то волшебные побочные сдвиги в гормональном плане: высыпаний на коже стало заметно меньше, и я как-то даже сбросила вес. Так, что пусть возможности медикаментозного лечения качественно и не выполняют своё предназначение, зато они преображают моё тело и кожный покров. Все-таки мир не лавка чудес, где за доллар можно получить упакованное «чудо». Так, что я довольствуюсь и тем, что есть.

Потеряв связь со своими мыслями, я подняла глаза на Нейла — выглядел он совсем по-другому. По его фигуре и лицу я стараюсь сопоставить его реального с ним же виртуальным.

Майкл, держа руку на плечах сестры, делает изо рта губной смайлик и добавляет:

— Тебе, определенно, нравятся пижамы!

Мама застонала в отчаянии:

— Мы… рекомендовали ей одеться, как следует, но вы ведь знаете её.

Я не обращала внимания на их щебет по поводу моего стиля, потому, что мой слух и глаза были направлены совсем к другому.

Нейл посмотрел на меня с нежностью:

— Привет.

— Привет. — Во рту у меня внезапно пересохло. Телефон прожигал ладонь.

— Все хорошо? — Он говорил так, как будто, ему дали список вопросов, в пределах которых он должен вести беседу.

— Пожалуй, да, — ответила я и добавила через секунду: — Хотя не знаю.

Четыре пар глаз наблюдали за нами. Мне становилось душно от такого всеобщего внимания.

— Как поездка? — интересуюсь я.

— Нас были рады видеть, — отозвался Майкл, переадресовав себе этот вопрос, словно побоялся, что его брат может сказать что-то не то, или это покажется собравшимся слишком скучным. — Я рассказал им о двух прекрасных сестрах, они очень хотели бы с вами познакомиться.

— Правда? — переспросила его моя мать, явно строя уже какие-то планы.

— Ага. Алина может поехать со мной после экзаменов на летнюю практику. У нашего деда своё адвокатское бюро, так что, буду работать на семью всё лето.

В этот момент Нейл не одобрительно покачал головой.

— Полин, а ты как? Думаю, сможешь присоединиться?

— Да, да, — ответила за меня мать, — она будет рада.

Честно, я не совсем уловила момент, когда мы переместились к столу. И момент, когда Нейл отставил для меня стул и также помог задвинуть его за мной. И даже тот промежуток, когда мы все подняли бокалы, и папа произнес тост, и мы заочно встретили Новый год, потому, что заехавшие к нам братья, должны были сегодня присутствовать на семейном приеме.

Я окончательно запуталась, деструктивные эмоции полностью заколдовали моё сознание. Я не могу перестать пялиться на Нейла и твердить: «Это один и тот же человек!». Странно видеть его и разговаривать с ним. Я не хочу. Я хочу оставить всё, как есть. Мы могли говорить друг другу всё, что угодно. Но сейчас, разве можем? Однако, по законам жанра, вещь-то мне отдать надо.

Я протягиваю руку над столом:

— Кажется, это твоё?!

У него озадаченный взгляд. Я напряглась в ожидании того, что сейчас будет произнесено.

— Где ты его нашла? — изрек он, — я уже думал, что потерял. И добавил: — хорошо, что ты его нашла.

— Там что-то важное? — в голосе у меня очутилось что-то предательское.

Его взгляд сразу пронзил меня, и это трудно было выдержать.

Я поспешила оправдаться, прежде, чем мне предъявят обвинения. Хотя, все причины на это в наличии. Но он же об них не знает. Поэтому, надеваем шубку белой овечки и прикидываемся валенком дальше. Эгоистично. Но.

— Я не лазила, — указала я на смартфонную панель, — в нём.

— Ясно. — Он долго смотрит в экран и потом говорит: — мне казалось, что я кое-кого потерял вместе с телефоном.

«Неужели он обо мне?!» — Я удивлена, презираю себя за дешевые сантименты, но я невольно, правда, рада. Ведь, в этом нет ничего плохого?

Я накланяюсь вперед над тарелкой с фаршированным блюдом и шепчу в полголоса:

— Этот кто-то, особенный?

Он берет мобильный со стола и опускает на колени под стол. Пару секунд молчит.

— Я бы сказал… — он прерывается, что-то проигрывая в памяти, и говорит: — такое живое и не фальшивое. Если тонет, то достает дно, если парит, то выше облаков, часто говорит всё, что вздумается, даже, если это её предположения. Но она та, кто не забывается.

Я даже не пытаюсь, не могу сдержать улыбку. Он обо мне думает. Или я вижу только то, что хочу видеть? Так легко заблудиться внутри себя.

Я набрала воздух в грудь:

— Она тебе нравится?

— Все сложно…

Это точно я, а если нет, то женской логике грош цена.

— Понятно, — выдыхаю я, смотря на сложенные руки домиком.

— Она…

— Да?!

— Больна… и кажется, я ей не нужен. Ты ведь, понимаешь?

Я вдруг вспомнила, как встретилась с ним впервые. Так, существует ли случайность или всё взаимосвязано? Или, есть лишь цепочка причинно-следственных связей, которую мы не видим, потому, что и не пытаемся это сделать. А значит, не имеем возможности понять принцип её действия, и только потому, что мы явным образом не различаем, какие именно действия к чему приводят, то, когда происходит что-то, что выходит за рамки понимания ситуации, мы объявляем это случайным стечением обстоятельств. Но, разве это что-то меняет, если это нас связывает. И может, не так и плохо — никогда не догадываться, где окажемся в следующее мгновенье и, что ждет за поворотом.

После моей паузы он спросил:

— И что ты думаешь? — я впервые услышала насмешку в его голосе над самим собой.

— Может, до того, как ты нашел её, жизнь её зашла в тупик…

— Я знаю, что не могу помочь. Поэтому, единственное, что счел правильным — это быть рядом, но… — Его глаза были очень грустными.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, Нейл. — Я отодвинула стул, сказав себе: «Открыться — это нормально!». Я должна, но не могу.

Присутствующие, о которых мы напрочь забыли, оглядели нас непонимающими глазами.

— Вам уже пора? — спросила мама.

— Думаю, что да, мэм. — Нейл встал, кивнув мне.

Мама стала суетиться, приговаривая:

— Ну что ж, тогда хотя бы, возьмите с собой яблочный пирог — он на кухне, я сейчас запакую его для вас.

Майкл что-то говорит Алине, и её звонкий смех звучит, как бубенчики.

А я думаю — иногда видеть то, чему можно порадоваться — сложнее, чем то, что создает проблемы.

Неожиданно мой телефон начинает вибрировать, я инстинктивно хватаю его, пряча в карман и забирая тарелку, якобы, помогая убрать со стола — спасаюсь бегством. Приходят звуковые оповещения. Сообщения начинают звякать, раз, другой, третий. Падают, одно за другим. От «чужака». Нет. От Нейла.

«Привет!».

За ним:

«Прости. Искал мобильный».

Затем:

«Ты здесь?».

Тишина. Я жду, когда лишь одно слово размоет границы, созданное моим молчанием. Но, я в разной степени сознания, и от того не знаю, должна ли сказать? Нужно взглянуть на всё иначе. Но способна ли?

Я здесь, но в одиночестве, наблюдаю за догорающей свечой, и этот тлеющий запал испепеляет сильней, чем целый пожар. Я очень долго смотрю в темный экран, а потом, придя к определенной подлости, даю себе клятву больше никогда не появляться в группе. И отправляю телефон в сон.

И тут же прижимаю его к груди, задавая себе вопрос: «правильно ли я поступила?!».

Мама проплывает мимо и у нее в руках обвернутая в фольгу форма.

— Это для семьи мальчиков, — говорит она, — идём?!

«И-д-ё-м» — отчеканивается в мозгу с адской задержкой. Я делаю шаги, как будто, преодолеваю гору. Это самая трудная задача, которую я когда-либо ставила себе. Каждый шаг, словно кровоточащая рана.

Мы вышли в прихожую, дошли до порога и все вместе вышли.

Объятия, улыбки, кивки, прощальные слова.

Я все жду, когда они сядут в свою тачку и скроются отсюда за тысячу миль, но этого не происходит. Сколько бы раз я не закрывала и открывала глаза — они еще здесь.

Через какое-то время, родители удаляются в дом, наверно для того, чтоб дать Майклу поцеловать мою сестру.

И только теперь, когда все катится к окончанию, предательское вероломство берет вверх над всем остальным. Бунтующие мысли набатом звучат в голове. Сглатываю. И думаю о нем. Привязываться и привязывать людей, ко многому обязывает. Однако, я не хочу сомневаться в тех, кого выбирает моё сердце. Отступать от того, что дарует время. Он должен знать, что его общение со мной было важным для меня и что теперь мы больше не опознанные маяки в информационной паутине.

Не медля больше ни мига, я выхватываю телефон, возвращая батарею к жизни. Экран светится, он готов к работе, и я посылаю сообщение.

«Хочешь меня увидеть?».

Я не свожу с него взгляда, он опускает голову и через миг:

«А как же правило?!».

Я утыкаюсь в дисплей, печатая:

«Отменяется!».

И вновь поднимаю глаза, дабы узреть его реакцию. Он улыбается.

Блекберри бикает, новая реплика:

«Где и когда?».

На секунду пальцы немеют. Одна попытка. Замешательство. Я должна ответить.

«Прямо сейчас. Но не ожидай многого».

Я окончательно спятила! Ну и наплевать!

«Что?».

Я смотрю в его спину и отправляю:

«ОБЕРНИСЬ».

Я посмотрела на Нейла, а он на меня.

Наш мир перевернулся, чтобы не быть прежним.

Мы теперь оба знали, где найти друг друга, и только время могло решить, будет ли кто-то из нас искать.