«…Вот поэтому Его Величество извинился передо мною. Я очень страдаю – тяжко принять извинение владыки. Если прощения просит тот, кто настолько могущественнее тебя, извинение превращается в милость. Тяжко принять милость от того, кто оскорбил тебя.
Вообще, что за отвратительная манера – извиняться?! Причинил боль – имей мужество принять ответный удар! Не обижай обиженного еще раз! Может, он уже время и силы потратил на подготовку мести – а тут на тебе, извинение! А если захотят простить – пусть это будет личный честный выбор, а не слова прощения, выдавленные прессом извинений!
Представляю, как вы читаете и морщитесь – что за скверную чепуху несет эта ветренница! Но я продолжу с надеждой, что вы все же не отложите письмо.
Давеча на репетиции мы с вами поспорили – вы сказали, что мне отлично подходит роль легкомысленной кокетки, и пьеса наша очень мудра и поучительна, я – что пьеса эта отвратительна, как и легенда, из которой она выросла, и оскорбляет весь женский род саган. Не верите? Я докажу, если вы доверите мне взять вас за руку и шагнуть сквозь ворота времени.
Вот распахиваются перед нами невообразимо высокие створки золотых ворот. Мы перешагиваем через высокий, полузасыпанный песком порог. Ноги наши беспомощно разъезжаются в зыбких дюнах, буря бьет по лицу, тщится разорвать сомкнутые руки… но это недолго. Выглядывает луна. Мы ошеломленно поднимаемся с колен, отфыркиваемся от насыпавшихся за шиворот и в нос песчинок-мгновений. Где мы?
Не так уж далеко, если сравнивать с вечностью. Всего на какие-то три-четыре тысячелетия назад в прошлом. Для мира мы еще не существуем, потому невидимы и свободно проходим сквозь стены. В убогой хижине прощаются двое. Один из них – вождь народа саган. Его зовут Имнас, а вовсе не Улар. Другая – огненная дева. Скоро рассвет. На заре ожидается битва. Саганы во главе с Имнасом против людей, которых ведет старший сын того, кто был Имнасу приемным отцом.
Оба знают, что это, быть может, их последняя ночь. Люди слабее, но у них есть страшное оружие – шаманья музыка, что ловит души стихийников, будто в клетку, и нет противоядия той музыке и заговорам, и никому из попавших в клетку не вырваться живым. Саганы предпочли бы избежать битвы, но им некуда больше отступать. Кроме того, они ненавидят род людской. Слишком много зла причинили им люди.
– Помнишь способ, о котором я тебе говорила? Способ защититься от проклятых шаманов? – шепчет дева.
– Мне не нравится этот способ. У сагана может быть только одна стихия, и не может быть сагана совсем без стихии. Мы победим! – отвечает Имнас, целуя деву.
– Но у нас же сейчас две стихии! Когда мы любим друг друга – две! – смеется дева, но смех этот очень грустен.
– И что с того?
– Я защищу тебя даже ценой собственной жизни, – улыбается огненная. – Живи. Живи и дай жизнь нашему народу. Ты победишь.
– Что?
Все так же грустно улыбаясь, она снимает с его запястья медный браслет с разноцветными камушками. Он очень похож на современный эскринас. Почти совсем не изменился.
– Ты разве ничего не чувствуешь? Моя стихия все еще с тобой. И останется с тобою навсегда.
Водяной несколько мгновений ошеломленно вслушивается во что-то внутри себя, потом вскакивает с набитого соломой тюфяка, хватает деву за руку.
– С ума сошла? Не бывает сагана без стихии! Ты же умрешь! Немедленно верни все обратно!
– Невозможно повернуть время вспять. Ты будешь жить. Шаманы не умеют ловить две стихии одновременно. Одна песня – силки для одной души. Ты будешь неуязвим, наш народ победит.
Больше я ничего не слышала. Мир заволокло туманом, и вот я снова здесь, в нашем суетном, лишенном истинного благородства веке. «Это был всего лишь сон», – скажете вы. Да, верно, сон. Но я верю снам. Они правдивее легенд, пересказанных зачастую грязными устами.
Скажите, разве не великую жертву принесла та дева? Скажите теперь, разве не оскорбительна эта пьеса, разве не мерзкая она выдумка? Женщина отдала магию во имя любви, стала слабой; те, кто принял этот дар и стал благодаря ему сильнее, спустя много веков говорят, что магия была отнята в наказание за бессердечность; а знаете, почему они так говорят? Чтобы не чувствовать себя должниками, чтобы не быть благодарными. Добровольный дар превратили в обязательную дань, тех, кто отдал самое ценное, обозвали глупыми и недостойными…
Вам все еще нравится эта пьеса, л’лэарди Риннэн?»
«…Но почему бы обеим историям не быть правдой: и легенде о легкомысленной возлюбленной вождя Улара, и огненной деве из вашего сна, подарившей душу вождю Имнасу? Пьеса «Улар и Тьина» вовсе не про стихию, а про то, что легкомыслие и тщеславие всегда наказуемы. Нам неведомо, насколько правдива легенда о них, но пьеса ведь не исторический трактат, и ее задача вовсе не рассказать нам о том, как все было на самом деле, а пробудить в наших душах некие чувства, заставить задуматься. Еще когда я училась в пансионе л’лэарди Кардал, я написала небольшое эссе по мотивам этой пьесы, от которого она пришла в восторг. Л’лэарди Кардал часто говорила, что у меня несомненный литературный талант. Разумеется, это преувеличение, но эссе действительно написано довольно убедительно. Я перепишу его для вас. Надеюсь, оно заставит вас по-другому взглянуть на пьесу «Улар и Тьина». К слову, не знаю, слышали ли вы когда-нибудь имя л’лэарди Кардал? Если выпадет такой случай, я вас непременно с нею познакомлю. В нашей губернии ее прозвали «ангелессой – покровительницей искусств». Она организовала благотворительный комитет для помощи семьям бедных художников и артистов человеческой расы. Это чрезвычайно утонченная, образованная л’лэарди.
Дорогая Сибрэйль, я не знаю, правда ли, что вы действительно видели сон, о котором рассказали мне, или придумали всю эту историю. Вы такая выдумщица! Но мне она понравилась. Прекрасная история о великой любви и самопожертвовании. Мне кажется, такая пьеса имела бы успех. Зимой мы часто устраиваем небольшие домашние представления. Я хочу рассказать о ней л’лэарду Тарквиду, он старый друг нашей семьи. Возможно, вы слышали его имя. Он самый модный в этом сезоне драматург. Даже Его Величество несколько раз присутствовал на его постановках.
Но, дорогой друг, я вовсе не хочу вас обидеть, однако должна сказать правду, ведь я терпеть не могу лицемерия, – совсем не вижу вас героиней вашего сна, той девой, отдавшей возлюбленному стихию. Зато вы чудесно играете роль Тьины. Она будто придумана для вас. Другие невесты возмущены, особенно Мигдаль, но я убеждена, что л’лэарди Варагад сделала верный выбор. Только ветренница может так заразительно смеяться над людьми, погубленными посевами, и даже над вождем».
«Но почему эта история о самопожертвовании, скажите, Лимия? Разве каждая из наших дев не совершает то же самопожертвование, и порою вовсе не ради великой любви, а, допустим, ради большого состояния, либо титула жениха, либо давнего уговора родителей молодых?
О снах. Чаще всего мне снится море. Иногда я вижу корабли. Под разными флагами. Многие из них мне незнакомы. Некоторые встречаю так часто, что начинаю узнавать моряков в лицо.
Один светловолосый ветренник кажется задумчивым и грустным. По-моему, он скучает о ком-то. Вероятно, он вспоминает один поцелуй, случайной свидетельницей которого стала ваша покорная слуга. Что мне передать ему, если вдруг случайно увидимся?
Ах да. Дорогой друг, чтобы вы не думали, что зоркость снов моих – обман, а история об Имнасе выдумка, – у вас очень красивый экранчик для камина в спальне. Вы сами вышивали эту картину бисером? В ночи, подсвеченный камином, он кажется ожившим окошком в лесную сказку.
А еще прошлой ночью вы не спали. Смотрели в своей спаленке на звезды. Мне хотелось поговорить с вами, но вы меня не услышали, только пробормотали: «Сквозняк!» – и захлопнули окно.
Вы еще не против получать мои письма? Я устала молчать. У меня никогда не было собеседника, которому я могла бы объяснить все, что чувствую, – и он бы понял. Мама всегда со мной соглашалась и всегда утешала, если это было мне нужно, но никогда не принимала моих слов всерьез.
Так, значит, вы утверждаете, что родители л’лэарди Эльяс иногда снимают с нее браслет-экринас, чтобы дать возможность дожить до императорского отбора невест, и в первый раз это произошло еще год назад? Это слишком серьезное обвинение, нужны доказательства. Хоть кто-то, люди, слуги. Я уверена, что доказательства возможно добыть.
Ах, да. Я еще и гадать умею. Гадаю маме – всегда сбывается. На обратной стороне письма я нарисовала крыло совы. Выберите три самых важных пера и разукрасьте их, а я расскажу вам, куда дует ветер вашей судьбы! Это не выдумка!»
«Признайтесь, вам кто-то рассказал про экранчик! Так легко вам меня не обмануть, я не столь наивна, как вы, кажется, думаете! Но если вдруг вы его встретите… Я вам не верю, но согласна подыграть – уж больно красиво у вас получается выдумывать. Так вот, если вы вдруг встретите одного белокурого ветренника, знакомого нам обеим, чье имя я не буду здесь называть, передайте ему, пожалуйста, что я о нем часто думаю! Я думаю о нем, когда смотрю на ночное небо, усыпанное звездами, ибо на те же самые звезды смотрит и он, сверяя путь корабля. Передайте ему, пусть почаще смотрит в небо.
Дорогая Сибрэйль, ах, кто сказал, что мы не жертвуем ничем ради мужчин! Порою мне тоже снится море, и я думаю, как прекрасно было бы слышать стихию без преград! Порой я жалею, что не родилась мужчиной! Но у меня нет выбора, а у огненной девы из вашего сна был!
У л’лэарди Эльяс много тайн. Слишком много для девы ее возраста и положения. Нет ничего отвратительнее сплетен, и я не хочу ничего рассказывать о ней из того, что знаю и чему была свидетельницей. Однако у меня становится тревожно на душе, когда я думаю о том, что такая особа, как она, может стать императрицей. Я никогда не выдам ее тайн, но, боюсь, меня до конца жизни будет мучить совесть из-за этого. Наш добрый, мудрый император никогда не узнает о мужчинах, в которых она была влюблена, какие вольности она дозволяла, никогда не узнает о свободолюбивом нраве и не подобающих деве высказываниях л’лэарди Эльяс. Мое сердце обливается кровью. Я не имею права выдавать ее тайн, но и совершаю преступление перед Его Величеством, когда молчу.
Мне кажется, самым лучшим выходом было бы посадить ее на трон, как вас тогда».
– Признайтесь, Лимия, первые мои письма читали ваша маменька или папенька, а последнее вы никому из них не показали, потому что в нем я упомянула Велана. А вы не хотите, чтобы об этом вашем увлечении стало известно родителям, не так ли?
– Я вас не понимаю, л’лэарди Верана.
После репетиции я увлекла Риннэн на прогулку в императорский парк.
– Я думала, вы умнее и мне с вами придется трудно. Но надо же! Погадать на сове! И вы на это соблазнились!
– Это была шутка, л’лэарди Верана, и я ее поддержала. Мне жаль, если вы подумали, что я верю в предсказательные способности вашей совы всерьез. И я совершенно не понимаю вашего грубого тона. Надеюсь, вы извинитесь, или нам придется прекратить нашу дружбу.
– Да дело ведь не в том, верите ли вы в сову, – вздохнула я. – Просто у меня мое письмо с вашей подписью. И все ваши письма. И что в этих письмах?
Вы признаетесь в любви к какому-то ветреннику, и что вы даже целовались с ним, вы – невеста императора. Это во-первых.
Во-вторых, признаетесь, что жалеете об отсутствии выбора: отдать стихию мужу или оставить себе. Это богохульство.
В-третьих, вы обвиняете л’лэарди Эльяс и ее родителей в страшном преступлении, не имея на то доказательств. Более того! Мне известно, что кто-то подкинул Его Величеству анонимное письмо, в котором рассказал о моем посещении моряцкой вечеринки. Нет, выслушайте меня, прошу вас. Друг Велана, водяной – родственник вашего батюшки. Есть основания полагать, что анонимное послание написано кем-то из вашей родни. Кто знает, возможно, в том же письме что-то говорилось и про Эльяс?
– Что вы хотите этим сказать, л’лэарди Верана?
– Ничего, ничего. Просто представлю лицо Его Величества, когда он увидит эти письма. Он был так разгневан на автора анонимок. Обещал сделать с ним что-то очень нехорошее. Как думаете, вас оставят в невестах? А что скажет вам ваша семья, узнав, что вы были столь неосторожны?
– Вы мне что, угрожаете? Какая невероятная низость! Я считала вас своим другом!
У Риннэн дрожали губы. Взгляд такой – вот-вот заплачет.
– То есть вы мне рассказывали всякие грязные истории про Эльяс, надеясь, что я при случае перескажу их Его Величеству; жаль только, что не в письменном виде; давали своим родителям читать мои письма; согласились на переписку со мною, только потому что хотели, чтобы я в письменном виде выболтала на себя какой-нибудь компромат, и потому задавали в ответных письмах тучу провокационных вопросов; ваша семья написала на меня анонимный донос, – это все было не низостью!
– Я больше не могу вас слушать! Какая мерзость! Умолкните!
– Могу и помолчать. Ваши письма скажут Его Величеству больше, чем любые мои слова.
– Чего вы хотите, л’лэарди Верана? Это месть? Вы прикинулись моим другом, чтобы отомстить?
Смеюсь ей в лицо.
– Дружбы вашей я никогда не просила, мне довольно было, чтобы вы отвечали на письма. Мне нужны деньги. Двадцать кридов – обязательно монетами, еще двадцать, если не сможете деньгами, можно дорогой вещью. Завтра. На бал. Или преподнесу Его Величеству подарочек. Скажу, поймала мерзкого анонимщика. К моим выходкам он привык.
Вовремя спустившейся в парк принцессе Варагад пришлось разнимать нашу драку. Риннэн кричала: «Змея!», я удирала от водяной, показывая ей язык и демонстративно вывернутые пустые карманы.