Глава 49
Время от времени происходит наплыв покупателей, но в целом роль Феи Сахарной Ваты не требует больших усилий. Софи улыбается проходящим мимо людям, взмахивает палочкой, как делают феи в сказках, наслаждаясь праздником: тут тебе и артисты на ходулях, и скачущие жонглеры, и смеющиеся клоуны с ярко раскрашенными лицами. С ее места хорошо виден Рик, Великолепный Садовник, выступающий сегодня в роли глотателя огня. В этом есть что-то первобытное и возбуждающее. На голую грудь надета жилетка, как у Аладдина. А когда Рик откидывает голову назад и засовывает в рот маленький горящий факел, в свете огня на его руках играют мускулы. Толпа зрителей одобрительно ревет, но Софи хочется крикнуть: «Осторожно, обожжешься!»
Гораздо приятней наблюдать за оркестром Кэллума. Они очень хороши, эти трое высоких парней: один играет на саксофоне (он сильно напоминает ей кого-то, но Софи никак не может понять, кого именно), другой – на ударных, а Кэллум – на контрабасе. Музыка эротичная и нежная, и Софи с трудом отводит глаза от Кэллума.
Просто ей больше по душе смотреть на мужчину, играющего на музыкальном инструменте, чем на мужчину, засовывающего огонь себе в глотку, только и всего.
Просто дело в том, что она жутко влюбилась, и это не пройдет само собой.
Что случилось бы, если бы Софи вчера поцеловала Кэллума в душной ванной? Отпрянул бы он в отвращении? Извини, но зачем мне целоваться с хоббитом вроде тебя, если в соседней комнате меня ждет красавица-жена? – Видишь ли, дорогой, в чем тут фишка: красавица-жена собирается бросить тебя. А я, похоже, люблю тебя.
Ах, перестань! Никого ты не любишь. Конечно нет, какая там любовь! Ничего похожего. Софи наматывает на палочку очередную порцию сахарной ваты, чувствуя, что ее слегка подташнивает. Подумай лучше о потенциальных новых бойфрендах, не обремененных женами и детьми.
Софи снова смотрит на садовника Рика, зубы которого сверкают белизной в свете факела. По правде сказать, он самый сексуальный мужчина из тех, с которыми она встречалась. А тот поцелуй на пикнике! Это было потрясающе! И разумеется, очень приятно было также целовать поверенного Иена, вдыхая его дорогой лосьон после бритья, сидя в роскошном, по-особому пахнущем – так пахнут только новые автомобили – «лексусе». Оба они гораздо больше подходят Софи и, будем объективны, более привлекательны, чем неопрятный верзила Кэллум. Все правильно, но ей так хочется поцеловать именно Кэллума. Она очень-очень сильно хочет его поцеловать. Софи просто необходимо это сделать. Это жизненная потребность, а не каприз.
Ну и ну! Дамочка тридцати девяти лет от роду нарядилась в костюм феи и мечтает о поцелуях. Софи определенно деградирует. В двадцать лет у нее были более зрелые мысли. Ей нужно как можно скорее заняться серьезным сексом с симпатичным и дружелюбным мужчиной средних лет.
– Софи!
Это Вероника. Софи непроизвольно напрягается.
– Привет!
Сегодня Вероника выглядит как-то по-другому: волосы кажутся более пышными, а черты лица смягчились. С ней привлекательная темноволосая девушка в джемпере кремового цвета. Они держатся за руки.
Они держатся за руки.
Боже правый!
– Софи, это Одри! Одри, это Софи, о которой я тебе рассказывала. Софи, это Одри, моя подружка Одри.
У Вероники ликующий вид, щеки горят. Она смотрит выжидательно.
– Приятно познакомиться, – говорит Софи.
БОЖЕ… ПРАВЫЙ!
– Это моя подружка Одри, – повторяет Вероника.
Софи грациозно взмахивает палочкой. Она современная женщина, и неожиданная смена сексуальной ориентации не смущает ее.
– Могу я предложить вам сахарной ваты?
– Ммм, сахарная вата! С удовольствием попробую, – говорит Одри.
– Ты слышала, что я сказала? – Вероника качает руку Одри. – Это моя подружка. Моя любовница.
– Думаю, она понимает, Вероника.
– Я понимаю, Вероника.
Софи улыбается Одри и протягивает ей большую порцию сахарной ваты.
– Получается, что я лесбиянка, – внушительно объявляет Вероника.
– Получается, что так. – Одри обнимает подружку и энергично похлопывает ее по руке. – Да, милая, ты и есть самая настоящая лесбиянка.
У Вероники немного обиженный вид.
– Похоже, ты не очень удивлена, Софи? А вот я удивилась! Хотя… Я как будто всегда знала об этом, но в то же время и не знала, если ты понимаешь, о чем я. Полагаю, меня просто неправильно воспитывали.
– Я по-настоящему рада за тебя, – искренне произносит Софи.
– Только не подумай, что я просто решила поэкспериментировать, – продолжает Вероника. – Небось ты считаешь меня бисексуалкой. Ну признайся, ты так думаешь?
– А разве это не так?
– Нет! Вовсе нет! Бисексуалы – это скептики, которые стараются испробовать оба способа. А я уже полностью определилась со своей сексуальной ориентацией.
Софи догадывается, что Вероника разочарована ее реакцией. Действительно, обидно, когда в твоей жизни произошло нечто неожиданное и экстраординарное, а окружающие не охают и не ахают. Ты сам качаешь головой: «Не могу поверить, что это со мной случилось!» – а собеседник спокойно переключается на события своей собственной жизни: «У тебя угнали машину, ну что ж, бывает! А я, представляешь, ходил к врачу, и тот сказал, что я мог запросто вывихнуть плечо, когда поднимал ту коробку! Прикинь, какой ужас!»
Поэтому Софи изображает изумление:
– Ну и ну, вот уж новость так новость! Я в шоке. Просто ошарашена!
Вероника немного смягчается:
– Да, но почему ты не краснеешь? Я была уверена, что ты покраснеешь! И специально предупредила Одри, чтобы она не удивлялась. Объяснила, что у тебя просто такая патология и что твой румянец вовсе не означает, что ты против секс-меньшинств. Видишь ли, нам постоянно приходится сталкиваться с дискриминацией. Мы привыкли к этому. – У Вероники гордый вид. – И естественно, я вступила в ЛГБТ-сообщество Гласс-Бэй.
– И я тоже, – бормочет Одри, наклонившись над сахарной ватой.
– Нам предстоит еще долго отстаивать свои права. Ну не смешно ли? В собственной стране мы не можем даже законно вступить в брак! Я намерена бороться!
– Так держать, девочка. – Одри комично приподнимает бровь.
– Ой! – Вероника вдруг трогательно смущается. – Я вовсе не имела в виду нас с тобой. Конечно, говорить о браке на столь раннем… гм… этапе наших отношений… преждевременно.
– Пахнет глинтвейном. Может быть, принесешь нам по стаканчику? – предлагает Одри. – Софи это не помешает. Не понимаю, почему она должна работать, а ты бездельничаешь!
– Потому что она сумасшедшая! – приходя в себя, говорит Вероника. – Я уже несколько лет не помогаю проводить Годовщину. Не одобряю празднования убийства. Ладно, пойду принесу глинтвейна. В прошлом году он был слишком сладким.
– Ой, Вероника, – вспоминает Софи, – тебя разыскивает Псих! Единственный человек, который ответил на твое объявление об Элис и Джеке. Он тут бродит вокруг с какой-то вазой под мышкой. На нем желтая футболка.
Но Вероника не проявляет к этому особого интереса.
– Не сомневаюсь, он меня найдет. Пожалуй, я повременю пока с книгой о тайне младенца Манро. У меня много других, более интересных проектов. Знаешь, я очень занята.
И она энергично уходит прочь. Софи и Одри смотрят ей вслед, а потом снова обмениваются взглядами.
– Никогда не видела Веронику такой счастливой, – говорит Софи. – Наверное, ты очень ей подходишь.
Одри отрывает кусочек сахарной ваты и скатывает его в липкий розовый шарик.
– А ты знаешь, что она была в тебя влюблена?
– Что, прости? – Лицо Софи заливает краска.
Ну и ну! Однако это многое объясняет. Вот почему Вероника держала себя по отношению к ней столь собственнически. Если бы так себя вел мужчина, Софи сразу догадалась бы и относилась бы к нему с нежностью. Она чувствует себя виноватой и почему-то ужасно глупой, поверхностной и провинциальной со своей традиционной ориентацией, как будто ей следовало догадаться и лишь ее собственные предрассудки помешали увидеть правду, как будто она подсознательно поощряла влечение Вероники и в то же время отталкивала ее.
– Извини, я не хотела смущать тебя, – говорит Одри. – Просто Вероника так много говорила о тебе, и я заподозрила, что тут дело нечисто. Но теперь я думаю, это прошло. Надеюсь, что прошло.
– О, я уверена, что так оно и есть!
Софи знает, что все ее лицо пышет жаром. Она видит, что Одри старается не глазеть на краску, теперь уже заливающую и шею. Тяжелый случай. Пятна пылающего румянца жалят ее кожу, как пчелиный рой.
– Все нормально! – Похоже, Одри проявляет неожиданный интерес к игре музыкантов. – Не надо было мне этого говорить. Наверное, я немного ревновала. В этом моя слабость, но мне действительно нравится Вероника. Она потрясающая. Как дикобраз. Колючая, но очень привлекательная.
– Ха! А вот теперь ты покраснела! – кричит Вероника, которая вернулась с тремя большими стаканами глинтвейна. – Это что, запоздалая реакция на стресс? Ладно, Одри, не обязательно смотреть в сторону. Софи не стыдится своего румянца.
Софи с благодарностью берет стакан глинтвейна.
– Вероника воспринимает мой румянец как развлекательный трюк. – Она делает глоток. – О, как вкусно!
Вероника фыркает:
– Ммм. Неплохо. Многовато лимона, недостает мускатного ореха. Ладно, Одри, пойдем. Хочу познакомить тебя с бабушкой Энигмой. Не удивляйся, если она упадет замертво, когда услышит новость. Да, и еще я скажу папе! У папы наверняка случится инфаркт. Или инсульт.
– Знаешь, не обязательно говорить сегодня всем. – У Одри испуганный вид. – Ни к чему спешить, лучше дождаться подходящего момента.
– Нет, только сейчас! – Вероника уже идет вперед, размахивая руками. – Пока, Софи!
– О господи! – Одри беспомощно пожимает плечами и вручает Софи свой стакан с глинтвейном. – Вот, возьми.
Они исчезают в толпе.
Вероника в своем репертуаре: не только не скрывает собственные наклонности, но и во всеуслышание заявляет о них.
* * *
У Розы так сильно болит спина, что боль кажется живым существом, которое нарочно причиняет ей страдания. Словно бы некий злыдень взял палку и изо всех сил колотит ее по пояснице.
Она тяжело вздыхает. Очередь из девочек, дожидающихся, когда им раскрасят лица, как у Мелли, танцовщицы из музыкальной шкатулки, наконец-то пошла на убыль. Грейс закончила возиться с мальчиками и помогает Розе.
Право, я слишком старая, чтобы раскрашивать детям лица. Мне ведь уже восемьдесят восемь. Самое время сидеть в кресле-качалке с пледом на коленях и чтобы близкие приносили мне чай. Мама, тебе не кажется, что я слишком стара для этого? Мать Розы умерла за несколько недель до ее пятнадцатилетия, но со дня смерти Конни Роза стала скучать по матери с новой детской печалью. У меня действительно болит спина, мама. Это называется «ревматоидный артрит». Врач советует мне думать о хорошем, а на ум вместо этого приходят бранные слова. Ты умерла, не дожив до сорока, и не знаешь, что значит стареть. О-о, мамуля, это та еще потеха. Роза чувствует, как ко лбу прижимается прохладная ладонь. О, моя бедная дочурка.
Она опускает кисточку в бледно-розовую краску, пытаясь улыбнуться маленькой девочке, которая тихонько сидит перед ней, выставив вперед пухлые ножки и чинно сложив на коленях ручки.
– Прошу прощения, мэм!
Роза отрывает глаза от работы и видит молодого мужчину, приблизительно ровесника Рона, который держит в руках какой-то странный предмет. Что это: ваза, урна? Незнакомец одет в желтую футболку, пиджака на нем нет.
– Вы, наверное, замерзли? – заботливо спрашивает Роза. – Сейчас мы найдем вам какую-нибудь куртку.
Девочка поднимает глаза и сообщает мужчине:
– Мама надела мне две пары носков, чтобы пальчики были в тепле.
– Ерунда, я не чувствую холода, – заявляет незнакомец раздраженным, излишне строгим тоном. Он явно из числа мужчин, считающих глупым разговаривать с детьми. – Я никогда не мерзну. Извините, мэм, не подскажете, где можно найти Веронику Гордон? Весь вечер ее ищу. И мне каждый раз говорят, что она только что ушла. Похоже, эта дамочка очень быстро бегает.
– Да, вы только что с ней разминулись, и Вероника действительно быстро бегает. Покойный дед называл ее Быстрый Гонсалес.
Недавно мимо нее и впрямь прошла Вероника в сопровождении хорошенькой азиатской девушки с черными волосами, длинными и блестящими. Вероника с сияющим видом сообщила Розе, что у нее, похоже, нетрадиционная ориентация. Роза не поняла, о чем речь, но ответила, что очень рада за Веронику и что сама она сегодня тоже чувствует себя просто чудесно. Хотя это было и не совсем так, поскольку у нее сильно болела спина. Но так приятно было видеть Веронику в хорошем настроении, а не в ее обычном возбужденно-агрессивном состоянии. Девушек ее слова почему-то очень развеселили, и Вероника поцеловала старушку в щеку. Это было так необычно, что Роза едва не расплакалась.
– Послушайте, мэм, – гнет свое незнакомец, – я договорился встретиться с этой Вероникой. У меня есть для нее важная информация. – И он выразительно похлопывает по предмету, который держит под мышкой.
Розе не нравится его тон. И тут вдруг до нее доходит: да это же Псих!
– Какая информация? – осторожно спрашивает она.
– Я располагаю сведениями относительно исчезновения Элис и Джека Манро.
Она бросает на него строгий взгляд:
– Я Роза Доути. Мы с сестрой нашли младенца Манро. Мне было бы интересно узнать, что у вас за информация. Очень интересно.
– Не сомневаюсь, – говорит Псих, – потому что вы двое извлекли кучу денег из этой маленькой находки, разве нет? Ловко вы все провернули. – Он презрительно оглядывается по сторонам, потирая плечи: ну вот, все-таки замерз, хоть и хорохорился. – Вы неплохо нагрели себе на этом руки, а?
Роза чувствует, как сердце бьется от хорошо знакомого ужаса, от прежнего чувства стыда. Она прижимает руку к груди. Ради всего святого! Что за ерунда! Она давно уже не девочка-подросток. Неожиданно на нее накатывает ярость. Роза злится на Конни. Это была ее идея, черт побери! Сама Роза хотела рассказать всем правду еще в 1938-м, когда Энигме исполнилось шесть. Но нет, Конни ей, видите ли, запретила. Вечно все всегда делали так, как хотела Конни, но иногда она бывала не права!
А Псих заявляет:
– В любом случае у меня договоренность с Вероникой Гордон, так что попытаюсь все-таки поймать ее. – Опустившись на корточки, он оказывается на одном уровне с Розой. У него на удивление симпатичные карие глаза. – Между прочим, я знаю в точности, что́ вы обе сделали.
– Мы нашли ребенка и взяли его на воспитание, – отвечает Роза. Она слышит свой дрожащий старушечий голос. – Вот и все, что мы сделали.
– Угу.
Псих вскакивает на ноги и исчезает в толпе.
– Не падать! – с восторгом вскрикивает девочка, когда Роза задевает локтем поднос с красками.
Поднос летит вверх, и розовая краска вместе с золотой выплескиваются на тепло укутанные ножки малышки.
* * *
Рон не вполне понимает, чем ему заняться. Что он обычно делал на праздновании Годовщины, когда Марджи тоже была здесь? Он не помнит. Много лет назад, когда дети были маленькими, он всегда жарил сосиски на гриле. Тогда Годовщину отмечали не с таким размахом, но ему кажется, что в семидесятые было больше веселья. Они вместе с Саймоном, мужем Лауры, бывало, готовили сотни сосисок, засовывали их в булочки с помидорами, салатом и соусом чатни, приготовленным Марджи. Угощение получалось на славу! А потом они пили много пива и слонялись без дела. Марджи как полоумная бегала взад-вперед, стараясь угодить Конни, а Лаура прохаживалась вокруг с вызывающим видом, покуривая сигареты. Рон, бывало, поддразнивал Марджи, а Саймон говорил Лауре: «Помогла бы сестре, вон как бедняжка зашивается». Но Лаура обычно игнорировала мужа и, откинув голову назад, выпускала кольца дыма. Рон еще думал тогда: «Хорошо, что моя Марджи не такая». Он был уверен, что Лаура совершенно не любит Саймона. Тем более неожиданной оказалась реакция Лауры, когда муж бросил ее и сбежал с медсестрой. Казалось, она так и не смогла с этим смириться, и с каждым годом горькие складки у рта прорезывались все глубже. Когда Саймон ушел от жены, Рон скучал без него, втайне воспринимая поступок бывшего свояка как предательство: хорош гусь, отправился искать лучшей доли.
В те времена все было по-другому. Когда на острове было больше мужиков, жизнь казалась более нормальной. Он скучает также по своему покойному тестю, отцу Марджи и Лауры. Старый добрый Нэт, неизменно дружелюбный и смотревший на вещи просто. И разумеется, Рон тоскует по Джимми. Тот обладал более сложным взглядом на мир. Иногда такое сказанет, что поневоле призадумаешься. А теперь Рон остался на Скрибли-Гам в одиночестве. Кэллум не в счет – вон он там, на сцене, дергает за струны какой-то громадной гитары – ну настоящий придурок. Рон не доверяет мужчинам, играющим на музыкальных инструментах, за исключением ударных.
Не то чтобы остров без мужчин пришел в упадок. Рон бесцельно бредет по главной улице, наблюдая за гостями, которые с довольным видом жуют всякие лакомства, ждут, когда им погадают на картах Таро, раскошеливаются на фотографии с младенцем Манро (Энигма улыбается в камеру с видом королевской особы). А ведь весь сегодняшний праздник от начала и до конца организован его женой. Несколько недель назад Рон участвовал в некоем мероприятии по продвижению новых товаров на рынок, и подготовкой там занималась блондинка в деловом костюме, представившаяся ему как специалист по менеджменту. Она поминутно открывала и закрывала мобильник, с озабоченным и важным видом запуская в волосы пальцы с длинными ногтями. То мероприятие было гораздо меньшего масштаба, с меньшим количеством участников, но там то и дело возникали всяческие косяки. А вот Марджи, у которой нет никакого специального образования (если не считать того, что после школы она окончила годичные курсы секретарей), успешно руководила персоналом, подготовила угощение и музыкальное оборудование – и все это спокойно, толково, без всякой суеты.
Внезапно Рон чувствует прилив гордости. Дипломированным менеджерам есть чему поучиться у его жены.
Рон отрывается от созерцания представления, которое дает глотатель огня. Это местный садовник. Парень немного туповат, но, без сомнения, нравится женщинам. Хорошо сложен. Небось не вылезает из тренажерного зала. Рон кладет ладонь себе на живот. Намечается брюшко. Он втягивает живот и расправляет плечи. Может быть, ему и самому следует пойти в спортзал? Рон вспоминает об утреннем сексе. Это было здорово. Чертовски здорово! Но такое чувство, что в постели с ним была незнакомая женщина. Ей-богу, она вела себя не как его жена. Даже не как Марджи в молодости, когда они постоянно занимались любовью. Когда дело доходило до секса, тон всегда задавал Рон, но сегодня утром… Размышляя об этом, он чувствует возбуждение и одновременно панику. Что это значит? Что, блин, вообще происходит? Тело Марджи стало каким-то другим. Более упругим и сильным. Она похудела больше, чем он предполагал. Она хорошо выглядит. Чертовски хорошо выглядит!
Рону все это не очень нравится.
А сегодня вечером, готовясь к вечеринке в этом своем клубе, Маргарет была возбужденной, нервной, взволнованной, словно шла на свидание! Она зачесала волосы назад, чтобы продемонстрировать изящные скулы, надела серьги с бриллиантами и надушилась духами, которые он купил ей в магазине дьюти-фри в Сингапуре. Рон снова спросил, можно ли ему пойти с ней, но Марджи твердо ответила, что супругов не приглашали, и ласково засмеялась. Когда жена уходила, он услышал, как у нее пропикал мобильник, – видимо, пришло сообщение.
Если какой-то другой мужчина прикасался к телу его жены, то он… то он…
– Папа! А почему у тебя такой испуганный вид?
Это Вероника, оживленная и нарядная.
– Вероника! – Ага, сейчас он все выяснит. Рон хватает дочь за руку. – Скажи, ты посылаешь маме эсэмэски? Утром отправляла ей что-нибудь?
Вероника закатывает глаза:
– Нет, папа! Ты что, забыл, у меня вообще нет сотового? Я принципиально против мобильников. Точно установлено, что они вызывают рак мозга. Я читала научные исследования. Но это специально скрывают от потребителей, потому что иначе компании лишатся сверхприбылей. Совсем как в случае с табачными изделиями. Я уже говорила тебе об этом раньше. Но ты же вечно меня не слушаешь. Послушай, папа, у меня есть для тебя новость. Познакомься с моей подругой Одри. Моей возлюбленной Одри.
Рон отпускает руку Вероники и смотрит на дочь – в упор и в то же время сквозь нее. Значит, Марджи обманула его? Но Марджи не способна на такое. Однажды она попыталась сделать мужу сюрприз, а он догадался обо всем буквально через минуту. А в день своего сорокалетия, узнав правду об Элис и Джеке, Маргарет пришла в смятение. «Как я теперь буду жить с этой ложью?» – спросила она Рона после того, как рассказала ему все. Ей разрешили поделиться с мужем, очевидно, потому, что они были женаты двадцать лет, так что по Закону Конни это допускалось. Он, разумеется, подписал соглашение о неразглашении тайны.
Ложь Марджи может означать только одно. У нее роман. Его жена прямо сейчас веселится с любовником на вечеринке в этом своем клубе. Одну минуту, возможно, никакой вечеринки вообще нет! Ведь что делают люди, когда заводят интрижку? Они выдумывают всякую всячину! Возможно, она в гостинице! В джакузи! Пьет шампанское с каким-нибудь волосатым придурком! Тот небось сказал ей, что это элитный «Моёт», а на самом деле подсунул какую-нибудь дешевку! Маргарет такая доверчивая! А потом алкоголь ударит ей в голову, и кто знает, что она может натворить. Да все, что угодно. Она может… она может… Рон вздрагивает от омерзения.
– Папа?
Вероника опять появляется в поле его зрения.
– Я понимаю, что это для тебя шок, – ласково говорит она.
Вероника знает про эту интрижку! И жалеет униженного отца!
Рон снова стискивает руку дочери:
– Так ты все знаешь? Она тебе рассказала? Ладно. Я разберусь. Скажи мне только, где она!
Вероника в досаде и смущении морщит лицо:
– Про кого ты вообще спрашиваешь?
– Разумеется, про маму! А ну, признавайся, где она сейчас?
– Понятия не имею, папа. Она сказала, что идет на какое-то мероприятие с подругой из группы «Взвешенные люди». О господи, как это похоже на тебя! Я пытаюсь сказать тебе что-то важное. Пытаюсь познакомить тебя со своей подругой Одри.
Девушка протягивает руку. Рон пожимает ее и автоматически произносит:
– Очень приятно. Извините, Одри, мне надо прямо сейчас позвонить жене. Возникли небольшие проблемы.
И достает мобильник.
– Извини, – снова рассеянно говорит он Веронике.
Ладони у нее уперлись в бедра, чуть приоткрытый рот выражает одновременно раздражение и разочарование.
– Ну вот, как всегда!
Вероника хватает подругу за руку и тащит ее за собой. Вскоре обе исчезают в толпе.
А Рон набирает номер Марджи и подносит к уху зажатый в потном кулаке телефон.
* * *
Рик закончил свое выступление и подходит к Софи. У него влажные от пота спутанные волосы и очень широкая грудь. Софи недоумевает, зачем Веронике понадобилось вообразить себя лесбиянкой.
Рик говорит:
– Ты сегодня такая красивая.
– Ну а ты ужасно сексуальный, – отвечает Софи. Она выпила уже два стакана восхитительного глинтвейна и чувствует себя бодрой и слегка влюбленной во всех вокруг. – Вот бедняга, наглотался огня. У тебя, наверное, ужасный вкус во рту. Хочешь сахарной ваты?
– Нет, спасибо. Мне надо с тобой поговорить. Я специально приходил вчера, но тебя не было дома.
Софи бросает на него игривый взгляд сквозь полуопущенные ресницы, не забывая о своем декольте. Сердце подпрыгивает у нее в груди. Она не понимает, зачем вообще мучилась и волновалась. Рик идеально ей подходит. Это чувствует ее тело. Об этом знает ее сердце. И рассудок тоже. Он тот самый, единственный. Она определенно собирается переспать с ним сегодня, и это будет чертовски здорово. Это станет началом бурного романа – с сексом, сексом, сексом… и разговорами до рассвета, и прогулками по берегу реки в толстых джемперах, и играми в летающую тарелку в парках. И она забеременеет как раз к своему сорокалетию.
– Теперь я здесь. – Софи улыбается и легонько ударяет его волшебной палочкой. – Чем я могу помочь? Может, заколдовать тебя?
– Видишь ли, какое дело… Мне немного неловко. Но я подумал, надо сказать тебе, что я вернулся к своей бывшей девушке.
О ГОСПОДИ, НЕТ!
Софи опускает волшебную палочку. Она надолго запомнит это свое глупое представление с волшебной палочкой и хлопаньем ресниц. И свою досаду.
– О-о, понимаю, – говорит она и, немного помолчав, добавляет: – Пожалуй, я могла бы превратить счастливую соперницу в лягушку.
Рик криво ухмыляется:
– Вообще-то, наверное, еще на первом свидании надо было предупредить тебя, что я недавно порвал со своей девушкой, но я не хотел, чтобы ты посчитала меня легкомысленным. И я правда думал, что мы будем вместе. Но потом она прислала мне имейл, и мы решили честно поговорить о своих чувствах.
«Вот уж облом так облом!»
– Мне очень жаль, – продолжает Рик. – Мы с тобой здорово провели время. Но… Просто, как говорится, старая любовь не ржавеет.
«Боже, как трогательно! Сейчас меня стошнит прямо на сахарную вату!»
Софи лучезарно улыбается ему и говорит:
– Ну конечно, я понимаю. Надеюсь, у вас все будет хорошо.
– Да… по правде говоря, мне хочется обзавестись семьей: остепениться, стать отцом. Я чувствую, что к этому готов.
Он готов стать отцом! Софи становится по-настоящему больно.
– Это здорово, Рик. Правда, я очень за тебя рада. Эй, послушай, а не мог бы ты принести мне еще стаканчик глинтвейна?
* * *
Сначала Рону кажется, что включился автоответчик, но потом незнакомый мужской голос произносит:
– Да, слушаю вас!
Это он. У него густой голос самоуверенного богатого человека. Этот тип явно работает в недвижимости. Вероятно, носит золотую цепочку и барсетку. Рон чувствует, что у него сейчас лопнет голова.
И с трудом произносит:
– Кто это?
Мужик отвечает:
– Это Рон. А кто говорит?
РОН?
– Вообще-то, Рон – это я! – рычит он.
Мужик фыркает:
– Хорошее имя, приятель. Выходит, мы тезки.
Рон цедит сквозь стиснутые зубы:
– Может, объясните, с какой стати вы отвечаете по телефону моей жены?
– Марджи сейчас одевается. Хотите, чтобы я позвал ее?
Теперь голова у Рона действительно лопается.
ВЫ ЭТО СЕРЬЕЗНО?
* * *
– О нет, дорогая! – говорит Энигма. – Это просто невозможно!
Энигма раздражена. Никто не принес ей перекусить, не считая одного несчастного сэндвича, причем это было несколько часов тому назад. Марджи действительно отправилась сегодня на свою вечеринку. Энигма до последней минуты не верила, что дочь это сделает. Маленький Джейк устал и начинает капризничать, а его мамаши и след простыл. Ну и куда, спрашивается, подевалась Грейс? К тому же Вероника только что во всеуслышание объявила, что она одна из этих… гомосексуалистов. Не то чтобы Энигма была так уж против гомосексуалистов. Они довольно милые, доброжелательные и красиво одеваются. Просто Энигме не нравится, что они выставляют напоказ свои странные пристрастия. В этом нет никакой необходимости. Каждый у себя дома может делать все, что хочет, но зачем оповещать об этом окружающих? А теперь получается, что ее родная внучка – тоже одна из этих. Что за ерунда! К тому же Энигма всегда полагала, что гомосексуалистами бывают только мужчины. Ох уж эта Вероника, вечно у нее все не как у людей!
Энигма вежливо улыбается японской девушке, которая, судя по всему, внушила Веронике эти нелепые мысли, и пытается просветить ее:
– Видите ли, дорогая, дело в том, что у нас приличная семья, где никто подобными вещами не занимается.
– Бабушка, не будь такой грубой! – восклицает Вероника.
– Но, милая, у нас и впрямь приличная семья!
Энигма разгневана. Она и так старалась быть вежливой с этой японкой, что не так-то просто, особенно если учесть, что один из самых очаровательных бойфрендов Энигмы во время Второй мировой войны попал в плен к японцам. Беднягу там держали в концлагере и всячески над ним издевались!
Японка говорит:
– Все нормально, Вероника. Обсудим это в другой раз. – И спрашивает Энигму: – Это ваш правнук?
– Да, это маленький Джейк. – Энигма с надеждой протягивает ей ребенка. – Хочешь подержать его, дорогая? У меня очень болят руки.
– Ах, бабушка, Одри пришла сюда не для того, чтобы нянчиться с детьми! – возмущается Вероника, но, к облегчению Энигмы, девушка берет Джейка.
– Так ты из Японии, Одри? – дружелюбно спрашивает Энигма.
Вероника недовольно пыхтит, а ее подруга спокойно отвечает:
– Мои родители – малайзийцы, но я родилась здесь.
– Ах, Малайзия! – Энигма пытается вспомнить о Малайзии что-нибудь приятное. Вроде как Лаура готовила какое-то вкусное мясное блюдо по малайзийскому рецепту?
Но в этот момент из толпы выходит какой-то весьма несимпатичный, не по сезону одетый мужчина и хватает Веронику за локоть:
– Вы Вероника Гордон? Я весь вечер вас ищу! У меня есть информация о младенце Манро.
Ага! Это Псих! Энигма довольна, что имеет возможность вправить мозги этому глупцу.
– Перед вами как раз сидит младенец Манро, – твердо произносит она. – Боюсь, вы мошенник, молодой человек!
* * *
Софи смотрит на часы. Если рассуждать логически, то пора бы уже успокоиться и прийти в себя. Софи произвела сложные подсчеты: если она потратила на свидание с Риком, Великолепным Садовником, около трех часов, то теперь на оплакивание собственной участи ей следует отвести примерно двадцать минут. Софи отхлебывает еще глинтвейна. В жизни не пила ничего вкуснее. В груди разливается душистое тепло, которое постепенно опускается в колени. Она пытается определить, какое красное вино использовали, чтобы приготовить глинтвейн. Наверняка «Шираз».
Она пытается утешить себя. Вообще-то, она с самого начала не приняла Рика. Этот мужчина совершенно ей не подходит. Они абсолютно несовместимы. Ему не нравится ходить в ресторан! Он встает в шесть утра и каждый день занимается йогой! Как это раздражает! К тому же Рик – вегетарианец. А Софи терпеть не может вегетарианцев. Ясно, он не тот молодой человек, о котором упоминала в своем письме тетя Конни. Так что все к лучшему. А где же Иен, Очаровательный Поверенный? Сегодня он обещал ненадолго появиться. Определенно Софи всегда отдавала предпочтение Иену. А вдруг у тети Конни было предчувствие, что Грейс собирается бросить Кэллума, и она имела в виду?.. В этом нет ничего невероятного, так ведь? Ну разумеется, Конни действительно надеялась, что брак Грейс и Кэллума распадется вскоре после рождения ребенка. Я уверена, она бы это одобрила. ХВАТИТ ВЫДУМЫВАТЬ ВСЯКИЙ БРЕД, ТЫ, ЖАЛКАЯ НЕУДАЧНИЦА ТРИДЦАТИ ДЕВЯТИ ЛЕТ ОТ РОДУ.
– Софи! Привет!
Это Томас с Деборой и крошкой Лили в коляске – суровое послание из космоса в ответ на мысли о разбитых семьях. А ведь ты сама могла сейчас быть на месте Дебби, но упустила свой шанс, полагая, что найдешь лучше. На всех троих похожие джемперы малинового цвета. Лили – прелестная крошка с румяными щечками и огромными шоколадными глазами. Глядя на нее, Софи испытывает один из этих неожиданно болезненных приступов тоски и сожаления, когда сжимаешь кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Забей на это, милая!
– А, здравствуйте! Позвольте предложить вам сахарной ваты, – говорит Софи.
– Ни в коем случае! Лили еще слишком мала для такого лакомства! Все в свое время! – Дебора встает перед коляской с раскинутыми руками, чтобы спасти жизнь ребенку.
– Хорошо, что предупредила, – заявляет Софи. – А то я как раз собиралась затолкать ей вату в глотку.
Томас, Дебора и Лили в оцепенении смотрят на нее, а Софи весело смеется, делая вид, что это весьма остроумное замечание, а не глупая колкость со стороны бывшей возлюбленной, одинокой и бездетной.
– Как поживаешь, Софи? – натянуто спрашивает Томас. – Уже обустроилась на новом месте?
– Да, обустроилась. И очень счастлива. – Пытаясь сгладить предыдущую свою ремарку, она излишне эмоционально произносит: – Я так благодарна тете Конни! Я просто… блаженствую.
«Блаженствую»? Где только Софи откопала это слово? Она выражается как старая дева средних лет, в кардигане и с жемчужными бусами на шее. Да она такая и есть, только вместо кардигана напялила костюм феи.
– Вот и хорошо! – Томас потирает руки, как сельский священник. – Просто отлично!
Софи вдруг вспоминает, как она сидела на кухонной скамье, обняв Томаса за талию ногами и глядя, как в кухонном окне отражаются его мерно движущиеся ягодицы. Они оба гордились, что занимаются сексом на кухне, поскольку это было подтверждением их истинной, как в кино, страсти (хотя никогда больше они этого не делали). Потом Томас приготовил ей потрясающую яичницу с соусом табаско, и Софи решила, что действительно любит его. Как странно, что приходится вести вежливый, неловкий разговор с человеком, с которым некогда переживала столь интимные моменты. Софи чувствует необходимость высказать свое мнение на эту интересную тему, но вовремя осознает, что это будет неуместно и что она, пожалуй, слегка под мухой. Подвыпившая Фея Сахарной Ваты: вероятно, это не слишком способствует корпоративному имиджу острова Скрибли-Гам.
И тут Софи замечает, что Дебби тоже держит в руках стакан глинтвейна.
– Дебора! – восторженно восклицает она. – Ну скажи, разве этот напиток не превосходен?
Дебора нехотя облизывает губы:
– Он очень ароматный.
Томас хмурится:
– Не хватает мускатного ореха. И чересчур много лимона.
– Вероника сказала в точности то же самое! – Софи вдруг проникается любовью к ним обоим и поворачивается к Деборе. – Ты только послушай, как в этом семействе рассуждают о еде! Ну разве это не очаровательно? С таким серьезным видом, ну прямо кулинары или диетологи.
Дебора открывает рот, а потом закрывает его. Она глубоко вдыхает через ноздри, словно собирается чихнуть. Потом говорит:
– Я такой человек, который врать не будет. И впрямь, блин, диетологи!
– Дебби! – Лицо Томаса искажается, и он хватает жену за локоть с таким видом, будто делает это, чтобы не дать ей упасть со скалы.
На руку Деборы выплескивается немного вина, и она бросает на мужа сердитый взгляд:
– Вот посмотри, что ты наделал!
– Ничего, мы принесем тебе еще! – с готовностью произносит Софи. – Томас, сходишь за глинтвейном?
– По-моему, вы обе и так уже перебрали, – замечает тот.
– Чепуха! – возражает Дебора.
– Вот именно! – поддакивает ей Софи.
– Господи Исусе! – вздыхает Томас.
Дебора допивает свой глинтвейн, отдает стакан Томасу, облизывает губы и говорит Софи:
– Он по-прежнему в тебя влюблен. Ты это знала? Ты любовь всей его жизни!
* * *
– Ты где? – спрашивает жену Рон. – Немедленно отвечай!
Он совершенно спокоен. Он собирается разыскать этого типа и убить его одним-единственным ударом по голове.
– Нет смысла кипятиться, Рон. Мы здесь, в «Хилтоне». Может, хочешь сам приехать и посмотреть? Нет проблем.
– ПРИЕХАТЬ И ПОСМОТРЕТЬ?!
Рон швыряет на землю дорогой мобильник и топчет его каблуками, к немалому удовольствию группы мальчишек, решивших, что перед ними уличный артист, пародирующий какую-то сцену из фильма.
* * *
– Ах, Дебора, ты что-то перепутала. Я уверена, что это не так! – говорит Софи.
– Нет, конечно, – вставляет Томас. – Клянусь, это не так.
В голосе Деборы появляются истерические нотки.
– Тогда почему ты это сказал? Прошлой ночью? И не притворяйся, что не знаешь, о чем я говорю!
«О боже, не мог он ничего такого сказать!» – думает Софи, но невольно чувствует себя польщенной.
У Томаса такой вид, будто его ударили по почкам.
– Дебби, это просто неприлично!
– Мне наплевать на приличия. Ты по-прежнему любишь Софи! Когда прошлой ночью мы занимались любовью, ты произнес ее имя! Это называется оговоркой по Фрейду и означает то, что́ ты на самом деле думаешь в своем суперэго или типа того!
– Дебора… – с искренней симпатией произносит Софи. Вот бедняжка! Бедная милая Дебби! – Дело в том, что мы с Томасом были несовместимы. У нас была ужасная сексуальная жизнь! Просто ужасная!
– О господи, вы обе пьяны! – говорит Томас.
– Так что все ОК! И у вас такая красивая малышка! – с восторгом показывая на Лили, кричит Софи.
– Оставь в покое Лили! – пылко произносит Дебора.
– Ладно-ладно, я лишь имела в виду…
– Только не надо делать из меня дуру! А то я не знаю, что́ ты имела в виду!
Софи совсем не нравится тон Деборы. Она всего лишь хотела проявить дружелюбие. Она пытается сказать что-нибудь невероятно умное насчет того, как хорошо Дебора разбирается в учении Фрейда, но не может ничего вспомнить на эту тему. А ведь они проходили Фрейда в университете, и Софи даже получила в свое время высший балл за контрольную.
И тут их прерывают:
– Софи, вот ты где! А я тебя повсюду разыскиваю.
Это Иен, Очаровательный Поверенный, и он, как всегда, безупречен. На нем повседневный – модный, но не слишком – замшевый пиджак и черные джинсы. Он высокий и симпатичный, и сразу видно, что перед вами человек интеллектуального труда. Софи не понимает, в чем была ее проблема. Именно с этим мужчиной она проведет сегодня ночь. А потом, в следующие несколько месяцев, у них закрутится серьезный роман. Все будет как полагается: и вылазки за город на выходные, и, возможно, путешествие в Европу, и поздние завтраки с шампанским в компании друзей, и ужины с родителями, и много утонченного секса в его роскошной квартире, и, наконец, элегантная свадьба на пляже, и она забеременеет собственной крошкой Лили как раз вовремя, к сорокалетию.
– Вы знакомы с Иеном? – с естественной живостью спрашивает Софи. Она собственнически похлопывает его по руке, ненавязчиво давая понять, что они парочка. – Это поверенный тети Конни.
– Да, мы знакомы! Привет, Иен! Как поживаешь?
Томас трясет руку Иена, многозначительно глядя на него и как бы желая сказать: «Эти две женщины взяли меня в заложники, выручай!»
– Иен, вы, случайно, не занимаетесь бракоразводными процессами? – Дебора мелодично смеется. – Я просто так интересуюсь, на всякий случай. Никакой особой причины, за исключением того, что прошлой ночью мы с мужем…
– Полагаю, нам пора выпить по чашке крепкого кофе. – Томас крепко держит жену за локоть. – Пойдем, Дебора.
– О, прекрасно: ты вспомнил имя жены! Трудно было сконцентрироваться?
Однако Дебби позволяет себя увести. Томас толкает коляску, а сияющая Лили машет им пухлой ручонкой, словно не меньше отца жаждет вырваться отсюда:
– Пока-пока! Пока-пока!
Иен, качая головой, смотрит, как они уходят.
– Вот она, счастливая семейная жизнь во всей красе!
Софи тихонько смеется, как бы желая сказать, что, когда они поженятся, у них все будет по-другому.
– Что нового произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз?
Иен поворачивается к ней. Его глаза горят каким-то странным блеском.
– Представь себе, со времени нашей последней встречи многое изменилось.
Религия? Акупунктура? Хатха-йога? Диета Аткинса? Что бы это ни было, Софи чувствует приближение опасной песчаной бури, которая угрожает ее пляжной свадьбе.
– И все это благодаря твоим словам о том, что надо дорожить каждым днем.
Софи изумленно смотрит на него:
– В жизни не говорила ничего подобного!
– Ну, за точность цитаты не ручаюсь, но суть такая. Как бы то ни было, это все благодаря тебе. Я решил бросить юриспруденцию и отправиться в Новую Зеландию, чтобы стать там инструктором по рафтингу!
* * *
Грейс и тетя Роза складывают краски и кисти. Обе они сходятся на том, что на острове наверняка не осталось ни одного ребенка с неразрисованным личиком, что с каждым годом это становится все более утомительным и что на следующую Годовщину им придется нанять помощников. Сейчас тетя Роза пойдет в палатку и сядет рядом с бабушкой Энигмой, а Грейс принесет им что-нибудь поесть.
Помогая тете Розе встать, Грейс чувствует в своей руке тонкие старческие косточки.
– О-о-о, дорогая, какая же я развалина! – Роза морщится и хватается за поясницу. – Иногда я смотрю в зеркало и удивляюсь: «Кто эта старуха?» Никогда не думала, что буду такой древней. Мы с Конни, бывало, очень веселились, представляя себя сухонькими старушками, и притворялись, что ковыляем, опираясь на трости. А теперь взгляни – у меня есть такая трость, и не просто для виду, она мне и впрямь нужна!
Грейс молча улыбается:
– Увидимся в палатке бабушки Энигмы. Значит, только чашку чая?
– Ну и еще, может быть, кусочек пирога. Он не такой вкусный, как у Конни, но, по крайней мере, испечен строго по рецепту.
Роза уходит сквозь толпу. Если смотреть сзади, в длинном черном пальто и с волосами, закрытыми шляпой, она совсем не выглядит такой уж древней. Может быть, ей и нужна трость, но она не утратила плавной походки танцовщицы, которую Грейс помнит с юности.
Грейс вынимает из кармана джинсов записку, которую оставила ей Марджи.
Дорогая, я тщательно проверила меню вечера Годовщины и просто хотела напомнить, что ты можешь есть все, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ:
С любовью, тетя Марджи.
1) ТАЙСКИХ ШАШЛЫЧКОВ ИЗ КУРИЦЫ ПОД АРАХИСОВЫМ СОУСОМ (что и так вполне очевидно!);
2) МАЛЕНЬКИХ БИСКВИТОВ С ПАРМЕЗАНОМ (осторожно, там КУНЖУТ!);
3) а также ПИРОЖКОВ САМОСА (прикинь, они добавили туда ГРЕЦКИЕ ОРЕХИ!).
Развлекайся, дорогая. Надеюсь, бабушка Энигма займется малышом, пока ты раскрашиваешь лица ребятишек. Не слишком утомляйся!
P. S. Знаю, ты рассердишься, но не могу сдержаться. Просто хочу посоветовать тебе надеть на Джейка ту красную шапочку, чтобы не замерзли его маленькие ушки. Знаю! Извини! Дебора ужасно разозлилась, когда я посоветовала надеть Лили шапочку. Так что, если ты отреагируешь точно так же, я не обижусь. Жду не дождусь возможности рассказать тебе о нашей «вечеринке», правду о которой я хранила в секрете. Ты от души повеселишься, это уж точно.
Грейс не хочет, чтобы Маргарет винила себя, да она и не станет – конечно, не станет, и все скажут ей: «Ах, Марджи, у бедняжки в кармане была твоя записка. Это совершенно ясно! Наверное, она отвлеклась и забыла. Ужасная трагедия, но это просто несчастный случай». Правда, Кэллум наверняка возразит: «Ничего подобного, Грейс никогда не забывала об этом». А ведь и впрямь, Грейс не съест ни грамма пищи, приготовленной другими, предварительно тщательно все не проверив. Иногда, даже после того, как в ресторане ее заверят, что ни орехов, ни семечек нет и в помине, она поднесет кусочек к носу и понюхает, словно собака-ищейка. И если вдруг почувствует какое-то щекотание в горле или если ей померещится ложка для размешивания, покрытая дрожащими золотистыми каплями смертоносного кунжутного масла, Грейс положит кусок обратно на тарелку и скажет: «Ммм, пожалуй, я не буду рисковать». В таких случаях Кэллума приходится удерживать: он рвется отправиться на кухню и схватить шеф-повара за горло, требуя объяснений. Иногда он говорит официантке: «Жизнь моей жены зависит от вас», и звучит это так мелодраматично и мило. Он ужасно злится, когда Грейс забывает взять с собой ампулы эпипена, и если они идут ужинать, то перед выходом из дому заставляет жену вынуть их из сумки и продемонстрировать ему. Но никто не удивится тому, что Грейс не захватила с собой лекарство на вечер Годовщины. Поначалу Кэллум очень расстроится, для него это станет настоящим шоком, но в глубине души он поймет, что ему и ребенку гораздо лучше с Софи.
Софи будет разговаривать с ним о музыке, танцевать с ним, виляя бедрами, дергая плечами и двигаясь по-женски грациозно, а не как вырезанная из картона фигура. Софи органично вольется в громадный круг друзей Кэллума. Она будет посещать эти шумные, веселые, хмельные вечеринки с барбекю, и ее не будет мутить. И уж она не станет весь вечер сидеть в кресле в уголке, крепко зажав в руке бокал и беспокоясь, что все считают ее заносчивой стервой. О нет, Софи будет порхать от группы к группе, смеясь, тараторя и вызывая у всех доброжелательные улыбки. Она запомнит имена всех взрослых и детей. Она будет подолгу непринужденно болтать по телефону с очаровательной мамой Кэллума, искренне восклицая: «Привет, Дорис, я очень рада!» Она полюбит Джейка, как и следует хорошей матери, будет отмечать его дни рождения и азартно болеть за приемного сына на трибуне футбольного поля. Она станет заливаться краской, хихикать, и Джейк вырастет на фут выше ее. Он обнимет ее и скажет друзьям: «Познакомьтесь, это моя мама». Его дорогая мамочка. И люди будут только изредка вспоминать о Грейс, говоря: «О-о, какая ужасная трагедия».
Сейчас Джейк с бабушкой Энигмой, на нем красная вязаная шапочка. Он тепло одет, ухожен и накормлен. Дома в морозилке одиннадцать лазаний и десятки бутылочек сцеженного грудного молока, все белье выстирано и поглажено. Софи уже здесь – пригожая розовая фея ожидает своей очереди, чтобы заменить ее. Грейс делала все, что в ее силах, но этого оказалось недостаточно: она так ничего и не почувствовала. Какое восхитительное облегчение она испытает, какое освобождение: это будет словно инъекция болеутоляющего для измученного организма, словно прохладная трава для босых ног после раскаленного песка, словно целительный сон после долгого, изнурительного дня.
Грейс оглядывается по сторонам и видит повсюду лишь улыбающихся детей с лицами Мелли, танцовщицы из музыкальной шкатулки, и Габлета – ее собственные творения насмехаются над мыслями художницы о счастье. Ей кажется, что одни только дети разгадали ее жалкую сущность. Она видит, как сквозь краску сияют их глаза, словно говоря ей: «Да, сделай это, Грейс, сделай, уже пора».
– Прощайте, все! Пока! До свидания!
Габлет Макдаблет помахал всем друзьям из окна космического корабля, но никто даже не поднял головы.
И даже Мелли, танцовщица из музыкальной шкатулки, не провожала его. Все они были заняты игрой.
Рон бежит к пристани. Он собирается поехать на водном мотоцикле, а это значит, что его одежда промокнет. И пусть только таксист в Гласс-Бэй попробует отказаться вести мокрого пассажира. Рон схватит его за горло и пригрозит, что убьет, или отдаст ему все деньги из бумажника со словами: «Послушай, приятель, отвези меня в „Хилтон“. Там моя жена развлекается с каким-то богатым волосатым типом по имени Рон, но Роном на самом деле зовут меня. Вот, блин, бывает же такое!».
Он пообещает таксисту, что оплатит штраф за превышение скорости. В двойном размере. Нет, в тройном.
Можешь сам приехать и посмотреть. Это что, было сказано всерьез? А вдруг Марджи попала в какую-то секту, где практикуют… как же это называется: фетишизм? мазохизм? шведская семья? Говорят, сейчас в моде всякие извращения. Рона колотит от одной только мысли об этом. Ему нравится нормальный, естественный австралийский секс с женщиной, собственной женой, которая не должна спать ни с кем, кроме него. И после этого они должны обняться и уснуть в своей супружеской постели. Вот так: просто и чертовски здорово. Почему он раньше не ценил этого?
Подбегая к воде, Рон видит, что навстречу ему в лунном свете идет знакомая фигура.
– Ты? – изумленно спрашивает он. – Что ты здесь делаешь?
* * *
Софи решила, что все на острове уже насытились сахарной ватой, и упаковала свою машину. У всех детей теперь повышенный уровень сахара в крови. С этими ярко раскрашенными лицами они похожи на миниатюрных демонов, и ребятишки постарше бегают повсюду дикими стайками, издавая странное рычание. Разве детям не пора спать? Джаз-банд Кэллума сложил инструменты, и в динамиках грохочет латиноамериканская музыка. Уличные артисты закончили свое выступление. Софи видит двух страстно целующихся клоунов.
Софи снимает крылышки и надевает поверх платья джинсовую куртку. Чуть раньше она собиралась где-нибудь перекусить, но, как ни странно, потеряла аппетит. Ей только хочется еще глинтвейна – она пьет его как воду. Чем больше Софи пьет, тем больше ей нравится этот напиток. В голове у нее немного шумит.
Так забавно, что оба потенциальных кандидата самоустранились с интервалом в полчаса. О-о, это такая потеха! Девчонки попадают от хохота. На основе ее жизни можно снять ситком. Софи хихикает, но это больше похоже на всхлипывание. Или даже на рыдание.
Дело в том, что это не только смешно, но и унизительно. Потому что Софи считала себя такой крутой и неотразимой, ведь ею интересовались сразу двое мужчин, а она сама особенно не интересовалась ни одним из них. Ей вдруг показалось, что у нее куча времени. Стоит лишь возгордиться, как тебя тут же обязательно поставят на место.
И вот она опять одинока, и ей без малого сорок. Очень-очень одинока, и ей совсем скоро исполнится сорок. Замужество ускользнуло, и мечты о детях уплыли между ее неловкими, жадными пальцами. Все надо делать вовремя. И теперь у нее никогда не будет крошки Лили или крошки Джейка. На смертном одре Софи спросит себя: «Что я сделала для человечества?» И станет вспоминать о своих достижениях на посту начальника отдела кадров. Вокруг нее соберутся благодарные члены Комитета по контролю морального состояния сотрудников. Единственный человек, который, очевидно, в нее влюблен, – это Томас, но он женат на другой. А единственный человек, в которого она сама влюблена, – это Кэллум, но он тоже женат на другой.
– Софи.
– Ха! Я как раз о тебе думала.
Софи поднимает глаза на Кэллума, чувствуя, что ее непреодолимо тянет к этому человеку, как металлическую стружку к магниту. Чтобы намертво не приклеиться к его груди, ей приходится упереться каблуками в землю.
– Неужели? И что же именно?
– Я думала… – Черт! Она совершенно не представляет, как закончить фразу.
Но похоже, Кэллума это не смущает. Он оживленно сверкает глазами:
– Может, ты хотела потанцевать со мной?
– Забавно! Именно об этом я и думала!
Кэллум подает ей руку, и Софи берет его за ладонь. В ее крови бурлит безумная радость.
Кэллум наклоняется к ней с широко распахнутыми глазами и спрашивает:
– Глинтвейн сегодня удался, правда?
– О-о! – с трепетом отвечает Софи. – Он просто бесподобен.
* * *
Роза направляется к палатке Энигмы. Сама не зная почему, она тревожится за Грейс. Что-то в выражении ее лица смущает Розу. Какое-то оно безучастное, даже пустое. Кого же оно ей напоминает? О господи, точь-в-точь такое лицо было у того парня, Дженкинса, которого она видела на свадьбе Доры после войны. Ну и глупости же порой приходят ей в голову! Грейс вовсе не страдает военным неврозом! И не собирается совершить глупость!
Тот парень, Дженкинс, повесился в гараже.
Вероятно, дело в том, что Роза всегда немного волновалась за Грейс. С того самого дня, когда Лаура вернулась из роддома домой и вручила новорожденную дочь Саймону со словами: «Вот. Теперь сам с ней и возись. Это ведь ты очень хотел ребенка».
Роза внушает себе, что у Грейс все хорошо, просто замечательно! У нее замечательный муж – Кэллум обожает Грейс, это все видят – и прекрасный ребенок.
Музыка играет чересчур громко. У Розы болит спина. Кто-то натыкается на нее.
– О господи! Извините, пожалуйста!
Потом этот человек исчезает в толпе.
Нынче празднование Годовщины происходит как-то очень уж бурно. У каждого в руках стакан глинтвейна, он сегодня прямо нарасхват, хотя, на вкус Розы, в нем многовато лимона и не хватает мускатного ореха. Когда она наконец входит в палатку младенца Манро, то видит восседающую в кресле с видом важной дамы Энигму, которая указывает на кого-то пальцем. Здесь также Вероника со своей новой подружкой. Та держит на руках Джейка. Кажется, все ведут оживленный разговор с неким мужчиной, одетым, о боже, в желтую футболку. Это же Псих! Очевидно, он все-таки нашел Веронику. Подойдя ближе, Роза видит, что он держит в вытянутых руках какую-то странную урну. Псих объявляет:
– Это прах Элис Манро. Моей матери, Элис Манро.
Вероника открывает от удивления рот, да так и забывает его закрыть.
Энигма от души хохочет:
– Ну не знаю, чей это прах. Но, уверяю вас, точно не Элис Манро!
– Господи, только этого нам не хватало! – произносит рядом с Розой знакомый голос.
Роза оборачивается и изумленно спрашивает:
– А ты что здесь делаешь?
* * *
Рон с ревом мчится по реке на водном мотоцикле. Он поедет с Марджи в отпуск в Тасманию на микроавтобусе с прицепом. Он наконец-то повесит на террасе эту ужасную гравюру, изображающую младенца в цветочном горшке. Он впредь будет более терпеливым с тещей, он разрешит Марджи смотреть это дурацкое шоу в воскресенье вечером, он будет устраивать пикники и присобачивать рождественские фонарики на водосточные желоба. Ему столько всего надо спросить у жены: «Ты по-прежнему тоскуешь по своему отцу, даже не подозревая, что и я ведь тоже по нему скучаю? Ты по-прежнему пишешь письма родителям пропавших детей, думая, что я об этом не догадываюсь? Ты по-прежнему знаешь наизусть слова всех песен Бадди Холли? Как ты считаешь, наши дети нормальные?» Господи Исусе, неужели Вероника пыталась ему сегодня сказать, что она лесбиянка?
* * *
– Я думала, ты в Турции! – говорит Роза.
– Я решила вернуться домой пораньше, – отвечает Лаура.
– Лаура? – нерешительно произносит Псих, опуская урну.
* * *
– Что желаете?
– Пирожок самоса, – отвечает Грейс. – Выглядит очень аппетитно.
* * *
– Ты хорошо танцуешь, – говорит Кэллум.
– Знаю, – откликается Софи.
У нее внутри звучит музыка. Они словно находятся на собственном невидимом острове в окружении перемещающихся по спирали людей. Они двигаются как одно целое. Очень скоро Кэллум поцелует ее.
* * *
– Элис Манро была вашей матерью? – восторженно спрашивает Вероника. Похоже, в ее мире не осталось ничего застывшего и скучного, как это было раньше. – Так что же с ней случилось? Почему она уехала? Что произошло с Джеком? Это удивительно! Невероятно! – Она смотрит на прекрасную в своем спокойствии Одри, которая умело покачивает на плече ребенка. – Ты можешь в это поверить, Одри?
Энигма заявляет:
– Говорю тебе, этот тип мошенник.
– Да неужели? – Псих потряхивает урну. – Попробуйте доказать, что это не прах Элис Манро.
Лаура насмешливо фыркает:
– Ах, Дэвид, перестань!
– Ты действительно знаешь этого человека, Лаура? – спрашивает Энигма. – Наверняка познакомилась с ним за границей, в какой-нибудь ужасной стране. И вообще, почему ты вдруг вернулась? Никто не говорил мне, что ты вернешься раньше времени! Ты заметила, что Марджи сегодня здесь нет? Я вынуждена одна разбираться с проблемами вроде этой!
– Я вернулась раньше, потому что захотела побыть с внуком. – Лаура смотрит на Джейка, которого держит Одри, и неловко гладит его по голове, как какое-нибудь экзотическое животное. – Разве это так странно? Где Грейс? У ребенка голодный вид. А вы кто? – спрашивает она Одри. – Бебиситтер? Неужели они решили нанять няню? Нынче это очень модно!
Вероника приходит в ярость:
– Одри моя подружка, тетя Лаура, и скоро я всем представлю ее как положено. Пока тебя не было, я стала лесбиянкой, но об этом потом. А почему ты думаешь, что этот человек говорит неправду?
– Дэвид пытается развести нас на деньги, – с отвращением произносит Лаура. – Я с ним встречалась, правда совсем недолго. Мы познакомились в клубе. Однажды вечером я совершила ошибку, поделившись с ним конфиденциальной информацией после нескольких бокалов шардоне. Вероника, ты что-то сказала насчет лесбиянок или мне послышалось?
– Ах, Лаура, как ты могла? – говорит Энигма. – А почему ты никогда не приводила этого Дэвида к нам на ужин?
– Какую именно конфиденциальную информацию ты сообщила ему, тетя Лаура? – Лицо у Вероники красное, руки сжаты в кулаки.
– Узнаешь в свое время, когда тебе исполнится сорок, – говорит Энигма. – А пока тебе придется подождать.
– До сорока лет?
Роза оглядывается по сторонам в поисках стула. Ее ноги пронизывает острая боль. На лице Энигмы застыло самодовольное выражение, а у Вероники – обиженное. Ах, до чего же все это глупо. Так утомительно. Семьдесят три года лжи. Семьдесят три года страха. Все равно что постоянно ходить по краю пропасти. Как заманчиво взять и шагнуть в пустоту.
Успокойся, Роза, командует Конни у нее в голове.
Прости, Конни. С меня довольно.
Пора положить этому конец.
Она берет Веронику за руку:
– Мы знаем, что он лжет, дорогая, потому что на самом деле Элис и Джека Манро никогда не существовало. Мы с Конни их выдумали.
– Как – выдумали? Значит, вы никогда не находили ребенка? Младенца Манро вообще не было? Или… но как же… почему же тогда… кто такая бабушка Энигма?
Роза испытывает восхитительное чувство свободного падения:
– Она моя дочь, дорогая.
Энигма с воплем всплескивает руками:
– Боже, Роза, что ты наделала!
* * *
Положив теплую ладонь на затылок Софи, Кэллум притягивает ее к себе, но некая трезвая часть ее рассудка говорит: «Успокойся, дурочка, это не цунами и не землетрясение, это всего-навсего пошлый пьяный поцелуй». Но другая часть ее рассудка подозревает, что Софи сейчас потеряет голову, как героиня романа эпохи Регентства, которую никогда прежде не целовали. Ну же! Какое блаженство: его язык уже у нее во рту. А ведь и впрямь это первый в ее жизни настоящий поцелуй, все остальное не в счет!
* * *
Заставить себя съесть самосу – все равно что проглотить живого паука. Грейс настроена действовать решительно, но она не представляла, насколько трудно будет идти против устоявшихся привычек. Ей приходится буквально подталкивать руку с пирожком ко рту, как будто воздух вокруг нее внезапно превратился в жидкий бетон. Несколько мгновений ее рот остается плотно закрытым, а ноздри сжимаются от ужаса – орехи, орехи, мы чуем орехи! – но в конце концов ей удается разлепить губы и засунуть внутрь кусочек пирожка. Грейс стоит, прислонившись спиной к дереву, на главной улице острова, вдали от толпы. Толпа кажется ей колышущейся твердой массой, а лица людей озаряются светом гигантских фонарей. Где-то там должны быть Кэллум и Софи. Наверное, танцуют. Жизнь представляется такой простой. Она ждет, и вот оно, первое предупреждение о надвигающемся приступе. По спине пробегает дрожь, ледяные пальцы гладят позвоночник. Грейс судорожно сглатывает и ждет, что будет дальше. В горле появляется невыносимый зуд. Реакция наступает быстрее, чем когда-либо прежде. Ее словно бы душат изнутри. Глаза слезятся. Она цепляется ногтями за кору дерева. Эти мучения – наказание за то, что она не любит своего ребенка. Но сейчас невозможно сосредоточиться на этой мысли, потому что она не может дышать. Какая же она дура! Какую глупость совершила! Из головы улетучиваются все мысли, за исключением одной-единственной: ей необходимо дышать. Ради бога, дайте хоть глоток воздуха.
* * *
Роза испытывает радостное волнение. Ей хочется танцевать. Спина больше не болит.
– Все кончено, – заявляет она Энигме. – Я еще много лет назад говорила Конни, что надо сказать всем правду. Я прекрасно себя чувствую! Какая легкость, какая свобода!
Энигма, разумеется, плачет, сморкаясь в носовой платок:
– Ну, я-то совсем не чувствую никакой легкости! О-о! Почему здесь нет Марджи? Лаура, пусть Роза немедленно замолчит! Сделай что-нибудь! А во всем виноват твой ужасный друг!
Псих ставит урну на землю и, с агрессивным видом сложив руки на груди, объявляет:
– Вам будет предъявлен иск по обвинению в мошенничестве. Вы, уважаемые дамы, самые настоящие мошенницы.
– Уж кто-кто, а ты прекрасно разбираешься в мошенничествах, – фыркает Лаура. – Потому что именно этим как раз и собирался сегодня заняться, верно? Небось рассчитывал таким образом раздобыть денег для уплаты карточных долгов, да?
– Господи ты боже мой! – Энигма моментально перестает плакать. – Думаю, тебе не стоит встречаться с игроком. Поверь, дорогая, они ужасные люди, эти игроки.
– Успокойся, мама. Я с ним не встречаюсь! – отвечает Лаура.
Роза впервые замечает, что младшая дочь Энигмы выглядит сегодня лучше, чем обычно. У нее чудесный золотистый загар, лоб кажется гладким, а на шее прелестное ожерелье с овальными красными камушками.
– Лаура, – говорит она, – какое у тебя красивое ожерелье!
– Может, мы это обсудим потом? – спрашивает Вероника. – Сейчас у нас есть более важные темы.
В этот момент кто-то врывается в палатку с криком:
– Нет здесь, случайно, врача? Там у девушки случился аллергический шок.
– Грейс? Неужели это наша Грейс?!
Энигма поднимает заплаканное лицо. А Вероника уже выскочила из палатки, как бегун, услышавший выстрел стартового пистолета.
– Что происходит? – Новая подруга Вероники качает ребенка на руках. – Кто такая Грейс?
– Куда я положила сумку? – Лаура яростно шарит по земле рядом с собой. – Мне срочно надо ее найти!
Псих поднимает с земли черную кожаную сумку, Лаура выхватывает ее и устремляется за Вероникой. У Розы так сильно трясутся колени, что Энигме и Психу приходится подхватить старушку под руки, чтобы не упала.
– Что происходит?
– Да какой-то женщине стало плохо.
– Сердечный приступ?
– Нет, аллергическая реакция.
* * *
В тот момент, когда до размытого сознания Софи доходят эти слова, Кэллум резко отталкивает ее от себя. Как будто пронзительный звон будильника оторвал ее от упоительного сна.
* * *
Грейс в неудержимой панике молотит руками и ногами. Она хватается за горло и хрипит. Вокруг нее как в тумане мелькают незнакомые испуганные лица. А потом она видит лицо женщины, на шее которой болтается на цепочке красный камешек, и слышит голос:
– Держись, Грейс.
Каждая частичка ее тела тянется к этому знакомому капризному голосу, потому что, разумеется, она не даст Грейс умереть, ну конечно не даст.
