Если проснуться на рассвете и никуда не бежать, ни о чем не думать, а просто, сидя на кровати, молча смотреть на медленно розовеющее небо – в секунду наивысшего молчания души сознание вдруг станет кристально чистым, и тебе откроется истина. Но никто не сказал, что это будет какое-то великое знание или что открывшаяся мне истина будет радовать. Чаще она оказывается болезненна, как удар кинжалом, и мерзка, как глоток воды из болота. Рассветная правда этого дня ранила меня прямо в сердце. Я просто увидела себя со стороны. Свои поступки, дрожащий от гнева голос, надменную душу, знания и умения. Эта истина мне не понравилась, но я выпила ее до дна.
Обычно говорят, что для больших достижений необходим покой, вера в себя и поддержка близких; а я скажу, ничто так не вдохновляет, как стыд и неприязнь к самому себе. Невыносимо мерзко оставаться тем, кто ты есть сейчас, потому исчезают все препятствия – некого жалеть, не за кого бояться, каждая секунда бездействия крайне неприятна. Единственная цель жжет, как рана, – выковать из себя что-то лучшее, нежели есть сейчас.
Ведь кто я есть сейчас? Сагана, которая самоуверенно решила сохранить стихию, утверждая, что дар летать для нее так же ценен, как сама жизнь, но летать так и не научилась. Ночью во снах – не в счет. У меня было достаточно свободы в нашей долине, где мы жили с мамой. Там много безлюдных мест, особенно ночами. И почему я не рисковала, не сбегала ночами из дома учиться летать?
Я та сагана, которая платила неприязнью родственникам за бескорыстное желание помочь, обеспечить будущее, подобрав для меня хорошую партию.
Вообще для кого из людей или саган я сделала хоть что-нибудь хорошее, самоотверженное? Зато сколько же врагов умудрилась я нажить за каких-то несколько дней при дворе! Удивительный талант! А ведь я когда-то считала себя сдержанной. И неглупой – ах, как легко меня провели с этой ленточкой! Взяв перо и бумагу, я расписала самые ненавистные свои качества, а затем обещания.
Я буду скромной и почтительной, незаметнее меня не будет среди невест. Не буду эгоисткой. Буду помогать людям и саганам, не буду никого ненавидеть, буду относиться уважительно к родным и придворным. Узнаю и научусь всему, что умеет ветренник. Продумаю план побега.
Перечитала. Что-то меня тревожило, что-то с этим списком было не так. Но некогда, нельзя терять ни секунды. Ибо до этого месяца у меня была целая жизнь, и я с полным основанием думала, что для побега время еще есть. Убедившись, что дверь заперта, и сняв браслет, я немедленно приступила к проверке своих способностей.
Мама отказалась спуститься к завтраку, сославшись на головную боль, а мне уже поздно было уходить. Я присела в реверансе и поздоровалась, тетя Кармира с мужем ответили отрывисто и зло, бабушка вообще промолчала. Больше со мной никто не обмолвился и словом, они обсуждали победу Его Величества, прошлое его дядюшки, единокровного брата прежнего императора, коварство Анкрисов. Буря разразилась вчера, когда мы приехали с турнира, меня даже побили. Бабушка не сдержала чувств. И маме заодно пощечину отвесила, когда та попыталась заступиться. Это из-за того, что я обозвала водяную «лакейшей». Своими ушами моей тирады родственники не слышали, а то бы меня побили, наверное, прямо у шатров, прилюдно, однако молва об этом разнеслась быстро, по дороге обрастая новыми подробностями. Муж тети Кармиры рвал на своей лысой голове последние волосы: «О горе нам, оскорбить столь влиятельный род!» Тетя холодно сказала, что разочарована, и чтобы в дальнейшем я ее о помощи не просила, мама плакала. Зато уж бабушка вдоволь поупражнялась в оскорблениях и угрозах, самая страшная из которых – «умрешь в муках старой девой!» Я дослушала, сказала, что сожалею о том, что им пришлось так разочароваться во мне. Поблагодарила бабушку за гостеприимство и попросила разрешения остаться в ее доме до завтра, ибо ночью мы новое жилье вряд ли найдем, а оставаться под одной крышей с такой «распущенной», как они выразились, девой столь почтенному семейству, совершенно очевидно, более одной ночи невозможно.
Таким образом, мы с мамой почти выбрались из-под бабушкиной опеки на свободу, но тут, к моему изумлению и ужасу, мама встала перед бабушкой на колени. Она плакала и умоляла не выгонять нас, простить меня, ибо я глупа и неопытна, но не зла. Хотела вынудить и меня встать рядом, но я сказала, что настоящие саганы встают на колени только перед императором и мама ведет себя недостойно; кроме того, я такая, какая есть, наверняка совершу еще много ошибок, поэтому будет честным отказаться от бабушкиного покровительства. Бабушка отчего-то прослезилась, сказала, что двум таким дурам без ее опеки в столице не прожить. Но если я еще хоть раз…
После завтрака я поднялась к маме. Она лежала в постели с мокрым полотенцем на голове, заплаканная и несчастная. Под ее усталым, осуждающим взглядом у меня защемило сердце.
– Не осуждай меня, мама.
Она смотрела на меня молча.
– Я ничего не знаю о дворе. Никого из саган не знаю по именам. Не знаю, как себя вести. Вечно попадаю во всякие глупые ловушки. Мне тяжело быть там, мама.
Она села на кровати.
– Чего же ты не знаешь о дворе, моя дорогая? Что нельзя кричать, оскорблять других девушек, плевать им в лицо? Неужели я об этом тебе никогда не говорила. Никогда, дорогая?
– Плевать в лицо? В каком смысле? Меня оскорбили, и я оскорбила в ответ, но я ни в кого не плевалась!
– Ты плюнула в лицо л’лэарди Риннэн.
– Ты что, мам! Нет! Клянусь, это неправда!
Мама ничего не ответила, но усмехнулась одним уголком рта – едко, зло, я еще не видела у нее такого выражения лица. К глазам подступили слезы – я никогда раньше ее не обманывала, всегда честно признавалась, когда была виновата, она сама говорила: «Сибрэ никогда не врет!», и вот теперь она так улыбается.
– Так, значит, я вру, мама? Те чужие саганы, которые видят во мне соперницу и ненавидят, говорят правду, а я вру? Я лживая? Я так часто тебе раньше врала? – Слезы прорвались и в голос.
– Ты ради стихии скажешь что угодно. В последнее время я тебе не доверяю. Ты сумасшедшая.
Невыносимо слышать такое от мамы, мое сердце разрывалось от боли. Но она была права. Я солгу. И хорошо, что так больно. Слезы мне сейчас нужны.
– Мама, ты меня ничему не научила, – повторяю, всхлипывая и задыхаясь. Мать смотрит молча, на лице у нее непривычное жестокое и холодное выражение. – Они смеялись над моим невежеством! Я ничего не знаю! Этикета! Геральдики! Законов поединков! Они обращались ко мне, и сам император тоже, обсуждали поединки, другие девы все термины знают, разбираются в особенностях поединков, в истории, а я ничего не могу сказать, ничего! У тебя хватило смелости вызвать бабушку, поехать в столицу, заставить меня участвовать во всем этом, что ж ты даже учителя не наняла, хоть каких-то учебников мне не купила! Я ничего не знаю, и я – виновата! Они смеются надо мной!
Зкрываю лицо руками, утыкаюсь лбом в стену, начинаю всхлипывать.
– У тебя были учителя! Кто виноват, что ты не училась!
– Я хорошо училась, ты это знаешь! Моими учителями были люди, которые учили людей, а о жизни саган вообще ничего не знали!
– А ты хочешь, чтобы я на наши жалкие гроши наняла тебе сагана? Знаешь, сколько их услуги стоят?! Вот у Лираму у дочери гувернантка-сагана, так они, при их-то деньгах, и то стенают!
– Ты могла бы купить мне учебники! Сказать, что мне необходимо учить! Но ты и сама этого не знала, ты никогда не была при дворе, а меня теперь попрекаешь. Я больше не могу так позориться! Ты обязана отвезти меня в какую-нибудь городскую библиотеку! Я должна выучить эту змееву геральдику и поединки! Ай!
Мать неожиданно подскочила, ударила по губам.
– Не ругайся! Ты и при императоре так выражалась? Так, да?
Ошеломленно прижимаю руку к лицу. Что-то у всех домашних входит в привычку бить меня. Мне это не нравится.
– Я вела себя очень тихо! А они смеялись! Это из-за тебя! Из-за того, что ты не научила меня, ничему не научила! Если бы не ты, надо мной бы не смеялись, – кричу, размазывая слезы по щекам. – Я больше не пойду туда, ничего не зная! Ты не позаботилась обо мне, мама! Я должна учиться! Отвези меня в библиотеку!
– Да можешь уже не учиться! Все равно из невест тебя выкинут завтра! Ты оскорбила л’лэарди Риннэн!
– Она не имеет влияния на императора. Я не должна быть такой необразованной. Это из-за тебя все!
Мать повалилась на кровать, лицом в подушку, застонала:
– Бедная голова моя. Бедная моя голова. За что мне это все, Богиня? Сколько бед, сколько горя в моей жизни. С рождения – полукровка. Муж умер. Столько лет прозябать в нищете, годами в этой проклятой провинции. И вот, когда появилась надежда… Дочь – сумасшедшая! За что караешь, Богиня?
Она тоже уже плакала. Сейчас я должна честно признаться в страшном. Глядя на ее рыдания, я не чувствовала ни капли жалости. Она часто плакала. В детстве меня это ужасно пугало, позже начало раздражать, но я всегда ее жалела. А сейчас сердце мое молчало, и только разум холодно рассуждал: если я не начну ее утешать, она быстро прекратит, но обидится и, пожалуй, тогда вовсе не захочет со мной разговаривать. Если буду успокаивать, рыдать начнет пуще прежнего, кидаться подушками, рвать зубами носовые платки и вспоминать всех, кто сделал ее жизнь несчастной: деда, ее отца, моего папу, прочую родню, а больше всех достанется, разумеется, мне. Но после истерики она обессилеет, размякнет, станет податлива. И я по здравом размышлении выбрала второй путь.
– Мамочка, не плачь, пожалуйста, я не могу видеть твоих слез!
Я вру, я опять вру, до чего же лживой может быть та, что всегда гордилась своей честностью! И я гладила маму по голове. И терпеливо сносила ее упреки. И утешала лживыми обещаниями. А когда она уже начала уставать от рыданий, наплела ей про особую милость ко мне императора, про коварство соперниц и влюбленность ветренника Велана.
Она начала улыбаться. Она согласилась отвезти меня в библиотеку.
Список обещаний остался лежать на столе в моей комнате. Не быть эгоисткой. Бытъ хорошей дочерью. И побег. А ведь это несовместимо. У мамы нет никого, кроме меня. Если я сбегу, ей будет очень больно, а бабушка съест ее заживо. Маме так хочется окунуться в суматоху столичной жизни. Ей хочется моей свадьбы, внуков – у всех ее бывших приятельниц дочери замужем, она им очень завидует. Если я сбегу, она будет самой одинокой сатаной в Империи.
Быть хорошей дочерью – значит смириться, выйти замуж за кого скажут. Совершенно ничего особенного, просто пожертвовать собственным счастьем ради счастья родных людей. Любой хороший саган или человек должен заботиться прежде всего о счастье своих близких и только потом уже о своем. Вот он, выбор. Первый серьезный выбор в моей жизни – мое счастье или мамино. Будто трогаю две ведущие к сердцу вены, ощупываю, которую оборвать будет легче. Я выбираю себя. Почти наяву ощущаю, как лопнуло что-то, как густо потекла кровь.
Это были совесть и право считать себя хорошей, честной, благородной.
* * *
Ноздри щекочет тысяча сухих пыльных запахов. К сожалению, ветер, знавший каждую книгу на вкус, шуршание и вес, ничего не может сказать об их содержании. Читальный зал Императорской публичной библиотеки огромен, тут, наверное, не менее сотни столов, разделенных узкими проходами. Свет льется из множества зарешеченных окон, выходящих на широкую и шумную улицу. Мама давно отложила взятый журнал: подперев рукою подбородок, она грустно смотрит на величаво плывущих за окнами ящеров. Тяжелое, красноватое, уходящее в закат солнце золотит ее светлые волосы, отчетливо высвечивая седые прядки.
– Мам, прости, я еще долго тут буду сидеть, а ты из-за меня мучаешься. На улице хорошая погода, если хочешь, можешь пойти погулять, узнаем, когда библиотека закрывается, и встретимся у входа.
Она поворачивает ко мне голову:
– А ты не испугаешься здесь одна?
– Даже если ты опоздаешь к закрытию, я подожду тебя на крылечке.
– Сбежать задумала?
– Что? – Я даже не сразу поняла, о чем она. – Сбежать? Мам, у меня с собою ни гроша, я даже не взяла из дома теплую шаль. Если я когда-нибудь соберусь бежать, я буду гораздо осмотрительнее, уж поверь мне!
Она уж и сама улыбнулась нелепости собственного предположения.
– Пожалуй, я действительно пройдусь. Я так давно не была в столице! Давай встретимся через час? Только, Сибрэ, умоляю тебя – не наделай глупостей!
Она поцеловала меня в щеку, обдав любимым лавандовым запахом, подхватила сумочку и пошла к выходу. Я выглядываю в окно, чтобы убедиться, что она точно ушла. Да, я опять притворяюсь и лгу.
В читальном зале пусто и тихо. Из посетителей, кроме меня, только какой-то господин в пенсне еле слышно переворачивает страницы, да дремлет за конторкой в конце зала молчаливый служащий. Когда наша повозка остановилась у огромного, серого прямоугольника библиотечного здания и я шагнула под тень гигантских пузатых колонн у входа, то испугалась вдруг так, что едва не сбежала. Я никогда раньше не бывала в настоящих библиотеках. Кто разрешил мне сюда войти? Меня разоблачат. Никто не даст мне книг о стихиях. Нас с мамой прогонят. Но мама уверенно шла вперед. К моему огромному облегчению, все работники библиотеки были человеческой расы.
Нас приветствовали почтительно, за небольшую плату вручили читательские билеты, помогли найти книги… не те. По геральдике, биографии великих воинов-саган, истории стихийных турниров. В чем-то и это могло быть мне полезным, я бегло перелистывала страницы, останавливаясь на описаниях поединков, на обучении молодых воинов. Но мне надо нечто другое – точнее, конкретнее. Описание техники применения стихии. Подробные описания тренировок. Я знала, что некоторые секреты владения магией передаются из поколения в поколение, от отца к сыну. Но есть ведь и колледжи для благородных мальчиков-саган. И высшие учебные заведения, например Императорская академия, где готовят саган-моряков, учат их управлять кораблями с помощью стихии. Значит, должны быть какие-то общеизвестные упражнения, методики.
Мама спустилась с крыльца, нерешительно посмотрела по сторонам, явно раздумывая, в какую сторону направиться. Я решительно встала и пошла к конторке библиотекаря требовать книги, по которым саган учат морскому делу. И еще какие-нибудь, написанные учеными, о сути стихий.
Искрятся пылинки в солнечном луче. Тихо отбивают секунды большие часы над дверью читального зала. Я задумчиво прикасаюсь щекой к ярко-красному, кожаному, приятно прохладному переплету записной книжки. Мама купила ее по пути в небольшой книжной лавке. Сюда я запишу мои знания, мое будущее могущество! Правда, пока я записываю только вопросы. Много вопросов, мало ответов. Сегодня я много прочла о стихийных турнирах, оружии, магии. Библиотекарь даже нашел для меня замечательную книгу о ветре. Среди прочего там было, к примеру, описание, как создать тот кнут, которым вооружился на турнире Велан:
«Возьми поток белый, возьми поток серый – будут они отражены зеркально. Когда два отражения сольются в единое, будут они как ножницы, как смыкающиеся челюсти ящеров. Круг ладони твоей – источник. Все, что далее, поток. Не думай о нем, не старайся подчинить его; ты владеешь только источником».
Теперь найти бы мне такую книгу, где объясняется, что такое белый источник, чем отличается от серого и как их «взять». Мне нужен учитель, который мог бы ответить хотя бы на часть вопросов. Очень нужен. Я записала название и автора – невозможно подробно изучить и запомнить все за несколько часов. Первая часть книги была посвящена рассуждениям о природе ветра и о тех, кто рожден с ветренной душой. Вторая – краткому описанию возможностей этой стихии. Как я поняла, книга посвящалась мужчинам-саганам, получившим стихию жены. Среди прочего автор упоминал о характере ветренниц: «Сколь прекрасна эта стихия, столь же легкомысленны и коварны дочери ее», далее шли советы по укрощению жены-ветренницы.
На обратном пути мама предложила заглянуть в книжный магазин.
– Я нашла его, пока гуляла, и подумала, что тебе гораздо лучше будет учиться дома. Давай поищем нужные учебники?
– Боюсь, это дорого.
– Да мы уже столько потратили, еще чуть-чуть ничего не изменит.
Все большие столичные магазины похожи на дворцы. Блестящие полы, высокие потолки, нарядные продавщицы, приказчики в аккуратных костюмах. На столике у входа груда визитных карточек с золотой монограммой: «Предъявителю сего – особый почет и выгодный торг». Я бродила меж полок, всматриваясь в книжные корешки. Впервые в жизни меня совсем не интересовали приключенческие романы и мистические истории.
Нужная книга нашлось в шкафу с детской литературой на самой верхней полке – «Наставления отрокам-саганам для овладения стихией». Я успела пролистать ее – тут были главы «Ветер», «Вода» и другие, отдельный раздел с упражнениями, рисунки, схемы. Но тут подошла мама, и пришлось спешно ставить книгу на место.
– Пойдем, мам. Здесь все слишком дорого. Пойдем, пойдем!
Ах, если бы в нашей провинции продавали такие книги!
* * *
Я росла балованным, оберегаемым от всех бед ребенком. Никогда раннее не сталкивалась с тем, что каждое мое движение, звук шагов по паркету, простое «Доброе утро» так тягостны всем, вызывают гримасы недовольства на лицах окружающих, что начинаешь ощущать вину уже за сам факт своего существования. Я постигала науку того, как становиться изгоем. Неприязнь к отдельному члену семьи или общества заразна, как простуда. Достаточно сказать, что даже прислуга – люди, низшая раса, – начали смелеть, грубить мне, сагане, л’лэарди. Мама, которая раньше всегда мною любовалась, говорила, что я хорошенькая, вдруг стала попрекать меня не только дурными манерами и невоспитанностью, но и внешностью, причем в точности повторяя слова бабушки: «Ты худая, как мальчишка, совсем не женственная. Разве эти твои две волосины возможно уложить в красивую прическу?»
А все потому, что я в этом доме стала вестником смерти, укравшим судьбу другой девы. Дочь Кармиры, Матаяну, обижал муж-водяной. Они и раньше не жили дружно, а в столице муженек загулял, даже притащил как-то раз в дом любовницу-человечку. Отказывался «кормить» жену стихией, отчего Матаяна выглядела намного старше своих ровесниц, говорил в лицо, что она глупая и некрасивая. Матаяна приезжала к нам в гости каждый день и жаловалась, жаловалась. Тетя Кармира с бабушкой сошлись на том, что она, бедняжка, родилась слишком рано.
Ах, если бы всего на несколько лет позже – и она бы, она была невестой императора вместо меня! Каждый вечер они сладостно предавались мечтам и обсуждали, какое бы платье она надела на тот или иной прием, как повела бы себя на турнире, о чем говорила бы с Его Величеством. После таких обсуждений рыдали все трое, а меня начинали ненавидеть с утроенной силой. Дровишек в костер подбрасывали бабушкины приятельницы-сплетницы. Л’лэарды Риннэн в негодовании и будут требовать исключить меня из невест! Тот известный л’лэард, эта почтенная л’лэарди, сама принцесса Данаяль – всем им было какое-то дело до меня, весь высший свет пребывал в негодовании!
Мама рыдала каждый день. Мне приходилось по два часа ее утешать и уговаривать, прежде чем она соглашалась отвезти меня в библиотеку. Очень больно было за нее. За себя – нет. Какое дело стреле, что она некрасива и сердцевина ее порочна, если стрела летит в цель? Какое дело до мнения окружающих, если занимаешься тем делом, для которого был создан?
* * *
Ночь – счастье. Распахнутые окна, по лопаткам бежит дрожь. Нормальные саганы управляют ветром с помощью рук, собирают в ладонях энергию, плетут невидимые сети, а я чувствую ветер лопатками, плечами, всем позвоночником, но только не кистями рук, которые всегда холодны и пригодны только для обыденных дел. Свобода щекочет нервы и радостно течет по спине, я дергаю плечом, и порыв ветра сметает за моей спиною бумаги со стола, отшвыривает сам стол, сдирает листья с верхушек деревьев, весь бабушкин сад пригибается к земле, скрипит испуганно. Свобода стремительно заполняет вены и кости. Какая разница, красиво ли мое тело, если оно столь хороший сосуд для ветра?
Если честно, летать я за эти три дня так и не научилась, даже чуточку приподняться над полом не удалось. Да почти ничего из намеченного не получилось. Но я тренировалась каждую свободную секунду и была полна веры. Узнала про свою стихию много ранее неведомого, подолгу просиживала в библиотеке. Мама уже смело оставляла меня в читальном зале одну и уходила гулять по городу. На второй день я выждала, чтобы она ушла достаточно далеко, и побежала в тот самый книжный магазин. У меня было накоплено немного карманных денег, кроме того, я вытащила у мамы один крид. Купила столь желанные «Наставления отрокам-саганам для овладения стихией», продавцам сказала, что в подарок племяннику. Прочла за одну ночь. Там излагались очень простые вещи, до многого я дошла своим умом уже давным-давно. Но и новое рассказывалось очень просто и понятно, и было много упражнений, рисунков, схем – тех заклятий, которые я однажды обязательно буду знать! Каким-то радостным обещанием веяло от этой книги.