Тусклая Лум заглядывала в крохотное окошко под потолком. Эта бледная точка света в темноте – единственное свидетельство, что я еще жива. Невыносимо медленно тянутся минуты. Не сплю – плыву в каком-то полубреду. Я знаю, что меня придут спасти. Ринка не бросит и не подведет. Очень сложно разрезать эскринас прямо на руке. Кузнец – огромный бородатый мужик со следами ожогов на мощных волосатых руках, знает свое дело. Он найдет способ.
Проклятый браслет распадается на две половинки. Ветер поет от радости, сносит ветхую крышу кузницы, ахают люди. Ветер залечит раны, утолит боль. Холодная железка под пальцами. «Уаа-ау!» – скулит кто-то. Я? Мне же сняли эскринас. Разрезали и сняли.
Кузнец лежит лицом на раскаленной наковальне, по его лицу стекает струйка крови. Крыша и часть стены разметаны по берегу речки, ветер свободно завывает между обломков. «Виана, что же ты наделала…» Мой Ринка жив и даже не ранен. Это чудесно.
Но, кажется, я нечаянно убила человека, который спас мою жизнь, разрезав браслет-эскринас. Пока не могу до конца осознать случившегося. Просто смутно понимаю, что произошла катастрофа, ужасное горе, конец.
Встревоженные селяне бегут на грохот со всех сторон деревни, и Десмей решительно хватает меня за руку. «Бежим! Некогда думать! Надо уходить!» Я ужасная преступница. Я убила человека, спасшего мне жизнь. Где я? В тюрьме? Так и должно быть.
Но я навсегда потеряю возлюбленного. Я его больше никогда не увижу. Он, наверное, разлюбил меня. Так хочется обнять Десмея еще хоть раз. Нет, не Десмея. Совсем другого мужчину. Моего Дана.
Рассвет наступил спустя вечность. Громыхнул засов. Два жреца в черных мантиях вошли в мою келью.
– Дайте пить… – прошептала я.
– Личико разбито. Нехорошо. Его Величество может рассердиться.
– Ты бы видел, что с лицом у ветренника! Эта шлюха его пополам разрубила! Пополам! И нос пополам, кости торчали!
– Это не наше дело. На суд Богини она должна явиться с чистым лицом. Лечи давай!
Оба жреца смотрели на меня чуть ли ни с ненавистью. За что? Им-то я ничего плохого не сделала. Но воды все же принесли. Пожилая монашка человечьей расы помогла мне умыться, надеть бесформенный черный балахон поверх нижнего белья.
Когда жрецы нас покинули, она позволила себе расчувствоваться:
– Такая красивая девочка. Как можно! Спина сплошной синяк, порезы кровавые. Как у них рука только поднялась! Ах ты, бедная моя, давай, вставай осторожненько.
Я уткнулась в ее объятия, как побитая собака в руку случайного прохожего с добрым голосом. Могла бы стать императрицей или первой женщиной-магом. А я – опасная бешеная собака, и случайное добродушие какой-то человечки теперь для меня нежданная роскошь.
В сопровождении двоих жрецов, дрожа от холода, я шла, босоногая, по каменным ступеням, ведущим к большой площадке на вершине горы, открытой всем ветрам. Там, наверху, уже собралось много саган. Я так измучилась за ночь, что даже почти не боялась, не выискивала отчаянно пути к спасению. Спина болела при любом неосторожном движении, мелкие камушки впивались в босые пятки – идти было больно. Я тащилась медленно и безразлично, как замученный ослик на скотобойню.
Заставили встать на колени, положить руки на какой-то неровный камень, сквозь серость которого пробивались всполохи алого, фиолетовые жилки, розовые пятнышки. Спина болела жутко, руки все еще не слушались, я упала – никто не шевельнулся, чтобы помочь. По сторонам храма между колонами стояли саганы в жреческих одеяниях. Только мужчины. Земляные в зеленых балахонах, воздушники – в черных, водные – в белых, огненный был один. Верховный жрец, сжимавший в руке посох с огромным рубином в набалдашнике.
Как обычно, непроницаемое, неподвижное лицо. Темные глаза. Рубиновый венец на голове. Мой император, я всегда знала, что вы станете моим палачом. В гробовом молчании от группы земляных отделился муж тети Кармиры. Зеленый балахон топорщился на его солидном брюшке. Подошел ко мне, встал рядом на колени.
– Я ближайший родственник-л’лэард саганы-ветренницы Сибрэйль Вераны, мне за нее нести ответ. Моя семья виновна перед Вашим Величеством и перед небесной благодатью, и мы готовы нести наказание, которое нам будет отмерено.
– Л’лэарди Сибрэйль Верана, – зазвучал голос императора. – Небесный Суд будет задавать вам вопросы. Вы должны отвечать правдиво, ибо отвечаете самой Богине, и камень, на котором лежит ваша рука, поменяет цвет, если вы солжете.
Говорят, вся жизнь пролетает перед глазами перед смертью. Я еще жила, но дорожка разворачивалась все далее в прошлое. Колокол победы – звон разбитой чашки. Впервые в жизни удалось сдвинуть предмет взглядом. Это девять лет. Легенда о великой волшебнице-сагане Маюси. Запах глянцевых книжных страниц, яркие рисунки на обложке. Восемь.
«Когда я вырасту, стану моряком, как ты!» – обнимаю папу перед тем, как он прыгает в лодку, чтобы плыть на корабль. Семь…
– Л’лэарди Верана, вы должны отвечать на вопросы.
Они спрашивают, кто помог мне снять браслет. Кто был очевидцем. Кто знал об этом. Ни слова не скажу. Надеюсь, без моих свидетельств их вонючие лапы все же не дотянутся до мамы.
Звучит музыка четырех стихий. В безоблачном небе трескается молния.
– Виновна, – верховный жрец ветра.
– Виновна, – земля.
– Виновна, – вода.
– Виновна, – огонь.
«Сибрэйль Верана приговорена вернуть стихию Богине».
Все та же добрая монашка меня покормила, помогла переодеться в чистое, хоть чужое и слишком широкое платье. Выяснилось, что я нахожусь в Ильтсаре, древнем горном храме. Конечно, где же еще. Здесь всегда казнили совершивших преступление женщин-саган…
Я спокойна. Пока не успела поверить, что завтра умру. Пока стою на краю пропасти по имени ужас. Если я туда неосторожно шагну, буду падать, не смогу остановиться. Буду рыдать, биться в истерике, валяться в ногах у жрецов. Лучше не верить. Это сон. Произойдет какое-то событие, и меня спасут. Явится знамение Богини.
«Вас ждет встреча с вашими родными».
Завели в небольшую темную комнату с голыми стенами, сумрачный дневной свет слабо пробивался сквозь два узких зарешеченных окна. Стол, две табуретки. Меня оставили в одиночестве. Спустя две минуты в комнату величаво шагнула бабушка, потом тетя Кармира, ее дочь. Мое сердце остановилось – последней вошла мама.
Как она была счастлива день назад! Я за всю жизнь ее такой счастливой не видела!
Безумные глаза, трясущиеся руки, растрепанная прическа. Смотрела на меня, будто не веря своим глазам, пока тетя Кармира лезла обниматься. Я ее отстранила, сама подошла к маме, обняла. Она не плакала. Ее голос был громок и тверд.
– Сибрэ, любимая моя. Не отчаивайся. Они ничего тебе не сделают. Я добьюсь встречи с императором, я брошусь перед ним на колени! Я им всем докажу! Это я во всем виновата! Я! Это меня надо убить, а не тебя! Это я не надела на тебя эскринас! Ты ничего не понимала, ты ребенок! Ты была больна, сошла с ума! Ты не знала, что делала! Это я виновата, и я добьюсь!
Вот ради кого мне стоило бы выжить.
– Прости меня, мама.
И ведь ее не остановишь. Не хватало только, чтобы из-за ее признаний маму тоже назвали виновной и судили.
– Мам! Что бы со мной ни случилось, не грусти. Помни – ничего страшного не произойдет. Ты помнишь, я тебе рассказывала про свои сны? Так вот, смерть – это ничего страшного. Все жрецы так говорят: смерть – это освобождение души. Я же сагана, мама, моя бессмертная душа – это ветер.
Чем жить без стихии, я бы сама выбрала жить без тела, но свободной. Я буду летать над миром, как и прежде. У меня есть друзья-джинки. Я часто буду прилетать к тебе, мы будем разговаривать. Все будет как раньше, только у меня не будет тела. Не волнуйся за меня, пожалуйста. Это был мой выбор.
Мама не зарыдала – завыла:
– Не говори так! Ты будешь жить, ты не можешь умереть! Я увижусь с императором! Это я во всем виновата! Я же тебя предупреждала! Ну зачем ты сбежала!
– Ну полно, полно. – Бабушка пыталась оторвать маму от меня. Я грубо ударила ее по руке.
– Мама, ты можешь выполнить одну мою просьбу?
– Да, конечно, – она вытерла слезы, попыталась улыбнуться. – Все, что ты скажешь.
– Я рождена ветром, и если у меня отнимут мою земную жизнь, все равно останусь ветром. Если ты будешь страдать и плакать и не будешь беречь себя, мне будет очень грустно. Пожалуйста, береги себя. Обещай мне!
– Ну зачем ты сбежала! Зачем ты такая дура!
– Мам, если ты не будешь себя беречь, я не найду покоя и на небе. Помни об этом!
Мама пыталась остановить слезы и не могла. Кармира с дочерью вытирали глаза платочками. Вошел жрец, сказал, что встречу пора завершать. Кармира и бабушка никак не могли оторвать от меня маму. Тетя в суматохе незаметно сунула мне за шиворот какой-то узелок.
– Ты опозорила наш род! Но я тебя прощаю! – торжественно сказал бабушка. – Да обретет твоя душа покой на небесах! Я буду за тебя молиться.
– Мне не нужно ваше прощение. Мама! Я люблю тебя!
– И я тебя. И я тебя, – бормотала она, захлебываясь в слезах. Вырвалась из тетиных рук, подбежала ко мне, обнимала, причитала, ее никак не могли увести…
Когда дверь комнаты наконец захлопнулась, я осознала, что только что видела маму в последний раз. Нет, не верю. Какая-то чужая история. Или что-то поправимое.
Сидела в одиночестве минут пять или десять. Про меня как будто забыли. Горы за окном уже блестят снегами. Скудное позднее осеннее солнце пляшет по стенам. Так спокойно, свободно. В этом месте меня убьют? Почему я не смогу убежать? На всякий случай толкнула дверь. Не заперто. Но выход сторожат двое жрецов.
Гулкие шаги по коридору. Меня торопливо впихивают внутрь. Вошел император. Темный мундир без знаков отличия, лицо кажется осунувшимся, мрачным, руки бессознательно сжаты в кулаки. Остановился посреди комнаты, молча смотрит.
– Здравствуй, Дан-н-н! – вопреки этикету заговорила первая. – Видите, я же предупреждала вас, что буду плохой женой.
Даже смогла злорадно улыбнуться.
– Вашему поступку нет прощения, л’лэарди Верана.
А ведь ваше милосердие могло бы быть моим чудом, Ваше Величество. Наверное, это единственное чудо, которое могло бы меня спасти. Так, значит, нет?
– Когда отец в первый раз застегнул на моем запястье эскринас в пять моих лет – это было очень больно. Я плакала день и ночь. Задыхалась. Пыталась содрать эту дрянь с себя всеми способами, умоляла родителей снять с меня это. Однажды меня нашли в луже крови воющей от боли. Я пыталась отрезать кисть с браслетом ножом, который украла с кухни. Пятилетний ребенок.
Отец не выдержал. Он создал для меня браслет, который я могла расстегивать по собственному желанию. Смог объяснить маленькому ребенку, что это страшная тайна, которую надо хранить ото всех. И я его послушалась. Он рассчитывал, что, когда я стану взрослее, мне удастся объяснить необходимость эскринаса, и на мою руку наденут уже настоящий. Но он не вернулся из плавания…
А я знала, что такое ветер, и я не хотела его отдавать. Говорят, женщины со стихией безумны и злы. Но я ведь никому не причинила зла, кроме разве что себя. Говорят, женщина не умеет владеть стихией, но это ложь, знаю по себе. Я должна была поверить, что женская стихия – зло, только на основании каких-то мифов о Богине? Или на основании того, что со всеми женщинами так поступают?
Душа моя летала по всему миру во снах. Разные существа со мной общались. Никогда мать-природа не гневалась на меня, что не ношу эскринас. Всегда ветер говорил со мной ласково.
Где доказательства, что Богиня против? Где доказательства, что она вообще существует – не мать-природа, а то существо, которое якобы диктует нам законы? Представьте доказательства!
Он выслушал не меняясь в лице.
– Вы предали Империю, – сказал ровным тоном. – Вы предали вашего императора. Вам нет оправдания. Даже если бы я хотел, отменить приговор не в моей власти.
– Мне положено последнее желание.
Говоришь, любил? Я знаю, как причинить тебе боль. Ты меня никогда не забудешь.
– Я слушаю вас.
– Вы исполните его? Обещаете?
– Обещаю, – он, бесцветно.
– Я ненавижу этих уродов-жрецов, мне противно даже думать, что один из них возьмет мою жизнь. Я хочу умереть со спокойной душой, а не вздрагивая от отвращения. Ваше Величество, я хочу умереть от вашей руки.
Зажмурилась. Нет, только не показывать ему слезы! Не хочу быть жалкой.
Долго молчал. Когда заговорил, не узнала его голос.
– Я же готов был выполнить любое ваше желание. Трон, Империя. Я же прощал вам все! Чего вам не хватало? Почему вы сбежали?
– Вы, наверное, мне не поверите, Ваше Величество. Свою жизнь за вашу я бы отдала. Но не стихию. Потому что… не знаю, как объяснить. Вы, титул, слава, почет. Когда-то я думала, ни один мужчина не ценнее ветра, никто не сможет предложить равной цены, а вы смогли. Но это не только меня касается, это ради тысяч дев, которые были до меня, и миллионов, которые будут после. Мне повезло невероятно: у меня был эскринас, который я могла расстегивать по своей воле, жизнь в провинции, слабохарактерная мама, которая ничего не замечала. Понимаете? Другого шанса у моего народа, у сестер моих может не быть. Их всех растят в эскринасах под строгим надзором. Они не знают истинного вкуса стихии, а если бы даже и захотели узнать – строгий присмотр, угроза смертной казни, эскринас с руки самостоятельно не снять, запертая стихия убивает изнутри. Я должна была стать первой из дев-саган, кто сохранил стихию, и проложить дорогу для других, помогать им. Я не могла не попытаться. Но, увы, видите, как бездарно и неразумно я упустила этот шанс.
Я говорю страшные вещи, не так ли, Ваше Величество? Не желаю быть хуже мужчин, не хочу отдавать им душу? Теперь вы еще более уверились, что я заслуживаю смерти? Но любому преступнику даруется последнее желание! Вы опытный воин, вам не составит труда исполнить мою просьбу!
Он все молчал.
– Ну, так не честно! Ну пообещайте мне!
– Обещаю, – процедил сквозь зубы и стремительно вышел.
После его ухода я больше не могла удерживать на лице улыбку и жалко разрыдалась.
Последняя ночь в моей жизни. Тело будто предчувствует скорую гибель – жалобно стонет каждая мышца, раскалывается голова. Развернула тот узелок, что мне сунула Кармира. Там оказались конфеты и яблоко. Разъяренно швырнула все на пол. Потом подбирала и ела, стараясь хоть чуть-чуть подсластить ужас ожидания. Теперь меня еще и тошнит. Мерзну. Лежать неприятно, ходить трудно, сидеть мерзко. Хочется вспоминать лучшие мгновения, но мысли опять и опять возвращаются к завтрашнему дню. Как это будет? Босиком взойду по каменным ступеням. Сотни насмешливых глаз. Я все-таки проиграла им, мошенникам, ворам. Они торжествуют. Сейчас у меня украдут и жизнь в наказание, что осмелилась противиться грабежу.
Я просто стану ветром. В этом нет ничего страшного. А если души на самом деле не существует, и загробной жизни тоже? Вот теперь, ночью, в темноте и одиночестве, я поверила, что завтра умру. И слезы не помогут. И мольбы. Я оскорбила Богиню л’лэардов, посягнула на священное право л’лэардов – грабить. Такое не прощается. Ведь если девы перестанут бояться, они тоже могут не захотеть отдавать стихию.
Проиграла! Проиграла! Слабачка! Громко, на весь мир позорно проиграла. А вы не сказочный герой, как мне казалось раньше, Ваше Величество. Вы мой палач.
Вам – прощаю. Всех ненавижу, всех до единого, от безликих жрецов до ехидной усмешки вашего горбоносого братца, и бабушку, и тети Кармиры с дочерью скупые слезы. А вас представляю, закрыв глаза, представляю, что вы рядом, обнимаете меня, греюсь в вашем тепле – и мне становится легче.
Но Ринка Десмей был более верным возлюбленным, чем вы. Он снял эскринас.
Но он тоже не смог спасти. Она до последнего мгновения надеялась, ждала, искала его лицо среди жрецов. Ведь он обещал спасти. Доселе он никогда не нарушал обещания.
Жрец-палач. Нож в его руке. «Не надо! Пожалуйста!», ведь Ринка должен появиться вот-вот, спустя минуту, нужно дотянуть эту минуту. Он обязательно явится, он всегда спасал, всегда находил выход, он способен на невозможное, хоть он не саган, а всего лишь человек.
– Когда тебя убивали, я бренчал кандалами в Птирзе. Я не смог. Знал, что тебя в тот день должны убить. Знал, что ты будешь ждать меня до последней секунды жизни. Я был обычным человеком. Я не сумел сбежать и уж точно не успел бы в Ильтсар. Я не смог бы отбить тебя у сотни саган, даже если был бы на свободе. Кандалы – мое оправдание.
Призрак смотрителя маяка сидит на моей кровати.
– Я тоже умру, – говорю ему. – Меня тоже никто не спасет.
– Я поднял восстание… – рычит Ринка Десмей, оказываясь совсем рядом. – Площади столицы красные от твоей крови. Залью весь мир кровью саган. На том самом алтаре разорву сердце огненного демона.
– Я не хочу умирать! – кричу призраку, как единственному другу.
Он кажется таким живым, ярким.
– Я спасу тебя. Надо бежать! Я подготовил побег! Пойдем! Пойдем!
– Побег? Как?
– Я нашел способ! – шепчет призрак, улыбаясь.
Безумная надежда рождается во мне. Вскакиваю с лежанки. Я готова! Бороться, преодолеть все!
– Какой способ? Рассказывай! Быстрее! Ты гений, ты мой любимый поэт!
Прыгаю рядом, пытаясь понять, о каком способе он говорит, а призрак только загадочно улыбается да обещает. Долго упрашиваю. Луны одна за другой соскальзывают с небосвода. Скоро рассвет.
– Ты меня обманываешь! Я не буду с тобой разговаривать! Уходи! – Как же тяжко разочарование!
Он еще бормочет: «Есть способ… Есть…», но, убедившись, что я больше не реагирую, холодным сквозняком касается руки:
– Пойдем! Пойдем!
– Куда? – не могу я понять.
Он указывает на стену.
– Пойдем!
Лихорадочно ощупываю ледяной камень. Может, где-то здесь тайный ход?
– Ну, помоги мне, ну пожалуйста! Подскажи! Я не могу разгадать твоих загадок! Хоть одна маленькая подсказка! – Умоляюще протягиваю ему руку.
Кисть немеет от холода. В келье будто стемнело. Пахнет чем-то прелым, неприятным – какой-то могильный запах.
– Пойдем! – скрежещет призрак и тянет меня в стену. Вместо юноши я вижу дряхлого старика с пустыми глазницами и полуистлевшей, проваливающейся кожей щек.
– Идем.
Я отчаянно завизжала. Бросилась к двери, начала молотить в нее кулаками, визжать:
– Откройте, пожалуйста! Спасите!
– Ветер тебя защищал. Я не мог подобраться. Скитался по земле, покоя не находил. Я должен был тебя спасти.
– Спасите! А-а-а! Кто-нибудь! Стража!
– Ты же просила о побеге! Иди за мной! Иди за мной!
По нему черви ползают. Он жуткий. Он правда хочет меня уволочь под землю.
Умоляю, Богиня, пожалуйста. Я не могу больше выдерживать этот ужас, сойду с ума. Кто-нибудь! Когда же кто-нибудь придет?
– Откройте!
Оглядываюсь. Стоит! Настоящий, зловонный, в клочьях обвисшей плоти. Чернота в окне за его спиной на одну каплю акварели посерела. В тот же миг по окну ударил дождь. Крупные капли застучали по стенам моей тюрьмы, потекли по стеклу, сквозь него, на стенах, кажется, расплывались мокрые пятна. И с ужасающим криком призрак исчез.
– И-а-а вада-а-а! – сказала вода.
Остаток ночи провела на полу возле двери. Надеюсь, утром не сразу будет казнь? Мне дадут умыться, согреться, поговорить с кем-то живым? Смешон смертный. Перед лицом вечности он жаждет пяти минут низменных телесных удовольствий.
Как больно, как страшно…
Утром за мной явились не жрецы, а два офицера-водяных. Один из них бесцеремонно поднял меня за локоть с пола, взял за руку. Второй шел следом.
– Здравствуйте, л’лэарды. Куда вы меня ведете?
Будто не услышали. Внутренний дворик. Колодец монастырских стен. Небо такое холодное и нежное одновременно. Утренняя зябкость совсем не похожа на мертвый холод кельи. Все-таки жизнь была прекрасна. Любая – без стихии, гроша в кармане и крыши над головой, с разодранной спиною – любая, всегда ее свежесть лучше могильной затхлости небытия. Как я хочу жить!
Не смей раскисать. Впереди последний бой. Палачи не увидят твоего страха. Ныряем в нишу, шагаем за стенами. Неудивительно, что так холодно. Под ногами уже лежит снег. Горные вершины тонут в утреннем тумане, прячутся за облаками. Говорят, там, на неприступной горной высоте, спрятанной за тучами, обустраивают свои земные дачи боги. Я не бывала в горах с детства.
Нас окружил уже десяток офицеров, все как один – водяные. Ведут меня вниз по тропинке – странно, я думала, храм Ильтсар выше монастыря. На небольшой полянке с трудом уместился десяток ездовых ящеров и темный закрытый экипаж. Мне отворили дверцу, помогли присесть. Дверца захлопнулась, карета тронулась. На сиденье напротив – темная мужская фигура. В полутьме поблескивают красным глаза.
– Доброе утро, Ваше Величество.
– Доброе, – бросил.
Я даже примерно не знала, на каком расстоянии от монастыря расположен этот Ильтсар. Отчаянно повторяла себе: «Не смей надеяться, не смей надеяться, разочарование будет очень больно!» И ему, главное, надежды не показать. Поэтому я даже не спрашивала, куда мы едем. Император тоже молчал. В карете было тепло, сидения – гораздо мягче моей лежанки в келье. Мне казалось, мы едем очень долго, час, два… За окном мелькали горы, желтые леса, пропасти обрывов, синяя гладь какого-то большого озера. Как красиво.
– Ваше Величество, прошу прощения, что прерываю ваши размышления, но нам долго еще ехать? Не хотелось бы проспать собственную казнь. Надеюсь, вы меня разбудите? – сворачиваясь калачиком на сиденье.
Он наклонил голову, чтобы спрятать усмешку.
– Разбужу.
Карета прыгала по ухабам, немилостиво подбрасывая мою бедную спину. Сиденье было очень узким, коленки свисали и локти. И это счастье – неудобство постели, ухабы, боль в спине, живой саган напротив. Я не думала спать, просто закрыла глаза.
Очнулась уже на руках императора.