1

1886 год

Ирэн отряхнула юбку и вышла с огорода через решетчатые ворота в каменной стене. Нахлобучив соломенную шляпу пониже, чтобы отгородиться от уэльского солнца, она повернула на пыльную дорогу, ведущую к одноэтажному дому. Она была уже на полпути к нему, как позади раздался все нарастающий топот конских копыт. Девушка сошла с дороги на заросшую обочину у леса.

К ней приближалась лучшая двуколка во всем Грандже. Управляла ею пухлая дочка хозяина, а в упряжке бежал его любимец – серый в яблоках конь. Хотя Ирэн это злило, она сделала реверанс, когда двуколка проезжала мимо. Блодвин Хьюз взмахнула хлыстом в знак признательности за оказанное почтение, и серый в яблоках пустился легким галопом. От колес поднялась пыль и заклубилась вокруг Ирэн, которая устало шла дальше, прикрывшись подолом фартука, чтобы пыль не забилась в нос и рот.

Несомненно, Блодвин направлялась в Тенби на чашечку чая, а может, нанести визит своей портнихе в ателье на Хай-стрит за городской стеной. Ирэн представила себе, как она подъезжает на двуколке к конюшне, как мальчик-конюх помогает ей спешиться. Потом Блодвин раскрывает зонт и прогуливается мимо голубых и желтых домов, а вдалеке отливает зеленью море. Горожане кивают при встрече, обращаясь к ней «мисс Блодвин», и торопятся распахнуть двери своих домов при ее приближении…

От этих мыслей у Ирэн в груди закипело яростное негодование, и, переступив порог дома, она хлопнула дверью с излишней силой, из-за чего на полке открытого камина задребезжала чугунная супница.

Стоявшая у раковины Урсула обернулась, приподняв брови:

– Какая агрессия! Что на этот раз?

Ирэн сняла шляпу и швырнула ее на крючок.

– Ненавижу эту девчонку!

– Какую же девчонку ты имеешь в виду?

Голос Урсулы звучал мягко, но Ирэн было не обмануть: пока что мать просто терпела ее плохое настроение.

Она похлопала по своей хлопчатобумажной выбойчатой юбке, стряхивая с нее пыль.

– Блодвин Хьюз.

– Мисс Блодвин.

Ирэн фыркнула:

– Да знаю я, мама. Мисс Блодвин. Глупая коротконогая мисс Блодвин, которая едет в Тенби за новым платьем, хотя в нем она будет не краше, чем в том ужасном наряде, который на ней сейчас.

– Мастер Хьюз дает нам кров, Ирэн. И работу.

– Терпеть не могу работу.

Она поняла, что, вероятно, зашла слишком далеко. Голос Урсулы зазвучал жестче, а брови сдвинулись.

– Ты бы скорее не смогла терпеть голод. Или сон под открытым небом.

Ирэн достаточно часто слышала эту историю и не выносила, когда ей напоминали об этом. Ее вины в том, что матери пришлось бежать из Корнуолла, имея при себе только шайрского жеребца и магический кристалл, не было никакой! Она прошла через комнату, чтобы снять с вешалки чистый фартук.

– Все тратится на нее, – пробормотала она. – Когда у тебя или у меня было новое платье?

– Если хочешь платье, я спрошу в Грандже. Они дадут нам отрез ткани.

– Мама, я не хочу шить себе платье сама! Я хочу, чтобы его сшили для меня, чтобы оно отлично сидело и чтобы на корсете были пластинки, шнуровка и турнюр.

– И что же, дочь моя, ты бы делала с таким платьем?

Ирэн услышала жесткие нотки в голосе Урсулы, но уже разошлась вовсю и не могла остановиться.

– А почему бы мне не носить его? Почему я должна чахнуть в доме с тремя комнатами, ходить в поношенных сапогах, чистить хлев и курятник?

– А почему ты должна жить в Грандже, и чтобы тебе все прислуживали? Что ты дала миру?

– Разве эта толстуха Блодвин когда-нибудь что-то дала миру?

– Она родилась с привилегиями, Ирэн. Так уж ей повезло.

Эти слова прозвучали резко. Урсула протянула дочери нож для чистки овощей и пару картофелин.

– Не забывай, тебе тоже повезло. У тебя есть свое наследие.

Ирэн презрительно усмехнулась в ответ:

– Ах да, колдовство! Какой от него толк, если мы все время работаем, как животные, и живем, как крестьяне?

Она взмахнула ножом, указывая на тесный дом, запачканный сажей камин, тяжелый дубовый стол, плохо сочетающиеся кресла и разные масляные лампы.

– Мы не крестьяне, – огрызнулась Урсула, – хотя вполне могли бы ими быть, если бы мастер Хьюз не дал возможность пропащей женщине в положении зарабатывать себе на жизнь.

– Я не хочу жить на подачки!

– Подачки?

Урсула швырнула на стол тушку поросенка для жаркого, которую перевязывала, и, развернувшись, схватила дочь за руку. Она все еще была сильной женщиной, широкоплечей и мускулистой, с мужскими руками и мужской храбростью. В ее глазах загорелся темный огонек, и Ирэн поняла, что точно зашла слишком далеко.

– Послушай-ка меня, Ирэн Оршьер. Все, на что мы живем, я заработала усердным, чистым и тяжелым трудом.

– Едва ли чистым… – начала Ирэн, но Урсула так сильно встряхнула ее руку, что боль пронзила плечо до самой шеи.

– Чистым и честным! – выкрикнула она. – И я не позволю тебе говорить иначе!

Глаза Ирэн обжигали слезы. Она потерла руку в том месте, где пальцы матери оставили синяк.

– Я только хотела сказать… что выгребать навоз и ворошить солому в курятнике…

Урсула глубоко и шумно вздохнула и снова повернулась к столу:

– Ирэн, я все знаю. Это не та жизнь, какой бы тебе хотелось.

– Если бы хоть отец…

Не оборачиваясь, Урсула предостерегающе подняла руку:

– Прошу, не начинай опять. Себастьен делает все, что может.

– Его никогда здесь нет!

Урсула снова вздохнула. Она не повернула головы, но ее голос был острым, как нож для чистки овощей.

– Он здесь так часто, как только может. Гранджу может понадобиться музыкант один-два раза в году. Да еще если в Тенби свадьба или похороны… Для него этого недостаточно. И ты это знаешь.

Ирэн знала, что на этом следовало бы остановиться, но боль не угасала. Она никогда не знала, когда приедет Себастьен. Он будет учить ее французскому и паре несложных аккордов на арфе, а потом снова исчезнет – и арфа вместе с ним. Он был так не похож на мать – с нежными, чистыми руками, в одежде без единого пятнышка, с безупречными манерами. Она принялась чистить картофель быстрыми и яростными движениями ножа, но заговорила уже примирительным тоном:

– Хотела бы я поехать с ним, когда он отправляется странствовать.

Голос матери тоже смягчился, но все же в нем звучали нотки предостережения:

– Ирэн, я знаю. Ты понимаешь, почему это невозможно.

Ирэн разрезала картофелины на четыре части и бросила в котелок, стоявший на полке в камине. Затем, подобрав юбки, опустилась на колени и подкинула дров в огонь.

– Если мастер Хьюз так необыкновенно щедр, почему же он не позаботится о том, чтобы у нас была настоящая плита? – пробормотала она вполголоса, чтобы мать не услышала.

* * *

Ирэн подозревала, что мать считает ее ленивой из-за того, что она слишком часто жалуется на работу на ферме. На самом деле девушку раздражали грязь и нечистоты. С самого раннего детства под ее ответственностью были цыплята. По мере того как она взрослела, Урсула прибавила к обязанностям дочери и уход за свиньями. Когда та попыталась возразить, Урсула ответила: «Что тебе не так? Свиньи – чувствительные создания, разумные».

– Ну и пусть сами чистят свой свинарник, – процедила в ответ Ирэн.

Тогда мать рассмеялась, но в дальнейшем жалобы Ирэн ее не забавляли. Урсула рассчитывала, что дочь будет полоть, копать и таскать тяжести, как она сама, и никакие сердитые взгляды Ирэн не могли ее в этом разубедить.

Единственной заботой, которую Урсула не просила – и, по сути, не позволила бы – свою дочь разделить с ней, был уход за шайрским жеребцом. Арамис был стар и уже не мог тащить плуг, но по-прежнему оставался серебристым красавцем. Впрочем, Ирэн была не против расчесывать его густую шелковистую гриву или ездить на нем там, где они были бы на виду у людей. Она бы с удовольствием прокатилась верхом на Арамисе по Гранджу, глядя сверху вниз на садовников, конюхов и доярок. А еще на мисс Блодвин и мастера Хьюза.

Урсула настояла на том, что заботиться об Арамисе будет только она. Мастер Хьюз позволил ей выделить небольшое пастбище для него – с навесом, где можно было бы укрыться от непогоды. Она каждый день кормила коня и ухаживала за ним, каким бы долгим или тяжелым ни выдался ее рабочий день.

Чтобы окупить расходы на содержание Арамиса, Урсула позволила мастеру Хьюзу свести старого жеребца с одной из его кобыл – прекрасной, серой, породы першерон. Кобыла привела сильного и красивого жеребенка для конюшни Гранджа. В один из редких дней, когда с работой можно было повременить, Урсула взяла с собой Ирэн посмотреть на жеребенка, которого Блодвин назвала Иниром. Том Батлер, объездчик лошадей, сказал, что мисс Блодвин приглянулся Арамис и она захотела, чтобы у нее был свой большой конь для верховой езды.

В конюшне в Грандже были широкие просторные стойла, наклонные гравийные дорожки, ухоженные загоны и современные печи на угольном топливе, благодаря которым холодными ночами лошадям было тепло. Как и в окрестностях, и в большом кирпичном здании самого поместья, там было безупречно чисто. Каждый раз при поездке в Грандж Ирэн, терзаясь черной завистью, становилась молчаливой и подавленной. Даже ливрея, хорошо скроенные брюки-галифе и высокие кожаные сапоги Тома Батлера заставляли ее чувствовать себя в хлопчатобумажных платьях безвкусно одетой и незаметной. А стоило появиться мисс Блодвин в одном из изысканных костюмов для верховой езды, постукивая украшенным кожаным плетением хлыстом, кивая фермерше и ее дочери так, словно была королевой, тоска Ирэн усиливалась еще больше. Она приседала в реверансе, как велел ей долг, потупив глаза, но не из смирения, а чтобы скрыть полный алчности взгляд.

Она прекрасно знала, что более красива, умна и даже образованна, чем хозяйская дочь. Отец-трубадур научил ее бегло говорить по-французски, мать – читать и складывать цифры. А еще Урсула заставляла ее расшифровывать записи на старофранцузском в старинном гримуаре.

У Ирэн и в самом деле было много достоинств. Но смирение к ним не относилось.

Равно как и терпение.

Когда они возвращались домой после того, как в очередной раз ходили посмотреть на жеребенка, Урсула сказала:

– Думаю, он вырастет красавцем. Такой хорошенький, серый в яблоках. Конюх сказал, что скоро начнет объезжать его.

– Не понимаю, почему тебя это волнует, мама, – отрезала Ирэн. – Он не твой. Тебе никогда не позволят на него сесть.

Урсула с несвойственной ей мягкостью ответила:

– Ирэн, я бы хотела, чтобы ты называла меня «маман». И я чувствую, что Инир в какой-то степени мой, ведь Арамис принадлежит мне, а Инир – его частичка.

– Арамис – просто конь.

– Он гораздо больше, чем просто конь. Если бы не он, меня не было бы в живых, да и тебя тоже.

– Не выношу, когда ты так говоришь!

Они шли по дороге. Поместье осталось позади, закрывая закатное солнце. Над лесом мигали звезды, словно вспорхнувшие с темной кроны деревьев. Их дом, приземистый и невзрачный, напоминал съежившегося, испуганного щенка. Над плоской крышей вилась тоненькая струйка дыма.

Урсула остановилась и посмотрела на дочь. Исчезающий свет выхватил морщинки на ее лице и серебристые пряди в темных волосах. Ирэн поразилась, заметив эти признаки старения. Урсула казалась вечной, как морские утесы вдоль Касл-бич, и уж никак не мягче, чем эти грозно нависающие валуны.

– Я знаю, что ты несчастлива, и понимаю тебя. Я тоже чувствовала себя неудовлетворенной в шестнадцать, – сказала Урсула.

– Но тебе нравится быть фермером.

– Да.

– А в шестнадцать нравилось?

Урсула скривила губы:

– Я с ранних лет любила возделывать землю. А недовольна была колдовством. Но я поняла, как и моя маман, что отрицать его нельзя.

– Мы еще даже не знаем, ведьма ли я вообще! – выпалила Ирэн.

– Тсс… – Глаза Урсулы широко раскрылись, и она бросила беглый взгляд по сторонам. – Тебя могут услышать.

– Да никто в такое не поверит! Сейчас не мрачные времена.

– Может, и мрачные. Для таких, как мы, всегда небезопасно.

– Возможно, для тебя – да, но не для меня. – Несмотря на возражения, Ирэн все же не смогла сдержаться, чтобы с опаской не оглянуться по сторонам. – И если я не стану… ну, тем… то я хочу стать леди. Я чувствую себя леди.

Урсула вздохнула и отвела взгляд от дочери.

– Идем, уже темнеет.

Она пошла дальше, и Ирэн пришлось подстроиться под ее шаг.

– Ирэн, надо признать, что благодаря отцу с виду ты леди, хотя и не являешься ею. И ни ты, ни я, ни Себастьен с этим ничего поделать не сможем.

– Даже если я…

– Если – что?

– Не знаю. Что-нибудь.

Ирэн претила сама мысль о том, что придется прожить всю жизнь фермершей: выгребать, копать, кормить скот, полоть… Она содрогнулась, представив себе, что станет такой, как мать: седеющей, морщинистой, с вечно грязными ногтями и в стоптанных сапогах.

– В конце концов тебе придется принять все так, как оно есть. Твое наследие не такое, как у мисс Блодвин. Так уж устроен мир.

– Это несправедливо!

– Жизнь редко справедлива.

Оставшуюся часть пути Ирэн шла молча, задумавшись. Когда они вошли в дом, там было темно и холодно, и Урсула поторопилась зажечь масляную лампу, пока Ирэн разжигала огонь в камине. На ужин у них было немного холодной ветчины, отварной картофель и полбуханки черного хлеба. Ирэн глядела на все это с раздражением.

– Наверное, мисс Блодвин пьет сейчас шампанское и ест жареного рябчика.

– Может, и так. А у нас картофель с мясом. – Урсула села за стол и разрезала кусок ветчины на две части. – Радуйся, что у тебя вообще есть еда, Ирэн. У некоторых и того нет.

Ирэн села на свое место и взяла из рук матери тарелку. Ей хотелось отказаться, но день был долгим, а она была слишком голодна, чтобы решиться на такой шаг. Справившись со всем, съев вдобавок еще два куска хлеба со свежим маслом из маслобойни в Грандже, она поднялась, чтобы отнести посуду в каменную раковину.

– Не забудь, сейчас Мабон, – произнесла Урсула, заворачивая остатки хлеба.

– Ох, мама! Нам точно нужно?

Мать не потрудилась ответить.

 

2

Ирэн стала отмечать саббаты с Урсулой, как только в тринадцать лет у нее началась менструация. Единственные ритуалы, которые они пропустили с тех пор, были те, что приходились на время, когда с ними был Себастьен.

– Он может не понять, кем мы являемся, – призналась Урсула. – Я не хочу расспрашивать его, а если он еще не понял, не хочу рассказывать. Если бы он знал это – или уже знает, – то тоже подвергался бы риску.

Ирэн отнеслась к ее словам без насмешки. Они уже слышали от одной из поварих в Грандже, которая пришла к ним за овощами и фруктами, что неподалеку от Аберистуита поймали ведьму. Ирэн заметила тогда, как у матери под загаром побелела кожа и как она сцепила руки под фартуком. Салли, повариха, рассказывала эту историю, смакуя ужасные подробности, описывая, как ведьма была раздета, осмотрена дьяконами и местным священником и обвинена на пороге церкви. Ведьму, если она таковой являлась, выгнали из деревни в той только одежде, что была на ней.

– Она хотя бы осталась в живых, – горько сказала Урсула, когда Салли ушла с корзиной зелени.

– Почему бы ей не быть живой? – спросила Ирэн.

Урсула вытащила руки из-под фартука и взглянула на свои ладони – на них остались кровоподтеки от ее ногтей.

– Ирэн, я рассказывала тебе, что случилось с моей маман.

– Но это было не в Тенби, а в Корнуолле. И произошло шестнадцать лет назад!

Мать пристально смотрела на нее полным грусти взглядом:

– Этому нет конца.

– Чему?

– Преследованиям.

– Но с чего бы кому-то преследовать какую-то жалкую старуху в Аберистуите?

Урсула хмыкнула и потерла нос черной от сажи рукой.

– Наверное, избавила кого-то от простуды или бородавки. Или не избавила. Как бы там ни было, люди считают, что она знает что-то, чего не знают они, и это их пугает.

– Казалось бы, они должны быть благодарны женщинам, которые обладают познаниями.

– Такое редко встретишь. Мужчины особенно тщеславны.

– Даже если они не правы? – Ирэн рассмеялась. – Это глупо!

– Ирэн, не смейся. Мы должны быть разумными и позволять мужчинам считать, что они сильнее, умнее, мудрее, чем женщины.

– Ох, маман! Кому какое дело до того, что думают мужчины?

Урсула поднялась, намереваясь вернуться к работе. Взяв в руки перчатки, она сказала:

– Ирэн, мужчины принимают решения за женщин, нравится нам это или нет. Такой добрый мужчина, как Себастьен, – это благословение. Жестокий или безрассудный – проклятие. Такова жизнь.

– Это глупо. И несправедливо!

– С этим не поспоришь. Тем не менее все так и обстоит. Мужчинам необходимо верить, что они всем управляют.

– Тогда я надеюсь, что у меня тоже есть сила, как и у тебя.

Урсула пожала плечами, направляясь к двери:

– Ты можешь ее унаследовать. А может – и нет.

– А что, если нет?

– Тогда ведьм Оршьер больше не будет. Мы последние оставшиеся.

– Когда мы это узнаем? – настойчиво спросила Ирэн.

– Только Богиня знает ответ.

Ирэн было все равно, есть ли где-то еще ведьмы Оршьер, но ее интересовала сила. Она так же сильно хотела обладать ею, как стать леди.

* * *

На каждый большой или малый саббат, пока Себастьен был в отъезде, Ирэн вслед за Урсулой спускалась в погреб под домом. Они осторожно, чтоб не заскрипели петли, приподнимали наклоненную дверь и спускались в каморку без окон, где пахло мерзлой землей, овощами и сохнущими травами. Дорогу приходилось нащупывать в темноте: Урсула не зажигала свечу до тех пор, пока они не опускались на три ступеньки и не закрывали дверь у себя над головой. Там почти не было места, чтобы разогнуться.

Каждый ритуал начинался одинаково. Они покрывали головы длинными платками, брызгали соленой водой по кругу, ставили зажженную новую свечу на алтарь – трехногий табурет, найденный много лет назад в садовом сарае. Рядом со свечой Урсула ставила старинный кристалл на шероховатой гранитной подставке. Он оставался накрытым платком, пока она не была готова начать ритуал, и только потом одним взмахом руки раскрывала его. Ирэн не раз думала, что такой жест должен был бы сопровождаться вихрем музыки – как это делали в церкви в Тенби.

Девушка не могла сказать наверняка, был ли отблеск свечи причиной того, что обычно жесткое лицо Урсулы становилось мягче. Пряди ее волос, поблескивающих в темноте серебром, приподнимались, словно под действием легкого ветерка. По углам подвала, едва освещенные пламенем свечи, висели клочья тумана. Пол был таким темным, что казался невидимым. Урсула напевала хвалебные молитвы, посвященные Богине и празднованию саббата. Ирэн внимательно следила за происходящим, хотя ей приходилось обнимать себя руками за плечи, защищаясь от сырости, а в холодном воздухе от ее дыхания шел пар. Она должна была быть готова к моменту, когда наконец проснется ее сила. Она хотела запомнить каждую деталь церемонии, чтобы, когда придет ее время, как следует все повторить.

Урсула всегда заканчивала ритуал пересказом их истории, которую узнала от своей матери. Давным-давно она заставила Ирэн выучить ее, чтобы они могли напевать вместе:

В этот саббат – Мабон – мы чтим память наших праматерей: милой Нанетт, великой Урсулы, пророчицы Лилиан, леди Иветт, Маддалены из Милана, Ирины с востока и всех тех, чьи драгоценные имена были забыты. Мы клянемся передавать колдовское мастерство своим дочерям, пока не прервется наш род.

Когда эхо их голосов угасло, они немного постояли молча, и в заключение Урсула провела свой собственный ритуал. Она в мольбе распростерла сильные руки над кристаллом:

Урсула уже рассказывала дочери, как поздно стала заниматься колдовством, сколько лет прошло, прежде чем она поверила в это. Ирэн подозревала, что она могла бы пойти по ее пути, если бы не этот ритуал. Именно на эту просьбу кристалл отвечал всегда.

На крохотный жалкий подвал опускалось волшебство, делая воздух теплее, мерцая то там, то здесь на банках и склянках. В глубине старинного камня искоркой забрезжил свет, видимый только благодаря непроглядной тьме. Он вспыхнул и перерос в свет, какой бывает летними вечерами. А в самой его сердцевине, видимый как будто сквозь толстое волнистое стекло, был Себастьен. Это было чудо, и Ирэн всем сердцем желала научиться творить его.

Она склонилась над камнем, чтобы посмотреть на отца. Он спал, подтянув одеяло к гладко выбритому подбородку, его голова покоилась на подушке, а закрытые веки скрывали прекрасные серебристо-серые глаза. Он все еще был красив. Морщины на его лице были светлее и не так глубоки, как у матери. Если у него и была седина, то ее не было заметно в роскошных волосах. В дымке, окружавшей место, где он спал, на его чистом лице и закрытых веках мерцал звездный свет.

– Маман, ты знаешь, где он?

– Нет. – Урсула убрала руки и спрятала их в рукава. – Думаю, он отправился на север, вероятно в Шотландию. Он говорил, что хочет пойти туда, где его песни еще не слышали.

У Ирэн заныло в груди от желания и самой уехать прочь – куда угодно, лишь бы не оставаться в Тенби, в неприметном фермерском доме с его бесконечными хлопотами. Она думала о красивых платьях и изысканной еде, о доме с окнами, лестницами и слугами. Об Инире, прекрасном жеребце, которого забрала себе противная Блодвин, и готова была разрыдаться от тоски.

 

3

Себастьен смог вернуться в Грандж за день до семнадцатилетия дочери. Он шел, тяжело поднимаясь по дороге от железнодорожной станции в Тенби с арфой на одном плече и походным мешком на другом.

Урсула и Ирэн провели утро, нарезая картофель на клубни и внимательно следя, чтобы в каждом был глазок. Наскоро пообедав, они занялись посадкой, на коленях подготавливали вспаханные ряды и садили клубни в рыхлый грунт. Обе были в грязи от щиколоток до колен, с испачканными руками и черными от земли ногтями. Хотя на них были широкополые соломенные шляпы, Ирэн чувствовала, как шею над воротником выцветшего рабочего платья начинает припекать солнце, а в сапоги попала земля и натирала пальцы. Она пребывала в самом отвратительном расположении духа, как вдруг мать вскочила на ноги, прошептав:

– Он здесь!

Ирэн разогнула спину:

– Кто?

– Себастьен! – радостно воскликнула Урсула.

– Откуда ты знаешь? – спросила Ирэн, но мать уже бежала к воротам в каменной стене.

Как бы там ни было, спрашивать было глупо. Она подозревала, что Урсула часто ходила в подвал к кристаллу в одиночку, следя за передвижениями Себастьена, ища подсказки того, где он может находиться. Нередко она знала, что он придет, еще до того, как их слуха достигал звук его шагов.

Прежде чем последовать за матерью, Ирэн встала и соскребла самые большие комья грязи с сапог. У ее ног кудахтали три курицы, но, шикнув на них, она проскользнула в ворота. Урсула даже не потрудилась снять старенькую шляпу, которая слетела в слякоть на дороге. Она стояла, обвив руками Себастьена и пачкая его пальто садовой грязью.

Ирэн закрыла ворота, чтобы в них не проскочили куры, и на секунду застыла на месте, глядя на родителей. Ее всегда удивлял контраст между ними, но на этот раз он заронил ей в душу подозрения.

Себастьен не отличался высоким ростом, однако был строен, хорошо сложен и выглядел молодо даже в зрелом возрасте. На его лице не было ни морщинки, а роскошные светлые волосы ниспадали на плечи.

Урсула же была… Урсулой. У нее были широкие, мускулистые из-за пожизненного ручного труда плечи, кожа обветрилась и потемнела на солнце. Волосы ее все еще были густыми и кудрявыми, но с проседью, а темные глаза из-за работы на улице постоянно щурились. Руки, которые сейчас были переплетены с руками Себастьена, были с длинными сильными пальцами, распухшими суставами и ногтями, которые никогда не бывали чистыми.

Ирэн предполагала, что в молодости мать могла быть красива, но сейчас… Как такая женщина могла обнимать такого мужчину, как Себастьен? Это так она пользовалась своей силой? Возможно ли использовать магию в таких целях?

Ирэн опустила глаза на свои руки и испытала прилив паники. Они были более гладкие, чем у матери, суставы еще не начали утолщаться, но это были руки Урсулы – длинные пальцы, широкая ладонь, вены, которые уже намечались на запястьях. Она прижала ладони к щекам, задаваясь вопросом, не стала ли ее кожа темнеть и не вплелись ли в волосы первые предательские седые волоски.

– Ирэн! – позвал Себастьен и протянул ей свободную руку. – Ma fille!

Она сняла шляпу, как можно тщательнее стряхнув с волос налипшую садовую грязь, и направилась через дорогу к отцу. Однако сомнения не покидали ее.

В ту ночь, когда Урсула и Себастьен пошли спать, а в доме было темно и тихо, Ирэн поставила в подсвечник новую свечу и бросила в карман плаща коробку серных спичек. Она выскользнула за дверь бесшумно, как кошка, и направилась к подвалу. Медленно-медленно она приподняла наклонную дверь, чтобы не заскрипели петли. Только благополучно спустившись по ступенькам и закрыв дверь над головой, Ирэн чиркнула спичкой и зажгла свечу. Пламя замерцало в оплетенных паутиной углах, заставив тень на стене вздрагивать, как будто за ней наблюдал призрак.

Ирэн не раскрыла камень, а просто присела рядом с табуретом, на котором он стоял, и вытащила из-под табурета старинную книгу. Она положила гримуар на рабочий стол, в свете свечи сняла мешковину, которая защищала его, и открыла потемневшую от времени кожаную обложку.

Под строгим взглядом Урсулы она часами сидела, съежившись, за кухонным столом с гримуаром в руках. В книге не было особого порядка или какой-то структуры: она представляла собой обычный сборник рецептов заговоров, лекарственных трав, зелья и заклинаний. Она перечитывала каждую страницу много раз и теперь помнила название заклинания, которое искала, потому что его было чертовски трудно перевести:

Приворотное зелье для привлечения нерасположенного возлюбленного

А еще она помнила его, потому что это был единственный рецепт, который Урсула захотела, чтобы она пропустила. Мать вырвала книгу у Ирэн из рук, прежде чем она коснулась страницы, и на вопрос «почему?» ответила:

– Возможно, это самое опасное заклинание во всем гримуаре.

– Но почему? Это всего лишь любовное зелье, разве нет?

– Ирэн, любовь – самое опасное чувство. Когда его навязывают – когда используют его как оружие! – могут произойти ужасные вещи. Зельем или заклинанием настоящую любовь не создашь.

– Можно я хотя бы прочитаю? Можно посмотреть, как…

– Non! Absolument pas. – Когда Урсула перешла на французский, ее голос стал жестче. – Дочка, ты играешь с вещами, в которых не разбираешься.

– Все-таки я не понимаю…

Урсула напугала дочь, отбросив ее руку и с шумом, без привычной бережности к хрупким страницам, захлопнув книгу.

– Не спорь!

Урсула контролировала каждое занятие с гримуаром и позаботилась о том, чтобы он никогда не был открыт на запретной странице. Теперь Ирэн задалась вопросом: а что, если причина была в этом? Возможно, Урсула солгала ей. Возможно, ее мать наложила заклинание на отца, связав его с собой не через любовь, а при помощи магии.

Если это было правдой, то являлось наглядным доказательством невероятной силы, и Ирэн хотела иметь такую силу сама.

В колеблющемся свете свечи она нашла страницу и склонилась над ней, чтобы расшифровать размытый почерк. Прочитать текст было почти невозможно. Она смогла разобрать необходимые травы: мать-и-мачеха, любисток, манжетка, коровяк, омела. Пояснения не имели для Ирэн никакого смысла: беспорядочный набор старинных слов, которые было слишком трудно разглядеть в темноте. Ей нужно было больше света. И словарь.

Она подняла руки со страницы и повернула ладонями к себе. На них была въевшаяся пыль, черная и липкая, копившаяся десятилетиями. При взгляде на нее у Ирэн внутри заныли первые проблески силы. Она прижала ладонь к животу, удивляясь новому ощущению, и в тот же момент она испытала глубокую, до мозга костей уверенность, что ее мать никогда не пользовалась заклинанием на этой странице. Кто-то им воспользовался, иначе Урсула не была бы уверена в его опасности, но не она сама.

Ирэн аккуратно закрыла книгу и снова спрятала в мешковину. Она сунула ее под табурет, потушила свечу и на ощупь пробралась назад к ступенькам. Выбравшись из подвала и снова оказавшись в безопасности в своей комнате, она стащила с себя одежду и дрожащими от радостного волнения руками натянула ночную рубашку. Было уже далеко за полночь, но она лежала на постели без сна, свернувшись калачиком из-за боли в животе и задаваясь вопросом, когда же проявится остальная сила.

«Никогда еще за долгую историю ведьм рода Оршьер, – подумала она, – девочка не хотела так сильно стать ведьмой». Настоящей ведьмой, как великая Урсула или пророчица Лилиан. Могущественной ведьмой, которая могла бы подчинять людей своей воле. Искусной ведьмой, которая смогла бы подняться над своим низким происхождением и стать леди.

Она обхватила колени, наслаждаясь своей болью. Она приближалась. Ирэн чувствовала ее. Сила приближалась.

И она не могла ее дождаться.

 

4

– Тебе следует с уважением относиться к маман, – сказал Себастьен. – Она едва не погибла, спасая тебя.

– Ох, папá, я уже тысячу раз слышала эту историю! Прошу, не надо снова ее рассказывать.

– Тогда не заставляй меня ее вспоминать.

Ирэн скривилась и оттолкнула миску с рагу из баранины. Аппетита как не бывало. Она терпеть не могла выслушивать замечания от отца. Он был единственным человеком в мире, чье мнение для нее имело значение.

– Сходила бы ты за ней и извинилась.

Просить извинения Ирэн тоже терпеть не могла. Все это казалось ей несправедливым – по крайней мере, сегодня.

– Я всего лишь сказала, что хотела бы, чтобы сегодня у нас было что-то получше, чем рагу из баранины.

– Тогда, может, самой и стоило приготовить?

– Сегодня мой день рождения!

– Да. Семнадцать. Уже не ребенок.

– Ты принимаешь ее сторону, да? Ты всегда так делаешь!

Какое-то время Себастьен молчал, кроша изящными пальцами ломоть черного хлеба и глядя в камин, где, смягчая серость дома и его старой меблировки, танцевали желтые язычки пламени. Когда он снова заговорил, его голос подрагивал от горечи:

– Это не вопрос принятия чьей-то стороны, понимаешь, – сказал он по-французски, как делал всегда, когда они оставались наедине. – Мать была предана тебе еще до твоего рождения. И почти со всем справлялась в одиночку. Меня едва ли можно назвать твоим отцом…

Ирэн сделала вдох, чтобы возразить, но он приложил палец к губам, и ей пришлось промолчать.

– Хороший отец все время был бы рядом. Подарил бы тебе собственную арфу, чтобы ты училась играть. Позаботился бы о том, чтобы твоим мужем стал хороший, трудолюбивый, честный человек – лучше, чем он сам когда-либо был.

– Папá! Какой муж?

– Ты уже в подходящем возрасте. Это может произойти в любое время.

– Я не знаю никого, за кого хотела бы выйти замуж.

– Это прекрасная деревня. Я видел здесь не одного молодого человека, занимающегося торговлей или вспахивающего свое поле.

– В Тенбери? Я бы ни за что не вышла замуж за кого-то из этих мужланов!

Себастьен поднял на нее взгляд. В свете огня его серебристые глаза были похожи на старинное олово.

– За кого же ты собираешься выйти замуж, дочка?

Ирэн не хотела отвечать, но слова вырвались из нее с силой вулканической лавы:

– Я выйду замуж за лорда. Я собираюсь стать леди.

Когда девушка произносила эти слова, в животе, как бы подтверждая ее собственное предсказание, снова появилась боль.

Себастьен не стал смеяться, хотя они оба знали, что Ирэн сказала нечто из ряда вон выходящее. Он помолчал еще какое-то время и наконец сказал:

– Если только не забудешь свою маман и то, чем ей обязана.

Ирэн подумала о том, как некстати была бы ее мать в богатом доме.

– Она предпочитает моему обществу животных, папá. Думаю, тебе это известно.

– Ты ошибаешься, ma fille.

– Откуда тебе знать? Тебя здесь никогда нет! Ты ничего не знаешь о моей жизни!

Себастьен окинул ее долгим печальным взглядом и даже не попытался возразить. На столе между ними лежали подарки на день рождения: подержанная книга о травах от матери и пара кружевных перчаток от отца – красивые вещи, которые Ирэн никогда бы не смогла носить на ферме.

Она посмотрела на них и скрипнула зубами от досады.

* * *

На следующее утро Себастьен ушел с арфой через плечо и походным мешком на спине. На повороте он приподнял шляпу в знак прощания, его длинные волосы развевались на ветру и сверкали золотом на солнце. Ирэн и Урсула смотрели, как он уходит: Ирэн, сцепив руки, а Урсула, повязывая фартук из грубого полотна.

Когда он ушел, мать сказала:

– Думаю, лучше поскорее снова заняться картошкой.

Ирэн вздрогнула от отвращения. Она устала и сгорала от нетерпения. Она почти не спала этой ночью, ворочаясь из стороны в сторону на постели, глядя в окно на полную луну, которая словно призывала ее и заставляла сердце гореть желанием.

В полночь она поднялась с постели и опустилась на колени у окна, глядя на каменную стену вокруг сада, которая в лунном свете казалась сделанной из позолоченного серебра. Вдали в окружении звезд возвышался Грандж – внушительный, элегантный и отчужденный, как любой замок. Он символизировал все, о чем Ирэн мечтала, и, пока она в тоске глядела на него, в животе снова отозвалась боль. Она усиливалась, как будто в теле рождалась сила. Ирэн чувствовала зов кристалла из сырого и темного подвала.

Ощущала ли это Урсула? Или она настолько погрязла в бесконечной работе, в чистке стойл и чрезмерной заботе о животных, что магия покинула ее?

Ирэн вернулась в постель, но продолжала лежать, не смыкая глаз, тревожась о том, что тяжелая работа на ферме разрушит и ее растущую силу.

Теперь, когда она вспоминала обо всем этом в ярком утреннем свете, боль в животе поднялась до груди, и Ирэн не смогла сдержаться, чтобы не прижать руки к сердцу.

– Ты заболела? – спросила мать.

– Месячные, – простонала Ирэн.

Это было неправдой, хотя ощущения во многом схожи. Это была магия. Она обрушивалась на нее, как река, угрожающая, что выйдет из берегов.

– У тебя жар?

Урсула протянула руку, чтобы проверить ее лоб.

Ирэн, содрогнувшись от отвращения, отстранилась от руки с черными ногтями и мозолистыми ладонями. Урсула тут же отдернула ее.

– Что уже не так? – требовательно спросила она.

– У тебя рука грязная.

– Выходит, ты слишком хороша и чиста, чтобы тебя касалась мать?

– Я не это имела в виду…

– Да нет, это. Разумеется, это. Смысл предельно ясен.

Глаза Урсулы блеснули. Ирэн никогда раньше не видела, чтобы мать проливала слезы.

– Ты думаешь, что если тебе семнадцать и ты красива, как летнее небо, то ты никогда не станешь бесцветной и седой, как я сейчас. Ты думаешь…

– Я думаю, – выпалила Ирэн, – что ты могла бы что-то с этим сделать, если бы попробовала! Что толку от твоей силы, твоего колдовства, если ты зарываешь их на скотном дворе?

– Chut… – прошипела Урсула, переходя на другой язык. На этот раз она успела зажать ладонью рот дочери до того, как Ирэн удалось уклониться.

– Если тебе непременно нужно поговорить о колдовстве там, где тебя могут услышать, хотя бы не говори по-английски!

Проявив бунтарство, на которое никогда бы не осмелилась прежде, Ирэн рывком высвободилась и, свирепо глядя на мать, демонстративно плюнула в грязь у ее ног.

В глазах Урсулы вспыхнул темный огонь. Она занесла руку и с такой силой влепила Ирэн пощечину, что звук удара напомнил опустившийся молот кузнеца. Она была сильной, как мужчина, благодаря годам бесконечной работы.

Ирэн, почти ослепшая от боли и прилива магии в крови, прикрыла горящую щеку рукой и закричала:

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Ты мне противна!

В тот же миг огонь в глазах матери погас, утонув в слезах. Они наполнили их до краев и потекли по щекам. Ирэн затаила дыхание. Урсула, не сняв фартук из грубого полотна, бросилась к выходу из сада. Прежде чем Ирэн смогла собраться с мыслями, она уже вышла за ворота.

Девушка осталась на дороге, дрожа от потрясения и злости. Что происходит? Она напоминала себе кипящий котелок. Когда Урсула так и не вернулась, чтобы извиниться, Ирэн, которая больше не могла этого выносить, подобрала юбки и бросилась в лес в поисках уединения и утешения среди деревьев.

* * *

Лес, который окружал Грандж, был старым, там росли тис, вяз и рябина. Земля здесь была мягкой из-за палой листвы, а посреди массивных корней росли огромные грибы. Ирэн бежала, пока пламя ее гнева не угасло, а затем перешла на шаг. Очутившись у какого-то безвестного ручья, петлявшего через леса к реке Ритек, она опустилась на колени и склонилась над водой, чтобы умыть разгоряченное лицо.

Взглянув на себя, Ирэн охнула от ужаса. Даже в дрожащем зеркале ручья на ее левой щеке ясно виднелся след руки Урсулы. Она смотрела на свое отражение, пока гнев не вспыхнул с новой силой. Что она сделала, чтобы заслужить такое? Она сказала правду! Ее мать растратила свою жизнь, растратила свой дар! Возможно, она была не такой сильной ведьмой, как ее тезка, но силы у нее было достаточно. Она могла предсказывать будущее, а это, как известно Ирэн, многим в их роду было не под силу. Она могла приготовить снадобье, которое облегчало беременность у кобылы или мастит у коровы. Иногда, когда суп оказывался пересоленным или тесто на хлеб не поднималось, она могла, щелкнув пальцами, пробормотав пару слов, исправить недостаток.

Когда Ирэн просила научить ее этим заклинаниям, Урсула неизменно отвечала:

– Подожди. Подожди, пока не придет твоя сила.

И вот теперь – Ирэн была уверена в этом – сила пришла. Она чувствовала ее в животе и в крови, в пульсирующем желании, гудящем в груди, но делать снадобья Ирэн больше не хотелось. Она не станет тратить свою силу на копание картофеля и выгребание навоза. Должен быть какой-то способ. Она бы попросила о нем Богиню.

Она опустилась на лесную подстилку, не обращая внимания на листья и землю, которые пачкали ее юбку. Все равно у нее были только рабочие платья, и они никогда не бывали чистыми. Она обхватила колени руками, положила на них голову и глубоко задумалась. Ей было семнадцать, она была стройной, с яркими глазами и гладкой кожей. Она никогда не будет красивее, чем в этот момент. Нельзя было терять время.

Урсула бы ей не помогла. Ирэн подозревала, что мать завидовала ей, потому что она хороша, молода, у нее вся жизнь впереди, а ее уже подходила к концу.

Шум на другой стороне испугал Ирэн и заставил ее вскинуть голову.

Рябина, согнутая чуть ли не пополам годами и тяжестью растопыренных ветвей, склонилась к ручью. На ее ствол, выглядывая из-за дрожащей листвяной завесы, уселась великолепная лиса, самая рыжая из всех, что Ирэн когда-либо видела, с белоснежной грудью и острой черной мордочкой. Ее раскосые желтые глаза просвечивали сквозь лесной полумрак, а острые ушки повернулись к Ирэн, как будто лиса ждала, что она что-то сделает, что-то скажет.

Или о чем-то подумает.

Внезапно мысленным взглядом Ирэн увидела рецепт – так же ясно, как если бы гримуар был открыт перед ней, – и вспомнила, с чего он начинался:

Возьмите три листа и два цветка мать-и-мачехи, а также дюйм корня, добавьте три дюйма хорошо высушенного корня любистка, цветы манжетки, три колоска коровяка и толченую веточку омелы.

Но на ком она испробует это зелье?

Лиса тявкнула, издав один-единственный короткий и резкий звук.

Ирэн, сама того не ожидая, рассмеялась.

– Что? – спросила она.

Лиса открыла пасть, показывая белые зубы, и высунула язык, словно смеясь над ней.

Чувство осознания вызвало дрожь в руках Ирэн и запульсировало в висках. Ее смех оборвался. Она встала, повернувшись к животному лицом. Лиса спрыгнула со ствола. Ее гибкое тельце сновало между ветвями так же легко, как поток воды, а хвост выгнулся дугой, словно черно-рыжий шлейф. Она уставилась на девушку немигающим взглядом.

– Ты здесь ради меня? – прошептала Ирэн.

Снова лисья пасть дрогнула в усмешке, и она дважды махнула хвостом, прежде чем прыгнула через ручей легко, как будто могла летать. Ирэн стояла неподвижно, а лиса подступила к ней на тоненьких черных лапках, миниатюрных, как у танцовщицы. Лиса, точнее, лис, как увидела Ирэн, прижался холодным черным носом к тыльной стороне ее руки, а когда она повернула руку, уткнулся носом ей в ладонь.

Это прикосновение заставило Ирэн затрепетать, хотя прикосновение множества других животных вызывало у нее отвращение. Но с этим лисом все было иначе. И дело не только в том, что он был красив и грациозен. Это было нечто большее, гораздо большее. Ее душа знала его. В его присутствии ее сила разгорелась.

Лис, не сводя с нее глаз, отступил назад, крутнулся, перепрыгнул через ручей и исчез в лесу на противоположной стороне. Последним, что она увидела, пока он окончательно не исчез в лесном полумраке, был пышный черно-рыжий хвост.

Ирэн поднесла ладонь к носу и вдохнула теплый лисий запах. Она знала, кем он был и что все это значило.

У ее матери был Арамис. У бабушки, как рассказывала ей Урсула, – уродливый серый кот. А у нее – теперь, конечно же, она была ведьмой, полностью владеющей своей силой! – было потрясающее хитрое существо. У нее был лис. И она снова увидит его.

Ирэн наклонилась к ручью, чтобы заглянуть в воду. Пламенеющий след материнской ладони исчез со щеки. Она поправила волосы и стряхнула листья и землю с платья. Вытряхивая подол, Урсула уловила огненную вспышку в зарослях ежевики неподалеку. А ведь она едва не упустила ее!

Девушка наклонилась и потянула за ветку, а когда выпрямилась, то увидела, что лис оставил ей крошечный кусочек своего меха – примерно дюжину черно-рыжих волосков, длинных, грубых и спутанных. Ирэн накрутила их на палец и спрятала в лиф, поближе к сердцу. Бросив тоскливый взгляд на лес, в котором исчез лис, она направилась к дому.

И поклялась себе, что не станет сажать картофель в этот день. И в любой другой – тоже.

 

5

Ирэн перестала работать на ферме и выполнять работу по дому. Она вообще прекратила хоть что-то делать. Первые несколько дней мать держалась от нее в стороне, не обращаясь с просьбами, ни слова не говоря о том, какими домашними делами заняться. Ирэн же думала, что она, в конце концов, могла бы попросить прощения.

Но этого не произошло. Они не разговаривали три дня, в течение которых Урсула безропотно выполняла домашние обязанности Ирэн в придачу к своим. Животные требовали ухода, овощи – посадки и уборки. Это было чересчур, но сложная ситуация вынуждала принимать трудные решения.

Урсула, по своему обыкновению, заходила в дом вечером и готовила ужин. По его окончании Ирэн относила тарелки и котелок в раковину, но, залив их водой, оставляла как есть.

На четвертый день Урсула подала на завтрак сидр и хлеб с маслом, но за стол не села. Она остановилась напротив Ирэн и, упершись руками в бока, спросила:

– Дочка, ты собираешься когда-нибудь снова взяться за работу?

Ирэн почувствовала себя в невыгодном положении – говорить с матерью сидя. Прежде чем ответить, она отодвинула стул и встала.

– Нет, маман.

– Ты мне скажешь почему?

Ирэн вытянула руки, которые стали мягче и нежнее с тех пор, как она перестала вскапывать сад и драить котлы.

– У леди не может быть рабочих рук.

– Во имя Богини, Ирэн, как ты собираешься стать леди?

– Пока не знаю.

Глаза Урсулы сузились.

– Ты небось ожидаешь, что я буду прислуживать тебе? Выполнять за тебя домашнюю работу, убирать в твоей комнате, готовить еду?

Ирэн пожала плечами:

– Я ничего не ожидаю. Это будет твой личный выбор.

– Ирэн, ты уже не ребенок!

– Именно так сказал отец.

– Он был прав.

Было нелегко говорить с матерью подобным образом, но Ирэн так решила. У нее были самые серьезные намерения. Она сжала зубы, ожесточилась и держалась твердо.

– Значит, ты мне больше не дочь? – спросила Урсула.

Ответ сорвался с губ Ирэн без раздумий:

– Я дочь всего нашего рода, маман. Матерей, бабушек и прабабушек, которые жили раньше. По сути, возможно, я стану последней.

С горечью в голосе Урсула произнесла:

– Возможно, так было бы лучше.

– Ты так считаешь?

– В этот момент – да, – устало ответила мать.

– Маман, я не могу жить твоей жизнью!

– Не можешь, я вижу это.

– Ты считаешь, что я эгоистична?

– Да, поразительно эгоистична. Но, полагаю, дитя, зачатое эгоистично, обречено быть эгоистичным.

– Я не несу ответственность за свое зачатие.

Урсула взяла со стола чашку сидра и отвернулась, чтобы выпить его у раковины. Потом сказала, глядя на летний день за окном:

– Так и есть, Ирэн. Ты не несешь ответственность за свое зачатие. Тем не менее ты обязана мне, как и своему отцу, жизнью.

Без тени иронии Ирэн ответила:

– И я тебе благодарна. А теперь, прошу, дай мне ее прожить.

* * *

Урсула продолжала работать на ферме, но больше не накрывала на стол к завтраку и ужину. Ирэн поневоле восхищалась компромиссом, на который пошла мать, но совершенно не чувствовала угрызений совести. В этом вопросе у нее было не больше выбора, чем у Урсулы. Когда она была голодна, что случалось нечасто, то отрезала себе кусочек хлеба или накладывала холодное рагу из котла. Когда Урсула заходила в дом после долгого рабочего дня, Ирэн отправлялась в свою комнату и закрывала дверь, чтобы не смотреть, как мать ест холодное мясо и сырые овощи, принесенные с огорода.

Неделю спустя Урсула нарушила установившееся молчание.

– Могу я хотя бы, – начала она, – попросить тебя сходить в Тенби? Нам нужны мука и соль. По пути ты могла бы занести в Грандж корзину яиц и сказать там, что нам нужен корм для кур.

Ирэн кивнула, стараясь скрыть всплеск энтузиазма, который вызвал у нее этот план. Она дважды перечитала от корки до корки книгу о лекарственных растениях, подлатала одежду, которая нуждалась в починке, и расчесывала свои длинные волосы до тех пор, пока кожу головы не начинало печь. Она не собиралась работать – по крайней мере, делать что-то, что повредило бы ее рукам. Но праздность была ей непривычна и, как она обнаружила, не приносила удовольствия.

– Я сделаю это, маман, – ответила она. – Только надену шляпу.

Ирэн надела кружевные перчатки, подаренные Себастьеном, хотя они и не сочетались с платьем, и довольно приличную шляпу, которую приберегала для церкви: Урсула настаивала, чтобы они посещали службу приличия ради. Потом вытерла пыль со своих лучших туфель и отрезала пару ниточек, торчащих из швов. Она выглядела леди настолько, насколько это было возможно в тот момент. Под корсетом в лифе было спрятано колечко из лисьей шерсти, перевязанное ниткой.

Она взяла у матери корзину яиц, небольшой кошелек с деньгами и в своем слегка несочетаемом наряде пошла по дороге под жарким летним солнцем.

Посыпанная гравием тропинка, ведущая к кухонной двери Гранджа, шла мимо поросшего травой загона, где держали жеребенка Арамиса. Инира там не было, но, когда Ирэн подошла, в конюшне как раз поднялся шум. Она не стала обращать на него внимания и, поднявшись по ступенькам, решительно постучала в кухонную дверь. Повариха Салли приветствовала ее улыбкой и предложила чашку чаю. Ирэн, сославшись на спешку, отказалась и, проигнорировав удивленный взгляд, который Салли бросила на ее кружевные перчатки, когда девушка протянула корзину, отправилась назад.

Шум в конюшне усилился: слышалось громкое ржание, стук копыт по дереву и женский пронзительный крик – то ли от гнева, то ли от боли. Невольно поддавшись любопытству, Ирэн повернула в ту сторону и, подойдя, заглянула в открытую дверь.

Том Батлер, краснолицый и вспотевший, тянул длинную корду и ругался себе под нос на свободном, но едва различимом валлийском. Корда была пристегнута к привязи Инира. Крупный жеребец попеременно то вздымался на дыбы, то бил задними ногами. Сбоку от него стояла Блодвин Хьюз с хлыстом в руке. Как раз когда Ирэн заглянула внутрь, она с силой опустила его на круп серого в яблоках коня, выкрикивая проклятия.

Ирэн происходящее не касалось, хотя ее мать такое обхождение с детенышем Арамиса привело бы в негодование. Она уже собиралась уйти, как жеребец ее заметил. Серебристые яблоки у него на шее и боках заливал пот. Он дрожал с головы до ног, но отбиваться перестал, только закинул голову и так пристально посмотрел на Ирэн своими темными глазами, что она вздрогнула.

Спазмы в животе уже становились привычными. Она прижала руку к груди и нащупала спрятанный там талисман из лисьей шерсти. Инир издал долгий и шумный вздох, ноздри его затрепетали. Они глядели друг на друга не отрываясь, и на какое-то мгновение наступила оглушительная тишина.

Том и Блодвин повернулись, чтобы увидеть, что же привлекло внимание жеребенка.

– Что это ты делаешь? – требовательно спросила Блодвин.

Ирэн с удовлетворением отметила, что голос Блодвин был таким же плотным и грубым, как и ее тело, хотя и отличался истинно аристократическим акцентом. Она ответила высокомерно, как только смогла:

– Я что делаю? Это вы бьете двухлетнего жеребца хлыстом.

Том ослабил корду и стоял, тяжело дыша.

– Ирэн, – начал он, – не стоит говорить так с мисс Блодвин…

Осмелев от того, как чудесным образом удалось привлечь внимание Инира, Ирэн приподняла подбородок:

– Мисс Блодвин стоит прекратить бить жеребца хлыстом.

На этом можно было остановиться. Но Ирэн, хотя и знала о лошадях немного, понимала, что нужно воспользоваться подвернувшейся возможностью.

Пока Блодвин стояла, раскрыв рот, Ирэн спокойной, уверенной походкой подошла к коню. Он был почти таким же высоким, как Арамис, – головой она доставала ему только до холки. Когда Ирэн приблизилась, Инир уронил голову и уткнулся носом в ее одетую в перчатку руку.

– Вот видите, – сказала девушка, бросая на Блодвин лукавый взгляд из-под ресниц. И с удовольствием отметила, что ее собственные ресницы в два раза гуще. – Вот так нужно вести себя с чутким животным.

– Чутким! – вспыхнула Блодвин.

При звуке ее голоса Инир отступил назад, тряся головой и закатывая глаза, ударился коленями о дверцу стойла и снова начал дрожать.

Ирэн не была наездницей, но в этот момент Инир не был конем. Он был чем-то гораздо бóльшим.

Она повернулась к объездчику и протянула руку в кружевной перчатке. Том, избегая смотреть на хозяйку, без сопротивления отдал ей корду. Не глядя на Блодвин, слушая только себя, Ирэн повела жеребенка из конюшни к воротам загона. Они вышли бок о бок и какое-то время прогуливались вдоль линии ограждения. Мягкие туфли Ирэн утопали в траве. Инир шел рядом, осторожно ставя широкие копыта возле ее ног. Дрожь жеребца, как только он вышел из конюшни, почти прошла. Ирэн положила руку ему на шею, не заботясь о том, что перчатка испачкается. Только когда Инир начал успокаиваться, она уговорила его опустить голову, чтобы можно было отстегнуть корду. Потом, отступив в сторону, смотрела, как он бегает по загону круг за кругом, грациозно кивая в ее сторону.

Покидая загон, Ирэн озаботилась тем, чтобы закрыть ворота. Блодвин стояла в дверях конюшни, щелкая хлыстом и раздраженно глядя на нее.

– Да как ты смеешь! – рявкнула она. – Я расскажу об этом папеньке, даю слово!

– Ясно, что с шайрским жеребцом вам не совладать, – сказала Ирэн. Сама она никогда не пробовала этого сделать, но не собиралась делиться своим секретом с Блодвин. – Об этом вы ему скажете? Быть может, ваш папенька смог бы найти для вас пони? Кого-то, с кем бы вы справились, с более мягким нравом.

Она ушла не оглядываясь, но слышала, как Блодвин, брызжа слюной, что-то возмущенно говорит Тому. Она торопилась убраться прочь. Ирэн сама до конца не понимала, что только что произошло, но лицезреть то, как щеки Блодвин полыхают от стыда, доставило ей невероятное удовольствие. Выйдя на дорогу, она заметила, как в лесном полумраке сверкнул черно-рыжий хвост, и, улыбаясь, бросила взгляд в ту сторону. Он был там, помогая действовать ее магии, подпитывая ее силу. Он следовал за Ирэн, то прячась, то снова выныривая из-за деревьев, пока ей не пришлось повернуть на дорогу, ведущую в Тенби.

 

6

В должный час снова наступил Мабон, и к этому времени руки Ирэн стали даже нежнее и чище, чем отцовские. Кожа у нее вновь приобрела детскую бледность, а волосы благодаря частому расчесыванию превратились в гриву черных кудрей. Летом она ела так мало, что ее талия была тонкой, как никогда.

Урсула тоже исхудала, но в ее случае привлекательности это не прибавило. На ее шее и руках выступали жилы, а щеки впали. Раз или два Ирэн ощутила неприятный укол сочувствия к матери, но устояла против него.

За час до полуночи они спустились в подвал – единственное, что они теперь делали вместе со дня рождения Ирэн. Урсула разложила травы, а Ирэн окропила все соленой водой. Урсула зажгла свечу и раскрыла камень.

Празднование прошло как обычно, за исключением того, что, пока Урсула напевала молитвы, живот Ирэн скрутило от боли. В конце, когда Урсула простерла руки над камнем и произнесла особую молитву, Ирэн стояла рядом с ней, склонившись над кристаллом, чтобы лучше видеть. Появился Себастьен, наполовину окутанный облаком дыма. У него на коленях лежала арфа, а вокруг собрались люди.

– Он играет, – вздохнула Урсула. – Хотела бы я это услышать.

Белые руки Ирэн взмыли вверх словно по собственной воле и мягко оттолкнули обветренные руки Урсулы. Она не собиралась этого делать, а когда простерла руки над кристаллом, как это сделала мать, боль распространилась по всему телу и обострилась так, что все внутри болело и горело. Ирэн закрыла глаза, чувствуя, как вместе с кровью по ней растекается жар, как он исходит от костей, от кончиков пальцев.

Когда послышалась мелодия – тонкие, призрачные отзвуки музыки, которую, должно быть, играл Себастьен, – Урсула охнула и пошатнулась, отчего платок соскользнул у нее с головы и упал на холодный пол.

Открыв глаза, Ирэн увидела полусогнутую мать. Руки ее все еще были вытянуты, как будто она забыла опустить их, рот приоткрыт от удивления. Обе прислушивались, напрягая слух, чтобы расслышать нить мелодии. Когда она закончилась и Ирэн убрала руки, изображение в кристалле на мгновение замерцало, словно кто-то коснулся пальцем зеркальной водной глади, и исчезло.

Урсула подняла глаза с припухшими веками на дочь.

– Твоя сила, – хриплым голосом произнесла она.

Ирэн стояла выпрямившись. Ее тело было охвачено пламенем силы.

– Да!

– С каких пор?

– С моего дня рождения.

– Ты мне не говорила.

– Нет.

– Но почему?

– Мне казалось, ты не будешь этому рада, маман.

– Не буду рада?! Часть моего долга, часть смысла моего существования – передать колдовское мастерство! Я думала, может…

– Может, я не унаследовала его, – перебила ее Ирэн и усмехнулась. – Но это не так. Я думаю, мое время пришло.

С чувством, которое Ирэн поначалу неверно истолковала как смирение, Урсула произнесла:

– Похоже на то.

Она отошла от кристалла и нагнулась, чтобы поднять оброненный платок. Снова надев его на голову, она кивнула в сторону камня:

– Выясним это?

* * *

Когда они поднялись из подвала, ночь уже прошла. На востоке начали исчезать звезды, ветер нес с собой осенний холодок. Они уже стояли на пороге, когда Ирэн заметила желтые лисьи глаза, неотрывно следящие за ней с опушки леса на другой стороне дороги, и попыталась осторожно привлечь внимание Урсулы.

– Что там?

Ирэн не ответила, просто ткнула пальцем.

– Что это?

– Лис. Великолепный черно-рыжий лис.

Урсула медленно и тяжело вздохнула:

– Итак, ты обрела и духа-покровителя.

– Да.

Когда мать сжала ее плечо грубой рукой, Ирэн не отстранилась и не запротестовала. Это был жест уважения, потому что заклинание пришло к ней и она произнесла его, – хотя обе не были уверены в том, что оно значит. Урсула, склонившись к уху дочери, негромко заговорила. При звуках ее речи лис навострил уши.

– Ты будешь сильнее, чем я, дочка. Будь осторожна с колдовством.

– Я собираюсь заниматься им.

– Я знаю. Но помни то, чему меня научила мать: если ты занимаешься колдовством, ты заплатишь за это свою цену.

– Оно будет того стоить.

– Во имя Богини, надеюсь на это.

На этом они расстались. Урсула вернулась к работе, а Ирэн – к праздности. Она задержалась в кухне, наливая чашку чая, которую унесла в свою комнату. Там она поставила ее на расшатанную тумбочку, которая служила прикроватным столиком, взяла гребешок и уселась на край узкой кровати. Расчесываясь, она обдумывала слова заклинания, которые тогда пришли ей в голову. По сути, прошли через нее. Она задалась вопросом, был ли такой опыт у других ведьм или ее случай уникален.

Стоявшая рядом с ней тогда Урсула увидела в кристалле вспышку света – только зарождающуюся, но она, без сомнения, была там. Шепотом она напомнила дочери: «Трижды по три раза», и Ирэн повторила заклинание, считая на пальцах количество повторений. Она подумала, что темный подвал – плохое место для храма. Однажды она создаст храм лучше, и ритуалы, которые она станет проводить, будут отличаться величием и церемонностью, которых заслуживают.

А пока она могла только спрашивать себя, каким образом воплотится в жизнь ее заклинание.

Ирэн была уверена, что так и случится, она знала это. И хотя она переложила на мать всю бесконечную работу на ферме, но не чувствовала вины за это. Она сражалась на войне, и война эта велась за ее жизнь. И, как на любой войне, жертвы были неизбежны.

Она услышала стук садовых ворот и, покинув спальню, подошла к кухонному окну. Урсула уходила по дороге, ведущей в Грандж. Седые волосы беспорядочно торчали из-под ее соломенной шляпы, в руках была корзина с тыквами и картофелем. Ирэн наблюдала за матерью, отметив обтрепанный подол ее платья, жесткий от садовой грязи фартук из грубой ткани, медленную походку в тяжелых сапогах.

Секунду спустя она поняла, что именно этого момента ждала так долго. Если Урсула отправлялась со своими продуктами в Грандж, ее не будет по меньшей мере два часа. Салли всегда угощала ее чашкой чая и парой штук печенья в обмен на приятную болтовню. У Ирэн было время, чтобы спуститься в подвал, изучить рецепт и собрать ингредиенты.

Выходя через дверь, она схватила фартук, чтобы не испачкать свое лучшее платье, толкнула наклонную дверь и помчалась по ступенькам вниз. Она решила, что быстрее будет вынести гримуар в кухню, где был хороший свет, и написать перевод старофранцузского текста. Разумеется, теперь Урсула не станет возражать. Ирэн доказала, на что способна. Это было ее право.

Поскольку она и раньше расшифровывала записи, ей потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы переписать рецепт на современном французском языке:

Возьмите три листа и два цветка мать-и-мачехи, а также дюйм корня, добавьте три дюйма хорошо высушенного корня любистка, цветы манжетки, три колоска коровяка и толченую веточку омелы. Перемешайте с кипяченой охлажденной водой и оставьте на алтаре, пока не взойдет утренняя звезда.

Ирэн оставила гримуар на столе и побежала в кладовку посмотреть, какие травы там имелись. Она нашла все необходимое, кроме омелы, но видела большое туманно-зеленое облако этого растения, висящее на изгибе вяза с раздвоенным стволом. Она схватила шляпу, самый острый нож, какой нашла в кухонном ящике, и поспешила из дома.

Она подумала, что лис может показаться, чтобы помочь ей с выполнением этого дела, но его нигде не было видно. Это было неважно, Ирэн знала, где висит омела. Это было всего в пяти минутах ходьбы в глубине леса, а на то, чтобы срезать пару толстых стеблей, потребовалось несколько мгновений. Ирэн собрала их в фартук и вернулась в кухню. Не прошло и четверти часа. Еще в течение часа она нарезала, толкла, отмеряла и наконец поставила смесь завариваться в склянке из темного стекла. Закупорив склянку пробкой, Ирэн отнесла ее в подвал на алтарь и, прежде чем оставить там, на мгновение прижала пальцы к стеклу. Казалось, под кончиками пальцев оно завибрировало, словно в жидкости было что-то живое. Она прошептала последние строки своего заклинания:

Склянка задрожала с такой силой, что запрыгала по деревянной поверхности.

Ирэн довольно улыбнулась и вернулась в кухню за гримуаром. И тут в дверях появилась Урсула с уже опустевшей корзиной в руке. Она уставилась на книгу в руках дочери.

– Что это ты с ней делаешь?

Ирэн растерялась. Правда уже готова была сорваться с ее губ, как вдруг в голову пришла безопасная ложь. Она опустила глаза на запачканные чернилами руки.

– Я… я хотела поработать над переводом. Страницы блекнут так быстро.

– При таком свете они поблекнут быстрее, – сказала Урсула, повернувшись к кладовой. – Верни книгу в подвал, если закончила.

Ирэн поспешила послушаться, изумляясь тому, как просто рассказать кому-то то, что он хочет услышать. Да и зачем говорить правду, если многие предпочли бы ложь? Без сомнения, для всех жизнь стала бы легче.

Себастьен бы с этим не согласился. Но Себастьена, как обычно, рядом не было.

* * *

Появление Тома Батлера на пороге их дома на следующий день вызвало удивление только у Урсулы. Ночью Ирэн слышала лай лиса и чувствовала энергию приготовленного снадобья из подвала. Ее заклинание действовало. С первой утренней звездой она спустилась в подвал, чтобы забрать склянку и спрятать в своей спальне.

Теперь ей нужно было лишь открыть дверь объездчику лошадей и услышать, как будут разворачиваться события.

– Мисс Блодвин считает, что шайрский жеребенок слишком силен для нее, – сообщил объездчик, обращаясь к Урсуле и избегая смотреть Ирэн в глаза.

– Что она хочет, чтобы мы сделали, Том? – спросила Урсула.

Ирэн отошла в сторону и жестом пригласила его войти. Он снял шляпу и демонстративно вытер сапоги о лоскутный коврик у двери, хотя они были чище, чем те, что собиралась надеть Урсула.

– Урсула, вам это не понравится, – сказал он. – Мастер Хьюз решил продать его.

– Продать! – воскликнула Урсула. – Том, когда я согласилась отдать Арамиса на разведение, мастер Хьюз обещал, что жеребенок останется в Грандже!

– Я знаю, – ответил Том, – но мисс Блодвин… – Он развел руками и умоляюще взглянул на Ирэн. – Простите меня за то, что я сказал. Вы были правы. Мисс Блодвин никогда не сможет приручить Инира, а теперь она его боится.

– Надо бы забрать у нее хлыст, – решительно заявила Ирэн. – Он был напуган больше, чем она.

– Все еще не понимаю, чего вы от нас хотите, – сказала Урсула, повязывая грубый фартук поверх рабочего платья. – Жеребенка нужно дрессировать. Неужели вы не можете убедить своего хозяина позволить вам это сделать?

– К нему приезжают покупатели.

– Сегодня?

Том кивнул:

– Боюсь, что да. Мисс Блодвин рассказала ему об Ирэн…

Урсула нахмурилась:

– Что именно об Ирэн?

Ирэн изо всех сил старалась совладать со своим лицом, боясь, чтобы ее глаза не полыхнули победным огнем.

– Блодвин била жеребенка хлыстом, мама. Довела его до безумия. Я успокоила его.

– Это было как по волшебству, – добавил Том, что заставило Урсулу ошарашенно взглянуть на дочь.

– Это было просто по-умному, – возразила Ирэн. – Полагаю, мастер Хьюз хочет, чтобы я пришла?

– Так и есть. – Том мял в руках шляпу. – Для меня это тоже было бы большим одолжением. Инир чудный жеребенок, но нрав у него буйный.

– Погодите! – вмешалась Урсула. – Том, неужели с этим ничего нельзя поделать? Я могла бы держать жеребенка здесь, вместе с его родителем. Мы могли бы…

Он покачал головой:

– Урсула, мне очень жаль. Я пытался, но не смог убедить мастера Хьюза.

– Кто покупатели? – спросила Ирэн.

Когда Том ответил, в животе у нее начались боли, а в груди зашевелилось тайное ликование. Он сказал:

– Это двое мужчин из места под названием Морган-холл. Лорд Ллевелин и его объездчик лошадей.

– Как думаете, объездчик хороший?

– Похоже на то. Но мастер Хьюз желает, чтобы жеребенок показал себя во всей красе. Это позволит выручить за него приличную сумму.

– Том, дайте мне пять минут, чтобы переодеться, – сказала Ирэн.

– Ирэн… – начала было Урсула, но та ушла в свою комнату еще до того, как мать успела придумать какое-нибудь возражение.

Она заранее выстирала и выгладила саржевую юбку и провела несколько свободных часов, украшая вышивкой английскую блузку. Надев их вместе, она вполне сошла бы за некое подобие девушки Гибсона, а если бы ей еще и улыбнулась удача, то Блодвин с ее надменным взглядом не оказалось бы в конюшне. Мужчины могли и не заметить, что ее одежда была самотканой. Ирэн хотела, чтобы они восхищались ее тончайшей талией, высокой грудью, роскошными волосами, которые она за какое-то мгновение собрала в копну из крупных волн.

Ирэн бросила на себя последний критический взгляд, а затем спрятала закупоренную склянку со снадобьем в кармане плаща, который перекинула через руку так искусно, как только могла, и который, она надеялась, надевать не придется.

Когда они с Томом Батлером добрались до загона, то нашли там мастера Хьюза, приземистого мужчину с волосами красновато-коричневого оттенка. Он стоял у конюшни с двумя мужчинами: один был высоким и темноволосым, а тот, что пониже, – седеющим блондином с щетинистыми усами. Мастер Хьюз со старшим мужчиной курили сигары, а молодой стоял чуть поодаль. Его кепка для верховой езды была опущена на глаза, чтобы защититься от лучей заходящего осеннего солнца.

Когда Ирэн и Том подошли, старшие мужчины бросили сигары на гравий, а молодой выпрямился и снял кепку. У него оказались сонные темные глаза и копна черных волос, которые могли бы составить конкуренцию волосам Ирэн.

– Ирэн, вот и хорошо! – воскликнул мастер Хьюз и, повернувшись к своему спутнику, пояснил: – Милорд, это та самая молодая женщина, о которой нам говорил Том.

– Лорд Ллевелин, я полагаю, – отозвалась Ирэн и чуть присела в реверансе. – Я Ирэн Орчард.

Она говорила с аристократическим акцентом, о возможности воспроизвести который и сама не подозревала. Мастер Хьюз ничего не заметил. А вот Том, несомненно, да. Ирэн почувствовала его брошенный искоса полный удивления взгляд, как если бы он тронул ее за руку. И недоуменный взгляд второго объездчика.

Она одарила лорда Ллевелина холодной улыбкой.

– Мисс Орчард… – произнес он, склонив голову.

Никто не потрудился представить Ирэн молодого человека, равно как никто не заговорил с Томом.

Все вместе они направились в конюшню. Том кивнул головой, указывая на стойло Инира. Ирэн, через руку которой по-прежнему был переброшен плащ, подошла к дверце стойла, отодвинула засов и настежь открыла ее.

Жеребенок был привязан: две толстые веревки шли от холки к кольцам на стенах стойла. Веревки не позволяли ему вскидывать голову, но при виде Ирэн и мужчин, шедших за ней, Инир дернулся, прижал уши и взмахнул хвостом. Шея его неудобно вытянулась, он оступился и, не сумев подняться на дыбы, только ударил по воздуху ногой. Запах его застоявшегося пота почти перебивал аромат сена, соломы и покрытой маслом кожи.

Ирэн понимала, почему лорд Ллевелин хочет приобрести этого коня. Двухлетний жеребец был красавцем, еще великолепнее, чем Арамис, и лишь на пол-ладони меньше его впечатляющего роста. Из-за яблок его белоснежная шкура казалась присыпанной серебром. Хвост и грива у него были густыми и шелковистыми, а широкие копыта – однородного серого цвета и сверкающими, Лорд Ллевелин зашел в пустое стойло рядом с Иниром, оперся локтями о невысокую стенку, разделяющую стойла, и наблюдал за жеребенком. Тот фыркнул и, выбросив огромную заднюю ногу, с громким стуком ударил ею о стену. Лорд Ллевелин с негромким возгласом отпрянул, а Том подался вперед, словно желая защитить Ирэн. Она вскинула руку, чтобы остановить его, понимая, какое впечатление производит: стройная смуглая девушка на фоне огромного серебристого нервничающего жеребца.

То, что Ирэн сделала с Иниром в прошлый раз, было для нее самой такой же неожиданностью, как и для других, но сейчас она не могла позволить себе сомнения. Подойдя к жеребцу поближе, она прижала руку к корсету. Под вышитой английской блузкой был ее лучший лиф, а под ним – помятый оловянный медальон, найденный в кладовой, с завитком лисьей шерсти, связанной шелковой нитью. Ирэн носила его, дополнив розмарином и веточкой лаванды, чтобы получился амулет.

Она услышала, как Хьюз пробормотал, обращаясь к Тому:

– Ты уверен?

– Я надеюсь, сэр. Она уже сотворила с ним настоящее волшебство.

Том говорил образно, но именно в волшебстве она сейчас нуждалась.

Сделав еще один шаг, Ирэн оказалась лицом к лицу с огромным конем. Он, отпрянув, фыркал и бил копытом, швыряя в нее соломенной трухой. Ирэн накрыла ладонью амулет, крепко прижав его к коже, и выдохнула:

– Инир, Инир, ты меня знаешь. Помнишь? Ты меня знаешь.

Он сделал долгий вдох, раздув ноздри, и застыл на месте.

Ирэн осторожно подняла руку, боясь, что, стоит отпустить амулет, как Инир снова выйдет из себя. Он, напротив, вытянул шею, принюхиваясь к ее блузке, словно знал, что под ней спрятано.

– Молодец, – прошептала Ирэн. – Ты помнишь.

Она осторожно потянула за узел одной из веревок, что держали его.

– Берегись, – пробормотал Том.

Веревка упала, однако Инир не тронулся с места. Ирэн провела рукой по его могучей шее под гривой. От этого прикосновения он задрожал, но остался на месте. Дыхание его замедлилось и стало глубже. Она отвязала вторую веревку от кольца, еще раз заглянула коню в глаза и повернулась, чтобы вывести его из стойла.

Жеребец размеренным шагом последовал за Ирэн, покачивая шеей над ее плечом.

Мастер Хьюз обрадованно заявил:

– Видите, милорд? Я говорил, что Инир словно ягненок. Великан-добряк, вот он кто.

– Сейчас посмотрим.

С этими словами лорд Ллевелин сделал шаг вперед. От него отдавало сигаретным дымом и лавровишневой водой. Он выбросил руку вперед, словно желая ухватиться за чомбур.

Инир заржал и, вырвав веревку из руки Ирэн, бросился в сторону.

Лорд Ллевелин выругался, то же сделал Хьюз. Том застонал, но объездчик стоял молча, изогнув черную бровь в молчаливом ожидании.

Ирэн схватила веревку с усыпанного соломой пола и сказала:

– Мастер Хьюз, он не вел себя так, пока ваша дочь не начала стегать его хлыстом.

– Ирэн… – начал Том, но его хозяин прервал его:

– Иной раз лошадь нужно стегать.

Яго, объездчик лорда, впервые за все время подал голос.

– Нет, сэр, – возразил он. – Хорошие лошади обходятся без хлыста. – Он перевел взгляд сонных темных глаз на Ирэн и спросил: – Помочь тебе с ним, девочка?

Задетая таким обращением, в то время как лорд Ллевелин назвал ее «мисс», Ирэн скривилась.

– Разумеется, нет, – высокомерно ответила она.

Лорд Ллевелин откашлялся.

– Если мы не сможем справиться с ним, ведя на поводу, то никак не доставим его в Морган-холл. Туда два дня езды верхом.

Хьюз переминался с ноги на ногу. Ирэн истолковала это как признак беспокойства, что можно упустить из рук выгодную сделку.

– Дайте мне минуту, милорд, – произнесла она, и ей стало приятно от аристократичного звучания собственного голоса. – Мисс Блодвин была жестока с этим жеребенком. Ему всего лишь нужно быть уверенным, что больше не последует ударов хлыстом.

Хозяин пришел в негодование от таких слов, но она понимала, что деньги лорда Ллевелина значили для Хьюза больше, чем тень, которую она бросила на его дочь.

Прикрываясь складками плаща, который все еще был перекинут через руку, Ирэн залезла в карман и, возвращаясь в стойло, приоткрыла пробку на склянке из темного стекла. Инир вздрогнул, но подпустил ее к себе. Она сняла пробку, засунула два пальца в склянку и поднесла их к ноздрям Инира, прошептав: «Стой смирно». После чего мазнула снадобьем по его губам. Конь высунул язык, который казался неуместно розовым на фоне серого носа, и облизал их. Ирэн провела рукой по его морде и почесала за ухом.

Инир сделал глубокий, как у всех лошадей, вдох и опустил голову, чтобы она смогла почесать ему лоб под челкой.

– С жеребенком все будет в порядке, – сказала Ирэн. – Только, прошу всех вас, отойдите в сторону.

Мужчины, которые, казалось, как и конь, пребывали под действием заклинания, посторонились, когда она вывела шайрского жеребца из стойла и повела по конюшне навстречу прохладному солнечному свету. Мужчины, сохраняя уважительное молчание, последовали за ней. Привязывая чомбур Инира к столбу, Ирэн бросила на них быстрый взгляд из-под ресниц. Том, судя по всему, испытывал облегчение. Мастер Хьюз был озадачен и хмурился, но явно жаждал получить деньги. Сонные глаза Яго, объездчика лошадей, горели интересом.

Лорд Ллевелин стоял, скрестив руки на животе. На его довольном лице уже читалась гордость владельца. Откашлявшись, он сказал:

– Что ж, Хьюз, полагаю, мы договорились. Неплохо было бы выпить на посошок, как вы считаете? Возможно, мисс Орчард составит нам компанию.

– Вы очень любезны, милорд, – улыбнулась Ирэн. – Позвольте мне отправиться на кухню и… – она вовремя остановила себя, – отдать приказ.

Уходя, она чувствовала обжигающие спину изумленные взгляды мастера Хьюза и Тома и подняла голову, придерживая юбку одной рукой: она видела, что так делала Блодвин. «Леди», – напомнила себе Ирэн. Она была леди.

Если Хьюзу или Тому вздумается выдать ее, она превратит их в жаб.

 

7

Было захватывающе наблюдать за действием приворотного зелья. Ирэн не могла понять, почему мать никогда его не использовала. Уж оно точно заставило бы Себастьена не отлучаться из дому.

На самом деле в Грандже она не осмелилась отдавать приказы поварихе. Салли прекрасно знала, кто такая Ирэн и что она собой представляет. Ирэн с улыбкой вполголоса объяснила ей ситуацию и испросила позволения вынести мужчинам выпивку на дорогу.

– Пять винных стаканов, – сказала она. – Лорд Ллевелин предложил мне разделить с ними угощение. Я знаю, это не принято, но не стала отвечать отказом на проявленную им доброту.

Салли захихикала:

– А он, я погляжу, знает толк в хорошеньких девушках, хотя далеко не молод. Я мигом все приготовлю и позову горничную с нижнего этажа, чтобы помогла тебе нести поднос.

– Спасибо, но не беспокой ее. Справлюсь сама, – ответила Ирэн. Чем меньше чужих глаз ее увидит, тем лучше.

Она без труда отнесла тяжелый поднос в конюшню и лишь однажды остановилась на долю секунды, чтобы опустить поднос, вытащить из кармана склянку из темного стекла и вылить ее содержимое в один из стаканов. Она внимательно следила за стаканом, в который подмешала снадобье, и, как и полагалось, подала его лорду Ллевелину. Теперь, когда согласие было достигнуто, деньги вручены и сделка совершилась, Хьюз был переполнен радостным возбуждением и с готовностью схватил свой стакан. Лорд Ллевелин вел себя более сдержанно, но пил охотно, как и остальные. В стакане Ирэн содержимого было с наперсток, и она деликатно отпивала его, одаряя лорда благосклонной улыбкой с таким видом, будто хозяйничала на чайной церемонии в Грандже.

Лорд Ллевелин пригубил из стакана. Он делал это снова и снова. Ирэн чувствовала, как вокруг нее расцветает некая аура, сияние, словно она стояла в освещенном луной просвете – прохладном, ярком и таинственном. Этот свет был заметен лишь ей и лорду Ллевелину.

Его взгляд то и дело останавливался на ней. По мере того как начинало действовать снадобье, губы у него под усами алели и припухали, дыхание учащалось и становилось короче. Когда прощальный кубок был осушен, Ирэн оставила поднос и стаканы на траве и вместе с мастером Хьюзом и Томом наблюдала, как лорд Ллевелин оседлал свою кобылу, а Яго, держа в руке поводья Инира, уселся верхом на крепкого мерина.

Прощаясь, лорд Ллевелин, хотя его слова и были обращены к Хьюзу, неотрывно глядел на Ирэн. Она едва расслышала, что он – или кто-то еще – говорил, но чувствовала нежелание лорда расставаться с ней. И позволила себе отобразить его чувства на своем лице – самую малость.

Солнце висело низко над горизонтом на западе, когда двое мужчин отъехали с шайрским жеребцом на привязи. Никто не произнес ни слова, пока они не миновали поворот с подъездной аллеи на дорогу. Когда они уже скрылись из виду, мастер Хьюз повернулся к Ирэн.

– Что ты о себе возомнила? Разважничалась перед его светлостью! – рявкнул он. – Оговорила мою дочь, раскомандовалась в кухне…

– Управилась с вашим жеребенком, – оборвала Ирэн, одарив его самым ледяным взглядом, на какой только была способна. – Фактически спасла вашу сделку.

– Ты не настолько глупа, чтобы так общаться с теми, кто выше тебя! Ты ведешь себя так, будто ты… будто ты…

– Будто я леди? – Ирэн произнесла это шелковым голосом, нарочно говоря в нос, как аристократка, и приподняв подбородок, чтобы показать, что она прекрасно понимает, что делает.

– Да ты фермерская девчонка! – брызнул слюной Хьюз.

– А вы уведомили об этом его светлость?

– Нет, я не мог этого сделать! Не на виду у… поскольку ты… Но тебе стоит знать свое место! Урсуле следовало научить тебя этому!

– Возможно, сэр, – спокойно ответила Ирэн, – вам стоит заняться своим семейством, а потом уже критиковать мое.

Лицо Хьюза побагровело, на лбу от злости выступили капли пота.

– Только ради твоей матери, – прошипел он, – я закрою глаза на эти оскорбления. Она всегда проявляла трудолюбие и преданность, и за это я уважаю ее. А теперь возвращайся к работе. Не желаю больше видеть тебя в Грандже!

– Уж об этом, – уверенно произнесла Ирэн, кутаясь в плащ, – вам не придется волноваться.

* * *

Следующего действия этой драмы долго ждать не пришлось. Уже на другой день ранним утром Салли стояла на пороге их дома. Она явно пребывала в радостном возбуждении. Урсула как раз взяла перчатки и корзину и собиралась начать копать картофель. Ирэн в ожидании какого-то развития событий снова нарядилась в вышитую английскую блузку и саржевую юбку. Ночью она слышала лай лиса: он придал ей уверенности в том, что магия действовала.

– Урсула, Ирэн хотят видеть в Грандже, – сообщила Салли.

Урсула нахмурилась и бросила рабочие перчатки в корзину.

– Что она натворила?

– Понятия не имею, но тот лорд, что купил коня… ну, знаешь, того, который не пришелся по душе леди Блодвин… тот самый лорд Ллевелин… Он вернулся! Он доехал до самого Кармартена, но оставил объездчика там, а сам сегодня рано утром вернулся. Он хочет видеть Ирэн!

Ирэн до сих пор не удосужилась рассказать матери о том, что мастер Хьюз запретил ей появляться в Грандже. Умолчала она об этом и сейчас. Само собой разумеется, приказы лорда Ллевелина имели бóльшую силу, чем чьи-либо еще. Разгладив юбку, она сказала:

– Салли, я надену перчатки и шляпу.

Урсула прошла за ней в спальню и, пока дочь стояла у крошечного зеркальца, прикалывая шляпу, попросила:

– Скажи мне, что происходит.

Ирэн взглянула на усталое лицо матери в зеркале:

– Моя жизнь происходит, мама.

– Что это значит?

Ирэн взяла кружевные перчатки и расправила их:

– Это значит, что мне улыбнулась удача.

– Ты про этого лорда?

Зная, что Салли их подслушивает, Ирэн перешла на французский:

– Маман, я все тебе расскажу, потому что ты научила меня этому, и так будет честно. Я приготовила снадобье.

– Какое снадобье?

– Зелье из гримуара. Ты не хотела, чтобы я его готовила, и я прошу за это прощения. Очевидно, оно сработало, иначе лорд Ллевелин не вернулся бы за мной.

Урсула побледнела, пошатнулась и опустилась на край кровати Ирэн.

– Ты же не… – прошептала она. – Дочка, скажи, что ты не делала этого!

Ирэн повернулась и стояла теперь лицом к лицу с матерью, упершись руками в бока.

– Я сделала это! – подтвердила она. – И не могу понять, почему ты не поступила так же.

– Ирэн, это не настоящее. Это… это фальшивка. И это опасно. Нужно было вырвать ту страницу!

– Я рада, что ты этого не сделала.

– Видишь ли, это не то же, что прорицание или изготовление лечебных отваров. Магия такого рода принуждает людей, манипулирует ими!

– Если у меня есть такая сила, маман, почему бы ею не воспользоваться? Почему ты пытаешься помешать мне?

– Нельзя заставить кого-то любить тебя, какой бы силой ты ни обладала.

– Мне не нужна его любовь.

– Что же, в таком случае, тебе нужно?

– Я уже говорила. Я не хочу жить такой жизнью, как твоя. Неужели это так сложно понять?

– Но, Ирэн, подумай, что он захочет взамен! Что может связывать его с фермерской девчонкой!

– Маман, я уже не фермерская девчонка. – С этими словами Ирэн подняла руки – такие же нежные и белые, как у мисс Блодвин. – Видишь? Все, что мне было нужно, это шанс – и вот он.

– Боюсь, тебе придется заплатить за это ужасную цену.

Ирэн взглянула в зеркало и поправила воротник блузки.

– Платить приходится за все, разве не так? – холодно сказала она. – И ты сама заплатила очень многим. Бесконечная работа. Одиночество. Нищета.

Ирэн направилась к двери.

– У меня в жизни была истинная любовь, и я ни о чем не жалею, – мягко ответила Урсула.

– Нет? – Ирэн бросила через плечо взгляд на мать, с потерянным видом сидевшую на краю кровати. – Ну что ж, значит, ты предпочитаешь довольствоваться меньшим, чем я.

Кряхтя, Урсула выпрямилась:

– Не думаю, что я чем-то довольствуюсь. Я думаю, что я выжила.

– Мне нужно идти, маман, – с нетерпением сказала Ирэн. – Неужели ты не можешь пожелать мне удачи?

– Я действительно желаю тебе удачи. И именно поэтому надеюсь, что ты вернешься через час. Возможно, ты станешь немного мудрее, чем сейчас.

* * *

По дороге в Грандж Салли бросила на Ирэн дюжину любопытных взглядов, но та была сконцентрирована на предстоящем. Хотя она не могла еще раз прочесть заклинание при Салли, но снова и снова повторяла его про себя. Когда они дошли до извилистой, усыпанной гравием тропинки, ведущей в Грандж, Салли сказала:

– Оставлю тебя здесь.

Ирэн остановилась:

– Куда ты идешь?

– На кухню. Мне сказали, ты должна зайти через парадный вход.

Она повернула направо, чтобы пересечь газон по направлению к кухонной двери.

– Салли, погоди. Что сказал мастер Хьюз? Что он рассказал обо мне лорду Ллевелину?

Салли помолчала.

– Ирэн, меня это не касается. Ты дочь моей подруги, и я не имею ничего против тебя, но я думаю, что ты навлекаешь на себя неприятности.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что я знаю мужчин. Коль он решил, что хочет тебя, то добьется своего, но попользуется тобой и бросит, как только у тебя появится первый седой волосок, – сказала Салли и пошла по газону, качая головой.

Ирэн сделала вдох, чтобы усмирить колотящееся сердце, и спокойным шагом направилась к парадным дверям Гранджа.

В эти двери она не входила еще ни разу, но решила не задерживаться, любуясь великолепием холла, и не реагировать на презрение, с которым ее приветствовал дворецкий. Она отколола шляпу и, когда тот не взял ее, оставила ее на полке. Дворецкий указал ей на приемную, но Ирэн покачала головой. Прижав ладонь к амулету, спрятанному под лифом, она сказала:

– Объявите о моем приходе, пожалуйста.

Ее властность соответствовала его презрению. На мгновение Ирэн показалось, что он откажется это сделать. Она сделала вид, что ничего не заметила, и, вздернув подбородок, ждала, когда же дворецкий выполнит ее требование.

Наконец он спросил:

– Какое имя мне назвать?

– Ирэн Орчард. Мисс Ирэн Орчард.

Амулет, казалось, задрожал, когда дворецкий пошел впереди, показывая путь, открыл дверь и сделал все в точности, как она просила.

Ирэн подождала, пока он произнес ее имя, прежде чем показаться в дверях. Там она приостановилась, осознавая, какую картину представляет собой. На ней была английская блузка кремово-белого цвета и бледно-зеленая юбка. На фоне темных портретов и еще более темных зеркал холла прекрасно вырисовывался ее силуэт. Волосы Ирэн были уложены блестящими черными волнами, лицо казалось белым, словно молоко. Она опустила подбородок и медленно подняла веки, демонстрируя густые ресницы и темно-карие глаза.

Как и за день до этого, Ирэн присела в реверансе. Она с точностью рассчитала его глубину, одной рукой грациозно придерживая край юбки, а другой касаясь блузки, под которой покоился амулет.

– Ваше сиятельство… – произнесла она. – Мастер Хьюз…

Лорд Ллевелин встал, и спустя мгновение мастер Хьюз последовал его примеру.

– Мисс Орчард… – начал лорд Ллевелин.

– Ирэн, у его сиятельства есть для тебя предложение. Я решил, ты будешь рада услышать его, – холодно произнес мастер Хьюз.

– Разумеется, мастер Хьюз. Благодарю вас.

– Не желаете ли присесть? – спросил лорд, указывая на обитый дамастом стул у дивана, на котором он до этого сидел.

Ирэн устроилась на стуле и склонила голову в ожидании. Под крошечным жестяным амулетом ее сердце трепетало в предвкушении.

Она смотрела на лорда Ллевелина и не могла избавиться от сожаления, что он не походит на своего объездчика лошадей. Яго – она вспомнила его необычное имя – был худощавым и смуглым, с тонкими губами и миндалевидными темными глазами. Лорд Ллевелин, к несчастью, понемногу становился тучным, а его соломенного цвета усы нуждались в стрижке. Глаза у него были молочно-голубого цвета, хотя теперь, после принятия снадобья, они блестели, как Ирэн предполагала, от желания.

Но на нем была одежда прекрасного кроя, а сапоги сияли, словно их начищали каждый раз, как хозяин собирался куда-то выйти. И что еще важнее, у него был титул. Его супруга стала бы леди Морган. Или леди Ллевелин. Титулы – вещи сложные. Возможно, если бы она задобрила его, ее величали бы «леди Ирэн». Ей пришлось по душе то, как это звучит.

– Мисс Орчард, мне сказали, у вас нет отца, – сказал лорд Ллевелин, снова усевшись на диван. Теперь он держался чопорно, выпрямив спину и приподняв подбородок. – В противном случае я обратился бы к нему, как и следует.

Он говорил не спеша, но Ирэн чувствовала потребность, которая подгоняла его и лежала в основе столь сдержанного подхода.

– Это правда, ваше сиятельство, – ответила она без капли смущения. Себастьен бывал с ними так редко, что его вряд ли можно было считать отцом, да он и сам так говорил. – Я должна сама строить свою жизнь.

– Разумеется, ваша мать… – начал Хьюз.

Ирэн бросила на него быстрый взгляд, и он сразу же замолчал.

– Мне почти восемнадцать, – сказала она. – Она согласна, что мне следует самостоятельно принимать решения.

Лорд Ллевелин откашлялся. Ирэн поняла, что это было его привычкой. В другое время этот звук мог бы вызвать раздражение, но сейчас Ирэн радостно восприняла его как признак того, что лорд Ллевелин хочет взять на себя контроль над разговором.

– Ввиду вашего статуса незамужней, но не имеющей отца молодой женщины, – начал он, – я взял на себя смелость обратиться к мастеру Хьюзу по вопросу вашего замужества. Насколько я понимаю, он единственный близкий вам мужчина.

Ирэн поднесла руку к шее и почувствовала, как на груди задрожал амулет.

– Замужество? – выдохнула она.

Лорд Ллевелин снова откашлялся:

– Я ошеломил вас, мисс Орчард. Прошу прощения за это.

– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, лорд Ллевелин, – сказала Ирэн. – Я была бы благодарна, если бы вы изъяснялись проще.

– Разумеется. Я понимаю, это не только неожиданно, но и необычно.

У лорда Ллевелина порозовели щеки, и он, словно извиняясь, улыбнулся ей.

– Я знаю, у вас нет приданого и образование скромное, но вы впечатлили меня. Вы молодая леди, наделенная самообладанием и острым умом, к тому же еще и самой приятной наружности.

Ирэн опустила глаза и чуть повернула голову, чтобы показать свои скулы в самом выгодном свете.

– Вы заставили меня подумать, что оставлять кузену в наследство мои титул и землю совсем необязательно.

Ирэн опустила руку, сцепила пальцы и, глядя на лорда Ллевелина ясным взглядом, спросила:

– Простите мою недогадливость, милорд, но должна ли я понимать, что вы делаете предложение… мне?

Лорд Ллевелин в очередной раз откашлялся. Воистину, от этой привычки ему придется отказаться! Он уперся ладонями в колени, чтобы подняться, и протянул Ирэн руку. Она тоже встала и медленно, словно сомневаясь в значении этого жеста, подала лорду руку в кружевной перчатке.

– Мастер Хьюз разрешил мне обратиться к вам, мисс Орчард, – продолжил лорд Ллевелин. – Да, я делаю вам предложение. Я значительно старше вас, но у меня есть состояние и довольно неплохой титул. Я состою на государственной службе. Я никогда не был женат, и в Морган-холле у меня прекрасные слуги. Вы были бы их госпожой.

Ирэн усилием воли заставила себя покраснеть и почувствовала, как к щекам приливает тепло.

– Если вам нужно время подумать…

Она вспомнила, о чем предупреждала мать, но время подумать было роскошью, которую она не могла себе позволить. На мгновение Ирэн склонила голову, как бы размышляя, но очень скоро снова подняла ее.

– Милорд, вы делаете мне честь. Я известна своей решительностью, поэтому отклоню ваше предложение о времени на размышления. Вы предлагаете мне замечательную возможность, которую я приму с благодарностью и с надеждой, что вы сочтете меня достойной ее.

Она услышала, как мастер Хьюз что-то скептически пробормотал, но лорд Ллевелин улыбнулся и погладил руку Ирэн, а затем колюче поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась в ответ, подняв голову, – не слишком высоко, потому что он не отличался ростом, – и ей удалось выжать из глаз слезинку, при виде которой лорд снова погладил ее по руке, шепча обнадеживающие слова о блестящем будущем и счастливой жизни.

Поднялась небольшая суета по поводу необходимости переговорить с матерью Ирэн, которую ей удалось предотвратить, а затем по другому поводу – нужно было нанять двуколку, чтобы отвезти девушку в Морган-холл, и найти горничную, которая могла бы ее сопровождать. Пока под руководством скептически настроенного Хьюза улаживали эти мелочи, в приемную вошла Блодвин и, упершись кулаками в бока, с видом нескрываемого возмущения остановилась в дверях.

– Дорогая мисс Блодвин! – обратился к ней лорд Ллевелин. – Можете поздравить меня! Ваш отец выступил от моего имени в вопросе женитьбы на вашей приятельнице, мисс Орчард.

– Да, Блодвин, – подтвердил Хьюз. – Тебе следует пожелать им счастья.

Лицо Блодвин приобрело самый непривлекательный багровый оттенок, и Ирэн тут же придвинулась ближе к будущему супругу. К счастью, на этот раз у Блодвин не было при себе хлыста. Ее глаза сузились, но она все же смогла выговорить:

– Подумать только! Ирэн Орчард! Вот так неожиданность, не так ли?

Лорд Ллевелин откашлялся и заявил:

– Да, это так. Но в моем возрасте…

Все вежливо рассмеялись, и дело с концом.

Не прошло и часа, как лорд Ллевелин договорился о том, чтобы одолжить в Грандже одну из двуколок с упряжью для своего коня. Салли позвала одну из горничных, прислуживающих в комнатах наверху, которая согласилась стать горничной Ирэн на время ее путешествия и вернуться, как только девушка окажется в доме лорда. Ирэн попросила дать ей час, чтобы собрать пожитки и попрощаться с матерью, после чего вместе с горничной отправилась домой. С деревьев опадала листва, на небе собирались тучи.

По пути она заметила лиса, петлявшего в зарослях. Он посмеивался над ней, вздернув черный носик и высунув язык. Ирэн исподтишка улыбнулась ему и в знак признательности коснулась амулета. Его хвост засверкал фейерверком алых и черных оттенков, и лис скрылся в лесу. Тело Ирэн гудело от радостного возбуждения. Она уверенно шла вперед.

 

8

Ирэн оставила горничную в кухне и отправилась в свою спальню, чтобы забрать белье, щетку для волос и единственное платье, которое выглядело если не модным, то, по крайней мере, чистым. Первым, что она сделает, когда окажется в Морган-холле, это пошлет за портным.

У нее не было чемодана, но в шкафу матери лежала когда-то оставленная Себастьеном дорожная сумка. Ирэн позвала мать, но ответа не последовало, и она вошла в комнату Урсулы за сумкой. Когда все вещи были сложены, она оказалась заполненной не более чем наполовину. Ирэн огляделась, но в доме не было ничего, что ей захотелось бы взять с собой.

Кроме кристалла. И гримуара.

Они были ее наследством, не так ли? Она была последней из рода Оршьер, наследницей их силы. Она может оказаться последней, кто занимается колдовством и обладает магией камня.

– Подожди здесь, я скоро вернусь, – сказала она горничной и, схватив корзину, выбежала из дома.

Она поспешила к наклонной двери в погреб, подняла ее, не обращая внимания на скрип петель, и спустилась по каменным ступенькам.

Камень по-прежнему покоился на трехногом табурете, скрытый в складках льняного полотна. Ирэн взяла его вместе с тканью и положила в корзину. Она уже наклонилась, чтобы вытащить из-под табурета гримуар, как вдруг услышала голос матери:

– Ирэн! Ирэн? Где ты?

Поспешно, чтобы мать не пошла наперекор принятому ею решению касательно судьбы камня, Ирэн поднялась по ступенькам и опустила дверь в погреб. С корзиной в руке она встретилась с Урсулой у ворот сада.

– Ты вернулась, – заговорила Урсула по-французски. – Заклинание оказалось неудачным?

– Нет, маман, – на том же языке ответила Ирэн. – Оно сработало.

Искра надежды, которая зажглась было в глазах Урсулы, погасла. Со смирением в голосе она попросила:

– Тогда расскажи мне все.

– Лорд Ллевелин сделал мне предложение. Я искала тебя, чтобы попрощаться.

Урсула покачала головой:

– И ты собираешься принять его?

– Я уже приняла.

– Ты ничего не знаешь о нем, дочка. Разве ты не могла попросить немного времени, чтобы подумать?

– Я не знаю, есть ли у меня время.

Урсула кивнула, но ее рот сжался – от неодобрения или печали, этого Ирэн определить не могла.

– Ты права, Ирэн. Это долго не продлится.

– Поживем – увидим. Но если нет, я уже буду леди Ллевелин. Или леди Ирэн.

– Ты отказываешься от своего французского имени?

– Ты и Себастьен – единственные, кто его использует.

– А теперь не будет никто.

Ирэн, хотя и была сосредоточена на том, что произошло в этот день и что еще должно было произойти, заметила грусть в глазах матери.

– Неужели ты не можешь порадоваться за меня, маман? – спросила она.

– Если бы я думала, что ты будешь счастлива, я тоже была бы счастлива. Но мне кажется, что твое сердце рано или поздно будет разбито. А мне невыносимо думать об этом.

– Остаться здесь и жить как прежде – вот что разобьет мне сердце.

– Ну что ж, дочка, тогда мы должны попрощаться.

– Передай Себастьену слова прощания от меня.

Урсула пожала плечами:

– Передам, если увижу.

– Мне пора, маман. Меня ждет горничная. И мой… мой жених.

– Bonne chance, ma fille.

– Merci. Au revoir.

– Adieu, – едва слышно отозвалась Урсула.

Подойдя к двери дома, девушка оглянулась и увидела, что Урсула направилась к пастбищу, где пасся Арамис. Она найдет в нем утешение.

Ирэн взяла дорожную сумку и вместе с горничной отправилась в Грандж. Тем временем солнце миновало линию зенита и начало клониться к западу. В момент, когда они начали спускаться по дороге, появился лис. Он следовал за ними, мелькая рыжими с черным полосами среди темной зелени леса. Женщины спешили, желая добраться до наступления темноты. Лис бежал за ними, пока они не достигли Гранджа и не повернули на подъездную дорогу.