Они перебили Хейлу ноги — булавой, пониже колен, — после чего быстро выяснили, где находится мастерская, и оставили его лежать в полубессознательном состоянии. Гирша устроили поудобнее у противоположной стены с заряженным арбалетом на коленях, а сами отправились за инструментом.

— Так это правда? — спросил Эрил, когда они свернули в длинный коридор на другой стороне здания. — Ну, насчет того, что ты убил дракона?

— В общем, да. А что?

Пауза. Видно, Эрила занимало что-то еще.

— Ни разу не видел дракона, — сказал он наконец.

— Да. Поверь мне, так оно к лучшему.

Снова молчание. Они дошли до конца коридора, где обнаружили ведущие вниз ступеньки.

— Он… тот… назвал тебя пидором.

— Да.

— А ты… уф… — Эрил шумно выдохнул и сдался. — Говнюк. Сам он пидор.

— Точно.

Внизу, как им и было сказано, оказалась дверь с простеньким замком. Эрил открыл двумя ударами ногой, несколько картинно, но расчетливо и с той уверенностью, что приходит только с практикой. Дверь распахнулась. За ней находилось длинное помещение с клетками вдоль одной стены. Свет проникал сюда через небольшие оконца под самым потолком, и его доставало только для того, чтобы кое-как сориентироваться и рассмотреть сбившиеся на полу, в глубине клеток фигуры. Это были по большой части молодые женщины, но двое или трое могли оказаться и подростками — сказать наверняка мешали полумрак и побитые молью серые одеяла, в которые кутались невольницы. Глубоко запавшие, полные ужаса глаза и скрюченные позы объединяли всех в некую лишенную сексуальности массу. Заслышав шаги, женщины съеживались, забивались в угол и цеплялись за одеяла так, словно кто-то мог отобрать их. Кто-то заголосил, кто-то запричитал, но определить, кто именно, было невозможно — звуки вырывались за решетки и заполняли все помещение. Ничего подобного Рингил не слышал со времен войны — у него даже заныли зубы.

— Хорошо, что с нами Гирша нет, — прошептал Эрил. — Он бы не успокоился, пока всех не выпустил.

— Да уж.

Мастерскую нашли в самом конце помещения — длинная ниша с тремя верстаками, достаточно широкими, чтобы поместить на них человека. За ними, на стене, висели инструменты. Пробежав по ним взглядом, Рингил заметил пару клейм, несколько странных приспособлений, о предназначении которых не хотелось и думать, и наконец то, за чем они и пришли: четыре пары снабженных длинными ручками кусачек. Он снял одну с крюка, проверил.

— Должно сработать.

— Ладно. Уходим отсюда.

Рингил заколебался.

— Иди. Я догоню.

Он бросил кусачки Эрилу, который ловко поймал их одной рукой.

— Что? — Эрил недоуменно посмотрел на него, потом, догадавшись, взглянул на длинный ряд клеток и покачал головой. — Послушай, у нас нет времени.

— Я сказал, иди. Долго не задержусь.

В какой-то момент ему показалось, что Эрил готов возразить: секунду-другую он с непроницаемым выражением смотрел Рингилу в глаза, помахивая кусачками. Потом пожал плечами.

— Ладно, дело твое. Только Гирш в таком состоянии долго не протянет. Имей в виду, как только я вытащу стрелу, мы сразу уходим. И лодка ждать не будет. Не опоздай.

— Не опоздаю.

Эрил кивнул, повернулся и пошел к выходу, не оборачиваясь, не глядя на клетки.

Отменная выдержка.

Да. А что тут делаем мы?

Рингил взял вторые кусачки и направился к первой клетке. С замком справился за две минуты. Распахнул дверь, осторожно ступил в клетку. Сидевшая там девушка моментально забилась в угол, как будто стены могли расступиться. Казалось, ее отбросила туда некая излучаемая им сила. Даже в чахлом свете Обруча было видно, что ее колотит дрожь.

— Ты свободна и можешь идти, — сказал Рингил, чувствуя себя дураком.

Она молча смотрела на него, сжимая край одеяла побелевшими от напряжения пальцами. Угол одеяла съехал, обнажив бедро и часть ягодицы — бледную плоть, и на ней, у тазовой кости, бесцветное пятно клейма. Никакой одежды на ней не было.

Дело дрянь.

Он оставил ее и пошел дальше по коридору, взламывая замки, злясь, нервничая. Злость мешала, заставляла спешить, и кусачки соскальзывали, пальцы дрожали, а замки крутились, как будто сопротивлялись. Он скрипел зубами и пыхтел, кусачки щелкали, дужки ломались, и замки либо беспомощно повисали, как увечные конечности, или падали с глухим стуком под ноги. И все это время он знал, что только напрасно теряет время.

Что они будут делать, Гил? — звучал в голове усталый, рассудительный голос. Голые, избитые, посреди Эттеркаля. Да они и сотни шагов не пройдут, как на них донесут.

Заткнись!

И даже если они доберутся до Тервиналы или до реки, даже если сумеют как-то вернуться домой, даже если их не изнасилуют, не убьют и не похитят по дороге те подонки, в форме и без нее, что шныряют по улицам ночью…

Я сказал, заткнись!

…даже если их родные еще не проданы, не выброшены на улицу и не изгнаны из города кредиторами, даже если они еще как-то держатся, кто даст гарантию, что их примут назад?

Заткнись. Заткнись!

Дело ведь в том, Гил, что продали их законно. Не забывай, времена изменились. Все так говорят — и Хейл, и даже твой старый дружок Грейс. Новый век, прекрасный новый век. Они возвращаются к семьям, но долги ведь остаются. За ними снова приходит стража. Снова в канцелярию, снова на аукцион, все сначала. Да еще компенсации брокерам, которые тоже сдерут с родных.

Я сказал…

Да, сказал. Воссоединение семей — это прекрасно, если только хоть кто-то доберется до своих.

— ЗАТКНИСЬ ЖЕ!

Слова вылетели, казалось, прямо из головы и запрыгали, эхом отскакивая от стен. Звякнула последняя открытая дверь. Кусачки полетели по проходу. В клетках вздрогнули, застонали, прижались друг к дружке рабыни. Но никто не вышел, и даже самые смелые остановились у порога.

Ты ведь понимаешь, Гил, что такое идти против системы. Тот же рассудительный голос. Почти так же увещевала его Аркет в Эннишмине, когда убеждала не втыкать кинжал в горло имперскому командиру. Врагов слишком много, до конца жизни хватит и еще останется. Сожжешь Хейла — и придется спалить весь Эттеркаль. А эти недоноски занимаются теперь законными делами. Сожжешь Эттеркаль — это только начало, а дальше канцелярия, стража, тот самый комитет Каада да еще и большая часть верхних кланов.

Да, если так пойдет, Гил, как бы не спалить весь, чтоб ему провалиться, Трилейн.

В какой-то момент именно этого ему захотелось больше всего. Он даже ощутил во рту вкус, похожий на вкус ржавого железа. Вкус дыма.

— Оставайтесь здесь, — сказал он. — Я поищу для вас одежду.

Он прошел к выходу, поднялся по ступенькам и зашагал по коридору, еще не представляя себе, как именно выполнит обещание. Голос в голове посмеивался.

Рингил пересекал двор, когда услышал крик Гирша.

Крик ужаса и боли, долетевший из подвала. Крик, от которого мороз прошел по шее. Даже если бы Эрил сильно постарался, он никогда бы не смог исторгнуть из своего друга такой жуткий вопль.

Все, о чем он думал, что планировал и принимал во внимание, на что рассчитывал и чего опасался, мгновенно испарилось, словно туман над рекой под утренним солнцем. Так бывает, когда встречаешь старого друга, когда берешь в руки любимое оружие. Все становится вдруг легким и простым. Остается только сталь, звонкая, проверенная, надежная. И она кличет смерть.

Руки сами нашли рукоять Рейвенсфренда. Клинок выскользнул из ножен. Еще несколько шагов…

Он усмехнулся.

Эрил встретил его на лестнице. Точнее, вылетел навстречу с перекошенным лицом. Еще пару минут назад Рингил посчитал бы такое невозможным. Увидев Рингила, Эрил как сумасшедший замахал мечом.

— Оно его забрало! Забрало Гирша!

Холодок пробежал по спине.

— Кто забрал?

— Оно… привидение… дух… болотный демон… — Эрил попытался протиснуться мимо Рингила. — Появилось из стены… Жуть… Гирш выстрелил, но стрела прошла через него. Да пусти же ты!

Рингил толкнул его к стене. Прибил взглядом.

— Стой здесь! — прошипел он. — Теперь уже не убежишь. Возьми себя в руки и расскажи, что случилось.

Впрочем, он и сам уже знал, что случилось. Знал, что это было.

Двенда.

Из подвала долетел смех. Или только показалось? Эрил сглотнул, дрожа. Кивнул.

— Слушай, отсюда надо убираться. — Несмотря на все его старания, голос дрогнул. — С этим невозможно драться. Это колдовство. Стрела прошла через него и даже не остановилась. Как через пустое место. Только голубая тень…

— И ты думаешь, оно нас отпустит?

Снова смех, на этот раз отчетливый, ясный, прокатился эхом по ступенькам. Эрил затрясся.

— Это оно, — прошипел он. — Это оно так делает.

Рингил посмотрел вниз. Лестничный проем был узкий, мечом не помашешь, разве что ножом.

— Отступаем. Если оно проходит сквозь стены, нам нужно пространство для маневра.

— Для какого еще маневра? — Эрил захлебнулся нервным смешком. — Говорю же, стрела прошла через него. Как ты будешь с ним драться?

Не слушая его, Рингил попятился, поднялся на четыре или пять ступенек, толкнул дверь и снова оказался во дворе. Эрил последовал за ним, но было ясно — с этой стороны на помощь рассчитывать не приходится. Такое же выражение Рингил видел на лицах солдат при Рахале и Демларашане, когда появились драконы. Выражение обреченности. Люди — как клинки, рано или поздно они ломаются. Все, включая тебя самого. Но глядя в их глаза, ты видишь, какая в руках у тебя сталь, как ее отлили и закалили и какой удар она способна выдержать.

Он вздохнул.

— Ладно, уходи.

— Что? — Эрил опустил меч и облизал губы. — Слушай…

— Уходи. Ты прав. С этим драться невозможно. — Ему вдруг отчаянно захотелось положить руку Эрилу на плечо, на тот мягкий подъем, где оно переходит в шею. Уняв порыв, он скупо улыбнулся. — Но я попробую.

На стене лестничного проема отразилось голубоватое мерцание. Рингил поднял меч, держа его обеими руками. Эрил не уходил, переминался с ноги на ногу, сопротивляясь из последних сил ужасу.

— Я останусь с то…

— Нет! — бросил резко Рингил. Время жестов и рассуждений прошло. Страх уже подтачивал его собственную решимость. — Пока не поздно, уходи. Возвращайся к Милакару, расскажи, что здесь случилось. Позаботься, чтобы братство помогло семье Гирша.

— Ты…

— Все. Убирайся. — Рингил метнул в него сердитый взгляд. Большего он позволить не мог — все его внимание сосредоточилось на двери, из-за которой изливалось голубоватое мерцание. Воздух наполнялся мелодичным гулом, от которого мурашки бежали по коже. — Гирша мы уже потеряли. Останешься здесь — умрешь.

То, что убило Гирша, вылилось во двор.

Как бывает всегда и как бывало с ним много раз в предыдущих боях, когда все прочие варианты отпадали, наступил момент облегчения. Но только момент, потому что вслед за этим знакомым ощущением в спину и в голову впились острые, ледяные шипы нахлынувшего ужаса. Ничего подобного видеть ему еще не приходилось.

Клянусь яйцами Хойрана, Шалак, ты себе такого и не представлял. Вот бы вас всех сюда, почитателей олдраинской мудрости. Обосрались бы на месте.

Двенда шел к нему, как огонь по бумаге, как танцующая голубая полоса ливня в дюжину футов шириной. Мерцание разливалось по земле, по нему пробегали тонкие ломаные трещинки более яркого света, и оно поглощало мостовую и сырой, холодный воздух, наступая, словно солнце на тень. А еще оно смеялось, фыркало и напевало, как мурлычет под нос ремесленник, выполняя хорошо знакомую работу, журчало, как горный поток, потрескивало, как сытое пламя, — сравнения пришли в голову разом, — но на все эти звуки накладывалось что-то еще, пронзительное, гудящее, как будто в уши ввинчивался рой злых, жалящих насекомых, что-то, отдающее жестким, звенящим эхом, что-то, отзывающееся колючей болью под ребрами.

— Беги! — крикнул он Эрилу на последнем выдохе.

Это не было человеком и даже не напоминало человека. Жуткие, грозные существа, какими они представали в рукописях и на картинках Шалака, выглядели в сравнении с ним жалкими пародиями, марионетками в театре кукол, сникающими и беспомощно виснущими на ниточках, когда из-за занавеса поднимается, принимая аплодисменты, истинный мастер, хозяин-кукловод. Двенда приближался, бормоча ему что-то, приговаривая, напевая и подрагивая; и теперь Рингил узнал наконец ту щемящую боль, что стояла за всем этим.

Боль утраты. Боль потери.

Отдающая привкусом горечи, она засела так глубоко, что глубина эта не поддавалась измерению. Все несовершенное, несостоявшееся, несбывшееся слилось в ней: так и не пришедшая победа под Рахалом; брат, уходящий по длинному коридору казармы Академии; жизнь, которую он мог бы прожить в Ихелтете, если бы ненависть, презрение и злость не заставили его уйти. Рабы, которых он не мог освободить; плачущие женщины и дети Эннишмина, которых он не смог спасти; сваленные в кучу безмолвные мертвецы и смятые, разрушенные жилища. Все когда-либо принятые неверные решения; все дороги, пройти по которым не хватило сил. Все это развернулось сейчас перед ним, как брошенные веером карты, и все это, сидевшее давно и глубоко, ныло, сверлило, болело, разъедало, как драконья слюна.

Теперь он увидел в двенде мерцающее сердце, проходящие через него тени, изгибы, которые могли быть танцующими членами, широкий, гибкий торс, острая кромка прыгнувшего к нему…

Рейвенсфренд успел развернуться в защитное положение.

Эхо контакта прошло по рукам и застряло в суставах. Контакта с чем? Странно, но меч как будто сделал все сам, без его участия. Разлетелись, осыпаясь фонтаном, искры. Долгий звон прокатился по двору. И двенда перестал петь.

Ого. Да ты заткнулся?

И словно в ответ на прошившую диким восторгом мысль едва видимая пульсирующая кромка снова устремилась к нему. Рингил изогнулся и снова выставил блок. Теперь, когда звон в ушах утих, маневр удался легче. Он даже увидел, как сошлись клинки. Двенда сражался невероятно тонким, изящным мечом, края которого светились, как щель в двери, ведущей в заполненную голубым пламенем комнату. За дугой клинка Рингил различил высокую фигуру с длинными руками и ногами, разметавшиеся волосы и даже вроде бы блеск глаз. Мерцающая ширма по-прежнему вспыхивала огоньками, но интенсивность свечения, похоже, уменьшилась.

И боль тоже слабела, весь расклад упущенных вариантов сложился, сжался до мимолетного, абстрактного признания этого факта, а потом и вовсе рассеялся. Сожаление ушло, съежилось, словно лист бумаги в огне. Огонь, огонь боя, уже бушевал в нем, как в раскочегаренной топке. Лицо превратилось в оскаленную маску, ту, что он нацепил, убивая подручных Хейла.

— Ну же, ты, кусок дерьма. Думаешь, сможешь меня взять?

Двенда взревел — словно загудел серебряный колокол — и бросился на него слева. Рингил парировал выпад, отвел клинки вверх и, шагнув вперед, ударил ногой на высоте колена. Прием из арсенала уличных драчунов, но цели он достиг — почувствовал, как носок сапога, пронзив голубое мерцание, врезался во что-то твердое. Двенда взвыл и пошатнулся. Вырвав клинок из клинча, Рингил ударил сверху вниз на уровне живота. Противник отпрыгнул. Рингил снова пошел на него, сменив угол атаки. Двенда провел контрвыпад, остановив Рейвенсфренд на падающей дуге. Ответ последовал быстрее, чем Рингил успел выставить блок. Он откинул голову, ощутил на щеке холодок от движения рассеченного воздуха и слабое потрескивание. Призрак рассмеялся, словно забулькал, но принужденно, как человек, столкнувшийся с неожиданно трудной задачей.

Привыкай, гадина.

Глубокий выпад — он целился в глаза или, по крайней мере, туда, где они должны были находиться, — но двенда поймал Рейвенсфренд на лету и отбросил в сторону, а его клинок скользнул по клинку Рингила, высекая искры. Пришлось отдернуть руку, чтобы уберечь пальцы. Он отступил. Теперь наступал двенда, и меч мелькал тут и там, словно заигрывая, выскакивая справа и слева, лавируя, обманывая. Будь у Рингила обычный меч, ему оставалось бы только защищаться и отступать, не мечтая о большем. Но Рейвенсфренд оказался на высоте положения и вел себя как хорошо натасканный пес. Он отводил угрозы, отбивал наскоки сияющего клинка, вынуждал его обороняться, поддерживал в своем хозяине тот лихорадочный боевой пыл, который и позволял ему не уступать призрачному врагу. Рингил пыхтел и потел, но за всем этим билась живая, насмешливая страсть.

Когда-то, вспомнил он в пылу схватки, у него это хорошо получалось.

А сияние определенно меркло. Тень в сердцевине света сгущалась и все меньше напоминала расплывчатое пятно неясной формы и все больше реального противника, которого можно убить. Теперь он точно видел непривычного разреза глаза, еще сияющие, но уже узнаваемые, как те органы, которыми они и были. Переливы голубого мерцания бледнели, растекались, и меч двенды не столько светился сам, сколько отражал холодный блеск Обруча. И все чаще за лязгом стали проступало лицо врага — бледное, костлявое, с узкими, будто щурящимися, глазами, оскаленными зубами — отражение его собственного. Схватка перестала быть сном и стала явью, тем, чем и была, — состязанием в танце, мерой стали, обещанием крови и смерти на холодных камнях двора.

Что ж, так тому и быть.

Двенда, как будто услышав его, бросился вперед с удвоенной быстротой. Рингил едва успевал отбиваться и лишь слабо контратаковал, не справляясь с наступательной инерцией. Он пошатнулся. Меч двенды прошил защиту, острие коснулось лица и скользнуло вниз, по плечу и груди. Рингил ощутил внезапный жар и понял, что помечен. Он закричал, рубанул наотмашь, но двенда опередил его, предугадав выпад, и Рейвенсфренд наткнулся на умело выставленный верхний блок. Укол в глаза тоже не принес успеха.

Враг наступал.

Как убить двенду?

И неуверенный ответ помрачневшего торговца мифами: «Тут потребуется особенная ловкость и быстрота».

Следующую атаку Рингил провел без подготовки, начав ее из защитной стойки. Обычно такой маневр застает врага врасплох, но при этом требует особенной ловкости и координации. Клинок вверх и внутрь, наклон вперед, а не назад, и жестокий рубящий удар по бедру. Двенда покачнулся, сделал неверный шаг и потерял равновесие, не сумев довести до конца начатую атаку. Блок запоздал и не смог противостоять силе Рейвенсфренда…

Прием почти сработал.

Почти.

Но в последний миг двенда взвыл и, выгнувшись как кот, подпрыгнул на высоту груди. Рейвенсфренд со свистом разрубил воздух под ним. Увлекаемый инерцией, Рингил сделал неловкий шаг вперед, и двенда еще в прыжке развернулся, вскрикнул и врезал ему ногой в голову.

Двор покачнулся и закружился, стал меркнуть, наполняясь крохотными фиолетовыми вспышками. Вверху белой искрящейся дугой выгнулся Обруч. Мостовая накренилась и вскинулась, схватила его за плечо, приложилась к голове и вырвала из пальцев меч.

Несколько долгих невразумительных мгновений Рингил пытался держаться.

Двор как будто опрокинулся, норовя сбросить его с себя в теплую, ждущую тьму внизу. Рингил сопротивлялся, хотя в глазах темнело, а силы уходили, как море при отливе, шарил по холодным камням, отыскивая меч, вертелся и выгибался, словно полураздавленное насекомое на столе в таверне.

Потом его накрыла тень.

Он еще сумел поднять голову и постарался сфокусировать взгляд.

Громадная черная фигура высилась над ним, словно выгравированная на фоне подсвеченного Обручем неба, и в руках она держала меч с мерцающими кромками.

Клинок взлетел.

Кто-то задул все свечи.