На ежегодном банкете в Мэншн-холле, который давал лорд-мэр Лондона 17 июля 1914 г., министр финансов Дэвид Ллойд Джордж произнес гневную речь, предупреждая о тревожной ситуации, сложившейся в британском обществе. Внутри страны «тройной альянс» шахтеров, железнодорожников и транспортных рабочих угрожал объединенной стачкой в защиту требований железнодорожников о 48-часовой рабочей неделе и признании их профсоюза, что могло привести к параличу всей промышленности. На другом берегу Ирландского моря Ирландия находилась на грани гражданской войны, и уже более 200 тыс. человек со стороны протестантского Ольстера и католического юга стали под ружье. Многовековая сага ирландского национализма, того и гляди, могла закончиться кровавой развязкой. За морями волнения на национальной почве происходили в Индии и Египте. Значительно ближе, в Юго-Восточной Европе, возобновились беспорядки националистов на Балканах, где 28 июня 1914 г. в Сараеве, в Боснии, произошло убийство австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника престолов Австрии и Венгрии.

В самой Британии накануне мировой войны в связи с внутренними противоречиями создалась угроза утвердившейся либеральной демократии, с чем существующие законы и общественные институты, казалось, не в силах были справиться. И все же, как уже не раз происходило в прошлом, перед лицом военной опасности эти противоречия были улажены с невероятной быстротой. Нацию сплотило чувство единой цели. В течение первых недель после того, как Британия 4 августа объявила о вступлении в войну, в отдельных случаях наблюдались проявления паники. Лишь благодаря решительным действиям Министерства финансов и Банка Англии удалось сохранить доверие к национальной валюте. Промышленность и торговля с трудом пытались отвечать на требования военного времени, что шло вразрез с их основным принципом – «веди бизнес как обычно».

Первые военные неудачи, которые постигли британские экспедиционные войска, наскоро собранные и отправленные во Фландрию и Францию, были почти катастрофическими. Войска потерпели тяжелое поражение на Ипре и в беспорядке, неся большие потери, отступили от Монса. Их боевая мощь оказалась подорванной с самого начала, поскольку от них осталось всего три корпуса. Только упорное сопротивление французов на реке Марне остановило стремительное продвижение германских войск на Париж и помешало быстрой победе немцев и их союзников австрийцев в сложившейся военной обстановке.

Однако после первых поражений народ Британии и его лидеры настроились на продолжительную войну. На время военных действий было отложено решение такого жизненно важного вопроса, как предоставление гомруля Ирландии. Политические партии объявили длительное перемирие. Утихли беспорядки в промышленности, бушевавшие летом 1914 г. Британский конгресс тред-юнионов (БКТ) даже опередил предпринимателей, провозгласив патриотические лозунги, соответствующие духу времени. Воцарилось спокойствие довольно своеобразного толка – его причиной стало широкое, хотя отнюдь не всеобщее признание справедливости этой войны со стороны Британии и ее союзников. Для того чтобы либеральное общество с этим согласилось, требовалось некое понятное для большинства людей объяснение ее целей. И такое объяснение предоставил Ллойд Джордж, который еще совсем недавно был решительным противником Англо-бурской войны 1899 г. в Южной Африке и самым левым членом либерального правительства Асквита. В первые недели Ллойд Джордж хранил подозрительное молчание. Но затем 19 сентября 1914 г., во время своей эмоциональной речи перед огромной аудиторией в Куинз-холле, где собрались его соотечественники-валлийцы, он безоговорочно высказался за войну до победного конца. При этом Ллойд Джордж выступал с высоких моральных позиций (или по крайней мере претендовал на это). Он говорил, что война ведется для защиты принципов либерализма и свободы «малых народов», таких, как Бельгия, беззастенчиво захваченная Германией, а также Сербия и Черногория, чьей независимости угрожала Австро-Венгрия. В том, что война идет за правое дело, не сомневались не только духовные лидеры всех христианских церквей, но, по его мнению, ее поддержали бы все герои либерального пантеона, начиная с Чарлза Джеймса Фокса и до Уильяма Гладстона. По понятным причинам войну одобрили «малые нации» внутри самой Британии – шотландцы и валлийцы.

Четыре страшных военных года практически не разрушили это общее согласие по поводу справедливости войны. Хотя, конечно, со временем многое изменилось, особенно после принятия в мае 1916 г. непопулярного решения о всеобщей воинской повинности. Фактически к 1917 г. дала себя знать усталость от войны, что проявилось в растущей активности организованного рабочего класса и во влиянии мессианского призыва большевистской революции в России. Конечно, общее согласие в обществе достигалось теперь с помощью иногда тонких, а иногда грубых манипуляций со стороны прессы, цензурных запретов и распространения легенд о «злодействах гуннов» (все это, разумеется, при одобрении со стороны правительства). Радикальные или антивоенные критики подвергались преследованиям. Но, несмотря на это, такие организации, как христианское пацифистское «Братство против всеобщей воинской повинности» и Союз демократического контроля, целью которого было добиться мира путем переговоров, к 1917 г. начали оказывать некоторое влияние на общественное мнение. Призыв к миру лорда Лансдауна (29 ноября 1917 г.) также произвел сильное впечатление на британцев. Тем не менее свидетельства тех лет говорят о том, что широкие массы продолжали верить в необходимость и справедливость войны и в то, что ее нужно вести до полной победы над немцами, невзирая на имевшиеся потери. Набор добровольцев в армию проходил с энтузиазмом; более того, он куда успешнее пополнял ряды войск, направлявшихся во Францию в 1914-1916 гг., чем позднее это делал обязательный призыв. Длительное военное противостояние на суше и на море, начавшееся с безнадежной ситуации на Западном фронте осенью 1914 г. и окончившееся прорывом объединенных сил союзников в августе-сентябре 1918 г., народ переносил с выдержкой и вынужденным смирением.

Эти тяжелые годы оказали глубокое психологическое и моральное воздействие на память и мировоззрение британцев. Они запечатлелись в литературе целого поколения. Но кроме того, они способствовали формированию острой реакции населения на угрозу извне, давшую себя знать даже через двадцать лет после окончания этой Великой войны (Great War). Военные действия на Западном фронте представляли собой долгую и изнурительную схватку между хорошо укрепившимися противниками, засевшими в противоположных окопах и лишенными возможности применить тактику ударов мобильными силами, столь драматично использованную во время Франко-прусской войны 1870 г. Все четыре года во Франции как будто бы мало что происходило. Время от времени британские войска пытались перехватить инициативу, что неизменно заканчивалось огромными потерями. Нация, жившая около ста лет в состоянии почти непрерывного мира, с трудом осознавала объем этих потерь. Наступление при Лоосе в сентябре 1915 г. было отбито. Еще более неудачным оказалось наступление на Сомме, которое завершилось тяжелым поражением: 60 тыс. солдат погибли только в первый день, а всего британские войска потеряли около 420 тыс. человек. Но самым ужасным стало поражение при Пашендале в августе-сентябре 1917 г., когда были ранены или погибли 300 тыс. английских солдат, многие из которых утонули в болотах Фландрии под проливными дождями. Ни кавалерия, ни механические изобретения, получившие известность как «танки», не играли никакой роли в той военной кампании. То же можно сказать и о только что появившихся военных аэропланах. Как и во многих других случаях, фатальными оказались и классовые предрассудки, разделявшие командный состав и рядовых солдат, что мешало им понимать друг друга. В результате всего этого в течение нескольких месяцев ударные силы британцев потеряли всякую жизнеспособность. В марте и апреле 1918 г. английские войска отчаянно старались остановить наступление немцев на амьенском секторе фронта. И только после того, как главнокомандующий сэр Дуглас Хейг в августе добился окончательного прорыва фронта, стало ясно, что война постепенно идет к завершению. Тем временем попытки развязать узел на Западном фронте путем стратегических передвижений на востоке, на периферии войны, поддержанные среди прочих Ллойд Джорджем и Уинстоном Черчиллем, также привели к очередным поражениям. Военный поход на Дарданеллы летом 1915 г., без сомнения, стал примером плохого командования и обернулся огромными потерями. Годом позже подобным же провалом завершились боевые действия в районе Салоник. Операция на Дарданеллах, в частности, нанесла значительный ущерб политической репутации Уинстона Черчилля, и прошли годы, прежде чем он смог ее восстановить. Даже на море, где по традиции считалось, что Британия превосходит всех, в главном сражении, происшедшем в июне 1916 г. недалеко от полуострова Ютландия между немецким и английским флотами, последнему не удалось нанести германским военно-морским силам решительного поражения; это была в лучшем случае ничья. В результате неумело проведенного боя британский флот потерял три линейных крейсера, три обычных крейсера и восемь эсминцев.

Позднее антивоенная пропаганда описывала, как простой народ выражал свое возмущение по отношению к тем сухопутным и морским командирам, на которых лежала ответственность за ужасные катастрофы на всех театрах военных действий. Такие «поэты военного времени», как Уилфред Оуэн и Исаак Розенберг (погибшие в сражениях) и Зигфрид Сэссун и Роберт Грейвс (оставшиеся в живых), особенно сильно потрясенные бойней при Пашендале, были убеждены, что после происходящего все люди должны отвергнуть саму идею войны. Ведь в результате была уничтожена добрая половина целого поколения молодых людей. Одна только статистика военных лет: 750 тыс. убитых, 2,5 млн раненых, многие из которых остались калеками, – заставляла верить, что народ отвернется от милитаризма. В известной степени так и было, но большая часть людей того времени воспринимали происходящее иначе. Действительно, главнокомандующий Западным фронтом сэр Джон Френч в конце 1915 г. был отстранен от должности, но его преемник, угрюмый и неразговорчивый шотландец Хейг, постепенно приобрел в глазах британцев репутацию смелого и прямого человека и стал чрезвычайно популярной фигурой. Внушительный военный мемориал, созданный сэром Эдвином Латьенсом и посвященный британцам, погибшим при Типвале, вполне соответствует духу тех лет. Другие флотские и сухопутные командующие, например адмирал Битти и генерал Алленби (который в 1917-1918 гг. блестяще провел военный рейд из Египта через Палестину в Сирию, чтобы уничтожить турок, бывших тогда верными союзниками немцев), стали почти народными героями. Окопы воспринимались как символ суровой, но неизбежной доли военных. Знаменитая карикатура Брюса Барнфазера, изображавшая его героя, «старика Билла», который говорит своему товарищу: «Если ты знаешь дыру получше, отправляйся туда», воплощала народное отношение к ужасам окопной войны – терпение, окрашенное легким юмором. Когда же после отчаянных усилий и благодаря огромной военной и финансовой помощи со стороны Соединенных Штатов британские и французские войска прорвали немецкие оборонительные рубежи и дошли до границ самой Германии, накануне заключения перемирия от 11 ноября 1918 г. массовый военный энтузиазм достиг своего апогея. Казалось, в Британии скоро может возникнуть новый милитаристский культ, неведомый жителям Британских островов со времен герцога Мальборо и королевы Анны.

Главным фактором популярности войны – впоследствии этот же фактор стал причиной ее сильнейшей непопулярности – было вовлечение в нее всего населения, а также всей социальной и экономической структуры общества. В 1915-1916 гг., после затянувшегося осознания реальности, произошла промышленная и социальная трансформация государства, возник беспрецедентный механизм государственного и коллективистского контроля. Все силы производства и распределения в промышленности и сельском хозяйстве были брошены на удовлетворение нужд огромной военной машины. Центром стало новое Министерство военного снабжения, контроль за которым с мая 1915 г. осуществлял Ллойд Джордж. Данное ведомство создавалось для бесперебойного обеспечения армии оружием и боеприпасами и стало главным двигателем гигантской машины, которая через энергичных посредников («толкачей») вносила воодушевление в работу всей промышленности. Оно оказало огромное влияние на такие разные сферы, как социальное обеспечение, жилищная политика и положение женщин. Угольные шахты, железные дороги, торговые и иные морские перевозки были взяты под государственный контроль. Прежние довоенные установки неограниченной свободы (laissez-faire), включая и священный принцип свободы торговли – отброшены или на время забыты. Традиционная система отношений в промышленности в равной степени пересмотрена. Так называемое Казначейское соглашение от марта 1915 г., заключенное между правительством и тред-юнионами (горняки не принимали в нем участия), запрещало проведение забастовок, но гарантировало соблюдение коллективных договоров между предпринимателями и профсоюзами, а также, негласно, предоставляло профсоюзным лидерам право доступа к правительству.

Естественно, это соглашение не могло обеспечить всеобщего мира в промышленности даже в годы войны. Большие разногласия возникали в угледобывающей отрасли; например, в июле 1915 г. Федерация шахтеров Южного Уэльса официально и с успехом провела забастовку. Министерство военного снабжения проводило политику «разбавления», в связи с которой на машиностроительных заводах работу, требовавшую высокой квалификации, могли выполнять и малоквалифицированные рабочие (в частности, женщины). Ставилось под контроль и движение рабочей силы на военных предприятиях, что вызывало всеобщее недовольство и волнения, особенно в Клайдсайде. Официально не признанная деятельность цеховых старост (шоп-стюартов) в Шотландии, а также в Шеффилде в 1916-1917 гг. говорит о том, что «общее согласие» военного времени было достаточно поверхностным и далеко не всеобщим. Однако война обеспечила профсоюзы продолжительным корпоративным статусом, и не только их: предприниматели тоже объединились – в Федерацию британской промышленности. Оказалось, что возможна новая, органически спланированная система производственных отношений. Показателен тот факт, что крупные промышленники: сэр Эрик Геддес, сэр Джозеф Маклей, лорд Девонпорт и лорд Рондда – вошли в состав ключевых департаментов центрального управления. Это указывало на изменения в отношениях между политическим и промышленным руководством страны. Либеральная Англия времен Эдуарда VII превращалась в корпоративное государство, которое несколько позже будет названо «Великобритания Лимитед».

Влияние Великой войны сказалось на очень обширной сфере социальной и культурной жизни. Рамсей Макдональд, член левого крыла Лейбористской партии и противник войны, иронически заметил, что настоятельные потребности военного времени сделали социальные реформы более радикальными успешнее, чем вся борьба профсоюзов и прогрессивных интеллигентов за предыдущие полстолетия. Открылись новые горизонты для деятельности правительства. Узкопрофессиональная технократическая и бюрократическая элита, правившая страной в годы мира, пополнилась новыми людьми. Административный и управленческий класс значительно вырос в своей численности. Социальные реформаторы – Уильям Беверидж, Сибом Ровантри и даже социалистка Беатрис Уэбб превратились во влиятельные и уважаемые фигуры в системе управления, особенно после того, как в декабре 1916 г. Ллойд Джордж сменил Асквита на посту премьер-министра. Зарплаты выросли. Улучшились условия труда. Принятый в 1917 г. Закон о производстве зерна оживил британское сельское хозяйство и вдохнул надежду в фермеров-землевладельцев и их наемных рабочих. Были приняты меры по совершенствованию системы технического и общего образования; в 1918 г. с помощью закона, предложенного Г.А.Л.Фишером и сделавшего бесплатное начальное образование общедоступным, правительство попыталось предоставить каждому возможность поэтапно получить начальное, среднее, а затем и высшее образование. В результате проведенных правительством исследований (причем одно из них проходило под руководством такого известного консерватора, как лорд Солсбери) были разработаны схемы государственного субсидирования строительства жилья. До 1914 г., в эпоху нового либерализма, этим почти никто не занимался. Были определены принципы субсидирования муниципального жилья, необходимого для обеспечения наемными квартирами сотен тысяч рабочих семей и для уничтожения трущоб в городах и старых промышленных районах.

Больше внимания стали уделять и здравоохранению. Горькая ирония заключалась в том, что война, унесшая колоссальное число человеческих жизней, привела к тому, что в стране улучшилось медицинское обслуживание, возросла забота о детях, стариках и кормящих матерях, появились такие новые учреждения, как Совет по медицинскому исследованию. В конце 1918 г. правительство взяло на вооружение идею создать новое Министерство здравоохранения, которое должно было взять на себя координацию работы учреждений здравоохранения и социального страхования, заменив Департамент местного самоуправления.

Опыт войны положительным образом отразился на жизни еще одной важной части населения страны (более того, на части, составлявшей теперь большинство) – наступила эпоха женской эмансипации. Годы войны в этом отношении оказались благотворными для женщин Британии. Тысячи из них служили во фронтовых частях, многие работали в полевых госпиталях. Пример медицинской сестры Эдит Кейвелл, замученной немцами за то, что она помогала британским и французским военнопленным бежать из лагерей Бельгии, значительно повысил авторитет женщин в обществе. В самой Великобритании руководительницы движения суфражисток, такие, как миссис Эммелин Панкхерст и ее старшая дочь Кристабель (в отличие от младшей дочери, социалистки Сильвии), помогали правительству проводить набор добровольцев. В более широком плане перед женщинами открылись новые возможности трудиться на церковном и административном поприще, работать на оборонных и машиностроительных предприятиях и во многих других сферах, которые раньше предназначались исключительно для мужчин. Даже большая вседозволенность, сопровождающая обстановку войны, помогала обрушить многовековые барьеры, ограничивавшие жизнь британских женщин. Теперь трудно было подыскать убедительные аргументы против того, что женщины вправе обрести все гражданские права. Акт о народном представительстве 1918 г. предоставил право голоса женщинам от 30 лет и старше. Это показалось почти издевкой. Долгая и горькая история предрассудков и ограничений разрешилась чем-то вроде подачки. Здесь, как и в других случаях, подчеркивая позитивные, прогрессивные последствия войны, под прикрытием процесса «реконструкции» (сомнительное определение), который, как подразумевалось, начался после наступления мира, правительство делало попытки, возможно неосознанные, продлить и усилить общее согласие (консенсус) военного времени.

Великая война стала временем существенных и бурных перемен и для британской политики. В ее начале Палата общин, как и раньше, являлась ареной противостояния либералов и консерваторов (или юнионистов). Но для Либеральной партии война обернулась катастрофой. Отчасти так произошло из-за вызванных войною серьезных ограничений личных и гражданских свобод, отчасти из-за того, что многие либералы сохранили довольно двусмысленное отношение к самой сущности войны. Когда в мае 1915 г. либеральное правительство Асквита превратилось в трехстороннюю коалицию, это стало еще одной стадией падения либерализма. С этого времени неумелое и апатичное руководство Асквита проходило на фоне обострения внутрипартийных противоречий по поводу введения всеобщей воинской повинности. Ллойд Джордж и Черчилль предложили ввести такую повинность как выражение общей приверженности «войне до победного конца». Сторонники традиционного либерализма – Джон Саймон и Реджинальд Маккенна колебались. Сам Асквит пребывал в смятении. В конце концов, воинскую повинность ввели для всех мужчин в возрасте от 18 до 45 лет. Но критика поведения Асквита и всех либералов в целом продолжала нарастать.

Кризис наступил в декабре 1916 г. Он был вызван не только постоянным недовольством просчетами правительства на фронте, но и его неспособностью решить ирландский вопрос и уладить трудовые конфликты в самой стране. Период между 1 и 9 декабря 1916 г. стал свидетелем сложнейших, почти византийских политических интриг, по поводу которых, подобно средневековым схоластам, до сих пор спорят современные историки. Объединившись с руководителями юнионистов, Э.Бонаром Лоу и ирландцем сэром Эдвардом Карсоном, Ллойд Джордж предложил Асквиту учредить высший Военный комитет, который должен был заниматься делами войны. Прошло несколько дней колебаний, и Асквит отказался. Тогда Ллойд Джордж подал в отставку и после преодоления острых внутрипартийных противоречий между 4 и 9 декабря стал премьер-министром, возглавив правительство межпартийной коалиции. В нее входили не только все юнионисты, но и лейбористы (большинство их Национального исполкома), а кроме того, половина представителей Либеральной партии в Палате общин. Таким образом, в период между декабрем 1916 г. и ноябрем 1918 г. Ллойд Джордж создал для себя положение, по неуязвимости схожее с полупрезидентским. Он возглавлял высший Военный кабинет, у которого за спиной стоял новый исполнительный аппарат и целый «цветник» помощников и личных секретарей. Эта вертикаль опиралась на мощную машину централизованной власти. Триумф Ллойд Джорджа помог выиграть войну, но для Либеральной партии он закончился полным разгромом. Партия была расколота, ее основы подорваны, а парламентская фракция разобщена, а потому неэффективна. Либералы в значительной степени оказались деморализоваными, потеряли поддержку прессы и интеллектуальных кругов. Новый либерализм, вдохновивший столько реформ до 1914 г., теперь выдохся. Когда в ноябре 1918 г. война закончилась, либералы оказались разделенными на ослабленные группы и тоже напоминали жертву страшной войны.

Совершенно неожиданно место либералов заняли лейбористы. Начало войны тоже внесло раскол в их ряды. В отличие от руководителей профсоюзов, демонстрировавших свой патриотизм, Макдональд и другие представители левого социалистического крыла высказались против вступления в войну. В результате Р.Макдональду пришлось уйти с поста руководителя парламентской фракции Лейбористской партии. Во время войны тоже возникали проблемы, разобщавшие лейбористов, например поддержать или нет всеобщую воинскую повинность (а возможно, и гражданскую повинность в промышленности), работать или не работать под руководством Ллойд Джорджа. Однако если рассматривать долгосрочные последствия, то война существенно усилила партию лейбористов. Тред-юнионы, от которых партия зависела, значительно окрепли в годы военных испытаний. К началу 1919 г. число членов профсоюзов почти удвоилось и насчитывало 8 млн человек. Революция в России, а также антивоенный радикализм в последние два года войны дали партии новый стимул в ее развитии. При этом лейбористы одновременно и работали в правительстве, и исполняли роль официальной оппозиции. Партия на редкость умело использовала внутренние трудности либералов. В 1918 г. после избирательной реформы количество электората увеличилось с 8 до более 21 млн человек. Число избирателей из рабочих заметно выросло, и в итоге усилилась поляризация политических процессов на классовой почве. Партийная конституция (устав) 1918 г. поставила перед лейбористами новые социалистические цели и, что еще важнее, реорганизовала избирательные округа и штаб-квартиру, где прежде доминировали профсоюзы. Наступление Лейбористской партии стало мощным политическим следствием войны, хотя и непредвиденным.

Реальные преимущества получили и консерваторы. Война подтолкнула процесс, в результате которого они стали партией большинства. Консерваторы объявляли себя патриотами, и призыв к войне их объединил, несмотря на расхождения по вопросу о таможенных тарифах и по другим проблемам, существовавшим до 1914 г. Они в большей степени стали защитниками интересов бизнеса и промышленников и превратились в партию городов и пригородов, перестав быть партией сквайров. В конце войны консерваторов возглавляли такие новые деятели, ориентированные на интересы бизнеса, как Стэнли Болдуин и Невил Чемберлен. Поэтому Консервативная партия, как и Лейбористская, нацелилась на разрушение политической системы времен короля Эдуарда VII. Когда 11 ноября 1918 г. война закончилась, Ллойд Джордж полностью завладел руководством страны. Поддерживавшие его отдельные группы Коалиционных либералов вступили в соглашение с консерваторами, чтобы на выборах противостоять «пацифистам» из антиправительственных либералов и «большевикам» из партии лейбористов. Наступала эра правых.

Годы войны способствовали и другим переменам. Война во всех смыслах была для Британии войной имперской, в ней сражались за империю, короля и родину. Во многом ее удалось выиграть благодаря военной и другого рода поддержке со стороны Австралии, Новой Зеландии, Канады, Южной Африки и Индии. День Анзака (солдата австралийского или новозеландского армейского корпуса), учрежденного в память о событиях в заливе Сувла около полуострова Галлиполи, стал трагической и почитаемой датой в истории Австралии. В 1917 г. Ллойд Джордж созвал Имперский военный кабинет премьер-министров, чтобы помочь правительству метрополии. Такой крупный государственный имперский деятель, как Ян Смэтс из Южной Африки, был приглашен для участия в принятии решений британского кабинета. В торговле имперские преференции становились реальностью. Никогда еще мистическое воздействие имперской идеи не казалось таким мощным. Ведущий архитектор того времени Эдвин Латьенс в молодости принадлежал к течению в искусстве, которое вдохновлял Уильям Моррис. Теперь, вместе с Гербертом Бейкером, он обратил свой талант на возведение новых, помпезных зданий Нью-Дели. Над ними как символ непоколебимой власти должны были возвышаться огромная по своим размерам резиденция вице-короля Индии и административные здания.

Во время войны имперская идея укрепилась как никогда прежде. Секретные договоры, подписанные в военные годы, предусматривали, что в мирное время система подмандатных территорий и другие изощренные договоренности сделают владения Британии еще обширнее, чем прежде, добавив к ним новые пространства на Ближнем Вое токе вплоть до Персидского залива. Границы Британской империи на удивление быстро раздвигались благодаря операциям, проведенным авантюристами-одиночками вроде «Лоуренса Аравийского», и манящей перспективе овладения богатейшими нефтяными месторождениями Месопотамии и Ближнего Востока.

А между тем сохранение империи становилось все менее реальным. Задолго до 1914 г. было ясно, что проведение эффективной имперской политики ограничено финансовыми и военными факторами; особенно это касалось Индии, где росло движение Индийского национального конгресса. Появились и новые обстоятельства – все более успешными становились национальные восстания против британского правления. Ирландию, в отличие от Уэльса, который во время правления Ллойд Джорджа отличался безмерным патриотизмом, охватили антиколониальные волнения. Хотя казалось, что апрельское Пасхальное восстание 1916 г. под предводительством нескольких республиканцев и сторонников Шинн фейн потерпело поражение, на деле, в связи с жесткой реакцией правительства Асквита, уже к середине 1918 г. партия Шинн фейн и близкие ей по убеждениям республиканцы привлекли на свою сторону почти все 26 южных графств. Таких ветеранов движения за гомруль, как Джон Диллон, сменили новые радикалы-националисты – Майкл Коллинз и Имон де Валера. В конце войны юг Ирландии фактически находился в состоянии военного положения – он не подчинился закону об обязательном воинском призыве и был близок к восстанию против Короны и власти протестантов (или того, что от нее осталось). Долгая борьба ирландского национально-освободительного движения, которая в период между Даниелом О’Коннелом 40-х годов XIX в., Чарлзом Стюартом Парнеллом 80-х и Джоном Редмондом после 1900 г. протекала в мирном конституционном русле, теперь, как представлялось, подошла к новому взрывоопасному рубежу. Вывод напрашивался следующий: политический и социальный консенсус военного времени, и так довольно хрупкий в Клайдсайде и шахтерских районах Уэльса, на Южную Ирландию вообще не распространялся. Более того, под мощным влиянием ирландского республиканизма пробивала себе дорогу новая волна национального протеста против ограничений имперского правления. Индийцы и египтяне также привлекли к себе внимание. В результате войны Британия внутренне сплотилась, но стала и более изолированной. Ее власть в имперских владениях постепенно ослабевала под влиянием огромных перемен, происходивших в послевоенном мире.

 

Двадцатые годы

После того, как мир был восстановлен, казалось, ничего не изменилось. Триумфальная победа Ллойд Джорджа на выборах в декабре 1918 г. показала, что патриотизм и единство военных лет распространились и на мирное время. Выборы назвали «купонными», поскольку кандидатам, поддерживавшим правящую коалицию, выдавали что-то вроде верительных грамот. Премьер-министр почти единогласно был провозглашен «человеком, который выиграл войну» и стал самой влиятельной политической фигурой со времен Оливера Кромвеля. Вердикт электората оказался убедительным: 526 представителей (из них 136 либералов, остальные – юнионисты) поддержали коалицию и только 57 лейбористов и 26 независимых либералов были против. Но если рассмотреть эти результаты повнимательнее, можно прийти к другим выводам. У Лейбористской партии в Парламенте насчитывалось только 57 представителей, но за ними стояли 2,5 млн избирателей. И было очевидно, что вскоре лейбористы добьются большего успеха на выборах. В Ирландии, на юге Шинн фейн получила 73 места из 81. Ее представители покинули Вестминстер и организовали в Дублине собственный неофициальный парламент. Тем не менее мандат премьер-министра и его партнеров по правительству военного времени казался совершенно неоспоримым.

Кроме того, выборы как будто бы подтверждали, что социально-экономическая ситуация в стране во многих отношениях быстро восстанавливается. Многие контролирующие органы и аппарат государственного коллективного руководства военного времени исчезли, будто их и не было. Основные отрасли промышленности – железные дороги, предприятия транспорта и даже шахты – вернули их прежним хозяевам, хотя их владельцев ненавидели в народе больше всех остальных капиталистов. Правительство вело последовательную финансовую политику возвращения к золотому стандарту. Это влекло за собой дефляцию и постоянное сокращение выпуска бумажных денег, которых было много напечатано во время войны. Казалось, Лондон, классовая система и частнособственнический капитализм продолжают править бал. Чтобы показать, что теперь это капитализм с человеческим лицом, в 1919-1920 гг. правительство начало лихорадочную реформаторскую деятельность. В ходе избирательной кампании Ллойд Джордж больше выдвигал себя как социального реформатора, создающего «страну, подходящую для героев», чем напоминал о своих шовинистских намерениях повесить кайзера или «придавить немцев так, чтобы они и пикнуть не могли». Затем последовала кратковременная, но бурная деятельность по усовершенствованию систем образования и здравоохранения, были увеличены пенсии и создана система страхования на случай безработицы. Но самой впечатляющей стала программа строительства жилья, затеянная министром-либералом доктором Кристофером Аддисоном при вынужденной поддержке Министерства финансов. В период между 1919 и 1922 гг. на государственные деньги было построено более 200 тыс. домов, что положило начало хотя и ограниченной, но своевременной кампании по преодолению самой тяжелой социальной проблемы в стране.

Однако очень скоро пришло горькое осознание того, что жизнь еще очень далека от нормы и восстановить ее в том привычном виде, в каком она протекала до 1914 г., будет нелегко. После потери многих заграничных рынков и продажи заморских инвестиций для покрытия военных расходов возникли новые, не требующие отлагательства экономические проблемы. Самая угрожающая из них – огромный рост национального долга – постоянно обсуждалась на первых полосах газет. В 1914 г. его непогашенная часть равнялась 706 млн фунтов стерлингов, а шесть лет спустя она выросла до 7875 миллионов. В результате начали раздаваться страстные призывы к «экономии», прекращению «пустых» расходов на государственные нужды и к необходимости вернуться к сбалансированному бюджету и твердой валюте, пострадавшей от стремительной инфляции 1918-1919 гг.

И в политике дела обстояли отнюдь не благополучно. Коалиция Ллойд Джорджа пришла к власти при неблагоприятных обстоятельствах – «купонные» выборы 1918 г. проходили в обстановке секретности, поэтому право нового правительства на власть начали подвергать сомнению. Более того, поскольку правительство являлось коалиционным, внутри него постоянно возникали разногласия и напряженность между либеральным премьер-министром и его консервативными коллегами по поводу внутренней, внешней и имперской политики. Сам Ллойд Джордж вел себя подобно олимпийскому богу, восседающему где-то на международных мирных конференциях и не имеющему дела с Палатой общин. Он был премьер-министром без партии, беззаботным авантюристом в отношении своих финансовых и сексуальных связей. Все это не вызывало ни доверия, ни симпатии. Таким образом, единение нации, характерное для первого периода после прекращения военных действий, вскоре исчезло и сменилось новыми конфликтами.

Коалиция оказалась перед лицом целой серии вызовов, что постепенно подрывало ее право на власть. Возникли новые политические модели, которые оказывали влияние на британскую историю все последующие двадцать лет. С левого фланга на Ллойд Джорджа нападали либералы, жестко критикуя его за пренебрежение к старым священным принципам свободной торговли. Политика, проводимая им в Ирландии, вызывала еще большее возмущение. В 1919-1921 гг. правительство вело войну против Ирландской республиканской армии (ИРА), используя политику возмездия и прибегая к помощи дополнительных подразделений, нанятых на деньги Короны. Эти наемники, которые должны были поддерживать армию и полицию, совершили в Ирландии немало кровавых злодеяний. В декабре 1921 г. Ллойд Джордж, по натуре умелый переговорщик, сумел заключить мир с лидерами Шинн фейн – Артуром Гриффитом и Коллинзом. В январе 1922 г. было создано Ирландское свободное государство, в состав которого вошли 26 католических графств, а 6 протестантских графств Ольстера на северо-востоке остались в составе Соединенного Королевства. Но такой крутой разворот в политике оказался слишком запоздалым, чтобы восстановить доброе имя Ллойд Джорджа в представлении либералов.

Среди лейбористов и профсоюзных деятелей премьер-министр полностью утратил репутацию защитника трудового народа, которую он долгое время имел. В 1919-1921 гг. его правительство для подавления общенациональных забастовок шахтеров, железнодорожников и других трудящихся (даже полицейских), применяло самые суровые меры, включая чрезвычайные и используя войска в качестве штрейкбрехеров. Кроме того, правительство не смогло предотвратить рост массовой безработицы, которая охватила более миллиона рабочих и оказала губительное воздействие на старые индустриальные районы. Случаи, когда правительство шло на прямой обман горняков, например игнорирование доклада Сэнки, в котором предлагалось в 1919 г. национализировать шахты, или дальнейший подрыв единства «тройственного союза» профсоюзов, для того чтобы вновь нарушить планы шахтеров в «Черную пятницу» (15 апреля 1921 г.), глубоко врезались в память рабочего класса. Правительство, избранное для того, чтобы укрепить национальную солидарность и социальное единство, сделало классовые различия еще глубже, чем прежде. Коалицию атаковали не только слева, все чаще на нее нападали справа. Консерваторы жаждали возвращения к независимой партийной политике, чтобы освободиться от авантюр деспотичного премьер-министра и его последователей. Несмотря на то что коалиция просуществовала почти четыре года, она находилась в очень трудной ситуации. А Ллойд Джордж как премьер-министр оказался в безвыходном положении.

Кроме того в стране усиливалось разочарование результатами мирных договоров и всей «версальской системой». Мир, подписанный в 1919 г., становился все менее популярным, поскольку был достигнут с помощью секретных соглашений, заключенных Британией с союзниками в ходе войны, и содержал несправедливые требования, предъявленные побежденной Германии и касающиеся финансовых репараций и территориальных уступок. Лучше всех эти настроения выразил в книге «Экономические последствия мира» (1919) экономист Дж.М.Кейнс. Труд этого советника Казначейства по финансовым вопросам, который в знак протеста подал в отставку во время работы Парижской мирной конференции, быстро стал бестселлером по обе стороны Атлантики. В книге убедительно доказывалось, что репарации, наложенные на Германию, приведут к ее финансовому краху, что, в свою очередь, ослабит всю экономику Европы. Кейнс ярко рассказал о лихорадочной и коррумпированной атмосфере, в которой версальские миротворцы заключали тайные сделки. Ллойд Джорджа он называл «человеком без корней». Попытки премьер-министра выступать на различных международных конференциях в роли миротворца Европы перестали приносить ему популярность. Британия больше не желала, по меткому выражению Бонар Лоу, быть «мировым полицейским». Пусть империя стала больше, чем прежде, но ей не следовало связывать себя обязательствами в Европе. Иначе страну постигнет новая трагедия, как это случилось в августе 1914 г. Окончательный удар коалиции Ллойд Джорджа нанесли события октября 1922 г., когда Британия едва не вступила в войну с Турцией по поводу греческих земель в Малой Азии и защиты Проливов. И консерваторы, и левые восстали против нового разжигания шовинистических настроений. Опора правительства на правых оказалась несостоятельной. Девятнадцатого октября 1922 г. Ллойд Джордж ушел в отставку и остаток своей жизни провел как политический изгой.

В стране существовало два вида оппозиции правительству Ллойд Джорджа. Главными фигурами здесь были Макдональд и Стэнли Болдуин, которые немало сделали для свержения коалиции в октябре 1922 г. Макдональд, питавший иллюзии в отношении построения «прекрасного нового мира» и интернационалист утопического толка, стал ярким выразителем взглядов растущей Лейбористской партии, которая во время выборов 1922 и 1923 гг. быстро увеличивала количество мест в Парламенте. Он умудрялся соответствовать интересам социалистического Клайдсайда и социальным традициям лондонского истеблишмента. Другой, более влиятельной фигурой являлся Болдуин, пользовавшийся доверием консерваторов из респектабельного среднего класса городских предместий и ортодоксальных патриотов. Всех их беспокоили политические эксперименты Ллойд Джорджа и авантюризм его послевоенной внешней политики. Болдуин занимал пост премьер-министра в 1923-1924,1924-1929 и 1935-1937 гг. и показал себя самым подходящим лидером для Британии, стремившейся к возвращению спокойствия и социального мира.

В других сферах общественной жизни тоже происходили постоянные потрясения и перевороты. Многое, что казалось в предвоенный период незыблемым, теперь стремительно менялось. В Уэльсе и Шотландии появились не очень влиятельные движения представителей интеллигенции, которые, как предполагалось, угрожали единству Соединенного Королевства. По ирландскому образцу были образованы две небольшие националистические партии: Плайд Кимру (Plaid Cymru) в 1925 г. в Уэльсе и Национальная партия Шотландии в 1928 г. Однако свою роль им предстояло сыграть лишь в отдаленном будущем.

Благодаря тому что довоенные гиганты: Редьярд Киплинг, Томас Харди, Эдвард Элгар и Латьенс – были еще живы и продолжали творить в искусстве, литературе, музыке и архитектуре, влияния авангардистских течений, которые стали выразителями «модернизма» и протеста, еще не чувствовалось. Но главные работы писателей-романтистов Джеймса Джойса и Д.Г.Лоуренса были уже написаны. Однако все созданное Лоуренсом после «Влюбленных женщин», увидевших свет в 1920 г., где еще слышалось эхо военных лет, казалось довольно невыразительным. Творения интеллектуалов и художников, принадлежавших к Блумсберийской группе, отличались новаторством. В частности, романы Вирджинии Вулф, для которых характерны тонкое описание человеческих характеров и необычная свободная форма изложения, стали свидетельством живучести модернизма в литературе. Более ортодоксальный роман «Поездка в Индию» (1924) Э.М.Форстера – писателя, не входившего в Блумсберийскую группу, но связанного с ней, излагал взгляды автора на взаимодействие западной и восточной культуры и описывал закат кичливого, с его точки зрения, либерального гуманизма. Самым значительным и новаторским явлением в английской поэзии стала поэма «Бесплодная земля» (1922) Т.С.Элиота с ее тревожными ритмами и образами. Произведение пронизывает настроение христианского смирения и тихой меланхолии, что точно отражало один из влиятельных аспектов культуры 20-х годов.

Для театра этот период не стал особенно плодотворным, если не считать пьесу Бернарда Шоу «Святая Иоанна», в которой автор выразил свои глубокие философские воззрения. Для искусства и архитектуры те годы тоже не были отмечены ничем выдающимся. Такие художники, как Бен Николсон, все еще находились в поисках своего стиля, другие, вроде Пола Нэша, топтались на месте. В живописи только Блумсберийская группа выдвинула несколько бунтарей, таких, как художественный критик и покровитель искусств Роджер Фрай, художники Дункан Грант и Ванесса Белл, которые пытались разбить застывшие формы реалистического изобразительного искусства.

Деятельность Блумсберийской группы, объединившей писателей, художников, а также такие известные фигуры, как экономист Дж.М.Кейнс, публицист Литтон Стрэчи, их философ и наставник Д.Э.Мур, стала отражением многих сильных и слабых сторон культуры 20-х годов. Блумсберийцы искренне стремились сделать открытия модернистских поэтов и художников-сюрреалистов континентальной Европы достоянием британской культуры. Сочетание культа нового и борьбы с предрассудками особенно ярко выразилось в сатирах Стрэчи на выдающихся личностей викторианского периода, включая королеву. Негативной чертой их деятельности было культивирование врожденного, почти племенного родства между художественными натурами, и со временем блумсберийцы превратились в закрытый анклав с некоторыми династическими традициями. Писатели 30-х годов критиковали группу за то, что она превратилась в новую культурную элиту. Они нападали на блумсберийцев, обвиняя их в увлечении чистой эстетикой в ущерб моральным проблемам и критикуя за пренебрежительное отношение к политическим и общественным вопросам. Возможно, именно деятельность Блумсберийской группы способствовала дальнейшему расколу искусства на искусство для избранных и на искусство для масс.

Течения в искусстве, выразившие бунтарские и свободолюбивые настроения, отражали запросы социальных движений того времени. Женщины, получившие частичное право голоса в 1918 г., а затем окончательно и полностью в 1928-м, теперь могли пользоваться самыми различными свободами: курить, посещать развлекательные учреждения, например кинотеатры, вести куда более открытую и не скованную условностями «сексуальную жизнь», носить одежду менее однообразную и строгую. Однако воспетая в мемуарах «веселая молодежь» 20-х годов, для которой как бы специально писал сатиры и пьесы Ноэл Коуард, была весьма ограничена в своем мировоззрении. Обычно ее представители принадлежали к среднему или высшему слою общества и воспитывались в частных школах, а затем в университетах Оксфорда и Кембриджа. В частности, Оксфорд ассоциировался со свободным культурным самовыражением, окрашенным некоторой склонностью к декадентству или нигилизму (или к тому и другому вместе). В 30-х годах этот университет (ошибочно) стали отождествлять с антивоенным протестом. Вообще, старые университеты значительно меньше влияли на общество, чем им позднее приписали легенды, но они успешно вписывались в движение, полное экспериментов и стремившееся к созданию нового, менее структурированного мира, оторванного от традиций.

В послевоенный период прежние законодатели морали, казалось бы, утрачивали влияние. Особенно это касалось церквей, которые стали одной из жертв войны. Исключением была католическая церковь с ее твердыми ирландскими последователями.

Нонконформистские церкви, чьи моральные установки во времена королевы Виктории служили путеводной звездой для многих британцев, теперь переживали период уменьшения паствы, сокращения финансовых фондов и падения авторитета. Даже в таких традиционных оплотах нонконформизма, как северные графства и Уэльс, все меньше людей посещало богослужения. Да и какими карами могли напугать пуритане и адвентисты седьмого дня тех, кто был свидетелем войны? Англиканская церковь, сохранившая государственный статус, тоже с большим трудом справлялась после войны с ролью национальной церкви. Архиепископы Ранделл Дэвидсон и Космо Лэнг продолжали говорить о прежнем единстве и дисциплине, но их призывы все реже доходили до верующих.

Формально Британия признавалась христианской страной. Высшие англиканские иерархи, крепко связанные с Короной и земельной аристократией, по-прежнему пользовались почетом и уважением. Воскресенье проходило в атмосфере унылого спокойствия: не ходили поезда, были закрыты магазины и театры, а в Шотландии и Уэльсе не работали пабы. Ревизия текстов англиканского молитвенника в 1927-1928 гг. стала предметом бурного общественного обсуждения. Возобновились столкновения между англокатолическим и евангелическим крыльями государственной церкви. И, как показывали религиозные программы новой радиостанции Би-би-си, религия все еще ассоциировалась с ценностями среднего класса: семьей, общиной, невоинственной формой патриотизма. Существовала также связь религии с империей, что особенно сказалось на молодежных движениях, таких, как бой-скауты и «церковные бригады». Война породила некую мирскую религиозность, которую символически выразил архитектор Латьенс в Кенотафе, обелиске, сооруженном в Уайтхолле в память о погибших в мировой войне, а также в ежегодном ритуале Поминального воскресенья. Однако, несмотря на все попытки напомнить людям о религиозном наследии, доставшемся от предков, воздействие христианства на умы, особенно представителей послевоенного поколения и тех, кто прошел войну, шло на убыль.

Неспособность церквей существенно влиять на ход событий со своей драматичностью проявилась в дни Всеобщей стачки профсоюзов 1926 г. Промышленный спад, имевший место в том году, повлек за собой растущую безработицу, социальную озлобленность и стал причиной самого острого в истории Британии классового конфликта. Уже миновали масштабные забастовки 1919-1921 гг. Премьер-министр Болдуин воззвал: «Господи, дай Мир нашему времени!» Но в самой развитой отрасли промышленности того периода, горнодобывающей, копилось напряжение из-за снижения зарплат, увольнений, падения уровня жизни шахтерских семей. В апреле 1926 г. правительство отказалось возобновить субсидии добывающей отрасли. Второго мая Болдуин прервал переговоры с делегацией Британского конгресса тред-юнионов. Этот инцидент послужил поводом для начала Всеобщей стачки. На девять дней (3-12 мая) жизнь в Британии остановилась. Никогда еще потенциальная экономическая мощь профсоюзов, способных бросить вызов правительству и всему конституционному порядку, не выражалась с такой силой. В этой ситуации призывы Церкви к примирению оказались слабыми и бесполезными.

Фактически Всеобщая стачка проходила вполне миролюбиво. Не предпринималось никаких действий против штрейкбрехеров (среди них оказалось немало студентов Оксфорда и Кембриджа, бросивших ради этого свои занятия), которые сели за руль автобусов и пытались иными способами заменить бастующих. Не было актов насилия ни со стороны полиции и войск, ни против них. Но, несмотря на то что рабочие промышленных районов Йоркшира, Кумбрии, Тайнсайда, Южного Уэльса и Шотландии держались твердо, 12 мая Британский конгресс тред-юнионов прекратил забастовку, а некоторые группы рабочих ключевых отраслей экономики (например, машиностроители) вообще не собирались бастовать. Для профсоюзов такой поворот дела оказался тяжелым поражением, особенно для шахтеров, которые еще несколько трудных месяцев продолжали стачку. Классовая война в Британии вылилась в короткую и бескровную схватку. Для среднего класса, наблюдавшего за ней со стороны, она стала безболезненным и даже забавным происшествием.

Однако очевидно, что разделение общества, выявленное и усилившееся в результате Всеобщей стачки, явилось мощным фактором, который препятствовал консолидации нации на протяжении более двадцати лет после этого события. В среде британских шахтеров память о триумфе и предательстве 1926 г. дожила до всеобщей забастовки горняков 1984-1985 гг. В условиях 1926 г. Всеобщая стачка могла показаться провалом, происшедшим из-за трусости профсоюзов, а также хорошей подготовки и решительных действий правительства (особенно со стороны некоторых министров, в частности Черчилля, бывшего тогда министром финансов). Однако «Великий год», как впоследствии назвал 1926 г. один шахтер Уэльса, показал исключительную преданность рабочих Британии классовой солидарности. Причем это касалось не только тех, кто трудился на предприятиях старых отраслей: горно-добывающей, сталелитейной и кораблестроительной, но и «полуквалифицированных» работников, занятых в сравнительно новых отраслях, обслуживающих транспорт, железные дороги и другие виды перевозок. Хотя дело не дошло до насилия, классовая вражда в стране проявила себя в полном объеме. Среди рабочих укрепилось подозрительное отношение к якобы нейтральной позиции полиции и гражданской службы. Даже новая радиостанция Би-би-си не осталась вне подозрений, хотя она изо всех сил старалась сохранить независимость вопреки давлению государства. В шахтерских районах, как следствие Всеобщей стачки, рабочие стали жертвой произвола, владельцев шахт, которые урезали зарплаты и делали все возможное, чтобы подорвать влияние Федерации горняков, выражавшей интересы своих членов. Но если прежние лидеры шахтерских тред-юнионов, вроде демагога Артура Кука, старались не вступать в конфликты, то новые люди, пришедшие им на смену в профсоюзе и Лейбористской партии, уже не хотели приспосабливаться к социальной системе, которая так несправедливо распределяла материальные блага и возможности и так надругалась над единством военных лет. Пока Британия с трудом плелась, преодолевая депрессию, память о Всеобщей стачке и классовом протесте оставалась живой.

В конце 20-х ситуация в стране обрела стабильность и сохранялась в таком состоянии до 40-х годов. Численность населения продолжала расти, хотя медленнее прежнего: по данным переписи, в 1911 г. она составляла 40831 тыс. человек, в 1921-м – 42769тыс. и в 1931-м – 44795 тыс. человек. Однако молодые писатели, такие, как Джордж Оруэлл, почувствовали и отразили растущие противоречия внутри страны. Для центральных и южных графств 20-е годы были временем спокойствия и процветания. Хотя программу жилищного строительства Аддисона в 1919-1921 гг. не удалось воплотить, на ее основе Невил Чемберлен разработал схемы прямого субсидирования строительства частных домов для среднего класса, в результате чего появилось множество новых загородных поселков. После войны заметно увеличилось число людей, лелеявших мечты достичь благосостояния среднего класса: иметь собственный дом, благополучную семью, возможность интересно проводить свободное время и приобретать домашнюю технику вроде пылесоса фирмы «Гувер». К 1930 г. в Британии насчитывалось более 1 млн личных автомобилей, и самой популярной маркой была «Бейби», производимая на заводах Герберта Остина.

Распространение радиовещания благодаря Би-би-си принесло в каждый дом развлекательные и обучающие передачи. Для тех, кто принадлежал к социальному слою мелких служащих, менеджеров, школьных учителей, квалифицированных рабочих, а также к категориям управленцев, называемых «белыми воротничками», и к группе профессионалов, сильно выросшей в период между 1880 и 1918 гг., 20-е годы были неплохим временем. Цены постепенно снижались, кредит на приобретение дома выдавали на льготных условиях, для досуга оставалось достаточно времени. Как грибы после дождя, возникали предприятия, использующие передовые технологии, например новые автомобилестроительные заводы Герберта Остина в Лонгбридже (Центральная Англия) или Уильяма Морриса в Коли около Оксфорда. Вокруг них возникали благоустроенные кварталы пригородов. Для людей, населявших эти районы, банальные ценности, которые воплощал в своей политике премьер Болдуин, любитель природы и сторонник принципа «безопасность прежде всего», казались весьма привлекательными, особенно после тревог, пережитых во время войны и Всеобщей стачки.

Но для других районов Британии этот период стал временем отчаяния и разочарования. Так, например, после короткого возрождения, связанного с войной, сельское хозяйство погрузилось в депрессию. Число деревенских жителей неуклонно сокращалось, особенно в результате механизации процесса выращивания зерна, на котором специализировалась Южная Англия. Цены на сельхозпродукты фермеров падали, уровень их доходов снижался, небольшие города, расположенные в сельской местности от Горной Шотландии до Корнуолла, нищали. На первый взгляд могло показаться, что традиционный облик британской деревни не изменился. «Зеленая революция» 1918-1926 гг. значительно увеличила число мелких землевладельцев, что было существенным изменением в землевладении и чего не наблюдалось со времен Нормандского завоевания. Но под этим внешним благополучием скрывалась массовая задолженность, заложенные земли и просроченные банковские кредиты – угасание, находившееся в резком контрасте с жизнью городов, причем контраст этот постоянно усиливался. Если принять во внимание, что тема деревни в британской литературе всегда была отправной, такая ситуация не могла не иметь серьезных культурных и социальных последствий.

В старых индустриальных районах: на севере и северо-востоке Англии, в промышленном Южном Уэльсе, в Клайдсайдском поясе Центральной Шотландии и за Ирландским морем, в трущобах Белфаста, нарастало отчаяние. В 20-х годах было много написано о бедности и тесноте, в которых жили рабочие, а также о разрушении окружающей среды в старых промышленных городах, от которого пострадали Ярроу, Виган, Мертил-Тидвил. Наряду со сведениями о сырых жилищах и антисанитарных условиях, плохих школах и общественных службах приводили ужасающие цифры детской заболеваемости и смертности, частые случаи заболевания туберкулезом у взрослых, легочных болезней у шахтеров, физических немощей стариков. В индустриальных районах севера Англии, Уэльса и Шотландии продолжительность жизни была значительно ниже, чем в городах и на курортах юго-восточной и западной части Центральной Англии. Двадцатые годы стали свидетелями все расширяющейся социальной пропасти. Этот процесс усугублялся постоянно растущей безработицей в таких старых отраслях индустрии, как сталелитейная, кораблестроительная и угледобывающая, которые испытывали недостаток капиталовложений. Несмотря на острую критику со стороны Кейнса, Черчилль, тогдашний министр финансов, в 1925 г. взял курс на возвращение к золотому стандарту на довоенном уровне, что было поддержано самыми ортодоксальными экономистами и бизнесменами. Такой курс требовал пересмотра экспортной политики в отношении угля и стали, а значит, предполагал рост безработицы среди тех, кто их производил. Что касается качества, образования и медицинского обслуживания, а также посещения библиотек, плавательных бассейнов и общественных парков, то тут социальный контраст был еще очевиднее. В стране, где безмятежно правил Болдуин, наступила эра «безопасности прежде всего». Сопровождавшая ее секуляризация вылилась в утверждение новой религии – «религии неравенства» (как говорил в одной из своих знаменитых лекций, опубликованных в 1929 г., социалист и историк-экономист Р.Г.Тони). Две трети совокупного национального богатства принадлежало 400 тысячам человек (менее 1% населения), различия в качестве жизни разных слоев британского общества были колоссальными.

Однако такое растущее социальное неравенство, как ни удивительно, не вызывало в то время ни бунта, ни протеста. Отчасти это объяснялось обстановкой дружеской солидарности, в которой жили рабочие, где даже в годы депрессии существовали собственные ценности, своя культура и даже развлечения. Примечательные черты того времени: рабочие клубы и читальни, неизменная солидарность шахтерских сообществ, рабочие хоры и духовые оркестры, кредиты, которые жителям рабочих поселков предоставляли кооперативы, – все это кажется теперь таким далеким и слегка напоминает содержание мыльной оперы типа «Улица Коронации». Но наличие подобных фактов доказывает, что даже в мрачные годы депрессии рабочий класс сохранял силу и оптимизм. Правящий класс всячески поддерживал массовые развлечения, считая их отличным болеутоляющим средством, помогающим укрепить чувство патриотизма. Традиции «хлеба и зрелищ» брали свое начало от викторианского мюзик-холла, и многие его звезды, например Джордж Роби (который, кстати, отказался от рыцарского звания), все еще были популярны. Однако на место мюзик-холла вскоре пришел кинематограф, немой, а потом звуковой, и тогда Чарли Чаплин и Мэри Пикфорд стали любимцами залов.

Но помимо стойкости и чувства собственного достоинства, присущих британскому рабочему классу, были и другие обстоятельства, благодаря которым страна оставалась единой и жила в мире. В частности, речь идет о деятельности правительства в то время, хотя о ней не принято отзываться похвально. Например, важной вехой стала отмена Закона о бедных, которой добился Чемберлен в бытность свою министром здравоохранения (1924-1929). Рабочие в матерчатых кепках, посещающие футбольные матчи, и новый средний класс, живущий в пригородных поселках и претендующий на новый стиль жизни, были объединены неким подобием общих патриотических ценностей и такими символическими фигурами, как, например, повсеместно популярный король Георг V или внушавший спокойную уверенность в завтрашнем дне премьер Болдуин. Прилив национальной гордости вызвала Имперская выставка 1925 г., организованная на территории стадиона Уимблдон. Героем 20-х годов был и Джек Гоббс, лучший игрок в крикет, выступавший за Суррей и Англию. Его спортивные успехи затмили даже достижения легендарного В.Дж.Грейса. Скромный, религиозный человек, образцовый семьянин, не бравший в рот ни капли спиртного, Гоббс являлся воплощением честного мастерового, преданного Родине и Короне. Он был профессиональным игроком в крикет, но позволял выигрывать любителям – «джентльменам» из частных школ (которые выходили на игровое поле совсем через другие ворота). Будучи отличным крикетистом, он, тем не менее, без жалоб и возражений принимал любое решение судьи, даже если оно его разочаровывало или было несправедливым. Добрый и всегда спокойный, Джек Гоббс представлял собой живой образец для общества, стремящегося сохранить традицию в бурлящих волнах меняющегося послевоенного мира.

 

Тридцатые годы

Конец 20-х был окутан туманом, в котором смешались ностальгия по прошлому и новые идеи. Богатство и помпезность высшего общества и королевского двора продолжали поражать воображение. Изображения на сигаретных этикетках и на обложках журналов превозносили достоинства светских знаменитостей вроде стареющего чайного магната «Томми» Липтона или хозяйки салона леди Лондондерри. В стране царили знаменитости прежних лет. Элгар оставался автором дворцовой музыки до 1934 г., Киплинг творил до 1936 г. Харди умер в 1928 г. в преклонном возрасте, окруженный почетом. Реализация уже упомянутого принципа «безопасность прежде всего» допускала только самые осторожные формы новаторства. Его политическим выразителем в конце 20-х годов стал лидер лейбористов Макдональд, который и был призван к тому, чтобы сформировать второе лейбористское правительство 1929 г. В прошлом противник войны 1914-1918 гг., во время Всеобщей стачки Макдональд был фигурой, пытавшейся примирить противостоящие стороны; затем он же искоренял социалистический экстремизм и закончил завсегдатаем светских салонов. Короче говоря, Макдональд представлял собой политического деятеля, вполне удобного, для того чтобы аристократия заключила его в свои объятия. Превратившись в «лицензированного» бунтаря, он был вполне безопасен для общества, жаждущего скромных и подконтрольных перемен. К тому времени Ллойд Джордж превратился в уже забытого политического ветерана, а Черчилль, из-за своей твердолобой позиции в отношении самоуправления Индии, что противоречило политике основной части консервативной партии, остался в изоляции. В связи с этим именно Макдональду суждено было стать надежным проводником на пути к апокалипсису.

Правление второго правительства лейбористов оказалось просто бедственным, но в основном по причинам, от него и не зависящим. В мире не существовало правительства, способного предотвратить крушение американской биржи в октябре 1929 г. и последовавшее за ним нарушение торгового оборота и занятости. Очевидно и то, что лейбористы не сумели предложить ни социалистических, ни каких-либо иных мер, чтобы предотвратить растущую со страшной скоростью безработицу, которая к концу 1932 г. достигла своего пика охватив около 3 млн человек. Хотя во второй половине 30-х годов безработица начала постепенно снижаться, застой в промышленности и социальная деградация, затронувшая многие слои общества, продолжались. Помимо перепроизводства и снижения потребления, т.е. того, что обусловливало кризис во всем мире, существовали и чисто британские его причины. В структуре промышленного производства страны слишком большую роль играли традиционные отрасли, которые давно находились на спаде: угледобывающая, сталелитейная, текстильная и судостроительная. Для этих отраслей были характерны низкие капиталовложения, раздутые штаты и плохое управление. Последнее коренилось в самой культуре Британии, где предпочтение десятилетиями отдавалось возвышенным гуманитарным дисциплинам и джентльменским доблестям, а не обучению навыкам управления и ведения бизнеса.

До 1935 г. никаких признаков оздоровления экономики не наблюдалось. Британская публика уже притерпелась к социальным бедам и без сочувствия относилась к безнадежному положению и отчаянию шахтеров, «голодным маршам» и демонстрациям безработных, к тяжкой и безысходной «жизни на пособие».

Были люди, которые понимали необходимость новой политики, способной пробудить нацию и оживить экономику, способной повернуть развитие страны в другом направлении. Левоцентристской позиции все 30-е годы придерживался Ллойд Джордж, понимавший неизбежность «Нового курса» по американскому образцу. Но этого стареющего пророка мало кто слушал. Крайне левые предлагали свои панацеи: от идей коллективизма Социалистической лиги, впоследствии подхваченных Книжным клубом левых, до чистого сектантства типа коммунистической партии. Сидней и Беатриса Уэбб предпочитали видеть будущее в развитии Советской России. Крайне правый сэр Освальд Мосли сначала примкнул к консерваторам, потом к лейбористам, а затем попытался создать британский вариант фашизма с примесью корпоративного планирования и антисемитизма. Ветераны социализма, писатели Бернард Шоу и Герберт Уэллс, предлагали различные варианты плановой научной утопии. Но самые популярные решения искали в традиционной британской практике политических комбинаций.

В августе 1931г. лейбористское правительство Макдональда оказалось в очень трудном положении. Критический момент наступил, когда фунт зашатался и одновременно в мае был опубликован доклад, в котором правительство обвиняли в чрезмерных расходах и несбалансированности бюджета, что якобы стало причиной промышленного коллапса. От правительства потребовали снижения расходов на социальное обеспечение, в частности на пособия, от которых зависело само существование безработных. В кабинете произошел раскол: одни приняли сторону банкиров, другие – Британского конгресса тред-юнионов. Двадцать третьего августа Макдональд подал в отставку.

На следующее утро вместо ожидаемого нового правительства консерваторов-либералов оказалось, что Макдональд остается премьером нового «Национального правительства», откуда были исключены почти все его коллеги по Лейбористской партии. После последовавших всеобщих выборов, состоявшихся в октябре, это правительство (которое только что отказалось от золотого стандарта и девальвировало фунт стерлингов) вернулось к власти при поддержке 556 парламентариев. Представительство лейбористов сократилось до 51 человека, причем почти все их прежние министры были забаллотированы избирателями при голосовании.

«Национальное правительство» задавало тон в политике все 30-е годы. Его номинальный глава Макдональд, не вызывавший ничего, кроме сочувствия, постепенно исчезал с политической сцены. Болдуин продержался до 1937 г. Он все же сумел использовать политические и тактические приемы, чтобы в 1935 г. провести через Парламент законопроект, предоставивший Индии большее самоуправление. Подобным же образом ему удалось перехитрить Эдуарда VIII, когда этот некоронованный король, попирая установленные правила, пытался сохранить за собой трон и жениться на разведенной американке Уоллис Симпсон. Но основной движущей силой правительства стали новые консерваторы-технократы, освободившиеся от стереотипов сельской жизни викторианского периода. Главным среди них был Чемберлен, наследник знаменитой династии из Бирмингема, сделавшийся заметной фигурой сначала в политической жизни страны, а потом и Европы. В начале 30-х он добился некоторого подъема в экономике путем крупных вложений в жилищное строительство и в производство предметов длительного пользования, а также способствуя притоку капитала в развитые промышленные зоны на востоке Центральной Англии и юге страны. Эмиграция из таких старых регионов, как Южный Уэльс, Дарем, Камберленд и Шотландия уравновешивалась ростом центров легкой индустрии и окружающих из рабочих предместий. У правительства выработался особый управленческий стиль регулирования – британская золотая середина в экономической политике. Для фермеров вводили квоты на производство молочных и других продуктов и предусматривали правила по их сбыту. Для жителей городов и пригородов улучшали транспортную систему (лондонская подземка – хороший тому пример), расширяли сеть газового и электрического снабжения. Вводилось в строй дешевое жилье.

На конференции 1932 г. в Оттаве пришел конец веку свободной торговли. Была введена новая система тарифов и так называемые имперские преференции, просуществовавшие до 70-х годов. Влияние таких тарифов на британскую экономику оказалось противоречивым. В некотором выигрыше оказалась только объединенная в картели гигантская стальная индустрия. Избиратели не замедлили высказать свою благодарность. На всеобщих выборах 1935 г. большинство голосов получило прежнее «Национальное правительство», теперь почти целиком консервативное. Этому кабинету консерваторов-управленцев чемберленовского толка широкая поддержка оказывалась до той поры, пока в конце 30-х среди них не произошел новый раскол по вопросам внешней политики.

Экономическая политика «Национального правительства» недвусмысленно строилась на классовом и региональном разделе страны. Для защиты старых промышленных районов были разработаны специальные планы. В обиходе такие районы, как индустриальная Шотландия, северо-восток Англии, Камбрия, Йоркшир, Ланкашир и Южный Уэльс, назывались депрессивными. Они существовали изолировано от остальной части Королевства, и о бедах проживающего там населения в Лондоне и Бирмингеме узнавали, только если там появлялись беженцы оттуда, чтобы участвовать в «голодном марше» или просить милостыню у сограждан, стоящих в очереди за театральными билетами.

По иронии судьбы сообщества людей, живущих в депрессивных районах, оказались замкнутыми в некой самоподдерживающейся модели: производство там сокращалось, а значит, сокращалась облагаемая налогом прибыль. В результате ухудшались условия жизни и ветшало оборудование, т.е. упадок производства ускорялся. На общественное мнение сильнейшее впечатление произвел марш безработных из Ярроу в Лондон.

Среди самых сильных произведений литературы того времени можно упомянуть довольно двусмысленную сагу Джорджа Оруэлла «Дорога к пирсу Вигана», трогательный роман Уолтера Гринвуда «Любовь на пособие», а также драматические повествования Льюиса Джонса «Кумарди» и «Мы живы» – о жизни уэльских шахтерских деревень. Они рассказывали о мучительных последствиях нищеты, которая явилась результатом государственной политики и повлияла на социальную и культурную жизнь страны. При этом мало что делалось, чтобы устранить причину этих бедствий, кроме отдельных благотворительных акций со стороны квакеров и других идеалистов. Правительство оказывало некоторую поддержку областям, пораженным депрессией, направляя туда специальные комиссии, но не предпринимало никаких серьезных усилий, чтобы перестроить промышленное производство на основе новой региональной политики. Томас Джонс однажды не без иронии предложил превратить эти районы в археологический музей на открытом воздухе, а жителей вывезти на поездах в Дагнем и Хоунсло, чтобы они занялись там чем-то полезным. И все же некоторые нововведения были предприняты, и появились промышленные зоны, где благодаря низкой кредитной ставке и инвестиционным грантам были созданы благоприятные условия для групп предпринимателей, желавших начать здесь бизнес. Так, центром производственной активности в 30-х годах стал город Слау в Бакингемшире. Его ужасающий архитектурный облик стал предметом острой сатиры со стороны Джона Бечемена. Но в целом ограничения, наложенные Министерством финансов и Банком Англии, в сочетании с нежеланием правительства принимать срочные меры оставили районы, производившие важнейшую продукцию, без поддержки. Только после того, как в 1935 г. вышла Белая книга по обороне и началось перевооружение армии, в результате которого стали развиваться машиностроение и самолетостроение, безработица заметно сократилась.

Однако основная причина того, почему индустриальным районам, терзаемым депрессией, не оказывалась поддержка, заключалась в том, что они были сравнительно невелики и изолированны. Большинство населения Британии считало, что жизнь после завершения войны стала вполне сносной и даже во многом благополучной. Тридцатые годы характеризовались низкой инфляцией, возможностью приобрести дешевое жилье и растущим разнообразием предложений на рынке. В период между 1933 и 1937 гг. ежегодно возводилось около 345 тыс. домов. Продолжало процветать автомобилестроение, электротехнические, химические и текстильные предприятия. В центре Англии быстро росли и богатели такие города, как Лестер и Ковентри. Радости жизни становились более доступными. Профессиональные футболисты клуба «Арсенал», принадлежавшего Герберту Чапмену, зарабатывали немного, зато в их меню входило шампанское и бифштексы. Линии лондонской подземки доходили в северном направлении до Кокфостерса на границе с Хертфордширом, а на западе до Уксбриджа на границе с Бекингемширом, что показывает, насколько расширилась система обслуживания и насколько далеко расселилось население, причисляющее себя к «белым воротничкам». В загородных поселках вроде Хендона, Харроу и Кингсбери возникали торговые центры, кинотеатры и футбольные поля. Хаотично расположенные, несколько обособленные дома среднего класса протянулись вдоль всех основных магистралей и даже углубились довольно далеко в сельскую местность, поскольку их еще не сдерживал экологический контроль. Впрочем, такой контроль, призванный сохранить зеленый пояс вокруг городов, уже существовал. Западные авеню, проходящие вне Лондона, стали ассоциироваться с безудержным разрастанием промышленных и жилых кварталов, с беспорядочно расположенными фабриками, сооруженными в псевдоисторическом стиле (последующие поколения по непонятной причине стали считать их памятниками стиля модерн). Отсутствие социальных перемен в Британии, несмотря на безработицу и депрессию, объяснялось не только недостатком экономической возможности и политической воли у населения пострадавших индустриальных районов. Все больше и больше британцев получали возможность наслаждаться радостями жизни в пригородных поселках, почти не ощущая при этом тяжести кризисных лет.

Британия продемонстрировала удивительную стабильность, и этим она сильно отличалась от континентальной Европы, где тоталитарные режимы захватили власть в Германии, Италии и Австрии, а республики во Франции и в Испании находились в состоянии политического разброда. Социальная и культурная иерархия Британии сохранилась почти без изменений. Авторитет Парламента, судов и чрезмерно расслоенной системы образования оставался весьма высоким. На вершине образовательной системы по-прежнему находились Оксфорд и Кембридж; как и раньше, они представляли собой заповедник для выпускников частных школ. Монархия сохранила уважение подданных, тонко реагируя на внедрение демократических взглядов в массовое сознание. Например, король Георг V ежегодно присутствовал на финале розыгрыша Кубка по футболу на стадионе Уэмбли, где собирался рабочий класс. Празднование серебряного юбилея короля в 1935 г. стало поводом для всенародного ликования. Даже непродолжительный кризис, связанный с отречением Эдуарда VIII, не нанес институту монархии серьезного ущерба. Британцы жили в удобной изоляции от бурлящего страстями континента, населенного непонятными для них народами, до которых им не было никакого дела.

Тридцатые годы оказались для литературы и искусства на удивление плодотворным творческим периодом. Главной фигурой в поэзии оставался Элиот, американец по происхождению и консервативный англокатолик по убеждениям. Его «Четыре квартета» начали выходить в 1930 г. и продолжали появляться даже во время войны. Сам Элиот все больше склонялся к мысли, что драма ближе ему по духу, и в 1935 г. создал «Убийство в соборе» – о страдальческой участи Томаса Бекета. Но наиболее влиятельные писатели этого периода резко критиковали отход от жизни и отчуждение, свойственное, по их мнению, группе Блумсбери в 20-х годах. Молодые поэты У.Г.Оден, Стивен Спендер, Сесил Дей-Льюис и Луи Макнейс отразили в своем творчестве политические бури того времени. Ярким воплощением таких литературных настроений в литературе стала знаменитая поэма Одена «Испания» (1937), на которую его вдохновила недолгое участие в гражданской войне. Примечателен тот факт, что все эти молодые поэты если не стали коммунистами, то сильно увлекались своего рода неомарксизмом. Напротив, самые талантливые молодые писатели-прозаики того периода, Ивлин Во и Грэм Грин, будучи людьми совершенно разных политических взглядов, обратились в католичество.

Английская музыка изменилась мало. Мастер королевской музыки Элгар умер в 1934 г., но после осенне-меланхолического концерта для скрипки, написанного в 1919 г., мало что создал. Романтические мелодии Густава Хольста и Фредерика Делиуса с трудом соперничали с экспериментальными опусами последователей Игоря Стравинского и Арнольда Шёнберга, предлагавших атональную и даже неструктурированную музыку. Музыкальные поэмы Арнольда Бакса и Ральфа Воана Вильямса, написанные с использованием современных композиционных приемов, но при этом глубоко английские по мелодике и темам, показали, что современность можно сочетать с национальной традицией.

Для изобразительного искусства – и в живописи, и в скульптуре – 30-е годы стали временем больших взлетов и новаторства. Работы Генри Мура, сына йоркширского шахтера и ученика Джейкоба Эпстайна, вдохнули жизнь в английскую скульптуру. Еще одним первооткрывателем в этой области стала жена художника Бена Николсона – Барбара Хепуорт. Для живописи того времени характерно необычное разнообразие – рядом с деревенскими полотнами Стэнли Спенсера, наполненными христианской символикой, успешно сосуществовали картины Нэша, который увлекался французским сюрреализмом. В результате того, что в архитектуре и дизайне тоже наступила долгожданная пора новаторства, британские города стали значительно лучше выглядеть. Такого не было со времени процветания Нормана Шоу, Чарлза Войси и Чарлза Ренни Макинтоша, творивших до 1914 г. Британская архитектура продемонстрировала много интересных находок и настоящее чувство освобождения от старых установок. Это проявилось и во впечатляющих фрагментах общественных зданий, созданных под влиянием Вальтера Гропиуса и немецкой школы «Баухауз», и в элементах ар нуво и ар деко, украсивших фабричные корпуса и здания кинотеатров «Одеон», и даже в привлекающем взор оформлении таких обычных, но важных сооружений, как станции лондонского метро, построенных по проектам Франка Пика и Чарлза Холдена. В области, доступной для широкого круга людей, тоже наметился заметный культурный прогресс, хотя и не культурная революция, – оживилась Королевская академия и такие фестивали популярного искусства, как лондонские proms сэра Генри Вуда, проводимые в Альберт-холле.

Если не считать промышленных районов, пораженных депрессией, Британия 30-х годов выглядела как страна, вполне довольная собой и испытавшая подъем творческих замыслов во многих областях культуры. Это настроение резко изменилось в 1937 г., но не из-за внутреннего разлада или переоценки ценностей, а под влиянием событий, происходивших за рубежом. Внутренняя стабильность 20-х и 30-х годов зиждилась на неизменности британской внешней политики. Общество реагировало на предложение Кейнса в 1919 г., и его недоверие стало причиной свержения Ллойд Джорджа в 1922 г. Правые не желали ввязываться в военные авантюры за границей, а левые считали, что условия мира, подписанного в 1919 г., были жесткими и не заслуживают морального оправдания, так как они не ставили целью достижение гармоничного мира, а являлись продуктом империалистической конкуренции. В 20-х годах в Британии предполагали, что в течение еще десяти лет никаких больших войн не случится. В связи с этим британский оборонительный потенциал был ослаблен, что не вызывало протеста общественности. Особенно пострадал военный флот: Черчилль, будучи министром финансов, значительно урезал средства на его содержание. Новая, внушительная по своим размерам, только что достроенная морская база в Сингапуре уже казалась анахронизмом. Британия продолжала оказывать военную поддержку индийским раджам, но постепенно Лондон сумел договориться с Махатмой Ганди и Индийским национальным конгрессом, и в результате военный гарнизон на субконтиненте был сокращен с 57 тыс. человек в 1925 г. до 51 тыс. в 1938 г. Таким же образом постепенно начали налаживаться нормальные отношения с Ирландским свободным государством, и в 1936 г. были подписаны соглашения и практически ликвидированы ирландские долги Британии. Это свело к минимуму возможность военного или военно-морского конфликта с этой страной.

Даже приход к власти Гитлера, ставшего канцлером Германии в январе 1933 г., не вывел общественность Британии из пассивного состояния. За исключением представителя профсоюза транспортных и неквалифицированных рабочих Эрнеста Бевина, лейбористское движение было настроено пацифистски. Рабочие вообще не хотели голосовать за расходы на вооружение, планируемые консервативным в своей основе «Национальным правительством». Среди левых социалистов встречались сторонники Народного фронта, как, например, сэр Стаффорд Криппс, который настаивал на необходимости союза с СССР и утверждал, что только социализм способен разрешить международные противоречия.

Консерваторы, в свою очередь, не желали никаких авантюр во внешней политике, особенно после того, как Болдуин заверил народ, что в будущей войне оборона будет невозможна, поскольку определяющими в ее ведении станут военно-воздушные силы. Бомбардировщик, с его точки зрения, остановить нельзя. Консерваторы мало что сделали, когда потребовалось поддержать авторитет Лиги Наций при разрешении конфликтов в Маньчжурии (1931) и Абиссинии (1935). Среди правых появились люди, говорившие об общности Великобритании и гитлеровской Германии, якобы объединенных тевтонским происхождением и идеями антикоммунизма. Такие, в частности, встречались среди газетных магнатов. Группа подобных политиков и журналистов нашла приют в особняке лорда и леди Астор в Кливдене, на берегу Темзы близ Марло. Широко распространилось мнение, что именно эти люди оказывают влияние на поведение Министерства иностранных дел, настраивая данное ведомство в нужном им политическом направлении.

Когда пришла пора действовать, общество оказалось к этому не готово. В начале 1936 г. Гитлер, нарушив версальские договоренности, вступил в Рейнские земли. Дать военный отпор этой акции призывали свое правительство только несколько политических деятелей, и среди них пребывавший в изоляции, непопулярный тогда Черчилль. Еще раньше, когда Италия захватила Абиссинию, британская публика хотя и неохотно, но одобрила политику умиротворения, проводимую Министерством иностранных дел. В действительности итальянцам позволили оккупировать древнюю империю Африканского Рога при минимальной экономической и военной вовлеченности Британии. Официально много говорилось о поддержке Лиги Наций и о духе коллективной безопасности, но на этом все и заканчивалось. Сэра Сэмюэла Хора, министра иностранных дел, принесли в жертву общественному мнению и отправили в отставку после событий в Абиссинии. Но было очевидно, что политика умиротворения Бенито Муссолини являлась результатом коллективного решения кабинета. Правительственные документы, с которыми теперь можно ознакомиться, подтверждают данный факт. К тому же Хор через несколько месяцев вернулся в правительство, что не вызвало практически никаких возражений. В Испании, где демократически избранное левое республиканское правительство подверглось нападению со стороны правых националистов под предводительством генерала Франко, мятежникам была оказана поддержка со стороны Италии и Германии поставками вооружений. В это же время Британия продолжала твердо следовать принципу невмешательства, хотя такая политика в конечном итоге привела к падению демократии в Испании. В октябре 1937 г. к власти пришел авторитетный политический деятель Н.Чемберлен, который, в отличие от пассивного сторонника умиротворения – Болдуина, был убежден в необходимости активного поиска компромисса с фашистскими диктаторами. Этот факт отразил растущее настроение в поддержку политики невмешательства в дела стран Европы. Такие важные государственные фигуры, как сэр Хорас Вильсон и сэр Невил Гендерсон, посол Великобритании в Германии, много способствовали утверждению подобных настроений.

Однако на разных уровнях общественное мнение начало меняться. Одновременно и правительство стало подумывать о том, что необходимо перестроить национальную оборону, особенно воздушную. Начиная с 1935 г. в процессе модернизации были созданы новые военно-воздушные силы на базе истребителей и радиолокационные установки для защиты воздушного пространства, где использовались новейшие технологии. В коридорах власти время от времени стали слышаться голоса ученых, таких, как Генри Тизард и его соперник Фредерик Линдемаун. Невзирая на давление со стороны Министерства финансов, которое беспокоилось о состоянии платежного баланса, к 1937 г. программа перевооружения шла полным ходом. Теперь уже известно, что неофициально были достигнуты финансовые договоренности с Соединенными Штатами, без помощи которых Британия, все еще находившаяся в трудном экономическом положении, не справилась бы с выполнением военной программы.

На общественное мнение сильно повлияли события гражданской войны в Испании. Не только поэт Оден и писатель Оруэлл, но многие рабочие, движимые чувством интернационализма, пошли сражаться добровольцами в Интернациональную бригаду. Кроме того, еврейские беженцы из Германии донесли до британской общественности правду о гитлеровском режиме и разгуле антисемитизма. Даже такие профсоюзные лидеры, как Бевин и Уолтер Сирин, представители левого крыла лейборизма, резко осудили неопацифистов из числа руководителей Лейбористской партии за то, что они отказали в помощи оружием профсоюзам и рабочим группам Германии и Австрии, которых затем уничтожил фашистский режим. Чемберлену становилось все труднее балансировать между политическими силами, которые придерживались разной позиции. К тому же для премьер-министра он был недостаточно гибким.

Когда Германия в 1938 г. захватила Австрию и начала угрожать Чехословакии под предлогом защиты судетских немцев, живших на западной границе Чехии, британское национальное сознание оказалось в кризисной ситуации. Чемберлен со своей стороны проявил решительность. На переговорах в Берхтесгадене, Бад-Годесберге, а затем в Мюнхене в 1938 г. он пришел к соглашению с Гитлером. Все свелось к тому, что британский премьер-министр позволил немцам аннексировать Судеты, когда они этого захотят, без всякого военного вмешательства со стороны Британии и Франции. На короткое время показалось, что такая политика уступок отражает настроение общества. Чемберлен вернулся с переговоров как триумфатор и объявил, что в годы его правления в стране будет мир. Но подобному уклонению от ответственности больше не существовало оправдания. Тем, кто утверждает, что Чемберлен старался выиграть время и дать возможность Британии лучше подготовиться к военному противостоянию с Германией, нужно заглянуть в протоколы заседаний кабинета и обнаружить, что в них нет ничего подтверждающего это суждение. Критические выступлениям Черчилля, его соратников и особенно демарш Идена, подавшего в отставку из Министерства иностранных дел в знак протеста против внешней политики Чемберлена, теперь значительно больше отвечали чувствам британцев. Когда же в конце 1938 г. стало ясно, что в соответствии с мюнхенским соглашением демократия в Чехословакии принесена в жертву немецкой военной агрессии, весь народ был охвачен гневом. Чемберлен, который несколько месяцев назад казался неприступной скалой, самым влиятельным политиком после Ллойд Джорджа в 1916 г., неожиданно был дискредитирован. Процесс перевооружения ускорился, и начались переговоры с профсоюзами машиностроительных отраслей по поводу выпуска военного снаряжения и самолетов.

Когда в марте 1939 г. Гитлер захватил Прагу, произошел взрыв народного возмущения. Под его давлением Чемберлену пришлось принять на себя обязательство защищать Польшу в случае нападения на нее немцев, хотя эта страна, расположенная в Восточной Европе, находится достаточно далеко от Британии. При этом никакой гарантии, что СССР возьмет на себя защиту польских восточных границ, не существовало. Долгий период, тянувшийся больше ста лет, в течение которого Британия практически не вмешивалась в дела континентальной Европы после завершения войны на Пиренейском полуострове в 1812 г., неожиданно закончился. Общественное мнение заставило правительство действовать. Была предпринята официальная попытка договориться с Советским Союзом, но дела шли настолько медленно, что последний предпочел подписать в августе1939 г. пакт с Германией. В течение лета утвердилась решимость противостоять немецкой агрессии объединенными силами всей страны и империи.

Первого сентября 1939 г. Гитлер сделал роковой шаг и оккупировал Польшу. После нескольких отчаянных попыток добиться хоть какого-нибудь компромисса Чемберлен выступил по радио 3 сентября и заявил, что Британия объявляет войну Германии. В стране не нашлось никого, кто выразил бы несогласие. Даже в очень небольшой по численности Коммунистической партии Великобритании многие руководители разделяли антифашистские взгляды и не одобряли официальную линию Москвы. В Палате общин в поддержку новой правительственной стратегии выступил Артур Гринвуд, член Лейбористской партии, который говорил «от имени Англии» и, как показали последующие события, от имени Уэльса, Шотландии, Северной Ирландии и всех доминионов.

В последние годы политика умиротворения вызывала много разногласий, и чем дальше, тем острее и непримиримее они становились. Самоуспокоенность, характерная для начала 30-х годов, была забыта. Между «Национальным правительством» и Лейбористской партией постоянно происходили столкновения по поводу возрастающей безработицы, пособий для безработных и проверки нуждаемости в целях правомерности этих выплат, а также связанных с ними злоупотреблений. Правые тоже были расколоты на «сторонников Мюнхена»: Чемберлена, Саймона, сэра Сэмюэла Хора и их последователей – и на критиковавших их националистов, возглавляемых Черчиллем, который объявил политику умиротворения трусливой и позорной. События в Чехословакии, несмотря на удаленность, произвели такое впечатление, что объединили правых и левых, чего не произошло после событий в Испании или Абиссинии. Внутренние и внешнеполитические противоречия слились в один бурлящий поток. Творец процветания 30-х годов, кумир среднего класса – жителей городских предместий, самая известная фигура уходящего десятилетия, Чемберлен неожиданно превратился в символ всеми ненавидимого, прогнившего политического строя. В ходе острой полемики 1940 г. два блестящих журналиста-радикала – Майкл Фут и Фрэнк Оуэн объявили его «главным виновником» происшедших событий. Эта общественная дискуссия стала, пожалуй, самой впечатляющей со времен Джона Уилкса.

Под руководством человека, подобного Чемберлену, любому обществу было бы трудно объединиться ради общего дела. Но Британии это удалось, так же как и в августе 1914-го. Когда в 1939 г. разразилась война, единодушие охватило всю страну и все классы. Снова, как в 1914 г., войну представляли себе как поход за освобождение угнетенных народов и рас, что соответствовало истине в большей степени, чем в 1914-м. Средний и рабочий классы, капиталист и рабочий, социалист и консерватор понимали смысл войны по-разному или, вернее, определяли в ней разные приоритеты. Но необходимость ее понимали все, и это создало новый базис для общего согласия (консенсуса). Как и двадцать лет назад, среди волнений и тягот Великой войны Британия обрела чувство единения и общенациональной цели.

 

Вторая мировая война

Настроение общества в начале Второй мировой войны было заметно спокойнее, чем в августе 1914 г. Не слышались страстные призывы ни от сторонников милитаризма, ни от пацифистов, как это случалось совсем недавно, Отчасти такое положение объяснялось довольно любопытной особенностью первого периода военных действий вплоть до апреля 1940 г., получившего название «странной войны», Всем казалось, что сражения происходят так далеко, что интерес к ним носил чисто академический характер. Эта необычная, непонятная для многих стадия войны хорошо описана в романе Ивлина Во «Не жалейте флагов». Повсюду проходили учения по противовоздушной обороне, в парках были вырыты окопы, в воздухе висели аэростаты заграждения, на зданиях размещалась зенитная артиллерия. Мужчины, женщины и дети получили 38 млн. противогазов. Сотни тысяч школьников были эвакуированы из больших городов в более безопасные сельские районы (хотя позднее многие из них потихоньку вернулись домой). Карточки на продукты, одежду, бензин и другие необходимые вещи быстро стали обычным делом. Сначала война не была богата событиями, и народ по старой традиции радовался победам британского флота, одержанным далеко от Британских островов. Например, такое произошло, когда в 1939 г. три британских судна в морском рукаве реки Плейт, недалеко от бухты Монтевидео, загнали в безвыходную ситуацию немецкий линкор «Граф Шпее».

Неопределенность общественного настроения являлась отражением двусмысленного положения самого правительства. Хотя кабинет подвергся реорганизации – в него был включен Черчилль, как это случилось с его возвращением в Министерство военно-морского флота в 1914 г., но в целом верховный орган власти остался тем же «Национальным правительством», что и в момент своего формирования в 1931 г. Профсоюзы в особенности относились к нему с глубоким недоверием, поскольку во главе кабинета стоял их старый противник и классовый враг Чемберлен. Однако в апреле 1940 г, «холодная война» начала разогреваться. Немцы оккупировали Норвегию, нанеся поражение британским морским и сухопутным силам, расквартированным в Нарвике. Вскоре пали Нидерланды и Бельгия, а французские войска в беспорядке отступали. Теперь над Британскими островами нависла непосредственная угроза.

Политический порядок 30-х годов больше не мог продолжаться. Седьмого-восьмого мая 1940 г. в Палате общин произошел судьбоносный раскол, и восемьдесят представителей от партии консерваторов подняли бунт против Чемберлена. Через два дня он подал в отставку, и премьер-министром военного времени стал Черчилль. В новое правительство вошли также лейбористы и либералы. Смена премьера, в отличие от декабря 1916 г., обошлась в целом без тайных интриг, поскольку Черчилля поддерживали и пресса, и Парламент. К тому же заметно большую лояльность проявило командование сухопутных, морских и военно-воздушных сил, чего никогда не было во времена Ллойд Джорджа.

Как никто из его современников, Черчилль воплотил в себе традиционный дух патриотизма. Война придала его карьере новый импульс и обнаружила новые способности. В этот «звездный час» для его страны вдохновенные речи Черчилля по радио и в Палате общин помогли нации раскрыть новые возможности и мобилизоваться. Он умел даже унизительное военное поражение при Дюнкерке представить как триумф британской изобретательности и решимости. Когда в середине июня Франция была оккупирована немецкими войсками, территориальная неуязвимость Британии оказалась под такой угрозой, какой она не подвергалась со времен Наполеона в 1804 г. Нация осталась один на один с врагом.

Степень готовности Британии к обороне в сухопутном и морском отношениях оставалась весьма сомнительной. В тылу помимо мобилизованных резервистов существовали еще отряды местной самообороны, которые состояли из гражданских лиц и которые впоследствии не без юмора были названы «стариковской армией» любителей вносить путаницу. К счастью, ее боевой дух так и не был подвергнут испытанию. Настоящая битва происходила в воздухе, где благодаря усилиям газетного магната, а теперь министра авиационной промышленности лорда Бивербрука количество истребителей типа «Спитфайер» и «Харрикейн» резко возросло. Начиная с середины августа немецкие военно-воздушные силы волна за волной атаковали сначала аэродромы и военные заводы, а затем, в 1941 г., принялись за Лондон, Ковентри, Плимут, Ливерпуль, Гулль, Суонси, а также другие города и морские порты. Но, несмотря на страшные бомбардировки, граждане не утратили мужества, а оборонительные сооружения почти чудом устояли. В августе-октябре 1941 г. легендарные пилоты «Спитфайеров» и «Харрикейнов», которых называли «избранными» (среди них было много поляков, чехов и канадцев), приняли на себя тяжелый удар Luftwaffe. К Рождеству опасность внезапного вторжения на Острова миновала, хотя воздушные налеты на Лондон и другие города продолжались. Популярность Черчилля чрезвычайно возросла, а с ней и чувство всенародного единства. Дюнкерк и битва за Англию в небе породили тысячи легенд, толки о глубинном изоляционизме Британии и ни на чем не основанное ощущение самодостаточности. В результате после войны идея европейского единства была встречена британцами холодно. Они прекрасно понимали, что из всех воюющих западных демократических стран им одним удалось избежать оккупации, как, впрочем, удавалось всегда начиная с 1066 г. В том, что происходившее в 1940 г. британцы назвали «звездным часом», отразились гордость и энтузиазм, рожденные в момент высшего исторического напряжения.

Впоследствии военные события на суше, а особенно на море и в воздухе оказали огромное влияние на международный и имперский статус Великобритании. Вначале война казалась традиционным европейским конфликтом, в ходе которого речь шла о защите национальной безопасности и балансе сил на Западе. Поэтому, чтобы защитить Ла-Манш и прикрыть его с Запада, значительная часть британского военного флота была размещена в Северном море и в Северной Атлантике. Однако можно считать, что эта фаза войны пришла к завершению уже летом 1941 г., когда планы Германии относительно оккупации Британии (хотя Гитлер всегда испытывал сомнения по этому поводу) или нанесения ей серьезного ущерба путем воздушных атак Luftwaffe – были сорваны. Непосредственная угроза Британским островам миновала, и британскому торговому флоту благодаря соглашению с США по ленд-лизу (начиная с 1941 г.) удалось наладить поставки продовольствия и сырья населению в течение всей войны, хотя немецкие подводные лодки еще долго продолжали топить английские корабли. Черчилль не спускал глаз с портов нейтральной Ирландии и ее премьер-министра де Валеры, настроенного антибритански. Даже разрушения и угроза человеческим жизням в Юго-Восточной Англии, вызванные ударами управляемых ракет «Фау-l» и «Фау-2» с военных баз в Нидерландах летом и осенью в 1944 г., не смогли нанести серьезного ущерба безопасности страны в целом.

Уже в конце 1940 г. в ведении войны появились имперские мотивы. Сначала целью военных операций являлось спасение Западной и Центральной Европы от агрессии германского фашизма, но затем усилия были направлены на сохранение Британского Содружества и империи в том виде, в каком она существовала много лет. Белые доминионы: Австралия, Новая Зеландия, Канада и, после некоторого колебания, Южная Африка – сразу начали оказывать помощь метрополии сырьем и другими средствами для усиления британского флота. От Индии и Египта были получены большие кредиты, так называемые «стерлинговые авуары», из-за которых после войны британское правительство имело множество неприятностей, но во время военных действий они помогли Британии расплатиться за поставки, а также отчасти возместить ущерб от потери заморских активов и снижения «невидимой» прибыли морских перевозок.

Когда в июне 1941 г. в войну вступил Советский Союз и особенно в декабре 1941 г. – после присоединения к союзникам Соединенных Штатов в результате нападения Японии на американский флот в Пёрл-Харборе – стало ясно, что война приобрела характер мировой и сражениями охвачены все континенты и океаны, а следовательно, гигантская структура Британской империи находится под смертельной угрозой.

Основные военные усилия на море, на суше и в воздухе Британия направила на сохранение традиционных связей на Ближнем Востоке, где центром был Суэцкий канал, а также баз в Персидском заливе и вокруг богатейших нефтяных месторождений. Когда итальянцы в 1940 г. вступили в войну на стороне Германии, британские войска с успехом сражались с ними в Абиссинии и Сомали. Но еще больше сил было брошено на защиту Египта и побережья Северной Африки. В 1941 г. британские войска под командованием генерала сэра Арчибальда Уэйвелла захватили всю Киренаику и двинулись на Триполи, но позднее были вынуждены отступить назад, к Египту. Сдача Тобрука в начале 1942 г. привела к серьезному политическому кризису в Великобритании, и даже положение Черчилля оказалось под угрозой.

Во второй половине 1942 г. основные военные действия осуществлялись британской 8-й армией под командованием сначала генерала Клода Аучинлака, а затем Бернарда Монтгомери с целью остановить продвижение немцев на Каир и Суэц. Окончательный прорыв Монтгомери в ноябре 1942 г. при Эль-Аламейне позволил английским войскам пересечь территорию современной Ливии, дойти до Триполи, а затем до Туниса. Там Монтгомери соединился с американскими частями под командованием генерала Омара Брэдли, которые высадились в Алжире и двигались в восточном направлении. Последующие совместные операции, такие, как высадка на Сицилии и продолжительный марш через Италию (с берегового плацдарма в Анцио и до самых Альп), имели целью сохранить важные для империи стратегические коммуникации и обеспечить контроль над Восточным Средиземноморьем. Те, кто считал, что необходимо открыть второй фронт во Франции в 1943 г., чтобы помочь Красной армии, боровшейся с немцами на оккупированной ими российской территории, с гневом и возмущением смотрели на концентрацию сил в районе Средиземного моря. Но Черчилль настоял на своем плане. В 1944 г. английские войска высадились в Греции – не только для того, чтобы изгнать оттуда немцев, но и для подавления действовавшего там левого движения ЭЛАС.

На Дальнем Востоке тоже потребовалось приложить отчаянные усилия, чтобы не допустить разрушения империи. Японские войска завоевали Китай, Индокитай и дошли до голландских колоний в Ост-Индии, захватив все американские военные базы на Филиппинах. Это заставило Черчилля сменить приоритеты и выдвинуть Дальний Восток с его подступами к индийскому субконтиненту на первое место в военной стратегии. Здесь англичане понесли огромные потери. В декабре 1941 г. японские бомбы и торпеды потопили линкоры «Принц Уэльский» (Priпce of Wales) и «Отпор» (Repulse). Затем японцы стремительно двинулись через Малайю и 15 февраля захватили Сингапур, взяв в плен 80 тыс. солдат, уроженцев Британии и стран империи. Эта катастрофа стала результатом серьезных просчетов как со стороны командующего, генерала Персиваля, так и самого Черчилля, который недооценил военную силу Японии. Выступая в Палате общин, премьер-министр назвал происшедшее «самой ужасной капитуляцией во всей истории Британии». Поражение стало важной вехой в процессе распада империи. Например, с тех пор Австралия и Новая Зеландия искали защиты на Тихом океане скорее у Соединенных Штатов, чем у метрополии.

Однако в дальнейшем подобных поражений не последовало. Продвижение японцев на Бирму было остановлено силами «чиндитов» под командованием Орда Уингейта, о котором много писали и говорили. В результате британское правление в Индии устояло, несмотря на угрозу изнутри, со стороны партии Индийский национальный конгресс, и со стороны Японии, напавшей на Бирму. К концу 1944 г., невзирая на потерю Малайи, Сингапура и Гонконга, положение Великобритании в Тихоокеанском и Восточноазиатском регионе оставалось прочным, хотя и зависело от американской сухопутной и военно-морской помощи.

В июне 1944 г. центр тяжести военных действий снова переместился в Европу: союзные войска под командованием генерала Дуайта Эйзенхауэра и генерала Монтгомери начали освобождение Франции с плацдарма в Нормандии. Военные историки до сих пор спорят по поводу военной тактики Великобритании в завершающий период войны. Особенно много противоречий вызывают промедления в продвижении через Северную Францию и Нидерланды. Высадка десанта в Арнеме закончилась поражением. Но все равно это была стремительная и триумфальная кампания. Девятого мая 1945 г. именно Монтгомери принял официальную безоговорочную капитуляцию германских войск в Люнебург-Хит. Несколькими днями раньше Гитлер покончил с собой. После двух атомных бомбардировок, разрушивших города Хиросима и Нагасаки и унесших жизни 110 тыс. человек, Япония тоже сдалась.

Эта война не породила ни сомнений в ее необходимости, ни восторженного джингоизма, как Великая война 1914-1918 гг., но она укрепила национальное самосознание. Главным было то, что в течение шести лет, пока длилась Вторая мировая война, погибло меньше британцев, чем за четыре года изнурительного окопного противостояния 1914-1918 гг. За шесть лет было убито 270 тыс. военнослужащих и 60 тыс. мирных жителей погибло в результате воздушных налетов немецкой авиации. Военные действия происходили далеко от Британских островов и носили эпизодический характер. Кроме того, они велись более эффективно благодаря хорошей технической оснащенности. Даже такие ветераны движения за мир, как философ Бертран Рассел, считали эту войну почти «оправданной». Но многие жизненно важные вопросы, касающиеся внешнеполитической роли Британии, оставались без ответа. Несмотря на то что Англия вернула себе контроль над Гонконгом, Сараваком, Малайей и Сингапуром в Азии, а также над Британским Сомали в Африке, имперская система на Дальнем и Ближнем Востоке подверглась тяжелому испытанию. На всех конференциях военного времени и на Потсдамской конференции июля-августа 1945 г. американцы старались ускорить процесс деколонизации, что заставило Черчилля сказать однажды, что он не затем стал первым министром короля и вел кровавую войну в течение шести лет, чтобы председательствовать на похоронах Британской империи. Но события опередили его замыслы.

Воздействие войны на внутреннюю жизнь страны было тоже огромным. Как и во время прошлой войны, в образе жизни и структуре населения Британии произошли большие перемены: вся социальная и экономическая жизнь была централизована и поставлена под государственный контроль. Но в отличие от 1914-1918 гг. бюрократический аппарат работал более эффективно, поэтому предполагалось, что он будет функционировать таким же образом и в послевоенный период. Итогом войны стало осознание необходимости равенства людей, осознание, какого Британия не знала за всю свою предшествующую историю. Писателю Оруэллу даже показалось, что произошла социальная революция, о чем он написал в своем произведении «Лев и Единорог». Карточная система, противогазы, удостоверения личности и другие меры военного времени выпали на долю каждого в равной степени и создали ощущение справедливости для всех. Все вместе страдали от воздушных налетов. Огромное впечатление оказала на детей Лондона, Бирмингема, Ливерпуля и других городов эвакуация в сельскую местность Англии и Уэльса. Впервые представителям разных слоев населения, никогда не встречавшимся прежде, пришлось столкнуться нос к носу, хотя это не значило, что они поняли или полюбили друг друга. Эвакуация дала возможность значительно улучшить питание и медицинское обслуживание детей, живших в городских трущобах, что положительно сказалось на их физическом и умственном развитии. Что же касается их родителей, то после страшного упадка 30-х годов война обеспечила им полную занятость. Равенство военных лет дало надежду на возможность социального планирования, хотя связь между людьми, работавшими на заводе или в шахте, и лондонскими бюрократами, отнюдь не сидящими за чертежными досками или проводящими время на совещаниях, была очевидной и хорошо отлаженной. В результате ощущение единства и равенства в принесении жертв, возникшее в годы войны, породило новые требования к публичным политикам. У всего населения, в том числе у военных, созрело убеждение, что на этот раз лозунг превращения Британии в «страну, достойную своих героев» не должен быть забыт и отброшен, как это случилось после 1918 г. Такое настроение британцев нашло точное отражение на страницах иллюстрированного журнала «Пикчер пост», издаваемого во время войны Томом Хопкинсоном, в газете «Дейли миррор» и в популярных радиопередачах, которые вел йоркширец Дж.Б.Пристали, чей природный радикализм напоминал стиль Уильяма Кобетта.

Самым известным документом, также отражающим запросы людей того времени, стал доклад Уильяма Генри Бевериджа, обнародованный в ноябре 1942 г. Сам Беверидж был экономистом строго академического толка, но в своем докладе он предложил современную схему системы социального обеспечения, в которой предусматривались пособия по беременности и на детей, страхование на случай болезни и безработицы, пенсии по старости и вспомоществование на похороны, финансируемые из доходов от налогообложения. Восторженная реакция публики на этот доклад сделала совсем нехаризматичного Бевериджа знаменитостью, и он получил прозвище Народный Уильям. Такая реакция показала, что социальные вопросы останутся в центре внимания общественности и после войны, а среди них приоритетным станет бесплатное национальное здравоохранение. Доклад Барлоу, в действительности увидевший свет еще в 1940 г., предложил полную реконструкцию экономики районов, пострадавших от депрессии. В результате в 1945 г. был принят Акт о распределении промышленности, и, хотя и с большим опозданием, пошел процесс экономического восстановления таких регионов, как северо-восток Англии и Южный Уэльс, где началась диверсификация и модернизация их инфраструктуры. Доклад Утвотта, сделанный в 1942 г., предложил новый, динамичный подход к городскому строительству. В нем предусматривалось сохранение «зеленого пояса» вокруг городов, меры по контролю за использованием земли и создание новых городских поселков для жителей переполненных старых городов. В основе всех этих планов, выношенных во время войны, лежало намерение добиться полной занятости населения, о чем упоминалось и в бюджете 1943 г., и в Белой книге правительства 1944 г. Было решено, что трагедия 30-х годов, которая привела к застою, бессмысленной трате человеческих и экономических ресурсов и разобщению людей, не должна повториться. Деятели, некогда возглавлявшие демонстрации безработных, теперь работали в правительстве. Среди них – Эллен Уилкинсон (Красная Эллен), член Парламента от Ярроу, в свое время принимавшая участие в организации «голодного марша» 1936 г.

Эта мода на социальные нововведения подкреплялась изменением фискальной политики с упором на антициклические меры, управление спросом и бюджет, учитывающий трудовые ресурсы страны. Подобные новшества были подержаны даже такими традиционалистами, как министры финансов военного времени Кингсли Вуд и сэр Джон Андерсен. Сам Кейнс работал в то время в Министерстве финансов и оказывал большое влияние на группу экономистов, работавшую в кабинете министров. Некогда он резко критиковал послевоенную внутреннюю политику 1919 г., а теперь стал ключевой фигурой не только при определении бюджетной политики внутри страны, но и при заключении международных финансовых договоренностей, в частности при попытке создать благоприятные условия для международной торговли путем принятия Бреттон-Вудской валютной системы. Люди, придерживавшиеся прежде весьма традиционных взглядов, в новой обстановке предлагали самые радикальные меры, например: национализацию основных отраслей индустрии и Банка Англии; введение налога на наследуемый капитал; создание сети государственных медицинских учреждений, где весь персонал получал бы установленную зарплату. Все это провоцировало постоянные столкновения в коалиционном кабинете между министрами – консерваторами и министрами – лейбористами, которые сопровождались снайперским огнем с задних скамеек, где сидели такие флибустьеры, как непоколебимый Эммануэль Шинвел, еврей из Глазго, и блестящий оратор Эньюрин Бивен, бывший шахтер из Уэльса. Впечатляющие социальные и интеллектуальные дискуссии, происходившие под покровительством лидера военного времени Черчилля, значительно больше отвечали духу времени и интересовали публику, чем споры о «реконструкции» 1917-1918 гг.

Война возродила в литературе и искусстве интерес к традиционным ценностям. Но что показательно, литературное творчество не ощутило такого подъема, как в 1914-1918 гг. Ничего похожего на поколение «военных поэтов» не появилось. Художники-баталисты получали государственные дотации для изображения на полотне немецких воздушных налетов и других событий военного времени. Среди них можно упомянуть самых известных: Мура, Джона Пайпера и Грэма Сазерленда.

Любопытно отметить, что музыка, особенно под покровительством Совета по поддержке музыки и других искусств, получила в это время мощный стимул для своего развития. Леди Мира Гесс с успехом давала дневные фортепьянные концерты, что показывало возросший интерес публики к музыкальному искусству. Такие композиторы, как Майкл Типпетт (пацифист по убеждениям, написавший трогательное и очень гуманное по своей сути произведение «Дитя нашего времени») и Бенджамин Бриттен откликнулись на события замечательными творениями. Опера Бриттена «Питер Граймс», впервые исполненная в июне 1945 г., вдохнула новую жизнь в английское оперное искусство, которое все еще черпало идеи из легких по жанру произведений Гилберта и Салливана пятидесятилетней давности. Во время войны кино наконец было признано новой формой искусства. Фильмы на военную тему, такие, как «Где мы служим» и «Короткая встреча», говорили о разлуках, утратах и жертвах, наполняя киноиндустрию, с обычным для нее сильным уклоном в коммерцию, творческим и реалистическим содержанием.

Однако, по мнению публики, из всех средств массовой информации главную роль в распространении культуры играло радио Би-би-си. В те времена самыми известными эстрадными артистами и комментаторами были комик Томми Хендли, популярная певица Вера Линн, военные корреспонденты Ричард Димблби и Винфорд Воган Томас. В обстановке, когда население остро воспринимало непривычные социальные и интеллектуальные новшества, Би-би-си играло роль умиротворяющей силы, провозглашая преданность Богу, королю и семье, а также верность национальному наследию. Шесть лет военных испытаний показали, что именно это и нужно было народу.

Все большее беспокойство вызывало и состояние образования простого народа. С 1918 г. британская образовательная система не претерпела практически никаких изменений, хотя ее развитие в 1922 г. было приостановлено комитетом, возглавляемым сэром Э.Гемесом, который существенно сократил финансирование этой общественной службы. Основная часть рабочих вообще не получала среднего образования, а вплоть до 1939 г. число учащихся, посещавших университеты и другие высшие учебные заведения, по международным стандартам оставалось чрезвычайно небольшим. Причем все студенты являлись выходцами из богатых семей или семей среднего класса. Исключение составлял только Уэльс. В 1944 г. был принят закон Батлера о реорганизации системы образования, который стал еще одним важным социальным завоеванием военного времени. Закон заложил основы для новой, общедоступной системы среднего образования, разделив ее, как Цезарь Галлию, на три части: среднюю современную школу, классическую (grammar) и техническую. Этот акт оживил классическую школу и подготовил почву для будущих крупных вложений в строительство школьных зданий и приобретение для них нового оборудования. Таким образом было обеспечено широкое распространение грамотности и высокая степень социальной и профессиональной мобильности. В послевоенный период наступила эра молодежи, закончившей классическую школу; в то же время стандарты образования в «современных» («mоdеrn») школах, которые заканчивало менее удачливое большинство, все время подвергались критике.

После Первой мировой войны официальные круги провозгласили возврат к традиционным ценностям и идеям, но среди рабочих и интеллектуальной элиты популярными были социальные реформы и даже революционные идеи. Во время Второй мировой войны между устремлениями и реальностью стало значительно меньше расхождений. Жажда перемен у народа и молчаливое признание руководящей верхушкой того, что предвоенное общество было несправедливым и социально разделенным, оказались созвучны друг другу и превратились в один из самых главных результатов войны для британцев. Важным аспектом этих изменений явилось то, что профсоюзы, в отличие от периода, последовавшего после 1918 г., перестали играть роль аутсайдеров. Бевин, пользовавшийся большим авторитетом и возглавлявший профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих, стал одной из самых влиятельных фигур в правительстве, после того как в мае 1940 г. Черчилль назначил его министром труда. Под его руководством профсоюзы начали работать с правительством над проблемой урегулирования трудовых отношений, улучшения условий труда в промышленности и над выработкой стратегии экономического планирования, чего раньше никогда не бывало. Ситрин, занимавший пост генерального секретаря Британского конгресса тред-юнионов (БКТ), практически стал еще одним членом правительства.

Нельзя сказать, что во время войны не было забастовок: в 1942 г. бастовали горняки в Кенте, в 1941 г. имели место стачки ремесленников Клайда, в 1942-1943 гг. – Южного Уэльса. Но на фоне складывающегося национального консенсуса эти стачки казались довольно незначительными. К концу войны, в 1945 г., БКТ обнародовал новый список общественных приоритетов, в который были включены национализация главных отраслей промышленности и коммунальных услуг, обеспечение полной занятости населения, создание государства всеобщего благосостояния в том виде, в каком оно было представлено в докладе Бевериджа. Здесь фигурировала возникшая в военные годы эгалитарная финансовая политика, исходящая их требования «справедливость для всех».

Это стремление к переменам было характерно для всех слоев общества, причем к нему активно примешивался политический радикализм. В период между 1940-1945 гг. Британия «полевела» больше, чем когда-либо в своей истории. В правительстве Черчилля четко прослеживается деятельность министров-лейбористов, оказывавших воздействие на внутреннюю политику. Уже упомянутый Бевин, заместитель премьер-министра Клемент Эттли, министр внутренних дел Герберт Моррисон, Гринвуд, Хью Далтон и др. стали известными политическими деятелями и пользовались доверием народа. На них надеялись, как надеются на талисман, и верили, что после окончания войны наступит период реконструкции. Реформистами были и министры-консерваторы, например Батлер, автор закона об образовании. Их убеждения совпадали со взглядами новых сторонников государственного планирования, среди которых встречались не только теоретики либеральных ценностей, такие, как Кейнс и Беверидж, но и совершенно аполитичные технократы.

Стало ясно, что в радикалов превратились все: и те, кто исполняет государственные обязанности в Вестминстере и Уайтхолле, и остальная публика, что было зафиксировано результатами опросов Института Гэллапа и опубликовано в газетах. Причем этим данным современники не придавали особого значения, так как опросы общественного мнения были еще непривычной формой социологического исследования, к тому же пришедшей из-за океана. На дополнительных выборах в некоторых случаях удавалось выиграть Христианской социалистической партии всеобщего благосостояния, имевшей нечеткую политическую платформу. Народ с энтузиазмом приветствовал Красную армию, особенно популярную после победы под Сталинградом и наступления на Берлин. Поговаривали, что в британской армии даже получили распространение новые левые идеи, которые обсуждали в воинских частях и специальных информационных кружках. Солдаты, несшие службу в пустыне или на Дальнем Востоке, посылали домой гневные письма, в которых говорилось, что после войны они намерены добиваться улучшения своей жизни.

По мере того как война близилась к завершению, мысль о послевоенной реконструкции все глубже укоренялась в сознании людей. В 1918 г. многие задуманные проекты оказались слабо разработанными и, попав в руки Министерства финансов, были забыты. Но на этот раз сама война являлась действительно народной. Идеи были четко выражены, поддерживались общим демократическим порывом и имели научную основу. Как только война закончилась, результат этих умонастроений стал очевиден при довольно драматических обстоятельствах. В мае 1945 г., через несколько дней после победы над Германией, когда военные действия против Японии на Дальнем Востоке еще продолжались, коалиционное правительство Черчилля неожиданно распалось. Глава Лейбористской партии, отвечая на пожелания рядовых ее членов, настоял на том, чтобы министры-лейбористы, к огромному разочарованию Черчилля, покинули кабинет. Всеобщие выборы были назначены на июль.

Повторить «купонные выборы» 1918 г. теперь было нереально. Возможно, Кейнс оказался тогда не совсем прав, утверждая, что чистоту тех выборов подпортили истерические выкрики типа «повесим кайзера», хотя отчасти так оно и было. Общая патриотическая экзальтация ноября-декабря 1918 г. сослужила в то время плохую службу духовному состоянию народа. Настроение, присущее британцам в июне-июле 1945 г., было куда более трезвым. Население сосредоточилось на проблемах жилья, здравоохранения, полной занятости и возрождения промышленности, т.е. гораздо больше интересовалось послевоенным социальным переустройством, чем внешней и имперской политикой. Поэтому престиж и власть Черчилля, который во время войны пользовался огромным уважением, теперь были не только не нужны партии консерваторов, но даже мешали ей.

К всеобщему изумлению, в результате таких умонастроений произошло беспрецедентное изменение в распределении голосов избирателей между партиями, какого страна не видела с 1906 г. Лейбористы выиграли 203 новых мандата, получив в целом 394 места в Парламенте против 210, доставшихся консерваторам. Отнюдь не яркий, немногословный лидер лейбористов К.Эттли вдруг оказался на Даунинг-стрит, 10, во главе правительства, избранного подавляющим большинством. Рядом с ним заняли места его опытные коллеги: Бевин, назначенный на пост министра иностранных дел, Моррисон, заместитель премьер-министра, Далтон, министр финансов, и сэр Стаффорд Криппс во главе Министерства торговли. Так прореагировали британцы на изменившуюся во время войны общественную атмосферу. Кроме того, это был их приговор по тем делам, что вызывали горечь в 30-е годы – о мюнхенском договоре, об Испании, о Ярроу и о «голодных маршах», – с запозданием приведенный в исполнение. Британия – редкий момент в ее истории! – являла собой картину разобщенности и нарушения преемственности. И левые министры, и сам электорат пребывали в состоянии одновременно восторга и недоумения. Новый министр-лейборист Джеймс Гриффитс в неподдельном изумлении вопрошал по этому поводу: «И что же дальше?

 

Послевоенный период

Однако в действительности преемственность никто не нарушал, просто одна фаза развития следовала за другой. В течение шести лет правления, с 1945 по 1951 г., лейбористское правительство пользовалось поддержкой населения, хотя бывали и периоды неприятия. Лейбористы сумели создать новый тип консенсуса – социал-демократическую модель, которая базировалась на смешанной экономике и государстве всеобщего благосостояния, обеспечила достаточно благополучный переход Британии через трудные годы послевоенной трансформации и сохранилась в своей основе в течение жизни еще одного поколения и даже дольше. Только в конце 70-х годов, когда возник совсем новый политический и экономический климат, наследию Эттли был брошен решительный вызов. Но до тех пор баланс между нововведениями и стабильностью, достигнутый в послевоенные годы, как будто бы устраивал всех.

Безусловно, правительству Эттли удалось воплотить большую программу реформ. Основные отрасли промышленности и ведомства перешли в государственную собственность, среди них: угольная промышленность, железные и автомобильные дороги, гражданская авиация, газ, электричество, телеграф, радиовещание и даже Банк Англии. Всего в общественную собственность перешло 20% национальной индустрии. Теперь свободные от контроля общественности корпоративные группы капиталистов были заменены столь же недоступными для надзора корпоративными группами бюрократов. Только в ходе национализации предприятий металлургической промышленности в 1948-1949 гг. выявились разногласия в правительстве по поводу основных условий обобществления, как они определялись в манифесте лейбористов 1945 г.

Сфера социального обеспечения, финансируемая государством и символизирующая «государство всеобщего благосостояния» тоже расширилась. Национальная служба здравоохранения, введенная Бивеном в 1946 г. и начавшая работать в июле 1948 г., стала самым впечатляющим и одновременно самым противоречивым нововведением. По поводу ее реформирования кипело немало споров, и именно она вызвала сопротивление врачей, которые с тревогой следили за попытками превратить их в государственных служащих, работающих за зарплату и лишенных частной практики. Однако общественное единодушие в поддержку социальных преобразований, возникшее после войны, было достаточно сильным, что позволило провести закон через Парламент и воплотить в жизнь бесплатное медицинское обслуживание, доступное всем гражданам. Следующей мерой, о которой еще во время войны писал в своем докладе Беверидж, стало введение в 1946 г. всеобщей системы социального страхования. Снова началось строительство муниципального жилья, финансируемое государством, в результате чего к 1952 г. появилось больше миллиона новых или временных квартир. Были увеличены пенсии по старости, пособия на детей, а также срок обязательного школьного образования.

Не надо думать, что эти меры встретили всеобщее одобрение, как сейчас часто пишут. Правительство вынуждено было пойти на многие уступки. Бивену даже пришлось разрешить врачам иметь частную практику и оставить «платные койки» В национализированных больницах, продемонстрировав пример чисто английского компромисса.

В среднем образовании частные учебные заведения процветали наряду с государственными средними (грамматическими) школами. На всем протяжении правления социалистов после 1945 г. частные школы, такие, как Итон, существующие на благотворительные средства, развивались как никогда бурно, поскольку их положение защищало Управление налоговых сборов. Строительство бесплатного жилья тоже вскоре сошло на нет, поскольку необходимо было поощрять строительство домов на продажу в соответствии с принципом «демократия на основе частной собственности».

Тем не менее, со всеми этими ограничениями, государство всеобщего благосостояния получило широкую поддержку, и еще примерно двадцать лет оно воспринималось как обязательный атрибут сбалансированного общества, с сочувствием относящегося к человеку. Несмотря на министерский скандал, приведший к отставке Эньюрина Бивена и двух других министров, на различные обвинения в его адрес и благодаря все той же общественной поддержке государство всеобщего благосостояния пережило все эти трудности без особого ущерба для себя. Сохранилась и приверженность всеобщей занятости, а также региональной политике, вдохнувшей новую жизнь в прежде разоренные районы, такие, как индустриальные долины Уэльса, Дарем, Камберленд и центральный промышленный пояс Шотландии. Учитывая все эти положительные моменты проводимых реформ, профсоюзные деятели готовы были примириться с замораживанием заработной платы, девальвацией фунта стерлингов и другими испытаниями. Их преданность своему правительству оказалась сильнее пережитых трудностей.

Впоследствии об этом периоде стали говорить как о времени, когда кругом царила бедность и мрак. И в некотором смысле это справедливо. После войны Британия оказалась перед необходимостью выплаты огромного внешнего долга. Постоянная нехватка сырья и основных продуктов питания усугублялась отсутствием долларов, что вело к острому дисбалансу в торговле с Северной Америкой. Случались моменты паники на бирже, например, при падении курса фунта стерлингов и трудностях его последующего обмена на другую валюту в июле 1947 г. или после принятия решения о девальвации фунта по отношению к доллару в сентябре 1949 г. Бывали трудности с платежным балансом, как во время войны в Корее в июле-августе 1951 г. Карточки на продукты, одежду, бензин и другие необходимые вещи сохранялись до 1954 г. Контроль и планирование осуществлялись бюрократами в Уайтхолле, которых успешно обходили дельцы «черного рынка». Все это было привычными реалиями того времени.

Однако для большинства рабочих, составлявших основную часть населения страны, период, начавшийся в 1945 г., был самым лучшим после поздневикторианского расцвета. По сравнению с 1938 г. зарплаты выросли на 30%. Повысился уровень жизни, появилась гарантированная занятость, улучшились условия окружающей среды и качество обучения. Самые популярные развлечения: футбол, крикет, а также кино и танцы – стали общедоступными, как и проведение других видов досуга. Такие футбольные стадионы, как Хайбери, Вилла Парк и Олд Траффорд, каждую неделю собирали более 60 тыс. болельщиков (тогда еще вполне мирно настроенных).

Уже на исходе своего правления, в 1951 г., лейбористское правительство решило отметить столетие Всемирной выставки, организовав Фестиваль Британии. Многим желчным критикам казалось, что в обстановке экономических трудностей и не вызывавших оптимизма делах в колониях не время заниматься общенациональными праздниками. Но Фестиваль прошел с триумфом. Помимо интересных праздничных мероприятий благодаря Фестивалю были расчищены заброшенные территории на южном берегу Темзы и стал прекрасно виден новый Фестиваль-холл, возведенный Робертом Мэттью для проведения концертов и художественных выставок. Фестиваль дал выход творческим силам архитекторов, скульпторов и дизайнеров, показал дремавшие технические и производственные возможности британцев. В Баттерси на берегу Темзы разместилась ярмарка с ее необузданным весельем и разнообразными аттракционами. Праздник стал свидетельством того, что культура народа Британии жива и здравствует, что англичане сохранили душевное здоровье и берегут свое наследие.

Оптимистический настрой Фестиваля Британии был сохранен консерваторами и после 1951 г. Премьер-министры Черчилль, Энтони Иден, Гарольд Макмиллан и сэр Алек Дуглас-Хьюм, сменявшие друг друга между 1951 и 1964 гг., пока страной правили консерваторы, тоже придерживались политики социального мира. Профсоюзам предоставили возможность дальше развивать свою деятельность и вести переговоры с предпринимателями о заключении коллективных договоров, чему в годы войны придавалось особое значение. Имели место несколько крупных забастовок, но не было насильственных действий даже в Северной Ирландии. «Государство всеобщего благосостояния» укрепилось с относительно небольшим пересмотром своих основных положений. Всеобщая занятость по-прежнему считалась важным приоритетом, более того, предполагалось, что управление спросом по методу Кейнса даст возможность сохранить ее навсегда. Центристская политика того времени нашла воплощение в символическом названии – «мистер Батскелл», – что означало соединение первого слога имени консервативного деятеля Батлера и второго слога имени лидера лейбористов – Хью Гейтскелла.

Когда в 1959-1960 гг. безработица снова подняла голову, правительство консерваторов занялось вмешательством в региональную политику так же энергично, как это делали его предшественники-лейбористы. Карикатурист «Вики» из одной левой газеты назвал премьер-министра Гарольда Макмиллана «Супермаком» («мак» – одно из обращений к шотландцам) с заметной долей восхищения. Таким образом, в период между 1951 и 1964 гг. не было значительных отступлений от консенсуса, достигнутого под руководством Эттли. Когда в 1964 г. к власти снова пришли лейбористы, избранные с небольшим перевесом (в 1966 г. их переизбрали уже значительным большинством голосов), они не внесли существенных изменений в политическую и социальную структуру общества последних двадцати лет.

Гармония в политике дала возможность заниматься экспериментами и новациями в искусстве. В 50-х годах, после бесплодных 40-х, увидели свет многие произведения выдающихся писателей: Джойс Кэри, Лоренса Даррелла, Ангуса Уилсона и Айрис Мёрдок. И английская драма переживала в это время период возрождения: появились разнообразные пьесы, от авангардных Сэмюэла Беккета и Гарольда Пинтера до написанных в духе социального реализма Дона Осборна. Его произведение «Оглянись во гневе» было поставлено в театре «Ройял корт», являвшемся тогда оплотом радикализма и расположенном на Слоун-сквер. Пьеса произвела фурор в обществе тем, что с презрением отвергала все социальные перемены, происшедшие в Британии с 1945 г. Так родился романтический и двусмысленный образ «сердитого молодого человека». Колин Уилсон в своем «Аутсайдере» сумел показать альтернативу отчужденному интеллектуалу.

Поэзия тоже переживала период подъема, в основном благодаря Дилану Томасу, выходцу из Уэльса, который умер от алкоголизма в 1953 г. в Нью-Йорке. И в Северной Ирландии наметился свой «Ольстерский Ренессанс». На другом берегу Атлантики, в Соединенных Штатах, на Бродвее царили британские драматурги и актеры. Возникала иллюзия, что Британия, несмотря на экономическую слабость и техническую отсталость, способна играть роль культурной Греции при американском Риме.

Британская музыка также оживилась. Бриттен активно творил в опере и симфонической музыке; композиторы старшего поколения, такие, как Уильям Уолтон, переживали творческий подъем. Особенно примечательно то, что музыка и музицирование перестали быть искусством для посвященных, уделом представителей среднего класса. Появилось множество школьных оркестров и любительских музыкальных групп. Повсюду начали возникать музыкальные фестивали, и одним из первых и самым значительным среди них стал фестиваль в Эдинбурге, организованный еще в 1947 г. Весьма важную роль во всем этом играл государственный Совет по искусствам, хотя его деятельность и влияние вызывали немало возражений.

Только в области архитектуры и градостроительства наблюдался застой. Так называемые «новые города» являли собой примеры мрачного сталинского однообразия, несмотря на то что улицы городов типа Мильтон Кейнса своей строгой и простой планировкой напоминали градостроительные планы Римской империи. Восстановление более старых городов, разрушенных воздушными налетами, происходило без учета их особенностей, как это было в Манчестере, Суонси и в центре Лондона, вокруг собора Св.Павла. Уродливые плоские небоскребы изменяли облик города, новые строения гражданских ведомств и здания университетов казались мрачными и непривлекательными. В концепции «зеркальное стекло» не было ничего хорошего, от нее страдало оформление и крупных современных городских центров, и более старых городков с их кафедральными соборами.

Для мира искусств Би-би-си была настоящим проводником новых идей, особенно ее программы по радио, в меньшей степени – по телевидению. Начиная с 1946 г. Третья программа радио стала мощным стимулом развития музыкальной культуры и драматургии. Телевидение превратилось во всенародный феномен только после 1950 г., и, несмотря на все свои недостатки, оно сыграло полезную общественную роль – помогло нации увидеть себя со стороны. Независимое телевидение, существующее на средства, получаемые от рекламы, появилось в 1954 г. Би-би-си заботилась и об интересах тех, кто был в меньшинстве: интеллигенции, людей, говорящих на валлийском языке, выходцев из Азии и других «цветных» иммигрантов.

Кино постепенно стало превращаться в средство художественного эксперимента. Его позиции укрепил массовый зритель, которого привлекали низкие цены и непринужденная атмосфера, царившая во время киносеансов. Кроме того, кино тогда не имело конкуренции со стороны телевидения. Самую интересную кинопродукцию 40-х годов выпускала «Илинг студио», которая делала комедии на традиционные английские сюжеты, пересказывая их с мягким юмором и благодушием. Такие фильмы, как «Паспорт в Пимлико», «Добрые сердца и венцы», и другие из этого жанра служили доказательством преемственности, продолжающей существовать в британском обществе. Куда менее интересными были киноленты, отражающие классовый характер британского общества и повествующие о жизни рабочего класса в сентиментальном, снисходительном тоне; их герои напоминали театральных зрителей из Уэст-Энда. Иностранцы в этих фильмах изображались либо подозрительными субъектами, либо комичными персонажами (так же они были описаны и в детских книжках Энид Блайтон, которых много выходило в то время). Образ доброго деревенского «бобби»-полицейского, существующий с незапамятных времен, получил сентиментальное воплощение в фильме «Синяя лампа» и телевизионном сериале «Диксон из Док-Грин».

В конце 50-х новая волна, захватившая кинематограф Франции, Италии, до некоторой степени Америки, оказала позитивное влияние и на кино Британии. Целая серия реалистических, с актуальными сюжетами фильмов, часто со столь же социально острыми комментариями свидетельствовала об определенном сдвиге в области культуры. Популярные кинофильмы «Вкус меда» или «Субботний вечер, воскресное утро», в которых ценности, присущие рабочему классу, и человеческие отношения подверглись всестороннему осмыслению, доказали, что британская киноиндустрия достигла новой глубины в передаче человеческих чувств. Если же посмотреть на это шире, становится очевидным, что и в переходный период истории Британия сумела обеспечить свою безопасность и сохранить стабильность.

Такая стабильность внутри страны поддерживалась спокойствием внешнеполитической ситуации. В 1945 г. Британия все еще входила в число великих держав и была одним из членов Большой тройки на международных конференциях. Кроме того, она упрочила свою позицию, изготовив собственные атомную и водородную бомбы. Этот статус удавалось сохранять вплоть до подписания Договора о запрещении испытаний атомного оружия в 1963 г. в Москве; к тому времени совокупный экономический упадок страны стал неизбежным. У Британии была мощная оборонная система, собственное (с некоторыми оговорками) ядерное оружие, своя стерлинговая зона и особые стратегические, торговые и финансовые связи со все еще огромной, хотя и распадающейся империей. В области медицины, физики и химии Британия по-прежнему играла выдающуюся роль, подтверждение чему – международное признание и вручение Нобелевской премии Александеру Флемингу и Хоуарду Флори, изобретателям пенициллина, а также исследователю в области молекулярной биологии Фрэнсису Крику и его американскому коллеге Джеймсу Уотсону, открывшим ДНК.

Однако в целом международную позицию Британии послевоенного периода можно характеризовать как постепенное и неизбежное отступление с имперских территорий. Этот непрекращающийся процесс сохранялся даже во время правления такого твердого империалиста, как Черчилль. Когда правительство Эттли предоставило самоуправление Индии, Пакистану, Бирме и Цейлону (Шри-Ланке) в 1947-1948 гг., это стало ключевым моментом в отказе от имперской власти. Британия недвусмысленно подтвердила свою военную и финансовую неспособность, а самое главное, нежелание удерживать владения в отдаленных землях силой. В 50-х годах процесс деколонизации ускорился, и независимость получили территории в Западной и Восточной Африке, а также Кения и Кипр, где не обошлось без кровавых столкновений с силами местных националистов. В Южной Африке в результате распада Центральноафриканской федерации в 1963 г. независимость получила Северная Родезия (Замбия) и Ньясаленд (Малави).

К началу 60-х годов у Британии осталась только горстка раскиданных по всему миру территорий, находившихся под ее непосредственным управлением: Британский Гондурас, небольшие острова в Карибском бассейне, Фолклендские острова, Гибралтар, Гонконг, Аден, Фиджи и еще несколько форпостов. Особой ностальгии по былому имперскому величию уже не чувствовалось. День империи исчез из календарей государственных школ, чиновники дружно вернулись домой из Индии, а король перестал называться императором Индии.

В октябре 1956 г., после того как египтяне объявили, что Суэцкий канал, жизненно важная водная магистраль, будет национализирован, премьер-министр Иден совершенно неожиданно вступил в тайный сговор с Францией и Израилем. Повсюду в мире, даже в США, общественное мнение обратилось против Британии. Под угрозой оказался фунт стерлингов, поставки нефти прекратились, ООН осудила агрессию, и британским войскам пришлось с позором уйти из Египта. Хотя общественный гнев длился недолго, голоса, защищавшие старую империалистическую политику, тоже стали относительно тише. На всеобщих выборах 1959 г. консерваторы одержали убедительную победу. Их главным аргументом было то, что они обеспечили процветание страны, или, как говорил Макмиман, «Вам некогда еще не жилось так хорошо!»

Американский политик Дэниел Мойнихен отмечал, что Британия завоевала высокий авторитет в афро-азиатском мире благодаря тому, что она освободила огромную часть населения Третьего мира, избежав взаимного озлобления, чего не удалось сделать ни Франции в Алжире, ни Голландии в Индонезии, ни бельгийцам в Конго. Мир, который прежде прислушивался к либеральным речам Иеремия Бентама, Давида Рикардо, Джона Стюарта Милля и Уильяма Гладстона, теперь внимал социал-демократическим проповедям Ласки и Тоуни, представлявших Лондонскую экономическую школу, наставлениям журнала «Нью стейтсмен» и даже находившимся в оппозиции лейбористам.

В постимперский период Британия искала свое место в мире, а ее роль в международных делах стала довольно неопределенной. Взаимоотношения со странами, входящими в Британское Содружество, приобрели формальный характер, хотя в них присутствовал весьма важный практический аспект, например операции в стерлинговой зоне и имперские преференции в отношении продуктов, ввозимых из стран Содружества, в частности масла и мяса. Однако все большее значение приобретали отношения с Америкой, то «кислые», то «сладкие». Начиная с 1949 г., после образования НАТО, связи США и Великобритании приобрели стратегический и геополитический характер. Вскоре в Юго-Восточной Азии возникла и еще одна организация, СЕАТО, членами которой стали обе страны. Вне зависимости от того, кто правил в Лондоне – лейбористы или консерваторы, британская и американская политика шли рука об руку.

Британцы считали эти «особые отношения» между англоговорящими народами равными с той и другой стороны и гордились ими. Но на практике выходило, что Британии постоянно приходилось делать невероятные усилия для сохранения иллюзии независимости. Британия и Америка вели общую (если не сказать одну и ту же) политику во время войны в Корее, по отношению к коммунистическому Китаю (правда, официально Великобритания его признала), на Ближнем Востоке, а главное, в Европе, где они совместно противостояли русской угрозе. Редкие попытки бунта, как в случае с Суэцким каналом, быстро подавлялись. В результате соглашения, подписанного в 1962 г. в Нассау, американцы поставили Великобритании подводные лодки «Поларис» в качестве средства устрашения, что привело к еще большей оборонной и экономической зависимости от США.

Тем временем на домашнем фронте начиная с 1947 г. постоянно делались попытки политического и экономического объединения с Западной Европой. Сначала, когда сразу после войны впервые возникла эта идея, британское правительство проявляло к ней подозрительность, если не открытую враждебность. В оправдание такой позиции говорилось о связи с Содружеством, об особых отношениях с Соединенными Штатами, отличительных особенностях британской конституции и законодательной системы, автономности британского социалистического планирования. Что еще важнее, большая часть британского народа считала западноевропейцев непонятными иностранцами, с которыми благодаря проливу Ла-Манш их мало что связывало. Первая попытка консервативного правительства Макмиллана в 1963 г. присоединиться к европейскому Общему рынку встретила отпор со стороны президента Франции де Голля, как, впрочем, и вторая, сделанная в 1967 г. лейбористским правительством Вильсона. Однако нельзя сказать, что эта неудача огорчила британцев, для которых вступление в этот враждебный союз означало подорожание продуктов питания, ослабление связей со странами Содружества и угрозу национальному суверенитету. Со своей стороны евроэнтузиасты выступали против широко распространенного общественного мнения.

Дело в том, что для этого островного, во многом еще самодостаточного общества самым главным было удовлетворение потребительских запросов. Однако экономисты, эти предсказатели грядущего времени, уже отмечали под внешним благополучием замедление темпов роста и падение производства. Социологи обнаруживали глубоко укоренившееся неравенство и классовые барьеры, мешающие модернизации «застойного общества». Но отношение самих британцев к своим национальным институтам и обычаям было отмечено большим самодовольством. Им казалось, что жизнь в настоящем становится лучше. При падении уровня рождаемости семья уменьшалась и ее благосостояние улучшалось. Дома обставлялись лучшей мебелью. Семья все чаще могла приобрести машину, купить дом в кредит под небольшой процент и каждое лето ездить на отдых за границу, в Испанию, Францию, Италию.

К тому же все эти радости перестали быть уделом одного только среднего класса, жившего в предместьях городов. Представители рабочего класса тоже получили возможность летать на отдых на солнечное побережье Средиземноморья и благодаря более высоким зарплатам и более короткому рабочему дню выбрать для проведения досуга паб или клуб. При всем этом рабочая молодежь стала излюбленным предметом социологических исследований, а ее эксцентричный образ жизни и приверженность дорогостоящей поп-культуре – объектом осуждения. Герой спортивных хроник, – длинноволосый Джордж Бест, игравший за Северную Ирландию и «Манчестер юнайтед», имел мало общего с Джеком Гоббсом, героем 20-х годов. В начале 60-х потрясающий музыкальный успех «Битлз», молодой Ливерпульской четверки, сделал Британию предвестником общества вседозволенности, в котором отсутствует запрет на алкоголь и наркотики, носят чрезмерно короткие юбки, а на секс нет практически никаких ограничений. Победа английской футбольной команды в чемпионате на Кубок мира в 1966 г. возвысила молодых агрессивных игроков до патриотов страны.

Гедонистические взгляды премьер-министра Макмиллана и интеллигентная терпимость лейбористского министра внутренних дел Роя Дженкинса помогли реформаторам из среднего класса осуществить и другие социальные изменения в обществе. Различные сексуальные отклонения, например гомосексуализм и т.д., теперь значительно меньше преследовались законом. Аборты, противозачаточные таблетки и другие легкодоступные средства давали возможность, не задумываясь, предаваться сексуальным удовольствиям. Разводов становилось все больше, и число семей с одним родителем увеличивалось. Культ молодости, казалось, захватил всю страну, причем его стимулировала заокеанская социальная программа президента Кеннеди «Новые рубежи». В британских университетах учились представители самых разных культур. Растущее число студентов из рабочих семей, вырванных из привычной среды, смешивалось с более агрессивными молодыми людьми из среднего класса, что только усиливало этот культ. В период между 1963 и 1973 гг. возникло много новых университетов, а старые сильно расширились. «Много не значит хорошо», – говорили скептики. Другие считали, что образовательный потенциал Британии не исчерпан, поскольку в каждой возрастной группе только 5% людей получили высшее образование какого-либо рода. Поскольку британская экономика обеспечивала средства к существованию, то мыслящая университетская молодежь обратила свою энергию на организацию новых «крестовых походов».

Кампания за ядерное разоружение, проходившая в конце 50-х, была данью молодежному идеализму выходцев из средних классов. Но некоторое время она угрожала подорвать шансы лейбористов выиграть выборы и прийти к власти. Позднее, в 60-х, та же энергия вылилась в протест против войны во Вьетнаме, которую вели Соединенные Штаты Америки. Однако студенческие волнения, бушевавшие в Университете Беркли и в Сорбонне, в Британии только вспыхнули на территории университетов, но вскоре по неясным обстоятельствам прекратились.

У всех этих движений были разные причины для недовольства. Кажущееся всеобщее удовлетворение скрывало глубоко укоренившиеся противоречия. Во время первого премьерства Вильсона (1964-1970) бунтовали разные группы населения. Молодые не желали принимать ценности общества потребления и конформизма, видя, что экология разрушается, а миру, в котором они живут, грозит уничтожение от страшного оружия. Молодежь Уэльса и Шотландии подняла такую волну националистических протестов, какая до недавнего времени была характерна только для регионов, населенных басками в Испании, или для франкоговорящего Квебека в Канаде. Экономический подъем 50-х годов в Шотландии и Уэльсе чувствовался значительно слабее, чем в Англии. Назначение министров по делам Шотландии, а позднее (в 1964 г.) и Уэльса едва ли могло удовлетворить растущие национальные амбиции. Шотландских националистов возмущало, и справедливо, что даже титул Елизаветы II по отношению к их стране звучал иначе, чем для Англии. В Уэльсе дело усугублялось тем, что древнему валлийскому языку и культуре грозила гибель под напором англоязычной массовой культуры. Вслед за победой валлийских националистов, выигравших дополнительные выборы в Кармартене в 1966 г., прошла волна гражданского неповиновения (сопровождавшаяся даже несколькими взрывами бомб) в защиту валлийского языка. Удачным ходом со стороны приверженцев укрепления Соединенного Королевства – юнионистов – было наделение в 1969 г. наследника престола принца Чарлза титулом принца Уэльского. В Шотландии националисты захватили администрацию города Гамильтон и несколько муниципалитетов. Новая волна антианглийских настроений охватила население Горной и Низинной Шотландии.

Куда менее конституционными и мирными были требования «цветных» меньшинств, более миллиона которых начиная с 50-х годов перебрались в Британию из Индии, Пакистана, Западной Африки и Вест-Индии. В дополнение к тому, что они жили в ветхих домах, время от времени подвергались расовой дискриминации при приеме на работу, а иногда и при столкновениях с полицией, в старых городских районах, где они проживали, их окружала расовая нетерпимость. Ситуацию подогревали подстрекательские речи крайне правого консерватора Инока Пауэлла, игравшего роль современной Кассандры. Согласно его предсказанию в недалеком будущем «реки крови» потекут по улицам британских городов, как это было во время расовых волнений в США.

Серьезное беспокойство вызывала и Северная Ирландия, где искусственно созданное государство, находившееся под контролем протестантского большинства начиная с 1920 г., переживало состояние разброда. Католическое меньшинство со своей стороны, организовало мощное, с явным националистическим оттенком, движение за гражданские права. Все попытки наладить нормальное религиозное и межнациональное сосуществование проваливались. Чтобы обеспечить порядок, в Белфаст и Лондондерри пришлось ввести войска. Волна террористических атак и взрывов бомб в английских городах обозначила начало новой, зловещей стадии в вековой борьбе ирландских националистов в лице Ирландской республиканской армии (ИРА) и партии Шинн фейн за освобождение. В конце 60-х годов, когда различные меньшинства бунтовали от Брикстона до Белфаста, стало очевидно, что британскому либеральному консенсусу приходит конец, как это уже было в 1910-1914 гг.

До того момента, благодаря постоянно растущему уровню жизни всего населения, общественное устройство страны оставалось практически неизменным. Но в 60-х к новой социальной напряженности добавились экономические трудности. В это нелегкое время Британию бросало из одной финансовой ямы в другую, кризисы платежного баланса случались все чаще, фунт лихорадило. Девальвация фунта стерлингов в 1967 г. не принесла длительного эффекта. Инфляция начала заметно расти, особенно в начале 70-х годов, когда консервативное правительство Эдварда Хита, введенное в заблуждение теорией Кейнса, опрометчиво увеличило денежную эмиссию. Вопреки всем предсказаниям кейнсианских экономистов растущая инфляция сопровождалась увеличением безработицы.

Сначала эта беда коснулась только старых промышленных районов северо-востока, Шотландии и Южного Уэльса. В двух последних подъем национализма был во многом вызван закрытием шахт, заводов и увольнением рабочих. К 1973 г. стало ясно, что проблемы Британии имеют далеко идущие последствия. Способность нации обеспечивать свое благосостояние пришла в глубокий упадок, близкий к катастрофе; одновременно сократилась и доля Британии в мировом производстве и торговле. Казалось, что страна готова сменить Турцию в роли «больного человека Европы».

В ответ на снижение уровня жизни профсоюзы сплотили ряды, создав мощный индустриальный кулак. Число членов тред-юнионов быстро росло и достигло своего пика в 1979 г., когда их насчитывалось свыше 13 млн человек. Забастовки шли одна за другой, особенно часто они происходили на угольных шахтах. Общенациональная стачка горняков была организована в феврале 1972 г. и закончилась их полной победой. Правительству Хита пришлось на себе испытать способность шахтеров останавливать производство и подачу энергии по всей стране, несмотря на сворачивание горнодобывающей промышленности, начавшееся в 50-х годах. Еще одна забастовка горняков в феврале 1974 г. заставила правительство объявить о выборах под девизом: «Кто правит Британией?» И ответ оказался неожиданным – произошел небольшой сдвиг в сторону лейбористов, и правительство пало. Снова все требования шахтеров были удовлетворены, их заработная плата опять стала весьма высокой.

Растущая волна протестов, нежелание мириться с традиционными порядками, консолидированная мощь профсоюзов, выступающих против сворачивания производства, – на таком мрачном фоне после короткого знакомства с «обществом изобилия» Британия лицом к лицу встретилась с незнакомым ей новым мировым порядком.

 

От семидесятых к девяностым

В 70-х годах Британия находилась в состоянии тяжелой, запущенной болезни, для которой требовалось макроэкономическое и социальное лечение. Продолжавшийся экономический упадок был не только относительным – если сравнивать с экономикой других развитых стран, но и абсолютным – если посмотреть на предыдущие экономические показатели самой Британии. Положение усугублялось резким изменением ситуации с энергоресурсами в 1973-1974 гг., когда все западные страны пострадали от четырехкратного увеличения цен на ближневосточную нефть. Однако это подтолкнуло Британию на путь развития ее собственных ресурсов и заставило начать разработку нефтяных запасов, а также природного газа в Северном море.

Благодаря развитой сети атомных- и гидроэлектростанций, а также большим запасам угля Британия во многих отношениях была лучше подготовлена к преодолению трудностей, связанных с энергоресурсами, чем многие ее конкуренты. Но повышение цен на нефть неизбежно повлекло за собой такую инфляцию, какой не было с 1919 г. До 1975 г. ее подстегивало и давление профсоюзов, которые требовали увеличения зарплат до 30%. Инфляция в стране держалась на очень высоком уровне, достигнув в 1980 г. 20%, и только в 1982-1983 гг. она стала управляемой и снизилась почти наполовину. К осени 1987 г. темпы инфляции упали до 4%, чему способствовало ограничение денежной эмиссии, снижение темпов роста заработной платы и относительное падение цен на многие предметы потребления.

Из-за повышения цен, увеличения зарплаты и роста себестоимости продукции безработица снова выросла и превратилась в страшный бич. К 1980 г. в стране было уже более 2 млн безработных впервые с 30-х годов. После того как сократились государственные инвестиции и денежная эмиссия, к весне 1983 г. это число составило свыше 3 млн человек. В течение последующих трех лет данная цифра не только не снизилась, но даже иногда увеличивалась. Только в 1987 г. в результате возобновления экономического роста число безработных несколько пошло на спад. Казалось, в сердцевине экономики страны кроется какая-то червоточина, из-за которой сотни тысяч молодых людей, даже подростков, были обречены годами существовать на пособия, в то время как сфера социального обеспечения постоянно сворачивалась.

Свидетельства упадка наблюдались во всех сферах, хотя население продолжало увеличиваться: с 50 млн в 1951 г. до более чем 56 млн в 1961-м; в период между 1975-1978 гг. отмечалось падение его численности. В результате спада экономики рождаемость резко снизилась, и основную часть населения стали составлять пожилые люди, что увеличило нагрузку на социальные службы, целиком зависящие от средств, которые создают своим трудом работающие люди.

Все эти обстоятельства разрушали социальное устройство страны. Безудержная инфляция 1974-1975 гг. возникла в результате с трудом реализуемого так называемого «социального контракта» с профсоюзами, с которыми в 1975-1978 гг. лейбористские правительства сначала Вильсона, потом Дж.Каллагэна постоянно вели переговоры. Профсоюзы согласились умерить свои требования о повышении зарплаты в ответ на обещание правительства учитывать их пожелания, в частности в отношении сохранения рабочих мест. И до самой так называемой «зимы недовольства» 1978/79 года серьезных забастовок действительно не было, но затем прошла целая волна стачек, в которых принимали участие все рабочие коммунальных служб, вплоть до муниципальных служащих похоронных бюро. Это помогло консерваторам победить на всеобщих выборах.

Впоследствии профсоюзы продолжили проводить демонстрации «за право на труд», протестуя против снижения государственных затрат на социальные нужды и против растущей безработицы. От нее страдали не только традиционно уязвимые районы, такие, как Шотландия, Мерсисайд и северо-восток, но и прежде благополучные графства на западе Центральной Англии, где безработица охватила более 20% населения. Навсегда закрылись огромные сталелитейные предприятия – «Консетт», «Корби», а позднее и «Рейвенскрейг». Качество жизни ухудшалось из-за того, что государство все меньше расходовало на здравоохранение, образование (в том числе и на университеты), а также на поддержку искусства и охрану окружающей среды. Теперь Британия представляла собой классический пример кейнсианской «стагфляции» – промышленного спада и высокой инфляции одновременно.

Семидесятые годы стали свидетелями того, как экономические неурядицы оказывают дестабилизирующее воздействие на общество. Обострились уже существующие социальные, общинные и этнические проблемы. Особенно тяжелая ситуация складывалась в Северной Ирландии, где и без того глубоко укоренившаяся межнациональная и религиозная вражда между католиками и протестантами усугубилась из-за самых высоких показателей безработицы во всем Соединенном Королевстве. В течение 70-х положение в Северной Ирландии становилось все напряженнее. Движение за гражданские права добилось успеха, в результате чего господствующее положение старых юнионистов оказалось потесненным. Стормонт, автономный парламент Северной Ирландии, завершил свое существование в 1972 г., и Вестминстер ввел прямое правление из Лондона. ИРА возобновила насильственные действия, а параллельно зазвучали агрессивные демагогические речи преподобного Яна Пейсли против католицизма.

Ликвидация Стормонта отнюдь не способствовала установлению мира между общинами католиков и протестантов. Дороги постоянно патрулировались войсками. На южной границе между Ольстером и Ирландской Республикой, откуда ИРА получала деньги и оружие, происходили постоянные инциденты. В конце концов насилие, которое до того ограничивалось территорией Северной Ирландии, распространилось и на другой берег моря в виде взрывов бомб в английских городах и даже покушений на политических деятелей. Один из родственников королевы – известный государственный деятель и адмирал лорд Маунтбеттен погиб на своей яхте в результате взрыва бомбы, подложенной ИРА.

Впервые с 1922 г. была сделана попытка предоставить правительству в Дублине возможность напрямую принять участие в делах Северной Ирландии. Между британским премьер-министром Маргарет Тэтчер и ирландским премьером правительства партии Фине Гэл, Гарретом Фицджеральдом, в ноябре 1985 г. в Хиллсборо было подписано англо-ирландское соглашение. Это привело к бурным протестам со стороны юнионистов Ольстера, которые начали бойкотировать решения Вестминстера. До настоящего всеирландского единства на этом несчастном острове было еще очень далеко. Вековая межнациональная междоусобица продолжалась. Оружие одинаково свободно было доступно и протестантам, и католикам. Постоянные террористические акты ИРА, среди которых был даже обстрел из миномета резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит в феврале 1991 г., довели до сознания общественности серьезность положения.

В других точках напряженности страсти не так кипели, но они тоже доставляли беспокойство. Шотландские и валлийские националисты продолжали выступления, но при этом придерживались конституционных форм. После того как в 1979 г. процесс передачи части полномочий Парламента местному органу («деволюция») провалился, кельтский национализм, казалось, отступил, но политический и культурный конфликт в Уэльсе продолжался. Валлийский язык по-прежнему находил страстных защитников, причем особенно яростные из них грозили прибегнуть в качестве протеста к голодовке вплоть до смерти. В Уэльсе местные жители иногда сжигали деревенские коттеджи, принадлежавшие англичанам. В Шотландии сторонники деволюции продолжали борьбу, которая подогревалась экономическим спадом, характерным для 80-х годов. Однако Уэльс и Шотландия оставались мирными сообществами, значительно меньше терзаемыми националистическими муками, чем их кельтские собратья за Ирландским морем.

Большую тревогу вызывали волнения среди чернокожего населения, живущего по большей части в своеобразных гетто – бедных районах больших городов. Время от времени беспорядки происходили в лондонском районе Ноттинг-Хилл и в районе Сен-Пол в Бристоле. Летом 1981 г. даже показалось, что в Британии повторяются ужасы расовых волнений Америки: беспорядки, чинимые чернокожей молодежью в районе Ливерпуля – Токстете и в Брикстоне в Южном Лондоне, длились довольно долго, причем эти события постоянно показывали по телевидению, что способствовало их раздуванию. Еще одна вспышка насилия произошла в Северном Лондоне, в районе Тоттенхем, где чернокожая молодежь убила полицейского. Недоверие, существовавшее между иммигрантами и полицейскими, было одной из причин этих событий. На фоне безработицы, особенно острой среди чернокожей молодежи и при весьма распространенной, хотя и неофициальной дискриминации на работе, при найме жилья и при предоставлении социальной помощи, межрасовые отношения становились причиной для постоянно растущей тревоги.

Помимо всего перечисленного были и другие поводы для беспокойства. Некоторые выступления профсоюзов, например демонстрации против работы на заводе «Грунвик» в Северном Лондоне, принимали настолько устрашающие формы, что это выходило далеко за пределы обычного протеста. Футбольные матчи и другие спортивные события стали сопровождаться бессмысленными хулиганскими выходками со стороны зрителей-подростков. Традиционная британская выдержанность и стабильность попала под постоянный обстрел с самых разных сторон. Один американский конгрессмен мрачно заметил, что Британия становится такой же «неуправляемой, как Чили» (для самих американцев это тоже было неприятным сравнением).

Конечно, такие выводы являлись беспочвенным преувеличением. Не много найдется стран, где высокую безработицу, растущую инфляцию и урезание расходов на общественные нужды переносили бы с таким самообладанием, как в Британии. Вопреки тому что ко многим институтам, прежде считавшимся почти священными, теперь относились без исторически заслуженного уважения (в Оксфорде устраивали сидячие забастовки; полиция, судьи, церковные деятели и футбольные судьи перестали быть авторитетами; даже члены королевской семьи публично подвергались критике), тем не менее в широком смысле общие институционные устои и жизненный уклад сохранялись неизменными. Однако не было сомнений, что трений и причин для разногласий накопилось столько, что веками испытанные санкции и ограничения перестали работать и требовали пересмотра, для того чтобы британская цивилизация имела шансы выжить.

В эти беспокойные времена отношения Британии с внешним миром подверглись пересмотру. Их по-прежнему во многом определяла психология населения, связанная с островной изоляцией, как это часто бывало с 1918 г. Официальный союз с американцами в рамках НАТО сохранялся, но так и не стал настоящей привязанностью. Более того, временное оживление движения за ядерное разоружение в конце 70-х годов, которое было на редкость мирным, показало, что общественность весьма встревожена накоплением арсенала смертоносного оружия, без которого этот союз немыслим. Появление крылатых ракет только увеличило беспокойство. После длительных дипломатических сражений в 1973 г. Британия вступила в европейский Общий рынок.

Референдум, проведенный в 1975 г., показал, что подавляющее большинство населения, почти две трети, поддерживают вступление Британии в Общий рынок. Но «Европа» привлекала британцев в основном в неполитическом контексте. Ни отпуска, проведенные на континенте, ни популярность европейских машин и продуктов питания, ни европейский футбол не заставили англичан сильнее полюбить своих соседей по ту сторону Ла-Манша. После 1975 г. их отношение к Общему рынку характеризовалось недоверием и даже некоторой враждебностью. Опросы общественного мнения постоянно фиксировали отрицательное отношение к вступлению в Европейское экономическое сообщество (ЕЭС). Да и вряд ли организация, представлявшая собой огромного анонимного бюрократического монстра, не ограниченного никакими демократическими процедурами, размещенного где-то далеко в Брюсселе и Страсбурге, могла завоевать любовь такого независимого народа, как британцы. Со времен закона 1846 г., отменившего пошлины на ввозимое зерно («хлебные законы»), поступавшее в основном из стран империи, люди привыкли к дешевым продуктам питания и решительно отвергали связь с Общим рынком, его высокими ценами на продовольствие, горами масла и озерами вина. Англичане равно не желали быть ни европейцами, ни атлантистами.

Но в конце 80-х появились признаки того, что британцы начали понемногу осознавать, что членство в Европейском сообществе приносит экономические выгоды, и отрицательное отношение к Европе стало ослабевать. Во время выборной кампании в июне 1987 г. Лейбористская партия уже не настаивала на выходе Британии из ЕЭС, особенно после того, как к власти во Франции, в Испании и Греции пришли социалисты. В 1986 г. Маргарет Тэтчер и президент Франции Франсуа Миттеран подписали соглашение о строительстве скоростного железнодорожного тоннеля под Ла-Маншем. Этот тоннель, впервые пущенный в эксплуатацию в конце 1993 г., показал решительный, хотя и неполный поворот Британии от политики изоляционизма.

Следующим важным шагом стало вступление Британии в 1986 г. в единый европейский рынок. Затем, после длительных споров внутри кабинета министров, в октябре 1990 г. Тэтчер была вынуждена согласиться на введение в стране механизма контроля курса валют Европейского экономического сообщества. Тем не менее экономические и политические отношения с Европой стали причиной глубоких противоречий и в партии консерваторов, и в правительстве. В результате М.Тэтчер после одиннадцати лет правления страной в ноябре 1990 г. была вынуждена уйти с поста премьер-министра.

Связи со странами Британского Содружества были все еще крепкими, и королева формально являлась его главой. Но эти связи становились все менее осязаемыми. Более того, они вызывали скорее раздражение, чем удовлетворение, как в случаях с чернокожими иммигрантами, устраивающими беспорядки в британских городах, или с вопросом, как реагировать на апартеид в Южной Африке. Соглашение с Китаем 1989 г. о прекращении британского присутствия в Гонконге по истечении восьми лет означало безоговорочный отказ от роли мировой державы.

Уход Британии из стран империи происходил постепенно, не задевая чувств народа. Экономическая и военная слабость метрополии заставляла совершать это отступление весьма осторожно. Самой трудной оказалась проблема Южной Родезии, расположенной по соседству с Южной Африкой с ее режимом апартеида. Сохранение правления белого поселенческого меньшинства могло привести там к расовому кризису, чреватому войной. В результате решительной смены политики консервативное правительство Маргарет Тэтчер, проигнорировав протесты белых поселенцев, в декабре 1979 г. предоставило Родезии (переименованной в Зимбабве) полное самоуправление. Парламент и народ восторженно приветствовали этот акт. Дух Киплинга и Сесила Родса был окончательно искоренен. Казалось, призрак империи никогда больше не побеспокоит душу британца.

Затем совершенно неожиданно в конце марта 1982 г. далекие пустынные Фолклендские острова были захвачены аргентинцами, которые настойчиво именовали их Мальвинскими. Под влиянием общественного возмущения британское правительство среагировало очень энергично. Два оставшихся авианосца, несколько военных кораблей, множество истребителей и 10 тыс. солдат были собраны в экспедиционный корпус и отправлены за 8 тыс. миль, в бурные моря Южной Атлантики. Как результат стремительной и успешной кампании, осуществить которую во многом помогла американская техническая поддержка, острова были возвращены Британии, и 14 июня английский флаг уже снова развевался над главным городом островов – Порт-Стэнли.

Война за Фолькленды была чрезвычайно популярной; тех же, кто был с ней не согласен, включая участников Движения за ядерное разоружение, просто не хотели слушать. Однако возврат этих далеких и практически бесполезных островов, о которых до конфликта британцы ничего не знали, кроме некоторых впечатлений, полученных при знакомстве с почтовыми марками, не в состоянии был оживить мистическое имперское величие. Как до, так и после войны никто не стремился применить военную силу или воздействовать финансами на ситуацию в Южной Атлантике. Единственное, что продемонстрировал эпизод с Фолклендами, – это растущее чувство неудовлетворения островным изоляционизмом, которое было распространено среди британцев. Вопреки международному скепсису, Британия все еще могла подтвердить свой статус великой державы и показать военное, морское и техническое превосходство над военной диктатурой, захватившей власть в Аргентинской Республике. Национальная гордость британского населения была удовлетворена.

Но вспышка ура-патриотизма после Фолклендов была недолгой. И Британии снова пришлось вернуться к знакомым внутренним неприятностям: забастовкам, экономическому упадку, социальному недовольству. Особенно ярким событием стала забастовка горняков в марте 1984 г., продолжавшаяся целый год и сопровождавшаяся бурными стычками между пикетами бастующих и полицией. Но сам Национальный союз горняков не был единым, и экономически эффективные шахты графств Центральной Англии продолжали работу. В результате Союз потерпел сокрушительное поражение, и многие шахты были закрыты.

Легендарные времена, когда горняки могли заставить правительство подчиниться, как это случалось после Первой мировой войны, уже миновали, поскольку британская энергетика больше не зависела целиком и полностью от угля. В ее распоряжении были нефть, газ, электричество и атомная энергия. Но вслед за горняками забастовали «белые воротнички» и работники общественных служб. Особенно долго длились переговоры со школьными учителями, что нанесло серьезный урон школам Англии и Уэльса в 1985-1987 гг.

В начале 80-х все эти проблемы усугублялись правительством консерваторов под руководством Маргарет Тэтчер, поскольку оно было, пожалуй, самым правым правительством XX столетия. Одновременно Лейбористская партия, вдохновляемая одним из своих популярных деятелей – Тони Бенном, точно так же далеко ушла влево, пропагандируя среди рядовых членов партии самый ортодоксальный социализм. Казалось, от консенсуса не осталось и следа. По этому поводу часто вспоминали цитату из Уильяма Йитса: «У лучших нет никаких убеждений, а худшие полны самой страстной веры». Кое-кто стал искать себе убежище в новой политической партии, которую сформировали диссиденты-лейбористы правого толка. Это была социал-демократическая партия, отстаивающая кейнсианский экономический центризм, европейскую интеграцию и ядерное сдерживание. Примечательно, что, несмотря на повальный экономический фатализм, всеобщие выборы июня 1983 г. стали для Тэтчер и консервативной партии настоящим триумфом. Консерваторы получили 397 мест против 209, доставшихся лейбористам, которые были тогда в упадке, 17 мест получили либералы и только 6 – социал-демократы.

Снова появился страх, что разумные, уравновешенные решения будут сметены сторонниками крайностей, но эти страхи несколько улеглись благодаря обнадеживающему развитию событий. Экономика постепенно выправлялась. Частично это было результатом благоприятных изменений в обеспечении Британии энергоресурсами – началом добычи нефти в Северном море, что сделало положение страны в области энергетики уникально сильным. Платежный баланс неожиданно и довольно надолго (вплоть до 1986 г.) стал положительным. Кроме того, обрабатывающая промышленность перестала быть определяющей для британской экономики. Чудеса технологии, связанные с переработкой нефти, электроникой, аэрокосмической программой, появлением самолетов «Конкорд», строительством моста через реку Хамбер, началом движения скоростных поездов, функционированием тоннеля под Ла-Маншем и, наконец, с утверждением эпохи компьютеров, со всей очевидностью доказывали, что творческий потенциал нации не исчерпан.

В середине 80-х появилось много признаков того, что былое благоденствие возвращается, по меньшей мере для Южной Англии, части центральных графств и особенно Восточной Англии, где экономический рост был весьма заметен в таких городах, как Суиндон и Бейсингсток. Британская экономика развивалась бурными темпами, достигнув в начале 1987 г. прироста 4%, чему благоприятствовало снижение курса фунта стерлингов и стоимости некоторых импортных товаров. Но этот прогресс зависел не от традиционно развитой обрабатывающей промышленности, которая продолжала сильно отставать от уровня производства, существовавшего до 70-х годов. Определяющими стали финансовые услуги, кредиты, капиталовложения и потребительский бум.

Примечательным событием стал так называемый Большой взрыв (Big Bang) на Лондонской бирже 27 октября 1986 г., когда привычная картина суетливой толпы множества джобберов (биржевых маклеров), толкущихся на ярусе Лондонской фондовой биржи, сменилась сложной, почти невидимой работой дилеров, имеющих дело с биржевой компьютерной сетью. В этом событии нашел отражение международный размах рынка ценных бумаг, который неожиданно способствовал восстановлению давно заброшенных районов вокруг лондонского Ист-Энда. Появился новый социальный феномен, получивший прозвище «яппи» (yappi): молодой профессионал, настроенный на карьерный рост, работающий на бирже, в инвестиционном или торговом банке. Об этом феномене много говорили и часто его осуждали.

Для большинства граждан Британии после кризиса 70-х и начала 80-х жизнь стала легче. Число частных домов продолжало расти, и к концу 1987 г. уже две трети населения страны жило в собственных жилищах. Чрезвычайно распространенным стало владение акциями благодаря политике правительства, направленной на приватизацию государственных предприятий, таких, как системы телекоммуникаций, «Бритиш гэс», «Бритиш петролеум», аэропорты (в конце 80-х за ними последовали системы водо- и электроснабжения). Напротив, уважение к профсоюзам среди общественности стало падать, а одновременно уменьшилось и число их членов – если в 1980 г. в профсоюзах состояло 13 млн человек, то в 1987 г. – 9 млн, а к 1999 г. число членов сократилось до 6 млн человек.

Культурная жизнь страны в то время была отнюдь не бесплодной и отличалась активностью. Британские писатели и драматурги оставили достойные внимания произведения, ведущие британские архитекторы – Джеймс Стирлинг, Норман Фостер и Ричард Роджерс (создатель Центра Помпиду в Париже) обрели мировую известность. Музыкальная жизнь Британии 80-х годов расцвела, как никогда прежде, а Лондон стал общепризнанной музыкальной столицей мира. Новые оперные театры и оркестры возникли в Лидсе, Кардиффе и других городах. Еженедельные литературные журналы по-прежнему сохраняли высокий уровень. Би-би-си тоже оставалась главной вещательной корпорацией страны, несмотря на постоянные разногласия с правительством Тэтчер, упадок морали и сокращение ассигнований. Университеты продолжали вести успешные исследования в сфере искусств, фундаментальной и прикладной науки, в том числе в области медицины, вопреки сокращению финансирования, которое правительство ввело с 1981 г.

Американский комментатор Бернард Носситер однажды сказал, что в Британии экономический упадок и безработица конца 70-х включали в себя некую позитивную тенденцию: стремление британского среднего класса и квалифицированных рабочих использовать свободное время как можно более творчески и таким образом выразить свой протест против засилья массового производства, выбирая свободу от унылого автоматизированного труда. Это, конечно, слишком оптимистический взгляд на ситуацию, который не учитывает отсталые трудовые навыки рабочих и устарелые способы управления производством, надолго сковавшие не только экономику страны, но и все общество.

Кроме того, отставание в технологической области и в предпринимательстве стало угрожать самим основам британской культуры. В середине 80-х годов началась «утечка мозгов», отъезд молодых талантливых ученых за океан, что сильно озадачило британские университеты и научно-исследовательские институты. Через двести лет после промышленной революции Британия на удивление неохотно шла на модернизацию и поддержку собственного научного потенциала. Но, несмотря на очевидные слабости, страна по-прежнему обладала необходимыми талантами, чтобы преодолевать общественные и социальные потрясения, а также относительное отставание в промышленности, как в прежние времена она справлялась с тяготами торгового и международного лидерства.

Все происходящее вдохнуло новую жизнь в партию консерваторов, возглавляемую Маргарет Тэтчер. На всеобщих выборах в июне 1987 г., несмотря на активную предвыборную кампанию лейбористов под предводительством нового лидера Нила Киннока, консерваторы с легкостью победили и получили 375 мест в Парламенте против 219 мест, доставшихся лейбористам. Слабеющий и распадающийся альянс либералов – социал-демократов получил всего 22 места. Тэтчер стала первым премьер-министром после лорда Ливерпула в 1812-1827 гг., выигравшим выборы три раза подряд, что, безусловно, было выдающимся событием. Главной темой своей предвыборной кампании консерваторы сделали восстановление национального благосостояния, не забывая при этом подчеркивать свою роль надежных защитников национальной безопасности. Политика лейбористов, направленная на одностороннее ядерное разоружение, не пользовалась широкой поддержкой. В процветающей Южной Англии эта партия казалась устаревшей, раздробленной и вообще несостоятельной.

Однако, с другой стороны, результаты выборов продемонстрировали региональную разделенность страны. Консерваторы со значительным перевесом победили на Юге и в Центральной Англии, но в промышленных городах Севера они утратили свои позиции. В Уэльсе лейбористы увеличили число своих сторонников на 5%, а в Шотландии – на 7,5%. Пошли разговоры о социальном разделе страны, где преуспевающий самодовольный Юг противопоставлялся отсталому, загнивающему Северу с его вечной безработицей, запущенными городами и неработающими коммунальными службами. «Две нации», описанные Бенджамином Дизраэли еще в 40-х годов XIX в., продолжали существовать и больше века спустя.

Британия 80-х годов XX в. представляла собой пример хрупкого сосуществования элементов распада и стабильности. Силы разрушения проявлялись в беспорядках в Северной Ирландии, в негативных тенденциях в сфере промышленности, напоминали о себе самим существованием городских гетто для чернокожих. Политическому консенсусу был брошен вызов неомарксистами из левого крыла Лейбористской партии, возглавляемого Бенном, несговорчивыми расистами из квазифашистского Национального фронта, а также независимой высокомерной позицией некоторых социал-демократов. Изменения претерпели все традиционные отношения: между родителями и детьми, женами-феминистками и их мужьями, между рабочими и работодателями, с одной стороны, и рабочими и лидерами профсоюзов – с другой, между учащимися и преподавателями, гражданами и блюстителями закона и порядка. Вот характерный заголовок книги, вышедшей в 1979 г.: «Британия умирает?» По контрасту с происходящим британская стабильность нередко находила выражение в почти религиозном трепете перед старинными обычаями и в почтении к предкам, в благоговейном отношении к королевской семье или в довольно сомнительном преклонении перед «наследием», которое чаще всего являлось по своей сути избирательным и сентиментальным прочтением британской истории.

Нестабильность в обществе усилилась и из-за неожиданных поворотов в политике правительства Тэтчер, происшедших после выборов 1987 г. Большая часть 80-х годов была периодом триумфа для «тэтчеризма». Для него символами веры являлись монетаризм, приватизация и главенство рыночных механизмов; «тэтчеризм» бросил вызов таким институтам, как Церковь, университеты и местное самоуправление. Центральной и непобедимой фигурой все это время оставалась сама премьер-министр. Но затем, в последние три года десятилетия, перед «тэтчеризмом» возникли серьезные трудности. Во внутренней политике некоторые самые радикальные меры, предложенные правительством, были встречены в стране решительным отпором. Попытка внедрить рыночные механизмы в систему образования, а особенно в национальную систему здравоохранения вызвали общественное недовольство. Предложение заменить налог на домохозяйство подушным налогом привело к взрыву возмущения почти всей нации. В конце концов, восстали же свободолюбивые англичане под предводительством Уота Тайлера против подушного налога в 1381 г.! Память об этом еще жила в народных преданиях. Гораздо более серьезные последствия имело необдуманное решение начать в 1989 г. введение подушного налога с Шотландии. Этот шаг оттолкнул от консерваторов профессионалов и средний класс шотландского общества. В Эдинбурге состоялся многопартийный Конституционный съезд, предложивший передать властные полномочия от британского Парламента в Вестминстере Парламенту Шотландии с правом самостоятельного определения налогов.

Но самым серьезным ударом стала очевидная утрата доверия к возрождению экономики. Политика снижения налогов, взятая на вооружение министром финансов Найджелом Лоусоном, привела к беспрецедентному дефициту платежного баланса, который составил 20 млрд фунтов стерлингов. Резко увеличилось число безработных, и давление на фунт возросло. Более того, победе над инфляцией, которой так гордилось правительство, теперь угрожал потребительский кредит и покупательский бум. Банковская учетная ставка взлетела до 15% и ударила по карману каждого владельца дома, купленного в кредит. Из-за острого несогласия с премьер-министром по поводу европейской политики Лоусон подал в отставку, чем еще более усугубил ситуацию.

Популярность Маргарет Тэтчер начала падать. Ее властная манера и склонность к единоличному лидерству теперь стали восприниматься как помеха. Ее репутация «сильного» руководителя в международных делах, заслуженная в период войны за Фолкленды, пошатнулась, особенно после бесконечных скандалов по поводу вступления в зону единой европейской валюты. В то же время Лейбористская партия в полном соответствии с «новым реализмом» Киннока стала заметно более умеренной, а значит, у нее появился реальный шанс победить на выборах. Лейбористы перестали заявлять о массовой национализации и об одностороннем ядерном разоружении, а также о своем враждебном отношении к Европе. В результате они отвергли и позицию крайне левых сторонников Бенна, оставшихся в партии в незначительном меньшинстве. Летом 1990 г. стало казаться, что в британской политике скоро наступят большие перемены.

И действительно, осенью перемены произошли. Столкнувшись с отставкой нескольких министров своего кабинета, потерей консерваторами парламентских мест на дополнительных выборах, с трудностями в европейской политике и в решении внутренних экономических проблем, Тэтчер, чего не было прежде, лишилась поддержки своих коллег по партии и электората. В ноябре того же года Майкл Хезелтайн, один из министров, вышедших из состава правительства, бросил ей вызов, претендуя на пост лидера партии (а значит, и главы правительства). И несмотря на то что Тэтчер выиграла первый тур голосования, получив 204 голоса против 152, отданных за Хезелтайна, оппозиция внутри ее собственной партии заставила Тэтчер подать в отставку. Точно так же, как когда-то Ллойд Джорджа в 1922 г. и Чемберлена в 1940 г., в отставку ее отправили не избиратели, а консерваторы-«заднескамеечники», т.е. рядовые парламентарии, сидящие на задних скамьях. После второго тура голосования победу одержал Джон Мейджор, малоизвестный министр финансов, человек умеренных взглядов. Став премьер-министром, он повел нацию через переходный период от бурного «тэтчеризма» к более спокойному социальному и политическому порядку.

 

Навстречу новому тысячелетию

Уход Маргарет Тэтчер в 1990 г. стал таким же важным событием, как в свое время отставка Ллойд Джорджа в 1922 г. И как в случае с Ллойд Джорджем, за отставкой Тэтчер последовал период затишья. Мейджор говорил, что нация «пришла в согласие с самой собой». В качестве примирительного жеста он ввел в правительство главного противника Тэтчер – Хезелтайна, и на какое-то время в стране наступило спокойствие. Непопулярный подушный налог был предан забвению. «Война в заливе» в феврале 1991 г., где британские вооруженные силы и реактивные истребители активно помогали американцам и силам коалиции изгнать войска Саддама Хусейна из Кувейта, способствовала повышению популярности правительства, и если говорить о «фолклендском факторе» в данном случае было бы неуместно, то все равно это был выигрышный шаг со стороны консерваторов.

Кроме того, Дж.Мейджору удалось продвинуться в преодолении внутрипартийных противоречий по поводу отношений с Европой. На переговорах о заключении Маастрихтского договора в декабре 1991 г., который дал новый импульс развитию европейской интеграции, включая введение с 1999 г. общеевропейской валюты, правительство Британии сумело добиться дипломатического успеха. Было отвоевано право страны на выбор – участвовать ли в будущем европейском валютном союзе и соблюдать ли Социальную главу Маастрихтского договора, касающуюся прав рабочих и установления минимальной заработной платы. Таким образом, единство консерваторов на первый взгляд было обеспечено.

Но главные трудности, характерные для последнего периода правления Тэтчер, преодолеть не удалось. В частности, экономика оставалась в состоянии упадка. Причем на этот раз больше всех пострадал средний класс Центральной Англии, на долю которого достались возросшая безработица, повышение процентов по кредиту, акции без фиксированного дивиденда, падение цен на недвижимость. Новая приватизация железных дорог тоже привела к весьма противоречивым последствиям.

Из-за проблем, обрушившихся на тех, кто был главной опорой правящей партии, и бесконечных трудностей в отношениях с Европой всем казалось, что на всеобщих выборах в апреле 1992 г. консерваторы наконец проиграют лейбористам. Во всяком случае, это явствовало из опросов общественного мнения. Но вышло по-другому. Джон Мейджор, который вел себя как простой, честный гражданин, чуждый ухищрений, неожиданно победил. Консерваторы получили 336 мест в Парламенте против 271 места, доставшегося лейбористам, и 20 мест, отошедших либеральным демократам. Правительству удалось завоевать поддержку «человека из Эссекса» – квалифицированного и полуквалифицированного рабочего-патриота, читающего газету «Сан» и живущего в новых городах типа Бесилдона. В процентном отношении консерваторы получили даже большую поддержку электората, чем предполагалось: за них проголосовало 41,85% избирателей, в то время как за лейбористов – 34,16%. Общее количество голосов, отданных за консерваторов, насчитывало 14 млн. 200 тыс., самый высокий показатель за всю историю. Выходило, что избиратели не слишком доверяли либо лейбористам, либо экономической компетентности их лидера Нила Киннока. Они думали, что лейбористы по-прежнему остаются партией, представляющей интересы определенного класса, и принадлежат скорее умирающему прошлому, а не благополучному будущему. Консерваторы победили на четвертых выборах подряд – лучший результат со времен победы вигов-либералов в XIX столетии, что произошло после отмены «хлебных законов». Казалось, впереди у них долгий период спокойного правления.

Но на деле консерваторов ожидал долгий период разногласий, разделяющий и травмирующий партию. Крушение началось с «Черной среды» 16 сентября 1992 г., которая нанесла такой удар, что от него не смогли оправиться ни партия, ни премьер-министр. В результате интенсивного давления на стерлинг Британии пришлось отказаться от механизма контроля курса валют Европейского союза и девальвировать фунт относительно всех основных валют. Для Мейджора и министра финансов Нормана Ламонта это стало сокрушительным поражением, подорвавшим веру избирателей в способность консерваторов компетентно управлять экономикой страны. Согласно опросам общественного мнения, их популярность резко упала. Лейбористы вырвались вперед и время от времени опережали консерваторов на 30%, причем ситуация в этом отношении не менялась все последующие четыре с половиной года. И было мало надежды на то, что правительство сможет вернуть доверие своих граждан.

Для избирателей наступившее экономическое возрождение обернулось сокращением финансирования общественных служб и повышением налогов. В 1993 г. Кеннет Кларк сменил Ламонта на посту министра финансов, и постепенно дела стали налаживаться. Был предпринят ряд непопулярных мер. Приватизация промышленности и коммунальных служб, флагман «тэтчеризма», уже потеряла свою привлекательность. Народ видел, что поезда на железных дорогах, принадлежащих частным владельцам, ходят не по расписанию, приватизация служб водоснабжения привела к перебоям с водой во время засушливых летних месяцев, а заработная плата управляющих компаниями значительно выросла.

Правда, был достигнут некоторый прогресс в Северной Ирландии. В конце 1993 г. в результате переговоров на Даунинг-стрит Мейджор достиг договоренности с премьер-министром Ирландии. В следующем году партия Шинн фейн объявила о прекращении военных действий, длившемся почти два года. Мир вернулся на улицы Белфаста, и британскоe военное присутствие на территории Ирландии сократилось. Однако ненадежное перемирие было в один миг нарушено взрывами на пристани Восточного Лондона в феврале 1996 г. Политическая пропасть, разделявшая протестантов и националистов-католиков, оставалась такой же широкой, как во времена раздела Ирландии в 1922 г. Мейджору, подобно всем его предшественникам, не удалось преодолеть религиозную разобщенность и враждебность общин Северной Ирландии, унаследованную от предков.

Кроме того, партия консерваторов не преуспела в налаживании отношений с Европой. Маастрихтский договор 1991 г. не стал основой для установления гармоничных связей с партнерами по Евросоюзу, а послужил настоящей бомбой замедленного действия, которая неотвратимо привела правящую партию к поражению на выборах. Начиная с 50-х годов консерваторы под руководством Макмиллана и Хита всегда считались проевропейской партией, в то время как лейбористы относились к Европе враждебно. Теперь они поменялись местами. Лейбористы были убеждены, что Британия должна занять ведущее место в Европе и принять условия Социальной главы Маастрихтского договора по установлению минимального размера заработной платы, что горячо поддержали профсоюзы. Консерваторы же все больше заражались евроскептицизмом и еврофобией, характерными для правительства Тэтчер последнего периода, что затем превратилась в своего рода безумие.

Однако теперь антиевропейские настроения вызывались не пением имперских сирен, а угрозой национальной независимости Британии. Маастрихтский договор стал предметом широкого обсуждения, поскольку он угрожал верховной власти Короны в Парламенте, настаивал на присоединении к европейской сверхдержаве и вступлении в зону евро, уничтожающего историческое главенство фунта стерлингов. В кабинете консерваторов точно так же не было единства по европейским вопросам, как когда-то, в 1903-1905 гг., не было единства по вопросам реформы тарифов и сохранения империи. Джон Мейджор проявлял такую же нерешительность и беспомощность, как тогда Артур Бальфур, а, как известно, в 1906 г. это закончилось полным поражением консерваторов на выборах.

Год за годом в Палате общин кипели бои между разными фракциями консерваторов по поводу Маастрихта и отношений с Европой в целом. Раздробленность партии привела к большим потерям на дополнительных и местных выборах, и стало казаться, что на уровне рядовых членов организация близка к вымиранию. На выборах в Европарламент в июне 1994 г. лейбористы получили 64 места, консерваторы – 18, а либерал-демократы – 2. Затем дела пошли еще хуже. Развернулись дебаты по поводу обеспечения населения продовольствием. Говорили, что политика Брюсселя угрожает производству в стране телятины, ягнятины и ловле рыбы в британских территориальных водах. Но самое худшее началось с эпидемии губчатой энцефалопатии, новой болезни, поразившей скот; кроме того, погибло несколько человек, и возникла реальная угроза здоровью самого широкого круга людей. Европейский союз под влиянием Германии запретил экспорт английской говядины на континент. Все это произошло по вине правительства Тэтчер, отменившего контроль за кормами. Конечным же результатом явилось массовое возмущение британских фермеров-животноводов, консерваторов-«заднескамеечников» и всех противников объединения с Европой вообще. Летом 1996 г. возрождение антигерманских настроений достигло такого накала, какого страна не знала с 50-х годов. Желтая пресса, особенно газета «Сан», принадлежащая Мёрдоку, раздувала ксенофобию. Запрет на экспорт британской говядины продолжался. Мейджор, подстрекаемый бессмысленной критикой из рядов еврофобов, в мае 1995 г. ушел в отставку с поста руководителя партии, но на выборах нового лидера консерваторов с легкостью победил бросившего ему вызов представителя правых Джона Редвуда. Тем не менее этот эпизод послужил только еще одним подтверждением политической слабости Мейджора.

Настроения разочарования и цинизма, наблюдавшиеся в обществе в середине 90-х годов, подогревались, возможно, больше самим стилем жизни, чем политикой. Правительство тонуло в болоте сексуальных и финансовых скандалов, что сильно напоминало обстановку начала 60-х годов, когда тоже довольно долго продолжалось однопартийное правление. Уже подзабытое слово «аморальная» в применении к политической жизни стало для общества определяющим. Такие настроения раздувались желтой прессой, обрушившейся на Мейджора и его правительство. Несколько не самых важных министров подали в отставку из-за того, что оказались замешаны в сексуальных скандалах. Даже в век моральной вседозволенности подобное поведение считалось политически неприемлемым, особенно для партии, неосмотрительно провозгласившей приверженность «семейным ценностям». Встав в позу моралистов и объявив, что «пора вернуться к основам», консерваторы оказались в двусмысленном положении и подготовили свое падение.

Кроме того, выявилось и еще нечто похуже – немало скрытых связей между миром бизнеса и финансов и политиками-консерваторами, что давало повод предполагать существование в Вестминстере глубоко укоренившейся коррупции. Министры и парламентарии-«заднескамеечники» негласно получали деньги от частных фирм и лоббистов-посредников. Последовал ряд министерских отставок.

Серьезные моральные проблемы существовали и в отдельных аспектах политики. Официальное расследование Скотта обвинило кабинет министров в сознательном введении в заблуждение Парламента по вопросу о продаже оружия Ираку вплоть до 1991 г. (которое затем было использовано против британских солдат во время «войны в заливе»). Комитет Нолана осудил существующие нормы общественной жизни и призвал к большей прозрачности в политике.

По американским стандартам или даже по стандартам итальянской политики подобные нарушения могли показаться незначительными. Но для Британии, где искоренение коррупции началось еще в конце XVIII в., эти разоблачения произвели впечатление шока. Само правительство казалось если не коррумпированным, то по крайней мере проявляющим равнодушие к подобным фактам, а Мейджор, его глава, – либо не знающим о том, что происходит, либо не придающим этому значения.

Атмосфера, в которой происходило падение престижа консерваторов и распространение «аморальности», сделала середину 90-х годов временем всеобщего разочарования. Критические труды, подобные «Государству, в котором мы живем» (1995) Уилла Хаттона, осуждали социальное неравенство, централизацию власти и говорили об исчезновение чувства общественного единения в эпоху пост-«тэтчеризма». Хаттон призывал возродить гражданственность и республиканскую солидарность. Многие общественные институты стали объектом критики, даже монархия, не знавшая подобных нападок со времен регентства. Народное осуждение обитателей Дворца подогревалось скандалами внутри королевской семьи, такими, как разъезд, а затем и развод принца Чарлза и принцессы Дианы. Критике подвергались богатство и стиль жизни королевы, а также ее нежелание адаптироваться к современности. Даже пожар в Виндзорском замке стал поводом для массовой критики, поскольку для ликвидации ущерба были использованы общественные фонды. Елизавета II, выступая с рождественским посланием в конце 1992 г., назвала уходящий год аппus horribilis («ужасный год», лат.). Некоторую популярность начали приобретать республиканские идеи, особенно среди молодежи.

После скандала с пенсионным фондом Роберта Максвелла и неприятностей, постигших страховую компанию Ллойда, даже Лондонский Сити перестал пользоваться прежним доверием. Процесс над «бирмингемской шестеркой» показал, что в уголовном судопроизводстве возможны такие случаи, как превышение полномочий полицией и оказание давления на свидетелей. Министерство внутренних дел обвиняли в покушениях на гражданские свободы и в применении политической мотивации при трактовке законов.

Глубокое негодование многих граждан вызывало и состояние британского общества. С одной стороны, корпорация Докланда в восточной части Лондона на берегу реки возводила элегантную постмодернистскую по своему архитектурному стилю блоковую башню, окруженную экологически чистым парком, а с другой – прямо на Стрэнде, в центре города, под открытым небом ночевали бездомные молодые люди. Колоссальное неравенство в богатстве, доходах, образе жизни и состоянии здоровья становилось все очевиднее. Давно забытые болезни, вроде туберкулеза, начали распространяться среди бедных слоев населения, не говоря уже о новых, еще более страшных недугах, таких, как СПИД. Существовали и другие источники нестабильности, например распад семьи. Каждая третья британская семья разводилась, и количество разводов в Великобритании достигло самого высокого в Европейском союзе уровня, обогнав даже Скандинавию. В районах типа Мерсисайда среди молодежи царила безработица, много беспокойств доставляли состояние жилья и наркомания, распространенная в городских кварталах. Фильм «На игле», снятый по роману эдинбургского писателя Ирвина Уэлша, точно обрисовал эту картину. Британское общество казалось духовно обнищавшим и социально разобщенным.

Однако во многих отношениях такая картина грешит преувеличением. Несмотря на все проблемы, Британия времен Мейджора процветала, а большинство граждан были вполне довольны жизнью. Хотя случай с убийством Стивена Лоуренса произвел удручающее впечатление и показал, что среди полицейских живы расовые предрассудки, в целом ситуация для национальных меньшинств изменилась к лучшему по сравнению с расовыми беспорядками, происходившими в период правления Тэтчер. Доходы семей возросли, так как большинство женщин, как одиноких, так и замужних, теперь работали. Число домашней прислуги (няни и гувернантки), впервые со времен короля Эдуарда, заметно выросло. Количество молодежи, поступающей в университеты, значительно увеличилось: треть представителей каждой возрастной группы поступала в эти учебные заведения. Большое распространение получило вечернее или заочное, а также дополнительное образование. Продолжительность жизни постоянно росла и достигла показателя 77 лет для женщин. Пенсионные накопления нередко позволяли пожилым людям уходить на пенсию раньше положенного срока и гарантировали им обеспеченную старость.

Отдых за границей стал обычным делом, чему способствовало открытие в 1994 г. тоннеля под Ла-Маншем для автомобильного и железнодорожного транспорта. Огромное большинство семей пользовалось центральным отоплением, микроволновыми печами, видеокамерами и персональными компьютерами. Информационные технологии, включая Интернет и цифровые услуги, позволили многим людям работать, не выходя из дому, и предоставили все возрастающий доступ к знаниям. К 2000 г. в стране насчитывалось 25 млн мобильных телефонов.

Большое оживление наступило в таких городах, как Глазго, Кардифф, Ньюкасл и Лидс, где появлялись все новые пабы, а также кафе и рестораны с самой разнообразной кухней. Огромной популярностью пользовалась национальная лотерея, собиравшая большие суммы на благотворительные цели. Возросшее благосостояние отразилось в активном проведении досуга. Особой любовью пользовался футбол, который получал значительные деньги от телевизионных трансляций и приглашал иностранных игроков с континента и из Латинской Америки. Весьма важным было и то, что успехи чернокожих футболистов, атлетов и игроков в крикет помогали преодолевать расовые предрассудки.

Британская культурная жизнь оставалась по-прежнему весьма активной. Лондон сохранял свое значение как литературный центр. Архитекторы Норманн Фостер и Ричард Роджерс получили международное признание. При этом весьма символично, что по проекту Фостера былпере строен берлинский Reichstag, открывшийся для обозрения в конце 1999 г. Особенно расцвел талантами английский кинематограф. Большие многозальные кинотеатры привлекали множество любителей кино, среди которых популярностью пользовались самые различные фильмы – от исторических драм, например «Безумие короля Георга» (производство телевизионного Канала 4) до комедий типа «Мужского стриптиза» (1997), в котором рассказывалась история шести молодых безработных из Шеффилда, решивших зарабатывать на жизнь стриптизом. Пресса постоянно сообщала об успехах британского искусства и поп-музыки. Появление таких поп-звезд, как «Спайс-гёрлз», свидетельствовало не только об утверждении «власти женщин» (girl power), но и о возникновении некоего эрзац-патриотизма. Пошли разговоры о «крутой» Британии, а также о лидерстве Англии на рынке моды, как это было во времена расцвета «Битлз» и «свингующих шестидесятых». В период 1995-1997 гг. экономика начала возрождаться вместе с ростом экспорта, но при этом наблюдатели отмечали отсутствие у людей видимого удовлетворения происходящим. Общественное настроение казалось на удивление мрачным.

Причиной общей разочарованности стала политическая ситуация в стране. Тем не менее именно политика принесла надежду на возрождение. Партия лейбористов, которая совсем недавно, казалось, была обречена на вечную оппозицию как символ старого социализма и профсоюзных беспорядков, теперь неожиданно превратилась в партию будущего. Ее преображение началось еще при Кинноке, который отказался от левых убеждений. Его преемник, Джон Смит, продолжил процесс модернизации, ослабив власть профсоюзов и отстаивая на партийных конференциях при голосовании резолюций правило «один человек – один голос».

Однако настоящие перемены произошли после смерти Смита в 1994 г. Его преемником стал сорокадвухлетний Тони Блэр, выпускник частной школы адвокат, получивший образование в Оксфорде. Блэр отбросил старую идеологию и начал решительное обновление партии. Новый лидер производил приятное впечатление своей молодостью и стремлением к новшествам, благодаря этому он сумел стать самым успешным политиком в современной британской истории. Он говорил не о лейборизме, а о «новом лейборизме» и взывал не столько к старому рабочему классу, составлявшему когда-то основной электорат лейбористов, а к владельцам домов, купленных в кредит, к среднему классу Центральной Англии. Его языком был язык британского патриотизма, и он размахивал национальным флагом Соединенного Королевства. Британию Блэр провозгласил молодой страной, и, чтобы держать Лейбористскую партию «в курсе» новых идей и укрепить свое положение лидера, он сумел использовать весь сложный аппарат современных коммуникационных технологий. В Палате общин Блэр подшучивал над Мейджором, заявляя: «Вы следуете за своей партией, а я свою возглавляю».

«Новый лейборизм» был куда более открытым, чем прежний. Блэр повел диалог с лидерами Британской конфедерации промышленников и обхаживал желтую прессу, принадлежащую магнату Мёрдоку, которая так злословила раньше по поводу лейбористов. Он даже положительно оценивал достижения Тэтчер в области приватизации национализированных предприятий, увеличении числа собственников жилья и обуздании всесилия профсоюзов. Его образцом явно был не старый лейборизм, существовавший целый век от Кайра Харди до Каллагэна, но так называемый «рыночный социализм» австралийских лейбористов или, может быть, американской Демократической партии, руководимой Биллом Клинтоном.

В результате получилась на удивление нетрадиционная Лейбористская партия, которая отвергала государственное планирование, национализацию, без разбору раздаваемые пособия, перераспределение доходов и связи с профсоюзами, что было характерно для партии Эттли в 1945 г. В начале 1995 г. Блэр возглавил успешно завершившуюся кампанию среди лейбористов за отмену четвертой статьи Устава партии, в которой говорилось о ее приверженности политике национализации. Вдохновляемый неудачами тори и большим преимуществом лейбористов в опросах общественного мнения, он стал ведущей фигурой в британской политике.

Результат не замедлил сказаться на всеобщих выборах 1997 г. На этот раз опросы общественного мнения не подвели. Консерваторы потерпели полный крах, худший даже по сравнению с 1945 или 1906 г. Пожалуй, этот разгром оказался самым тяжелым с того времени, когда герцог Веллингтон в 1832 г. воспротивился введению великой реформы избирательной системы. 10,9% голосов избирателей были потеряны консерваторами и завоеваны лейбористами, которые получили 419 мест в Парламенте против 165 мест, доставшихся консерваторам. Сорок шесть мест выиграли либералы, для которых этот показатель был наилучшим с 20-х годов XX в. Пять министров кабинета потерпели неудачу в собственных округах; в Англии городские предместья в массовом порядке отдавали голоса лейбористам, не исключая округ Финчли, где баллотировалась сама Тэтчер. Все главные города страны проголосовали за лейбористов, а Шотландия и Уэльс не выбрали вообще ни одного консерватора.

Еще одной примечательной особенностью этих выборов стало избрание в Парламент не менее 120 женщин, причем более 100 из них были членами Лейбористской партии и принадлежали к среднему классу, в то время как тред-юнионистский элемент в партии в значительной степень был ослаблен. Подобный переворот в настроении избирателей, какой не часто случался в британской истории, объяснялся несколько запоздалой реакцией на долгое правление консерваторов и раздражением, накопившимся со времен Маргарет Тэтчер, попытавшейся десять лет назад ввести подушный налог. Тони Блэр в свои сорок четыре года стал самым молодым премьером со времен королевы Виктории и сумел воспользоваться предоставленной ему властью.

Приход к власти лейбористов произошел на удивление гладко, поскольку экономическая ситуация в стране за последнее время быстро улучшалась. Впервые в истории лейбористское правительство не было поставлено перед лицом финансового кризиса, и экономическая стабильность с того времени ничем не нарушалась. Гордон Браун, новый министр финансов, вел себя очень осторожно и следовал своим предвыборным обещаниям – сохранить налоговую политику консерваторов и не превышать лимит государственных расходов. Отныне процентную ставку определял независимый комитет Банка Англии, а не политики правящей партии. Индекс стоимости акций поднялся с показателя 4300 в мае 1997-го до 6000 в конце 2000 г. В течение длительного времени во внутренней политике царил дух благоразумной сдержанности, даже консерватизма, особенно в том, что касалось сокращения некоторой части системы социального обеспечения, чтобы ослабить ее зависимость от государства и внедрить этический принцип «вознаграждение за труд». При этом протесты со стороны многих левых лейбористов были отброшены. Уровень обеспечения службы здравоохранения поначалу стала причиной серьезных противоречий, пока летом 2000 г. не произошло новое повышение ассигнований на ее нужды. Правительство, занимавшее левоцентристскую позицию, проводило политику, предусматривающую, с одной стороны, установление дружеских отношений с бизнесом, твердое соблюдение законности и порядка, внесение первых взносов за университетское образование, а с другой – налоговые скидки для семей, увеличение детских пособий и минимальной заработной платы (первоначально составлявшей 3,6 фунта в час), что указывало на частичное перераспределение расходов в обществе и попытку решения социальных задач.

В отношении Европы новое правительство было настроено более позитивно, чем его предшественники. Однако Блэр ничуть не больше Мейджора стремился присоединиться к единой европейской валюте. Его симпатии были в равной степени трансатлантическими и европейскими, и по поводу вступления в зону евро было решено провести референдум после следующих всеобщих выборов.

В Северной Ирландии долгий период насильственных действий наконец завершился политическим прорывом. В Страстную пятницу, в апреле 1998 г., представители Шинн фейн и лидеры юнионистов сели за стол переговоров. Они достигли соглашения по поводу создания в Белфасте выборной ассамблеи из 108 членов, подобной той, что была предложена для Шотландии, а также по поводу образования совместно с Ирландской Республикой Совета министров с представителями из Дублина и Белфаста для рассмотрения проблем безопасности и других вопросов. Кроме того, было решено учредить британско-ирландский Совет двух островов. Со времени разделения Ирландии в 1922 г. это стало самой успешной попыткой сближения между ольстерскими политиками, а для Блэра – одним из самых больших дипломатических достижений. В результате референдума, состоявшегося в Северной Ирландии месяц спустя, это соглашение было принято. Его поддержали более 71% населения (включая большинство протестантов). Несмотря на провал попытки организовать сдачу оружия со стороны групп, осуществлявших террористические акты, в ноябре 1999 г. Североирландская ассамблея начала работу. Министры – представители от Шинн фейн работали в ней под руководством лидера юнионистов Дэвида Тримбла. Эта «историческая» инициатива, как ее тогда называли, начала, тем не менее, буксовать, когда работа Ассамблеи была приостановлена из-за внутренних разногласий. Ее деятельность возобновилась летом 2000 г., но атмосфера в Северной Ирландии оставалась очень напряженной, особенно во время так называемого «сезона маршей» протестантов, проходивших через католические кварталы. Мирный процесс застопорился.

Североирландское соглашение, которое могло стать предвестником британского федерализма, соответствовало другим, весьма радикальным мерам лейбористского правительства, начавшего проводить конституционные реформы и проголосовавшего за удаление из Палаты лордов наследственных пэров. В результате к концу 2000 г. в верхней палате осталось всего 92 лорда. Британия приняла на себя обязательства по введению европейского законодательства, касающегося прав человека и осуществила довольно скромные меры по расширению свободы информации. Куда более значительным событием стало проведение в сентябре 1997 г. референдумов в Шотландии и Уэльсе по передаче власти местным органам (деволюция). Шотландия подавляющим большинством проголосовала за шотландский парламент в Эдинбурге с правом самостоятельного установления налогов. В Уэльсе, напротив, проголосовали за создание выборной ассамблеи весьма незначительным большинством голосов (0,3%) при очень невысокой явке населения. Подобный исход мог стать драматическим событием для централизованного управления Соединенным Королевством в том виде, в каком оно осуществлялось начиная с 1707 г., когда был принят Акт о союзе Англии и Шотландии. Находились люди, которые полагали, что королевство больше уже не будет «Соединенным». Более того, избрание Парламента Шотландии летом 1999 г. на основе измененного пропорционального представительства и появление там коалиционного правительства лейбористов и либеральных демократов с сильным националистическим уклоном наряду с участием Британии во все более интегрированном Европейском союзе предрекали в дальнейшем большие перемены. Плюрализм во внутренней политике и интеграция в Европу могли привести к возникновению довольно свободной структуры, в которой роль закона, Парламента и кабинета министров претерпела бы значительные изменения, и создались бы совершенно новые представления о британских национальных особенностях (идентичности). Только немногие отреагировали на такую перспективу яростной вспышкой английского национализма. Большинство приняло грядущие перемены с традиционным хладнокровием, понимая их необходимость в постимперском мире с его информационной революцией и глобальной экономикой.

В январе 2000 г. британцы радостно встретили наступление нового тысячелетия. Правительство Тони Блэра прочно находилось у власти, и настроение в обществе было куда более мирным, чем все десять лет после ухода Маргарет Тэтчер с поста премьер-министра. Экономика развивалась; общество успокоилось (до некоторой степени даже в Северной Ирландии); в области гендерного равенства были достигнуты новые успехи; этнические меньшинства все больше становились частью общества; шотландцы и в меньшей степени валлийцы были заняты созданием собственных органов власти. Казалось, Британия, хотя бы на этот момент, определила для себя нужный стиль руководства, благодаря которому она чувствовала себя комфортно.

Конечно, давали себя знать огромные изменения, происшедшие за последние десятилетия. Постоянно трансформировались и теряли прежнюю строгую структурность взаимоотношения между классами, полами и поколениями, перемены не обошли стороной и такие краеугольные камни общества, как брак, семья и родительский долг. Официальное исследование, проведенное в июле 2000 г., показало, что за последние тридцать лет неравенство в обеспеченности, стиле жизни и в прочих возможностях ничуть не сократилось. Британия по-прежнему осталась классовым обществом. В том, что касается получения образования и дальнейшей карьеры, между детьми из состоятельных семей профессионалов и детьми неквалифицированных рабочих, как и раньше, пролегала глубокая пропасть. Девочки-подростки из рабочих семей значительно чаще становились незамужними матерями, чем шли учиться в высшие учебные заведения.

Общественные институты, имеющие давнюю историю, с большим трудом справлялись с современными реалиями. Церковь Англии (Англиканская церковь) с огромным трудом приспосабливалась к секулярному веку; такие вопросы, как рукоположение женщин в сан священника, добавили ей беспокойства. В 2000 г. только сравнительно небольшая часть населения пожилого возраста регулярно посещала ее храмы. Нонконформистское мировоззрение превратилось в пережиток эпохи викторианства; в Уэльсе из-за накопившихся долгов у разных деноминаций их церковные здания просто разваливались. Католическая церковь с ее прихожанами-ирландцами постоянно терпела нападки из-за своего отношения к абортам. Только на самых дальних островах Западной Шотландии кальвинисты по-прежнему почитали воскресенье как День Господень (Lords’s Day), но для всей остальной Британии воскресенье стало днем походов по магазинам, прогулок на автомобилях, посещений кино и футбола.

Монархия стала одной из главных жертв общественного смятения, наблюдавшегося в последнее время. Распространялись слухи, что принц Чарлз может не унаследовать трон после его матери, королевы Елизаветы II. Но 31 августа 1997 г., когда принцесса Диана, бывшая жена принца Чарлза, погибла в автомобильной катастрофе в Париже, реакция общественности оказалась неожиданной. На похоронах принцессы в Вестминстерском аббатстве люди искренне скорбели. Для них принцесса Диана была одновременно блистательной звездой шоу-бизнеса, воспеваемой желтой прессой, и своего рода аутсайдером в высшем обществе, так как она проявляла искреннее сочувствие к таким социальным изгоями, как больные СПИДом, бездомные, одинокие матери и выходцы из Азии. Ее похороны способствовали возрождению любви к монархии, хотя проявлялось это чувство не так почтительно и серьезно, как раньше. Столетний юбилей королевы Елизаветы, королевы-матери, состоявшийся в августе 2000 г., продемонстрировал взрыв народной любви, на которую некоторые члены королевской семьи могли рассчитывать. Референдум, проведенный в Австралии по поводу введения там республики, провалился, а республика в Британии по-прежнему казалась делом отдаленного будущего.

В какой-то степени Тони Блэр занял место принцессы Дианы, только он был не «свечой на ветру», как о ней говорили на похоронах, а скорее маяком власти. Несмотря на мрачные предсказания прессы, опросы общественного мнения констатировали в народе приверженность существующему обществу, не часто встречающуюся в современном западном мире. Никто особенно не хотел эмигрировать. Правда, прежний энтузиазм по отношению к «новому лейборизму» весной и летом 2000 г. несколько угас, и, судя по опросам, популярность лидера консерваторов Уильяма Хага немного продвинулась вверх. Начались жалобы на государственное обеспечение, здравоохранение и особенно на работу железнодорожного транспорта, возникло беспокойство по поводу состояния окружающей среды, в частности из-за появления генно модифицированных растений, по поводу различных про явлений молодежной культуры, требований чернокожих сообществ, а также экономического неравенства между Севером и Югом. Но все это были проблемы, возникшие внутри существующего социального порядка, и Британия, в отличие от многих стран на европейском континенте, не демонстрировала признаков зарождения расистского течения «новых правых».

В связи с празднованием нового тысячелетия 1 января 2000 г. в Гринвиче на берегу Темзы, недалеко от архитектурных шедевров Иниго Джонса и Кристофера Рена, был сооружен огромный пластиковый купол. Он стал наследником великой Всемирной выставки 1851 г. и Фестиваля Британии 1951 г., хотя и пользовался значительно меньшей популярностью, чем его предшественники полвека назад. В нем не чувствовалось ни в и дения прошлого, ни связи с историей, к тому же пресса отнеслась к сооружению весьма враждебно. Некоторые другие проекты, посвященные новому тысячелетию, тоже оказались неудачными. Например, пешеходный мост около собора Св.Павла пришлось закрыть через день после открытия из соображений безопасности. Были воплощены и проекты, которые финансировались из средств, полученных от национальной лотереи, и которые показали, что среди британских архитекторов и инженеров, как и прежде, немало талантов. Таким был, в частности, стадион для игры в регби в Кардиффе и футуристический по своему стилю подвесной мост над рекой Тайн в Гейтсхеде, где предметом восхищения уже была гигантская скульптура под названием «Ангел Севера». Благодаря празднованию нового тысячелетия открылся целый ряд великолепных художественных галерей, часто в совершенно неожиданных местах, например в Уолсолле или галерея Лори в Сэлфорде. Очень много и похвально отзывались о новом Национальном музее в Эдинбурге. В Лондоне, на берегу Темзы, напротив здания Парламента, было сооружено гигантское колесо обозрения под названием «Глаз тысячелетия», которое пользовалось большой популярностью. Галерея Тейт, имеющая богатое собрание западноевропейской живописи и скульптуры конца XIX-XX в., была открыта в перестроенном здании бывшей электростанции в Бэнксайде. Это сооружение стало настоящим триумфом изобретательности и воображения (хотя строили его швейцарские архитекторы) и совершенно преобразило южный берег Темзы. На другой стороне реки был отреставрирован и открыт для посещений Сомерсет-хаус, архитектурный шедевр, созданный в 70-х годах XVIII в. Уильямом Чеймберсом. Такая обширная программа обновления архитектурного облика города придала Лондону динамизм, который обычно ассоциировался с Парижем и Нью-Йорком.

В период между 1914 и 2000 гг. Британия пережила целый ряд бурных изменений, причем весьма болезненных. Но при этом ее общество сохранило все признаки узнаваемости. Вопреки двум мировым войнам, массовой безработице 30-х, социальным волнениям 70-х и 80-х лицо Британии осталось прежним, как Сноудония или Эгдон Хит Томаса Гарди, – игра света или рисунок на поверхности кажутся новыми, но геологическое строение не изменилось. В 2000 г., как и в 1914-м, в людях сохранилось чувство привязанности к месту. Они по-прежнему любят свой Лондон (который в мае 2000 г. получил своего собственного избранного мэра левой ориентации, Кена Ливингстона), свой «Север» или Тайнсайд, Восточную Англию или Корнуолл, а кто-то ощущает особую национальную принадлежность к Шотландии или Уэльсу. Возможно, в результате передачи части властных полномочий парламенту Шотландии и ассамблее Уэльса (за которыми, видимо, последует дальнейшая децентрализация Англии, что естественно в контексте европейской региональной политики), это врожденное чувство местной общности может даже усилиться.

Население страны, может быть, в большей степени, чем прежде, сохранило свои особенности, разнообразие и индивидуальность. В обществе, состоящем по преимуществу из городского (а точнее, пригородного) населения, люди, живущие в сельской местности, сберегли острое ощущение своих особых потребностей и своей общности. Более того, это ощущение начало принимать жесткие формы выражения в виде так называемого Альянса людей, живущих в сельской местности, которые обеспокоены «правом на бродяжничество» в сельских районах и возможным запретом на охоту на лис. Британское общество в начале нового тысячелетия во многом осталось обществом соседей, где каждый занимается своим хобби, ухаживает за любимым садом и развлекается, в основном дома. Телевизионные сериалы часто пользуются успехом, потому что события в них происходят в идеализированном кругу людей, посещающих один и тот же паб, например, на Коронейшн-стрит в Сэлфорде или на Альберт-сквер в лондонском Ист-Энде. Несмотря на риторику «новых лейбористов», говорящих о «молодой стране», британцы сохранили чувство общего прошлого, хотя о британской истории в школьной программе теперь много спорят, а в Куполе тысячелетия (Millennium Dome) ее вообще проигнорировали. Британскую историю в ее настоящем придется радикально переосмыслить в плане ее плюрализма, поликультурности, принимая во внимание кельтское самоопределение, американизированную молодежную культуру, иммиграцию из стран Содружества и членство в Европейском союзе.

Народная традиция проглядывает в бесчисленных местных праздниках, в культуре старинных кафедральных городов и курортных местечек, в уэльском национальном ежегодном фестивале бардов, eisteddfod, в Хайлендских играх и многонациональном карнавале, уже тридцать лет происходящем в лондонском Ноттинг-Хилле. Древнее соперничество между знаменитыми футбольными клубами (с ирландским оттенком в Глазго) по-прежнему живо, несмотря на то что почти все игроки в настоящем – иностранцы. Ощущение истории воплощено в таких общественных институтах, как монархия, Парламент и старые университеты. Что-то подобное, но как более глубокое чувство, выражающееся в общей решимости, появляется в годы войны или в ответ на внешнюю угрозу. Средства массовой информации, исторические кино- и телевизионные фильмы пробуждают мистическое осознание древней общности. Неслучайно самым популярным кинодраматургом 90-х годов была Джейн Остин. По опросам общественного мнения, проведенным в январе 2000 г., Уильям Шекспир был признан Человеком тысячелетия.

Невзирая на десятилетия тяжких потрясений, британское общество осталось органичным, сравнительно мирным и сохранило способность к обновлению. Иногда в нем возникают глубокие, даже непримиримые противоречия. Так, в сентябре 2000 г. общественность требовала увеличить расходы на образование, здравоохранение и охрану окружающей среды и одновременно протестовала против высоких налогов на бензин. Неуязвимое до тех пор правительство Блэра испытало серьезное потрясение, хотя планируемая вторая акция протеста в Ярроу была отменена, так как она показалась актом неуважения к памяти первого марша безработных из Ярроу на Лондон в 1936 г. Тем не менее формы протеста, характерные для британцев, являются свидетельством их внутренней воспитанности. Британцев отличает терпимое отношение к человеческим странностям, включая такую область, как сексуальные склонности, а также отрицательное отношение к насилию над человеком и единообразию независимо от того, навязывается ли оно Уайтхоллом или Брюсселем. О «Дереве свободы» по-прежнему заботятся группы защитников окружающей среды и гражданских свобод. Поборники прав иммигрантов и политических беженцев стали естественными наследниками дела левеллеров и Тома Пейна.

Как и раньше, во времена процветания и могущества страны, в начале нового тысячелетия ценности, которым служат британцы, укрепились и стали еще очевиднее. Таким же образом они смогут утверждаться и в следующих столетиях.