Liane Moriarty

THE HYPNOTIST’S LOVE STORY

Copyright © Liane Moriarty, 2011

All rights reserved

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© Т. Голубева, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015

Издательство Иностранка ®

 

Глава 1

Меня прежде никогда не гипнотизировали. Честно говоря, я даже не верила в гипноз. Предполагала просто лежать там и делать вид, что это на меня действует. И стараться не хихикать.

— Большинство людей потом удивляются, насколько им это понравилось, — сказала гипнотизер.

Она воплощала мягкость и чистоту, никакой косметики или драгоценностей. Кожа гладкая и прозрачная, будто ее обладательница только что искупалась в горном ручье. А пахло от нее так, как пахнет в весьма дорогих и изысканных магазинчиках, какие можно найти в провинциальных городках: сандалом и лавандой.

Все это происходило в крошечной теплой и странной комнате. Она была пристроена к зданию сбоку, подобно некоему закрытому балкону. На полу лежал старый поблекший ковер с рисунком из почти исчезнувших розовых роз. Зато окна были современные: стеклянные панели от пола до потолка, как в каком-нибудь атриуме. Комнату буквально заливало светом. Когда я вошла, свет, словно живительный бриз, обрушился на меня, и я вдохнула запах старых книг и моря.

Мы стояли рядом — гипнотизер и я, — почти вплотную к окнам. Когда вы стоите так, то уже не видите песок внизу, а лишь море, бесконечную сияющую равнину, что тянется вплоть до бледно-голубой линии горизонта.

— Чувствую себя так, будто нахожусь у штурвала корабля, — сказала я гипнотизерше, которую явно привело в восторг мое замечание.

Она ответила, что и сама всегда чувствует именно это, и ее глаза стали большими и засверкали, как у ведущего на детском празднике.

Наконец мы сели друг напротив друга. Мне досталось мягкое кожаное кресло зеленого цвета с откидывающейся спинкой. Гипнотизерша устроилась в кресле в красно-кремовую полоску. Нас разделял низкий кофейный столик, на нем стояла коробка с бумажными носовыми платками, — должно быть, некоторые клиенты здесь плакали, рыдали о прошедшей жизни, как голодный крестьянин о куске хлеба насущного, — а еще кувшин с ледяной водой, на поверхности которой плавали два безупречно круглых ломтика лимона, два высоких стакана, маленькая серебряная чаша с крошечными шоколадками в обертках и плоский поднос, наполненный маленькими разноцветными стеклянными шариками.

Когда-то у меня тоже был стеклянный шар — большой, старомодный, — он сохранился со времен детства моего отца. Я всегда зажимала этот шарик в кулаке на удачу, сдавая экзамены или проходя собеседование для работы. Но несколько лет назад потеряла его, а вместе с ним и свое везение.

Я огляделась. Свет отражался от океана и падал на стены — призмы ослепительного сияния. Это уже завораживало. Гипнотизер сложила руки на коленях, ее ноги ровно стояли на полу. Плоские балетки, черные лосины, вышитая блуза в этническом стиле и кремовый просторный кардиган. Хиппово, но элегантно. Весьма современно и в то же время с ноткой классики.

Мне подумалось, какую прекрасную, спокойную жизнь она ведет. Сидит каждый день в этой невероятной комнате, купаясь в танцующем свете. Никаких электронных писем, забивающих ваш компьютер. Никаких раздражающих телефонных звонков, забивающих вашу голову. Никаких срочных встреч или сводных ведомостей.

Я просто ощущала ее счастье. Оно истекало от гипнотизера, густое, как запах дешевых духов. Впрочем, та, очевидно, никогда не пользовалась дешевыми духами.

Во рту появился кислый вкус зависти. Я поспешила взять шоколадку, чтобы прогнать его.

— Ох, отлично. Я тоже съем одну, — сказала гипнотизерша с такой теплой дружелюбностью, как будто мы с ней были старыми приятельницами, и развернула обертку.

Наверное, у нее есть целая толпа добродушных, милых, готовых помочь подружек, которые обнимаются при встрече и по вечерам смотрят «Секс в большом городе». А еще подолгу весело болтают по телефону, обсуждая мужчин. Да, она именно из таких.

Гипнотизер открыла блокнот на колене и заговорила, не дожевав шоколадку:

— Ну, до того как мы чем-либо займемся, я хочу задать вам несколько вопросов. Ох, не следовало мне брать конфету с карамелью. Ее очень долго жевать…

Вопросов оказалось неожиданно много.

На большую их часть я ответила честно. Они были достаточно безобидными. Даже немножко трогательными. «Чем вы зарабатываете на жизнь?», «Как вы отдыхаете?», «Какая у вас любимая еда?».

Наконец гипнотизерша откинулась на спинку кресла, улыбнулась и произнесла:

— А теперь поведайте: почему вы сегодня здесь?

Конечно, мой ответ на этот вопрос и на сотую долю процента не был правдивым.

* * *

— Я должен кое-что тебе рассказать, — произнес он.

Потом положил нож и вилку на край своей тарелки, распрямился, расправил плечи, как будто приготовился расплатиться. Он выглядел немного испуганным и слегка пристыженным.

В желудке Элен мгновенно образовался болезненный ком. Часть ее сознания отметила, как первым отреагировало тело. Связь «тело — ум — дух» в действии. Как это захватывает!

Радостная, открытая улыбка нелепым образом застыла на ее лице.

Ей тридцать пять. Она прекрасно осознавала, что это значит. Этот милый мужчина, работающий на себя геодезист, этот отец-одиночка, который любил отдых на лоне природы, и крикет, и музыку в стиле кантри, готовился вывалить на нее нечто такое, что заставит ее забыть о морском окуне под белым винным соусом. Он собирался произнести нечто такое, что погубит этот день. А день ведь выдался воистину чудесным, и морской окунь оказался невероятно вкусным.

Она с сожалением отложила вилку.

— И что же? — спросила с легкой усмешкой в голосе, хотя каждая мышца напряглась в ожидании удара.

Она справится. Это же не конец света, а всего лишь четвертое их свидание. Элен не особо пока доверяла ему. Да она едва знала его! В конце концов, он же любит музыку кантри! Она должна была насторожиться с самого начала. Она, конечно, позволила себе легкие фантазии в ванне, но это же обычные бредни перед свиданием.

И вот она уже двигалась вперед, работая над своим восстановлением. Нужно быть в полном порядке к среде. В крайнем случае к четвергу. Слава богу, она не успела с ним переспать.

Элен не могла изменить того, что должно было вот-вот произойти, она могла только отреагировать на это.

На какое-то мгновение перед ней возникла ее мать с глазами, возведенными к небесам: «Элен, скажи, дорогая, ты действительно веришь во всю эту ерунду насчет самосовершенствования?»

Она действительно верила. Всем сердцем. Позже мать извинилась за свое замечание. «Наверное, это прозвучало уж слишком покровительственно», — сказала она, и Элен сделала вид, что от потрясения теряет сознание.

— Вообще-то… ты позволишь мне отлучиться на минутку? — Мужчина встал, и его салфетка соскользнула на пол. Он поднял ее, вспыхнув, и аккуратно положил на стол рядом со своей тарелкой. Элен посмотрела на него. — Я просто… — Он махнул рукой в глубину ресторана.

— Конечно. — Элен успокаивающе кивнула.

— В ту сторону, сэр, налево. — Официант сдержанным жестом указал направление к туалетным комнатам.

Она смотрела ему вслед.

Патрик Скотт.

Вообще-то, ей никоим образом не нравилось имя Патрик. Слишком слащавое. Вы могли бы без труда представить, что Патриком зовут вашего парикмахера. К тому же его приятели-мужчины, скорее всего, называли его Скотти. Ну, это и в самом деле идеально подходит для простого австралийского парня.

Если он решил со всем покончить, то определенно будет больно. Всего лишь укол, но чем-то очень острым. Но ведь в Патрике Скотте нет ничего выдающегося. У него обычное приятное лицо — вытянутое, худощавое, со слегка редеющими надо лбом волосами. Обычное телосложение — среднего роста, с довольно широкими плечами, но ничего сверхъестественного в их ширине не было, они не выглядели так, словно Патрик специально над ними работал. Самая обычная работа, самая обычная жизнь. Необычно лишь то, как хорошо она себя чувствовала рядом с ним, причем это ощущение родилось почти сразу, буквально через несколько минут после их знакомства, когда они очутились в пустом до неловкости кафе. Это кафе предложила Элен и пришла в ужас, обнаружив, что в нем практически никого нет, так что их нервные голоса — оба волновались на первом свидании — звучали как будто слишком громко. А три скучающие юные официантки стояли в другом конце зала, не найдя себе занятия получше, чем подслушивать их банальный разговор. В ожидании капучино Скотт вертел пакетик с сахаром, очерчивая им круги и постукивая по столешнице, и тут их глаза встретились, и они оба неловко усмехнулись, осознав весь ужас ситуации. И вдруг Элен почувствовала, как ее тело избавилось от напряжения, будто ей дали мощное успокоительное. Ей показалось, что она уже знакома с этим человеком, что она знает его много-много лет. Если бы она верила в перерождение — а она не то чтобы совсем в него не верила, ведь на своей работе повидала всякое и ее сознание было открыто для самых невероятных возможностей, — то она бы сказала, что они действительно должны были когда-то друг друга знать.

Такая мгновенная вспышка тепла была ей знакома по общению с другими женщинами — о, она была суперзвездой в налаживании отношений с женщинами, — но никогда такого не происходило при встрече с мужчиной.

Так что — да, она действительно едва знала этого геодезиста по имени Патрик Скотт, но ей было бы больно, если бы он с ней порвал. Пожалуй, это было бы хуже, чем просто какой-то легкий укол.

Элен подумала о сотнях, а может быть, и о тысячах историй расставаний, которые она слышала от своих клиентов за многие годы. «Я приготовила ужин из трех блюд для тринадцати его родственников, а когда уже мыла посуду, он вдруг заявил мне, что больше меня не любит!» «Мы провели потрясающий отпуск на Фиджи, и когда возвращались домой и пили шампанское, она вдруг мне заявляет, что съезжает от меня! Под шампанское! Как будто это праздник какой-то!»

Ох, эта неприкрытая боль, которая продолжала искажать их лица, даже если они описывали то, что произошло много лет назад! Уход любимого или пусть даже только возможного любимого был слишком труден для Внутреннего Ребенка. Страх оказаться брошенным, воспоминания о давней боли, ощущение неполноценности и отвращение к себе — все всплывает на поверхность в непрерывной муке чувств.

Элен пыталась наблюдать за собственной ситуацией объективно, как за историей какого-нибудь клиента, в надежде, что сможет отстраниться от нее. Но это не помогало.

Конечно, вся эта паника могла возникнуть и на пустом месте. Патрик, возможно, вообще не думал о расставании. Ведь не было никаких признаков, а уж она-то умела «читать» людей. В конце концов, Элен именно этим зарабатывала на жизнь. Сегодня вечером Патрик с порога заявил, что она выглядит потрясающе, и на его лице было написано искреннее наслаждение, словно ему только что преподнесли подарок. А ведь он не принадлежал к тем лощеным обаятельным типам, которые машинально произносят именно те комплименты, которые хочется слышать женщинам. И во время ужина их глаза то и дело встречались, и эти взгляды можно охарактеризовать как долгие. За ужином Элен отмечала, как Патрик склоняется в ее сторону. Хотя, возможно, он просто неважно слышал — удивительно, какое множество мужчин на самом деле слегка глуховаты. Элен это знала и по опыту прошлых свиданий, и по своей работе.

В то же время Элен чувствовала, что их тела говорят на одном языке, что они дышат в одном ритме, и не потому, что она копировала его движения. Во всяком случае, не намеренно, как это бывало с клиентами.

В разговоре не возникало неловких пауз или затруднительных моментов. Патрик интересовался, в весьма уважительной форме, гипнотерапией. Не говорил: «А ну-ка, покажи мне! Заставь меня кудахтать, как курица!» Он не насмехался или, еще хуже того, не переходил на вежливо-снисходительный тон, чтобы сказать, что, вообще-то, не верит в альтернативную медицину. Не говорил: «Значит, ты постоянно нуждаешься в тренировке?» или «А что, это действительно приносит деньги?». И он не выглядел испуганным. Некоторые из мужчин, с которыми она встречалась, явно по-настоящему боялись, что она может их загипнотизировать без их ведома. Но ему как будто было просто интересно.

И еще, всего несколько минут назад он показал ей фотографии своего сына! Его прелестного светловолосого тощего восьмилетнего мальчишки на скейтборде, и с тромбоном в руках — в школьном оркестре, и на рыбалке вместе с отцом. Уж конечно, Патрик не стал бы показывать снимки, если бы решил, что пора разрывать отношения.

Если только решение пришло к нему спонтанно. Теперь, когда Элен думала об этом, то понимала, что все выглядело до странности внезапным — то, как Патрик вдруг положил на стол вилку и нож, чтобы сделать некое сообщение, и его взгляд устремился куда-то за ее плечо, словно он увидел вдали картинку совсем другого будущего. Элен просто замерла, не закончив фразу. Она как раз рассказывала ему историю одного пациента, одержимого Дженнифер Лопес. Хотя на самом деле это был Джон Траволта, но Элен всегда изменяла детали из соображений конфиденциальности. К тому же с участием Дженнифер Лопес история выглядела более забавной.

Патрик казался таким грустным. И если даже не собирался порвать с Элен, то явно держал на уме нечто неприемлемое или неприятное.

Возможно, Патрик лгал о том, что овдовел: на самом деле он до сих пор мог быть женат и жить с женой, пусть даже они и спали в разных комнатах.

Или никакой он не геодезист, а самый настоящий гангстер. И теперь к ней явятся агенты ФБР и потребуют, чтобы она нацепила на себя микрофон. А потом ее тело так и не будет найдено. Прошлым летом Элен посмотрела на DVD все серии «Сопрано». Или, может быть, Патрик страдал какой-то смертельной болезнью. Это было бы ужасно, но хотя бы не несло в себе личного оскорбления.

Но чем бы это ни оказалось, Элен была уверена: те солнечные чувства, которые радовали ее весь день, вот-вот растают.

Она сделала большой глоток вина и оглянулась, чтобы проверить, не возвращается ли Патрик из туалетной комнаты. Нет. Бог мой, да сколько уже времени он там? Может, просто ополоснул лицо холодной водой, а теперь стоит перед зеркалом и смотрит в глаза своему отражению, вцепившись в край раковины и тяжело дыша?

Или уже мчится куда-то, скрываясь от закона.

Дыхание Элен стало слегка неровным.

Переизбыток воображения может оказаться вреден. Так написала в ее характеристике за седьмой класс учительница миссис Паско.

Элен огляделась по сторонам. Другие посетители ресторана были погружены в разговоры, приборы едва слышно звякали по тарелкам, время от времени раздавались не слишком громкие взрывы смеха. Никто не обращал внимания на женщину, сидевшую напротив пустого стула.

Не пора ли? Нужно ли это на самом деле? Да.

Элен выпрямилась, положила руки на колени, ладонями вниз. Она закрыла глаза и начала вдыхать воздух через нос, выдыхая через рот. При каждом вдохе она представляла, как ее тело наполняется мощным золотым светом. Этот свет давал ей энергию и силу. Этот свет наполнял ее ноги, живот, руки и наконец врывался в ее голову, и она уже видела лишь золотистое сияние, будто смотрела прямо на солнечный закат; на мгновение ей даже показалось, что она парит в нескольких сантиметрах над своим стулом.

Со мной все будет в порядке. Что бы он ни говорил, это не затронет мою сущность. Я справлюсь. На счет «три». Один… два…

Элен открыла глаза, освеженная и полная новой энергии. И снова огляделась. Никто не таращился на нее. Конечно, она понимала, что на самом деле не левитировала, не взлетала над стулом, сияя, как электрическая лампочка, но иногда эти ощущения были настолько потрясающими, настолько реальными, что Элен просто поверить не могла, что это так или иначе не проявилось физически, внешне.

Самогипноз был таким прекрасным инструментом! Она всегда узнавала, если кто-то из студентов или пациентов действительно его использовал. Они бывали просто ошеломлены тем, чего способен достичь их ум. В тот день, когда к ней пришло ощущение левитации, Элен показалось, что она научилась летать! А ведь это бы решило проблему наркотиков, если бы удалось научить подростков самогипнозу.

Патрик все еще не вернулся. Элен посмотрела на тарелку с едой, стоявшую перед ней. Нет смысла позволить всему пропасть напрасно. Официант, скользивший мимо, остановился и заново наполнил ее бокал вином. Замечательное вино, замечательная рыба. Жаль, что у нее нет с собой какой-нибудь книги.

Элен принялась размышлять о прошедшем дне.

До того самого момента, когда Патрик вдруг отложил нож и вилку, все шло отлично. Даже безупречно.

Она прекрасно спала, не видя никаких снов, убаюканная ритмичным стуком дождя по крыше, и проснулась поздно, когда на ее лицо упал солнечный свет. Первым, что она увидела, открыв глаза, была ветка, которую она подвесила к потолку как напоминание о буддистской практике памятования. Она неторопливо сделала три глубоких вдоха, удерживая губы в полуулыбке.

Теперь ей хотелось, чтобы она никогда не упоминала об этой практике в разговоре со своей хорошей подругой Джулией, которая тут же попросила Элен продемонстрировать ее полуулыбку. Когда Элен все-таки это сделала, после долгих уговоров Джулии, та хохотала не меньше десяти минут.

Встав с постели, Элен обнаружила, что в комнате прохладно, а оконные стекла на ощупь казались ледяными, однако новая система газового отопления, которую успели установить еще ее бабушка с дедушкой (спасибо счастливому лотерейному билету двоюродной бабушки Мэри!), быстро превратила ее дом в уютный кокон. Она съела на завтрак посыпанную коричневым сахаром овсянку, слушая при этом новости по Эй-би-си, вполне оптимистичные, хотя и противоречивые. Недавняя пандемия гриппа в конце концов оказалась вроде бы совсем не пандемией. Мать Элен, терапевт, с самого начала это утверждала. Пропавший малыш нашелся живым и невредимым. Недавнее убийство, якобы совершенное гангстерами, скорее всего, было результатом обычной семейной ссоры. Последний политический скандал утих. Движение на дорогах спокойное. Ветер ожидался юго-западный умеренный. Впервые мир выглядел вполне удобным местом.

После завтрака она заставила себя пробежаться вдоль пляжа и вернулась веселой и освеженной, слизывая с губ соль.

В этот день у Элен были назначены четыре встречи. Она провела последний сеанс с пациентом, который нуждался в помощи в преодолении страха перед полетами, чтобы быть в состоянии отвезти жену во Францию на рубиновый юбилей их совместной жизни. Уходя, он энергично пожал Элен руку и пообещал прислать ей открытку из Парижа. Потом она встретилась с двумя новыми пациентами, а она всегда наслаждалась встречами с этими пока еще незнакомыми людьми. Первой была женщина, страдавшая от непрерывной боли в ноге уже четыре года. Она посетила бесчисленное множество докторов, физиотерапевтов и хиропрактиков, но никто не сумел ей помочь. Второй новенькой оказалась дама, которая пообещала жениху, что бросит курить ко дню их свадьбы. Оба сеанса прошли вполне успешно.

Последней в этот день пациенткой была особа, которая, пожалуй, не войдет в список ее побед. Элен так и не удалось по-настоящему выяснить, чего Мэри-Бет на самом деле ждала от гипнотерапии, причем та отказывалась обращаться к кому-либо еще и настаивала на продолжении лечения. Элен решила сегодня не применять чего-то сложного, а просто устроить Мэри-Бет легкий сеанс релаксации. Она называла это массажем души. В итоге Мэри-Бет заявила, что ее душа чувствует себя без изменений, благодарю вас, но такова уж была Мэри-Бет.

После того как Мэри-Бет тяжелой походкой отправилась восвояси, Элен как следует прибралась в доме, продуманно оставив некоторые вещи лежать немножко не на своих местах, чтобы все выглядело так, будто она никакой особой уборкой не занималась, а всегда была достаточно аккуратной.

Потом она немного поразмышляла над тем, не снять ли ей некоторые цитаты из буддистских текстов, что висели по всему дому на бледно-фиолетовых листках. Ее бывший парень Джон обычно насмехался над ними: стоя возле ее холодильника, он читал эти короткие тексты писклявым голосом. Но сокрытие своего истинного «я» ведь не есть удачный путь для начала нового романа, разве не так?

Еще Элен застелила кровать недавно купленными и самыми нарядными простынями. Возможно, пришла пора лечь с ним в постель. Ох да, немножко цинично, но об этом думаешь, когда ходишь на свидания в возрасте слегка за тридцать. Им ведь не по шестнадцать лет. Они не религиозны. Да и познакомились через Интернет, на сайте знакомств. Так что все было предельно ясно с самого начала. Оба искали долговременных отношений и сразу об этом заявили.

Пока они лишь несколько раз поцеловались, причем весьма неплохо. Теперь же настало время секса. Элен жила в целомудрии уже почти год, а она любила секс. Это удивляло некоторых мужчин, которые, похоже, поначалу видели в ней нечто неземное, бесплотно-нежное, хотя Элен вовсе таковой не была, но она ничего не имела против и всегда немножко актерствовала. Возможно, это и было ошибкой?

А еще она любила фильмы ужасов, и кофе, и бифштексы, не слишком прожаренные. Многие были уверены в том, что Элен — вегетарианка. На самом деле ей бы и следовало быть травоядной. Кое-кто заходил так далеко, что готовил для нее специальные блюда на приемах с ужином, а потом эти люди еще и заявляли, что прекрасно помнят, как она говорила, будто не ест мяса.

Элен не стала спешить, готовясь к вечеру: она долго сидела в горячей ванне со стаканчиком вина, включив один из альбомов «Violent Femmes». Тяжелые музыкальные аккорды и резкие голоса представляли собой ошеломительный контраст мягкой ритмичной музыке для релаксации, которая звучала у Элен весь день, — и это было похоже на то, как если бы она опрокинула себе на голову ведро ледяной воды. «Violent Femmes» напомнили ей о том времени, когда она была подростком и ее переполняли гормоны и надежды. Когда Патрик постучался в парадную дверь ее дома, Элен уже пришла в удивительно хорошее настроение, хотя в ее уме то и дело мелькало: «Должно быть, все идет к краху».

Но Элен отмела эту идею. И вот теперь… Я должен кое-что тебе сказать.

Она отложила вилку. Куда он пропал? Один из официантов бросил на нее осторожный взгляд, явно прикидывая, не следует ли предложить даме какую-то помощь.

Элен посмотрела на полупустую тарелку Патрика. Мужчина заказал свиную грудинку. Странный выбор, но Элен еще недостаточно хорошо знала Патрика, чтобы поддразнить его на этот счет. Свиная грудинка! Звучало просто отвратительно, а теперь и выглядело как большой кусок застывшего холодного жира.

Если Патрик из тех, кто постоянно заказывает вот такую еду, забивающую артерии, то, возможно, он свалился в туалете с сердечным приступом? Может, ей следует попросить официанта пойти и проверить? А что, если свиная грудинка просто не захотела остаться в его желудке? Он ведь был заметно подавлен. Ну, она и сама была бы подавлена в схожих обстоятельствах. Хотя мужчины обычно все воспринимают намного проще.

Нет, она слишком стара для таких вот волнений на свиданиях. Ей бы следовало сидеть дома, печь пирожки, или что там делают родители первоклассников по вечерам?

Элен снова посмотрела в сторону туалетных комнат и наконец увидела Патрика, направляющегося к ней. Он выглядел потрясенным, как будто только что пережил небольшую автомобильную аварию, но в его глазах Элен увидела и выражение типа «игра окончена». Словно его поймали в момент ограбления банка и он выходил на улицу, подняв руки над головой.

Патрик сел напротив и положил на колено салфетку. Взял вилку и нож, посмотрел на свиную грудинку, вздохнул и снова отложил прибор.

— Ты, наверное, решила, что я чокнутый, — начал он.

— Ну, я в общем удивлена! — преувеличенно бодро ответила Элен.

— Я надеялся, что мне не придется рассказывать тебе об этом, пока мы не… но потом осознал, что просто должен объяснить тебе все именно сегодня.

— Ты не торопись. — Теперь Элен говорила спокойным, слегка напевным голосом, каким она разговаривала с клиентами. — Уверена, я справлюсь… что бы это ни было.

— Да ничего плохого! — поспешил заявить Патрик. — Только куда более затруднительно… неудобно, чем что-либо другое. Это просто… Ладно, я соберусь с духом и все скажу. — Он помолчал и глуповато усмехнулся. — У меня есть преследователь.

В первое мгновение Элен даже не поняла, что он имеет в виду. Как будто английский стал для нее иностранным и ей необходимо было перевести услышанное слово.

У меня есть преследователь.

— Кто-то тебя преследует? — наконец переспросила она.

— Да, последние три года. Моя бывшая подруга. Иногда исчезает на какое-то время, но потом снова возвращается с жаждой мести.

Элен ощутила восхитительную волну облегчения. Теперь, когда она поняла, что от нее не отказываются, вдруг стало ясно, насколько ей на самом деле нравится Патрик, как сильно она надеялась, что все получится. Даже позволила пронестись в своих мыслях словам: «Я могла бы влюбиться в него», когда накладывала косметику. И причиной потрясающе хорошего настроения в этот день была не погода, и не овсянка, и не новости. Причина в Патрике.

Бывшая подруга, которая его преследует? Отлично!

Это было воистину интересно.

Хотя, с другой стороны, преследование…

Она-то повидала немало писем, составленных из вырезанных из журналов и газет букв. Посланий, написанных кровью на стенах. Чокнутых фанатов, сидящих перед домами знаменитостей. Обезумевших бывших мужей, стреляющих в своих жен.

Но кто станет преследовать геодезиста? Даже если у него удивительно милый подбородок.

— Ладно, но что ты имеешь в виду под преследованием? Что именно она делает? Нападает на тебя?

— Нет. — Патрик выглядел так, словно ему предстояло против собственного желания ответить на ряд весьма интимных медицинских вопросов. — Никакого физического насилия. Просто время от времени она начинает кричать. Позволяет себе грубые оскорбления. Может позвонить по телефону посреди ночи, посылает письма, электронные сообщения, но чаще всего просто держится поблизости. Куда бы я ни пошел, она уже там.

— Ты хочешь сказать, она ходит за тобой следом?

— Да. Везде.

— Ох, боже мой, должно быть, для тебя это просто ужасно! — Элен снова превратилась в благоразумную леди. — А ты обращался в полицию?

Патрик поморщился, как при неловком и неприятном воспоминании:

— Да. Один раз. Я поговорил с женщиной-офицером. Не знаю, поверила ли. Она давала мне разные правильные советы, я же просто чувствовал себя идиотом, даже мерзавцем. Она предложила мне вести дневник преследования, отмечать все. Я так и сделал. И еще объяснила про запретительный ордер. Я об этом призадумался, но когда сказал своей бывшей, что ходил в полицию, она заявила: если я буду продолжать в том же духе, она сообщит, что это я надоедаю ей, что я ее ударил. Ну, понимаешь, я ведь мужчина, так кому они поверят? Конечно же ей. И я все это бросил. Надеюсь, она отстанет. Но вот уже сколько времени прошло… Поверить не могу, что все это тянется так долго.

— Это должно быть…

Элен хотела сказать «пугающим», но такое слово могло оскорбить Патрика; Элен была уверена, что мужское самолюбие такое же хрупкое, как яичная скорлупа. И вместо того она сказала «напряженным». И при этом не смогла полностью скрыть радость, прорвавшуюся в ее голос.

— Поначалу я всерьез думал, что это касается только меня, — продолжил Патрик. — И постепенно даже смирился. Ну, всякое ведь бывает в жизни, так уж получилось, однако это затрудняет новые отношения. Некоторые женщины сразу очень пугаются. Другие поначалу говорят, что все в порядке, ничего страшного, но потом оказывается, что им это не под силу.

— Я справлюсь, — быстро сказала Элен, будто проходила собеседование с целью получить работу и делала вид, что не боится трудностей.

К тому же история с бывшей подругой сразу вызвала у нее профессиональное желание доказать, что она сама гораздо лучше и сильнее.

Элен в волнении отпила вина. Она ведь только что выложила карты на стол. По сути, она сообщила Патрику: «Я хочу с тобой долгих отношений».

Она хмурилась, глядя в бокал с вином, словно собиралась пренебрежительно высказаться о качестве напитка, а когда наконец подняла взгляд, Патрик смотрел на нее с улыбкой. Это была широкая улыбка чистого удовольствия, от которой возле его глаз собрались морщинки. Он потянулся через стол и взял Элен за руку:

— Я очень надеюсь, что ты сможешь, поскольку я действительно чувствую, что все хорошо. Я имею в виду, между нами. В смысле будущего.

— Наши будущие возможности, — повторила Элен, смакуя каждое слово и наслаждаясь его прикосновением.

Какая все это чушь — что женщина за тридцать уже слишком изнурена прошлым и клинически неспособна на светлые отношения! От прикосновения руки Патрика в кровь Элен выплеснулись эндорфины. Она знала все о науке любви и о том, как в ее мозгу образуется «биохимия любви» — норэпинефрин, серотонин и дофамин, — но это совершенно не значило, что она не воспринимала и многое другое.

Итак, теперь все ее карты на столе.

— А что заставило тебя заговорить об этом сегодня? — спросила Элен. Большой палец Патрика описывал круги по ее ладони. Сорока-воровка кашу варила, деток кормила… — О твоей преследовательнице?

Палец Патрика замер.

— Я ее видел, — после паузы бросил он.

— Ты ее видел?! — Взгляд Элен стремительно обежал зал ресторана. — Хочешь сказать — здесь?

— Сидела за столиком у окна. — Патрик качнул головой, подбородком указывая куда-то за плечо Элен. Та хотела обернуться и посмотреть, но Патрик добавил: — Не беспокойся. Она уже ушла.

— Но что она делала? Просто… наблюдала за нами?

Элен отметила, как бешено заколотилось ее сердце. Она не была уверена в том, что чувствует в данный момент: испуг? Может быть, легкое возбуждение?

— Набирала сообщение на телефоне, — устало ответил Патрик.

— Сообщение тебе?

— Может быть. Я выключил мобильник.

— Хочешь проверить, что она написала?

Элен самой этого хотелось.

— Не особенно, — признался Патрик. — То есть, вообще-то, совсем не хочу.

— А когда она ушла?

Если бы Элен узнала обо всем раньше, то могла бы увидеть ту женщину.

— Когда я пошел в туалетную комнату, она отправилась за мной. Мы обменялись парой слов в коридоре. Потому-то меня и не было так долго. Она сказала, что сейчас уйдет, и действительно исчезла, слава богу.

Так, значит, она должна была пройти мимо! Элен порылась в памяти, припоминая проходивших женщин, но ничего не обнаружила. Черт побери, похоже, это случилось как раз в тот момент, когда она занималась самогипнозом!

— И что она сказала?

— Всегда разыгрывается один и тот же спектакль — как будто мы случайно встретились. Ты бы могла предположить, что она выглядит как настоящая сумасшедшая, ну, ты понимаешь, о чем я, но она кажется такой нормальной, такой собранной. И заставляет меня усомниться в самом себе, как будто я все выдумал. Она вполне успешно делает карьеру. Уважаемая особа. Можешь ты в такое поверить? Я всегда гадал, что бы подумали ее коллеги по работе, если бы узнали, чем она занимается в свободное время. Ну, в любом случае… Можем мы поговорить о чем-нибудь более приятном? Как тебе рыба?

Ты что, шутишь? Элен совсем не желала говорить о чем-то другом. Ей хотелось узнать все подробности. Хотелось выяснить, что происходит в уме бывшей. Обычно она понимала, как поведет себя женщина в той или иной ситуации. Элен была «женщиной для женщин». Ей нравились женщины, а вот мужчины зачастую ставили ее в тупик. Но преследовать своего экс-возлюбленного в течение трех лет? Может, она психопатка? Или он очень плохо с ней обращался? Или она до сих пор его любит? И как она сама оценивает собственное поведение?

— Рыба просто отличная, — сказала Элен.

Она пыталась подавить в себе жажду выяснить всю подноготную. Это выглядело бы немножко невежливо, ведь ясно же, что Патрику все это не доставляет удовольствия. Элен осознавала, что это один из ее недостатков: жадное любопытство к чужой личной жизни.

— А кто сегодня присматривает за твоим сыном? — спросила она, помогая Патрику сменить тему.

— Моя мать, — ответил он. Его лицо смягчилось. — Джек обожает бабушку. — Потом он моргнул, посмотрел на наручные часы и сказал: — Вообще-то, я обещал позвонить ему, чтобы пожелать спокойной ночи. Он не очень хорошо себя чувствовал, когда я уходил. Ты не возражаешь?

— Конечно нет.

Патрик достал из кармана мобильник.

— Обычно я не звоню ему, когда выхожу куда-то по вечерам, — продолжил Патрик, включая телефон. — Я хочу сказать, он уже вполне самостоятельный малыш.

— Это замечательно.

— Но недавно он сильно простудился, потом простуда перешла в воспаление легких, и сейчас он принимает антибиотики.

— Да все в полном порядке!

Элен хотелось послушать, как Патрик разговаривает со своим маленьким сынишкой.

Его телефон издал нервный сигнал.

Патрик скривился:

— Сообщение пришло. То есть сразу несколько.

— От твоей… э-э… преследовательницы? — Элен старалась не смотреть на телефон со слишком уж откровенной алчностью.

Патрик глянул на экран:

— Да. Как правило, я их просто удаляю, не потрудившись даже открыть.

— И правильно. — Тут Элен не удержалась: — Это потому, что они слишком мерзкие?

— Иногда. Но чаще просто жалобные.

Элен наблюдала за лицом Патрика, когда он просматривал тексты сообщений, нажимая на кнопку большим пальцем. Он саркастически улыбался, как будто участвовал в неприятной словесной перепалке с каким-то врагом. Округлил глаза. Прикусил нижнюю губу.

— Хочешь посмотреть? — Он развернул мобильник экраном к Элен.

— Конечно, — небрежным тоном ответила Элен.

Она наклонилась вперед и стала читать, а Патрик прокручивал тексты.

Как странно видеть тебя здесь! Я за столиком у окна.

Ты отлично выглядишь в этой рубашке.

Ты заказал свиную грудинку? О чем только ты думал?

А она хорошенькая. Вы неплохо смотритесь вместе. Сексуально.

Элен отшатнулась.

— Извини, — сказал Патрик. — Не следовало показывать тебе это сообщение. Но я обещаю, тебе ничто не грозит… в смысле, никакая опасность.

— Нет-нет, все в порядке. — Элен кивнула на телефон. — Давай дальше.

Приятно было наткнуться на тебя сегодня вечером. Не выпить ли нам кофе как-нибудь на днях?

Я люблю тебя. Я ненавижу тебя. Я люблю тебя. Я ненавижу тебя. Нет, я определенно ненавижу тебя.

Элен откинулась на спинку стула.

— И каково твое профессиональное мнение? — спросил Патрик. — Она безусловно сумасшедшая, ведь так? Не забывай, наши отношения прекратились три года назад!

— А как долго они продолжались? Сколько времени вы были вместе?

— Два года. Ну, пожалуй, три. Она стала первой девушкой после смерти моей жены.

Элен хотелось узнать, как именно произошел разрыв, но вместо этого она спросила:

— А почему бы тебе просто не сменить номер телефона?

— Я бы поменял, только дело того не стоит. Я же работаю на себя. И мне необходимо, чтобы заказчики могли найти меня в любой момент. Ай, лучше я позвоню сыну. Я быстро.

Элен наблюдала за Патриком, пока он набирал номер и подносил трубку к уху.

— Это я, дружок. Как ты там? Как себя чувствуешь?.. Что я заказывал? О, свиную грудинку. — Патрик бросил на тарелку грустный взгляд. — Ну да, не слишком удачно. Но ты все-таки скажи, как ты себя чувствуешь. Принял лекарства? А бабушка чем занимается? Да неужели? Это отлично. Да. Хорошо. Ну, если очень коротко… — Патрик умолк, слушая сына. Его взгляд встретился со взглядом Элен, и Патрик подмигнул. — А это действительно так? Ладно, ладно… хорошо. Какой-то вулкан? Прыжки с парашютом? Боже… — Он продолжал слушать, постукивая пальцами по скатерти. Элен наблюдала за его рукой. Рука была чудесной. С крупными ногтями, подстриженными предельно просто. — Ладно, дружок. Слушай, ты сможешь рассказать мне остальное утром. А то я невежливо веду себя по отношению к… другу. Хорошо. Увидимся утром. Вот уж поболтаем… Да, определенно. Ну, спокойной ночи, малыш. Я тебя люблю. — Патрик дал отбой, выключил телефон и сунул его обратно в карман. — Извини. Джеку ужасно хотелось во всех деталях изложить мне фильм, который он посмотрел. Боюсь, это у него от меня.

— Похоже, — кивнула Элен.

Она ощутила приятный укол в затылке. Ей очень понравилось, как Патрик разговаривал со своим сыном: так легко, и весело, и по-мужски, и с любовью. Здорово, что утром отец и сын собирались поболтать. Элен обожала болтовню! И она пришла в восторг от того, как именно Патрик произнес: «Я тебя люблю». Это прозвучало так естественно!

Официант забрал их тарелки:

— Со свиной грудинкой все в порядке, сэр?

— Да, блюдо отличное. — Патрик поднял голову, посмотрел на официанта и улыбнулся. — Просто я оказался не так голоден, как думал.

— Могу ли я предложить вам меню десертов? Или кофе?

Патрик, вскинув брови, вопросительно посмотрел на Элен.

— Нет, спасибо, — качнула головой она.

— Спасибо, приятель, просто принесите счет, — сказал Патрик.

Элен бросила взгляд на наручные часы. Было всего десять вечера.

— У меня дома есть отличный шоколад, — проговорила она. — Ну, если ты не против зайти ко мне. И если у тебя есть время.

— Время у меня есть, — ответил Патрик, и их взгляды встретились.

Разумеется, про кофе и шоколадные конфеты они забыли. А когда занялись любовью на чистейших простынях, по крыше внезапно заколотил сильный дождь, и Элен на мгновение подумала о преследовательнице Патрика и о том, где та могла быть прямо сейчас. И не стоит ли она где-нибудь под уличным фонарем, без зонтика, и, возможно, даже не замечает, что дождевые капли стекают по ее бледному, измученному (прекрасному?) лицу. Но тут же ее охватили интереснейшие ощущения, связанные с новым возлюбленным, и они заполнили все уголки ее ума, и Элен совершенно забыла о той женщине.

 

Глава 2

Рано утром на следующий день Элен брела босиком по пляжу. Она закатала брюки до колен, чтобы волны могли плескаться вокруг ее ног, пока в голове крутились мысли о Патрике. Ей нравилось имя Патрик, и ничего в нем не было такого уж жеманного или сентиментального! А еще она размышляла обо всем том, что произошло накануне вечером.

Его сын. Такой милый!

Его безумная бывшая подруга. Весьма интригует! Хотя, наверное, и немножко пугает? Элен не была уверена.

Его тело. Божественное, подумала Элен, словно вдруг превратилась в экзальтированную героиню какого-нибудь старинного романа в тот самый момент, когда Патрик расстегнул свою скромную деловую рубашку в тонкую полоску. Одна только мысль о его груди вызвала в Элен короткий взрыв жаркого желания, и она прижала два пальца к губам, слегка опухшим от поцелуев.

Патрик ушел ровно в полночь. Как Золушка. При этом сказал, что, хотя его мать осталась присмотреть за Джеком и сможет устроиться на ночь в гостевой спальне, он всегда чувствует себя так, будто злоупотребляет ее добротой, если задерживается где-то допоздна.

— Я ужасно не люблю вот так спешить. Но конечно, если мы… ну, ты понимаешь… я могу предупредить ее, что вовсе не приду ночевать, — сказал Патрик, снова застегивая рубашку на широкой груди.

— Да все в порядке, — ответила Элен хрипловатым ото сна голосом.

Она даже была рада тому, что Патрик уходит. Элен предпочитала лежать в постели и думать о нем, чем действительно ощущать его под боком и беспокоиться из-за того, как ее волосы будут выглядеть утром.

— Я тебе позвоню, — бросил Патрик, поцеловав ее на прощание.

Телефон Элен пискнул, давая знать о пришедшем сообщении, в шесть утра.

Когда я смогу снова тебя увидеть, скажи, пожалуйста!

Мне кажется, ты меня загипнотизировала!

Это было весьма безвкусно. Но чрезвычайно мило.

В общем, похоже, что это действительно происходило. Элен оказалась на пороге чего-то нового. В очередной раз. Она глубоко вдохнула соленый воздух, и у нее перехватило горло. На мгновение Элен ощутила тяжесть всех предыдущих разочарований.

«Пожалуйста, пусть на этот раз все получится!» — взмолилась она.

А потом уже более решительно добавила: «Ну же, дайте мне наконец перерыв!»

У Элен было трое мужчин, отношения с которыми тянулись достаточно долго: Энди, Эдвард и Джон. Иной раз Элен казалось, что она постоянно волочит за собой воспоминания об этих романах, как три старые консервные банки на веревочках.

Энди был чрезвычайно высоким молодым финансистом. Все три года, пока они были вместе, их связь казалась Элен чем-то вроде мошенничества: будто оба только делали вид, что влюблены друг в друга, но изображали это прямо-таки блестяще. Когда Энди получил назначение на должность за границей, ни один из них даже не упомянул о том, что Элен могла бы поехать с ним. И вся эта история оставила у Элен ощущение нечистоты, как будто она пообедала в «Макдоналдсе».

Эдвард был нежным, чувствительным преподавателем высшей школы. Они отчаянно, безгранично влюбились друг в друга и превратились в одну из тех пар, перед которыми лежит прямая дорога ко множеству детей и домашних животных. А потом, по каким-то сложным причинам, до сих пор не до конца понятным Элен, и ко всеобщему потрясению, между ними случился разрыв. И это было очень тяжело и болезненно.

С Джоном она познакомилась в тот день, когда ей исполнилось тридцать. А значит, мелькнула тогда мысль, он-то и есть тот самый. Это уже взаимоотношения полностью созревших людей. Джон был умным и успешным инженером. Элен восхищалась им. И только когда ее сердце уже окончательно размякло, она наконец заметила, что, вообще-то, никогда не слышала ответных слов восхищения.

Элен всегда думала об этих неудавшихся романах как… ну, как о неудачах. Но теперь ей вдруг пришло в голову, что, возможно, то были необходимые шаги на некоем предопределенном для нее пути, который вел вот к этому самому мгновению на этом самом пляже. К зеленоглазому геодезисту по имени Патрик Скотт.

Нельзя было не думать и о бывшей подруге Патрика, его преследовательнице. Саския. Необычное имя с резкими, колючими короткими слогами. Элен повертела это имя на языке, как некий новый, незнакомый фрукт. Саскии уж точно не понравилось бы, если бы она узнала, что в этот момент сердце Элен было наполнено робкой надеждой.

Элен пнула волну, пустив в воздух фонтан ледяных брызг. Ну а в действительности, что представляла собой та девушка? У нее что, совсем не было гордости? Элен сжалась от страха при мысли о том, что ее прежние любовники вдруг узнали бы, что она иной раз думает о них.

Но ведь на самом деле мысли о бывших постоянно вертелись где-то в глубине ее ума. Каждый раз, выходя из автомобиля, Элен машинально отодвигала назад водительское сиденье — ради длинных ног Энди; эта привычка осталась у нее с тех пор, когда несколько лет подряд у них была одна машина на двоих. А разрезая помидор, она думала о Джоне: он когда-то сказал ей, что, если помидор резать крест-накрест, в нем сохранится больше сока. А на второй день Рождества, в День подарков, она всегда вспоминала, что это также день рождения Эдварда.

Конечно, иначе и быть не могло, она думала о бывших. Ведь в течение какого-то времени каждый из них был тем, кто понимал ее лучше всех, ежедневно разговаривал с ней, знал, где она находится в любое время суток. Именно они оказались бы в первом ряду на похоронах, случись ей трагически погибнуть.

Иногда Элен казалось невероятно странным и неправильным то, что можно быть в очень близких отношениях с кем-то, проводить с ним каждую ночь, постоянно заниматься вместе чем-то чрезвычайно личным, а потом вдруг обнаруживать, что ты даже не знаешь номера его телефона, места жительства или работы или что он делал сегодня, или на прошлой неделе, или в прошлом году.

Элен следила взглядом за гигантской грохочущей волной на горизонте.

Вот потому-то внезапные разрывы ощущаются так, словно с твоего тела сдирают кожу. На самом деле удивительно как раз то, что людей, похожих на Саскию, не так уж много — большинство с достоинством переживают расставания.

— Доброе утро!

Мимо прошла пожилая пара, касаясь друг друга локтями. Элен прибавила шагу, чтобы ее не обогнали какие-то старички.

Когда бабушка и дедушка Элен были живы, они обычно каждый вечер гуляли по этому пляжу, как раз перед шестичасовым выпуском новостей.

Они прожили вместе шестьдесят три года. Шестьдесят три года прогулок рядом с одним и тем же человеком, ночей в одной и той же спальне — вообще-то, как раз в той, в которой прошлой ночью Элен и Патрик занимались любовью. Теперь, когда она об этом размышляла, это показалось ей ужасным. Ей нравилось думать, что духи ее бабушки и дедушки до сих пор обитают в доме. Она надеялась, что ее бедный дед не был заперт в спальне, как в ловушке, и не стоял за пологом кровати, прикрывая глаза ладонью.

Элен прежде казалось, что она выйдет замуж совсем юной и у нее будут такие же отношения с мужем. Думала, что принадлежит к тому же типу, что и ее бабушка с дедом. Традиционная. Миленькая. Как будто милые девушки всегда находят себе милых парней. Как будто такая «приятность» и есть необходимое и достаточное условие для создания крепких отношений.

Но если честно — а достижение полного самоосознавания было постоянной целью Элен, — дело не столько в «приятности», сколько в том факте, что в глубине ее души всегда жила твердая уверенность: она ничуть не похожа на собственную мать. Ее мать вырастила Элен в одиночку, причем на ее горизонте вообще не появлялись мужчины.

И тем не менее она тридцатипятилетняя женщина, ищущая мужчин в Интернете. Каждый раз, заходя на сайт знакомств, Элен чувствовала себя так, словно совершает нечто постыдное.

Неприличное для нее. Вот в чем вся трудность.

Элен вовсе не думала, что это нечто неприличное для кого-то другого, назначающего свидания через Интернет. Ох нет, все было отлично, если смотреть с позиции серой массы! Но ведь Элен помогала людям справиться с проблемами их личной жизни, помогала жить.

Вот ведь как. Она думала, что является человеком, который умеет выстроить идеальные взаимоотношения. А похоже, это совсем не так. И правда, то и дело повторяла она самой себе, почему она должна страдать из-за разбитого сердца, как ее пациенты? Отчего ей так трудно найти подходящего мужчину, как находит множество других женщин? Почему она должна тревожиться из-за того, что ее биологические часы тикают все громче, пусть даже такое выражение — всего лишь избитая фраза? И почему она сама нечто вроде избитой фразы?

Элен стыдилась своего стыда. Наказывая себя, она не скрывала своего одиночества. Она всем сообщала, что назначает встречи через Интернет. И на каждое новое неудачное свидание шла с высоко поднятой головой, с уверенным видом, и ее сердце и ум были открыты любым новым возможностям.

Иногда ей это давалось с большим трудом.

Наконец Элен добралась до каменистой бухты, возле которой всегда поворачивала обратно, и уперлась руками в бедра, тяжело дыша. Она шла куда быстрее, чем ей казалось.

Элен обернулась и посмотрела через пляж на дом своих бабушки и дедушки, ставший теперь ее домом, на стеклянную комнату, сиявшую в лучах утреннего солнца, как бриллиант, случайно прилипший к стене дома. «Потрясающе. Выглядит совершенно как бельмо на глазу», — сказала ее мать, когда увидела новую комнату, пристроенную дедом Элен к дому; и еще раз огромное спасибо выигрышу двоюродной бабушки Мэри.

Бездетная и незамужняя младшая сестра дедушки Элен, Мэри, умудрилась выиграть полмиллиона долларов в лотерею, а уже через шесть недель после этого умерла, не успев решить, что ей делать с обрушившимися на нее деньгами. Думала, может, купить новый телевизор? Ну, из этих, с плоскими экранами? Но ведь ее любимые сериалы от этого не изменятся, разве не так? Просто экран станет побольше. А после смерти Мэри все ее деньги перешли к бабушке и деду Элен и были использованы на пристройку к дому стеклянной комнаты, установку газового отопления и совершавшийся ежегодно до самой их смерти десятидневный круиз. Еще выигрыш двоюродной бабушки Мэри повлиял на их решение оставить дом Элен, хотя ее мать обитала в столице. Это устроило всех, потому что родительница Элен не имела ни малейшего желания вернуться в дом своего детства. «Да его никакими деньгами не спасти», — любила повторять она, будто от нее ожидали экспертного мнения.

Это был странного вида дом, построенный в семидесятых и вобравший в себя все модные элементы, какие только могло предложить то десятилетие: голые балки и кирпичи, винтовая лестница из нержавеющей стали, зеркальные арки, лохматые ковровые покрытия цвета зеленого лайма и ярко-оранжевая кухня. Но Элен всегда любила его. Ей казалось, что этот дом обладает волнующим обаянием в стиле ретро. Она не стала ничего менять, только устроила перед ним небольшую парковку для своих клиентов. Когда ее карьера гипнотерапевта уже позволяла существовать «вполне пристойно», как говорила всем ее мать, в равной мере и разочарованная, и гордая, Элен все еще снимала квартиру и кабинет. Переселение же в этот дом и использование бабушкиной комнаты для шитья в качестве лечебного кабинета означало, что теперь наконец Элен сможет наслаждаться комфортной жизнью.

Внимание Элен привлек белый камень на песке, и она наклонилась поднять его. Камень имел приятную для руки форму и поверхность; он мог оказаться полезным для одного из пациентов.

Элен выпрямилась и посмотрела на океан. Ее охватило чувство свободы, словно она только что сняла тугой корсет. Люди, как правило, даже самим себе не признаются в том, как отчаянно им хочется любви. И этот мужчина предназначался для охлаждения чувств, а не для их подогрева. Элен и сама была немного смущена глубиной своего счастья. Слава богам, никто не мог видеть пробок от шампанского, стрелявших в ее голове.

Когда она вернется домой, то ответит на сообщение Патрика: он предложил вечером посмотреть какой-то фильм. Не слишком оригинально, и все же это самое милое, чем можно заняться с новым другом. Только нужно постараться не проявлять чрезмерного восторга.

Элен подошла ближе к воде и зарыла пальцы ног в песок. Она вспомнила, как ее пальцы ощущали спину Патрика, как ее губы исследовали его ключицы.

Прости, Саския. Думаю, я его удержу.

* * *

Итак, он переспал с гипнотизершей.

Я в этом уверена. Поняла, как только увидела, как его ладонь легла на ее поясницу, когда они вышли из кинотеатра. Ладонь, знаете ли, лежала низко и уверенно, обозначая обладание.

Он думает, что хорош в постели. Ну, в этом виновата его жена. Колин как-то сказала ему, что Патрик — выдающийся любовник. А потом она умерла. И теперь каждое когда-либо сказанное ею слово превратилось в истину в последней инстанции. Слово Колин.

И еще Колин когда-то говорила Патрику, что стиральный порошок должен полностью раствориться в воде до того, как ты положишь туда вещи для стирки, хотя большинство людей просто высыпают его поверх белья. Но Колин утверждала, что одежда отстирается лучше, если порошок как следует растворится. В общем-то, так оно и есть. И я до сих пор так делаю, если честно. Хотя иногда это раздражает, поскольку приходится ждать, пока машина наполнится водой, и я иной раз просто ухожу и забываю о ней, а потом внезапно вспоминаю, что так и не положила внутрь белье.

Но Патрик действительно был весьма хорош в постели. Наверное, и до сих пор таков. Вероятно, и теперь говорит те же слова и двигается точно так же.

Думаю о том, как он лежит в постели с ней, вдыхает аромат сандалового дерева, проводит ладонями по ее гладкой, чистой коже.

Хотелось бы на это посмотреть. Очутиться там, сидеть на краю кровати, наблюдать за тем, как он склоняет голову к ее груди. Кстати, грудь у нее больше, чем у меня. Полагаю, ему это нравится.

Интересно, может, она даст ему сеанс гипноза бесплатно?

Ее голос звучит, как теплый мед, капающий с ложки.

Прошлым вечером они смотрели фильм с Расселом Кроу. Неплохой, кстати. Патрику бы следовало знать, что там произойдет, ведь фильм поставлен по мотивам сериала, который мы обычно смотрели по понедельникам вечером. Я все гадала, помнит ли он это, но готова была поспорить, что не помнит, и потому отправила ему сообщение с напоминанием.

После кино они поужинали в том самом тайском ресторанчике на углу, где он сказал мне, что полюбил меня.

Я все гадала, сидели ли они за тем же самым столиком.

Я все гадала, вспомнил ли он хоть на секунду. Уж конечно, я стóю хотя бы мимолетной мысли.

Мне не удалось попасть в ресторан. Там у них нужно заказывать столики заранее. Должно быть, это сделала она, Патрик бы никогда и не подумал о таком. Потому я отправилась в какое-то кафе и написала ему целое послание, просто пытаясь объяснить, заставить его увидеть, — и засунула его под «дворники» автомобиля Патрика.

Я с нетерпением жду своей следующей встречи с гипнотерапевтом.

 

Глава 3

— Нам пора идти, — зевнув, сказала Элен.

— И правда пора, — зевая, откликнулся Патрик.

Ни один из них даже не пошевелился.

Было уже почти одиннадцать часов вечера четверга, и они валялись, растянувшись на коврике для пикников на травянистом склоне прямо под мостом Харбор. До этого ходили в театр в Киррибилли и смотрели какую-то глупую постановку. Потом поужинали в крошечном, битком набитом кафе, где готовили только лапшу, а после прогулялись по дощатому тротуару к порту, наблюдая за энергичным движением на мосту, под которым сновали ярко освещенные паромы. Они решили, что сегодня не будут бродить допоздна и Патрик поедет домой: за его сыном присматривала соседская девочка-подросток, а у нее на следующий день занятия с утра, так что Патрику было неудобно слишком ее задерживать. Но все равно ни одному из них не хотелось, чтобы этот вечер кончался.

Они встречались уже три недели, и пока все казалось им новым и сияющим. Даже ленивые голоса в этот самый момент имели некий отсвет самосознания: «Видишь, вот так я разговариваю, когда очень устаю!»

— У тебя завтра напряженный день? — спросил Патрик.

— Нет, самый обычный, — ответила Элен. — Пять встреч. Для меня достаточно. Я уже знаю, что, если приходится принимать больше клиентов, я по-настоящему истощаюсь.

Элен остро ощущала чувство сопротивления, даже самозащиты, возникавшее у многих ее знакомых. Презрение Джона к ее профессии всегда было едва уловимым, как некий легкий аромат, который Элен не могла идентифицировать, а следовательно, никогда и не могла блокировать. Он был даже более страстным атеистом, чем ее мать. Его любимая книга — «Иллюзия Бога». «Предъяви мне эмпирические доказательства», — говорил он. Когда бы Элен ни заговаривала о своей работе, Джон всегда склонял голову набок и смотрел на Элен с терпеливой добродушной улыбкой, словно она была очаровательной маленькой девочкой, болтающей что-то о принцах и феях. А потом бросал какие-нибудь шутливые замечания, поддразнивая Элен, но никогда не заходя так далеко, чтобы отрицать существование волшебных принцесс, но все это лишь для развлечения присутствующих взрослых. «Элен у нас бакалавр в области гипнотерапии», — обычно говорил он людям. Это такая саркастическая форма сообщения о том, что у Элен нет никакой ученой степени, поскольку, конечно же, такой вещи, как гипнотерапия, просто не существует. Элен начинала когда-то изучать психологию, но бросила дело на полпути, чтобы заняться гипнотерапией. Ее мать до сих пор страдала из-за этого, оплакивая решение дочери.

И только тогда, когда они с Джо расстались, Элен поняла, как отчаянно она сдерживала себя все время их романа. Каждый раз говоря что-либо, она словно бы одновременно пыталась не воспринимать самое себя слишком уж всерьез: «Эй, я вполне могу выдержать немножко беззлобных шуток!» И в то же время оценивала себя и свое существование в целом: «Да, я такая, и это хорошо. Да, я верю в себя и в то, что говорю. Я не легкомысленная пустышка… ну, разве что иногда».

— Это изматывает, потому что… — Патрик почесал щеку и нахмурился, глядя на звезды. — А… как… как именно это изматывает? Почему?

Он явно был озадачен, но вопрос прозвучал вполне уважительно.

— Наверное, потому, что я никогда не могу работать по шаблону, — ответила Элен. — Я должна полностью сосредоточиться на клиенте. И не пользуюсь предварительными записями. Я каждый раз создаю вводную…

— Вводную?..

— Это техника, которой я пользуюсь, чтобы воздействовать на клиента, подготовить его к гипнозу. Например, предлагаю представить, что человек спускается по длинной лестнице или постепенно расслабляет тело. Я учитываю интересы клиента или его образование, опыт, как правило, исхожу из того, к чему человек более склонен: к образному мышлению, или к анализу, или к чему-нибудь еще.

— А у тебя есть какие-то особо трудные клиенты? — Патрик перевернулся на бок и подпер голову рукой. — Такие, которых трудно загипнотизировать?

— Да почти каждого можно загипнотизировать до той или иной степени, — ответила Элен. — Но у некоторых людей больше таланта к этому, я так полагаю, потому что у них сильное воображение и они способны по-настоящему сосредоточиться и визуализировать.

— Хм… Интересно, а у меня есть к этому талант? — пробормотал Патрик.

— Давай проведем тест на внушаемость, — предложила Элен.

Она встала на колени, слегка развеселившись; с Джоном она никогда бы не стала делать ничего подобного.

Патрик посмотрел на нее снизу вверх:

— Это вроде теста на доверчивость?

— Нет-нет, это просто небольшое упражнение, чтобы выявить силу твоего воображения. Расслабься! Тут нет ничего необычного. Ты, возможно, уже делал такое на каких-нибудь конференциях по продажам или где-нибудь еще.

— Ладно. — Патрик тоже встал на колени, лицом к Элен, и храбро расправил плечи. Запах его лосьона после бритья был все еще достаточно нов, чтобы вызывать у нее волнение. — Мне закрыть глаза?

— Нет. Просто сложи руки вот так. — Элен сложила ладони, как для молитвы, а потом подняла указательные пальцы, чтобы они выпрямились в линию, но не соприкасались. В этом было нечто весьма, весьма сексуальное. — А теперь представь, что некая мощная магнетическая сила тянет кончики твоих пальцев друг к другу. Ты борешься с ней, но воспротивиться не можешь. Наблюдай за пальцами. Сила нарастает. Еще нарастает. Она слишком велика… вот.

Пальцы Патрика сблизились и соприкоснулись.

— Видишь? Твое подсознание поверило, что эта сила реальна.

Патрик уставился на собственные пальцы, все еще прижатые друг к другу.

— Ну да. Я хочу сказать, я не знаю. Наверное, она ощущалась как реальная, но это просто потому, что я слушал тебя и делал то, что ты говорила.

Элен улыбнулась:

— Именно так. Любой гипноз — это самогипноз. Никакой магии.

— Проделай еще что-нибудь.

— Хорошо. Только на этот раз закрой глаза и вытяни руки перед собой.

Патрик так и сделал, и Элен на мгновение умолкла, рассматривая его лицо, освещенное луной.

— Эй!.. — окликнул он ее.

— Извини. Все в порядке. Представь, что я привязываю к твоему правому запястью огромный воздушный шар, наполненный гелием. Он тянет твою руку вверх. Почувствуй эту тягу. А теперь в твою левую руку я вкладываю ведро. Оно очень тяжелое, потому что наполнено тяжелым влажным песком с пляжа.

Правая рука Патрика взлетела вверх, а левая упала вниз. То ли он это сделал, чтобы доставить Элен удовольствие, то ли он на самом деле был идеальным объектом для гипноза.

— Открой глаза, — предложила Элен.

Патрик распахнул глаза и посмотрел на собственные руки.

— Хм… — только и произнес он.

И тут же протянул руки вперед и обхватил Элен за талию. Он опустил голову, словно собираясь поцеловать Элен, но вдруг замер и тут же резко развернулся, чтобы посмотреть назад.

— В чем дело? — спросила ошеломленная Элен.

— Извини, — ответил Патрик. — Показалось, я что-то слышал. И подумал, что это она.

Вопроса, кто такая «она», уже не возникало. Элен огляделась, всматриваясь в тени под мостом, взглядом выискивая затаившуюся женщину. И отметила для себя, что ее охватило легкое возбуждение: приятная волна адреналина прокатилась по телу при мысли о том, что преследовательница Патрика втайне наблюдает за ними.

— Ты ведь сегодня ее не видел? — спросила Элен.

В другой вечер, когда они ходили в кино, а потом ужинали, Патрик ни словом не упомянул о том, что заметил где-то Саскию, пока они не вернулись к машине и не нашли ее письмо, засунутое под «дворники».

Патрик осмотрелся вокруг, его глаза сузились. Потом снова сел.

— Нет, не видел. Думаю, решила дать нам выходной. — Он обнял Элен. — Прости, мне очень жаль. От всего этого я иногда становлюсь нервным.

— Могу вообразить, — с сочувствием произнесла она.

Похоже, за опорой моста что-то шевельнулось. Нет. Просто игра света, черт побери!

— Значит, вся твоя работа построена на силе ума.

— Именно так. На силе подсознания.

— Я в это верю, не пойми меня неправильно… — начал Патрик.

Ну вот, приехали. Желудок Элен сжался в тугой комок.

— Но есть ведь какой-то предел, какие-то границы этого, разве не так?

— Что ты имеешь в виду?

Патрик не Джон, одернула она себя. Он просто разбирается, формирует собственное мнение. Успокойся.

— Я только хочу сказать, это ведь не может излечить все подряд. Когда Колин — она была моей женой… когда она заболела, люди постоянно ей твердили, что нужно думать только о хорошем, не допускать дурных мыслей. Как будто она могла просто мыслями прогнать рак. А когда она уже умерла, как-то раз по телевизору я видел женщину, которая говорила: «Я отказалась верить, что рак может меня победить. Видите ли, у меня двое маленьких детей. Я должна была жить». Меня это взбесило. Словно Колин сама виновата в том, что умерла. Словно ей нужно было просто постараться как следует.

Так, вот тут надо поосторожнее. Элен открыла было рот, но снова его закрыла.

Патрик положил ладонь на ее колено.

— Кстати, я не хочу, чтобы ты чувствовала себя на слишком зыбкой почве, если вдруг разговор зайдет о моей жене. Все в порядке. Я уже справился. Обещаю, я не собираюсь сваливать на тебя всякое такое.

«Хмм…» — мысленно протянула Элен.

— Моя мать — терапевт, — сказала она. — Так что…

Так что — что? Так что благодаря ей у меня есть кое-какие медицинские представления? Но моя мать, вообще-то, совсем не верит в то, что я делаю…

— Я занималась неизлечимо больными клиентами, чтобы облегчить их боли или снять стресс, но я бы никогда, никогда не стала им обещать, что вылечу их.

— Я совсем не это имел в виду, — сказал Патрик, его ладонь сжала колено Элен.

— Знаю. — Элен накрыла его руку своей, гадая, не видит ли он прямо сейчас перед собой лицо покойной жены.

Она не стала говорить Патрику, что сама всегда верила: мозг способен проявить чудесные скрытые силы.

«Предъяви эмпирические доказательства», — прозвучал в ее голове голос Джона.

Какое-то время Элен и Патрик молчали. С другой стороны залива до них долетел гудок парома. Позади них послышались чьи-то шаги. Они оба обернулись и увидели какую-то женщину в темном деловом костюме и белых туфлях, шедшую по дорожке в их сторону.

— Это не… — заговорила Элен.

— Нет, — ответил Патрик, и его лицо разгладилось, когда на женщину упал свет уличного фонаря.

Они снова умолкли. Элен думала о том, насколько плотно она заперла огромную часть самой себя за долгие годы жизни с Джоном. Но если вот эти новые отношения продолжатся, ей необходимо распахнуть закрытые двери. Впустить внутрь свет! Воздух! И… Стоп, хватит этих домашних метафор!

— Мне действительно нравится то, чем я занимаюсь, — сказала она Патрику. Однако интонация самообороны продолжала звучать в ее голосе. Элен сделала сознательное усилие, чтобы прогнать ее, чтобы просто констатировать факт. — И я делаю свое дело хорошо.

Патрик искоса бросил на нее веселый взгляд:

— Так ты королева гипнотерапии?

— Да, я такая.

— Надо же, какое совпадение! А я король геодезистов.

— Правда?

— Ну, вообще-то, нет, — вздохнул Патрик. — Я скорее вчерашний день профессии.

— Почему?

— Я не слишком люблю все эти новые технологии. Я до сих пор предпочитаю делать чертежи и наброски от руки. А от этого работа продвигается медленно. Не так эффективно. Не выдерживаю конкуренции, как любит напоминать мне младший брат.

— Он тоже геодезист?

— Нет, он графический дизайнер, но он весьма продвинут. А ты?

— Вообще-то, нет, но мне нравится «Гугл». Я почти каждый день в него заглядываю. «Гугл» — мой оракул.

— И что ты там сегодня нагуглила?

Сегодня она нагуглила «свидание со вдовцом: избегайте ям и ловушек» и еще «приемные дети — сплошное несчастье?», за чем последовало «лечение лопнувших сосудов вокруг носа».

— Ох, да ничего. — Элен неопределенно взмахнула рукой. — Нечто вполне тривиальное. — Она вернулась к прежней теме: — А почему ты решил стать геодезистом?

— Карты, — сразу ответил Патрик. — Я всегда обожал саму идею карт, мне нравится точное знание того, где я нахожусь по отношению ко всему остальному. Мой дядя-геодезист еще в детстве мне говорил: «Патрик, у тебя отличная способность к ориентации, ты можешь стать хорошим геодезистом». Я его спрашивал, что делают геодезисты, и он отвечал примерно так: геодезисты определяют местоположение вещей на земной поверхности по отношению ко всем другим вещам над этой поверхностью или под ней. И это застряло у меня в голове и по какой-то причине сработало. Ну, решил я, этим и буду заниматься.

— А у меня, должно быть, никакой способности к ориентации вовсе нет, — заметила Элен. — Я вообще не представляю, где нахожусь по отношению к чему-либо. Сейчас, например, я бы не могла показать направление к дому.

Патрик ткнул куда-то за ее плечо:

— На север. В ту сторону.

— Тебе виднее.

— У тебя есть какой-нибудь листок бумаги? — спросил Патрик. — Я тебе нарисую карту.

У Элен всегда имелась в сумке замечательная тетрадь в твердом переплете и авторучка, чтобы сразу записать какую-нибудь интересную мысль, пришедшую в голову, идею для работы и так далее. Она осторожно вырвала из тетради листок. Ей не хотелось, чтобы он прочитал что-нибудь из ее случайных заметок; они по большей части были весьма несдержанными.

Патрик достал из кармана тонкую золотую ручку, перьевую:

— «Паркер» моего дедушки. Я бы за ней даже в горящий дом ринулся.

Он положил листок бумаги на ноутбук Элен, пристроил компьютер на колене и изобразил в углу старомодный компас. А потом принялся быстро рисовать очертания залива, со всеми его бухточками и мысочками. Затем добавил паромы и яхты, мост Харбор и здание оперы. Перед глазами Элен как будто возникала старинная драгоценная карта.

— Вот здесь мы ужинали. — Патрик нарисовал маленький ресторан. — А здесь мы смотрели ту ужасную пьесу. А теперь мы как бы спускаемся к северному пляжу… — Патрик добавил к рисунку двухэтажный домик. — И вот он, твой дом. — Патрик написал: «Гипнотический дом Элен». — А теперь мы возвращаемся к зеленому северному берегу — и вот тут мой дом. — Он написал: «Неопрятная мужская лачуга Патрика и Джека».

Почерк у Патрика оказался прекрасный; он напоминал о другом, более элегантном веке.

Элен еще не бывала в его доме. И гадала, в самом ли деле это лачуга.

— А вот здесь мы встретились в первый раз. — Патрик продолжал рисовать. — Так, думаю, теперь тебе ясно положение всех вещей. Ох, кроме вот этого… — Он изобразил маленький крестик возле порта и написал: «МЫ ЗДЕСЬ».

— Это самая красивая карта из всех, что я когда-либо видела, — искренне сказала Элен.

Она прежде вообще никогда не интересовалась картами, но уже знала, что вот эту сохранит навсегда.

Легкая тень мелькнула на лице Патрика. Это произошло так быстро, что Элен не смогла бы сказать, была ли это печаль или гнев, а может быть, смущение, а может быть, ей вообще это почудилось.

А потом он улыбнулся Элен:

— На этот раз бесплатно, дорогая.

И сердце Элен растаяло и растеклось.

* * *

Я храню эту коробку.

Иногда я думаю, что если бы просто выбросила ее, то смогла бы остановиться. Однажды я зашла так далеко, что вынесла ее к мусорному контейнеру. Открыла крышку контейнера и ощутила вонь гниющей пищи, услышала гудение мух, и тогда я подумала: «Но это же не мусор, это было моей жизнью».

Этим вечером я их потеряла. Они направлялись куда-то то ли в Милсонс-Пойнт, то ли в Киррибилли. Но я проголодалась, а потому не стала кружить по району в поисках его автомобиля, просто отправилась домой и съела тост с сардинами, сидя перед телевизором: шел «Детектив Раш», коробка же стояла на полу рядом со мной.

Как только начинался перерыв на рекламу, я совала руку в коробку и доставала из нее что-нибудь наугад. А потом внимательно рассматривала вещицу, словно это некая улика или разгадка, словно я была одним из детективов и пыталась распутать тайны прошлого.

Поздравление с днем рождения, открытка до сих пор плотная и яркая. Ничуть не поблекла. Она могла бы быть прислана мне вчера.

Дорогая Саския!

Твои мальчики поздравляют тебя с днем рождения.

Мы тебя любим.

Патрик и Джек. хх

Фотография: я и Джек с макетом одного из наших городов. Мы тратили многие часы на сборку этих макетов. Я раскладывала картонную основу на столе в столовой, и мы строили дороги, и окрестности, и светофоры. Магазины и жилые дома. Мы по многу дней тратили на каждый из городов: Джексвилль, Джекленд, Джектаун. Мне точно так же нравилось создавать эти города, как и Джеку. Как будто мы были градостроителями без политиков или архитекторов с их бесконечными документами.

Посадочный талон на самолет в Квинстаун, Новая Зеландия. Мы с Патриком летали туда на неделю, чтобы покататься на сноубордах. А за Джеком присматривала его мать. Я помню, как Патрик остановился, чтобы поцеловать меня, когда мы возвращались выпить горячего шоколада. Теплые губы; холодные снежинки падают вокруг нас, легкие и беспечные.

Карта, которую Патрик начертил для меня, когда объяснял, как добраться до офиса застройщика неподалеку от аэропорта.

Я помню, как сказала ему: «Это самая красивая карта из всех, что я когда-либо видела».

 

Глава 4

— Так, значит, она за вами постоянно таскается? Везде? Да как такое возможно?

— Ну, не совсем везде. Но в последний раз, когда мы были в кино…

— Может, она там случайно оказалась?

— Возможно, но она пыталась пройти в тот же самый ресторан, а потом оставила письмо для него под «дворниками» его автомобиля, только он не стал его читать. Она явно ждала за углом у дома Патрика и поехала за его машиной. Он говорит, что если едет куда-то в новое место, то Саския его частенько теряет, но если маршрут обычный — вроде кинотеатра в Креморне, то она находит его без труда.

— Черт побери!

— И я о том же.

— Должно быть, для тебя это ужасно. Это портит прекрасное время самого начала отношений. Вам бы нежно смотреть друг другу в глаза, а не оглядываться по сторонам в поисках этой сумасшедшей бывшей.

— Да я не против. Правда-правда. Мне это кажется даже интересным.

— Ты чокнутая.

Элен рассмеялась от категоричности тона Джулии и лениво потянулась. Было субботнее утро, и они только что поплавали в местном бассейне. А теперь лежали на белых полотенцах в волнах жара сауны. Ноги и плечи Элен болели после плавания. Джулия всегда заставляла ее плыть энергичнее и быстрее, чем она стала бы делать это в одиночку. Элен ощущала капли пота, скользившие по всему телу: по спине, по ногам. Она легко провела ладонями по бедрам и почувствовала скользкую, влажную кожу. Когда начинаются новые отношения, никаких проблем с недостатком внимания. Все идет само собой. Сплошной секс. Сплошные биохимические реакции во всем теле.

И сплошная положительная реакция. Вот что самое прекрасное во влюбленности. Патрик выказывал высочайшее одобрение ко всему новому, что он узнавал о теле Элен, о ее прошлом, о ее личности. Это заставляло Элен чувствовать себя не просто более сексуальной, но и более забавной, сообразительной, милой, доброй, во всем более совершенной. Она непобедима! Ее жизнь, похоже, стала течь исключительно гармонично, словно она достигла просветления. Ее клиенты были милы и благодарны, ее друзья восхитительны, ее мать ничуть не разочаровывала. «Так когда же я с ним познакомлюсь?» — спросила она по телефону, и ее голос звучал тепло и радостно, звучал так, как и должен предположительно звучать голос нормальной матери. Что бы ни захотелось Элен купить в продуктовом магазине, оно тут же оказывалось на полке прямо перед ней, огни светофоров менялись на зеленый, когда она подъезжала к перекресткам, ключи от машины, солнечные очки и сумочка послушно и добровольно укладывались на столик в прихожей. Этим утром у нее был всего час на то, чтобы заехать в банк и химчистку, и Элен не только все успела, но у нее еще и осталось время, и все, с кем ей пришлось иметь дело, были просто очаровательны. Она даже весьма эмоционально поговорила о погоде с кассиром в банке. Та оказалась родом из Великобритании и считала, что зимы в Австралии просто божественны, и Элен охватило чувство бесконечной гордости, как будто она сама, своей непобедимостью, обеспечивает австралийский климат.

Вот если бы она могла запечатать эти чувства в какую-нибудь бутылку и заставить их сохраниться навсегда! Вечно они продлиться не могли, и рациональная часть ума Элен знала это, но ее сердце, ее глупое сердце весело щебетало: «Ах, если бы это могло быть! Почему бы и нет? Ведь ты сейчас именно такова! Твоя жизнь такая с этого момента и навсегда!»

— Я бы никогда не стала вот так унижаться, — сказала Джулия.

Что? Ох! Та женщина.

— Ну, полагаю, она просто не в силах остановиться. — В этот момент Элен переполняло мягкое сострадание ко всему человечеству.

Джулия фыркнула. Подруга лежала на скамье напротив Элен, намотав полотенце на голову на манер тюрбана. У нее было длинное, худощавое, атлетическое тело и очень светлые вьющиеся волосы. Она приближалась к эталону красоты. Когда Элен шла рядом с Джулией по улице, то видела откровенно восхищенные взгляды мужчин, которыми те провожали Джулию. К несчастью, красота ее подруги, похоже, привлекала лишь определенный тип мужчин: тех, кто высоко ценил качество и был готов хорошо платить за него. Проблема в том, что подобные экземпляры постоянно обновляли свои компьютеры, свои автомобили и женщин. Такова была их натура. Они были образцовыми потребителями, идеальными для экономики. После почти пяти лет брака муж Джулии Уильям решил, что теперь самое время обзавестись последней моделью женщины: двадцатитрехлетней брюнеткой.

Элен всегда нравилось думать, что мужчины того типа, которые тянулись к ней самой, автоматически превосходят тех, что липнут к Джулии, поскольку они не позволяли рекламе определять за них, что прекрасно, а что нет. Ей казалось, они не поверхностные, все сплошь индивидуальности. К сожалению, не имелось серьезных подтверждений этой теории, так как ее история отношений была не менее печальной, чем история подруги.

Вообще-то, когда она начинала копать глубже, то видела: вся эта теория — просто способ улучшить собственное самочувствие, потому что большинство мужчин не ощущали потребности бросить на нее второй взгляд.

Уильям на самом деле был настоящей задницей. Хотя, если честно, она почти влюбилась в него в первые дни знакомства.

— Где ее женское самоуважение, самолюбие? — сердито бросила Джулия. — Просто иди дальше, и все! Она заставляет всех нас выглядеть неловко!

В голосе Джулии прозвучала настоящая злость, словно ее лично оскорбили.

— Ты хочешь сказать, она заставляет женщин выглядеть дурно? — уточнила Элен. — Обычно ведь преследованием занимаются мужчины. И тут все в порядке. А она просто демонстрирует, что и женщины могут кого-то преследовать так же успешно, как мужчины.

Джулия издала губами звук «пфф!». Она села, протянула длинную руку, схватила ковш, стоявший рядом с бадейкой воды, и плеснула на горячие камни. Раздалось громкое шипение, сауна еще сильнее наполнилась паром.

— Джулия, — задохнулась Элен, — и так уже дышать нечем!

— Ничего, это на пользу, — ответила подруга, потом снова улеглась на скамью и спросила: — А как зовут эту особу?

— Саския, — сообщила Элен, с трудом вдыхая горячий тяжелый воздух.

Она почему-то смутилась, произнося вслух имя, точно это было имя какой-нибудь знаменитости.

— А ты ее саму уже видела? Или, может быть, ее фотографию?

— Нет. Патрик и не говорит мне, что заметил ее, пока та не исчезнет. Я ужасно хочу узнать, как она выглядит.

— Может быть, она существует только в его воображении и это он сумасшедший?

— Нет, не думаю.

Патрик не сумасшедший. Он чудесный.

— Значит, скорее всего, именно он прервал их отношения.

— Патрик лишь сказал, что все шло так, как должно было идти.

— В общем, он разбил ей сердце, — сурово заключила Джулия.

— Ну, я не…

— И не о чем тут говорить. Такое случается со всеми нами. Патрику бы следовало получить запретительный ордер, подать на нее в суд. Он это сделал?

Джулия была убеждена, что решение можно найти в любом случае.

— Он вроде обращался в полицию, — начала было Элен, но тут же умолкла и не стала вдаваться в подробности.

Она не была уверена в том, что Патрик действительно рассказал ей все до конца, по-настоящему объяснил, почему он не стал доводить дело до суда.

— В любом случае эта глупая женщина просто должна взять себя в руки, — заключила Джулия таким тоном, будто выполнение этой инструкции зависело от Элен.

— Да.

Некоторое время они лежали молча. Элен прикидывала, что бы ей приготовить вечером на ужин Патрику. Он уже однажды готовил для нее — в тот вечер, когда Джек оставался ночевать у какого-то своего друга. Чудесный простой ужин, ничего слишком сложного, и все оказалось отлично, потому что Элен была сыта по горло мужчинами, которые воображали себя знатоками кухни. Поначалу это выглядело как ценное качество, но потом они просто начинали истекать тщеславием и постоянно болтались на кухне, критикуя способы нарезки чеснока и прочее.

Может быть, ей следует соорудить что-нибудь из свинины, учитывая, что он заказывал свиную грудинку. Например, симпатичные медальоны из нежного мяса.

— Ты помнишь Эдди Мастерса? — спросила Джулия.

— Помощник мясника, — ответила Элен, припоминая тощего длинноволосого парня в сине-белом полосатом фартуке.

Джулия крутила с ним роман, когда они были подростками. Да, свинина. По пути домой она заглянет в ту дорогую мясную лавку в торговых рядах.

— После меня он закрутил с Шерил из аптеки, — сказала Джулия.

— Та девчонка, у которой был вечно испуганный вид. Вообще-то, тогда я думала, что она боится, потому что ей дважды прокалывали уши.

— Ну да. В общем, когда Эдди меня бросил, я постоянно названивала той девице. И если она сама отвечала на звонок, я просто молчала, пока она не вешала трубку. Шерил орала как резаная, кричала мне всякие гадости, а я лишь дышала. Не тяжело, нет. Дышала, чтобы она знала, что я там, что это я.

— Джулия Маргарет Робертсон! — Элен быстро села, делая вид, что потрясена, но отчасти она действительно была в шоке.

Она уставилась на свою подругу, которая продолжала спокойно лежать, скрестив руки на животе. Джулия была главной задавакой в той частной школе для девочек, где они учились. И вдруг — какой-то мясник.

Джулия даже глаз не открыла. Лишь ехидно улыбнулась.

— Просто я думала о твоей преследовательнице, и вдруг всплыло, — пояснила она. — Я о том случае сто лет не вспоминала.

— Но это так не похоже на тебя!

— Знаю, но я была вне себя, когда он меня бросил. И постоянно думала о ней, не могла себя остановить, думала, почему он предпочел ее мне. Чувствовала себя так, словно вовсе перестала существовать. А когда я звонила ей, то чувствовала себя живой. Что-то вроде наркотической зависимости. После я сама себя за это ненавидела и решала, что никогда больше такого не сделаю, но потом вдруг обнаруживала, что опять набираю ее номер!

— И как ты остановилась?

— Не знаю. Наверное, просто остыла, покончила с ним. — Джулия немного помолчала и добавила: — Знаешь что? Эдди-мясник потрясающе целовался!

— А разве у него не было козлиной бородки? — спросила Элен. — Такой жиденькой, похожей на клочок пуха?

— Да, а ты помнишь, как он засовывал пачку сигарет в рукав водолазки?

— Выглядело так, словно у него на руке опухоль выросла.

— А мне это казалось дико сексуальным.

Какое-то время подруги не произносили ни слова, а потом вдруг разразились отчаянным хохотом. Так могут смеяться только бывшие одноклассницы.

— Тебе бы поискать этого Эдди в «Фейсбуке», — посоветовала Элен, когда они наконец насмеялись вдоволь. — У него, пожалуй, теперь имеется собственный магазин.

— Ох, боже, я уж не настолько безнадежна, — парировала Джулия. — Как бы то ни было, я более чем счастлива в одиночестве.

«Все ты врешь, дорогая моя подруга», — подумала Элен, тайком изучая язык тела Джулии: сплетенные пальцы рук, сжатые губы. Прошло уже два года с тех пор, как бывший муж Джулии сменил ее на более современную брюнетку.

Джулия вдруг подняла голову:

— Ты ведь не сочинила всю эту историю о преследовательнице, нет? Очень уж напоминает небылицы для твоих клиентов, и скрытое послание заключается в том, что я сама похожа на безумную преследовательницу, что мне нужно двигаться вперед и начать ходить на свидания.

— О чем ты говоришь?.. — Но Элен прекрасно понимала, на что намекала Джулия.

— Помню, как однажды ты рассказывала о том знаменитом гипнотизере, твоем идеале или что-то вроде того, ну, о парне, который носил пурпурный плащ.

— Милтон Эриксон, — вздохнула Элен. — Черт побери, у тебя отличная память!

Люди постоянно недооценивали Джулию. Это происходило из-за того, что она была слишком красива, а еще из-за ее чувства юмора, подходящего четырнадцатилетнему парнишке.

— Ты говорила, он обычно лечил своих пациентов, рассказывая им разные истории, — продолжила Джулия.

— Он использовал терапевтические метафоры, — пробормотала Элен.

— Знаешь, я заметила, что с тех пор, как Уильям от меня сбежал, ты как бы случайно излагаешь мне разные мотивационные сказочки о людях, которые сумели преодолеть препятствия и нашли свое счастье после сердечной катастрофы.

— Ничего подобного, — возразила Элен, хотя на самом деле именно так она и делала.

— Ммм… — промычала Джулия. Вскинув голову, она улыбнулась Элен, и та смущенно ухмыльнулась в ответ. — Так эта охотница на Патрика не терапевтическая метафора?

— Увы, нет.

Подруги снова ненадолго замолчали.

— Значит, у твоего Патрика есть безумная бывшая подруга и покойная жена, — проговорила наконец Джулия. — Звучит волнующе, хотя и никакой путаницы.

— Да, запутанным это не кажется, — кивнула Элен.

— Пока, — уточнила Джулия.

— Ну спасибо за твою горячую поддержку.

— Я просто так сказала. — Джулия села, сняла полотенце с головы и промокнула пот с розовых сияющих щек. — Могу поспорить, тебе ужасно нравится, что он вдовец. Это делает его фигурой романтической, даже немного трагичной. Вроде Майлза.

— Майлз?

— Майлз. Тот одноногий парень, в которого ты влюбилась в колледже.

— Джайлз! — поправила Элен. — И мы все влюбились в этого одноногого. Он был великолепен!

Если ты дружишь с людьми, знавшими тебя в юности, возникают кое-какие проблемы. Такие люди никогда не воспринимают тебя достаточно серьезно, потому что по-прежнему видят в тебе глупого подростка.

Но Элен и в самом деле ничуть не огорчалась из-за того, что Патрик был вдовцом. Данное обстоятельство делало все чуть более сложным и запутанным, и ей это нравилось. У Элен возникало ощущение, что она является частью роскошного орнамента жизни и смерти. И еще это позволяло ей продемонстрировать свое профессиональное искусство. Элен воображала, как люди говорят ей: «Тебя тревожат его чувства к покойной жене?», а она безмятежно отвечает: «Вообще-то, нет». Элен бы сразу уловила, если бы у Патрика все еще оставалась любовь к покойной. Она бы инстинктивно поняла, когда необходимо немного отступить, когда нужно дать ему возможность погоревать о супруге.

— Я никогда не влюблялась в того одноногого, — возразила Джулия.

— Нет, конечно, ты была слишком занята тем, что дышала в телефонную трубку, пугая новую подругу твоего бывшего парня.

— Ага! Туше! — Джулия ловко взмахнула воображаемой шпагой. Она была чемпионкой школы по фехтованию. Снова обмотав полотенце вокруг головы, она развалилась на скамье. — Ну, как бы то ни было, мое глупое преследование можно объяснить. Мне было семнадцать лет. У подростков мозги еще не сформировались до конца. Это медицинский факт. А сколько лет твоей охотнице?

— Она преследует Патрика, а не меня. Думаю, ей слегка за сорок.

Вытягивать из Патрика сведения о Саскии было все равно что зуб тащить. Элен отметила, что он даже избегает называть ее по имени, когда только это возможно. Патрик называл ее «та женщина» или «та особа».

— Ну вот видишь? Она зрелая женщина. То есть, по сути, дама средних лет. Никаких извинений для нее! Она чокнутая. По ней плачет психушка.

Элен вздохнула и потянулась как следует всем телом, прежде чем расслабиться и позволить своему телу распластаться по скамье.

— Джулия, все мы немножко чокнутые.

 

Глава 5

Неожиданная новость, что этим вечером она встречается с сыном Патрика — впервые! — породила в Элен совершенно неадекватное чувство паники.

— Да-да! Конечно-конечно! — ответила она Патрику, кивая, как безумная марионетка, когда он позвонил ей, чтобы спросить, можно ли ему сегодня привести с собой на ужин Джека, потому что приятель сына, к которому мальчик собирался отправиться после уроков, внезапно свалился с какой-то инфекцией.

— Он может есть то же, что и мы, — сказал Патрик. — Или мы просто закажем ему пиццу или что-нибудь в этом роде. Ты не волнуйся. Ох, и он прихватит с собой свои DVD.

Ну и что ей делать? Отрезать для мальчика по кусочку от каждого из свиных медальонов? Или побыстрее сбегать в магазин и купить для него баранью отбивную? Но времени уже не хватало. У Элен назначены встречи с двумя клиентами, и первая из них должна начаться через пять минут.

А из напитков у нее только шампанское и вино. Теперь же нужна диетическая кола, или лимонад какой, или на крайний случай сок. На десерт Элен приготовила клубнику в ликере и сливки «Кинг-айленд», и все это абсолютно не годилось для ребенка.

Он, пожалуй, понадеется на мороженое. Или пирожное. Кекс? Слишком уж по-детски? Она не должна обижать его, обращаясь с ним как с малышом. Боже милостивый! Ей нужно несколько часов, чтобы как следует подготовиться к такому! Необходимо позвонить подруге Маделайн, та всегда была большим специалистом по детям. А еще нужно отправить сообщение Джулии: та бы сразу ей ответила, что Элен — просто идиотка. Или надо послать письмо по электронной почте Кармел в Нью-Йорк, та бы быстро нашла для Элен на «Амазоне» какую-нибудь книгу вроде «Секреты хорошей мачехи» или в «Гугле» — «Восьмилетние мальчики, и как разговаривать с ними, не выдавая отчаянного желания стать их матерью».

Когда они с Патриком обсуждали, как Элен лучше познакомиться с Джеком, то сошлись на том, что это должно произойти днем, а не вечером; возможно, во время похода в океанариум. То есть предполагалась какая-то активная деятельность, чтобы погасить напряжение. Элен собиралась держаться весело, говорить об интересных вещах, но как бы экспромтом, хотя на самом деле тщательно подготовившись; рассуждать о рыбах, что вполне могло бы произвести впечатление на восьмилетку.

И тут Элен вспомнила кое-что еще, от чего ее пробрало холодом: ее DVD-плеер не работал! Бедный сиротинушка начнет жутко скучать!

Игры! Они должны во что-нибудь поиграть. А играют ли дети до сих пор в настольные игры? Или им лучше просто посидеть и поговорить всем вместе? Но о чем?

На мгновение Элен почувствовала, что готова разрыдаться.

Так, нужно заново взглянуть на проблему, в более позитивном свете.

Элен, он просто ребенок, а не английская королева и не президент Соединенных Штатов!

Ну, такой подход едва ли мог помочь, потому что на самом деле она чувствовала бы себя куда более спокойно и уверенно, столкнувшись хоть с королевой, хоть с президентом. Королева напоминала бабушку, по которой Элен скучала непрестанно, а президент Обама выглядел веселым болтливым парнем. Сама Элен была единственным ребенком в семье и выросла в окружении взрослых, а работа вынуждала ее постоянно вступать в контакт со все новыми и новыми людьми. Она вовсе не была застенчивой и, хотя имела склонность к самоистязанию — работа над этим недостатком входила в ее планы самосовершенствования, — при этом никогда не воспринимала себя как низшую по отношению к представителю любого социального слоя.

Кроме детей. Да, она ощущала себя низшей по отношению к детям.

Они были неким самостоятельным видом живых существ, у них имелся собственный язык и своя культура. И в наши дни дети выглядят такими уверенными в себе. Когда сегодня после сауны Элен пошла по магазинам, то увидела девчушку, которой на вид было никак не больше восьми лет. Та скользила по улице, болтая по розовому мобильнику. На девочке была куртка с капюшоном, отделанным мехом, лицо раскрашено тигриными полосами, и она именно скользила, а не шла, потому что в ее обуви, как оказалось, имелись крошечные колесики, волшебным образом упрятанные в подошвы. Мало того, по бокам ее кроссовки сверкали розовыми огоньками. В изумлении Элен уставилась на девочку. Перед ней была экзотическая принцесса-тигрица на невидимых коньках!

Кое-кто из ее подруг имел маленьких детей, но младенцы — это совсем несложно. Вы можете их убаюкать, заставить смеяться, просто пощекотав им ладошки или подув на нежную мягкую шейку. Ох, Элен обожала младенцев, но вот детки постарше…

Ведь несмотря на то, что ей было уже хорошо за тридцать, многие из ее подруг того же возраста оставались бездетными.

— Вы, девушки, думаете, что будете вечно молодыми, — говорила Элен ее мать. — Вы хоть осознаете, что рождены со всеми теми яйцеклетками, которые тратите понапрасну? Хотя, конечно, это не означает, что я спешу превратиться в морщинистую седовласую бабулю. — Далее следовал отрывистый смех.

Итак, у нее не было особого опыта общения с детьми. Но должно быть что-то еще, что-то, вызвавшее столь панический страх. Элен как следует порылась в своем сознании, с жестокой беспощадностью отыскивая нелицеприятную правду.

Она хотела стать мачехой для этого ребенка. Хотела нарядить его в чудесный костюмчик на свою свадьбу. Хотела, чтобы он стал старшим братом ее собственному малышу, потому что ей было уже тридцать пять и она родилась со всеми теми яйцеклетками, которые желала использовать. Хотела, чтобы папа этого мальчика стал для нее тем самым, единственным, потому что ей уже не вынести поиска в Интернете очередного облысевшего коренастого мужчины средних лет, самодовольно глядящего на нее с компьютерного экрана и желающего познакомиться со «стройной леди, которая умеет следить за собой, для нежных и долгих прогулок вдоль берега моря». Да, она хотела, чтобы этот ребенок полюбил ее, и одобрил ее, и спас ее от обжиманий с коренастыми самодовольными мужиками.

И конечно, все это было уж как-то слишком быстро и очень смущало. А если ребенок почувствует ее безумное отчаяние — а Элен подозревала, что дети в этом похожи на собак, что они инстинктивно ощущают страх, — тогда он ведь может…

Нетерпеливо зазвонил дверной звонок.

Элен посмотрела на наручные часы. Пришел ее клиент, встреча с которым была назначена на два часа. Она сбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, но внизу остановилась и пробормотала свое заклинание перед встречей: «Вдохни глубоко, я уже полностью готова к встрече с клиентом; выдохни не спеша, я дам ему все, что должна дать».

Она открыла дверь, улыбаясь спокойно, профессионально. Невротичку Элен надежно заперли в самой глубине сознания.

Клиентом была Рози: она пообещала своему жениху, что обязательно бросит курить ко дню их свадьбы.

Рози — невысокая фигуристая женщина с большими доверчивыми круглыми глазами и узенькой щелочкой между передними зубами; это придавало ей невинный детский вид. Элен и вообразить бы не могла, что та курит. Это выглядело бы примерно так же, как если бы сигарету сунула в рот малышка, едва начавшая ходить.

Во время первого сеанса Рози упомянула, что выходит замуж за Яна Романа, и выжидающе посмотрела на Элен.

«Видимо, я должна знать это имя», — подумала тогда Элен.

— О нем часто упоминают, — сказала Рози. — Он довольно… э-э… известен.

Ну да, сообразила Элен, Ян Роман! Это действительно было одно из тех имен, что застревают в вашем подсознании сами собой. Он владел то ли какими-то газетами, то ли телевизионными каналами, то ли еще чем-то. Его имя появлялось на финансовых страницах газет. Хотя нельзя сказать, что у Элен была привычка читать эти страницы.

— Так что после свадьбы я стану Рози Роман. — Рози негромко, отчетливо рассмеялась.

— Но вам же не обязательно менять фамилию, — напомнила ей Элен.

— Ох нет, я же не из тех женщин, кто делает карьеру или что-то в этом роде! — Рози взмахнула рукой, словно отметая предложение, будто ей попытались подсунуть нечто слишком дорогое. — Я самая обычная женщина.

Сегодня Рози, казалось, пребывала в дурном настроении; она то и дело вертела головой, словно у нее болела шея, и даже принялась дергать подол своего джемпера, словно он основательно сел после стирки и она пыталась вернуть ему прежнюю форму.

— Как дела с подготовкой вашего бракосочетания? — спросила Элен, ведя клиентку вверх по лестнице.

— И не спрашивайте, — ответила Рози.

— Ох, боже…

— Для того чтобы бросить курить, хуже времени и не придумаешь, у меня же сейчас сплошная нервотрепка!

— Частенько такой момент как раз и хорош для того, чтобы отказаться от какой-то привычки, вы ведь выбиты из обычной повседневной рутины.

— Наверное, так… — Убедить Рози явно не удалось.

Элен наблюдала за тем, как постепенно расслабляются плечи Рози, когда они вошли в стеклянный кабинет. Сочетание света и вида океана было настолько мощным, что иной раз Элен думала, что ей, возможно, ничего больше и не нужно делать с клиентами, а всего лишь позволять им посидеть здесь.

— Ну так как продвигаются дела? — спросила Элен, когда они наконец уселись.

— Я по-прежнему дымлю как паровоз, — огрызнулась Рози. И прежде чем Элен успела хоть что-нибудь сказать, Рози продолжила: — Извините, мне очень жаль. Вашей вины в этом нет. Я знаю, что виновата лишь я сама. Я ведь даже не слушала до сих пор тот диск, который вы мне дали.

Элен дала Рози одну из специальных записей для отказа от привычки к курению. Она сделала эти записи несколько лет назад, и ее клиенты частенько весьма восторженно отзывались о них, хотя самой Элен было нестерпимо слушать собственный голос.

— А почему вы его не слушали?

Бывало и такое. Клиенты никак не могли собраться прослушать запись и всегда говорили Элен об этом с виноватым и отчасти вызывающим видом, как будто признавались в том, что не выполнили домашнего задания. При этом они понимали, что никаких неприятностей не последует, потому что они взрослые люди и потому что платили за это.

Рози пожала плечами:

— Не знаю. Похоже, я не в состоянии думать ни о чем, кроме свадьбы. Ну, например, мне противен тот цвет, который я выбрала для платьев подружек невесты. Абрикосовый! Похоже, на меня тогда нашло временное помешательство. — Рози взяла шоколадку из вазы, но тут же уронила ее обратно. — Мой жених бросил курить много лет назад. В один прекрасный день он просто решил, что бросит, когда ехал по трассе. Открыл окно машины, выкинул полупустую пачку сигарет — и больше никогда не курил.

— Насорил в общественном месте, — сказала Элен.

Рози удивленно посмотрела на нее и хихикнула:

— Ну да.

Но тут же ее улыбка разом угасла, словно выключили.

Что-то здесь было не так. Элен чувствовала: Рози ей лжет. Хотя, конечно, люди постоянно лгут, иногда сознательно, иногда нет.

— А вы действительно хотите бросить курить? — спросила она.

Рози сделала большие глаза:

— Конечно!

— Ну, видите ли, порой наше подсознание блокирует все попытки оставить какую-то привычку. Я думаю, мы можем попробовать что-нибудь другое и попытаемся сегодня все исследовать заново.

— Ладно, — вздохнула Рози. — Хотя могу вам сказать: ничего загадочного во всем этом нет. Мне просто нужно больше силы воли.

— Что ж, посмотрим. — Элен немного помолчала, пытаясь решить, какое введение лучше использовать. Потом ей пришла в голову отличная метафора. — Какой цвет теперь вы бы хотели выбрать для платьев подружек невесты?

— Голубой, — моментально ответила Рози.

— Хорошо, а теперь выберите точку на стене, чтобы сосредоточиться на ней. Любую, какую вам захочется.

Рози вздохнула, пожала плечами и обвела взглядом комнату. Она сосредоточилась на той же самой точке в дальнем правом углу, которую предпочитали почти все клиенты, и сказала:

— Ладно, готова.

— Скоро вы моргнете. — (Рози моргнула.) — Все правильно, — тепло произнесла Элен. — И рано или поздно ваши глаза начнут закрываться. Это может случиться сразу, а может потребоваться некоторое время.

Рози закрыла глаза.

Элен наблюдала за тем, как поднимается и опускается грудь Рози, и сама начала дышать в том же ритме. Она заговорила быстро и ровно, представляя, как ее слова проливаются в ум Рози, будто жидкость из какого-нибудь кувшина.

— Мне хочется знать, можете ли вы вообразить стену? Мне жаль говорить об этом, но стена выкрашена в абрикосовый цвет. Но хорошая новость в том, что вы ее перекрашиваете в чистый голубой. Ваша кисть движется вверх и вниз ритмичными движениями. Вверх… и… вниз. Вверх… и… вниз.

Слишком сложно? Элен давно поняла, что с метафорами следует обращаться осторожно. Представители сильного пола частенько воспринимали все чересчур буквально. Мужчина мог заявить потом: «Вам следовало заставить меня сначала нанести грунтовку». Женщины же были склонны уходить в сторону. Одна из давних клиенток сказала, что обожает загорать, и Элен придумала для нее чудесную, как ей казалось, вводную: тропический пляж, клиентка загорает. Но потом женщина призналась, что основную часть времени она потратила на то, что пыталась выбрать купальный костюм, который ей хотелось бы визуализировать.

Элен наблюдала за тем, как глазные яблоки Рози быстро двигаются под закрытыми веками, и отметила напряжение в ее теле: плечи приподняты, руки сжимают подлокотники кресла, пальцы буквально впиваются в кожу обивки. Снаружи, за окном, убежало облачко, закрывавшее солнце, и луч света заставил вспыхнуть крупный бриллиант на обручальном кольце Рози.

— Каждый раз, когда вы видите движение кисти, отмечайте, что ваше тело все глубже погружается в состояние расслабленности. Вы, наверное, замечаете, как ваше дыхание начинает совпадать с ритмом движения кисти. Вверх… вниз… вдох… выдох. Вверх… и… вниз. Вдох… выдох.

Элен увидела, как ступни Рози, обутые в крошечные черные туфельки, бессильно развалились в стороны, образовав букву «V». «Наблюдай за их ногами, — постоянно твердил ей Флинн. — Вот что их выдает».

— Стена почти полностью выкрашена. Она уже вся голубая… или вот-вот станет голубой… Вы насладитесь состоянием самой чудесной расслабленности в вашей жизни…

Рот Рози приоткрылся, лицо расслабилось, голова упала набок. Если бы некоторые из клиентов Элен знали, как выглядят, находясь в трансе, они бы просто пришли в ужас. Но об этом Элен никогда и никому не говорила, даже другим терапевтам. Она воспринимала это как нечто чрезвычайно личное, что делила со своими клиентами.

Ладно, Элен, но что именно ты собираешься делать с этой голубой стеной, что встала перед тобой?

Но она знала. Иногда ее работа шла неуклюже и с усилием. А в другие дни, вот как сейчас, все текло без проблем. Элен и сама пребывала в легком трансе. Попала в свою «зону».

— Рози, ты можешь превратить эту стену в роскошный синий занавес, какие бывают на сцене. А позади этого занавеса тебя ждет некто очень важный. Я не знаю, кто это, но он обладает большой мудростью, тот, кому ты безоговорочно доверяешь. Ты отодвигаешь занавес — и этот человек тебя ждет. Может, даже делает шаг вперед, чтобы обнять тебя. — Элен замолчала, выжидая и наблюдая. — Вы встретились?

Рози подняла указательный палец правой руки: этот сигнал означал на их сеансах «да».

— А теперь, я уверена, у этого человека есть нечто такое, чем он хочет с тобой поделиться. Может быть, он сумеет объяснить, почему тебе кажется, что бросить курить так трудно, или подскажет способ, или даст силу для того, чтобы отказаться от этой привычки. Я помолчу, а ты слушай, что он тебе скажет.

Очередное облако миновало солнечный диск, и комната наполнилась теплом. Элен ощущала, как ее собственная грудь поднимается и опускается в ритме дыхания Рози. Лицо клиентки оставалось безмятежным, но она прикусила нижнюю губу.

Через несколько секунд Элен снова заговорила:

— Рози, мне хочется знать, нет ли у тебя желания поделиться со мной тем, что ты узнала. Но только если ты сама того хочешь.

Мгновение-другое Рози молчала, но потом заговорила. Ее голос звучал хрипло, медленно, монотонно.

— Я не хочу выходить за него замуж, — проговорила она. — Поэтому и не бросаю курить, потому что не хочу замуж… — Брови Элен взлетели, глаза уставились на сияющие бриллианты на пальце Рози. — На самом-то деле он не настолько мне нравится, — добавила Рози.

* * *

— Ну, вот это и есть мой сын Джек! — Патрик стоял в прихожей Элен, положив ладони на тощие плечи мальчика.

— Что ж, привет, Джек! Как дела?

Элен заговорила именно так, как боялась: на манер библиотекаря в час чтения вслух.

— Спасибо, хорошо.

Мальчик бросил на Элен короткий взгляд и тут же отвел глаза. Они у него были такие же, как у отца: слегка миндалевидные, светло-зеленые. А густые светлые волосы были длинными и спутанными, подстриженными на манер рок-звезд шестидесятых годов.

— Отлично! Ну… значит, все прекрасно. Я надеюсь, тебе нравятся сэндвичи с колбасой.

К немалому облегчению, Элен обнаружила немного колбасы в своем холодильнике как раз перед приходом гостей.

Джек, похоже, и не слышал ее. Он опустил голову и дергал подол футболки, словно испытывая ткань на прочность.

Патрик откашлялся:

— Эй, приятель, Элен задала тебе вопрос.

— Нет, не задавала.

— Нет, задала. Она спросила, любишь ли ты колбасу. А ты ведь ее любишь, разве не так?

Джек вывернулся из-под отцовских рук:

— Пап, вообще-то, я колбасу не люблю. И она не спрашивала, люблю ли я колбасу. Она сказала: «Я надеюсь, ты любишь сэндвичи с колбасой». Это не вопрос. Это… ну, просто предложение.

— Ладно, тогда… — начала было Элен.

— Я люблю пиццу. И ты говорил, что я смогу сегодня вечером заказать пиццу.

— Я сказал, что мы, возможно, закажем пиццу, но если Элен уже приготовила для тебя сэндвичи с колбасой, то ими и обойдемся.

Патрик одарил Джека строгим отцовским и в то же время испуганным взглядом.

— На самом деле я их еще не приготовила, — поспешила уточнить Элен. — И ты, Джек, можешь получить пиццу, если предпочитаешь именно ее.

— Ага. Спасибо, я именно это предпочитаю. — Джек глубоко вздохнул, как будто наконец-то услышал нечто разумное. — А теперь могу я посмотреть DVD?

— Джек, прошу тебя! Тебе незачем прямо сейчас смотреть свои диски. Это не слишком вежливо.

Элен видела, как напряглись скулы Патрика, словно он изо всех сил стиснул зубы. Ему отчаянно хотелось, чтобы Джек произвел на нее хорошее впечатление. Собственная нервозность Элен резко пошла на убыль.

— Все в порядке. Вообще-то, плеер у меня не работает, но ты можешь взять мой ноутбук, если тебя это устроит.

— Да, устроит, — благожелательно откликнулся Джек. — Могу и на компьютере посмотреть.

Впервые он поднял голову и глянул на Элен.

— Наверное, ты огорчен тем, что твой друг внезапно заболел, — сказала она.

— Да, — нетерпеливо кивнул Джек. — А ты могла бы меня загипнотизировать? Ну и еще… можешь меня научить, как гипнотизировать моих приятелей? Ну, чтобы они вдруг начали делать то, что я им приказываю? Вот было бы круто! Они бы стали моими рабами!

— Но это вроде как неэтично, — возразила Элен.

— Чего?

— Ладно, включай-ка лучше свое кино. — Патрик негромко хлопнул в ладоши.

— Па, ты что-то уж очень странно себя ведешь. — Джек нахмурился.

Патрик неловко усмехнулся, посмотрев на Элен:

— Страннее, чем обычно?

Джек торжественно кивнул:

— Пап, я серьезно.

Они пошли по коридору, и Джек остановился, чтобы коснуться серебристых горошин на оранжевых обоях. И посмотрел на Элен:

— Крутой дом.

— Спасибо.

У Элен хватило ума только на то, чтобы не добавить «дорогой» или «милый».

Двадцать минут спустя Джек уже сидел в гостиной Элен с ноутбуком на коленях, нацепив наушники. Он полностью сосредоточился на мелькающих на экране фигурах, а его солидные спортивные ботинки легли на тщательно отреставрированный кофейный столик в стиле ретро.

Патрик не сказал сыну убрать ноги со стола, а Элен не знала, как попросить мальчика сделать это, чтобы не выглядеть при этом злобной мачехой. В конце концов, что могут значить несколько царапин?

— Знаешь, он великолепен, — сказала она Патрику, когда они уселись за обеденный стол.

Элен выставила тарелку с хлебом, приготовленным на закваске, соус и крупные зеленые оливки. Сквозь открытую дверь столовой им была видна макушка Джека, увлеченного кино. Элен говорила, слегка понизив голос, хотя Джек явно не мог их услышать.

— Ну, с ним по всякому бывает, — ответил Патрик. И откашлялся, улыбаясь Элен. — Ты первая женщина, с которой я его познакомил после смерти его матери.

— Да, это большая честь… Но погоди, а разве ты не знакомил его с Саскией? Ты ведь говорил, вы жили вместе пару лет? Значит, она должна была жить вместе с тобой и Джеком?

Об этом Элен и не думала до настоящего момента. Саския точно отлично знала сынишку Патрика.

Ноздри Патрика дернулись, точно он почуял весьма неприятный запах. Он выплюнул косточку оливки в ладонь.

— Ее я не считаю.

Элен такой ответ не устроил. Патрик не мог просто сделать вид, что Саскии никогда не существовало. Он ведь должен был когда-то любить ее, хотя бы в самом начале. Так что Элен вовсе не первая женщина, с которой он познакомил своего сына. Тут налицо фактическая некорректность. И Элен это не понравилось.

— А сколько лет было Джеку, когда вы с Саскией встречались?

— Ну, он едва начал ходить, я думаю.

— А они… ладили? Он был огорчен, когда она ушла?

— Джек ее и не помнит, — отмахнулся Патрик, хотя это и не было ответом на ее вопрос. Тут его взгляд ушел в сторону, и Патрик внезапно окликнул сына: — Джек! Убери ноги со стола!

Как он мог увидеть отсюда, что ноги мальчика лежат на столе? Или он заметил это раньше, только не потрудился что-либо сказать?

— Извини… — Патрик встал и вышел в соседнюю комнату. А когда вернулся, то сразу сменил тему: — Ну и как у тебя прошел сегодня день? Ты говорила, была парочка клиентов. Удачно прошли… э-э… сеансы?

Если бы Элен была подольше знакома с Патриком, она бы сказала: «Я еще не закончила разговор о Саскии и Джеке», но пока она изо всех сил старалась сдержать свое извращенное любопытство в отношении его бывшей подруги. В конце концов, Патрик ведь, похоже, не слишком хотел знать что-либо о ее прежних приятелях.

Поэтому Элен просто рассказала ему о сеансе с Рози и как она выяснила, что причиной, по которой та не может бросить курить, является на самом деле ее нежелание выходить замуж. Разумеется, Элен тщательно избегала называть какие-либо имена или то, что отмена этого венчания, скорее всего, стала бы шумно обсуждаться на страницах сиднейских газет. Ей казалось, что это интересная тема для беседы и что так она выставляет себя в выгодном свете.

Патрик слушал очень внимательно, а потом прищурился, всматриваясь в Элен, словно пытался рассмотреть что-то сквозь яркий солнечный свет. От этого он выглядел старше. У него были глубокие морщинки возле глаз, и Элен подумала, что это результат постоянной работы на свежем воздухе.

— Так, значит, она отменит свадьбу? Из-за тебя?

— Ну, я не знаю на самом деле, как она собирается поступить. Это только от нее самой зависит. Наверное, я просто помогла ей понять, что она чувствует на самом деле.

— Но представь, как должен чувствовать себя тот несчастный парень! Ты уверена, что это не случай обыкновенной трусости? Или, может быть, она просто ищет оправданий тому, что не в силах бросить курить?

Элен почувствовала раздражение. Она ведь ожидала удивления, даже изумления при виде того, чего способна достигнуть гипнотерапия. Она почесала запястье. Когда Элен раздражалась, это мгновенно проявлялось в зуде в правом запястье, точно в том месте, где в детстве у нее был дерматит.

— Я не заставляю своих клиентов делать что-либо, — возразила она. — Я помогаю им обойти критические голоса и напрямую проникнуть в собственное подсознание. Мои клиенты достигают того, что называется «сатори», «малое просветление». Это термин дзен-буддизма.

Элен мысленно вернулась к концу ее встречи с Рози. После того как было сделано открытие насчет ее замужества, Элен дала Рози постгипнотическое внушение: «Когда ты выйдешь из транса, ты будешь чувствовать себя спокойной и владеющей собой, принимая решение насчет того, что ты хочешь сделать далее».

И когда Рози очнулась, она моргнула, тут же подняла руку и уставилась на свое обручальное кольцо. Сняв кольцо, взяла его кончиками пальцев и повернула к свету, рассматривая с удивлением, словно это был некий странный и неприятный научный образец. Потом улыбнулась Элен и сказала:

— А знаете что? Мне и кольцо-то это не нравится!

— Извини. Я совсем не собирался что-то критиковать, — покаялся Патрик. — Наверное, я просто уж слишком почувствовал себя на месте того парня.

— Все в порядке, — ответила Элен.

Это был первый раз, когда между ними возникло нечто похожее на напряжение. Но подобное и должно было рано или поздно случиться. Нет никаких причин для тревоги.

— Я видел один раз такое шоу, — вновь заговорил Патрик. — Знаешь, когда из зала вызывают желающих подвергнуться гипнозу. Должен признаться… Надеюсь, тебя это не обидит… В общем, я считаю, что эстрадные гипнотизеры весьма отличаются от… правильных гипнотерапевтов вроде тебя, но суть-то в том, что мне это все равно очень не нравится.

Элен улыбнулась при виде его виноватого лица.

— Все в порядке, — успокоила она. — Шоу — это совершенно не похоже на то, что делаю я.

— Мне противно было видеть глупое выражение на их лицах. — Патрик изобразил картину, расслабленно откинувшись на спинку стула и уронив голову на грудь. А потом выпрямился и отпил немного вина. — Они выглядели так жалко. Как будто он их одурманил и мог сделать с ними все, что ему вздумается.

— Нет, на самом деле не мог. Они все равно сохраняли самоконтроль. Он просто помог им отбросить их собственные внутренние запреты, — пояснила Элен.

— Мне нравится владеть собой. Именно поэтому я никогда не увлекался спиртным, никогда не пробовал наркотики. Я хочу сам сидеть за рулем, образно говоря. — Патрик немного помолчал, взял еще одну оливку и тут же аккуратно положил ее на тарелку перед собой. И сосредоточил взгляд на этой оливке. — Как раз поэтому мне отвратительно то, что делает моя бывшая. Она владеет ситуацией. Саския влияет на мою жизнь, а я не могу ничего изменить. Так что извини, если я иногда выгляжу малость странным, когда речь заходит о ней. Мне сразу кажется, что она здесь, в одной комнате с нами.

Он посмотрел на Элен с тем же самым умоляющим, отчаянным выражением, с каким глядели многие клиенты, приходившие к ней в поисках решения своих проблем, пусть они и не верили по-настоящему, что она в силах помочь. Элен внезапно прониклась сочувствием. В тот вечер, когда Патрик впервые рассказал о своей преследовательнице, его поведение было фальшивой бравадой. Конечно же, ему это причиняло боль: он ведь оказался в роли жертвы преследования! Как она могла не подумать об этом прежде? Невероятная черствость. Элен так заинтересовалась Саскией, так хотела понять ее мотивы, что и не учла по-настоящему, как это может влиять на Патрика. Она вела себя так, словно только женщины обладают настоящими эмоциями, как будто мужчины — нечто вроде низшей формы жизни.

— Извини. Когда я задавала тебе вопросы о Саскии, то просто не подумала, что она, пожалуй, последний человек, о котором тебе хочется говорить. Я имею в виду то, как она должна действовать на тебя… Ну, вероятно, это… Вообще-то, на самом деле я даже не представляю, на что это похоже.

Патрик продолжал смотреть прямо в глаза Элен. Он явно пытался передать ей какие-то весьма сложные, запутанные чувства. А может быть, переживал собственное малое просветление.

Потом наклонился к ней. И Элен подалась навстречу. Хорошо. Он собирался чем-то поделиться. Это переведет их отношения на новый, более глубокий духовный и проникновенный уровень.

— Не хочешь подняться наверх на несколько минут? — спросил Патрик.

* * *

— Я-то думала, он хочет сказать мне нечто важное и значительное, а оказывается, ему просто приспичило перепихнуться! Притом что его сын сидит в гостиной! Вот уж что мне не могло прийти на ум, так это секс!

— У них на уме всегда в первую очередь только это, — ответила Маделайн.

Они разговаривали по телефону. Элен заполняла документы в своем кабинете, а по звукам шипения и звяканья без труда могла догадаться: Маделайн что-то готовит. Возможно, нечто изысканное и органическое. Она, наверное, в фартуке в цветочек, охватывающем ее раздавшуюся талию. Маделайн радостно ожидала второго ребенка. Они с Элен вместе снимали квартиру, когда им было по двадцать, и тогда подруга умерла бы со смеху, если бы ей сказали, что она когда-нибудь наденет фартук в цветочек.

Элен могла бы позвонить Джулии, но она заметила, что интерес той к разговорам о Патрике понемногу остывал по мере того, как развивались эти отношения. Даже и до развода Джулия всегда принадлежала к той категории подруг, которым звонят, когда дела идут плохо, а не тогда, когда они идут хорошо. Теперь Патрик официально стал бойфрендом Элен, и в голосе подруги слышался легкий оттенок презрения, стоило Элен заговорить о нем. Разумеется, если только речь не шла о его безумной бывшей подруге. Джулия обожала слушать рассказы о Саскии. Это вовсе не значило, что она не желала Элен счастья, просто думала, что о счастье незачем говорить.

Маделайн же была как раз такой подругой, которая искренне заботилась о других, но становилась совершенно неспособной к общению, если дела принимали дурной оборот. Она сразу начинала паниковать и мгновенно меняла тему, если улавливала в голосе собеседника дрожь эмоций.

И вот теперь Элен нахмурилась, слыша нотку отрицания в голосе Маделайн.

— Но это неправда! Это просто клише, избитая фраза! — горячилась Элен. — Мне приходилось встречаться и с такими мужчинами, которые вообще не думали о сексе. Как бы то ни было, в тот момент я как раз решила, что должна прекратить думать о Патрике как о мужчине и смотреть на него как на личность. Просто еще одно человеческое существо.

— Если ему хочется секса, он не перестает от этого быть человеческим существом.

Похоже, Маделайн упустила главное.

— Да, но ведь в доме был его сын!

— Если ты собираешься с ним жить, тебе придется как-то с этим разобраться.

— Но разве родители не ждут, пока заснут малыши?

— А разве вся суть истории не в том, что ты заметила на его лице? Ну, то выражение…

— Да, верно. Действительно, когда я отказалась, у него возникло то выражение, и я подумала, что это могла быть обида.

— Что значит — ты подумала?

— Выражение мелькнуло на долю секунды. Вроде бы люди, которые специализируются на выявлении лжи, называют это микровыражением. А потом все было чудесно. Мы отлично поужинали и после играли с его сынишкой в «Монополию», и это оказалось очень весело. Но я продолжала думать о том, как вдруг исказилось его лицо, о том микровыражении, и все размышляла: не знак ли это? Не получится ли так, что однажды я оглянусь и скажу себе: вот тот самый момент, когда мне следовало остановиться? Потому что в этом ведь и суть микровыражений! Они выдают ваше истинное «я»!

— Элен, это величайшая глупость из всех, что я когда-либо слышала. Бедняга настолько тобой очарован, что ему хочется секса в любое время дня, а когда ты ему отказала, он не сумел скрыть разочарования.

— Знаю, знаю! Я ужасна. Сверхрациональна. Истерична. Но мне просто очень хочется, чтобы на этот раз все получилось!

— Уж конечно, тебе хочется, — решительно произнесла Маделайн.

* * *

Значит, это серьезно. Гипнотизерша познакомилась с Джеком. Насколько мне известно, это первая женщина, с которой он познакомил Джека после меня.

Интересно, что он подумал о ней?

Она не похожа на тех, кто любит детей. Слишком возвышенная и легкая. Детям нравятся люди земные, настоящие, готовые устроиться на полу, чтобы поиграть с ними. Я даже представить не могу, чтобы некто, говорящий о свете, наполняющем ваше тело, мог забраться в песочницу.

Наверное, Джек уже слишком большой, чтобы играть в песочнице, хотя она по-прежнему стоит у них на заднем дворе. Порой, когда Патрик на работе, а Джек в школе, я прихожу к их дому и перекусываю на этом самом заднем дворе. Я сажусь на садовую скамейку, которую мы купили на eBay, на ней я обычно пила утреннюю чашку чая. Помню те времена, когда этот дом был моим домом, а двор — моим двором и все это было моей жизнью.

И я всегда говорила Патрику, что нам обязательно нужно поставить замок на заднюю калитку.

Я частенько играла в этой песочнице с Джеком, мы часами гоняли там игрушечные машинки. У отца Джека гораздо лучше получалось изображать звук моторов, зато я была терпеливее. Патрик и сам уж слишком похож на ребенка. Он обычно выстраивал изумительные гоночные трассы в песке, с мостами через озера, а потом испытывал ужасное разочарование, когда Джек внезапно вскакивал и растаптывал все подряд. Я всегда напоминала: «Патрик, ему же два года!»

Джек выглядел таким высоким и тощим, когда выходил из машины у дома гипнотизерши. Я припарковалась на другой стороне улицы — просто не уехала оттуда после сеанса. У меня было предчувствие, что Патрик собирается к ней на ужин. Когда она вела меня наверх, я уловила запахи чеснока и вина, как будто что-то мариновалось на кухне. Но я никак не ожидала, что и Джек тоже приедет. Это меня потрясло. Внезапный шок, неописуемая боль. Это как в детстве, когда в одно в холодное утро в нос бьет баскетбольный мяч. Вы ПРОСТО НЕ МОГЛИ ПРЕДСТАВИТЬ, насколько это больно, и ваши друзья хохочут, а вам отчаянно хочется домой, к маме.

Не думаю, что Джек уж так сильно ожидал знакомства с гипнотизершей. Он не выглядел счастливым. Плечи опущены. Мне показалось, я заметила, как он шмыгает носом. Надеюсь, он не подхватил грипп. Это очень опасно для людей, страдающих заболеваниями вроде астмы.

Однажды, когда Джеку едва исполнилось три года, а Патрик был на работе, у него случился приступ астмы, прямо посреди ночи, и мне пришлось вызывать «скорую помощь». Я до сих пор помню ужас, охвативший меня при виде того, как судорожно дергается его маленькая грудь в попытках вдохнуть воздух, и то, как его прекрасные зеленые глаза смотрели на меня, умоляя о помощи. А потом я сидела в машине, держа его на коленях, стараясь не дать ему сорвать дурацкую пластиковую маску, пока ему кололи вентолин. И доктора, и медсестры приняли меня за его мать. «Как наша мамочка себя чувствует? Принести мамочке чая?»

Было бы нелепо поправлять их в такой момент и объяснять, что я мачеха. Что бы они сказали? «Принести нашей мачехе чая?»

Джек звал меня Сас, потому что так обращался ко мне Патрик. Каждый вечер, когда я заходила к Джеку, чтобы пожелать ему спокойной ночи, он вытаскивал изо рта соску (мы не отбирали у него «пустышку» почти до четырех лет; это, конечно, было очень плохо, но мы баловали его) и говорил: «Я тебя любу, Сас». И тут же совал соску снова в рот. Каждый раз меня охватывало такое чувство, будто сердце готово разорваться.

Джек был наградой, на которую я никогда не надеялась и о которой даже не мечтала.

В ту ночь, когда у него был приступ астмы, нас отпустили домой лишь на рассвете. Мне не хотелось укладывать Джека в кроватку, и я взяла его в нашу с Патриком кровать, и мы оба заснули. Когда же я проснулась, Патрик уже вернулся из поездки. Он просто стоял рядом и смотрел на нас, и на его лице было выражение нежности, и любви, и гордости, и он сказал: «Привет, родные мои!»

Мне никогда не забыть тот его взгляд.

Два года спустя, через три недели после начала первого учебного года Джека, Патрик просто сказал:

— Думаю, все кончено.

— Что кончено, о чем ты думаешь? — беззаботно спросила я.

Это ведь было совершенно неожиданно. Я даже догадаться не могла, о чем он говорит. О сериале по телевидению? О лете?

Но он имел в виду нас. Между нами все было кончено.

 

Глава 6

Больше «микровыражений» не было, а если и были, Элен их не улавливала. Ее сомнения развеялись, как дымок от погасшей свечи.

Первые две недели июля в этом году выдались потрясающими: стояли солнечные дни с чистым синим небом, свежие и хрусткие, как яблоки. Погода идеальна для новых отношений, для того, чтобы держаться за руки в общественном транспорте, да и вообще вести себя так, чтобы рыдали недавно разбитые сердца, а все вокруг закатывали глаза.

Элен копила воспоминания: в особенности страстный поцелуй, когда они, словно подростки, прижались к кирпичной стене возле Музея современного искусства; завтрак воскресным утром — тогда Элен так рассмешила Патрика, что все посетители кафе обернулись и посмотрели на них; игра в карты в чуть пьяном состоянии, завершившаяся в постели; возвращение домой после занятий йогой — и обнаружение огромного букета цветов на крыльце перед дверью с запиской: «Для моей девочки».

Они уже перестали слишком осторожничать друг с другом.

— Господи! — воскликнул Патрик, когда впервые увидел, как Элен расправилась с огромным бифштексом.

— Ты разве не примерный католический мальчик? — спросила Элен.

— Я не упоминал имя Господа всуе. Я просто сказал: «Господи, ты видел, что сейчас съела эта женщина? Я же думал, что встречаюсь с хипповатой вегетарианкой, а вовсе не с кровожадной хищницей!»

— Ты поспеши, а то я и твое мясо съем.

Какое-то время они не замечали никаких признаков присутствия Саскии.

— Может, я ее напугала? — предположила Элен, по-прежнему в каждую свободную минуту занимавшаяся изучением психологии преследователей.

— Возможно! — Патрик добродушно похлопал ее по руке со слегка озабоченным видом, как доктор, который разговаривает со смертельно больным пациентом, твердящим: «А может быть, я окажусь исключением из правила!»

Слова «я тебя люблю» начали постоянно вертеться в мыслях Элен, словно лирическая песенка, которую невозможно выбросить из головы. Она вспомнила, что читала где-то, скорее всего в какой-нибудь глупой журнальной статье, что для женщины губительно произносить первой слова «я тебя люблю». Но это же было самым женофобским и глупым суеверием в мире. И тем не менее спешить не следовало. Они ведь встречались всего шесть недель. Подходящий момент возникнет сам собой.

Элен тщательно обдумывала свои прежние любовные истории.

Она первой сказала Энди: «Я тебя люблю». Он жутко испугался, но тут же поспешил исправиться и с осознанием долга ответить, что тоже ее любит.

Элен и Эдварду тоже сказала это первой, после того как выпила невероятно вкусный клубничный дайкири. Если честно, фраза сорвалась случайно. Она подразумевала, что любит клубничный коктейль.

Да, теперь, когда Элен задумалась об этом, то сообразила, что, вообще-то, всегда брала на себя инициативу. Она написала «Я тебя люблю» на поздравительной открытке в честь тридцать восьмого дня рождения Джона, а ему понадобилось сорок два унизительных для Элен дня, чтобы ответить теми же словами.

Так что, наверное, будет во всех отношениях безопаснее, если Патрик скажет это первым.

И он это сделал.

Он остался у нее как-то на ночь посреди недели, а утром едва не опоздал на какую-то раннюю встречу. Патрик наклонился над кроватью, поцеловал Элен в щеку и бросил:

— Ладно, мне надо бежать, люблю тебя! — И умчался.

Он произнес эти слова тем же самым рассеянным тоном, каким обычно говорил по телефону Джеку, что любит его. То есть, очевидно, это была пустая, ничего не значащая фраза.

Элен размышляла над этим, слегка удивленная, и тут услышала звук его шагов на лестнице. Патрик бежал наверх. Элен села в постели, когда он появился в дверном проеме спальни.

— Извини, — задыхаясь, сказал он, ухватившись за дверной косяк. — Это была ошибка. То есть не ошибка, нет! Я ждал подходящего момента, ну, чтобы светила луна, или появилась радуга, или еще что-нибудь в этом роде, а тут я вдруг вот так взял и ляпнул. Вот дурак! — Патрик хлопнул себя по лбу. Он вошел в комнату, сел рядом с Элен на кровать и посмотрел на нее так, как никто и никогда не смотрел прежде — ни возлюбленные, ни друзья. Будто никто в мире и не мог вот так сосредоточиться на ней. И продолжил: — Мне бы хотелось прояснить кое-что до конца.

— Хорошо, — кивнула Элен с самым серьезным выражением лица.

— Я делаю это заявление… э-э… под запись. Конечно, я готов и письменные показания дать, если понадобится.

— Прекрасно.

Патрик откашлялся:

— Элен, я тебя люблю. Я официально тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — ответила Элен. — Да, официально.

— Отлично. Значит, порядок. Ну, со всем разобрались в лучшем виде.

Патрик протянул Элен руку, и они обменялись рукопожатием, как будто заключили взаимовыгодное деловое соглашение. Вот только прежде, чем Элен отпустила ладонь Патрика, он притянул ее к себе, обнял, опрокинул на спину и крепко поцеловал.

Потом они снова сели, по-идиотски ухмыляясь, и тут Патрик глянул на свои часы:

— Может, это звучит и не слишком, но…

— Все в порядке. Люби меня и уходи.

Он снова поцеловал ее и убежал. А Элен упала на спину и погрузилась в облако счастья. Вот так и должна ощущаться любовь: просто, мирно, забавно. Очевидно. И нечего тут анализировать. Ей казалось, она никогда прежде не любила или не была любимой вот так. Все прошлые разы — просто убогая имитация настоящего чувства.

Представить только, что она могла бы прожить всю жизнь, не испытав ничего подобного!

А еще, хотя это и неважно, тут было и кое-что интересное, что стоило отметить на будущее: он сказал это первым.

* * *

Я перенесла свою встречу с гипнотизершей, потому что мне нужно было по работе уехать в Мельбурн.

Хотелось отвертеться от поездки, но Триш, похоже, подхватила ужасный грипп, а я оказалась единственной, кто был под рукой. Единственной бездетной женщиной. А чем тебе еще заниматься? И правда. Нечем.

Мы с Патриком никогда не ездили в Мельбурн вместе, так что на этих улицах не прятались за углами никакие воспоминания. Поначалу казалось, что эта поездка — неплохая идея. Низкое небо и резкий ветер принесли облегчение после неизменно бодрой погоды Сиднея. Работа занимала все мое время, отвлекая от мыслей. К вечеру я ужасно уставала и моментально проваливалась в сон.

Но чем дольше я находилась вдали от Сиднея, тем сильнее во мне разгоралось желание снова увидеть Патрика и Элен. Утром в четверг я рано проснулась, страстно желая что-нибудь узнать. Чем они занимаются вот в этот самый момент? Остался ли он у нее? Осталась ли она у него? Моя потребность в информации ощущалась буквально физически, как голод или жажда.

В Сидней я отправилась первым утренним рейсом в пятницу. Я стискивала подлокотники кресла и наклонялась вперед, желая заставить самолет лететь быстрее. Я была вампиром и жаждала крови.

* * *

Был полдень пятницы, и Элен улучила минутку между приемами, для того чтобы сделать несколько глубоких вдохов и настроиться позитивно.

Ее ждали в некотором роде напряженные выходные.

Сегодня Патрик встречается за ужином с матерью и крестными Элен, а на следующий вечер, в субботу, уже Элен предстояло познакомиться с родными Патрика. В воскресенье он впервые встречается с Джулией. Они отправятся есть рыбу и жареную картошку в Уотсонс-Бей. К ним хочет присоединиться друг Патрика Стинки, или Вонючка: у него возникла идея познакомиться с Элен, а заодно, возможно, очаровать Джулию. Не самая блестящая мысль — его прозвище явно не сулило ничего хорошего. «Ох, но он же не воняет на самом деле!» — сказал Патрик, хихикая при мысли о том, что Стинки может дурно пахнуть. «Просто мы его так называем». — «Но тогда почему вы его так называете?» — спросила Элен, однако Патрик продолжал лишь хихикать. Мужчины иной раз бывают такими странными!

Они вовсе не намеревались устраивать все эти встречи подряд. Просто так уж получилось по множеству разных причин. Например, мать Элен внезапно перенесла день их совместного ужина, а Стинки неожиданно приехал в Сидней на выходные.

И вот выходные маячили перед Элен, как целая неделя трудных экзаменов и визитов к дантисту. Она проснулась утром со смутным ощущением страха, проявлявшимся в неприятнейшей тошноте. Как будто огромная толпа собиралась с топотом пронестись прямо по их неокрепшим отношениям, закидывая своими мнениями, задавая вопросы, отыскивая недостатки. Патрику и Элен предстояло увидеть друг друга глазами близких. Тех, кто имел для них значение. Резкие, беспощадные лучи прожекторов высветят самые темные их уголки.

Вдохни глубоко.

Да не будет она обращать внимание на чьи-либо мнения!

Медленно выдохни.

Чушь какая-то. Будет обращать, будет. Элен хотелось, чтобы все, кого она любила, полюбили Патрика, а все, кого любил он, полюбили ее.

Вдохни. Выдохни. Вдохни…

— Забудь это! — вслух сказала Элен.

Она сдалась, отказавшись от попытки достучаться до своего внутреннего «я», и вместо этого взяла из серебряной вазы шоколадку и позволила ей медленно растаять во рту. Шоколадки лежали здесь в терапевтических целях. Они высвобождали нейротрансмиттеры вроде серотонина, приводя к ощущению благополучия, даже эйфории. Что, как говорила Джулия, было просто запутанным способом сказать, что шоколадки вкусные.

На мгновение Элен закрыла глаза и ощутила солнечное тепло на лице. Она сидела в удобном кресле, в котором обычно располагались ее клиенты. Элен частенько усаживалась в него и пыталась представить, каково это — быть на их месте, видеть ее напротив себя. Замечали ли они когда-нибудь ее сомнения или, еще хуже, ее суетность? Может, она выглядит глупо, сидя перед людьми, скрестив ноги так профессионально, так элегантно? Или солнечный свет, падающий в окно, подчеркивает крошечные волоски и морщинки вокруг ее губ?

Можно поспорить на что угодно, когда Патрик работал, склонялся, чтобы посмотреть в теодолит, поднимал руку, он никогда, ни на мгновение не испытывал никакой неловкости. Но профессия Элен — это же совсем другое дело, ведь некоторые люди по-прежнему видели в ней нечто вроде мага, или знахаря, или мошенницы. Элен помнила, как однажды встретилась с одной старой знакомой и та была искренне удивлена: «Но ты ведь не занимаешься до сих пор этой ерундой с гипнозом?» Как будто все это было лишь забавным эпизодом прошлого!

— Это моя основная работа, — объяснила Элен, но знакомая, юрист крупной корпорации, решила, что она шутит, и вежливо рассмеялась.

На самом деле это было даже больше, чем основная работа. Это было ее страстью, ее профессией, ее призванием.

Кресло еще хранило тепло последней клиентки. Дебора Ванденберг, женщина, страдавшая от необъяснимой изматывающей боли в правой ноге. Боль возникала, стоило той пройти пешком дольше десяти минут. Прежде чем появиться у Элен, Дебора посетила множество психотерапевтов, хиропрактиков и спортивных врачей; ее проверяли на рентгене и магнитно-резонансном томографе, делали диагностическую операцию. Каких-то физических причин для боли явно не было. Медики в итоге пожимали плечами и говорили: «Простите, мы не знаем, в чем дело».

— Я всегда была очень активной, — сообщила она Элен. — Обожала бродить по лесу. А теперь в иные дни, когда чувствую себя в особенности плохо, мне даже до магазина трудно дойти! Эта боль практически изменила всю мою жизнь.

— Хронические боли это умеют, — согласилась Элен.

Она сама никогда ничего подобного не испытывала, но за долгие годы так много клиентов рассказывали ей истории о том, как разъедает их внутренне постоянная боль, как она лишает их радости жизни.

— Но возможно, я сумею помочь, — сказала она.

— Каждый думает, что сможет помочь. — Дебора одарила Элен вежливой, но циничной улыбкой. — Пока не отступают перед моим случаем.

Дебора немного напоминала Джулию. Высокая и уверенная, с короткими темными волосами и мальчишеской грацией, она устраивалась в кресле, скрестив длинные ноги в черных джинсах.

Она также рассказала, что очень любит готовить, так что на предыдущих сеансах Элен предлагала ей вообразить шкалу электрической плиты, которую можно использовать для того, чтобы выключить боль. Сегодня, едва усевшись, Дебора сообщила Элен, что она вроде бы понизила свою боль на одно деление, когда шла утром через парковку.

— Но возможно, мне это просто показалось, — добавила она, как будто внезапно усомнившись в самой себе.

Дебора с самого начала дала Элен понять, что она неисправимый скептик. И в конце последнего сеанса сказала даже с некоторой гордостью:

— Вы меня не подчинили, я полностью все осознавала.

— Вот и отлично, — кивнула Элен.

Она не в первый раз это слышала, и частенько даже от клиентов, которые всего мгновение назад пускали слюни, уронив челюсть, явно пребывая в глубоком трансе.

— Мы сегодня поработаем с другой шкалой, — сообщила Элен. — Думаю, можно это назвать шкалой хорошей энергии.

Дебора поджала губы в легкой усмешке:

— Звучит довольно… привлекательно.

— Уверена, вам это понравится, — твердо произнесла Элен, игнорируя усмешку.

За отрицанием прячется страх.

Элен воспользовалась простым быстрым введением, которое включало в себя ощущение все более глубокой релаксации при каждом шаге вниз по лестнице, и наблюдала за тем, как расслабляются резкие черты лица Деборы. В трансе эта женщина выглядела намного моложе. Лицо смягчилось, морщинки разгладились, и в женщине появилось нечто ранимое, обнаженное — в противоположность ее сознательному раздражающему скептицизму. Это даже вызвало у Элен почти материнские чувства.

— Я хочу, чтобы вы подумали о том времени, когда были полны уверенности в себе, — сказала она. — Покопайтесь в памяти и найдите самый идеальный момент. Кивните, когда окажетесь там.

Элен ждала, наблюдала и одновременно сама возвращалась в воспоминаниях к собственному радостному моменту, когда впервые начала практиковать гипноз. Ей было всего одиннадцать, она сидела вот в этой самой комнате, со своей бабушкой, матерью ее матери, которая верила: все, что делает внучка, великолепно. Элен как раз дочитала книгу «Как загипнотизировать любого», и бабушка согласилась стать ее первой пациенткой. Элен использовала в качестве маятника какое-то ожерелье и наблюдала за тем, как бабушкины карие глаза следят за его движением, взад-вперед, взад-вперед.

— У тебя здорово получается, — сказала потом бабушка, моргая в искреннем удивлении, как показалось Элен: это было совсем не похоже на ее слишком щедрые аплодисменты после игры внучки на флейте. — Думаю, у тебя может быть дар.

Думаю, у тебя может быть дар…

Самые прекрасные и самые удивительные слова из всех, какие только можно услышать. Это было похоже на те моменты в фильмах, когда супергерои открывают ранее скрытые силы, или, может быть, на то, как чувствуют себя монахини, впервые внимая призрачному гласу Бога, шепчущему что-то в их невинные уши.

Дебора, все так же с закрытыми глазами и слегка порозовевшими щеками, кивнула, давая знать, что нашла нужный момент. На мгновение Элен стало интересно, что такое вспоминала сейчас Дебора.

— То чувство, что оживает в вас в эту минуту, — это то самое чувство, которое вы должны научиться вызывать в себе тогда, когда в нем нуждаетесь. Как только вы прижмете большой палец к ладони правой руки, вы снова вызовете это ощущение. Чем сильнее будете нажимать, тем ярче будет ощущение, и наконец оно наполнит все ваше тело, как электричество. — Элен повысила голос, придавая ему настойчивость и силу, которые должна была почувствовать Дебора. — И когда в следующий раз вы ощутите боль, вы сможете это сделать. Сначала используйте шкалу отключения, чтобы боль ослабла, а потом вы можете воспользоваться диском включения энергии, чтобы воссоздать вот это ощущение силы, мощи. — Элен видела, как по лицу Деборы пробежала тень сомнения, и мгновенно перешла на более авторитарный, отцовский тон. — Дебора, ты обладаешь способностью сделать это. Вся сила в тебе, внутри тебя. Ты даже превзойдешь эти техники. Ты можешь освободиться от боли. Ты можешь освободиться от боли.

Несколько минут спустя Элен вывела Дебору из транса.

Та моргнула с дезориентированным, рассеянным видом, как пассажир, просыпающийся в самолете, и тут же бросила быстрый взгляд на наручные часы. Потом провела ладонями по волосам и сказала:

— Я снова не впала в транс.

И сразу достала из сумочки кошелек.

Элен лишь кивнула и придвинула к пациентке вазу с шоколадками. Позже, когда они уже стояли в прихожей и Дебора надевала пальто, она медленно произнесла, не глядя на Элен и сосредоточившись на застегивании пуговиц:

— А знаете, возможно, вы и в самом деле меня лечите.

— Я вас не лечу, — напомнила ей Элен. — Физическая причина может по-прежнему оставаться там, где она скрывается. Я просто помогаю вам найти способ справиться с болью.

— Да, но это может и в самом деле работать, — сказала Дебора, и в ее взгляде отразились удивление и уважение, как это было с бабушкой много лет назад.

Теперь Элен улыбнулась, вспоминая тот момент. Она ощущала удовлетворение от своей работы.

Элен открыла ежедневник — и улыбка на ее лице растаяла, когда взгляд упал на имя последней в этот день клиентки: Мэри-Бет Макмастерс. Ну и ладно. Сегодня больше не будет удивленных и уважительных взглядов.

Она посмотрела на часы. Еще оставалось время для того, чтобы Мэри-Бет успела отменить встречу. Вот уже три раза та звонила в самую последнюю минуту сообщить, что не может уйти из офиса. Макмастерс работает помощником юриста и, когда отменяет встречу, всегда говорит тоном человека чрезвычайно занятого и полного осознания собственной значимости. Будто юридическая фирма, в которой она служит, вообще не сможет без нее функционировать.

Элен выбранила себя за такие мысли. Может быть, Мэри-Бет и в самом деле была незаменима. К тому же она всегда настаивала на оплате половины суммы гонорара за несостоявшиеся встречи, о чем говорилось в прайс-листе Элен, — такова была плата при условии, если встреча отменялась позднее, чем за двадцать четыре часа. Хотя Элен никогда не требовала выполнения этого пункта условий. Ей самой была противна мысль о том, чтобы брать деньги за то, что она ничего не делала.

Звякнул звонок у входной двери, и Элен выругалась, как будто внезапно споткнулась. То есть ее раздражала и отмена встреч с Мэри-Бет, и необходимость встречаться с ней. По совершенно непонятной причине Элен испытывала необъяснимую антипатию к этой несчастной и грустной женщине. В чем тут было дело? Конечно, у нее и прежде бывали клиенты, которые ей не нравились, а были и такие, которые нравились больше других, но она никогда не испытывала подобного внутреннего чувства неудовольствия.

Если она не будет держаться как можно более осторожно, ее неприязнь испортит терапию — Мэри-Бет может подсознательно все ощутить.

Элен напомнила себе один из постулатов буддийского учения: «Мы все одинаковы, мы все — единое целое». Элен была Мэри-Бет, а Мэри-Бет была Элен.

Ммм…

Она распахнула дверь с теплой приветливой улыбкой:

— Мэри-Бет! Прекрасно, что вы пришли!

— Уверена, видеть меня — просто подарок! — саркастично откликнулась Мэри-Бет.

Но она ведь не могла услышать ругательство Элен, не могла же?

Как обычно, Мэри-Бет была одета во все черное. Это невысокая коренастая женщина, немного грузная, с длинными прямыми волосами, разделенными пробором посередине, как это делали «дети цветов» в семидесятые годы, вот только отсутствовало свежее детское личико для такой прически. У Мэри-Бет было лицо человека обидчивого и напуганного.

«Ох, до чего же депрессивный вид», — подумала Элен.

Ей ужасно хотелось предложить Мэри-Бет полностью изменить внешность, подстричь волосы, прибавить им объема и цвета, переодеться во что угодно, кроме черного. Ведь на самом деле у этой женщины вполне симпатичное лицо. Один лишь мазок губной помады мог полностью ее преобразить!

Боже праведный, Элен, кажется, превращалась в чью-то ужасную мамашу!

— Не желаете воспользоваться ванной комнатой? — спросила она Мэри-Бет.

Элен всегда спрашивала клиентов, не нужно ли им в туалет; переполненный мочевой пузырь был наихудшим сопровождением гипнотического сеанса.

— Нет, спасибо, — ответила Мэри-Бет. — Давайте сразу приступим к делу.

Когда Мэри-Бет уже сидела в зеленом кресле, как-то умудрившись сделать вид, что это самое неудобное кресло в мире, Элен открыла ее файл.

— Как вы себя чувствовали после нашей последней встречи? — спросила она.

— Да как обычно — жирной коровой. А вы как поживали?

Элен внимательно посмотрела на нее:

— Вас беспокоит ваш вес?

— Нет. Да, конечно, это же очевидно, но не важно. — Мэри-Бет вздохнула и зевнула. — Сегодня пятница. У вас есть интересные планы на выходные? Встречаетесь с друзьями? Родными?

— Никаких особых планов нет, — ответила Элен. — Давайте-ка расскажите мне, не желаете ли поработать над потерей веса?

Когда Мэри-Бет впервые пришла к Элен, она заявила, что хочет подвергнуться гипнотерапии, поскольку начала испытывать страх при поездках через туннель под Сиднейским заливом, и ей бы хотелось справиться с этим, пока страх не превратился в нечто более серьезное. Она ни словом не упомянула о своем весе, но такое частенько случалось с клиентами Элен. Настоящая причина их визитов иногда выявлялась только после нескольких сеансов.

— Похоже, в прошлой жизни мне здорово не хватало картофеля, — сказала Мэри-Бет. — И теперь я пытаюсь восполнить этот недостаток. И потому мне постоянно отчаянно хочется картошки.

— Ну, гипнотерапия может тут оказаться весьма полезной…

— Да не верю я в прошлые жизни! — агрессивно огрызнулась Мэри-Бет. — Это же полная чушь!

— Кажется, мы об этом уже говорили, — мягко произнесла Элен: ей не слишком понравилось слово «чушь», и они действительно какое-то время обсуждали неверие Мэри-Бет в прошлые жизни.

— Но ведь вы не можете возвращать людей в их прошлые жизни.

— Я не могу предложить погружение в прежние существования, — заговорила Элен. — Но у меня были такие клиенты, которые не сомневались в том, что они под гипнозом переживали свои прошлые рождения. У меня на этот счет широкие взгляды. — (Мэри-Бет ухмыльнулась.) — Вам приходилось ездить по туннелю под заливом после нашей последней встречи? — спросила Элен.

Мэри-Бет передернула плечами:

— Да, приходилось. И в общем я себя прекрасно чувствовала. Должно быть, с этим я справилась.

Элен изучающе всмотрелась в нее:

— Мэри-Бет, тогда чего вы ждете от сегодняшнего сеанса?

Та снова вздохнула. Презрительно оглядела комнату, как будто находилась в дешевом гостиничном номере, наклонилась вперед, взяла шоколадку, но тут же передумала и бросила ее обратно в вазу.

Наконец она произнесла:

— Знаете, думаю, мне все-таки нужно заглянуть в туалетную комнату.

* * *

Почему-то это вызвало облегчение — когда я снова ее увидела.

Не знаю, что она чувствует по отношению ко мне, но мне она вроде бы даже нравится. То есть меня буквально тошнит от самого факта ее существования, но в то же время я нахожу ее до странности притягательной.

Это почти извращенное чувство. Как будто вы знакомитесь с каким-то человеком и он кажется вам отвратительным, но в то же время вам хочется очутиться с ним в постели. И когда это происходит, вы в восторге, однако потом испытываете острое сожаление. Как тот похожий на обезьяну парень, с которым я познакомилась на одном из рождественских приемов для клиентов компании в прошлом году. От него слишком сильно пахло лосьоном после бритья, а драгоценностей на нем висело больше, чем на мне. Секс с ним был великолепен, но потом я чувствовала себя как жертва изнасилования, долго отмывалась в душе и рыдала по Патрику. Это напоминает отвращение к себе после того, как съешь что-нибудь чудовищно жирное.

Элен не стала бы есть всякую дрянь. Наверное, она питается в основном тофу и чечевицей. Интересно, ужасается ли она любви Патрика к пицце?

Конечно, я совсем не мечтаю забраться к ней в постель. Просто хочу знать о ней все-все. Хочу наблюдать за ней в любых, даже самых невероятных ситуациях, хочу залезть в ее мозг и в ее тело. Стать ею, пусть хотя бы на один день.

Я ничего подобного не чувствовала ни к одной из тех девушек, с которыми встречался Патрик. Но эта история с Элен…

Мне отчего-то становится хорошо, когда я произношу ее имя. И во время последнего сеанса я произносила его то и дело: «Спасибо, Элен», «Увидимся через неделю, Элен». Каждый раз при этом я как будто била по самодовольному лицу Патрика.

Не думай, что ты сбежал от меня, мой мальчик. Пусть твое строительство новой жизни не имеет ко мне никакого отношения, но я по-прежнему здесь, рядом. Треплю по чем зря ее имя. Даже побывала в ее доме. Пользовалась ее ванной комнатой. Я знаю, какой именно дезодорант и какие тампоны она использует. В ней нет ничего особенного.

Кроме, может быть, того, что она собой представляет. Она, возможно, даже слишком хороша для тебя, парень. Элен, пожалуй, не из твоей лиги. Не из нашей лиги.

Суть в том, что Элен производит впечатление человека, абсолютно одинакового и внутри, и снаружи. И это впечатление создается само собой, постоянно, словно в этой женщине нет ни хитрости, ни притворства, как будто ей даже не приходится думать над каждым произносимым словом, чтобы убедиться, что эти слова производят именно то действие, какое ей хочется.

Конечно, она должна иметь некое подобие словесного фильтра. Каждый человек имеет такой фильтр. Только ее собственный представляет собой нечто чрезвычайно эффективное и простое, и он тщательно удаляет все то, что может случайно обидеть собеседника.

Вот мой собственный фильтр — это настоящий лабиринт труб, туннелей и сеток, которые превращают то, что я думаю, в нечто приемлемое, такое, что можно произнести вслух в зависимости от ситуации и персоны и еще того, что я стараюсь доказать в данный конкретный момент.

А ей нечего доказывать. Она действительно верит во всю эту фигню насчет «силы разума». Верит страстно. Это нечто вроде ее личной религии.

Поначалу Элен показалась мне немножко ханжой, но, думаю, она действительно хороший человек — в том самом, весьма старомодном смысле этого слова. Она желает всему миру только добра. А в этом мы с тобой, Патрик, вроде как неполноценны, а? Мы ведь не желаем добра другим, правда?

Рядом с ней я чувствую себя фальшивкой, и не по той причине, что кажется очевидной. Если бы я встретилась с ней в своем настоящем облике, под своим именем, я бы все равно постоянно осознавала разницу между нами.

Патрик, я вполне понимаю, почему ты можешь думать, что любишь ее. Действительно понимаю. Ведь я и сама немножко люблю ее.

Был когда-то и наш с тобой первый канун Рождества, когда мы заснули на спине, как будто загорали; мы держались за руки, а на наших губах оставался чудесный вкус клубники после того потрясающего ликера, что подарил нам Стинки. Вентилятор на потолке лениво вращался, и сама комната как будто чуть-чуть покачивалась, и помню, как я думала, что мы с тобой похожи на двоих детишек, плывущих на плоту вниз по волшебной реке.

Та ночь действительно была. Мне плевать, насколько нежна или чистосердечна Элен, но та ночь случилась. Наша ночь.

Тогда Элен даже не существовала.

Помнишь, как однажды мы столкнулись с Кэмерон Диас? Вот так же должно было произойти и с Элен. Мы должны были столкнуться с ней на каком-нибудь ужине, а потом, возвращаясь домой, могли бы поговорить о том, как она мила и какое это интересное и загадочное дело — гипноз, а к тому времени, когда бы мы добрались до дома, мы бы уже забыли о ней.

Она чрезвычайно мила, Патрик, но она вроде Кэмерон Диас. Она не предназначена для того, чтобы стать реальной участницей нашей жизни. Она к нам не имеет никакого отношения.

* * *

Элен с Патриком ехали к дому ее матери. За рулем сидел Патрик. Он был из тех мужчин, которые автоматически воспринимают вождение как свое дело, а Элен это не слишком нравилось. Она чересчур нервный водитель. И, кроме того, она помнила, как Джон всегда тщательно, поровну делил с ней место за рулем. «Теперь твоя очередь», — говорил он, передавая ей ключи, а потом вздыхал, фыркал и всю дорогу делал замечания по поводу ее стиля вождения.

— Так что, твоя мать ни с кем не встречалась после исчезновения отца? Боже! Да здесь просто безумное движение! — Патрик нажал на тормоз, машина дернулась. — Извини.

Он явно нервничал. И Элен весьма сожалела о том, что не может его утешить какими-нибудь словами вроде: «Ой, да моя мать будет в восторге от тебя!»

Анна, скорее всего, не придет в восторг от Патрика. Из всех прежних приятелей Элен матери больше прочих нравился Джон, с его остроумными и ядовитыми замечаниями. Конечно, он ей нравился. Джон нанес самый серьезный урон чувству собственного достоинства Элен: он был тем, кого она любила, но кто на самом деле не полюбил ее в ответ.

Если бы только у Элен была одна из тех милых, слегка полноватых болтливых мам, которые имеют весьма смутное представление о политике и бизнесе и вообще обо всем, что находится за пределами их домашней реальности. Если бы у нее был седовласый, вооруженный очками отец, который мог бы тепло пожать руку Патрику и задать ему несколько чисто мужских вопросов о его работе, в то время как милая мама хлопотала бы вокруг, пытаясь уговорить «парнишку» съесть еще один кусочек сдобной ватрушки.

Но ничего даже отдаленно похожего у нее не имелось.

— У мамы было несколько довольно продолжительных романов за все эти годы, — сказала она Патрику. — Но сейчас никого нет.

— А твой отец… Он что, просто… отсутствует?

— Он никогда и не присутствовал. — Элен немного помолчала, чувствуя легкий всплеск раздражения. — Я уже говорила об этом.

Элен рассказала Патрику историю своей семьи через несколько недель после того, как они начали встречаться. За многие годы она уже научилась излагать эту историю так, что та выглядела как идеальный застольный анекдот. Немножко необычный, интересный и личный, но личный ровно настолько, чтобы не вызывать у гостей стеснительных эмоций и не заставлять их неловко ерзать на стульях.

Она традиционно начинала одними и теми же словами: «Моя мать всегда была женщиной, опережавшей свое время». Потом объясняла, что однажды утром, первого января 1971 года, чрезвычайно практичная доктор Анна О’Фаррел приняла новогоднее решение: стать матерью-одиночкой. Она была успешной и независимой женщиной слегка за тридцать и не особо желала выходить замуж, но, как ни странно, хотела иметь ребенка. И с помощью двух своих ближайших подруг составила список потенциальных кандидатов в отцы, учтя все их положительные и отрицательные стороны: уровень образованности, материальное положение и особенности личности.

Анна сохранила эти листы и отдала их Элен, когда та была еще подростком. Ее «отцом» был один из списка, с пометкой напротив фамилии «85 %», обведенной кружочком. Высочайшая оценка, потому что возле фамилии другого претендента стояло «10 %».

Положительными качествами ее отца были «высокий уровень образования» (он был хирургом, Анна познакомилась с ним в университете), «хорошие зубы», «маленькие уши» (мать Элен питала отвращение к большим оттопыренным ушам), «отличная кожа», «отсутствие в роду сердечных заболеваний, диабета или склонности к простудам», а также «прекрасные социальные навыки».

К отрицательным моментам относились «слабое зрение» (он носил очки), «склонность к спиритуализму», «мать, гадающая на картах Таро», «странноватое чувство юмора» и «постоянное желание жениться».

В последние годы Элен начала то и дело задумываться над пунктом «постоянное желание жениться». Она не знала, то ли весь мир становился более нравственным — ну, нечто вроде возрастающего уровня глобальной стыдливости, — то ли просто ее ближайшее окружение становилось все более консервативным.

Однако склонность ее отца к женитьбе явно не превратилась в препятствие. Его легко было соблазнить, и не однажды, но именно такое количество раз, какое было необходимо для зачатия, в нужные дни до и после овуляции.

— В конце концов все получилось, — пояснила мать.

Дело было сделано. Работа проведена не напрасно. А «отец» Элен два месяца спустя женился и переехал в Великобританию, так и не узнав о существовании дочери.

— А что, если мне захочется поехать туда и найти своего отца? — спросила Элен у матери, когда проходила через самый бурный, бунтарский, хотя и короткий период подростковых проблем, и даже сама содрогнулась от звука незнакомого, почти сексуального слова, сорвавшегося с ее губ, — «отец».

— Я не кинусь тебя отговаривать. — Анна даже не подняла глаз от газеты, которую читала в тот момент. — Но это было бы очень грубо и жестоко по отношению к его жене.

Конечно же, Элен никогда бы не стала сознательно совершать грубого или жестокого поступка, да и сама мысль о реальной встрече с этим мужчиной средних лет наполняла ее смущением. Отцы ее подруг были большими и волосатыми и обладали низкими голосами, иногда бывали забавными, но чаще скучными и в общем почему-то не имели отношения к реальной жизни подростков.

Подруги матери, Мелани и Филиппа, собственных детей так и не завели. Они стали крестными Элен и разделили с ней основную часть ее детства, живя в одном доме с ее матерью. У них то и дело появлялись какие-то приятели, приезжавшие для того, чтобы увезти дам на свидание. Иногда они даже присутствовали за завтраком. Мужчины тогда бывали небриты и за столом разговаривали хриплыми голосами, но в основном все эти ухажеры представляли собой нечто вроде забавного фона ее жизни; их манеры и внешность критически разбирались с большим весельем, прежде чем те исчезали окончательно. Хотя Мелани в конце концов, когда ей было уже за пятьдесят, вышла замуж на стеснительного, непроницаемого мужчину. Тот, похоже, делал ее весьма счастливой и при этом не слишком мешал ее общественной жизни.

— Это как иметь сразу трех матерей, — обычно говорила Элен, и это было чистой правдой.

Три успешные, своевольные, одинокие женщины в равной степени влияли на Элен в процессе ее взросления.

— Я как будто росла в лесбийской коммуне, — продолжала Элен, но когда повзрослела, то перестала это говорить, потому что ей уже хотелось производить впечатление умудренной опытом и беспристрастной. К тому же, возможно, это могло выглядеть немножко неуважительно по отношению к лесбиянкам, тем более что на самом-то деле Элен понятия не имела, каково это — жить в лесбийской коммуне, а заодно не знала и того, существуют ли вообще такие коммуны. — Так что мой отец был, по сути, всего лишь донором спермы. Только он этого не знал. — Так Элен обычно заканчивала свою историю.

Как правило, в итоге возникало энергичное обсуждение, и собеседники могли говорить что-нибудь вроде: «Ага! Так вот откуда у тебя этот дар к гипнозу — от твоего отца-спиритуалиста и от бабушки с картами Таро!» Как будто они были первыми в мире, кому это пришло в голову. А кто-нибудь даже принимался восхвалять поступок ее матери, хотя другие могли вежливо — или не слишком вежливо — высказать свое неодобрение.

Элен ничего не имела против неодобрения. Она и сама-то не была уверена, что согласна со всем этим, но знала: ее матери совершенно наплевать, кто и что об этом подумает. А поскольку Элен рассказывала свою историю много раз, то постепенно как бы отстранилась от нее. Это походило на историю Джулии о том, как ее отец похитил Джулию и ее брата во время мучительного процесса об опеке между ее родителями. Он даже перекрасил им волосы в каштановый цвет. Потом была безумная погоня. Элен знала, что некогда Джулия испытывала сильные чувства при этих воспоминаниях. Возможно, до сих пор они сохранились на подсознательном уровне, но теперь все это превратилось просто в интересный, завлекательный рассказ. Подходящий для вечеринок.

Патрик внимательно выслушал историю Элен, а в конце сказал:

— Для твоей матери это лишь к лучшему, но мне жаль, что у тебя не было настоящего отца.

— Невозможно сожалеть о том, чего у тебя нет, — возразила Элен, хотя и сама не ощущала в том уверенности, однако она уж точно не рыдала в детстве в подушку, тоскуя по «папочке». — Может быть, все было бы иначе, если бы я была мальчиком.

— Думаю, дочери точно так же нуждаются в отцах, — мрачновато произнес Патрик.

Эта его серьезность заставила Элен влюбиться в него еще чуточку сильнее и даже представить, как он нежно держит на руках малышку (ну да, конечно, их собственную с Элен дочку) — как мужчина в рекламе детской присыпки.

А теперь он спрашивал: «А твой отец просто исчез?» — как будто на самом деле и не слушал по-настоящему или слышал это на какой-нибудь вечеринке много лет назад и не мог припомнить подробности.

Это выглядело уж слишком разочаровывающе. Элен вновь ощутила то тошнотворное тревожное чувство. А что, если ей просто захотелось безумно влюбиться в этого человека? Что, если все это гигантский самообман? Что, если на самом деле он поверхностный, самовлюбленный болван?

Интересно, была бы Элен более подготовлена к тому, чтобы выбрать достойного мужчину, если бы росла рядом с отцом? Возможно. То есть на самом деле почти наверняка. После того как мать так отреагировала на ее вызывающее предположение о встрече с отцом, Элен принялась изучать психологию дочерей, лишенных отцов. Даже сделала кое-какие распечатки, отметив наиболее интересные места желтым маркером.

— И чего ты, собственно, ждешь от меня в связи с этим? — спросила мать, увидев листы. — Чтобы я всегда возвращалась домой вовремя и понимала тебя?

— Чтобы ты почувствовала себя виноватой, — ответила ей Элен.

Анна засмеялась. Понятия вины не было в ее эмоциональном словаре.

— Извини, — сказал Патрик, когда светофор сменился на зеленый и их машина немножко продвинулась. — Я знаю, ты никогда не видела своего отца. Просто нервничаю. У меня такое чувство, словно я должен пройти собеседование перед приемом на работу. Я не слишком опытен в этом деле и с трудом справляюсь, особенно когда мне очень хочется получить работу.

Элен посмотрела на Патрика и заметила, как на его лице мелькнуло выражение почти пугающей ранимости. И на мгновение он стал очень похож на собственного сына.

— А когда я нервничаю, то начинаю болтать всякую ерунду, в которой и смысла-то никакого нет, — продолжил Патрик. И тут же нахмурился, глянув в зеркало заднего вида. — К тому же я немного рассеян, потому что наша подруга вернулась.

— Подруга? — переспросила Элен.

— Наша чокнутая подружка. Она едет за нами.

— Саския снова нас преследует? — Элен резко развернулась на сиденье и внимательно осмотрела идущие позади автомобили. — Где? Какая машина?

— Да, это просто потрясающе! Фантастично! Это именно то, что тебе по-настоящему нужно: чтобы твоя бывшая тащилась за тобой, когда ты впервые едешь знакомиться с семьей твоей подруги! — бормотал Патрик.

— Да, но где она?

Ремень безопасности сдавил шею Элен. Прямо позади них тащился грузовик, за рулем сидел мужчина, он закрыл глаза и барабанил пальцами по здоровенному рулю, а его губы при этом шевелились, потому что он подпевал какой-то песенке.

— В соседнем ряду, на пару машин сзади, — сказал Патрик. — Не беспокойся. Я намерен от нее оторваться.

Он резко нажал на акселератор, и машина рванулась вперед. Элен повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как светофор поменял свет с желтого на красный. Когда же вновь посмотрела назад, они уже пересекали перекресток, оставляя позади волну застывших автомобилей.

— Какого цвета машина? — в отчаянии спросила она. — Какого цвета?

— Ушли, — радостно сообщил Патрик. — Смотри-ка, мы уже едем дальше.

— Отлично, — вздохнула Элен, потирая ноющую шею.

* * *

Я потеряла их на светофоре и не смогла понять, в какую сторону они повернули.

Может быть, они собирались на встречу с какими-то ее друзьями. У Патрика нет никаких знакомых, живущих в этой стороне.

Я видела, как Элен развернулась. Интересно, не пыталась ли она увидеть меня? Патрик, наверное, заметил, что я еду следом. Когда он осознает, что я за спиной, то тут же газует и потом ведет машину крайне неровно. Иногда тычет в мою сторону пальцем. Один раз я даже видела, как ему выписали штраф за то, что, пытаясь уйти от меня, он повернул направо там, где это было запрещено. Я даже почувствовала себя виноватой, потому что Патрик всегда гордился тем, что за двадцать лет вождения его ни разу не штрафовали. Я послала ему на работу бутылку вина в качестве извинения. Вино выбрала со значением. Белое «Пеппер три». Мы обнаружили это вино, когда в последнее лето, проведенное вместе, ездили в долину Хантер. А потом купили целый ящик и буквально привязались к нему. Так что не представляю, как бы он мог выпить это вино, не думая обо мне. Но в тот вечер я ждала у его офиса — и видела, как одна из тех девушек, с которыми он работает, вышла к своей машине, держа в руках ту самую — мою — бутылку вина. Я узнала подарок, потому что завернула его в красивую синюю бумагу. Патрик не потрудился даже развернуть упаковку. Просто отдал вино той девушке.

Пытаюсь вообразить, как он описывает меня своей гипнотизерше. Элен. Догадываюсь, что называет меня психопаткой. Однажды он даже наорал на меня. Я шла за ним, когда Патрик отправился в ближайший к дому магазин, и вдруг он резко развернулся и зашагал прямиком ко мне. Я остановилась и ждала, улыбаясь. Думала, мы наконец-то сможем нормально поговорить. Но потом, когда он подошел ближе, я увидела, что улыбка у него саркастическая и злобная. Он ткнул пальцем почти в мое лицо и заорал: «Ты сумасшедшая психопатка!»

И это… Ну, понимаете, это могло бы выглядеть забавным при других обстоятельствах, вот только мне показалось, что он хочет меня ударить.

Он был так взбешен, что дрожал с головы до ног.

Вообще-то, я как будто даже желала, чтобы Патрик меня ударил. Мне было нужно, чтобы он меня ударил. Если он никогда больше не собирается меня обнять, то мог хотя бы ударить. Тогда между нами снова возникла бы связь. Плоть против плоти.

Но Патрик этого не сделал. Обхватив голову, он раскачивался, как ребенок, страдающий аутизмом. Мне так хотелось успокоить его, утешить. Ему незачем было так волноваться. Ведь перед ним стояла всего лишь я. Та же самая я, что и прежде. Похоже, он не в силах был этого понять. И я сказала: «Милый».

Он уронил руки, и я увидела, что глаза у него красные и влажные.

Патрик отрезал: «Не называй меня так!» — и тут же ушел. А я осталась стоять на месте, глядя на список новых товаров, приклеенный изнутри к витрине магазинчика — того самого магазинчика, где мы всегда покупали рыбу и жареную картошку в субботние вечера.

Вот так оно и вышло. Теперь я пребываю в постоянной роли сумасшедшей. И Патрик будет думать обо мне как о чокнутой. А прежде он думал, что я забавная шельма, и что у меня прекрасные глаза, и что я одна из самых щедрых людей, каких только ему приходилось встречать. Да, все это он говорил мне и в то время именно так и считал.

Но теперь я просто ненормальная.

Единственный для меня способ перестать выглядеть безумной в его глазах — это исчезнуть из его жизни. Как и ожидается от бывших подруг. Незаметно раствориться в прошлом.

И именно это и доводит меня… до безумия.

* * *

Элен заметила, как в Патрике снова пробудились сомнения — «может, сбежать?» — когда они шли от машины к дверям дома ее матери.

«Ох, бедненький ты мой», — подумала она.

Элен отлично помнила, как она впервые привезла сюда Джона; помнила, как его ленивые глаза с тяжелыми веками оглядывали все вокруг с выражением явного превосходства. А ясные зеленые глаза Патрика метались по сторонам, словно искали возможные пути отступления. А еще Патрик то и дело нервно откашливался.

Для него имело значение то, что подумает о нем мать Элен. Это имело значение для него, а потому и для самой Элен.

Бедняга. Его нервозность вполне понятна. Джон просто был исключением; большинство мужчин сочло бы такую ситуацию пугающей.

Три невероятно элегантные, чрезвычайно уверенные в себе женщины в возрасте слегка за шестьдесят. Все три одинаково держащие кончиками ногтей тонкие коктейльные соломинки. Все три причудливо одетые почти полностью в белое, дабы соответствовать «белой теме» гостиной матери Элен — белые диваны, белые стены, белые украшения, — одинаково спорхнули с высоких табуретов, на которых они восседали, чтобы расцеловать Патрика в обе щеки. Но он-то ожидал поцелуя в одну щечку и постоянно поворачивался не тем боком, и ему пришлось весьма неловко сгибать колени, чтобы дамы могли дотянуться до него.

— Зачем это вы все вырядились в белое? — спросила Элен. — Вы же сливаетесь с мебелью!

В ответ раздался мелодичный смех.

— Мы и сами глазам не поверили, когда друг друга увидели! — промурлыкала Филиппа.

— Мы выглядим, как Бетт Мидлер в фильме «Клуб первых жен». Но это не значит, что мы когда-то были женами.

Элен видела, как взгляд ее матери остановился на наряде Патрика — загородном варианте одежды делового человека: синие джинсы и джинсовая рубашка с закатанными до локтя рукавами. Джон всегда носил одежду от Армани, Версаче и еще каких-то итальянских модельеров, настолько изысканных, что Элен о них и слыхом не слыхивала.

— Ах, Анна, но Мел-то нынче — жена! — напомнила ей Филиппа.

— Да, конечно. Просто я никогда о ней не думаю так. Мел, это комплимент!

— Я весьма польщена.

— А кто еще был в том фильме? — пропела Филиппа. — Бетт Мидлер, Голди Хоун и кто-то еще. Кто-то, кто мне нравится. Патрик, вы знаете?

Патрик был явно поражен.

— О… нет, я не…

— Мы так решили, потому что прочитали одну и ту же статью в журнале «Вог», — сообщила Мел. — Насчет расцветок, подходящих для женщин «за пятьдесят». Хотя в строгом смысле нельзя сказать, что нам за пятьдесят.

— Говори за себя, — тут же возразила Анна.

Мать Элен считала истинным оскорблением любое напоминание о ее настоящем возрасте.

— Да ты на тридцать четыре дня старше меня, Анна О’Фаррел!

— Дайан Китон! — воскликнула Филиппа. — Вот кто была третья жена! Слава богу, я вспомнила. Меня это всю ночь мучило.

— Патрик, что вам предложить? Пиво, вино, шампанское, что-нибудь покрепче? У вас усталый вид.

Мать Элен сосредоточила взгляд фиолетовых глаз на Патрике, как хищная птица на потенциальной жертве.

Глаза Анны нельзя было не заметить. Ее друзья считали, что если бы в молодости она решила посоперничать с Элизабет Тэйлор, кто из них красивее, то вполне могла бы выиграть такое соревнование, если бы сочла, что ей это нужно. К несчастью, Элен не унаследовала этот прекрасный цвет. Конечно, ее желание или нежелание было тут ни при чем, хотя Элен всегда подозревала, что на самом деле у ее матери был выбор, только она решила сохранить это великолепие исключительно для себя. Она весьма гордилась своими глазами.

Патрик вновь откашлялся:

— Пиво было бы в самый раз, спасибо, э-э…

— Элен, ты до сих пор не представила нас друг другу должным образом. Бедняга, наверное, думает, что случайно забрел в какой-нибудь гарем в отставке.

— Да ты же не давала мне и слово вставить, — возразила Элен. Она положила ладонь на руку Патрика. — Патрик, это моя мать, Анна.

— Замечаете сходство? — Анна похлопала ресницами, протягивая ему стакан пива.

— Я не… я не уверен. — Патрик сжал стакан.

— А это мои крестные, Мел и Пип, — продолжила Элен, игнорируя свою мать. — Или ты сегодня Филиппа? Она называет себя то так, то эдак.

— Это зависит от того, толстая я или худая, — пояснила Филиппа. Она одарила Патрика улыбкой и провела ладонями по своим пухлым бокам. — И совершенно очевидно, кто я прямо сейчас, не правда ли?

По лицу Патрика пробежало выражение откровенной паники.

— Филиппа, — уточнила Элен.

— Ага! То есть недостаточно худощава для Пип. Элен, мне просто необходимо снова пройти у тебя несколько сеансов гипнотерапии. — Филиппа повернулась к Патрику с предельно серьезным видом. — Я страдаю от самой что ни на есть убийственной зависимости от углеводов!

— Ну, это… — начал было Патрик.

Но он явно не имел ни малейшего представления о том, как завершить фразу, и потому просто глотнул пива с таким видом, словно от этого зависела вся его жизнь.

— Я уже пыталась с помощью гипнотерапии Элен избавиться от этой зависимости.

— Вот только она хихикала в течение всего сеанса, — вздохнула Элен, а ее мать подала ей бокал белого вина, не спрашивая, чего хочет дочь; кстати, Элен предпочла бы сейчас апельсиновый сок.

— Идите-ка сюда, Патрик, поговорим о чем-нибудь разумном, — сказала Мел. И похлопала по табурету рядом с собой. — Элен говорила, что вы геодезист, это так? У моего деда была потрясающая коллекция старинных карт, он оставил ее мне. Думаю, самая старая датируется примерно тысяча восемьсот двадцатым годом.

Патрик отставил стакан с пивом и заговорил своим обычным, нормальным голосом:

— Неужели?

Мел жестом приказала Патрику сесть рядом с ней и придвинула к нему тарелку с хлебом и семгой. Элен видела, как постепенно расслабились плечи Патрика, когда Мел спокойно заговорила с ним, переводя разговор в мужское русло, на почву фактов, где тот чувствовал себя вполне уверенно.

Элен всегда думала, что из Мел могла бы выйти весьма дипломатичная жена, потому что она обладала даром изящно и с пониманием говорить на любую тему.

Хотя сама Мел нашла такое определение весьма женофобским. «Я могла бы стать дипломатом, большое спасибо» — так она говорила.

— Идем-ка поможем твоей матери. — Филиппа схватила Элен за руку.

— О Пип, как это мило с твоей стороны! — откликнулась Анна, все еще не сводя фиолетовых глаз с Патрика.

— Милая, он просто восхитителен! — заявила Филиппа, как только они очутились в идеально чистой кухне Анны. — Могу поспорить, он принадлежит к типу сильных и молчаливых мужчин, ведь так? Я просто вижу его где-нибудь на вершине горы с геодезическим оборудованием, и он щурится на солнце.

— Нет, — ответила Элен, хотя ей хотелось бы видеть Патрика именно таким. — Ничего похожего, совершенно. Он очень даже разговорчив, когда у него есть возможность поболтать. И в основном Патрик занимается подготовкой площадок для строительства домов.

— Ох, быть молодой и влюбленной! — с тоской произнесла Филиппа. — Обожаю быть влюбленной. Я всегда так худею от этого!

— Помню, как ты сидела вот в этой кухне и говорила нам с Джулией: «Ох, быть молодой и влюбленной…», нам тогда было по семнадцать, — заметила Элен. И немного помолчала. — А значит, ты была не старше, чем я сейчас!

— Кстати, о Джулии, — вмешалась ее мать. Ей никогда не требовалась чья-либо помощь, и она как раз заканчивала последние приготовления, изящно раскладывая закуски на огромных квадратных тарелках. Белых, конечно же. Все пахло просто божественно, но не оставляло сомнений в том, что Патрик предложит купить пиццу на обратном пути, а Филиппа уже тянулась к корзинке с хлебом. — В субботу я виделась с ее матерью на занятиях йогой. И она сказала, что у твоего нового друга имеется какая-то преследовательница.

— Сарафанное радио работает безупречно, — пробормотала Элен.

Ей иногда казалось, что она так и не покинула пределы маленького закрытого мирка частной школы, когда матери ее подруг состояли в одном и том же комитете.

— Преследовательница! — Филиппа вытаращила глаза. — Как интересно!

— Ох да, это будет более чем интересно, Пип, когда мою дочь найдут мертвой в какой-нибудь канаве. — Анна произнесла это, засунув голову в огромный холодильник.

— Это что, его бывшая любовница? — продолжила Филиппа, не обратив на Анну внимания. — Женщина, которую он бросил? Или просто какая-то случайная маньячка, которой он показался симпатичным?

Анна выбралась из холодильника и поставила на кухонную стойку бутылку с ароматическим уксусом, стукнув ею с излишней силой.

— Эта особа проявляет какую-то склонность к насилию? — спросила она. — Патрик обращался в полицию?

— Это просто его бывшая подруга, и она не заходит слишком далеко, — ответила Элен. — Так что на самом деле тревожиться не о чем.

Интересно, как отреагировала бы ее мать, узнай она, что Саския гналась за ними сегодня вечером. Или что Элен ощутила явное разочарование, когда они оторвались от нее на светофоре.

— Просто пообещай мне, что будешь осторожна. Ты постоянно встречаешься с людьми, Элен, и они, конечно, восхитительны, но не будь слишком наивной, — сказала Анна.

Элен улыбнулась матери:

— Должно быть, я унаследовала склонность восхищаться людьми от отца.

Но Анна не ответила ей улыбкой.

— Уж точно тебе это досталось не от меня.

— Совершенно верно, — кивнула Филиппа и так засмеялась, что даже чихнула.

* * *

Я не могла решить, где их ждать. У дома Патрика или у ее дома. Я знала, что все будет зависеть от того, как они решат поступить этим вечером с Джеком. Как правило, мать Патрика приходила к нему и присматривала за внуком, но иногда Джек отправлялся с отцом в дом Элен, и полагаю, его устраивали в комнате в задней части дома. Это не слишком честно по отношению к Морин. Помню, как сильно она выматывалась, когда мы оставляли Джека с ней, — он был еще совсем малышом. Внук сразу крепко обнимал ее своими ручонками. Хотя, конечно, теперь ему восемь и все должно быть иначе. Наверное, он уже предпочитает заниматься собственными делами — смотреть телевизор или еще что-то в этом роде. Надеюсь, Патрик не разрешает ему слишком много времени проводить перед телевизором. Ребенок должен читать. Раньше он очень любил книжки. Однажды я решила подсчитать, сколько раз можно прочесть ему «Прожорливую гусеницу», прежде чем ему это надоест. Но мне пришлось самой сдаться после того, как я прочитала ему книжку в пятнадцатый раз. Каждый раз, когда я добиралась до последней страницы, он просил: «Давай снова!» — и всегда с тем же самым энтузиазмом. Я до сих пор вижу его пухлые розовые щечки, когда он сидел у меня на коленях в красной пижаме с паровозиками и надувал губы, сосредоточенно слушая. И тыкал пальчиком в картинки, показывая дыры, которые гусеница прогрызла в яблоках.

Я могла бы посидеть с Джеком сегодня, пока Патрик и Элен отправились туда, куда они отправились. Это было бы просто замечательно! «Пока!» — сказала бы я бодро, как няня-подросток, и устроилась бы с Джеком на кушетке, накрывшись пухлым одеялом, прихватив с собой пакет чипсов.

Возможно, мне следует отправить Патрику письмо и предложить подобный вариант. Ха-ха.

Я могла бы годами быть такой няней. Порой думаю, что все могло бы сложиться совсем по-другому, если бы Патрик не решил вырвать Джека из моей жизни, отобрать моего маленького мальчика, моего милого малыша.

Помню, как одна из мамаш, которых я знала по подготовительной школе Джека, позвонила мне, узнав обо всем, и сказала: «Саския, он не может так поступить с тобой! Это же незаконно! У тебя есть права! Ты же мать Джека!»

Вот только я не была его настоящей матерью. Всего лишь подруга его отца. Какой судья стал бы меня слушать? Просто некие отношения, продолжавшиеся три года. Я даже официально не жила с ними в первый год. Так что все было не так уж и долго.

Но достаточно долго для того, чтобы видеть, как Джек выбрался из пеленок, научился плавать, и шутить, и пользоваться ножом и вилкой. Достаточно долго для того, чтобы его волосы из курчавых превратились в прямые. Достаточно долго для того, чтобы он стал звать меня, когда ему снился страшный сон. Меня. Не папу. Он всегда звал только меня.

Внезапный крик врывался в мой сон, и я успевала пробежать половину коридора, прежде чем просыпалась окончательно. Помню, как однажды ворвалась в его комнату, а он сидел в постели, сильно тер глаза и рыдал вовсю. «Я просто хотел задуть свечи!» — сказал он.

А я ответила: «Все в порядке, ты можешь их задуть». И протянула ему воображаемый торт со свечами. Джек надул щеки и дунул — и все, проблема была решена. Он улыбнулся, глядя на меня полными слез глазами, а потом снова упал на подушку и моментально заснул. А Патрик до утра и не узнал ни о чем.

Предполагаю, теперь Джеку могут сниться не такие милые и простые кошмары.

В этом и вся суть. Где проходит черта между няней и матерью? Если вы присматриваете за ребенком вечерами, вы, очевидно, не превратитесь вдруг в его мать просто потому, что купаете его и кормите несколько часов. И то же самое продолжается недели. Или месяцы. Но что, если речь идет о годах? Два года? Три года? Существует ли некий момент, когда вы пересекаете эту невидимую границу? Или нет никаких границ, кроме очерченных законом, тех, которые определяются, когда вы подписываете документы об усыновлении? Но приемных детей могут потребовать обратно их настоящие родители — в любое время, даже по прошествии многих лет.

Мне следовало усыновить Джека. В этом была моя ошибка. Но мне это никогда и в голову не приходило.

Я рассматривала возможность ухаживать за Джеком как некую привилегию, как дар. Это была просто еще одна прекрасная сторона наших взаимоотношений с Патриком.

Поэтому, когда Патрик порвал со мной, я понимала, что потеряю Джека. Как потеряю и все остальное, что любила в Патрике, вроде набухших вен на его руках. Я так любила его руки. И его почерк, прекрасный мужской почерк. И то, как необыкновенно он мне улыбался после секса. И еще я теряла его пение. Патрик частенько напевал себе под нос мелодии в стиле кантри, когда занимался разными делами по дому. Вообще-то, я ненавижу музыку кантри, но мне нравилось слышать его негромкое пение. Это было нечто вроде саундтрека к моей жизни.

Я никогда даже не выясняла, есть ли у меня какие-то права на Джека. Может, и так.

Но я была слишком потрясена, когда Патрик просто сообщил, что больше не любит меня.

Я не могла подняться с постели. Не могла разговаривать. Не могла есть. Это было нечто вроде внезапного удара тяжелейшей болезни. Как будто бомба взорвалась прямо в моей жизни и разнесла вдребезги все, что казалось знакомым.

Если бы Патрик позволил мне встречаться с Джеком по выходным. Ну, как разведенный отец. Мне вполне могло бы хватить этого. Может, тогда я бы не стала делать ничего подобного, потому что сейчас, похоже, просто не могу остановиться, как бы ни старалась. А я старалась. Старалась. Раньше я совершенно не понимала алкоголиков или заядлых игроков. Когда я слышала о людях, погубивших свою жизнь из-за какой-нибудь глупой зависимости, то всегда думала: да ты просто остановись, и все. А теперь я сама стала такой же. Это все равно что предложить кому-нибудь перестать дышать. «Ты просто перестань дышать, и твоя жизнь вернется на прежний, правильный путь». И ты даже пытаешься сдерживать дыхание так долго, как только можешь. Но очень быстро начинаешь жадно хватать воздух. Понимаю, это унизительно. Понимаю, какой жалкой выгляжу. Но мне плевать. Я просто физически не способна остановиться.

И вот я сижу в машине перед домом Элен. Она говорила, что этот дом оставила ей по завещанию бабушка, и это уже как будто подчеркнуло разницу между нами. Моя бабушка оставила мне вазу для фруктов. Я опустила окно машины и услышала шум волн, набегающих на песчаный берег. Именно это должна слышать Элен, когда ложится спать. Именно это должен слышать Патрик, когда остается у нее.

Меня сморил сон. Когда же я проснулась, в спину били лучи восходящего солнца, но я не увидела машины Патрика поблизости. Значит, остались у него.

Я представила, как они засыпают в кровати, некогда принадлежавшей мне, может быть, даже лежат на простынях, которые покупала я, и гадала, тянется ли Патрик к Элен вот сейчас, на рассвете. Проводит ли осторожно кончиками пальцев по ее руке, так легко, что она не знает, наяву это или ей это снится? Патрик всегда любил неторопливо, полусонно заниматься сексом на рассвете.

Я открыла дверцу машины и вышла, ссутулившись, как какая-нибудь старая леди. Где-то неподалеку хохотали как сумасшедшие австралийские зимородки.

 

Глава 7

Элен проснулась оттого, что ощутила пальцы Патрика, медленно и осторожно скользившие по ее руке.

Такое движение всегда означало приглашение к сексу.

Джон обычно целовал ее в шею. Короткими легкими поцелуями.

Эдвард предпочитал облизывать мочку ее уха, пылко и влажно, и это было невыносимо щекотно. Он по ошибке принимал ее визг и судороги за бешеное сексуальное возбуждение, а Элен так и не разъяснила ему это постоянное заблуждение.

Энди же шептал ей в ухо, обжигая и раздражая своим дыханием: «Ты чувствуешь?..» Элен всегда хотелось спросить: «Что? Я чувствую что? Закончи предложение!»

Она вдруг задумалась о том, целует ли прямо сейчас Джон чью-то шею, и облизывает ли Эдвард чье-то ухо, и шепчет ли Энди свой незаконченный вопрос.

Почему ты думаешь о своих бывших любовниках?

Не открывая глаз, Элен повернулась к Патрику, чтобы тому было легче добраться до ее руки. Ей нравилось движение его пальцев. Ей очень нравилось движение его пальцев.

Но и легчайшие поцелуи Джона ей тоже нравились.

И что? Сосредоточься на пальцах Патрика.

Скорее всего, Патрик проделывал то же самое и с Саскией, и в этой же самой кровати, и, может быть, даже на этих же самых простынях.

И это, конечно, интересно, но не имеет отношения к настоящему моменту.

Как только вы доводите до совершенства свои сексуальные движения, то уже не склонны их менять. Элен и сама до сих пор целовалась точно так, как научил ее целоваться один мальчик на стоянке автофургонов, когда ей было пятнадцать лет. У мальчика был вкус пива. Противный и в то же время замечательный. Как же звали того парнишку? Крис? Крейг? Что-то вроде этого.

Патрик потянул ночную рубашку Элен:

— Сними.

Ей хотелось быть в постели с Патриком в этот момент, и больше нигде. Но с другой стороны, ей как-то очень не понравилась мысль о том, что Джон сейчас может целовать чью-то шею.

Элен помогла Патрику стянуть ее ночную рубашку.

И стала думать о том, чем в этот самый момент занимается Саския. Куда она отправилась вчера вечером, после того как потеряла их у светофора? Вернулась ли домой и принялась перебирать старые фотографии — Патрика и свои? А может быть, плакала?

Была ли Элен в ответе за боль другой женщины? Не следует ли ей вернуть Патрика? Конечно, у нее не было ни малейшего намерения возвращать его. Он сам не желал быть с Саскией. Он хотел быть с Элен.

Так уж устроен наш мир. Отношения заканчиваются. А если бы это было не так, Элен до сих пор оставалась бы с тем дышащим пивом парнишкой со стоянки автофургонов.

Джулия была права. Саскии следует повзрослеть и двигаться дальше.

Но с другой стороны, разве не крылось нечто благородное в отказе Саскии уйти? Она обезумела от страсти. Элен никогда не позволяла страстям доводить себя до безумия.

— О чем ты думаешь?

Патрик, приподнявшись на локте, смотрел на нее сверху вниз и улыбался. Он осторожно убрал со лба Элен прядь волос.

— О Саскии, — честно ответила Элен, не успев подумать.

Патрик отдернул руку:

— Мне не избавиться от этой женщины, да?

— Извини, — поспешно сказала Элен.

Она попыталась придвинуться к Патрику и обнять его, но его губы сжались в тонкую линию, и он стал похож на мрачного школьного учителя, который готовился начать моральную экзекуцию.

— Теперь эта сучка забралась к нам в постель.

Он встал с кровати и ушел в ванную комнату, примыкавшую к спальне, и безо всякой необходимости с силой захлопнул за собой дверь.

Элен села, откинувшись спиной на подушку, и уставилась на медленно вращавшийся вентилятор на потолке. Кругом, кругом и кругом. Элен решила, что вентилятор — хороший образ для введения. «Представьте, что вы смотрите на вентилятор на потолке…»

Послушай, Саския, ты помешала нам заняться сексом. Патрик разозлился на меня из-за тебя.

Каждый раз, когда Элен была с Патриком, часть ее воображения представляла, как бы отреагировала на все Саския, если бы была здесь и наблюдала за ними. Это походило на то, как если бы Элен вела собственное реалити-шоу на телевидении, хотя и с одним-единственным зрителем. Если бы он знал, как много времени она уделяет размышлениям о Саскии, то просто взбесился бы.

За окном разразился хохотом большой зимородок.

* * *

Если вы достаточно долго смотрите на кого-то сзади, человек начинает ощущать ваш взгляд и оборачивается. Он может на самом деле и не видеть вас, но чувствует какие-то изменения в окружающей атмосфере.

Именно поэтому я всегда верила, что, если я буду думать о Патрике достаточно долго и упорно, он обязательно это почувствует. Если люди могут чувствовать взгляд, брошенный на них через комнату, то почему им не ощутить поток истинных эмоций, цунами эмоций, и всего-то через несколько кварталов?

Я представляю свои чувства в виде плотного облака, плывущего над улицами Сиднея, и вот однажды Патрик стоит под душем — он любит принимать душ подолгу и очень горячий, чтобы все вокруг заволокло паром, — и вдруг открывается окно и он совершенно неожиданно улавливает всю мою любовь. Он вдыхает облако моих чувств, и закрывает краны, и думает: «Саския…»

А потом, вытираясь пушистым полотенцем, думает: «Я совершил ошибку».

И после, даже не успев одеться, звонит мне. И все снова становится прекрасным.

Люди возвращаются друг к другу. Это случается постоянно. Так почему же этому не случиться с нами?

* * *

Патрик открыл воду в душе.

Должно быть, Элен сильно его расстроила; он ведь так ждал этого утра. Джек остался у бабушки, и Патрик не собирался забирать его до вечера, когда они должны были отправиться к его матери на ужин. Патрик мечтал о том, как они сегодня проспят допоздна, а потом позавтракают в постели и почитают газеты. Он специально для этого случая купил круассаны. А Элен испортила ему такое радостное утро.

И неудивительно, что бедняга даже слышать не желал имени своей преследовательницы, а уж тем более в тот момент, когда собрался заняться с Элен любовью?

Охваченная раскаянием, Элен отбросила одеяло. Не надевая ночную рубашку, выскочила из постели и подергала дверь ванной комнаты. Та оказалась не заперта. Душ шумел. Пара было столько, что Элен едва могла что-либо рассмотреть.

— Хочешь ко мне присоединиться? — спросил Патрик из душа.

Он больше не выглядел как злой школьный учитель.

Элен отдернула занавеску.

И через несколько мгновений ее ноги уже обхватили талию Патрика и она начисто забыла о Саскии.

* * *

Некоторое время я бродила по садику перед домом гипнотизерши.

Подобрала маргаритку, упавшую на землю, и заткнула себе за ухо, как если бы была из тех девушек, которые знают, что будут выглядеть эксцентричными и милыми с цветком за ухом. Я как будто думала, что маргаритка может изменить всю ситуацию, сделать меня привлекательной и внушающей любовь. Точно это просто какой-то забавный любовный треугольник, а Элен и я — две девочки на вечеринке, старающиеся привлечь внимание одного и того же мальчика. Потом я поднялась на парадное крыльцо дома Элен и увидела свое отражение в стеклянной панели рядом с входной дверью. Я выглядела немолодой и потрепанной. Выдернула из-за уха цветок и смяла его, а потом постучала, и довольно громко, в эту дверь, хотя и знала, что Элен нет дома. Вновь постучала, со злостью. Словно утверждала нечто. Я здесь!

А потом меня передернуло, будто мы назначили встречу, но Элен меня подвела. Я спустилась с крыльца и вдруг заметила дорожку, огибающую дом и уходящую на пляж.

Она вывела меня к берегу. Я сняла туфли и пошла босиком по холодному песку.

Вы только вообразите! Можно просто выйти через заднюю дверь — и сразу очутиться на пляже!

Я гадала, нравится ли это Элен. Она, вообще-то, не выглядела особо спортивной. Невозможно даже представить, чтобы она потела или отдувалась. Наверное, просто сидит, скрестив ноги, медитирует и бормочет мантры. Или занимается йогой. Приветствует солнце и произносит прочую чушь в этом роде.

Пляж встретил меня тишиной. Слышался только шорох набегавших на берег волн, да время от времени где-то кричали чайки. Слишком рано для любителей бега трусцой, тренировок на воздухе и выгула собак. Прилив был высоким, а жемчужное небо, казалось, висело очень низко.

Не переставая думать обо всем этом, я сняла с себя всю одежду, вошла в океан и нырнула под волну.

Вода оказалась настолько холодной, что от неожиданности из моих легких вылетел весь воздух. Вынырнув, я громко закричала и снова ушла под волну, и еще раз, и еще. Под водой я каждый раз открывала глаза и видела маленькие водовороты песка и лучики туманного света.

Забудь его.

Отпусти его.

Освободись от него.

Эти слова возникали в моем мозгу, кристально ясные, каждый раз, когда я погружалась в воду, как будто мне на ухо нашептывали послания некие русалки.

Потом, возвращаясь голышом к одежде под первыми лучами утреннего солнца, которые ласкали кожу, я решила выпить кофе и прочитать газету в одном из кафе. Внезапно у меня возникло странное чувство, не возникавшее уже давно, и мне понадобилось несколько минут для того, чтобы понять: это счастье.

Простое, незатейливое счастье. Я и забыла, как мне нравится плавать в море. Это было сто лет назад. Почему-то погода обычно бывала не та, да и вода слишком холодна для того, чтобы Патрик захотел искупаться. «Ты просто болван!» — кричала я ему из воды, а он с ироническим видом вскидывал руку, соглашаясь со мной, и даже не отрывал взгляда от газеты.

Его мать рассказала мне, что он всегда был до смешного капризен в отношении температуры воды. Ей даже приходилось писать в школу записки, чтобы Патрика не заставляли участвовать в школьных карнавалах, где его могли облить водой. Когда Патрик стоял под душем, его брат частенько выплескивал на него чашку холодной воды, и тот визжал, как девчонка. «Ну ты и трусиха!» — говорил отец Патрика.

Интересно, познакомилась ли уже гипнотизерша с его родителями? Его мать очень меня любила. Однажды на Рождество, после основательной порции пунша, она даже сказала, что я ей как дочь.

Мне бы прислушаться к русалкам и устроить себе выходной от Патрика и гипнотизерши. Я могла бы, в конце концов, отправиться сегодня на вечеринку в фирме. Могла бы надеть красное платье, которое давным-давно не надевала.

А по пути можно заехать к матери Патрика. Просто чтобы поздороваться. Я бы показала ей, что продолжаю жить, иду вперед.

* * *

— Так, значит, ты гипнотизер? — спросила мать Патрика. — Должна признаться, никогда прежде не встречалась с гипнотизерами.

— Мама, она гипнотерапевт, — поправил ее тот.

— Ох, прошу прощения! — Его мать как будто испугалась.

— Да все в порядке! — одновременно поспешили успокоить ее и Патрик, и Элен.

Морин Скотт представляла собой вполне типичную маму и бабушку. У нее была неописуемая бесцветная прическа, слегка обвисшее лицо, бесформенное тело и одежда мягких тонов, основательно растянутая.

— Моя мама намного старше твоей, — сказал Патрик, когда они ехали сюда. — Она принадлежит к другому поколению.

— А сколько ей? — спросила Элен.

— Исполнится семьдесят в этом году.

Анне шестьдесят шесть, то есть она была всего на три года моложе матери Патрика, но Элен не стала об этом напоминать, а теперь весьма этому порадовалась. Морин выглядела так, словно была по крайней мере на двадцать лет старше Анны. В то время как мать Элен как бы являла собой сплошные четкие линии и углы, Морин определению не поддавалась. Элен вполне могла представить Морин в роли одной из пациенток Анны. Последняя держалась бы бодро и снисходительно и советовала бы принимать кальций для профилактики остеопороза, а еще регулярно делать маммограмму, как будто все эти проблемы немолодых леди ее саму ожидали еще нескоро.

— Значит, ты гипно-те-рапевт, — старательно повторила Морин. — Мне было бы очень интересно узнать об этом побольше.

Она передала Элен поднос с изображением моста через Сиднейский залив, на подносе стояла большая чашка с французским луковым соусом и лежали сухие бисквиты.

— Мы можем сами все увидеть, — заявил отец Патрика. — Почему бы ей не загипнотизировать нас за ужином? — Он хлопнул в ладоши и захихикал.

Джордж выглядел ошеломляюще, до комизма похожим на Патрика. Элен пришлось сделать усилие над собой, чтобы перестать на него таращиться. Она в жизни не видела родителей и детей, похожих до такой степени. Если бы Патрик не находился в этой же самой комнате, она бы могла заподозрить, что он просто решил разыграть ее и прикинуться старым человеком, хотя и замаскировался не слишком успешно. Да, волосы Джорджа седые, а не каштановые, но подстрижены точно так же, а с чуть более морщинистого лица на Элен смотрели зеленые глаза Патрика. Все у них было одинаковым: форма носа, линия подбородка, разворот плеч, даже то, как они сидели в креслах, вытянув ноги перед собой и одинаково держа в крупных ладонях стаканы с пивом.

— Они клоны, — сообщил ей на ухо брат Патрика, наклоняясь к Элен и ставя перед ней на стол подставку под тарелку.

На подставке красовалась скала Айера.

Младший брат Патрика, Саймон, был некрупным и смуглым, с аккуратно подстриженной бородкой-эспаньолкой, как у какого-нибудь модельера. Саймону всего двадцать четыре, и, на взгляд Элен, ему бы больше подошло глотать какие-нибудь наркотики в ночном клубе, а не передавать бокалы в одноэтажном домике из красного кирпича, где над телевизором, беззвучно показывавшим какое-то шоу, висело распятие, а стеклянная горка была битком набита разными безделушками и коллекционными фарфоровыми тарелками.

— Элен собирается научить меня гипнотизировать друзей, — сообщил Джек, не поворачивая головы; он лежал на полу перед телевизором, растянувшись на животе, и играл в какую-то компьютерную игру.

— Я сам могу научить тебя, приятель, — откликнулся Джордж. — Он взял чайную ложку и стал ее раскачивать, держа кончиками пальцев. — Ты… постепенно… засыпаешь.

Он хлопнул себя по колену. Джордж принадлежал к людям, готовым аплодировать самим себе.

— Точно, так и есть, дедушка, — сказал Джек.

— Могу поспорить, Элен никогда прежде не слышала этой шутки, — бросил Саймон.

— Джордж! — заговорила Морин. — Я уверена, речь идет не о том, чтобы просто гипнотизировать людей! — Она с беспокойством взглянула на Элен. — Ведь так, да?

— В общем, — улыбнулась Элен.

Французский луковый соус был приготовлен из сметаны, смешанной с пакетом сухого лукового супа. Это словно вернуло Элен в школьные дни.

— Иногда я чувствую себя загипнотизированной, если слишком долго смотрю телевизор, — сказала Морин. — Мне кажется, что я выхожу из какого-то оцепенения.

— Ну, на самом деле это действительно некая разновидность гипноза, — подтвердила Элен.

— В самом деле? — с довольным видом произнесла Морин.

— Элен помогает бросить курить или немного похудеть, — сообщил Патрик. — Все в таком роде. И еще помогает деловым людям преодолеть страх перед публичными выступлениями.

Он просто дословно цитировал одну из брошюр Элен. А она и не подозревала, что Патрик их читал.

Элен чувствовала себя так, словно сегодня их роман перешел на некий новый уровень: более глубокий, более сложный, более совершенный. Их утренний секс под душем был настолько необычен, что Элен постоянно хотелось кому-нибудь рассказать о нем. Продавец в овощной лавке спросил для поддержания разговора: «Хотите сегодня что-нибудь необычное?» — а Элен чуть не ляпнула: «Вообще-то, я уже получила сегодня необычное сексуальное переживание — под душем! Спасибо, что спросили!» После душа они с Патриком вернулись в постель и разговаривали. Патрик извинился за то, что огрызнулся, и сказал, что иногда Саския доводит его до такого состояния, что он даже подумывает посоветоваться с юристом.

— Значит, ты помогаешь людям выступать публично? Мне по работе постоянно приходится говорить перед клиентами, — сказал Саймон, трудившийся дизайнером веб-сайтов. — И я всегда думаю, что совершенно не нервничаю, а потом происходит это странное явление. — Он встал, чтобы продемонстрировать. — У меня в левой ноге как будто внезапно начинается судорога или спазм. — Саймон ударил одним коленом о другое.

— Ха! — воскликнул Патрик. — И со мной то же самое происходит! Только у меня скорее это вот так… — Он встал и резко подогнул ногу.

— Вы, мальчики, выглядите как двойники Элвиса, — фыркнула Морин.

Джек перевернулся на спину, чтобы понаблюдать за представлением.

— А я здорово умею говорить, — заявил он. — И ничего с моими ногами не происходит. Деда, а у тебя бывает такое?

Джордж покачал головой:

— Не-а. Вы должны были унаследовать от меня стальные нервы.

— Стальные нервы, — пробормотал Джек себе под нос. — У меня стальные нервы.

— Морин, а у вас? — спросила Элен.

— Вообще-то, я вполне справляюсь с речами, — неожиданно ответила та. — Даже произносила рождественскую речь в нашем теннисном клубе лет сорок подряд. И все проходило благополучно.

— Мама просто шутит, — сказал Патрик, откидываясь на спинку стула с бокалом пива.

— Большинство мам совершенно не умеют шутить, — проговорил Саймон. — Но только не наша.

Оба сына явно гордились своей матерью. Морин просияла.

— Иногда ее шутки бывают довольно сальными, — сообщил Джордж. — Моя жена отлично умеет рассказывать сальные анекдоты.

— Да ничего подобного! — хихикнула Морин.

— И у меня есть шутка! — закричал Джек. — Тук-тук!

И тут же раздался стук в дверь. Все засмеялись.

— Я же еще не сказал главного, — обиженно произнес Джек.

— Просто кто-то постучался тогда, когда ты сказал «тук-тук», — объяснила Морин. — Вот мы и засмеялись при таком совпадении. Интересно, кто бы это мог быть? Я никого не жду. Вы, мальчики, кого-нибудь приглашали?

— Может, это просто коммивояжер? — предположил Патрик. — Могу поспорить, он предложит вам сменить телефонную компанию.

— Ну, не знаю, — протянула Морин, не двигаясь с места, как будто им действительно нужно было сначала решить эту головоломку.

— А может, это один из свидетелей Иеговы? — Джордж тоже не сделал попытки встать со стула.

В дверь снова постучали.

— Даже представить не могу, кто бы это мог явиться в такое время, — задумчиво проговорила Морин. — В такой-то час! Прямо перед ужином!

— Эй, народ! Это же самое невероятное, что только с нами случалось! — воскликнул Саймон с таким искренним изумлением на лице, что Элен поначалу показалось, что он это всерьез. — Наша жизнь на кону! Это…

— Пойду открою, — сказал Патрик, опираясь ладонями о колени.

— Лучше я.

Джек вскочил и быстро вышел из комнаты.

Донеслось лязганье замка, а потом — отчетливый женский голос.

— Похоже, какая-то обалденная красотка отчаянно пытается выследить меня, — шепнул Саймон Элен, прикрывая рот ладонью. — Со мной такое постоянно случается.

— Постоянно случается в твоих фантазиях, — уточнил Патрик.

Они услышали голос Джека.

— Думаю, он рассказывает таинственной гостье шутку про «тук-тук», — усмехнулся Саймон.

— Ну, наверное, мне следует пойти самой, но я просто вообразить не могу, кто это может быть!

Морин вышла из комнаты, приглаживая волосы.

Они услышали женский смех — и вдруг Патрик с такой силой ударил бокалом по кофейному столику, что пиво расплескалось во все стороны.

— Да вы надо мной издеваетесь!

— В каком смысле издеваемся? — спросил его отец.

Патрик вскочил и приподнял занавески на том окне, что выходило на улицу. Он покачал головой с неприятной и горькой улыбкой, снова опустил занавески и стремительно вышел из комнаты, даже не посмотрев на Элен.

Элен почувствовала, как сердце начинает колотиться все быстрее и быстрее. Она вспомнила, как Патрик всю дорогу сюда одним глазом постоянно посматривал в зеркало заднего вида. А когда они остановились перед домом его родителей, с видимым облегчением заявил:

— Нет, не видно!

— Что происходит? — спросил отец.

— Думаю, что вы-знаете-кто решил к нам заехать, — сказал Саймон и посмотрел на Элен грустно и одновременно с любопытством.

— Черт побери! — воскликнул Джордж. — Я, пожалуй, пойду гляну, не пригожусь ли им там в качестве третейского судьи.

— Полагаю, ты о ней знаешь, — осторожно начал Саймон, когда они остались в комнате вдвоем. — Ну, о его бывшей.

— Да, — кивнула Элен.

Она крепко прижимала ладони к бедрам, чтобы удержать себя на месте, не вскочить и не броситься к двери.

Мне просто хочется увидеть, как она выглядит!

Элен напряглась, прислушиваясь к происходящему в прихожей.

Саймон покачал головой:

— Должно быть, для тебя это немного жутковато. Расстраиваешься?

— Ох, в общем-то, нет, — ответила Элен. — Я даже никогда ее не видела.

Она изо всех сил постаралась, чтобы ее слова не прозвучали как жалоба.

До них донесся голос Патрика, громкий и отчетливый. Элен прежде ни разу не слышала, чтобы он говорил таким резким и неприятным тоном. Сразу возникал образ здоровенного краснолицего человека, крепко держащего телекамеру во время вечернего выпуска новостей.

— Саския! Если ты не уйдешь сию минуту, я вызову полицию! Ты перешла все границы. Это недопустимо.

А потом послышался голос Джека, высокий то ли от страха, то ли от волнения:

— Папа, почему ты хочешь звонить в полицию?

Саймон поморщился:

— Пожалуй, попытаюсь хотя бы увести оттуда Джека.

Он вышел из комнаты. Элен осталась сидеть на своем месте как пришпиленная. У нее не было достаточно уважительной причины, чтобы тоже поучаствовать в событиях.

Элен гадала, не грозит ли семье Патрика что-нибудь. Вдруг Саския достанет из сумки пистолет или огромный кухонный нож? В книгах говорилось, что большинство жертв преследователей не подвергались физическому насилию — их только морально терроризировали, — но были и ужасающие случаи из реальной жизни, когда несчастные жертвы в итоге погибали.

А может быть, ее матушка была права и ей следует побеспокоиться о собственной безопасности? Вдруг она сама является целью Саскии? Если бы Элен погибла, ее мать жутко разозлилась бы.

— Так, хорошо, давайте все просто успокоимся.

Это заговорил отец Патрика. Элен до сих пор так и не расслышала толком голоса Саскии.

Она поставила свой бокал на подставку, чтобы не испачкать ненароком вязаную крючком салфетку, и принялась бесцельно бродить по комнате. На книжной полке теснились фотографии в рамках. Элен увидела на одном из снимков Патрика рядом с какой-то женщиной и жадно схватила фото. Может, это и есть Саския?

Потом она разобрала, что снимок сделан в больнице, и сообразила, что эта молодая светловолосая женщина в постели с младенцем в голубом одеяльце на руках наверняка Колин, жена Патрика. Его покойная жена. Возможно, те раковые клетки, что убили ее год спустя, уже поселились где-то в ее теле и набирались сил для своей зловредной атаки.

Патрик забрался в кровать, чтобы очутиться рядом с женой. Они прижимались друг к другу, откидываясь на спинку больничной койки. Колин одной рукой обнимала младенца, а пальцы другой переплелись с пальцами Патрика. Можно было заметить, что тот крепко сжимал руку жены.

Колин улыбалась младенцу. Патрик улыбался в камеру. Это было всего восемь лет назад, но Патрик выглядел иначе, он был таким молодым. Глаза казались более круглыми, щеки пухлыми, волосы гуще и длиннее, футболка на нем была совсем молодежная. Колин явно не расчесывалась, а Патрик не брился. Должно быть, прошло всего несколько часов после появления на свет Джека. И вид у обоих был изумленный, такой, какой Элен не раз приходилось видеть на первых снимках родителей с новорожденным. «Вы только посмотрите, что мы сотворили!» Рождение первенца. Одно из тех повседневных событий, которое кажется чудом лишь тем, кто непосредственно к нему причастен.

Элен ощутила легкое смущение. Весь сегодняшний день она думала о сексе под душем с мужем вот этой самой молодой женщины. Как это убого, даже вульгарно. У Патрика были настоящие отношения с Колин. Он женился на ней, они произвели на свет ребенка. Эти отношения со временем лишь укреплялись. По тому, как тело Патрика стремилось к Колин, сразу было видно, что он по-настоящему ее любил.

Внезапно Элен почувствовала свое родство с бедной, глупой, безумной Саскией, что стояла сейчас у входной двери. Она продолжала цепляться за прошлое, превращаясь в полную дуру. Если бы прелестная Колин — а она была прелестна, это даже по фотографии нетрудно было понять — не умерла, Патрик и не посмотрел бы в сторону Саскии или Элен.

Смерть — это такой элегантный способ завершить отношения. Никаких прелюбодеяний, никакой скуки, никаких бесконечных пустых разговоров по вечерам. Никаких разводов. Никаких «Я слыхал, она все еще одна». Никаких случайных встреч на вечеринках у общих знакомых, на чужих свадьбах. Никаких «Она явно набирает вес» или «Она явно стареет». Смерть — это прекрасный финал и тайна, и за умершим навсегда остается последнее слово.

— Это моя мама.

Элен вздрогнула.

Джек стоял рядом с ней, глядя на фотографию в ее руках.

— Я в тот день только родился. Моя мама умерла.

— Да. — Элен осторожно поставила фотографию на место. Интересно, Джек испытывает по отношению к умершей матери такие же чувства, какие испытывала сама Элен по отношению к несуществующему отцу? — Знаю.

— Бывшая подруга моего отца стоит там, у входа, — сказал Джек. — Саския. Она какое-то время жила с нами.

— Ты ее помнишь? — с удивлением спросила Элен.

Джек хитровато покосился на нее:

— Вроде как. Я помню, как она забирала меня из школы и обычно говорила: «Добро пожаловать домой, Джек!» И у нее всегда стояла маленькая тарелка с бисквитами, и фруктами, и еще чем-то. — Тут Джек бросил на Элен предостерегающий взгляд. — Но только папа не любит о ней говорить!

— Знаю.

Почему именно Саския забирала Джека из подготовительной школы? Разве она тогда не работала? Почему не Патрик заезжал за сыном?

С улицы послышался довольно резкий женский голос, а потом хлопнула дверца автомобиля и скрипнули шины.

* * *

Он сказал, что вызовет полицию, если я не уеду.

А я даже не знала, что он туда собирается. И так радовалась тому, как выгляжу в красном платье, и все еще ощущала себя очищенной после плавания голышом в океане. Казалось, что навестить отца и мать Патрика — это совершенно обычное дело, ничего особенного. Даже закрались мысли, что, возможно, пришло время восстановить старые дружеские связи — и почему бы не начать именно с этого дома?

Я вовсе не воспринимала это как часть моей привычки. Моей грязной, отвратительной маленькой привычки.

И суть в том, что я даже не заметила машину Патрика перед домом! А я ведь одержима этой машиной. Мои глаза постоянно на ней сосредоточены, даже когда я застреваю где-нибудь в пробке на несколько миль позади.

Когда я поднималась на парадное крыльцо дома, то думала только о том, как Патрик впервые привез меня сюда, чтобы познакомить с родными. Джек тогда бежал по дорожке впереди нас. Я нервничала, ведь прошло меньше года после смерти Колин, и думала, что им может показаться, будто я уж слишком быстро ухватилась за горюющего вдовца.

Помню, Саймон тогда последний год учился в школе. Он еще носил школьную форму и почему-то связывал волосы резинками во множество маленьких хвостиков, и они торчали вокруг его головы, как иглы дикобраза. Морин постоянно извинялась за его вид.

Вот о чем я думала, когда подходила к дому: как они все были милы со мной. Входная дверь выглядела точно так же, как тогда.

Глупо. Для образованной женщины я иной раз бываю слишком уж глупа. Неужели я полагала, что если их входная дверь ничуть не изменилась за последние годы, то и ничего не случилось, а я просто обычная старая знакомая, проезжавшая мимо? Способность к самообману порой ошеломляет.

А потом я постучала в дверь и услышала взрыв смеха, как будто в доме смеялись надо мной. Это заставило меня вернуться к реальности. Именно в этот момент я повернула голову и увидела машину Патрика. Я просто поверить не могла в то, что не заметила ее раньше. Промелькнула мысль: «Он привез сюда Элен. Он знакомит их с Элен».

Я уже подумала, не сбежать ли, вот только они могли меня заметить, да и все равно какая-то часть меня хотела войти в этот дом и сказать: «Да как вы можете сидеть здесь с этой женщиной, как будто меня и на свете не существовало? Как вы можете всем этим заниматься? Задавать вежливые вопросы, аккуратно разливать не слишком хорошее вино, и могу поспорить — на столе у вас стоит поднос с изображением моста, и сухие бисквиты, и вообще все точно так же, кроме другой женщины? Вам это не кажется странным? Неправильным?»

А потом Джек открыл дверь. Конечно, я его видела куда чаще, чем мог догадаться Патрик, но я не оказывалась так близко к нему с тех пор, как ушла. Я много раз могла бы приблизиться к нему, но мне не хотелось смущать или расстраивать его.

Джек улыбнулся мне. Такая чудесная, самая открытая улыбка. Его прекрасные глаза были точно такими же. А потом он принялся болтать со мной, совершенно естественно. Пояснил, что я постучала в дверь точно в ту же самую секунду, когда он произнес «тук-тук», собираясь рассказать анекдот, и каковы вообще шансы на то, что подобное может случиться? Наверное, один на тысячу, а то и на миллион? И я смеялась, когда появилась Морин с вежливым и озабоченным выражением лица, но это выражение мгновенно исчезло, когда она увидела меня. Морин явно пришла в ужас, как будто я была каким-нибудь грабителем.

А потом вышел Патрик, и его лицо стало уродливым от гнева, а следом пришел и его отец, чрезвычайно серьезный и нахмуренный, будто случилось какое-то несчастье вроде автомобильной аварии. Явился и Саймон, уже взрослый, без хвостиков. Он даже не посмотрел на меня, а просто схватил Джека за руку, словно мальчика нужно было срочно спасать от меня.

И что бы я ни говорила, это не помогало. Они просто хотели, чтобы я немедленно ушла.

А у меня рвался из груди крик: «Но я люблю всех вас! Вы же были моей семьей!»

* * *

— Мы любили ее, — сказала Морин, осторожно поглядывая на Элен. — Мы действительно ее любили.

— Нельзя ли наконец сменить тему и поговорить о чем-нибудь более интересном? — спросил Патрик, но никто не обратил на него внимания.

Они уже покончили с ужином, и Джек заснул прямо на диване в гостиной. Элен думала, что все, похоже, выпили немножко больше обычного из-за волнений, вызванных появлением Саскии, и языки у них самым чудесным образом развязались.

— Конечно, мы огорчились, когда Патрик порвал с ней. Мне было ужасно ее жаль, — продолжила Морин. — У нее здесь совсем не было родных, видишь ли, она выросла в Тасмании, так что мы стали ей чем-то вроде семьи.

— Уверен, Элен совсем не хочется слушать все это, — бросил Патрик.

— Да я ничего не имею против, — откликнулась Элен, и это было, конечно, самое большое преуменьшение века.

— Людям случается разлюбить друг друга, — сказал Джордж. — И нельзя их винить за то, что они чувствуют.

— Знаю, — с легким раздражением произнесла Морин. — Но это не мешает мне жалеть бедную девочку.

— Саския должна оставить Патрика в покое, — заявил Джордж. — Это уже слишком долго тянется.

— Она была Джеку как мать. — Морин не обращала внимания на мужа и говорила это только Элен.

— Нужно было позволить ей видеться с Джеком, — сказал Саймон.

— Сколько раз я должен повторять одно и то же? Она никогда не просила о встречах с ним! — огрызнулся Патрик. — Как только я сообщил ей, что хочу просто со всем покончить, Саския будто взбесилась, полностью и абсолютно свихнулась!

— Ты разбил ей сердце, — произнесла Морин.

— Как бы то ни было, я считаю, что Джеку небезопасно находиться рядом с ней.

— К тому же ее мать недавно умерла, — добавила Морин.

— Похоже, у тебя провалы в памяти. Не ориентируешься во времени, — заметил Саймон.

— Она была очень близка со своей матерью, — продолжала Морин, обращаясь к Элен. — Они каждый день разговаривали по телефону. Мои мальчики просто одурели бы, если бы я попыталась звонить им каждый день! Хотя, уверена, с дочерьми дело обстоит иначе. — Она мгновение-другое помолчала с задумчивым видом. — А ты, Элен, со своей матерью разговариваешь каждый день?

— Нет, — улыбнулась Элен, хотя они почти ежедневно обменивались то электронными письмами, то сообщениями по телефону.

— Видишь ли, отец Саскии умер, когда та была совсем юной, и у нее не было ни сестер, ни братьев, так что мать осталась единственной ее родной душой, — пояснила Морин. — И она очень тяжело переживала смерть матери.

— Да к тому моменту уже больше месяца прошло после смерти ее матери! — напомнил Патрик. — И она болела до этого целый год. И сколько еще я должен был ждать? Не думаю, что было бы честным продолжать притворяться.

— Месяц — это ничто, — заметил Саймон.

Элен мысленно с ним согласилась.

— Послушайте мистера Сама Чуткость! Ты вообще порвал со своей последней девушкой, отправив ей эсэмэску! — сердито произнес Патрик.

— Это было очень вежливое и нежное сообщение. И я же с ней не жил.

— Когда Патрик только начинал свой бизнес, он был очень, очень занят, это понятно, и Саския перешла на неполный рабочий день, чтобы присматривать за Джеком. — Морин продолжала обращаться исключительно к Элен. — Она действительно была ему прекрасной матерью.

— Его мать Колин, — вставил Патрик.

— Ну да, конечно, дорогой, но Колин уже не было с нами.

— Ее вины в этом нет.

— Разумеется, нет. Я просто пытаюсь быть справедливой к Саскии и сказать, что она отлично справлялась.

— Колин справлялась бы гораздо лучше. И Колин не была сумасшедшей.

— Но ты же не бросал Колин, — возразил Саймон. — Так что ты не можешь знать наверняка.

— Знаю, — ответил Патрик. — Уверен. И в любом случае я бы никогда не бросил Колин.

В его голосе прозвучала такая отчетливая дрожь, что все за столом слегка поежились.

Элен видела, что все стараются не смотреть на нее. И почувствовала, как великолепный жареный ягненок с печеным картофелем превратились в тяжелый ком в ее желудке. Он, естественно, до сих пор любит свою покойную жену. Чертова девчонка умудрилась умереть до того, как успела ему наскучить или начала раздражать.

Отец Патрика глубоко вздохнул и улыбнулся Элен, не встречаясь с ней взглядом.

— Ну а мне бы хотелось побольше узнать о гипнотическом бизнесе.

Элен тоже улыбнулась, хотя и с трудом. Они и без того весь ужин говорили о «гипнотическом бизнесе».

— Я где-то читал, что Гитлер умел гипнотизировать, — заметил Саймон.

— Большинство политиков весьма искусны в использовании гипнотизирующих схем разговора, — машинально включилась в беседу Элен. Этот вопрос ей задавали постоянно, когда она выступала на каких-нибудь встречах. — Это очень простая вещь вроде повторения…

— Ну да, сейчас по телевидению идет какая-то реклама, — сказал Патрик, глядя на стол перед собой. — Не знаю, что они рекламируют, но там мужчина плавает в бассейне, и болтается какой-то кусок старого пластыря, и мужик то и дело его отталкивает, делая вид, что весь содрогается, словно говорит: «Вали отсюда, вали!»

— Я знаю этот ролик. Это реклама какой-то машины, — вспомнил Саймон.

— А какое отношение старый пластырь имеет к машинам? — нахмурилась Морин.

— Суть в том, что каждый раз, когда я вижу в зеркале заднего вида машину Саскии, или получаю одно из ее посланий, в которых бог весть о чем говорится, или письмо по электронной почте, или сообщение по телефону, или вынужден слышать ее голос на своем автоответчике, или мне доставляют пучок долбаных цветов… прости, мам, что выругался… но розы на работу… В общем, я чувствую себя как тот парень в рекламе, мне просто хочется отпихнуть от себя все это, отпихнуть подальше!

— Она присылает тебе розы? — удивилась Морин. — Она присылает цветы мужчине?

— Вот поэтому я и не желаю слышать о том, что Саския была прекрасной матерью или что я выбрал неудачный момент для того, чтобы порвать с ней, — объяснил Патрик. — Если я был несправедлив к ней, я уже заплатил за это. Я платил и продолжаю платить и платить. — С этими словами он встал из-за стола и вышел из комнаты.

— Ох, боже мой! — вздохнула Морин.

— Элен, добро пожаловать в наше семейство! — бодро произнес Саймон.

— Он начал встречаться с Саскией чересчур рано после того, как потерял Колин, — сказала Морин. — В этом-то и проблема. Слишком, слишком скоро. Он не успел погоревать. Мужчины плохо умеют горевать. Когда они чувствуют что-то тяжелое, то стараются задавить это.

— А женщины в таких случаях говорят, говорят, просто заговаривают всех до смерти, — добавил Джордж.

— Но это помогает! — возразила Морин и снова перенесла свое внимание на Элен. — После того как мы потеряли Колин, Патрик вбил себе в голову, что Джек не должен ни в чем нуждаться. Просто помешался на этом. Он полностью погрузился в работу. Потому-то Саския в итоге и стала так много времени проводить с Джеком. Патрик работал круглые сутки.

— Мам, думаю, мы уже достаточно рассказали Элен для одного вечера, — заметил Саймон.

— Может, ты и прав. — Морин кивнула, встала и принялась собирать тарелки, а потом, не глядя на Элен, быстро спросила: — Скажи-ка, Элен, ты, случайно, не католичка?

Саймон фыркнул.

— Вообще-то, нет, — немножко виновато ответила Элен.

— Ох! Ну, это… А ничего, если я спрошу, какую религию ты исповедуешь? — Морин взяла тарелку мужа. — Конечно, это ничего не значит, простое любопытство.

— Вообще-то, скорее никакую. Меня не воспитывали в какой-то конкретной вере. Моя мать — убежденная атеистка.

Морин, похоже, была потрясена.

— Убежденная?.. Ты хочешь сказать, она не верит в Бога? Вообще? Но ты-то, конечно, веришь?

— А разве не существует определенных правил, которые запрещают говорить за столом о религии или политике? — спросил Саймон.

— Мне кажется, я немного более духовна, чем моя мать, — сообщила Элен. — Меня, например, интересует учение Будды. Мне нравится его философия. Ну и практика сосредоточения и всякие такие вещи.

— Ох да, я слыхала, что там все построено на «пребывании в моменте».

У Элен возникло ощущение, что она теряет нить разговора.

— Оммм… — протянул Джордж. Он сложил ладони под подбородком и склонил голову. — Так ведь делаете вы, буддисты? Оммм… Оммм…

— Джордж! Она не настоящая буддистка! — Морин бросила на Элен отчаянный взгляд. — Ведь так, дорогая?

Саймон расхохотался во все горло.

— Мне просто все это кажется интересным, — промямлила Элен.

— Отлично! — Морин расправила плечи, как бы заявляя, что человек должен справляться со всем тем, с чем сталкивает его жизнь. И постучала себя пальцем по губам. — А ты любишь детей, Элен?

— Мама! — Саймон схватился за голову.

Элен уловила проказливый блеск в глазах Морин. Пожилая дама прекрасно понимала, что делает.

— Я обожаю детей! — твердо произнесла Элен.

— Чудесно, — кивнула Морин. — Я тоже.

Они поняли друг друга.

— А десерт у нас будет? — спросил Джордж.

Морин возвела взгляд к потолку:

— Да, у нас яблочный пирог со сливками и мороженое.

— Разве только совсем маленький кусочек, — пробормотала Элен.

— Ох, да ты же тощая, как вешалка! — воскликнула Морин. — Я тебе принесу большую тарелку пирога.

Позже, когда Элен и Патрик уже растянулись в ее постели, оба посасывали таблетки от изжоги. По настоянию Морин Джек остался у нее еще на одну ночь. Патрик отнес его с дивана в гостевую спальню, и мальчик так и не проснулся. А после Патрик и Элен поймали такси, чтобы доехать до ее дома, потому что слишком много выпили.

— Извини, что вечер прошел вот так, — сказал Патрик.

— Да все в порядке, — возразила Элен. — У тебя просто чудесные родные.

И это было правдой. В семье Скотт ощущалось нечто такое, что рождало у Элен чувство уюта и покоя, как будто она уже много раз сидела за их столом, передавая соседу блюдо с печеным картофелем.

— Разговор о Саскии продолжался слишком долго. Да еще и в таком ключе! Я не должен был этого позволять, — пробормотал Патрик. — Я выглядел не лучшим образом, а они как будто все были на ее стороне.

— Понимаю, — согласилась Элен, поворачиваясь, чтобы коснуться его плеча. Плечо оказалось твердым как камень, словно у Патрика все мышцы свело. Элен немного помассировала его, пытаясь снять напряжение, и повторила: — Понимаю.

— И уж конечно, не следовало кричать на Саскию на глазах у Джека, — продолжил Патрик. — Но когда я услышал ее голос, меня охватила совершенно безумная ярость. Я ведь уже начал думать, что могу просто принять ее как часть своей жизни, вроде некоей хронической болезни. Но сейчас, похоже, меня развернуло в противоположном направлении. Я будто дошел до предела. Мне даже кажется, что я могу убить ее. Теперь понятно, как люди доходят до такого. До убийства. Я мог бы ее пристукнуть.

— Пожалуйста, не надо. — Элен перестала растирать его плечи. Похоже, это ничуть не помогало. — Я совсем не хочу видеться с тобой только в тюрьме во время свиданий.

— Уж я бы постарался не попасться, — хмыкнул Патрик.

Он достал еще одну жевательную конфету из пакета и принялся мрачно ее жевать.

Элен с тревогой всмотрелась в его лицо. Патрик заметил ее взгляд и улыбнулся:

— Да все в порядке. Это шутка. К тому же меня бы в любом случае поймали. Я не из тех людей, кто никогда ни на чем не попадается. Поворачиваю направо там, где такого поворота нет, а за углом меня уже поджидают копы.

— Кстати, о полиции…

— Да, понимаю. — Его подбородок конвульсивно дернулся. — Просто… я не знаю. Не уверен, что нужно действовать именно так.

Патрик явно не желал снова возвращаться к теме полиции, но Элен никак не могла понять причину. Может быть, он просто боялся, что Саския сделает то, чем угрожала, и выдвинет обвинения против него? Или здесь крылось нечто большее?

— Но ты подумай об этом, — предложила она.

— Подумаю.

Однако Элен видела, что он не собирается этого делать. Она зевнула, неожиданно и широко.

— Поверить не могу, до чего я устала!

— Я бы проспал вечность, — вторил ей Патрик. — Вот только в голове крутится такая карусель. Можешь меня загипнотизировать, чтобы я заснул?

— Ха! — воскликнула Элен.

— Я серьезно. Можешь?

— Видишь ли, применение гипноза к партнеру не слишком удачная идея в этическом смысле, — чувствуя себя не в меру щепетильной, сказала Элен.

Эта тема возникала и раньше, в ее прошлых романах, но, как правило, в тоне весьма легкомысленном, так что Элен нетрудно было отмахнуться.

— Я не стану на тебя доносить. Просто хочется выбросить из головы все эти мысли.

— Мне казалось, тебе претит сама идея быть загипнотизированным. Ты говорил, тебе противно даже представить, что ты перестанешь владеть собой.

— Это было до нашего знакомства. А теперь я знаю о гипнозе гораздо больше. И доверяю тебе.

Элен подумала о своем наставнике Флинне, гипнотерапевте старой школы, которому было уже за шестьдесят. Он со всей страстью ненавидел эстрадных гипнотизеров и твердо верил в то, что единственный способ защитить их профессиональное сообщество — это никогда, никогда не применять свое искусство за пределами терапевтического кабинета.

И еще она подумала о Денни, умном молодом парне, которого она обучала и который с гордостью поведал ей, что использует гипнотическое рукопожатие, чтобы удержать внимание женщин в барах. Причем явно с немалым успехом, так что Элен сразу поняла: ее суровое неодобрение никак этому не помешает.

Если бы она когда-нибудь рассказала Флинну, с чем она отпустила Денни, он бы пришел в ужас, как какой-нибудь дедушка, решивший, что она развращает свое дитя. Элен полагала, что в этическом смысле она находится где-то между Флинном и Денни.

— Ну, наверное, вреда не будет, если проделать какое-нибудь расслабляющее упражнение, — сказала она.

 

Глава 8

— Вобщем, этот парень из Америки отправляется к судье и заявляет, что его преследует бывшая подружка, — рассказывал Патрик. — А судья ему говорит: «Вам бы чувствовать себя польщенным таким вниманием!» А несколько дней спустя этот парень уже мертв. Его преследовательница то ли застрелила его, то ли зарезала, не помню. Это подлинная история.

Был воскресный день, и Элен, Патрик, Джулия и друг Патрика по прозвищу Стинки устроились на коврике для пикников на берегу залива, ели рыбу и жареную картошку. Настоящее имя Стинки так и не прозвучало, а Элен и Джулия были воспитаны своими матерями строго в духе Северного побережья и просто не могли заставить себя произнести слово «Стинки».

Тему преследования затронула Джулия.

— Патрик, я слышала, тебя кто-то преследует, — сказала она буквально через несколько минут после того, как они уселись, причем таким же светским тоном, каким могла бы произнести: «Патрик, я слышала, ты геодезист».

Элен весьма удивилась тому, что Патрик не попытался сменить тему, в особенности после вчерашнего вечера, проведенного с его семьей. На самом деле он откликнулся почти с энтузиазмом. Интересно было наблюдать вариации его личности, проявлявшиеся в присутствии разных людей. С родными он был более разговорчивым, мягким, вел себя слегка по-мальчишески. Со Стинки и Джулией оставался спокойным, уверенным в себе типичным австралийцем.

— Скотти, ты ведь не боишься за свою жизнь? — спросил Стинки.

Стинки был коренастым мужчиной, начавшим лысеть, с ямочками на пухлых щеках, и это делало его похожим на гигантского младенца с седоватой щетиной и низким голосом. Он оказался слишком маленького для мужчины роста, о чем Патрик не счел нужным упомянуть заранее. Элен в свою очередь не стала упоминать о том, что Джулия довольно высока. Когда Джулия, выглядевшая в особенности гламурно в узком жакете с шарфом и в кожаных ботильонах на высоченных шпильках, пожимала руку Стинки, одетому в помятую рубашку в загородном стиле, поношенные джинсы и старые ботинки, похожие на обувь дорожного рабочего, она посмотрела на Элен поверх головы Стинки, вскинув бровь. Элен в ответ только пожала плечами. Она уже догадывалась, что сегодняшний день даст повод Джулии в последующие годы с преувеличенным недоумением говорить: «Тот случай, когда ты пыталась свести меня с каким-то лысым карликом, которого звали Стинки»

Но в определенном смысле даже хорошо, что Джулию не заинтересовал Стинки: подруга полностью расслабилась, поглощала горячую картошку и немножко флиртовала с ним. Если бы она действительно видела в нем какую-то перспективу, то избегала бы встречаться с ним взглядом, вела бы себя агрессивно, делая вид, что он ей безразличен, и уж точно совсем потеряла бы аппетит.

— Нет, за свою жизнь я не боюсь, — ответил Патрик. — Только за свой рассудок иногда. Но я считаю, что люди недостаточно серьезно воспринимают преследование женщинами мужчин.

— А ты когда-нибудь общался с этой особой? — спросила Джулия Стинки. — Слушай, нельзя ли узнать твое настоящее имя? Я просто не в состоянии называть тебя Стинки, тем более что ты пахнешь вполне приятно.

— Меня зовут Брюс, — сообщил тот.

— Ну нет!

— А что плохого в этом имени? Я обиделся.

— Ладно, Брюс, ты с ней когда-нибудь встречался? — продолжила Джулия. — С преследовательницей Патрика?

— Я ее хорошо знал. И она мне нравилась. Даже очень нравилась.

Он посмотрел на Патрика, а тот пожал плечами и сказал:

— Хочешь, дам ее номер телефона? Она будет тебе рада.

— Так ты и не подумал бы, что она способна на такое… безумное поведение? — спросила Джулия.

— Ох, не знаю. — Ямочки на щеках Стинки стали глубже. — А разве все мы не способны на такое? Мне всегда казалось, что любовь — это разновидность безумия.

— Любовь — разновидность безумия, — повторила Джулия. — Это весьма… мм… поэтично для человека, которого, так сказать, зовут Брюсом.

— Он просто хочет произвести впечатление на леди, — сообщил Патрик.

— Суть в том, — разъяснила Джулия, — что всем рано или поздно причиняют боль, но нам приходится просто смириться с этим, разве нет? Такова уж жизнь.

— А ты никогда не следила за своим бывшим в «Гугле»? Когда моя последняя подружка ушла от меня, я часами бродил за ней в Интернете, — сообщил Стинки. — И хотя я физически ее не преследовал, мысленно я постоянно за ней гонялся.

— И что? Я могла даже наорать на своего бывшего мужа, но это не значит, что я из тех, кто убивает своих бывших.

— Но разве это не помогает тебе понять, как такое может произойти?

— Не-а, — ответила Джулия.

— О, ты суровая женщина!

— Это точно. — Элен многозначительно посмотрела на Джулию.

— Ладно, отлично, — кивнула Джулия. — Однажды я звонила по телефону новой подружке моего бывшего парня. Звонила и молчала. Но это длилось всего несколько недель, и мне тогда было всего семнадцать!

— Ага! — Стинки победоносно ткнул в ее сторону коротким пальцем. — Ты и сама принадлежишь к породе преследователей!

— Я была не преследовательницей, а просто глупым подростком.

— Да уж, ты не в той лиге, что моя чокнутая, — кивнул Патрик. Он немного помолчал, потом продолжил: — Иногда мне кажется, что она бывает в моем доме, когда я на работе.

— Ты об этом не говорил! — Элен повернулась к Патрику.

— Да заяви ты на нее в полицию, бога ради! — воскликнула Джулия. — И смени замки!

— А почему ты думаешь, что она там бывает? — спросил Стинки.

— Замки уже не раз менял. И не знаю, почему так думаю. Просто возникает такое ощущение, когда я возвращаюсь домой. Вроде все на своих местах, ничего необычного. Но чувствую, что она там была. Нечто такое… в воздухе. Может, я просто улавливаю запах ее духов?

Элен заметила, что Патрик ушел от ответа на предложение Джулии обратиться в полицию.

Джулия театрально содрогнулась:

— Ох боже, это просто как в каком-нибудь фильме ужасов! — Она вздернула голову, подбородком указывая в сторону Элен. — Тебе повезло, что твоя новая подруга обожает такие фильмы!

— Правда? — Патрик положил ладонь на колено Элен. — А я и не знал. Нет, я в этом слабак. Они меня пугают до смерти.

— А я люблю смотреть ужастики с попкорном и шоколадкой, — сообщила Элен. — Но мне не нравится мысль о том, что Саския бродит по твоему дому! Совершенно не нравится.

Элен вздрогнула, хотя отчасти осознавала, что сделала это потому, что от нее ожидали такой реакции. Она испытывала глубокое сочувствие к Патрику и вполне понимала его страх и тревогу, но почему-то не ощущала ни малейшего страха за себя. Возможно, потому, что она ни разу не встречалась с Саскией и та до сих пор не стала для нее реальностью. А может быть, потому, что Саския — просто женщина, а Элен на самом деле не верила в то, что женщины способны на насилие, хотя и знала, конечно, такие истории. Но какова бы ни была причина, ей до сих пор представлялось скорее любопытным, чем пугающим, все то, что касалось Саскии.

— Извини, — проговорил Патрик. — Я, вообще-то, не хотел тебе этого рассказывать. Как бы то ни было… Может, мне это просто чудится.

— Саския никогда никому не причиняла зла, — добавил Стинки, обращаясь к Элен. — Может, это тебя немного успокоит. Она пацифистка. Участвовала в демонстрациях против войны в Ираке.

— Это просто политика, — возразил Патрик. — Личностные особенности тут ни при чем.

— Но разве она не работала какое-то время в приюте для животных?

— Приют для животных! — фыркнула Джулия.

— А что смешного в такой работе? — спросила Элен.

— Не знаю, — пожала плечами Джулия. — Просто это выглядит как-то шаблонно.

— Только не для бедных маленьких кисок и щенков. — Лицо Стинки помрачнело.

— Эй, в чем дело? — Патрик потянулся к Стинки и ущипнул его за руку. — Похоже, меня окружают люди, готовые защищать мою бывшую!

— Извини. — Тот вскинул руки. — Я пытался немного улучшить самочувствие Элен, дать ей понять, что ей ничего не грозит.

— Ну, Патрик, а вот я, в отличие от твоего друга, не собираюсь защищать преследовательницу, — заявила Джулия. — Думаю, она абсолютно чокнутая, и вам с Элен обоим следует ее бояться.

— Вот спасибо! — воскликнул Патрик.

* * *

Сегодня я снова отправилась на пляж и заснула на песке прямо в своем красном платье.

Не на том пляже, рядом с которым живет гипнотизерша, и не на одном из тех пляжей, где мы проводили время с Патриком. Поехала в Авалон. Прежде я никогда не бывала на этом берегу, так что никаких воспоминаний.

Я просто заболела от воспоминаний прошлым вечером. Можно сказать, получила сверхдозу воспоминаний.

Когда я уехала от дома Патрика, то не отправилась на вечеринку. Возможно, с самого начала знала, что не поеду туда. Не люблю вечеринки. Я ехала шесть часов подряд не останавливаясь. Лишь раз притормозила, чтобы заправить машину и купить бутылку воды.

И раз тридцать проехала взад-вперед по мосту через залив.

Я так влюбилась в этот город, когда впервые приехала сюда. Сидней. Даже само название звучало для меня волнующе, как, наверное, звучит для более искушенных Нью-Йорк, но они ведь не выросли в крошечном зеленом городке в самом сердце Тасмании.

— Вы из Тасмании? — обычно спрашивали меня жители Сиднея, вскинув брови и едва заметно улыбаясь, как будто хотели сказать: «Да неужели? Из этого милого захолустья?»

А я скромно кивала, словно извиняясь: «Пожалуйста, не надо предъявлять мне претензии по этому поводу». Но теперь такого уже не бывает. Сейчас люди бормочут: «О, прекрасные места там, в Тасмании!»

Не знаю, то ли это я так изменилась, то ли Тасмания.

Сидней — это мой огромный, наглый, увешанный драгоценностями, щеголяющий кредитными картами бывший возлюбленный. Сидней ошеломил меня пляжами и барами, солнечным светом, ресторанами и кафе, и музыкой, и потрясающим сапфировым сиянием залива и порта.

И я, как какая-нибудь глупая ослепленная девчонка, бросилась познавать этот мир. И теперь знаю Сидней лучше, чем любой из местных жителей или таксистов. Я могу вам подсказать, где можно получить самый вкусный юм-ча, или суши, или испанские тапас. Знаю все театры и музеи, все самые крутые клубы. Знаю, где лучше всего заняться подводным плаванием, где есть отличные лесные тропы для прогулок, где проще всего припарковаться. Я прожила в Сиднее всего шесть месяцев, когда познакомилась с Патриком. Он всегда жил в этом городе, но не знал о существовании и половины тех мест, что я ему показала.

Патрик и Сидней подарили мне самый лучший, самый блаженный период моей жизни. Мы целовались на паромах и пили шампанское у залива. Ходили в театры, в кино, на концерты. Брали с собой Джека на долгие прогулки, и тот хихикал, сидя в своем рюкзачке на спине Патрика, пока мы брели куда-то в пятнах солнечного света в Национальном парке. Мы брали его за руки на пляже и, сосчитав: «Раз, два, три!», поднимали над волнами, бросавшими пену на его лодыжки.

Я так любила их обоих. Помню, как говорила своей матери: «Вот не знала, что это так легко — стать настолько счастливой!» А она отвечала: «Когда я это слышу, то так радуюсь!» Я с легкостью представляла, как мама улыбается, энергично чистя что-нибудь в кухне, сжимая салфетку и бутылку с моющим средством.

Потому что все, чего желала мне мама, — это счастья.

Я всегда думала, что она просто до жути самоотверженна, но это лишь до тех пор, пока не начала заботиться о Джеке, и вот тогда-то я поняла, как детское настроение определяет ваше собственное и как это превращается в привычку.

Отлично помню, как однажды она спросила: «Как тебе кажется, Патрик так же счастлив, как и ты?» Я ответила, что конечно же, он точно так же счастлив.

Мама немного помолчала, а потом заговорила очень осторожно, чуть вопросительно:

— Но прошло меньше года с тех пор, как он потерял жену. Саския, должно быть, Патрик и до сих пор горюет, это ведь не проходит сразу, так что, пожалуй… Ну, ты просто помни об этом.

Она знала, о чем говорит, потому что мой отец умер, когда я едва начала ходить. У меня нет о нем никаких воспоминаний. Как нет и каких-то тяжелых чувств из-за того, что я осталась без отца.

Знаю, отец был для моей матери любовью всей ее жизни. Она всегда повторяла, что скучала о нем каждый день, год за годом, но это ведь не значит, что и с Патриком все обстоит точно так же. Прежде всего, мама не встретила никого другого, кто мог бы сделать ее счастливой. А Патрик встретил меня. Я дала ему счастье. Точно знаю, что дала ему счастье. Я не дурочка. И ничего не придумала.

Конечно, я понимала: какая-то часть его души продолжает горевать по Колин. И с полным уважением отнеслась ко всем пожеланиям Колин относительно воспитания Джека. Она составила целый список инструкций. Почерк у нее был неровным, потому что она, должно быть, уже сильно болела к тому времени. И ошибок немало. С моей стороны было немилосердно замечать это, понимаю, но так уж сложилось. Я никогда и не пыталась изображать из себя слишком уж милую особу. Колин безгранично верила в витамины, и я давала их Джеку каждый день. Колин верила, что нижнее белье каким-то образом защищает детей от всякого зла, и я надевала на Джека майку даже тогда, когда понимала, что ему может стать слишком жарко. Уверена, Колин вовсе не подразумевала, что бедный ребенок должен носить под футболкой майку в жаркие дни, но Патрик воспринимал все пункты оставленного женой списка абсолютно буквально.

Патрик был счастлив со мной. Он говорил мне, что счастлив. Говорил: «Ты спасла мне жизнь». Говорил: «Не отпущу тебя никогда». Говорил: «Я бы пропал без тебя».

И вот сегодня я лежу на песке и думаю о Колин. Во сне я кричала на нее: «В слове „витамины“ нет буквы „е“!»

Да, сон получился тупой: орать на покойницу из-за грамматических ошибок?!

Кто-то произнес:

— Что, удачная ночь?

И я открыла глаза. На меня смотрел незнакомый мужчина. Меня слепило солнце, так что я ничего особо и не разглядела. Только то, что на нем гидрокостюм до колен, а под мышкой — доска для серфинга. Да еще прическа слишком молодежная.

Я села, окинула взглядом свое красное платье. Наверное, я и в самом деле походила на особу, заснувшую на пляже после крутой вечеринки. Вот разве что слегка старовата для таких развлечений.

— Ну да, — ответила я.

Больше незнакомец вроде как не знал, что сказать. Просто улыбнулся и приложил пальцы к голове, будто салютуя, и пошел дальше, к воде. Я смотрела ему вслед. Он не слишком хорошо управлялся со своей доской. Несколько раз пытался поймать волну, но упускал ее, а когда наконец ловил, на его лице почему-то появлялось забавное испуганное выражение; длинные волосы намокли и прилипли ко лбу.

Днем я отправилась в один из магазинчиков, где торговали всем необходимым для серфинга, и, сама не знаю почему, вышла оттуда с гидрокостюмом и доской.

Наверное, теперь я должна научиться держаться на ней. Или серфить… серфинговать… ну, как там полагается говорить, не знаю. Абсолютно в этом не разбираюсь.

* * *

В понедельник Элен проснулась, чувствуя себя изможденной и выжатой. Она пришла в ужас, когда открыла дневник встреч и обнаружила, что клиенты сегодня должны идти буквально один за другим. Не предвидится даже перерыва на обед.

Она смутно помнила, как мысленно твердила себе: «Ох, я же справлюсь!» — когда назначала так много встреч. А теперь вытянулась под одеялом и думала о том, как было бы воистину прекрасно просто остаться в кровати и проспать весь день напролет. Вот если бы почувствовать себя по-настоящему больной, подхватившей какую-нибудь заразу, со всеми необходимыми симптомами. Тогда можно было бы взяться за телефон и отменить все назначенные встречи. Но Элен прекрасно знала, что просто переутомилась. В выходные пришлось слишком много есть и пить, и встречи с новыми людьми оказались серьезной нагрузкой на нервную систему. Слишком много интенсивных эмоций. Слишком мало сна и слишком много секса. Элен даже подозревала, что могла заработать цистит.

И еще у нее закончилось молоко, и на несколько мгновений, когда Элен стояла перед открытым холодильником, это показалось ей чем-то вроде конца света. Она даже топнула ногой. Ей необходимы хрустящие кукурузные хлопья и тосты в сочетании с холодным молоком.

Быстрым движением Элен сунула подсохший кусок хлеба в тостер — с обвиняющим видом, как будто за ней наблюдал некто, ответственный за отсутствие в доме молока, и он должен был испытать чувство вины. Потом вышла, чтобы подобрать газеты на заднем дворе, куда их бросал разносчик, явно нарочно стараясь угодить прямо в середину живой изгороди, так что Элен приходилось рыться в неприятно влажных, покрытых росой листьях.

А потом, вдобавок ко всему, когда Элен жевала подозрительно кислый тост и читала газеты, полные дурных новостей — убийства, катастрофы, войны и самоубийцы со взрывными устройствами, — она наткнулась на статью под заголовком «Одна из главных свадеб сезона».

И под ним красовалась фотография ее клиентки Рози. Прошло уже около двух месяцев с тех пор, когда Элен видела Рози в последний раз, и за это время девушка очень сильно похудела. Все соблазнительные изгибы ее фигуры исчезли. Плечи Рози выглядели костлявыми и ссутулившимися под бретелями свадебного платья. Девушку окружали четыре высокие худощавые подружки невесты в платьях до пола. Значит, Рози все-таки решила выйти замуж. Ее открытие, сделанное под искусным воздействием гипноза Элен, — что ей не удается бросить курить просто потому, что на самом деле она не хочет замуж, — в итоге ни к чему не привело. То ли девушка решила, что на самом деле это не так, то ли предпочла в любом случае сочетаться браком. Возможно, все из-за денег или из-за общественного положения. А может, просто потому, что у нее не хватило храбрости отменить венчание после рассылки приглашений множеству важных особ.

В любом случае от этого настроение Элен еще больше испортилось. Она почувствовала себя бесполезной и некомпетентной.

Зазвонил телефон. Элен поспешила ответить в надежде, что кто-нибудь отменит встречу; в идеале отмене подлежала самая первая утренняя встреча, чтобы можно было вернуться в постель.

— Доброе утро, — быстро ответила она. — Это Элен.

— Что-то непохоже, чтобы у тебя было по-настоящему доброе утро!

Это оказалась Харриет, младшая сестра ее бывшего возлюбленного. Они остались приятельницами и после того, как Элен с Джоном расстались.

Харриет была миниатюрной, нервной, властной женщиной, но очень часто ее ехидные высказывания отражали именно то, что чувствовала сама Элен. Точно так же, как иной раз она ощущала странное, но очень сильное желание испытать резкий, острый вкус лакрицы. Но прямо сейчас звук немножко гнусавого голоса Харриет ударил по нервам Элен, как терка для сыра.

Элен глубоко вздохнула, беря себя в руки, как будто собиралась бегом подняться на крутой холм, и сказала:

— Харриет, как дела?

— Отлично, отлично, я просто захотела немножко поболтать. Мы уже сто лет не болтали.

Только Харриет могла решить, что половина восьмого утра в понедельник — самое подходящее время для болтовни.

— Да-да, давненько, — согласилась Элен и на мгновение позволила себе закрыть глаза.

Ее охватило нелепое желание завизжать во все горло.

Всякий раз, когда Элен разговаривала с Харриет, перед ее мысленным взором всегда появлялся Джон. Она буквально слышала его голос в оборотах речи Харриет. Та напоминала ей о том, что Джон все еще существует.

Элен предпочитала казаться уверенной и беспечной, решительно шагающей по жизни, когда разговаривала с Харриет, чтобы именно это послание дошло до Джона. Элен знала, что Харриет наверняка рассказывает Джону о каждом своем звонке ей. Потому что именно этим она и занималась всю жизнь: собирала разные сведения, а потом распространяла. Наверное, Элен следовало бы прямо сейчас упомянуть о Патрике — «Вы слыхали? Элен завела нового дружка!» — но у нее просто не хватало в данный момент энергии, чтобы говорить о нем с тем энтузиазмом, какого он заслуживал.

— Как Джон поживает? — вместо этого спросила она.

Пусть лучше Джон сразу выйдет в центр сцены, а не ошивается где-нибудь на задворках их разговора.

— Забавно, что ты о нем упомянула! Ты просто не поверишь, но мой брат, старый холостяк, решил жениться! Мы все просто потрясены! Представляешь?

— Нет. — Элен слегка откашлялась. — Но это же замечательно!

Она прожила с Джоном четыре года, но слово «брак» ни разу не прозвучало. Элен была уверена, что Джон просто не верит во всякие социальные институты и ему даже в голову не приходило спросить Элен, как она сама к этому относится. А на самом деле Джон просто не был уверен в том, что должен на ней жениться!

Чувства Элен были глубоко задеты. Ей даже показалось, что они как будто разбились, словно ряд тончайших фарфоровых чашек, лопнувших одновременно. Осколки боли поплыли внутри ее тела; самые крошечные кололи нервные окончания, крупные застряли в груди.

Ох, бога ради, тебе ведь нет до этого никакого дела! Ты любишь другого человека! Ты действительно влюбилась по-настоящему впервые в жизни! Тебе нет дела, тебе нет дела, тебе нет дела…

Вот только дело-то было.

— Он и знает-то эту девушку всего несколько месяцев! — продолжала Харриет. — Она, представь себе, стоматолог-гигиенист!

Несколько месяцев. Всего через несколько месяцев. Может быть, Джон тоже впервые в жизни действительно влюбился? Конечно, это замечательно, что Элен никогда не любила Джона по-настоящему, но совсем не замечательно то, что Джон не любил саму Элен. Почему? Потому что она была для него просто миленькая!

— Ну, как бы то ни было, мы все уверены, что это ненадолго, — сказала Харриет, и ее голос слегка дрогнул, как будто она отступала назад после того, как нанесла удар.

Неужели Харриет специально позвонила именно в понедельник утром, в такой час, когда у любого нормального человека ослаблена самозащита, позвонила, чтобы намеренно причинить боль? Она ведь должна была понимать, что такая новость не обрадует Элен. Ведь Харриет относится к ней по-настоящему хорошо.

— Ох, я надеюсь, ради них обоих, что все будет отлично. — Элен и сама удивилась тому, как холодно и отстраненно прозвучал ее голос. — Послушай, Харриет, могу я перезвонить тебе потом? У меня сегодня неудачное утро. Молоко закончилось, и проснулась я в дурном настроении.

— Что, цикл начинается? — спросила Харриет.

Она принадлежала к тем женщинам, которые уж слишком любили обсуждать свои менструальные циклы.

— Да просто не на том боку спала.

Элен повесила трубку — и заплакала. Из ее груди рвались резкие, неровные гневные рыдания. Это было ужасно глупо. Это явно чрезмерная реакция на услышанную новость.

— Это все твое самолюбие, — вслух произнесла Элен. Ее голос прозвучал по-детски капризно. — Это все твое самолюбие, и ничего больше!

Она ведь и придумать бы не смогла ничего худшего для себя, чем законный брак с Джоном. Элен совсем не грустила по нему. Ей понадобилось очень много времени, чтобы восстановить целостность своей личности после того, как Джон систематически ее разрушал, заставляя усомниться в каждой собственной мысли.

Он был самовлюбленным, напыщенным, эгоцентричным, гадким человеком, и все равно Элен отчаянно любила его. Она не хотела выйти за него замуж, но не хотела видеть его женатым на ком-нибудь еще. Он должен был желать лишь ее.

Это глупо и не по-взрослому, и тем не менее это было именно так, и Элен просто не могла восстановить контроль над своими чувствами. Она плакала и плакала. Это просто какая-то оргия нелепых рыданий и завываний. Хотелось схватить телефон и позвонить Джону. Ей хотелось закричать: «Да что не так со мной?» Хотелось увидеть ту девушку. Хотелось увидеть их вместе. Она хотела услышать их разговор.

Ох, Саския! Я понимаю. Я теперь знаю. До меня дошло.

Но наконец, после долгой истерики, громких сморканий и внезапного освежающего потока слез, все закончилось, и дрожащая Элен почувствовала себя удивительно чистой, изможденной и опустошенной. Но теперь все было в порядке, как будто ее только что вырвало после несвежей пищи.

Боже праведный! Как это странно. Может быть, Харриет права и все дело было в том, что у Элен действительно близился ежемесячный цикл. Хотя ее гормоны, как правило, вели себя прилично и не вызывали столь драматических приливов чувств.

Элен взяла ежедневник и быстро перелистала его, чтобы проверить, когда у нее должны были начаться месячные.

Она перелистала страницы раз, другой, третий… Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Но это ведь было невозможно, разве не так?

Наконец Элен положила ежедневник на место и сквозь кухонное окно уставилась на море.

* * *

Я должна остановиться. Я выше этого. Я справлюсь.

Ирония состояла в том, что эти мысли звучали в моей голове по дороге к дому гипнотизерши.

Она выглядела не слишком хорошо, когда открыла дверь. Кожу покрывали какие-то пятна, а волосы обвисли. Меня очень взбодрил такой ее вид.

А потом, перед началом сеанса, когда она спросила, не нужно ли мне воспользоваться ванной комнатой — она всегда это спрашивала, — ответила «да», потому что мне действительно это было нужно.

Вопреки обычному своему поведению, я машинально открыла застекленный шкафчик над ее раковиной. Нельзя сказать, чтобы меня и в правду что-то интересовало. Я прекрасно знала, что увижу: модные увлажнители, раствор для контактных линз, дезодорант и бритвы, тюбики губной помады и маленькие бутылочки с ароматическими маслами.

И чуть не упустила это. Я уже собиралась закрыть дверцы шкафчика, когда взгляд привлекло нечто необычное: длинная, плоская, прямоугольная коробочка.

Я взяла ее без особого любопытства, но потом меня словно что-то ударило в грудь, как будто острый крюк вонзился в мое сердце и повернулся в нем.

Это был тест на беременность. Я мгновенно его узнала, потому что и сама покупала эту марку. Много раз.

Коробочка была распечатана.

Я открыла ее и достала две длинные белые пластиковые палочки. Она уже использовала оба теста, желая дважды проверить результат.

Маленькие окошки на обеих палочках показывали один и тот же символ. Тот самый, который я так страстно желала увидеть, но так и не увидела.

Гипнотизерша беременна.

 

Глава 9

Время от времени она забывала об этом на несколько минут, но потом снова вспоминала.

Прошло всего семь часов после того, как она сделала тест. После того, как Элен отложила свой ежедневник и минут десять, не меньше, просто смотрела в окно, она внезапно впала в бешенство, как будто в ее тело кто-то вселился. Натянула на себя грязную одежду, поехала в деревню и остановилась перед местной аптекой, которая только-только открылась. Разговорчивая седовласая леди, обычно продававшая Элен травяные сборы от простуды, сделала вежливо-незаинтересованный вид, когда та попросила дать ей тест на беременность и дважды обернула в бумагу белую коробочку, болтая о том, что погода для этого сезона стоит просто удивительная.

Первому сегодняшнему клиенту пришлось довольно долго стучать в дверь, пока Элен сидела на краю бабушкиной ванны, держа в повлажневшей руке два безусловно положительных ответа.

И после этого утро шло как в тумане. Элен понятия не имела, была ли ее работа в этот день блестящей или ужасной. Она разговаривала, и слушала, и вводила в транс, и выписывала рецепты, и все это время изумленный голос все повторял: «Я беременна, я беременна, я действительно беременна».

Но это случилось уж чересчур скоро! Всего три месяца! Их отношения были слишком новыми для слов «я беременна». Это отдавало дурным вкусом, даже вульгарностью. Точно двое подростков случайно совокупились, как в мыльной опере.

И еще это вызывало чисто медицинские размышления. «У меня случилась задержка в результате того, что твой сперматозоид проник в мою яйцеклетку, то ли по чьему-то недосмотру, то ли из-за какого-то дефекта презерватива, и я сделала тест, который подтвердил наличие гормонов беременности в моей моче, так что имей это в виду».

Но если отставить все это в сторону, то возникал вопрос: а хотел ли Патрик второго ребенка? Планировал ли вообще? Хоть когда-нибудь? Элен казалось, что хотел, но теперь она как следует об этом подумала и увидела, что ее уверенность основывалась на весьма хрупких доказательствах вроде того факта, что Патрик обожал своего сына и однажды она видела, как он нежно улыбался какому-то незнакомому младенцу. И еще его мать мечтала, чтобы у Патрика было больше детей, а он явно очень любил свою мать. И еще он был чудесным человеком, а чудесные люди как бы автоматически должны желать много детей, потому что это некий биологический императив, ведь они хотят передать дальше свои гены.

Но на самом деле было вполне возможно, что Патрик улыбался чужому младенцу, думая при этом: «Слава богу, у меня все это позади».

При этой мысли Элен пробрало холодом. И это было уж слишком глупо. Она чересчур много думала о нем — он боялся пауков, не видел пользы в огурцах, однажды ударил мальчика по имени Бруно, но Элен не знала, что тут самое главное.

А если предположить, что Патрику хотелось иметь второго ребенка, то тогда что им делать — в буквальном смысле?

Им что, придется жить вместе? В его доме или в ее? Пожениться? Элен не хотелось жить в доме Патрика. Там была слишком неглубокая ванна и чересчур маленькая кухня, а краски ковра в гостиной были для нее уж очень унылыми. Элен любила дом своей бабушки, ей нравилось работать вот в этой комнате и засыпать под гул океанских волн. Но может быть, для Джека окажется катастрофой, если ему придется переехать из его дома? И вообще, как быть с Джеком? Готов ли он обзавестись маленьким братом или сестренкой?

Маленький брат или сестра. Это вызвало новую волну паники. Ведь ребенок уже мальчик или девочка. И это уже предопределено. Ох, милые боги, у нее будет ребенок! Элен вдруг ослабела от странного ощущения, ей показалось, что она то ли готова впасть в истерический страх, то ли удариться в ослепительную радость. Ребенок.

— Элен? Мы не могли бы начать?

Было уже два часа. Луиза. Она только что вернулась из ванной комнаты и смотрела на нее со слегка раздраженным выражением на привлекательном лице. Элен всегда ощущала в Луизе скрытую ярость, с которой женщина с трудом управлялась. Она была относительно новой пациенткой, дочерью какой-то из подруг матери Джулии. Луиза посещала Элен из-за «необъяснимой бесплодности», и хотя она сразу отчетливо дала понять, что на самом деле не верит в эту «альтернативную ерунду», тем не менее обладает достаточной широтой взглядов, чтобы испробовать что угодно.

Еще она сообщила, что посещает заодно специалиста по акупунктуре, травника и диетолога.

Представить только, что Луиза узнала бы, что Элен случайно, по глупости и некстати забеременела! Да, их мир воистину предельно несправедливое место.

* * *

Мне было уже хорошо за тридцать, когда я познакомилась с Патриком, так что я прекрасно понимала: если хочу иметь ребенка, то это мой последний шанс. Но мне вовсе не пришлось как-то уговаривать на это Патрика, ничего похожего. Он сразу сказал «да». Его вроде бы даже взволновала эта идея — он долго рассуждал о том, что ему никогда не хотелось, чтобы Джек оставался единственным ребенком, но потом, когда месяцы шли и шли и ничего не случалось, Патрик как будто утратил к этому интерес.

Он не хотел это обсуждать и отказывался посещать каких-либо докторов. Даже не желал сделать попытку в самые подходящие для этого дни. Он говорил: «Я не желаю ничего слышать о твоих овуляциях». Словно овуляции были чем-то ужасно отвратительным.

И если честно, он вел себя в этом отношении как последний ублюдок.

Я прощала его. Для мужчин все это выглядит совсем по-другому. Они не испытывают такой биологической потребности, как женщины.

Он сказал даже: «Саския, любовь моя, если этому не суждено быть, то этому не суждено быть».

И это правда. У нас ведь уже был Джек.

Вот только правдой это не было. У него был Джек. А у меня никакого Джека не было. И я не была его любовью.

И вот теперь оказалось, что этому суждено случиться. Патрику суждено иметь другого ребенка, только не со мной.

* * *

— Простите… Что вы сказали? Вы меня приглашаете на таперверскую вечеринку? — Элен беседовала по телефону с Денни, молодым гипнотерапевтом, наставником которого была весь прошлый год.

— Ха! Ну да, точно! — заорал Денни.

Похоже, он звонил ей из какого-то ночного клуба. Он напоминал Элен младшего брата Патрика, Саймона. Это поколение говорило на каком-то другом диалекте или что-то в этом роде. В их речи звучал легкий отзвук американского сленга, и было забавно наблюдать за тем, как они видят мир, словно в нем ничего и нет, кроме них самих. Возможно, все дело в новых технологиях. Они вкладывали силу в пальцы молодежи.

А может, Элен и сама выглядела точно так же в двадцать четыре? Нет. Она никогда и ни к чему не относилась легкомысленно.

— Погодите минутку, я выйду наружу! — прокричал Денни.

Я беременна, Денни! Беременна. Это значит, что у меня уже есть ребенок. А я всего три месяца встречаюсь с этим человеком. Что бы ты сделал, если бы твоя подружка через каких-нибудь три месяца сообщила тебе, что беременна?

— Ага, теперь лучше, да? — (Шум cтих.) — Нет, я не о том, а просто… Ты ведь знаешь, как устраиваются таперверские вечеринки, да? Я вот только что стоял у бара и слушал, как какие-то две женщины средних лет, ну, вроде как мамочки, говорили о том, как много килограммов им необходимо сбросить. Они болтали и о своих личных тренерах, и о том, сколько нужно проторчать на беговой дорожке, чтобы расправиться с порцией жареной картошки, ну, понимаешь, они говорили обо всем этом со страстью!

— Что-то мне не уловить твою мысль.

— Гипновечеринки! Я намерен организовать гипновечеринки для потери веса! Чтобы все эти женщины собрались вместе, а я им устрою массовый сеанс гипноза, чтобы они похудели! Я могу использовать быстрое введение Флинна, о котором ты мне рассказывала. Он ведь ничего не будет иметь против? А потом — стандартный сценарий с несколькими положительными посылами. Может быть, чтобы вызывать отвращение к жареной картошке или к виду открытого холодильника? Но вообще-то, им ведь придется готовить еду для детей, наверное. Как бы то ни было, детали я могу отработать. Что ты об этом скажешь?

— Я не совсем… — начала было Элен.

— Это же великолепно! Как ты думаешь, скольких сразу я смогу вот так отвратить от переедания?

— Не знаю. Я всегда предпочитала индивидуальные сеансы…

— Ты прикинь, какие суммы они тратят на своих тренеров! Я бы мог им предложить результаты куда как лучше.

— Может, и смог бы.

Все женщины просто влюбятся в него. Денни был единственным мужчиной на курсе «Введение в гипнотерапию», который читала Элен, и он был симпатичным и обаятельным, умел держаться так, словно видел вас, и только вас, и никого больше.

Когда он слушал лекции Элен, то всегда садился в дальнем правом углу аудитории, и Элен наблюдала, как другие студенты бессознательно склонялись в его сторону, как цветы под дуновением ветерка.

В памяти Элен возник девичий голос, кричащий: «Денни! Я где только тебя не искала!»

«Не сомневаюсь, что искала», — подумала Элен. Когда Денни смотрел на вас, он сразу налаживал зрительный контакт. Это словно некий дар. Немногие мужчины способны на такое, не выглядя при этом психами.

— В общем, я хочу попробовать. Идея у меня возникла только что, и мне захотелось узнать, что ты на это скажешь. Я тебе позвоню еще, ладно? А ты-то как поживаешь? Извини, я даже не спросил.

Голос Денни звучал вовсе не небрежно. Он как будто искренне интересовался делами Элен. Может, и в самом деле интересовался. Или он просто отличный мастер своего дела.

— У меня все в порядке. Ты иди, после поговорим.

* * *

Позже этим же вечером Элен, растянувшись на диване, смотрела «Красавицу и чудовище», прямо пальцами таская с тарелки кусочки жареной картошки, заменившей ей ужин.

Едва ли это был первый случай в ее жизни, когда ей вдруг отчаянно захотелось какой-нибудь конкретной еды, но теперь-то она была беременна и потому определила это желание как страстную тягу. Может быть, это ее ребенок нуждается в жареной картошке!

А возможно, дело было просто в том, что о жареной картошке говорил Денни и ее подсознание послушно откликнулось на предложение.

Элен позволила всем этим мыслям свободно бродить в своей голове: Теперь, раз уж я беременна… Младенец… Страстные желания… — и чувствовала себя так, словно делает нечто немножко незаконное. Она ведь не могла просто ворваться в этот запутанный мир материнства, не найдя нечто вроде официального входа, разве не так? А что представлял собой этот вход? Свидетельство о браке?

Казалось чистым безумием то, что еще вчера мысль о детях пребывала где-то в необозримом будущем. И вдруг уже сегодня, после одного-единственного похода в аптеку, она отчаянно хотела жареной картошки и думала о малыше. Похоже, скоро ей захочется на десерт пикулей и мороженого.

Углеводы и паршивые программы по телевизору привели Элен в состояние, близкое к коматозному. Ее голова как будто оказалась вдруг битком набита ватой.

Мозг младенца.

Довольно, Элен!

Зазвонил телефон. Элен отставила тарелку и со стоном поднялась с дивана. Она даже шла сейчас как беременная, положив одну ладонь на поясницу. Элен заставила себя выпрямиться. Прямо самая внушаемая особа в мире!

Звонила ее крестная Мелани. Это хорошо. Мелани не слишком-то любила разговаривать по телефону и всегда старалась как можно быстрее закончить беседу. Так что они немного поболтают, а потом Элен снова вернется к очаровательно глупым красавицам и их прелестным безмозглым кавалерам, что-то болтающим на экране.

— Я лишь хотела тебе сказать, что мне очень, очень понравился Патрик, — сообщила Мел. — Он мне действительно, действительно понравился. И насколько же он лучше того Джона! Тот просто самодовольный болван. Надеюсь, ты не против, что я его так называю?

— Самодовольный болван только что решил жениться, — сообщила Элен.

— Ох, достанется же какой-то бедняжке! — с совершенно искренним сочувствием воскликнула Мелани. — Тебе повезло: ты этого избежала.

И в этот момент Джон оказался надежно заперт в некоем хранилище в самой глубине памяти, где ему и место. Элен ощутила прилив благодарности и любви к обеим своим крестным. Филиппа ведь тоже позвонила ей и оставила длинное веселое послание на автоответчике, болтая о родстве душ и свадебных колоколах, и не слишком ли она стара для роли подружки невесты? И разумеется, родная мать до сих пор ей не звонила.

— Твоей матушке он тоже понравился.

— Она так сказала?

— Ну, вообще-то, нет, — призналась Мел. — Но я уверена. Кстати, о твоей матери, как она тебе показалась вечером в пятницу, вполне в себе?

— Думаю, да.

Элен с трудом заставила себя вспомнить, как вела себя мать вечером в пятницу. Пребывала ли она в своем обычном настроении и состоянии? Элен была настолько сосредоточена на Патрике, что не слишком обращала на нее внимание.

— А что?

— Ох, да, в общем-то, ничего. Просто в последнее время она… мм… ну, несколько скрытна, как будто не хочет нам чего-то рассказывать.

Послушай, я и сама сейчас держу в себе ужасно важную тайну! У меня просто нет времени на секреты моей матушки. Это я, я сама сейчас — самое интересное в мире.

Ну почему бы ее матери не стать скучноватой и степенной, теперь, когда большая часть бурных событий ее жизни уже осталась позади. Не стать такой, как мать Патрика?

Вот такие совершенно детские мысли бродили в голове Элен, когда она жадно смотрела на тарелку с остатками жареной картошки и мигающий экран телевизора.

— Ты не думаешь, что она заболела или что-то в этом роде? — во внезапном приступе панического страха спросила она, как будто ожидая наказания за собственный эгоизм.

— Нет-нет, — откликнулась Мелани. — Глупо было вот так тебя тревожить. Она в полном здравии. Твоя мама всего неделю назад разбила меня наголову в теннис. Да я, наверное, все выдумала, или мне ужасно хочется посплетничать. Не обращай внимания. Я ведь позвонила просто потому, что хотела сказать: мне действительно понравился Патрик. А теперь оставлю тебя в покое. Скоро встретимся и поговорим!

И она мгновенно повесила трубку. Никто на свете не обрывал телефонные разговоры так же внезапно, как Мелани, в отличие от Филиппы, которая тратила не меньше двадцати минут на то, чтобы завершить беседу. И если бы именно Филиппа сказала, что заметила нечто странное в ее матери, Элен мгновенно сосредоточилась бы на этом. Но Мелани была из тех, кто способен выдумать что угодно. Возможно, ее мать и в самом деле что-то скрывает. И это совсем не обязательно должно быть что-то плохое. Люди вправе иметь свои маленькие тайны.

— У меня тоже есть тайна, — вслух произнесла Элен.

Совершенно необычное ощущение. Элен и припомнить не могла, когда в последний раз у нее был секрет такого масштаба. Если вообще когда-то случался секрет, способный привести людей в состояние легкого потрясения.

Только ты и я, малыш. Только мы вдвоем знаем об этом.

Ей следует хранить свою тайну как можно дольше.

Элен уже снова принялась за жареную картошку, когда телефон опять зазвонил. На этот раз звонила Джулия.

— Я просто поверить не могу, что ты пыталась свести меня с парнем, который ростом мне до подмышек! — завизжала она.

— Извини, — пробормотала Элен с набитым ртом. — Я не знала.

Казалось таким соблазнительным заставить Джулию завизжать еще громче, произнеся всего два слова: «Я беременна!»

— И выглядел он так, будто выскочил прямиком из сериала «Фермер ищет жену»!

— Я думала, Стинки более или менее сексуальный, правда!

Конечно, она ни в коем случае не должна говорить Джулии о своей беременности. Первым вправе узнать Патрик.

— Я не сказала, что он не был сексуальным, — неожиданно возразила Джулия.

Элен невольно вытаращила глаза:

— А… понимаю.

— Когда вы с Патриком ушли, он проводил меня до машины и пригласил как-нибудь выпить вместе.

— И что ты ответила?

— Я согласилась. Как с другом, разумеется.

— Разумеется.

У Элен потеплело на сердце, когда она услышала некоторые перемены в голосе Джулии. Резкость исчезла. Таким тоном Джулия не говорила уже много лет.

— И я наконец выяснила его настоящее имя. Сэм. Я же знала, что никакой он не Брюс. Ох… Эй! Я же забыла сказать, что я просто в восторге от Патрика! Он великолепен. Настоящий мужик из мужиков. Смотри, не испорти все!

— Спасибо за вотум доверия.

— Я серьезно! Продукт высшего качества!

— Ладно.

Да уж, продукт что надо, если учесть, что я уже залетела.

— Я хочу сказать, Джон был чересчур самодоволен, — промурлыкала Джулия.

— И почему это правда всегда узнается слишком поздно? Все вы вели себя так, словно были в восторге от Джона. И ты постоянно хохотала над его шутками.

— Да, остроумием он обладал, — рассеянно ответила Джулия. — Ты смотришь «Красавицу и чудовище»? Как насчет той блондинки с выпученными глазами? Тебе не кажется, что она одержима мыслями об убийстве? Кстати, об этом… Ты мне не говорила, что преследовательница Патрика проникает в его дом!

— Я и сама не знала.

Элен наблюдала за блондинкой с выпученными глазами на экране телевизора. Она совсем забыла о том, что ее открытие касается и Саскии. Что бы та подумала, узнав о беременности Элен? Может, это ее излечит? Или, наоборот, доведет до крайней точки безумия? Хотела ли она сама иметь ребенка от Патрика?

— Ну, как бы то ни было… Ладно, мне надо бежать. Мобильник звонит. Может, это Сэм! Поболтаем позже!

Джулия повесила трубку. Но как только Элен снова уселась на диван с жареной картошкой, телефон опять затрезвонил.

— Привет, милая! — Это оказался Патрик. По какой-то причине одним из их ритуалов стало то, что он, здороваясь, всегда говорил низким голосом американского ковбоя. — Чем занимаешься?

— Смотрю телевизор и… ем картошку.

Элен почему-то почувствовала себя виноватой, словно ее молчание, то, что она не сообщала Патрику о своей беременности, было настоящим предательством. Но ведь неправильно говорить ему об этом по телефону, разве не так? И честно говоря, Элен пока что была не готова узнать, что Патрик об этом думает. Ей достаточно трудно было разобраться и в собственных-то чувствах. А его реакция могла добавить к ситуации новый слой путаницы. Если Патрик придет в восторг, она, конечно, перестанет волноваться, но все равно это случилось слишком быстро. Все казалось неправильным, и самым разумным было бы прервать беременность. Но если Патрик ужаснется, если он сам предложит избавиться от ребенка, Элен будет просто убита. Она хотела этого малыша! Если Патрик скажет: «Я поддержу тебя, что бы ты ни решила», она разозлится. Это ведь была их общая проблема, а не только ее собственная. Но в общем Элен просто не могла придумать такого варианта ответа бедняги Патрика, который бы ей понравился.

— Как прошел день? — спросила она, стараясь изо всех сил, чтобы ее голос звучал как обычно.

— Все было прекрасно, пока в офисе не появилась сама-знаешь-кто.

— Сама знаешь… — повторила Элен. — Ох, ну конечно. Очень даже знаю.

Бедная Саския. Патрик просто не желал называть ее по имени.

— Она вела себя еще безумнее, чем обычно. Плакала. Говорила что-то о детях.

— Дети, — снова повторила Элен.

Она буквально похолодела. Неужели Патрик уже узнал? Неужели он таким отвратительным образом хотел дать ей понять, что ему все известно?

— А что она говорила о детях? — спросила Элен.

Она намотала на пальцы извилистый провод бабушкиного телефонного аппарата. Телефон был зеленым, ему уже больше тридцати лет, и он имел древний наборный диск, который приходилось медленно поворачивать одним пальцем.

— Ох, и не знаю. Серьезно, я ее не слушал. Я ей сказал, что она должна обратиться к психиатру. Саския вручила мне очередное письмо и умоляла его прочесть.

— И ты прочитал?

— Конечно нет! Я их уже давным-давно перестал читать. В них всегда одна и та же ерунда. Ну ладно, послушай, не хочешь съездить в Сидней на выходные? Мне вдруг захотелось сесть на самолет и сбежать от этого холода, и тут же я получил электронное письмо о дешевых рейсах в Нузу. Я это воспринял как знак, что нам следует провести там длинный романтический уик-энд. После тех выходных мне бы было приятно остаться с тобой наедине еще на пару дней.

Элен мгновение-другое просто молчала. При мысли о такой поездке на нее навалилась мощная волна усталости. Ей ведь тогда придется укладывать сумку. Носить одну из тех широкополых шляп, которые носят женщины в дни романтического отдыха. Элен и не представляла, где в данный момент находятся ее солнечные очки. Она их уже много дней не видела. Потерянные очки вдруг показались неразрешимой проблемой.

— Ну, знаешь, коктейли возле бассейна, пляж, долгий сон, — продолжил Патрик. Он вдруг замялся, точно не был уверен, а потом сказал: — Или, может быть, если ты живешь прямо на пляже, тебе не кажется интересным отправиться в какую-то Нузу?

Элен взяла себя в руки. Ее любимый новый друг предлагает сбежать с ним на выходные. Ей следует прийти в восторг.

— Нет-нет, звучит просто замечательно. Как раз то, что нам обоим нужно.

В голосе Патрика зазвучало откровенное облегчение.

— Я уже спросил маму, сможет ли она взять к себе Джека на выходные, и она только обрадовалась. Ох, кстати, все мои родные просто влюбились в тебя. Брат заявил, что ты горячая штучка. А я ему сказал: руки прочь, малыш!

— Он так сказал?

Элен чувствовала себя польщенной. Саймон ведь так молод! Вот тебе, Джон!

Что бы подумали родные Патрика, если бы узнали, что Элен уже беременна? Она вспомнила распятие, висящее в их доме над телевизором. Патрик говорил, что его родные — старомодные католики. Можно, конечно, предположить, что в наши дни и в наш век они догадываются, что Элен и Патрик спят вместе, но едва ли им захочется, чтобы все это вышло наружу с такой скоростью. Не случится ли так, что мать Патрика вдруг назовет Элен распутной особой?

— Ты можешь взять выходной на следующий понедельник? — спросил Патрик.

— У меня назначено несколько встреч, но я наверняка смогу их перенести.

— Отлично. Я просто дождаться не могу конца недели. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Повесив трубку, Элен прямиком направилась к жареной картошке и выбросила ее.

Она должна все сказать Патрику в выходные. В этом есть смысл. Нейтральная территория; не ее дом и не его. Они будут лежать на какой-нибудь кровати королевских размеров, запутавшись в крахмальных гостиничных простынях, и никакие повседневные мелочи не будут их отвлекать. В результате они смогут прийти к четкому и красивому совместному решению.

— Патрик, любовь моя, — скажет она, натянув на грудь край белой простыни и заправив ее под мышки, как это делают в фильмах, а ее волосы будут сексуально растрепаны. — Я должна кое-что тебе сообщить…

Когда Элен, стряхнув жареную картошку с тарелки в мусорный контейнер, выпрямлялась, она заметила свои потерянные солнечные очки, которые лежали на холодильнике.

Да, все должно сложиться просто прекрасно.

* * *

После встречи с гипнотизершей я поехала прямиком на работу. Когда я входила в офис, то двигалась внимательно и медленно, потому что была разбита на миллион осколков и каждое, даже самое легкое движение заставляло меня разваливаться, как в каком-нибудь киношном спецэффекте.

— Ты выглядишь так, словно у тебя что-то болит, — сказал мой босс.

Он думает, что я посещаю физиотерапевта из-за проблем со спиной. Я нарочно выбрала именно такую причину, потому что у самого босса все последние годы постоянно болит спина и теперь все, что касается этой части тела, является для него самой интересной темой разговора.

Я ответила, что действительно болит, и мы поговорили о смещенных позвоночных дисках и вытягивании и еще о противовоспалительных препаратах, а уж потом босс вспомнил, что опаздывает на какую-то встречу.

После я принялась за работу. Ответила на электронные письма, на телефонные звонки, разобралась с входящими документами и написала первые пять страниц отчета.

Трудилась хорошо. Я всегда была решительной, и квалифицированной, и усердной. Меня весьма ценили в моем профессиональном мире. Я гадала, что бы подумали мои коллеги, если бы узнали, что весь обеденный перерыв я провела, рыдая в офисе моего бывшего возлюбленного. Гадала, что бы они подумали, если бы выяснили, что под отличным фасадом я разбита на мелкие куски.

Я отдала Патрику письмо, которое написала, сидя перед домом гипнотизерши. Оно было переполнено гневом и, пожалуй, не имело особого смысла.

Впрочем, я давно чувствовала: он не читает мои письма.

И гнев — это тоже немалая проблема. Ему просто некуда выплескиваться, потому что Патрик не желает меня видеть. Все это похоже на то, как если бы я колотилась головой об огромный равнодушный и безмолвный утес, снова и снова, пока не залилась бы кровью. Ничего из того, что я делаю, не изменит мнения Патрика обо мне. Ничего из того, что я делаю, не заставит его снова со мной встретиться.

А я, похоже, не в состоянии это принять.

Если бы он был мертв, как моя мать, то я бы это поняла. Тогда Патрик бы просто ушел, исчез, отсутствовал. Но он ведь все еще здесь. Он живет своей жизнью, словно это я умерла, как и его жена. Как будто имеет полное право двигаться дальше, заменить меня, сделать беременной какую-то другую женщину.

Если бы кто-нибудь просто подсказал мне, как справиться с болью, как погасить гнев, я бы так и поступила.

Это странно. Иной раз, когда я сижу в кабинете гипнотизерши и сквозь стеклянные стены сочится танцующий свет, мне хочется попросить ее: «Элен, пожалуйста, помоги мне».

И думаю, она бы помогла.

 

Глава 10

Вечером в четверг, когда Элен пыталась собрать вещи на выходные, кто-то постучал в дверь.

— Что случилось? — спросила она, когда, открыв двери, увидела свою мать с бутылкой вина и с такой улыбкой, как будто она явилась на торжественный ужин.

— Я просто проезжала мимо, — сообщила Анна. — И нечего смотреть на меня с таким испугом. Ужинала неподалеку и внезапно решила повидаться с дочерью. Бога ради, ты просто побледнела вся! Но ведь такое не в первый раз случается, так?

— Да, верно, — кивнула Элен, отступая, чтобы Анна могла войти. — Только ты не так уж часто проезжаешь мимо.

— Поверить не могу, что ты до сих пор не избавилась от этих обоев! — воскликнула Анна, с презрительным видом проводя кончиками пальцев по обоям в коридоре. — Я бы давно уже их ободрала…

— И выкрасила бы все в замечательный нейтральный цвет, — закончила за нее Элен. — Знаю. Ты мне об этом говорила много раз, а я всегда отвечала, что они мне нравятся. Напоминают о бабушке.

— Вот именно, — пробормотала Анна.

Она прошла в кухню и поморщилась, как обычно, при виде оранжевой кухонной стойки, словно впервые наткнулась на нее. Все это было частью представления, которое призвано было показать, что сама-то она ушла далеко вперед.

Да, мать Элен наслаждалась идиллическим детством вот в этом самом безусловно очаровательном, просторном доме на пляже, не стоит об этом забывать, но по какой-то причине ей нравилось вести себя так, будто она родилась в каком-нибудь гетто для белых, зато теперь обитала в Париже.

— Немножко вина? — предложила Анна.

— Нет, мне, вообще-то, не хочется, — ответила Элен. — В прошлые выходные я слишком много себе позволила, теперь хочу недельку обойтись без спиртного.

И еще я беременна, мам.

Эта мысль мелькнула в голове Элен, но показалась ей до странности незначительной. Хотя с понедельника, когда Элен убедилась в своей беременности, ничего не изменилось, первоначальное потрясение уже миновало, и ей все меньше и меньше казалось, что она беременна на самом деле. Прежде всего, наверное, потому, что, кроме того вечера, когда ей вдруг страстно захотелось жареной картошки, она больше не испытывала никаких симптомов, чувствовала себя совершенно нормально. От этого ей даже пришло на ум, что у нее может случиться выкидыш. В конце концов, ей уже было за тридцать, и предполагается, что в таком возрасте для того, чтобы забеременеть, следует принимать всякие витамины и навещать докторов, делать анализы крови. Как только у Элен возникла эта мысль, она тут же поверила, что именно это с ней и случится. Если бы она не засуетилась так или не стала слишком много об этом думать, эта беременность могла бы, наверное, просто тихонько исчезнуть сама собой, а тело дождалось бы момента «правильного» зачатия.

— Ох, ну ладно, тогда и я не буду, — сказала ее мать.

Она поставила бутылку на стойку и тихонько постучала костяшками пальцев по столу.

Жест показался на удивление бессмысленным. Элен тут же вспомнила о том, как Мел говорила, что Анна стала скрытной.

— Как у тебя дела? — спросила Элен.

— У меня? Все в порядке. — Анна перестала барабанить пальцами и слегка покачала головой. — Тогда не выпить ли нам по чашечке чая? Чем ты тут занималась, когда я так напугала тебя своим визитом?

— Вещи укладывала, — ответила Элен, включая чайник и аккуратно доставая две самые яркие из бабушкиных фарфоровых чашек. — Я собираюсь уехать на выходные с Патриком. В Нузу.

— А, Патрик, — вздохнула Анна. Она уселась к столу. — Совсем не нужно было выставлять все это фарфоровое великолепие. Мне пока что не восемьдесят.

Элен не обратила внимания на ее слова и взялась за чайник.

— Достаточно будет и чайных пакетиков! Или это тебе уже восемьдесят?

— Так что ты думаешь о Патрике? — спросила Элен, заливая в заварочный чайник кипяток просто для того, чтобы позлить мать. — Мел и Пип даже позвонили и рассказали, как он им понравился.

— Вот как? — пробормотала Анна и тут же повысила голос, чтобы ее было слышно сквозь гул электрического кипения. — Ну, определенно могу сказать, что он мне не неприятен. Тебе бы надо давно заменить эту посудину.

Элен отставила в сторону чайник:

— И как это следует понимать?

— Да так, что он слишком громко гудит. Как будто самолет взлетает.

— Нет, что значит — Патрик тебе не неприятен?

— Он абсолютно безвреден.

— Знаешь, это оскорбительно! — Элен от удивления чуть не расхохоталась.

— Если тебе так уж хочется знать правду, я чувствую, что с ним что-то не так. Ну, ощущаю некую холодность.

Холодность! И это сказано ее теплой, милой, домашней мамочкой!

— Ну да, ты же у нас великий знаток человеческой натуры.

Элен тоже села к столу и, разливая чай, заметила, что ее рука слегка дрожит. Это был гнев. Ее переполнял гнев от обиды за Патрика.

— Ты задала вопрос, — пожала плечами Анна. — Я ведь не утверждаю, что права. Просто объясняю тебе, что я ощутила.

— Конечно, ты же думала, что Джон — само совершенство!

— Джон был хорош в компании.

Анна улыбнулась нежно, словно Джон был каким-то дорогим старым другом.

— Мел как-то сказала, что он просто самодовольный болван. Джон был до отвращения саркастичен. Он обращался со мной как с последней идиоткой. Постоянно приближался к грани словесного оскорбления.

— Ох, Элен, но он не был таким! Не пытайся переписать историю. В особенности не пытайся переписать ее так, чтобы представить себя жертвой. Я ненавижу этот менталитет жертвы, которым в наши дни страдают женщины. Ваши отношения просто не сложились. Джон вовсе не был злобным монстром!

— Джон заставлял меня быть очень, очень несчастной, — парировала Элен.

Ее голос дрогнул. Джон был еще каким злобным монстром! Она сейчас как будто вернулась в те времена, когда ей было пятнадцать, и ее гормоны сходили с ума, и, кажется, любой разговор с матерью заканчивался слезами Элен.

— А Патрик сделал меня очень счастливой!

— Ну и ладно, только это и имеет значение, — рассудительно произнесла Анна тем самым спокойным и примирительным тоном, который обычно отвлекал Элен в пятнадцать лет. — Тебе совсем незачем ко мне прислушиваться! Взгляни на мою собственную историю. Что я вообще знаю о мужчинах?

— Ничего, — кивнула Элен. — Ты ничего о них не знаешь.

Ее мать вскинула брови и взялась за чашку с чаем.

— Я совсем не хотела тебя расстраивать.

— Ну, положим, хотела, — мрачно возразила Элен.

Она и в самом деле ведет себя как подросток. Куда подевалась вся ее интеллигентная эмоциональная сдержанность?

— Извини. Мне действительно жаль. — Анна неловко похлопала Элен по плечу. — Ты что-то очень бледная.

— Может, это потому, что я беременна, — брякнула Элен и разразилась целым потоком слез.

* * *

Во вторник я позвонила на работу, сказалась больной и снова отправилась на пляж в Авалоне с моей новой доской для серфинга.

Никогда прежде я не занималась ничем подобным — не в таких условиях выросла. Моя мать пришла бы в недоумение. Она всегда думала, что самое замечательное в жизни — это регулярная зарплата; и это нечто такое, что не дается просто так, в особенности женщинам. Я до сих пор как наяву слышу почтительность в ее голосе, когда она рассказывала знакомым о моей первой службе после университета: «Саския нашла себе работу!»

Помню, как сбила ее с толку, как-то обронив: «Работа должна приносить удовлетворение». Мама тогда воскликнула: «Но, милая, они же тебе платят!» Она очень боялась, что я буду невежливой с начальством. И была уверена: однодневный отпуск по болезни — это нечто безумное и опасное.

Прости, мам. Мне необходимо было отвлечься.

— Отвлечься! — наверняка фыркнула бы мама.

Она не верила в современные нервные расстройства вроде депрессий или анорексии. Когда сыну какой-то ее подруги поставили диагноз «клиническая депрессия», мама исполнилась отвращения: «Да из-за чего грустить этому глупому парню? У него отличная работа! Жена! Ребенок!»

Мама верила в горе из-за смерти близкого и в радость по поводу рождения, и в любовь и брак, и в простую здоровую пищу, и в безупречно чистый дом. Все прочее оставалось для нее глупостью.

Интересно, сочла бы она глупостью то, что я буквально развалилась, когда Патрик порвал со мной? Мама ведь обожала Патрика, ну и его сына тоже, конечно. Она считала Патрика своим приемным сыном, а Джека — внуком.

Полагаю, Патрик уже познакомился к этому времени с родителями гипнотизерши. Меня захлестывают жуткие волны ярости, стоит лишь представить, как он болтает с ее матерью, держится предельно вежливо и старается произвести на нее впечатление, как будто моей милой матушки никогда и на свете не было, как будто моя матушка служила всего лишь чем-то вроде тренажера, на котором он готовился к общению с настоящей тещей.

Я наконец-то перестала хвататься за телефон, чтобы позвонить маме. А ведь делала это еще несколько месяцев после ее смерти. Даже набирала номер и только потом вспоминала. И быстро бросала трубку, пока мне не ответил какой-нибудь незнакомец. Теперь, заслышав телефонный звонок, я уже не думаю: «Это, должно быть, мама». Но все так же по ней скучаю. Каждый день.

Рассудком понимаю, что смерть родителей — это естественная и приемлемая часть жизни. Никто бы не назвал смерть очень больной восьмидесятилетней женщины трагедией. На ее похоронах слышался тихий плач, я видела покрасневшие глаза, наполненные слезами. Но никаких душераздирающих рыданий. Хотя сейчас думаю, что должна была позволить себе рыдать. Мне следовало выть, и колотить себя кулаками в грудь, и бросаться на ее гроб.

Я прочитала тогда стихотворение. Весьма трогательное, милое, и полагаю, оно бы ей понравилось. Но мне следовало говорить собственными словами. Следовало сказать: «Никто больше не будет любить меня так беззаветно, как любила моя мать». Я должна была сказать: «Вы все думаете, что хороните просто милую маленькую старую леди, но на самом деле вы хороните девушку по имени Клара, у которой были длинные светлые волосы, заплетенные в косу до талии, девушку, которая полюбила застенчивого юношу, что работал на железной дороге, и они год за годом пытались зачать ребенка, а когда Клара наконец забеременела, они танцевали в гостиной, но очень медленно, чтобы не повредить младенцу, и первые два года жизни с маленькой дочкой были самыми счастливыми годами в жизни Клары, вот только потом ее муж умер и ей пришлось воспитывать малышку одной, а это было еще до того, как одинокие матери начали получать пособие, до того, как вообще появились слова „мать-одиночка“».

Мне следовало рассказать им всем, что, когда я училась в школе, если днем внезапно холодало, мама ждала меня в школьном дворе с жакетом. Я должна была сказать, что мама так страстно ненавидела капусту брокколи, что даже смотреть на нее не могла, и что она обожала главного героя английского сериала «Судья Джон Дид». Нужно было им рассказать, что мама очень любила читать и что она была абсолютно никудышной поварихой, потому что пыталась одновременно и приготовить что-то, и дочитать книгу, взятую в библиотеке. Ужин всегда подгорал, книга оказывалась забрызганной чем-нибудь, а мама потом тратила уйму времени, стараясь уничтожить пятна уголком влажного полотенца. Я должна была им рассказать, что мама считала Джека своим собственным внуком и как она сама сшила для него одеяльце с гоночными машинами, в которое он просто влюбился. Нужно было говорить и говорить, вцепившись руками в кафедру, и сказать наконец: «Она вовсе не была обыкновенной маленькой старой леди. Это была Клара. Она была моей матерью. Она была прекрасна!»

Но я лишь прочитала подходящее к случаю короткое стихотворение, а потом села на свое место и держалась за руку Патрика. После он помогал мне разливать чай, угощая подруг мамы, и мило беседовал со старушками, а мне даже и в голову не пришло, что у меня больше нет родных, поскольку Патрик держал меня за руку, а в аэропорту Сиднея нам навстречу бросился Джек. А еще мать Патрика собиралась оставить в холодильнике большую кастрюлю бефстроганова, потому что знала: это мое любимое мясное блюдо.

А четыре недели спустя Патрик сказал: «Я думаю, все кончено».

Мои мысли вертятся по кругу. Если я позвоню маме и расскажу ей о Патрике, мне станет легче, но мама умерла. Если я скажу Патрику, что не могу поверить в то, что моя мама умерла, мне станет легче, но Патрику я больше не нужна. Если я поведу Джека в парк или посмотреть фильм, мне станет легче, но я ему больше не мать. Если я пойду повидаться с Морин, мне станет легче, вот только она уже перестала быть частью моей жизни.

В моей жизни нет такого количества людей, чтобы восполнить это множество потерь. У меня нет запасных тетушек, или кузенов, или бабушек и дедушек. У меня нет поддержки. У меня нет страховки на случай утрат.

Боль ощущалась буквально физически, как будто с меня сорвали огромные куски кожи и ранам не суждено зажить.

А теперь у гипнотизерши будет ребенок.

Так что, мама, я согласна, главное — у меня хорошая работа и мне за нее платят. Вот только с того момента, как я увидела в ванной комнате гипнотизерши тесты на беременность, в голове стали постоянно возникать странные картины. Причем именно на работе. Иногда мне чудится, что я швыряю чашку с горячим кофе прямо в лицо своей коллеге, или срываю с себя одежду и нагишом бегу в зал заседаний директоров, выкрикивая непристойные ругательства, или хватаю острые ножницы и снова и снова вонзаю их в собственное бедро. Ты бы этого не поняла. У тебя не возникали безумные мысли.

Так что я притворилась больной и отправилась на пляж, чтобы научиться кататься на доске.

Это оказалось труднее, чем я ожидала. Доска была скользкой. Почему она такая скользкая? Я просто не могла удержать ее под собственным животом. И постоянно с нее соскальзывала. Но ведь когда я видела, как другие люди это делают, мне это вовсе не казалось сложным. Наверное, даже доска меня не желает.

А потом, когда наконец я сумела удержаться на ней, то никак не могла рассчитать время так, чтобы поймать волну.

Я думала: если это могут даже шестилетние мальчишки, то со мной-то что не так?

Я думала: другие люди находят любовь, и рожают детей, и обзаводятся семьями, но со мной-то что происходит.

Я думала: другие люди не страдают одержимостью по отношению к своим бывшим, так что же со мной-то происходит?

В припадке раздражения я даже подумала о том, не отпустить ли доску в море, на свободу, но это уж слишком бессмысленная расточительность, а мне и без того было достаточно стыдно за то, что я просто так взяла выходной.

Я возвращалась к машине, шмыгая носом, замерзшая и обозленная, потому что не могла даже удобно взять дурацкую доску. По пути увидела того самого мужчину с молодежной стрижкой, который обратил на меня внимание в тот день, когда я заснула на пляже в красном платье. Он шел к воде, легко держа под мышкой свою доску.

— Как волна? — спросил незнакомец.

— Дурацкая, — бросила я не останавливаясь.

Когда я подошла к машине, мой мобильник вовсю трезвонил.

Это была гипнотизерша.

* * *

Первый опыт совместного полета вызвал у Элен и Патрика приступ повышенной болтливости и излишне их взволновал. Они хихикали, когда стюардесса с чрезвычайно серьезным лицом демонстрировала, как нужно действовать в экстремальной ситуации, хотя больше никого это, похоже, не веселило. Они купили какие-то романы, чтобы почитать в пути, но держали книги открытыми на коленях и продолжали общаться.

Патрик выглядел в особенности воодушевленным.

— Я ведь даже не спросил тебя, бывала ли ты прежде в Нузе, — сказал он, когда самолет поднялся в воздух.

— Нет, не бывала. А ты?

— Всего раз. Вообще-то, я именно там познакомился с Саскией.

Элен отметила, что это был один из тех редких случаев, когда Патрик говорил о Саскии так, словно та самая обычная девушка.

— А как вы познакомились? — Она постаралась, чтобы ее голос звучал беспечно, скрывая свой жадный интерес.

— Мы оба были в Нузе на какой-то конференции, — пояснил Патрик. — Она же занимается планировкой городов, я не говорил? Ну, как бы то ни было, на одном из заседаний мы сидели рядом. Все это странно, потому что тогда я был словно не в себе, думаю, из-за сильного потрясения после смерти Колин, а Саския выглядела такой разумной, здравомыслящей. Она обожала долгие пешие прогулки и взяла меня на одну — по Национальному парку. А я ничем подобным никогда не занимался, и вдруг, совершенно внезапно, у меня заколотилось сердце, я начал глубоко дышать, и потрясающие пейзажи вокруг почему-то вызвали у меня ощущение, что я снова могу быть счастлив.

— Эндорфины, — заметила Элен. — Нам надо устроить несколько хороших прогулок в эти выходные.

А когда ты наполнишься гормонами счастья, я скажу тебе о ребенке.

— С удовольствием. Мы тогда с Саскией каждый выходной отправлялись на прогулки по парку, но потом у нее что-то случилось с ногой. Она уже не могла далеко ходить, нога начинала болеть. И это ее по-настоящему расстроило.

— А что у нее случилось с ногой?

В этой истории было нечто странно знакомое. Может быть, Патрик уже рассказывал ей о ноге Саскии? Нет, Элен была уверена, что запомнила бы. Она ведь так тщательно копила все сведения о Саскии, которые Патрик сообщал ей.

— Никто не мог этого понять. Она ходила от одного врача к другому, посещала физиотерапевтов — все без толку. Один специалист предположил, что проблема кроется в голове, и Саския так на него разозлилась, что сразу ушла.

Элен отчетливо уловила мимолетное чувство панического страха, как будто она вдруг вспомнила, что не выключила плиту.

— Иногда ей приходилось выносить на кухню стул, чтобы сидя готовить ужин, — задумчиво продолжал Патрик. — Эти боли очень ее изменили. Она ведь всегда была спортивной. Я пытался ей сочувствовать, но вскоре разочаровался, потому что ничем не мог ей помочь. А она думала, что я теряю терпение, но это было не так. Я просто дьявольски разочаровался сам в себе, поскольку ничего не мог исправить. Мне это напоминало о днях, когда болела Колин. Такие бесполезные, бессмысленные чувства. Как будто ты проигрываешь схватку и при этом даже сдачи дать не можешь.

Патрика отвлекла подошедшая стюардесса.

— Может, нам стоит выпить? — спросил он Элен. — Придется заплатить, так что это не кажется декадентством. На дешевых рейсах всегда возникает такая проблема.

Это ведь не просто совпадение?

Элен чуть не произнесла вслух, чтобы проверить подобную возможность: «Надо же, забавно! У меня как раз есть клиентка с точно такой же проблемой». Вот только Элен уже предчувствовала, что никакое это не совпадение, и знала, что Патрик сразу это поймет.

Дебора.

Как ее фамилия?

Дебора Вандерберг.

Элен отчетливо увидела перед собой лицо Деборы. Она опоздала на самую первую их встречу. И выглядела немножко странной, немножко неуравновешенной, но ведь многие из ее клиентов казались странными и неуверенными в себе на первых сеансах. Это происходило просто потому, что раньше они никогда не встречались с гипнотерапевтами и не знали, чего ожидать. Новички настороженно оглядывались по сторонам, как будто подозревали, что кто-то готовится сыграть с ними шутку.

— У меня постоянно болит нога, — сообщила тогда Дебора и провела ладонью по длинному, стройному бедру, обтянутому синими джинсами.

Она рассказала Элен, что иногда ей даже приходится сидя готовить ужин. Она рассказала об одном «сообразительном» докторе, который спросил, не переживала ли она в последнее время каких-нибудь стрессов, а она так разозлилась от предположения, что боль — это плод ее фантазии, что ушла, не сказав ему ни слова.

Дебора и есть Саския.

Саския — это Дебора.

Все это время Элен была буквально одержима Саскией, а оказывается, она уже познакомилась с ней и даже разговаривала. Саския приходила к ней домой! Она была высокой и поражающей воображение. С глазами интересного цвета. Ореховыми. Почти золотыми. Как глаза тигра. Элен всегда замечала глаза. Это потому, что она выросла в свете необыкновенных фиолетовых глаз матери. Хорошо одета. С отличной дикцией. Ее просто невозможно вообразить в роли преследовательницы. У Элен не создалось определенного образа Саскии, но все же она представляла ее невысокой, смотрящей искоса, нечто вроде испуганной безумной мышки. Почему она полагала, что высокие люди не могут быть безумными? Потому что они выглядели так, словно владеют всем миром? Или потому, что Элен восхищалась ими и страстно желала иметь такие же ноги?

Она почувствовала, как Патрик коснулся ее руки:

— Элен? Хочешь выпить?

Самое интересное, что Дебора понравилась Элен. Дебора — Саския. Она буквально наслаждалась их сеансами. Их болтовней. Как-то раз выразила восхищение ботиночками Деборы, и Дебора — Саския объяснила, что эта обувь не просто хорошо выглядит, но еще и очень удобна. Элен тут же пошла и купила себе точно такую же пару, потратив куда больше денег, чем когда-либо тратила на обувь.

Она и сейчас в тех самых ботинках.

— Нет, не хочется. — Элен засунула ноги под кресло.

Значит, Саскии действительно нужна была помощь из-за ее ноги? Или это был всего лишь предлог? Но тогда в чем состояла ее цель? Хотела ли она просто понаблюдать за Элен? Точно так же Элен была бы рада тайком понаблюдать за новой пассией Джона, его будущей женой, стоматологом-гигиенистом. Вот только она бы никогда не записалась к ней на прием, потому что все же не так сильно ею интересовалась. И, что куда более важно, была бы ужасно смущена, если бы кто-нибудь об этом узнал.

Патрик вздохнул и вытянул ноги:

— Самое лучшее в поездке за пределы Сиднея — то, что мне не нужно тревожиться о том, что где-то рядом вдруг возникнет Саския. Я даже мобильник с собой не взял. Я просто дал маме и Джеку номер телефона отеля и твоего сотового. Надеюсь, ты не против? Надо было спросить тебя заранее.

— Да конечно же, все в порядке.

Ох нет, нет, нет!

— И последнее, что я хотел бы делать, так это обсуждать ту женщину в выходные. Я не хочу говорить о ней, не собираюсь думать о ней, не желаю видеть ее. Мы выходим в свободную от Саскии зону.

О боже!

Элен двумя пальцами постучала себе по лбу. Если бы все это не было так ужасно, то было бы даже смешно. Или, по крайней мере, слегка забавно.

— В чем дело?

— Да просто кое-что вспомнила. Кое-что, что должна была сделать до отъезда.

Она ведь сообщила Деборе, или Саскии, куда они собираются на выходные. И даже сказала ей, где именно остановятся!

Элен позвонила ей на днях и спросила, не будет ли та возражать против отмены встречи в понедельник. «Мне просто неожиданно понадобилось уехать, — пояснила она. — На долгий уик-энд в Нузу».

— Завидую, — сказала Саския прохладным голосом Деборы. — Я люблю Нузу. А где вы собираетесь остановиться?

— Думаю, мой партнер заказал номер в «Шератоне», — ответила Элен.

Партнер! Она назвала Патрика своим партнером. Почему она так сказала? Ей ведь и слово-то это не нравилось. Наверное, потому, что Дебора походила на тех женщин, которые считают слово «бойфренд» чересчур юношеским. Но зачем ей вообще понадобилось упоминать о Патрике? По какой-то причине ей просто хотелось, чтобы Дебора знала: у нее есть постоянные отношения. Потому что Дебора выглядела как привлекательная женщина, у которой обязательно имеются весьма элегантные друзья, и она наверняка гуляет среди виноградных лоз, катается на лодке и искусно занимается сексом, и уж конечно, она неспособна случайно забеременеть. Элен хотелось, чтобы Дебора думала: Элен тоже имеет все это.

В общем, из-за ее глупого и непрофессионального желания произвести впечатление на клиентку, на которую она как раз и не должна была производить впечатление, Элен с готовностью сообщила Саскии, что они с Патриком отправляются на романтический уик-энд, причем в то же самое место, где Саския с ним познакомилась.

Элен посмотрела на Патрика. Он откинулся на спинку кресла, его лицо расслабилось.

— Я даже не осознавал, в каком она меня держит напряжении, пока не улетел куда подальше, — проговорил он, не открывая глаз.

Она уронила голову и прижала ко лбу ладони в приступе молчаливой тоски. Вместо того чтобы облегчить Патрику жизнь, она на самом деле помогла его преследовательнице. Во рту у Элен пересохло, она вскинула подбородок. Саския ведь не отправится следом за ними в Нузу, нет? Она не смогла бы, например, взять билет на этот же самый рейс?

Элен расстегнула ремень безопасности и слегка приподнялась в кресле, чтобы поверх спинки сиденья окинуть взглядом лица пассажиров. Люди избегали ее взгляда, или же просто склонялись над книгами или журналами, или разговаривали между собой. Только одна маленькая девочка, сидевшая на коленях у матери и энергично сосавшая соску-пустышку, ответила ей серьезным взглядом. Элен тяжело упала на место, подавляя истерическое желание захихикать или заплакать.

Теперь ей предстояло провести все выходные, оглядываясь по сторонам, скрывая уже не одну, а сразу две тайны. Ведь в тот самый момент, когда она откроет рот, выражение спокойствия мгновенно исчезнет с лица бедняги Патрика.

Патрик открыл глаза, и солнечный луч, проскользнувший в иллюминатор, превратил их в ярко-зеленые.

— Ты в порядке?

— Да, все отлично. — Элен погладила его по колену и отвернулась к иллюминатору, сквозь который было видно крыло самолета. — Я в полном порядке.

* * *

Я все-таки попала на тот же рейс, что и они.

Они прошли прямо мимо меня. Патрик шел впереди, рассматривая номера их мест на посадочных талонах. Элен шагала следом, и вид у нее был немножко сонный. Я знала, что она думает: «Мне незачем всматриваться в номера мест, потому что мой партнер сам найдет наши кресла. Я счастлива и беременна».

Она отправляется отдыхать со своим партнером. Я ненавижу это слово. Это так по-сиднейски. Что плохого в слове «бойфренд»? Вот во время нашего романа Патрик был моим бойфрендом. Я была его герлфренд.

А теперь мы все вместе отправляемся на выходные в Нузу. Веселенький треугольник.

Когда она сказала «Нуза», я уронила доску для серфинга. И это как раз в тот момент, когда я уже думала, что он не сможет измыслить ничего нового, чтобы причинить мне боль. Почему именно Нуза? У них была для выбора вся страна, множество мест, где можно провести романтический уик-энд, где угодно, кроме Нузы!

А ведь казалось, что моим воспоминаниям о той неделе ничего не грозит. Думала, ничто не может коснуться того времени. Я могу вспомнить каждую минуту из тех дней. Каждое ощущение, каждый звук, каждый запах.

Вот и сейчас чувствую все выступы ключа от моей комнаты и особый вкус сочетания соли, и льда, и алкоголя во рту — от коктейля «Маргарита». Мы пили его в лифте отеля, глядя на вспыхивающие кнопки этажей, и оба знали, что направляемся в мой номер, чтобы впервые заняться любовью.

До сих пор вижу загорелое лицо парнишки, который на следующее утро вкатил столик с завтраком в комнату, помню запах свежего кофе и бекона. До сих пор вижу крошки круассанов, что рассыпались по газете, которую мы читали в постели.

Патрик даже заказал номер в «Шератоне». Почему именно там? Я поневоле начинаю думать, это из-за того, что и его воспоминания о той неделе остаются такими же яркими, как у меня, и он думает — Патрик ведь иногда бывает ужасно глуп, — что сможет их прогнать, если будет счастлив с кем-то еще.

Но этого не произойдет. Он не может просто стереть, удалить меня из своих воспоминаний и заменить какой-то другой женщиной.

Именно поэтому, как только гипнотизерша позвонила мне, я поняла, что должна ехать. Должна быть там. Должна дать ему знать, что я тоже там. И всегда буду там.

Выберу самый подходящий момент для того, чтобы он увидел: я тоже приехала. Патрик разозлится, но это хорошо. Его гнев лучше безразличия. Пусть лучше кричит на меня, чем просто не замечает.

* * *

Патрик был в ванной комнате, чистил зубы. Элен уже улеглась в постель и смотрела какой-то фильм, за который они заплатили, и жевала шоколадку из мини-бара.

Номер был просто идеальным. Гигантская кровать с хрустящими белыми простынями, большие пушистые полотенца, мягкий приглушенный свет и нейтральные краски.

Точно такой же номер, как номера в прочих отелях, в которых Элен останавливалась с другими мужчинами.

— А где ты жил, когда был тут в последний раз? — спросила она в кабине лифта.

— Здесь. — Патрик следил взглядом за вспыхивающими цифрами на табло над ними.

— Значит, это именно тот отель, где ты познакомился с Саскией?

— Ну, я ведь знал, что это хороший отель, — сказал Патрик и тут же прижал палец к ее губам. — Мы не упоминаем ее имя в эти выходные, помнишь?

Итак, бедной Саскии пришлось услышать, что Элен и Патрик намерены поселиться в том самом отеле, где произошла первая встреча. И видит Бог, можно было не сомневаться и в том, что именно в этом отеле они впервые занимались любовью. И что такая новость могла сотворить в искаженном уме Саскии?

Элен посмотрела на дверь и вспомнила фильмы ужасов. Им бы теперь заказать обслуживание в номере, а Саскии следовало бы одеться в платье горничной и вкатить в их номер столик, низко опустив голову. Музыка должна дать понять зрителям, что вот-вот случится нечто по-настоящему ужасное, а потом, ровно в тот момент, когда музыка нарастет до отчаянного крещендо, Саскии бы вдруг прыгнуть на них с огромным изогнутым ножом в руке и…

— Ты взяла зубную пасту? — спросил Патрик, высунувшись из ванной.

— Ага. Где-то в моей косметичке.

Патрик до сих пор избегал рыться в ее вещах, не спросив разрешения.

А она уже носила его ребенка.

Слишком быстро. Слишком быстро.

— Ну конечно, у тебя будет ребенок, — сказала ей Анна.

— Не обязательно, — ответила Элен, удивленная решительностью тона матери.

Она предполагала, что Анна скажет что-нибудь более пространное вроде: «Я тебя поддержу, что бы ты ни решила, но какие именно контрацептивы ты используешь?»

— Это зависит от того, что скажет Патрик. И ты ведь знаешь, я… за выбор. И против запрещения абортов.

Это была чисто американская фраза. На секунду Элен даже усомнилась в том, что выбрала правильный вариант. Как называется противоположная сторона в этом великом споре? «За жизнь». Это те, кто готов аборты запретить. Ну, в целом она ведь все равно за жизнь.

Анна фыркнула:

— Тебе не шестнадцать, а тридцать пять. Ты уже отчаялась иметь ребенка…

— Что? Откуда у тебя эта мысль? Я совсем не отчаялась…

— Я видела выражение твоего лица на детском празднике у Маделайн, когда ты держала того младенца. Как там его звали? И должна сказать, что младенец был на редкость уродливым.

— Мама!

— Он выглядел как маленькая жаба. Ну, как бы то ни было, я имею в виду, что тебе хочется иметь детей, и ты можешь себе это позволить в финансовом смысле, и тебе нравится отец ребенка. Возможно, ты даже любишь его. Но если ты сделаешь аборт, а потом окажется, что ты больше не сможешь забеременеть, ты никогда себе этого не простишь. Разумеется, у тебя будет ребенок. Ты просто сообщи ему об этом — что ждешь ребенка, и не важно, хотела ли ты этого события, но он ведь уже есть, а сейчас не пятидесятые годы, так что Патрик совсем не обязан на тебе жениться, и он может устраниться от всего. У него будут законные обязательства в части содержания ребенка, но на твоем месте я бы об этом не слишком тревожилась. У тебя есть дом твоей бабушки. У тебя есть я и твои крестные. Ты не нуждаешься в его деньгах.

— Пожалуй, нет, — согласилась Элен.

Деньги Патрика были последним, что могло бы прийти ей в голову.

— Так что все очень просто, — продолжила Анна, а ее пальцы при этом выстукивали что-то веселое по столешнице, и Элен видела, что ее мать безусловно рада вести о ребенке.

Похоже, она даже пришла в восторг.

Потом в разговоре наступила пауза. Мягкое выражение на лице матери Элен растаяло.

— Но конечно, это еще только начало, — заговорила наконец Анна. — В твоем возрасте относительно высоки шансы на то, что могут возникнуть какие-то проблемы в первом триместре.

— Спасибо, мама.

— Ну, это ведь ты заговорила о том, чтобы прервать беременность, так что едва ли тебе следует проявлять такую уж чувствительность из-за возможности выкидыша.

— Я не говорила… Ну да, ладно, хорошо.

Мать права. На самом деле никаких сомнений у Элен не было. Она собиралась оставить этого ребенка. Проблема состояла вовсе не в том, хотела ли она малыша. Проблема в том, как это повлияет на ее отношения с Патриком.

Потому что Элен не просто хотела ребенка. Она хотела его со всем, что к нему прилагается. С мужем. С папочкой для малыша. С мужчиной, который держал бы ее за руку во время родов.

Вот этого она и не могла сказать матери.

Не хочу пройти через все так, как прошла ты. Я никогда не хотела повторить твой путь. Не хочу одна растить своего ребенка. Хочу быть такой, как все. Просто хочу быть самой обыкновенной, как все женщины.

Патрик вышел из ванной комнаты и запрыгнул к ней в постель. Он отломил кусок шоколадки, которую ела Элен.

— Ты же только что зубы почистил, — напомнила ему Элен.

— Знаю. Не изображай из себя строгую мамочку.

Кстати, об этом, как ты посмотришь на то, чтобы иметь еще одного ребенка?

Элен чуть не сказала это вслух, вот только у нее не достало энергии, чтобы заговорить на такую тему. Завтра. Они поговорят об этом завтра. Хорошо, что Патрик не слишком любит выпить. Когда Элен сказала за ужином, что ей не хочется вина, он ответил: «Ну и прекрасно! Я тоже что-то не хочу». Однако бутылочка хорошего вина на двоих была совершенно обязательной во время романа Элен с Джоном, и он бы мгновенно заметил, что Элен отказывается пить.

Они посмотрели фильм. Сюжет был уж очень закручен, даже в персонажах поначалу оказалось трудно разобраться. Патрик и Элен постоянно переспрашивали друг у друга: «Что такое? Это кто такой?» И наконец просто выключили телевизор, согласившись в том, что оба то ли слишком устали, то ли слишком стары для таких фильмов, и повернулись друг к другу.

Они занимались любовью сонно и нежно, как будто были давным-давно женатой парой. На Элен напала слезливость. Все должно было быть идеально.

— Не загипнотизируешь меня, чтобы я заснул? — спросил Патрик, когда они выключили свет.

— Я слишком устала, — зевнула Элен.

Это уже вошло в привычку. Она устраивала ему пятиминутное упражнение на релаксацию перед тем, как он засыпал. Похоже, Патрик искренне этим восхищался. Он говорил, что ему это ужасно нравится, что это как волшебство: слушать ее голос перед сном, что это стало его любимыми мгновениями, и он не спал так хорошо с тех пор, как был подростком, и что она помогает ему справиться с напряжением из-за той женщины, работы, вообще всего. Элен никогда прежде не приходилось быть рядом с кем-то, кто так восхищался бы ее искусством.

— Ладно, не важно, — сказал Патрик. — Я тебя эксплуатирую, да?

Ох, он был так мил, а Элен так хотелось, чтобы утром Патрик был в наилучшем состоянии.

Элен села и положила ладонь на его лоб. Иногда это казалось даже интимнее секса. Она очень редко использовала прикосновения в работе с клиентами, хотя и знала других терапевтов, которые себя в этом не ограничивали. Лежать в постели в чернильной темноте, зная, что ее слова обладают силой внедрить некие образы в сознание Патрика, замедлить его сердцебиение, понизить кровяное давление. От всего этого Элен ощущала себя могущественной, наставляющей, мистичной. Добрая ведьма, волшебница. Не гипнотерапевт, а гипнотизер.

— Я буду считать до десяти. На счет «три» или «четыре» ты можешь почувствовать, как твое дыхание замедляется, а веки становятся тяжелыми. На счет «пять» ты, возможно, попытаешься их приподнять. На счет «семь», или «восемь», или даже «девять» это, скорее всего, станет невозможным, твои глаза закроются. На «десять» твои глаза будут плотно закрыты, твое дыхание станет глубоким и ровным.

Элен видела блеск глаз Патрика в темноте. И уже чувствовала, как замедляется его дыхание. Она каждый раз использовала новые вводные, брала то, что приходило на ум. Она была с Патриком куда более свободной, раскованной и творческой, чем с платными клиентами.

Элен начала считать, усиливая нажим ладони на лоб Патрика, заставляя свой голос звучать все мягче, медленнее, но при этом и настойчивее.

Его глаза закрылись на счет «семь».

— А теперь представь: теплая капля меда на конце ложки.

Патрик любил мед. Он клал немалую его порцию в утренние кукурузные хлопья, и Элен отметила для себя то, как Патрик мог стоять в кухне, с зачарованным видом наблюдая за тем, как мед медленно капает с высоко поднятой ложки.

— Но это не совсем обычный мед. Этот мед как ранний утренний свет. Этот мед есть тепло, и нежность, и безопасность. Этот мед представляет собой каждое счастливое мгновение твоей жизни. Каждое прекрасное воспоминание. Каждую секунду, когда ты ощущал себя по-настоящему живым.

Элен знала, что Патрик без труда увидит этот мед. Она тоже могла его представить. Потому что и сама впала в легкий транс. Такое случалось, когда дело шло особенно хорошо, и Элен такие мгновения всегда доставляли истинное наслаждение.

— Продолжай наблюдать за медом. Наблюдай, пока в твоем уме ничего другого не останется.

Элен немного помолчала, впитывая ощущение лба Патрика под ее ладонью, тепло его тела рядом с ее телом, и подумала: «Он отец моего ребенка. Он будет папочкой, а я — мамочкой».

Но возможно, она слишком романтично воспринимала всю концепцию отцовства.

— А теперь я хочу, чтобы ты сосредоточился на своих ногах. Представь, что твои ноги просачиваются в кровать, как теплый мед. Они растворяются… Они становятся текучими…

Она продолжала работать с медовой метафорой, подталкивая Патрика к тому, чтобы он расслабил все тело, погружая его в транс все глубже и глубже. И это был самый глубокий из всех трансов, каким только она его подвергала.

Элен ущипнула Патрика за руку, но он даже не шевельнулся. Спонтанная анестезия.

Если бы Патрик был ее обычным клиентом, сейчас было бы самое время дать ему постгипнотическое внушение. Если бы Элен имела дело с курильщиком, то сказала бы: «Каждый раз, когда ты откроешь пачку сигарет, тебя охватит невероятное чувство отвращения и тошноты». Если бы перед ней был обжора, она сказала бы: «Ты будешь есть медленно и осознанно, ровно столько, сколько необходимо твоему телу».

Но Патрик ведь не просил у нее помощи в решении какой-то конкретной проблемы. Он лишь хотел избавиться от напряжения. И как следует выспаться, вот и все.

Как гипнотерапевт, Элен ничего другого и не должна была знать.

Но как его возлюбленная она случайно узнала, что эти выходные грозили стать чрезвычайно напряженными.

Элен произнесла:

— В течение этих выходных ты будешь постоянно испытывать прекрасное ощущение расслабленности и хорошего настроения.

Ничего плохого в этом не было. Патрик все равно уже пребывал в отличном расположении духа.

Элен продолжила:

— Если что-то пойдет не так, если ты увидишь или услышишь что-то такое, что тебя расстроит или встревожит, прикосновение моей руки к твоему правому плечу — вот так — сразу же вызовет у тебя чувство глубокой расслабленности. — Она положила ладонь на его плечо. — Что бы ни подсунула тебе жизнь, ты с этим справишься. Если случится нечто непредвиденное, у тебя есть запас сил, чтобы с этим совладать, ты сделаешь то, что в глубине сердца считаешь правильным. Ты вспомнишь это внушение. А теперь на счет «три» ты выйдешь из транса и сразу же глубоко заснешь, и будешь спать всю ночь без снов, не пробуждаясь, а утром почувствуешь себя свежим и полным сил и энергии. Раз. Два. Три.

Дыхание Патрика изменилось, стало глубже, и он издал забавный звук, нечто среднее между фырканьем и храпом.

— Спасибо, — пробормотал он, поворачиваясь на бок и перекладывая вертикально одну из подушек, чтобы засунуть ее себе под голову. — Спасибо, милая.

И тут же заснул.

Элен тоже легла на бок, так, чтобы ее спина прижималась к спине Патрика.

Не перешла ли она только что границу в этическом смысле?

Флинн заявил бы, что она перешла ее уже тогда, когда впервые согласилась продемонстрировать Патрику что-либо из гипнотических техник.

Денни посмеялся бы и сказал, что вообще не верит, что существуют некие границы, которые можно нарушить. В конце концов, все взаимоотношения на этом и строятся: на попытках манипулировать другим человеком, чтобы добиться того, чего тебе хочется. «Все и каждый пытаются загипнотизировать своих партнеров, — как-то раз сказал Денни. — Мы просто умеем это делать лучше, чем обычный человек».

А что сама Элен об этом думала? Ну, вообще-то, она не верила, что действительно нарушила какую-то границу, но, возможно, она уже почти коснулась запретной линии пальцами ног.

Пальцами ног. Элен думала о Саскии. Теперь она готова была встретиться с ней лицом к лицу. Увидеть это умное, привлекательное лицо. Саския ведь не боялась пересечь любые границы в попытках вернуть Патрика.

Границы для того и существуют, чтобы их нарушать.

Так что, возможно, Элен просто-напросто делала то, что ей необходимо делать ради ее нерожденного еще ребенка. Она львица, защищающая своего львенка. Она мать, бросающаяся в горящий дом за своим малышом. А может быть, все это полная ерунда и она просто пытается найти рациональные объяснения чему-то, что, как она прекрасно понимала, было неправильным.

Ладно. Посмотрим. Она просто не станет такого повторять. И научит Патрика самогипнозу. Это правильное решение. Потому что в их новой привычке было нечто слегка… неприятное на вкус. Ей слишком уж это нравилось. Так что… в последний раз! Элен чувствовала себя как служка при алтаре, который обещает больше не мастурбировать.

Она наконец заснула, и ей снилась Дебора-превратившаяся-в-Саскию. Дебора сидела в кабинете Элен, в кресле для клиентов, скрестив ноги, окуная ложку в огромную чашку с медом. Она зачерпнула мед и подняла ложку высоко над головой, и длинная медовая нить падала в ее открытый рот.

А потом Дебора закрыла рот, посмотрела на Элен и медленно, чувственно облизнула липкие губы.

— Ты нарушила границу, — сказала она. — И сама это знаешь.

— Не надо капать медом на мое кресло, — быстро откликнулась Элен, стараясь скрыть охвативший ее стыд.

* * *

Когда мы вышли из самолета, я остановилась в дальнем углу терминала, рядом с огромной колонной, откуда наблюдала, как они ожидают свой багаж. Сама же оставалась незаметной.

Элен постоянно оглядывалась по сторонам, как если бы надеялась увидеть кого-нибудь знакомого. Патрик полностью сосредоточился на транспортере, прищурил глаза, все его тело напряглось, изготовилось схватить их вещи. Он всегда так выглядел, когда мы путешествовали. Как будто думал, что получение багажа — это нечто вроде теста на силу и ловкость, словно он должен схватить чемодан мгновенно, как только тот появится, и сразу поставить его на твердый пол. Меня это всегда смешило.

Гипнотизершу это тоже рассмешило. Я видела, как она улыбалась, когда Патрик внезапно ринулся вперед и разом схватил обе их сумки, и вид у него был как у хищника, поймавшего свою жертву.

Эту сумку я подарила ему на день рождения, в тот последний год, когда мы еще были вместе.

Забавно, оказывается, Элен принадлежит к тем людям, которые привязывают к ручке своей сумки ленточку, чтобы ее легче было заметить. Ее лента оказалась завязана в пышный голубой бант, весьма женственный и причудливый и в то же время такой разумный. Эта лента сосредоточила в себе все то, что я любила и ненавидела в ней.

Я наблюдала за тем, как они идут к стойке, где оформляют прокат автомобилей. Патрик нес обе сумки. Полагаю, он теперь проявляет особую заботу и учтивость, раз уж Элен беременна.

А я-то думала, что это мое изначальное женское право — пережить такой период хотя бы однажды, когда твой мужчина обращается с тобой как с принцессой, растирает тебе ступни по вечерам, прижимает ладонь к твоему животу, никогда не позволяет тебе поднимать что-нибудь очень тяжелое.

Но оказалось — нет.

Возможно, все это просто безумие. Но мне нравится эта идея. Хотя я слишком высока, чтобы со мной обращались как с принцессой.

Когда они подошли к стойке, я заметила, как Патрик потирал поясницу Элен, пока они разговаривали с женщиной, оформляющей аренду машин. В какой-то момент все трое расхохотались над чем-то. А потом, когда Патрик и Элен уже покинули терминал, я наконец подошла к транспортеру, чтобы забрать собственную сумку. Она только одна и осталась. Медленно кружила на ленте, одинокая, заброшенная, неприметная. Никаких милых ленточек. Старая, поношенная, потертая. И кого это она мне напоминает?

— Незачем так себя жалеть! — рявкнула я на сумку, и какой-то мужчина, проходивший мимо, быстро отвел взгляд.

Я направилась к той же самой стойке по прокату машин. Женщина не одарила меня сердечным смехом. Она просто мрачновато заполнила бумаги и страховой полис, и теперь уже на меня была возложена обязанность внимательно осмотреть машину на предмет каких-либо повреждений, прежде чем я ее заберу.

— Вообще-то, я думала, что это вы должны сделать. — Женщина вытаращила на меня глаза, и я быстро сказала: — Ох, забудьте!

Я поехала в «Шератон» и, как только вошла в холл, приготовилась погрузиться в воспоминания. Увы, в отеле прошел ремонт. Все выглядело совершенно по-другому. Как будто они сделали это намеренно.

Саския, ты больше не существуешь. Мы наняли отличных дизайнеров по интерьерам, чтобы уничтожить все следы твоего пребывания.

Патрика и Элен нигде не было видно.

Я вышла на пляж и попыталась применить технику Элен к своей ноге. Может, она и работает. Возможно, я просто все выдумываю. Элен сказала бы, что в этом и суть: использовать воображение, чтобы я действительно перестала испытывать боль.

Наверное, Элен сумеет применить собственные знания для того, чтобы родить дитя без боли. Она говорила, что известны даже такие случаи, когда женщинам делали кесарево сечение без обезболивающих, потому что они умели применять естественную анестезию собственного тела. Конечно. Кто-то взрезает ножом твой живот, а ты ничего не чувствуешь. И тебе для этого только и нужно, что верить. Звучит как эпизод из какой-нибудь рождественской сказки.

Мне никогда на самом деле и в голову не приходило, что Элен действительно может помочь мне избавиться от боли в ноге. Просто это первое, что пришло на ум, когда она спросила: «По какой причине вы пришли сюда?» И я пожаловалась на ногу вместо того, чтобы сказать: «Я пришла из-за тебя. У тебя было уже несколько свиданий с Патриком, и я видела, как он на тебя смотрел. Думаю, ты можешь стать первой его серьезной привязанностью. Потому я и шла за тобой до твоего дома, а затем увидела эту вывеску насчет гипнотерапии, на лужайке перед домом. Вот я и позвонила, чтобы договориться о встрече. Как поживаешь?»

После очередной нашей сессии я заявила, что не ощутила никакого гипноза, но она просто улыбалась своей самодовольной улыбкой Моны Лизы, как будто ей-то лучше знать.

Если честно, на самом деле я не уверена в том, что именно происходило в той солнечной стеклянной комнате. Каждый раз, сидя в зеленом кресле, я думала, что, вообще-то, мне незачем слушать ее инструкции, я должна размышлять о чем-то постороннем, ведь я прихожу не для того, чтобы подвергнуться гипнозу. Я прихожу, чтобы поговорить до и после сеанса, когда мы с Элен обсуждаем все подряд — от сенной лихорадки до того, как трудно найти по-настоящему удобную обувь. Но потом ее слова всегда как будто просачиваются в мою голову, и я начинаю слушать и думаю: «Ох, ладно, мне ничуть не повредит то, что мои веки станут тяжелыми». А потом все мое тело расслабляется в кресле. Элен мне говорит, чтобы я постаралась открыть глаза, но я не могу. Ну, впрочем, наверное, я бы могла, если бы по-настоящему захотела.

Как только гипнотизерша начинает говорить, я совсем перестаю думать о Патрике.

В последний раз она предложила вспомнить самый прекрасный момент, когда я чувствовала себя полной уверенности, или радости, или спокойствия, или силы. На ум пришли те завтраки по воскресным утрам, летом, с моей мамой, в далеком прошлом. Я жарила целую гору оладьев, а мама изображала небывалое удивление. Потом мы сидели на коврике для пикников у себя на заднем дворе и читали книги, ели оладьи с лимоном и сахаром и иной раз засиживались там до самого обеда.

Элен предложила использовать силу воспоминаний для того, чтобы справиться с болью в ноге.

Конечно же, это просто чистейшая ерунда.

Я так думаю.

Отлично помню, когда боль в ноге возникла впервые. Сразу после того, как мама сказала о поставленном ей диагнозе. Я покупала разные мелочи в бакалейном магазине вместе с Джеком. На это требовалась целая вечность, потому что Джек высматривал то, чего ему хочется, и мы каждый раз обсуждали его выбор и даже спорили. Нам предстоял ужин вместе с одним из клиентов Патрика, на которого мы старались произвести впечатление. Потому я искала что-нибудь необычное. «Самый простой ужин!» — постоянно повторял Патрик, но я ему отвечала, что люди чувствуют себя особенными, если ты ради них как следует похлопочешь, и стол будет накрыт хорошей льняной скатертью, и выставлен красивый сервиз, и свежие цветы, и льняные салфетки, и сияющие бокалы.

Когда-то я обожала красивые сервизы. А теперь ем, сидя на диване, поставив тарелку на колени, или же прислонившись к кухонной стойке, или вообще в постели.

Тогда впервые я заметила эту боль — она поползла по ноге сбоку. Боль не была мучительной, а просто раздражала, как будто я потянула мышцу, и в конце концов пришлось присесть на край морозильника и вытянуть ногу, и Джек спросил: «Сас, что ты делаешь?»

На следующий день боль снова появилась. Но я все еще не обращала на нее особого внимания. И уж конечно, мне и в голову не могло прийти, что пять лет спустя я по-прежнему буду пытаться с ней совладать.

Когда я отправилась на прием к первому физиотерапевту, то была совершенно уверена, что доктор легко со всем справится. Думала, что нужно будет просто вычеркнуть что-нибудь из привычного списка текущих дел, ну, перестать, например, пользоваться воском для удаления волос с ног. Да, пожалуйста, побыстрее избавьте меня от этой боли, она меня раздражает.

Поначалу Патрик мне сочувствовал, но потом как будто потерял и терпение, и интерес. Мы больше не могли бродить по лесу. Мы не могли отправиться пешком по городу в какой-нибудь ресторан, если тот находился дальше, чем в двух кварталах. В противном случае мне приходилось искать автобусную остановку, чтобы посидеть там на скамье и отдохнуть. Мы не могли подолгу стоять и болтать в какой-нибудь компании на вечеринках, потому что я вынуждена была говорить: «Мне нужен стул». Я заметила вспышку раздражения во взгляде Патрика, когда однажды он вернулся домой и увидел, что я сижу в кухне на полу, а доску для резки овощей пристроила на коленях, чтобы нарезать морковку. Полагаю, ему было слишком скучно иметь подругу, которая вела себя как древняя старушка.

А потом мама умерла, и вскоре Патрик порвал со мной. Наверное, скука из-за моей ноги стала для него последней каплей.

Боль сейчас не так сильна, как была прежде, но она словно дошла до какой-то точки и уже не ослабевает. Будто постоянное физическое напоминание о том времени, когда все в моей жизни изменилось навсегда. Это сигнальный флажок на границе между тем человеком, каким я являюсь сейчас — странным, одержимым, слабовольным и нездоровым, — и той особой, какой я была прежде: нормальной, счастливой, очень крепкой здоровьем, способной много лет подряд и не вспоминать о докторах. Как только я начала испытывать эту ползучую боль, то вместе с ней ощутила и столь же ползучие чувства безнадежности, бессмысленности, небытия.

И вот из всех тех людей, которых я посещала в связи с болью в ноге, Элен оказалась первой, кто выглядел хотя бы отчасти заинтересовавшейся тем, насколько влияет на меня боль.

— Должно быть, она вам невероятно мешает, — сказала гипнотизерша, и вид у нее был настолько сочувствующий, что на какой-то пугающий момент мне показалось, что я могу заплакать.

Да, Элен, боль мне невероятно мешает. В особенности потому, что одно из моих любимых занятий — преследование моего бывшего, который, кстати говоря, случайно оказался твоим нынешним возлюбленным. И часто это приходится делать пешком, а это очень, очень трудно, хотя могу с гордостью сказать, что я никогда не сдавалась и просто продолжала идти, какой бы сильной ни становилась боль. Прохожие таращились на меня, — наверное, я слишком заметно морщилась. И думали: «Вот идет кривоногая старая ведьма, хромает следом за своей прежней жизнью, свободной от боли, и тянет вперед когтистые лапы, пытаясь поймать прошлое».

 

Глава 11

Суббота выдалась прекрасная. Они проспали допоздна. Завтрак и газеты в постели. Долгая прогулка по пляжу и недолгое купание (очень недолгое; Патрик начал дрожать уже через несколько минут). Кофе и печенье у реки. Обед возле бассейна. Дневной отдых.

Все чувства Элен как будто обострились. Солнце и морской ветерок ласкали ее кожу. Когда они гуляли по Гастингс-стрит, она ощущала все запахи: кофе, океан, духи и лосьоны для бритья, крем для загара. Она слышала множество обрывков чужих разговоров, взрывы смеха.

Похоже, в Нузе происходило нечто вроде местного взрыва рождаемости. Все вокруг было переполнено младенцами и начинающими ходить малышами, а заодно и женщинами с округлившимися животиками. Все младенцы были великолепны: их большие нежные глаза останавливались на Элен с таким выражением, словно крохи знали ее тайну. Беременные женщины, похоже, тоже ее знали. Они одаривали Элен сдержанными, загадочными улыбками, поглядывая на нее поверх солнечных очков.

Элен всегда чувствовала себя такой далекой от этого клуба мамочек и детишек. И постоянно ловила себя на мысли: «Будет ли и мне такое дозволено? Буду ли и я толкать перед собой такую вот большую затейливую коляску? Буду ли я подхватывать на руки малыша, не спрашивая чьего-либо разрешения? Буду ли и я держать за руку кроху, переходя улицу?»

«Но почему не ты, — тут же задавала она себе вопрос, — почему не ты?»

И все-таки Элен до сих пор ничего не сказала Патрику.

Ускользали одно за другим те мгновения, когда она могла бы сообщить ему новость. Но ведь им принадлежало все время мира. Элен никогда не видела Патрика таким расслабленным, спокойным. Его лоб казался более гладким. И он постоянно прикасался к Элен.

И никаких признаков Саскии. У Элен даже постепенно растаял ком в желудке, она перестала обшаривать взглядом толпу в поисках Саскии. Она была так рада за Патрика. Бедняга заслужил спокойные выходные, без того, чтобы постоянно оглядываться через плечо.

А что она сама чувствует при мысли о том, что Саския была в ее доме? Испуг, ярость, ощущение грязи?

Элен размышляла об этом, проснувшись первой после их дневного отдыха; тело Патрика прижималось к ней, их пальцы были переплетены так же, как в тот момент, когда они задремали.

Когда Элен впервые подумала о том, что Саския сидела в ее стеклянном кабинете, обманывая ее, втайне наблюдая за ней, ее определенно охватила дрожь страха и жар ярости. Чего Саския хотела от нее? Что она задумывала? И как вообще осмелилась? Какая наглость!

Но в то же время Элен была заинтригована. И даже больше, чем прежде. Зачарована, восхищена. Где-то за страхом она ощущала… Нет, определенно нет. Но… да, хотя это и было совершенно неприемлемо, она чувствовала именно это: легкое скрытое наслаждение. Ей нравилось то, что кто-то настолько ею интересовался. Это придавало всему некую остроту. Искру. Может быть, это был слабый, но соблазнительный привкус жизни, как праздника или игры: все то, что ты делаешь, вроде бы очень важно и в то же время ничего не стоит. Или, может быть, у Элен был некая личностная особенность, которая идеально дополняла Саскию. Элен была инь, а Саския была ян, и вместе они составляли невропатическое целое.

А может быть, она просто пыталась выглядеть такой же нестандартной личностью, как Саския?

В любом случае Патрику следовало бы в какой-то момент рассказать о хитроумной уловке Саскии. Но Элен не станет разрушать их маленькое убежище, где они на время спрятались от реальной жизни. Она прекрасно может подождать до тех пор, пока они вернутся в Сидней. И к тому же остается еще ее беременность. Младенец.

Элен почувствовала, как сжались пальцы Патрика на ее руке, когда он пошевелился, пробуждаясь.

— Эй, привет! — Он зевнул, провел другой рукой по плечу Элен, по талии, остановился на бедре. — Хорошо спала?

— Как младенец, — ответила Элен, и ее голос даже не дрогнул при этом.

— Ммм… Я тоже.

Когда они встали, Патрик предложил прогуляться. И подвел Элен к окну:

— Видишь вон тот мысок? Прямо рядом с ним — вход в Национальный парк, а там, думаю, мы могли бы полюбоваться закатом. Как тебе такое предложение?

— Великолепно, — ответила Элен.

И почти так оно и прошло на самом деле.

На маленьком мысу стояли стол и скамья. Пышная зелень Национального парка составляла разительный контраст с темной синевой океана. Небо играло пастельными тонами: розовым, и голубым, и оранжевым.

Патрик купил бутылку дорогого шампанского, сыр, бисквиты и клубнику. Он позаимствовал из мини-бара в их номере два бокала, аккуратно завернув их в пляжное полотенце.

— Весьма впечатляет, — сказала Элен, когда Патрик откупорил бутылку с праздничным хлопком.

— Держись меня, малышка! — Он разлил шампанское по бокалам. — Мы, геодезисты, умеем обращаться с женщинами!

Элен решила, что один бокал она может себе позволить. Ее мать говорила, что немножко вина изредка вряд ли породит эмбриональный алкогольный синдром.

— За нас! — Патрик коснулся своим бокалом бокала Элен. — Пусть у нас будет множество точно таких же выходных.

— Пусть мы выпьем множество бокалов точно такого же шампанского! — добавила она.

Шампанское было великолепным — сухим и мягким.

— Пусть мы… Упс, погоди-ка, дай мне сначала достать вот это.

— Ты что-то уронил? — растерянно спросила Элен, потому что Патрик что-то делал у самых ее ног.

Он не ответил и как будто нуждался в поддержке, как чрезвычайно старый человек, страдающий артритом.

— Эй, ты что, ушибся? — Элен встала, желая ему помочь.

— Сядь, женщина! Я не ушибся. — Он как будто изо всех сил сдерживал смех.

— Но что ты делаешь?

— Элен, — заговорил Патрик, и его голос изменился, став более низким и гулким, а на лице блуждала глупая растерянная улыбка, как будто они играли в шарады.

Он опустился на одно колено, нелепо выставив второе вперед. И на раскрытой ладони протянул ей маленькую черную бархатную коробочку.

Святые небеса, да он же делает предложение! Патрик собирался сделать классическое предложение, встав на одно колено, заранее купив кольцо. Как прекрасно!

И в то же время это почему-то показалось Элен до странности мучительным.

Взгляд Элен уловил что-то за спиной Патрика. Какое-то движение. Кто-то стоял там, на смотровой площадке, фотографируя закат.

— Элен, — повторил Патрик и откашлялся. — Ладно, я себя чувствую глуповато. К тому же что-то воткнулось мне в колено. В фильмах все выглядит гораздо проще.

Элен наконец рассмеялась и слегка дрожащими пальцами поставила на стол свой бокал. И сморгнула слезы, охваченная приятным осознанием. Мужчина делает мне предложение на берегу океана, на закате.

Женщина с фотоаппаратом повернулась к ним лицом. Она улыбалась.

— Элен, ты… Ну, я имею в виду, не можешь ли ты… то есть я бы счел за честь, если бы ты согласилась выйти за меня замуж.

— Сначала я должна сказать тебе две вещи, — ответила Элен.

Ее саму поразила решительность ее голоса.

— Ладно. — Патрик тут же уронил руку, державшую бархатную коробочку, и чуть не потерял равновесие. Для поддержки он схватился за край столика для пикников. — Э-э… Мне, наверное, лучше встать?

— Я беременна, — сказала Элен. И немного помолчала. — А еще я совершенно уверена, женщина вон там — это Саския, и она идет в нашу сторону.

С этими словами Элен решительно положила ладонь на правое плечо Патрика и понадеялась на лучшее.

 

Глава 12

— Привет, Патрик! Привет, Элен! Я так и думала, что это вы.

Саския подошла к ним быстрым шагом и остановилась у столика для пикников, сняла темные очки и широко улыбнулась.

На ней были шорты — Элен сразу отметила, какие у нее длинные и гладкие ноги, — и футболка, и еще бейсболка, и весь ее вид говорил о безупречном здравомыслии и нормальности. Саския выглядела спортивной и привлекательной. Никакой наблюдатель не смог бы предположить, что она не просто женщина, вышедшая на прогулку и случайно встретившая каких-то знакомых. Посторонний человек подумал бы, что это Элен и Патрик ведут себя странно. Ни один из них ничего не сказал в ответ; они тупо таращились на Саскию.

— Вечер просто замечательный. — Саския протерла очки подолом футболки и снова их надела, взмахом руки указав на небо. — Такие закаты следует специально фотографировать для открыток.

— Саския, — хрипло пробормотал Патрик.

Он наконец поднялся на ноги, но тут же ссутулился, как глубокий старик.

— Ох, нет, Патрик, пожалуйста, не позволяй мне вам мешать! — Саския дружелюбно помахала рукой, давая понять, что Патрику следует снова встать на одно колено. — Ты ведь собрался сделать предложение. Как приятно было увидеть вас обоих!

И она таким же быстрым шагом направилась прочь.

Патрик тяжело опустился на скамью напротив Элен, схватил бокал с шампанским и осушил его одним глотком.

Саския остановилась и оглянулась:

— Элен, увидимся в пятницу, как договорились! — Она хлопнула себя по бедру. — Моей ноге определенно лучше! — И она помахала рукой.

Рука Элен машинально поднялась, чтобы махнуть в ответ.

— Ты ее знаешь? — Лицо Патрика исказилось паническим страхом. — Так ты всегда была с ней знакома? Это что, какой-то заговор между вами обеими?

— Нет-нет, нет! — Элен поспешила пуститься в объяснения. — Я ее знала как Дебору. Она так себя называла. Дебора Ванденберг. Она ко мне приходит из-за болей в ноге.

— Дебора, — повторил Патрик, и тут же в его взгляде вспыхнуло подозрение. — Но ты ведь знала, что это Саския! Только что сама сказала! Ты знала, что это она!

— Я поняла это, когда мы летели сюда, — ответила Элен. — Когда ты мне рассказал о ее больной ноге. Но я не хотела тебя расстраивать и потому промолчала. Это из-за меня она здесь. Я ей сказала, что мы летим в Нузу. Ну, то есть я ведь думала, что она Дебора. Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль.

Элен чувствовала себя так, словно и правда вступила в некий злобный заговор с Саскией.

Патрик поднял крышку черной коробочки — и тут же снова ее захлопнул. И засмеялся недоверчиво, как будто насмехаясь над самим собой:

— А я-то был уверен, что здесь мне ничего не грозит. Думал, я смогу сделать тебе предложение вдали от ее глаз, но даже этого не смог.

— Можно мне посмотреть на кольцо? — спросила Элен.

— Оно антикварное. С историей. Я хочу сказать, за ним — чья-то история. Кольцо не принадлежало моей семье, но надеюсь, оно тебе понравится. — Он снова открыл коробочку и опять захлопнул крышку, даже не заглянув внутрь. — Я думал, ты не из тех, кому следует подносить стандартный блестящий бриллиант. Джек помогал мне его выбрать.

Патрик говорил грустным голосом, полным тоски, как о чем-то таком, что случилось в далеком-далеком прошлом.

— Звучит изумительно, — тихо сказала Элен. — Так можно…

Патрик толкнул коробочку через стол, и Элен открыла ее.

— Ох, Патрик!.. — Кольцо было из белого золота с маленьким овальным аквамарином цвета океанских волн. — Оно прекрасно! Это именно то, что я и сама бы выбрала!

Элен никогда особенно не интересовалась драгоценностями. Она не из тех дам, которые авторитетным тоном рассуждают о каратах или огранке. «О-о, как сверкает!» — обычно говорила она, когда кто-нибудь из только что обручившихся приятельниц протягивал ей свою левую руку. На ее взгляд все эти кольца были совершенно одинаковыми.

Абсолютная точность выбора Патрика вызвала в ней желание заплакать. Это было нечто вроде ощутимого свидетельства того, что Патрик действительно ее понимал. Это было кольцо, которое она не смогла бы предугадать или описать, но оно как бы говорило: «Ты разве не знала? Ты именно такая!»

Элен с сожалением опустила крышку коробочки, не будучи увереной, что ей делать дальше. Она ведь не ответила пока что согласием на предложение Патрика. Впервые с тех пор, как она услыхала о существовании Саскии, она испытала вспышку справедливого, удовлетворяющего гнева. Ведь это было ее мгновение. И вот сейчас ей бы следовало то ли плакать, то ли смеяться, как все женщины, прижавшись к груди Патрика, но время от времени умолкать и поднимать к глазам руку, чтобы еще раз посмотреть на кольцо. Это должно было стать мгновением, которое она бы лелеяла в памяти, но теперь оно ушло навсегда.

— Наверное, я слишком поспешил. Но мне это показалось правильным, и я просто подумал, да наплевать на все, я знаю, это та самая женщина, так что я… — Он вдруг умолк и медленно моргнул, как какой-нибудь клиент Элен, выходящий из транса. — Ты сказала… ты сказала, что беременна?

* * *

Значит, он намеревается стать мужем гипнотизерши.

Устроил прямо настоящую киношную сцену. Розовый закат в половину неба. Шампанское. Преклоненное колено.

А ведь они действительно намереваются жить именно так. Такое и в самом деле случается с некоторыми людьми. Они собираются устроить прекрасное, элегантное венчание, возможно, на пляже, и конечно, никакого дождя не будет, а если и пойдет, все только развеселятся, и мужчины тут же раскроют огромные зонтики, а женщины с хихиканьем постараются убежать куда-нибудь под крышу на своих высоченных каблуках. А Элен выпьет только один бокал шампанского, потому что беременна. А потом родится их ребенок, и толпа народа соберется в ее палате в больнице, с цветами, и шутками, и фотокамерами. А после они сделают еще одного ребеночка, другого пола. Они станут устраивать вечеринки с друзьями и отличные выходные. Будут смахивать сентиментальные слезы во время выступлений их детей на каких-нибудь концертах. А когда детки станут постарше, они начнут путешествовать и найдут себе какое-нибудь увлечение, а со временем переедут в милый пригород, а когда умрут, их дети и внуки съедутся издалека, чтобы оплакать их.

А кто оплачет меня, если я умру прямо сегодня? Мои коллеги? Думаю, они весьма быстро переживут такую потерю и начнут драться за мой кабинет. Друзья? За последние несколько лет я сама всех вычеркнула из поздравительного списка на Рождество. Это только моя собственная вина. Я ведь никогда не отвечала на их звонки или электронные письма. И была слишком занята преследованием Патрика. Это весьма напряженное увлечение, оно требует уйму времени. Моей парикмахерше я вроде очень нравлюсь, вот только кто ей сообщит о моей смерти? Она, скорее всего, подумает, что я нашла себе другого мастера. Хотя я бы никогда этого не сделала. Может быть, стоит оставить записку: «В случае моей смерти очень прошу дать знать об этом моей парикмахерше»?

И уж конечно, ни горя, ни боли не испытают ни гипнотизерша, ни ее муж, а даже если и взгрустнут ненадолго, то это очень быстро забудется. Они будут поддерживать друг друга в любом несчастье.

Странно, но теперь, когда все произошло, я вдруг заметила, что больше не могу представить себе воссоединение с Патриком. Что-то внезапно изменилось. Он ведь никогда не делал мне официального предложения. Мы вообще ни разу не говорили на эту тему. У Патрика уже была свадьба — роскошное белое венчание с Колин. Я потратила множество часов, рассматривая их гигантский альбом со свадебными фотографиями, таращась на Колин в пышном белом платье с рукавами-буф и гадая, что бы подумала обо мне эта женщина.

Однажды утром, когда мы еще лежали в постели, Патрик сказал, совершенно неожиданно:

— Мне бы хотелось вечно быть с тобой.

А мне только этого и было нужно. Для меня его слова стали и романтическим предложением, и обручальным кольцом, и свадебной церемонией, и медовым месяцем — всем сразу. И для меня мы именно в тот момент и поженились.

Но теперь очевидно, что для Патрика это было совсем не так.

Элен просто принадлежит к тем женщинам, которые вызывают в мужчинах желание упасть на колено и сделать предложение, а я отношусь к другому типу.

Когда я шла к ним, к тому столику для пикников на берегу, то чувствовала себя кем-то вроде чудовищного монстра, получеловека. Я даже ощущала запах собственного уродства.

Но я с этим смирилась. Все прекрасно. Патрик и Элен навеки останутся внутри круга, очерченного судьбой, а я — снаружи.

Тем не менее постараюсь, чтобы они всегда помнили о том, что я где-то неподалеку, заглядываю внутрь, всматриваюсь сквозь стекло, время от времени постукиваю в окно. Я никогда не уйду.

* * *

— Она не отстанет, — заметил Патрик. — Если ты выйдешь за меня замуж, тебе придется смириться с тем, что она часть нашего багажа. Мой сын. Моя мама. Мой отец. Мой брат. Моя преследовательница.

— Да, — кивнула Элен. — Я понимаю.

— Надеюсь, это девочка, — сказал Патрик. — Я о младенце. Надеюсь, это будет маленькая девочка. Обожаю прекрасных маленьких девочек. А тебе хотелось бы иметь очаровательную малышку?

— Конечно, — откликнулась Элен.

Патрик не был пьян, но его слова звучали не слишком внятно. Они сидели на балконе своего номера в отеле, и Патрик уже почти допил бутылку шампанского.

Теперь было ясно, что они обручены. На пальце левой руки Элен красовалось кольцо. Оно то и дело притягивало ее взгляд. Элен ответила Патрику «да».

Патрик был в восторге от мысли о ребенке. Пожалуй, это даже можно было назвать экстазом. Когда новость наконец-то проникла в его ум, он подхватил Элен на руки и прижал к себе, как некую драгоценность.

— Ребенок, — бормотал он. — Черт побери! Да кого может волновать что-нибудь еще, кроме этого? У тебя будет ребенок!

Все было прекрасно, если не считать того, что где-то на периферии зрения Элен то и дело проплывало лицо Саскии, как некое ужасающее воспоминание об автомобильной катастрофе: скрежет металла, скрип тормозов, удар по голове. Элен снова и снова проигрывала в памяти тот момент, когда Саския шла к ним: широкая добродушная улыбка, скрытые за очень темными очками глаза.

Праведный гнев Элен поутих, и теперь она чувствовала себя до странности опустошенной, лишенной чувств, как будто и в самом деле попала в аварию с весьма тяжкими последствиями.

— Знаешь, как-то непонятно, но сегодня я совсем не так злюсь, как это бывает обычно, когда Саския попадается мне на пути, — сказал Патрик. — У меня внутри как будто возникло некое спокойствие. Нечто вроде примирения.

Значит, постгипнотическое внушение все-таки сработало. Элен ощутила и всплеск профессиональной гордости, и профессиональное чувство вины. Она ничего не ответила на слова Патрика. У нее заболела спина. Она повертелась в кресле, пытаясь найти более удобную позу, и потрогала свое кольцо.

— Что, слишком тесное? — спросил Патрик, наблюдавший за ней. — Мы можем переделать его, увеличить размер.

— Нет, оно в самый раз, — ответила Элен. — Я просто не привыкла носить такие кольца.

Патрик вылил остатки шампанского в свой бокал и снова откинулся на спинку кресла, вытянув вперед ноги и зацепившись их пальцами за решетку балкона.

— Да. Прекрасная светловолосая малышка, которая будет похожа на тебя, как твое отражение, — со счастливым видом сказал он, глядя в лунную ночь.

— Вот только у меня волосы не светлые, — со смехом произнесла Элен.

— Ну конечно, у тебя они другие. — Патрик вытаращил глаза, как бы изумляясь собственной глупости, и протянул руку, чтобы легонько коснуться волос Элен. — Я просто почему-то представил, что она будет похожа на Джека.

Элен подумала о той фотографии, которую она видела в доме родителей Патрика: Колин на больничной койке с Джеком на руках. Ее волосы, как отлично помнила Элен, были длинными, вьющимися и очень светлыми.

* * *

Когда они вернулись в Сидней, то всем и каждому поспешили сообщить о своем обручении, но только самым близким друзьям и родным о — тсс! — беременности Элен.

К удивлению Элен, люди радовались за них обоих. И у кого-то даже слезы выступали. Им присылали цветы и поздравительные карточки. Их буквально завалили шампанским и едва не задушили в объятиях.

— Почему тебя это так удивляет? — спросил как-то Патрик.

— Не знаю, — пожала плечами Элен. — Наверное, я просто не предполагала, что кого-то это может так волновать, учитывая наш возраст.

— Да они просто рады для разнообразия услышать хорошую новость, — усмехнулся Патрик. — Людям нравится счастливый конец.

Но Элен почему-то не слишком нравились вся эта суета и бодрое веселье. А эти бесконечные вопросы — «Когда вы собираетесь обвенчаться?», «А где вы будете жить?» — заставляли ее нервничать, потому что они с Патриком и сами пока что не знали ответов. А еще ее беспокоило то, что она может как-то подвести своих клиентов.

В фиолетовых глазах матери Элен не появилось слез, когда она услышала об обручении. Анна лишь слегка приподняла брови перед тем, как превратиться в наилюбезнейшую особу, достойную предстать перед королевскими очами, и абсолютно покорила Патрика своим отработанным очарованием — «Вряд ли вы могли меня удивить и обрадовать в большей степени» — и чеком на пять тысяч долларов.

Но наедине она сказала Элен:

— Ему незачем жениться на тебе просто потому, что ты забеременела! Ты этого человека знаешь без году неделю!

— Он мне сделал предложение до того, как узнал о беременности, — возразила Элен. — И я знаю о нем все, что необходимо знать.

— Ну, это тебе просто кажется, — пробормотала Анна себе под нос, и Элен сделала вид, что не слышит.

Она глубоко вздохнула и решила не обращать ни на что внимания.

А что в действительности подумала Джулия, услыхав новость, сказать было трудно. Подруга завизжала и обняла Элен, когда та сообщила об обручении, и произнесла все то, что полагается говорить женщинам об обручальном кольце, но по ее милому лицу пробежала легкая тень, когда она услыхала еще и о беременности.

— Что значит случайность? Что ты хочешь этим сказать? Это подростки беременеют случайно! У вас что, не хватило ума пользоваться контрацептивами?

Элен не говорила ей, что после своей первой встречи с очень хорошим врачом-гинекологом, которого ей рекомендовала Маделайн, она вычислила, что забеременела, скорее всего, после той вечеринки, когда они перебрали рома и потом вроде как «забыли» о предохранении. Это действительно делало их с Патриком похожими на подростков.

— А ты еще встречалась со Стинки, то есть я хочу сказать с Сэмом? — спросила Элен, стремясь поскорее сменить тему.

— Он отменил встречу в последнюю минуту, — коротко ответила Джулия. — Сообщил, что подхватил грипп. И просто не может встать с постели.

— Значит, предложил встретиться потом?

— Слушай, вот только не надо говорить этим твоим мягким утешающим тоном, меня это бесит. Если ему это не интересно, значит и мне это не интересно.

— Джулия, но он мог и в самом деле заболеть!

— Прекрати! Опять у тебя это снисходительное и безмятежное выражение лица!

Элен сдалась и вместо вопросов рассказала Джулии о появлении Саскии в Нузе и о том, что виновата в этом была она сама, и эта история заметно взбодрила Джулию.

Семья Патрика была просто очаровательна. Его мать призналась, что молилась о том, чтобы они обручились, с той самой минуты, как познакомилась с Элен.

— А о новом внуке ты тоже молилась? — с невинным видом спросил Патрик.

— Разумеется! — ответила Морин. — Должна признать, я не думала, что это случится вот так скоро, но если ты думаешь, что я этого не одобряю, мне придется тебя разочаровать. Я не настолько уж старомодна! — Она просияла улыбкой, повернувшись к Элен. — Но вы, разумеется, поженитесь до того, как малыш появится на свет, ведь так?

Отец Патрика крепко, по-родственному обнял Элен, обдав ее запахом лосьона для бритья, так сильно напомнившим о ее дедушке, что ей пришлось взять себя в руки, чтобы не вцепиться в рубашку Джорджа.

Саймон преподнес Элен цветы и приготовил потрясающий праздничный ужин — он готовил несравнимо лучше Патрика — у себя дома. Он по-братски поддразнивал Элен, и для нее это было совершенно новым жизненным опытом. И ей это очень понравилось.

Элен очень тревожило то, как Джек отнесется к той новости, что Элен собирается стать его мачехой, а в особенности ее беспокоила его реакция на весть о ее беременности. Но Джека, похоже, все это абсолютно не взволновало.

— Ну, надеюсь, это будет мальчик, — сказал он. — Я его тогда всякому научу. Например, машину водить. Летать на самолете. — Он помолчал и покосился на Элен. — Из ружья стрелять.

— Стрелять из ружья! — Элен изобразила бесконечный ужас.

— Ага, достал я тебя! — в восторге воскликнул Джек.

Это было его новое любимое выражение.

И все выглядело так, словно все должно и дальше идти как по рельсам и закончиться прекрасно.

И Патрик, и Джек заявили, что будут только рады перебраться в дом Элен.

— Если тебе самой того захочется, — уточнил Патрик. — А наш с Джеком дом мы можем использовать как источник дохода, просто сдадим его в аренду. Мы станем настоящими магнатами недвижимости!

— Я буду ходить на пляж каждый день всю свою жизнь! — воскликнул Джек. — Даже когда дождь пойдет! Даже если град будет сыпать! Хотя, вообще-то, нет. Я просто тебя дразню.

Джек смог бы остаться в той же самой начальной школе. От дома Элен до нее было ехать двадцать минут, но это никакой проблемы не представляло, потому что офис Патрика находился в той же стороне.

Вот так все и складывалось.

Элен стала частью новой семьи, и вся ее жизнь теперь должна измениться. Она то и дело принималась бродить по своему дому, снова и снова вертя на пальце обручальное кольцо и представляя, как этот дом наполняется новыми людьми и новой мебелью. Комната для Джека. Комната для ее малыша. Она сразу станет матерью двоих детей. На холодильнике будут висеть разные сообщения из школы Джека. Где-то на стенах должна будет разместиться коллекция Патрика — старые карты и древнее геодезическое оборудование. Появится детская кроватка, столик для пеленания младенца, детская ванночка. В переднем дворе будет лежать на боку велосипед Джека. В машине они установят детское сиденье, а в прихожей будет валяться школьная сумка Джека.

Все это изумительно.

Все это невероятно пугало.

* * *

Встреча с «Деборой Ванденберг» была назначена у Элен на одиннадцать утра в пятницу.

— Уверяю тебя, она не придет, — сказала Элен. — Только не теперь, когда я уже знаю, что она Саския.

Хотя Саския и бросила на прощание: «Увидимся в пятницу».

— Я должен взять себе выходной, — решил Патрик. — Не хочу, чтобы ты осталась наедине с ней.

— Да не придет она! — повторила Элен. — А если и придет, все будет в порядке. Она же никогда не проявляла склонности к насилию.

Элен не хотела, чтобы Патрик приходил на прием. Если Саския все же появится, Элен хотела бы с ней поговорить. Она даже страстно желала этого настоящего женского разговора. Она бы спросила: «Почему ты все это делаешь? Помоги мне понять!»

Разумеется, Элен больше не могла встречаться с Саскией как профессиональный гипнотерапевт, но она могла бы порекомендовать ей кого-нибудь, кто помог бы справиться и с болью в ноге, и с неспособностью отказаться от Патрика. Она бы держалась вежливо и твердо и положила бы конец всей этой глупейшей истории.

Вообще-то, Элен отчасти осознавала всю безрассудность собственных размышлений: едва Саския увидит, насколько Элен может быть милой и понимающей, она благородно отступит в сторону.

— Это моя проблема, не твоя, — раздражено заявил Патрик. — Ты беременна, не забывай… Тебе следует всячески избегать любых стрессов!

— Да не придет она! — настаивала Элен. — Я уверена, не придет!

— Я должен что-нибудь предпринять, какие-то юридические меры, — твердил Патрик.

С того самого дня, когда они вернулись из Нузы, он постоянно говорил об этом, но по каким-то причинам, которых Элен не в состоянии была понять, на деле ничего не предпринимал. Элен была уверена, что дело совсем не в гордости Патрика, что за его нерешительностью кроется что-то другое, но не пыталась как-то ускорить события. Судя по тому, что она знала, юридические меры все равно не давали особой защиты против по-настоящему одержимых преследователей.

В конце концов Патрик решил отправиться на работу, потому что оказалось, что Элен будет в доме не одна. К ней должен был прийти могучий водопроводчик, чтобы привести в порядок систему горячего водоснабжения, сломавшуюся ровно через день после их возвращения из Нузы.

Водопроводчик был приятелем Патрика и пообещал держаться на расстоянии слышимости от кабинета Элен все время, если Саския все же решит явиться. Хотя что он мог сделать, если бы Саския вдруг выхватила из сумки пистолет с глушителем и выстрелила в Элен или вонзила бы в нее иглу шприца, наполненного каким-нибудь парализующим препаратом, и Элен не смогла бы даже закричать? Элен, похоже, смотрела слишком много фильмов ужасов, потому была уверена: даже самый здоровенный водопроводчик не сможет ее защитить от настоящей психопатки.

По мере того как приближалось время назначенной Саскии встречи, Элен все старательнее делала вид, что ее ничего не беспокоит. Она села за письменный стол и попыталась работать с бумагами, но ее сердце колотилось слишком сильно, чтобы она могла сосредоточиться.

«Она не придет!» — упорно думала Элен.

Но на самом деле и сама в это не верила. Во время их последней сессии Элен дала Саскии почитать одну из своих книг о том, как гипноз помогает справиться с болью. Они еще поговорили о том, как их обеих возмущают люди, не возвращающие книги. «Не беспокойтесь, — сказала тогда Саския. — Вы получите ее обратно».

Минуты бежали и бежали, а дверной звонок упорно молчал. Была ли Элен разочарована? Или испытывала облегчение? Она чувствовала, что могла бы убедить себя в том, что обе эмоции были бы правомерны.

В двадцать минут двенадцатого зазвонил телефон, и Элен стремительно схватила трубку.

— Кабинет гипнотерапии Элен О’Фаррел, чем могу быть полезна?

Ее голос дрожал лишь едва заметно.

Молчание. Элен показалось, что она различает приглушенные звуки движения на оживленной улице.

— Алло? — произнесла она.

Тишина. Элен прижала трубку поплотнее к уху. Да, она действительно слышала шум уличного движения. Сигналы машин.

— Саския? — тихо спросила она.

Трубку повесили.

* * *

Моя машина сломалась на полпути к дому Элен. Прямо на средней полосе скоростного шоссе. Вокруг меня сердито сигналили водители, снова и снова, как будто их гудки могли заставить мой автомобиль тронуться с места.

Я вышла из машины и закричала этим нервным:

— НУ И ЧЕГО ВЫ ОТ МЕНЯ ХОТИТЕ, ЧТО Я МОГУ СДЕЛАТЬ? ИЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, Я ТУТ НАРОЧНО ОСТАНОВИЛАСЬ?!

Они, конечно, не могли меня расслышать сквозь шум движения. Видели только, как беззвучно раскрывается мой рот, как я размахиваю руками. И скорее всего, бормотали себе под нос: «Какая-то чокнутая».

И в самом деле.

Пока ждала приезда эвакуатора, я решила позвонить Элен и сообщить, что застряла по дороге. Это казалось обычным проявлением вежливости. Я бы так поступила в случае любой другой встречи. Я бы так поступила, если бы все еще оставалась Деборой.

Я с удовольствием ожидала увидеть, как она изумится, когда я явлюсь на встречу, словно ничего не случилось. Мне было интересно, как она с этим справится. Я гадала, впустит ли она вообще меня в дом. Или захлопнет дверь прямо перед моим носом? Кстати, я вовсе не считала, что хлопать дверью не свойственно природе милой, духовно богатой женщины. Я даже подозревала, что и Патрик может оказаться там, ожидая меня, готовый позвонить в полицию, обратиться наконец в суд и получить запретительный ордер, которым он мне так часто грозил. Он может быть там, на страже своей драгоценной, очаровательной беременной невесты.

Но если Патрика там не окажется и если она впустит меня в дом, тогда я начну восхищаться ее кольцом и спрашивать, когда должен родиться ее ребенок и планируют ли они с Патриком устроить пышную свадьбу. Я предполагала спросить, не будет ли она возражать, если я тоже приду в белом, или это покажется оскорбительным, или же меня вообще не будет в списке гостей? Ха-ха-ха. А еще собиралась ее спросить, любит ли Патрик по-прежнему секс под душем и особые игры утром в воскресенье. Хотела понаблюдать за тем, как ее безмятежное выражение разлетится вдребезги, как разбитое стекло.

Или же я вовсе не стану упоминать о Патрике. Возможно, мне лучше продолжать играть роль Деборы и вернуть Элен книгу, которую она дала мне прочитать, и наслаждаться, наблюдая за тем, как она пытается сделать вид, что совершенно не ошарашена.

На этой неделе я очень много смотрела телевизор. Прежде всего программы для молодых американок. Их язык просто потрясает!

Но вообще я собиралась действовать по обстоятельствам, играть, так сказать, на слух. То есть я так предполагала, но как только я услышала голос Элен в телефонной трубке, я как будто онемела и оглохла.

Мои голосовые связки были парализованы. Я оказалась в буквальном, физическом смысле не в состоянии сказать: «О, Элен, привет, это я, Саския. Я не смогу прийти сегодня на встречу — моя машина сломалась».

Действовать как обычный нормальный человек оказалось невозможно, потому что она уже была в курсе, что я сумасшедшая, хотя, возможно, у меня есть выбор. Что я сама могу выбрать, быть мне сумасшедшей или нормальной. А если у меня есть выбор, то это предполагает, что на самом деле я совсем не сумасшедшая. Я должна просто прекратить все это и жить своей жизнью.

Но какой жизнью? Патрик и Элен как раз и есть моя жизнь. Без них остаются лишь работа, и магазины, и машина, которая нуждается в новой автоматической передаче, и прочее в этом роде. И все.

* * *

Дверной звонок зазвенел только в конце дня, когда водопроводчик уже ушел, а Элен изучала затейливый контрольный щиток новой системы горячего водоснабжения.

Патрик выбрал систему, где можно заранее устанавливать температуру воды, которая будет течь из крана. Он сказал, что это идеально подойдет для времени купания новорожденного. А Элен и не знала, что такие системы вообще существуют. И еще — «время купания»! Элен изумило и восхитило столь небрежное упоминание о чем-то столь обычном и в то же время необыкновенном.

Патрик вообще составил длинный список того, что нужно сделать в доме в процессе приготовления к появлению малыша: все электрические розетки необходимо снабдить специальной защитой, винтовая лестница представляла собой смертельную ловушку для того, кто едва начинает ходить, и так далее и тому подобное.

— Но тогда, я думаю, нам придется войти в немалые расходы.

Уровень стресса Элен весьма поднялся при взгляде на этот список.

— Об этом я сам позабочусь. — Патрик выпятил грудь и выдвинул вперед подбородок, как какой-нибудь киношный супергерой. — Не забивай этим свою хорошенькую головку.

Она приложила ладонь ко лбу и сделала вид, что падает без сознания в его объятия. Вообще-то, и в самом деле едва не свалилась.

Элен посмотрела на часы, на свое расписание. Она не ожидала уже сегодня каких-то клиентов. «Саския, — подумала она, направляясь к двери. — А водопроводчика уже нет, и защитить меня некому».

На всякий случай, просто на всякий случай Элен прихватила один из тяжелых бабушкиных стеклянных подсвечников со стола в прихожей, усмехнувшись своему серьезному отражению в зеркале в коридоре. Это уж слишком. Но все равно она не оставила подсвечник.

Элен открыла дверь.

Это оказалась не Саския, а худенькая, невысокая, нервная девушка, курившая сигарету и виновато улыбавшаяся Элен.

Лицо очень знакомое, но в первое мгновение Элен его не узнала, потому что была уверена, что пришла Саския и ей было не выбросить так сразу из головы этот образ.

Девушка уронила сигарету и раздавила ногой. Потом подняла окурок и сжала в кулаке.

— Поверить не могу, что я выкурила ее, пока ждала тебя, — сказала она. — Я просто идиотка. Ну, как бы то ни было, ты видишь, я продолжаю курить.

Элен посмотрела на окурок и растерянно произнесла:

— Рози…

— Ну да, — кивнула Рози. — Прости, пожалуйста. Конечно, у нас не назначена встреча. Просто сегодня утром я вернулась после свадебного путешествия и зашла на всякий случай, ну, а вдруг у тебя есть немножко свободного времени.

— Я видела твои свадебные фотографии в газетах на прошлой неделе. — Элен постаралась, чтобы в ее голосе не послышалось негодования.

Ты все-таки вышла за него после того, как совершила свое открытие! Зачем ты за него вышла, если уже знала, что он тебе даже не нравится?

— Ох, фотографии просто ужасные, — сказала Рози. — Я выглядела такой уродливой, и потом… ты обратила внимание, какого цвета были платья на подружках невесты?

— Фотографии были черно-белыми.

— Ох, ну да, конечно… Ну, они были чудовищны. Да ладно, неважно… Ты можешь… можешь меня впустить?

— Ой, разумеется, могу, — тепло произнесла Элен, чувствуя себя виноватой за собственную вспышку негодования. — Рада увидеть тебя снова.

Она отступила, освобождая Рози дорогу, и рассеянно вернула подсвечник на стол.

— Ты, наверное, понять не можешь, почему я все-таки за него вышла, — заговорила Рози, усевшись в удобное зеленое кресло.

— Вот, возьми, — сказала Элен, протягивая Рози влажную салфетку, чтобы девушка могла наконец избавиться от окурка, все еще зажатого в ее руке.

— Причина настолько глупая, что ты и представить не сможешь, — пробормотала Рози. — Ты придешь в ужас.

— Уверена, это не так.

Хотя вполне могло и именно так оказаться.

— Когда я в последний раз от тебя ушла, то была готова отменить свадьбу. И понимала, что история выйдет шумная. Ведь уже разослали все приглашения. Ну, знаешь, в списке гостей была даже премьер-министр! Она, правда, вроде бы отбывала в это время в Японию, и тем не менее… Моя мама похудела на двадцать килограммов и купила самое дорогое платье в своей жизни, а папа целыми днями сочинял ту кошмарную речь, а подруги так ужасно завидовали. Это, разумеется, не повод выходить за кого-то замуж, но, видишь ли, все вокруг вели себя так, будто я выходила замуж за человека другого круга. Ну, это верно, конечно, так оно и было, но все равно я не из-за этого так сделала. Просто кое-что случилось после того, как я отсюда ушла.

— Что именно?

— Я собралась немножко прогуляться по пляжу. — Рози постукивала по нижней губе двумя чуть раздвинутыми пальцами: это был жест курильщицы, страстно желавшей схватиться за сигарету. — Просто чтобы немного разобраться в собственных мыслях, подумать о том, как мне объяснить все Яну, и вдруг увидела пару, сидевшую на пляже, они целовались, и еще как целовались. Ну, знаешь, как люди целуются, когда они только-только влюбились друг в друга?

— Знаю, — мягко улыбнулась Элен и вспомнила, как они с Патриком целовались возле музея.

— И я подумала, что это так мило. А потом подошла к ним поближе и поняла, что это Джо! Мой бывший парень! Мы расстались около года назад. И мне казалось, я уже все забыла. Думала, мне наплевать, но когда я увидела, как он целует ту девушку, словно ничего слаще в жизни не испытывал… это меня чуть не убило!

— Ох, — выдохнула Элен.

— И я тут же подумала, что не могу этого сделать, не могу отменить свадьбу. Мы собирались отправиться в медовый месяц на тот ужасно дорогой курорт в Малайзии, куда мы с моим бывшим парнем всегда мечтали поехать, но просто не могли такого себе позволить, и мне захотелось, чтобы он об этом узнал. Я хотела, чтобы он представил меня там — с другим мужчиной! Мне хотелось стереть с его лица это блаженное выражение. Он всегда был уж слишком одержим деньгами и завидовал богатым, которые живут лучше, чем он, и я знала, что найдутся общие знакомые — они обязательно расскажут ему о свадьбе. Ну, не знаю, я как будто повредилась в уме. И просто поплыла по течению и даже решила, что люблю Яна, ну конечно, люблю, разве может быть иначе? Я сама себя убедила в том, что на нашем сеансе просто запуталась. И вроде как даже тебя стала обвинять, если честно. В общем, я вышла замуж, и все было прекрасно, но… Знаешь что?

— Что? — послушно повторила Элен.

— Две вещи. Курорт в Малайзии оказался совсем не таким замечательным. На самом деле он был просто ужасен, и нам даже пришлось прервать отдых из-за того, что там что-то происходило. То ли какие-то бунты, то ли государственный переворот. А потом… Я кое-что узнала сегодня утром. Мой бывший встречался с той девушкой всего несколько недель! И он уже снова один! Но мне на это наплевать, да! Я на самом деле никогда и не хотела его вернуть, мне просто невыносимо было думать, что он может быть таким счастливым с кем-то еще, и знать при этом, что у меня-то никого нет! Разве это не самая нелепая история, какую тебе приходилось слышать?

— Конечно нет. У всех нас на самом деле бывают весьма странные и очень личные причины для тех или иных поступков.

Последовала довольно продолжительная пауза.

Рози поерзала на месте и вдруг сказала:

— Ты обручена!

Она показала на кольцо Элен, и та вдруг осознала, что сама привлекла к нему внимание Рози, то и дело поворачивая кольцо на пальце. Это очень быстро стало у нее привычкой.

— Поздравляю! Могу поспорить, уж ты-то своего парня любишь. Могу поспорить, ты его любишь по-настоящему.

— Ну… — Элен глуповато улыбнулась.

Ей не хотелось выглядеть самодовольной.

— Ну, как бы то ни было, — продолжила Рози, — Ян хочет попробовать прямо сейчас обзавестись ребенком.

— Значит, ты готова все-таки бросить курить, раз и навсегда? — предположила Элен.

— Нет, — качнула головой Рози. — Я хочу, чтобы ты меня загипнотизировала и заставила влюбиться в него. Ведь любовь — это просто некое состояние сознания, верно? Мне не хочется иметь ребенка от человека, которого я не люблю. Ты ведь можешь это сделать? Заставить меня полюбить его? Чтобы мне не пришлось совершить величайшую ошибку в моей жизни?

 

Глава 13

Мать Элен нервничала.

Все стало вдруг абсолютно ясно. С того самого момента, когда они пришли в ресторан, чтобы пообедать, Элен наблюдала за Анной, пытаясь разобраться, что именно изменилось. Кто-нибудь другой мог бы сказать, что Анна спокойна и расслаблена, болтая с Элен о ее беременности, вежливо споря с крестными Элен относительно выбора вина и расспрашивая официанта о фирменных блюдах. Но было нечто странное в том, как именно она сидела: ее спина была неестественно выпрямлена, даже для человека, который является страстным поклонником хорошей осанки, ее подбородок вскинут слишком высоко, плечи слишком развернуты. Ее прекрасные фиолетовые глаза упорно смотрели мимо Элен. Обычно Элен отчетливо ощущала, как взгляд матери исследует ее: хорош ли цвет кожи, не прибавила ли дочь в весе, не пожелтели ли белки глаз. И это вместо объятий. Она всегда была уверена: Анна желала бы, чтобы ее дочь носила на руке браслет для измерения давления и совала за щеку термометр каждый раз, когда они встречались.

Элен перенесла внимание на крестных. Филиппа как будто сдерживала волнение, словно собиралась посмотреть слегка рискованное представление. Вроде бы только в Мел не было ничего необычного, но потом Элен все же заметила, как ее взгляд то и дело упирается в Анну. Мел тоже чего-то ожидала. Элен припомнила звонок Мел, всего две недели назад. Та сказала, что Анна ведет себя странно. Но из-за беременности и обручения Элен забыла об этом.

Как только официант принял их заказы и ушел, Элен заговорила:

— Ладно, так что же все-таки происходит?

Рука Анны взлетела к горлу, и Элен обратила внимание на прекрасное и явно дорогое ожерелье на шее матери, которого прежде никогда не видела. А вот кожа на шее выглядела более постаревшей и тонкой, чем на других частях тела; она походила на смятый шелковый лоскут. Элен захотелось протянуть руку и разгладить ее.

— Откуда у тебя это ожерелье?

— Вот видишь, и ты ничего не знала! — с оттенком гордости произнесла Филиппа. — Она всегда такой была. Вспомни-ка то время, когда мы пытались ее убедить, что…

— Пип, — перебила ее Мел. — Это касается только Анны и Элен.

— Именно так! Согласна! Я даже не знаю, зачем мы здесь! Может, ты предпочла бы, чтобы мы ушли и оставили вас вдвоем?

Анна вздохнула:

— Мы вырастили Элен втроем. И поэтому я хочу, чтобы вы тоже здесь были. Вы обе всегда были для Элен как матери. Мы четверо — настоящая семья. Мы семья, а это… Это как раз дело семейное.

Элен ужаснулась. Ее мать никогда в жизни не говорила ничего подобного.

— Что… рак, да? — спросила она.

— Это хорошая новость. — Анна улыбнулась. И вдруг словно засветилась изнутри. — Я собиралась сказать тебе обо всем на днях, но мы отвлеклись, так?

— Вроде так, — кивнула Элен.

— Дело в том, что я просто встретилась с твоим отцом, вот и все.

— Ну, не совсем все, — возразила Филиппа.

— Да… И я вроде как… завязала отношения с ним, — продолжила Анна.

— Это так романтично! — вздохнула Филиппа.

— Не понимаю, — недоуменно произнесла Элен. — Я думала, он женат и живет в Соединенном Королевстве.

— Развелся, — сообщила Анна с таким блаженным видом, будто развод был одним из самых прекрасных наслаждений в жизни.

— И он снова переехал в Сидней, — добавила Мел. — Твоя мать уже несколько недель с ним встречается. Она нам ничего не говорила! Но я знала: происходит нечто необычное!

— Это все из-за меня, — принялась объяснять Филиппа. — Он меня нашел в «Фейсбуке»! И спросил, продолжаю ли я поддерживать отношения с Анной О’Фаррел, а когда я рассказала об этом твоей матери, то по ее лицу сразу поняла, что у нее остались к нему какие-то чувства, даже после стольких лет!

— Какие-то чувства? — переспросила Элен.

В ее груди закипало безмерное раздражение. Эти три дамочки вели себя как подростки!

— Но ты говорила, что просто выбрала его по списку!

— Да-да, так оно и было, — согласилась Анна. — Не беспокойся. Твоя жизнь не построена на лжи. Просто я никогда тебе не говорила, что на самом деле была в него немножко влюблена.

— Вовсе не немножко, — заявила Мел. — Уж мы-то с Пип видели тебя насквозь!

Теперь все три дамы старательно закусывали губы, накрашенные чрезвычайно дорогой помадой, как будто пытались не хихикать, сидя в классе. Анна заново наполнила минеральной водой винный бокал Элен. Та чувствовала себя так, словно это она была матушкой всех трех особ. Они вели себя ужасно глупо!

— И так уж оказалось, что и он тоже всегда был неравнодушен ко мне, — с гордостью заявила Анна. — И думал обо мне все то время, пока был женат. Похоже, я то и дело являлась ему во сне.

— Бедная женщина, — пробормотала Элен.

— Какая еще бедная женщина? — Анна нахмурилась.

— Его жена! Та, с которой он был обручен, когда ты с ним переспала, чтобы зачать меня!

— Ох, вот только не надо… — Анна внезапно умолкла и взмахнула рукой, словно отгоняя мелкое безобидное насекомое.

Элен подозревала, что ее матушка готова сказать, что все это «ужасно скучно».

Тут заговорила Мел:

— Элен, твоя мать не имеет никакого отношения к крушению его брака! Ничего дурного сейчас не происходит!

Элен подумала о несчастной женщине, оставшейся в Лондоне. Она каждую ночь спала рядом с мужем, который видел во сне девушку с фиолетовыми глазами, оставшуюся в Сиднее. И в самом деле ничего дурного.

— Значит, — Элен постаралась говорить не слишком резко, — ты рассказала ему обо мне?

Блаженное выражение улетучилось из глаз Анны, она снова явно занервничала.

— Ну, он был весьма потрясен, разумеется, и так разозлился на меня за то, что я ему ничего не сказала. Заявил, что отменил бы ту свадьбу, если бы знал, и женился бы на мне. Ты только вообрази! Я могла превратиться в тихую домохозяйку!

— Ох, мам, — вздохнула Элен.

В тоне ее матери было нечто уклончивое и самодовольное. И от этого вся жизнь Элен показалась жалкой и банальной, а не богемной и дерзкой.

— Ты ведь с ним встретишься? — спросила Филиппа. — Это будет похоже на то телевизионное шоу, в котором воссоединяются семьи. Я сразу плакать готова, как только об этом подумаю!

— Конечно встречусь. Я с ним встречусь, только в этом нет ничего романтического или душещипательного. У нас просто одна и та же ДНК.

— Но ты теперь знаешь, что твои родители были влюблены друг в друга! — воскликнула Филиппа, прижимая обе ладони к сердцу.

— Мы предполагали, что ты будешь потрясена, придешь в восторг. — Мел одарила Элен удивленным и одновременно испытующим взглядом, как будто вычисляла причины несовпадения фантазии и реальности, которые ей необходимо было устранить.

— Ты всегда так страстно желала увидеть своего отца. Одно время это было настоящей одержимостью.

— Ну да, когда мне было четырнадцать, — согласилась Элен.

Теперь это выглядело для нее просто как некое неудобное социальное обязательство.

— Неужели тебе не хочется хотя бы узнать, как он выглядит? — спросила Филиппа.

— Любопытно, наверное, — кивнула Элен, хотя на самом деле особого любопытства не испытывала.

Она теперь была слишком сосредоточена на своей собственной жизни, на данном моменте: на своем ребенке, на мальчике, которому вскоре предстояло стать ее приемным сыном, на муже. На ее муже и его бывшей подруге. У нее и времени-то не было на то, чтобы выстраивать какие-то новые отношения.

— Спешить некуда, — решила Анна. — Подождем, когда ты будешь готова.

Ее рука то и дело возвращалась к горлу, чтобы погладить камень нового ожерелья.

— Значит, это ожерелье — его подарок? — спросила Элен. — Подарок… э-э… Дэвида?

Остается надеяться, Анна не ожидает, что Элен станет называть его папой?

Мать опустила руку:

— Да. Это в честь первого месяца нашего романа. — Анна порозовела. — Понимаю, мы староваты для такого рода вещей.

— А-а-ах, — протянула Филиппа.

Мать была явно влюблена, и влюбилась она в отца Элен, что выглядело бы вполне приемлемым и подходящим, если смотреть с точки зрения мирового порядка. И Элен не могла понять, почему это так огорчает ее. Возможно, она просто не желала перемен? Может быть, не хотела, чтобы ее мать любила еще кого-нибудь, кроме нее? Надо ей хорошенько подумать обо всем этом, когда она вернется домой.

— Я рада за тебя, мам. — Элен приложила все усилия к тому, чтобы эти слова прозвучали искренне.

— Я пока что не считаю цыплят, для этого еще рановато, — живо произнесла Анна, но тут же улыбнулась своей новой странной улыбкой и коснулась руки Элен. — Твой папа самый чудесный из всех, кого я когда-либо знала.

* * *

Я живу в доме на две семьи, в квартире с тремя спальнями. Никогда не любила такие дома, и тем не менее я здесь.

Когда мы с Патриком расстались, мне нужно было как можно быстрее найти какое-нибудь жилье, и я попросила знакомого агента по недвижимости подыскать что-нибудь подходящее по цене. И он нашел вот это безвкусное, стерильное местечко на улице, заполненной такими же домиками на две семьи, и еще неподалеку стоят три двадцатиэтажные многоквартирные башни. Люди, что живут здесь, — трудяги среднего класса, профессионалы. Это рабочие пчелки общества, они вкалывают, стремясь достичь чего-то лучшего. В этом районе в счет идут только удобства проживания. До железнодорожной станции можно легко дойти пешком, а до города ехать всего десять минут. Здесь много вполне приличных, но не роскошных ресторанчиков, и химчистка, которая работает двадцать четыре часа, и заправки, и стоянка такси. Люди спешат по своим делам, поглядывая на часы и глотая кофе навынос.

Это место не для влюбленных. Здесь нет уличных музыкантов, или книжных лавочек, или художественных галерей, или кинотеатров. И это хорошо. Это место выглядит как продолжение офиса.

С тех самых пор, как я сюда переехала, во второй половине дома живет некто по имени Джефф. Он невысок, лыс, обладает аккуратной рыжеватой бородкой, и самый личный из фактов, известных мне о нем, — это то, что он не чувствует холода. Он круглый год носит рубашки с короткими рукавами.

Когда он дома, до меня редко доносятся хоть какие-то звуки с его стороны: ни музыки, ни телевизора. Однажды, правда, я слышала, как он кричал, как будто с болью: «Но ты не должна так делать!» Делать — что?

Но во мне это пробудило лишь весьма легкое любопытство. Мне этот человек не настолько интересен, чтобы действительно поговорить с ним или хотя бы наладить зрительный контакт.

Если мы встречаемся у почтового ящика в холле, то тут же прибавляем шагу и быстро уходим, будто вдруг вспомнили, что куда-то опаздываем, или же изображаем повышенный интерес к полученным письмам: принимаемся тут же их вскрывать, словно в них может содержаться нечто чрезвычайно важное. Мы здороваемся рассеянным деловым тоном, произнося что-нибудь вроде: «Жарковато, а?» или «Холодно сегодня, да?» — или, если погоде трудно дать определение, бросаем: «Как дела?» — но никогда не ждем ответа, потому что он нас не интересует.

Иногда, правда, я отвечаю мысленно: «Да я все еще гоняюсь за моим бывшим возлюбленным, горюю об умершей матери и страдаю от необъяснимой боли в ноге, спасибо, а вы как поживаете?»

Так что — да, Джефф представляет собой идеального соседа в двухквартирном доме. Мы умудрились прожить по соседству все эти годы, забираем друг для друга почту, когда один из нас в отъезде, вполне мирно справляемся с выносом мусора и стрижкой газона, и это самые великолепные из всех возможных поверхностных отношений.

И вдруг сегодня, когда я вернулась домой, забрав машину у механика, Джефф неожиданно подошел ко мне и остановился уж слишком близко. Я попыталась отступить, чтобы расстояние между нами стало приемлемым.

— Саския, привет! — сказал он.

Думаю, впервые за все эти годы он назвал меня по имени.

— Привет, Джефф. — Я тоже впервые произнесла его имя.

— Я просто хотел дать вам знать, что переезжаю, — сообщил Джефф. — Решил все резко изменить.

— Резко изменить, — повторила я.

— Да, я перебираюсь в маленький городок на южном побережье. Купил там кафе, собираюсь им заниматься. Я его назвал «Причал Джеффа».

Новость меня ошеломила. И сама не знаю точно почему. Наверное, я просто никогда не считала своего соседа достаточно решительной личностью для того, чтобы предпринять столь серьезный шаг. Конечно, он-то не знает, что для меня, в моей жизни он всего лишь мелкая фигура. Зато в собственной жизни он звезда, а я незаметная пешка. И это вполне справедливо.

— На самом деле оно стоит не на причале, но я собираюсь оформить его в таком стиле. Канаты, якоря и… черпаки, такого рода вещи.

В глазах Джеффа мелькнуло выражение неуверенности. Он на самом деле не имел ни малейшего представления о том, что делал.

— Звучит замечательно, — сказала я.

Да уж, это будет эффектный крах.

— Ну да, я решил, что пришла пора расстаться с полицией, — кивнул сосед.

— Вы полицейский?

Я просто поверить в это не могла — никогда не видела его в форме. Думала, он какой-нибудь аудитор, или технический консультант, или вообще библиотекарь. Но разве полицейский не должен был как-то дать знать окружающим, кто он такой? А что, если бы я случайно заговорила с ним о каком-нибудь преступлении, встретившись у почтового ящика? Или предложила бы ему запрещенное законом вещество?

И к тому же была еще проблема Патрика. Он постоянно грозил мне, что обратится в полицию. Как мелодраматично! С какой бы стати полиции интересоваться тем, что представляет абсолютно личное дело двух взрослых людей? И тем не менее. В техническом смысле я ведь проникала в его дом без разрешения.

— Понятия не имела, что вы полицейский.

Я не смогла скрыть негодование, прорвавшееся в моем тоне.

— Под прикрытием, — пояснил Джефф. — Весьма напряженное занятие. Создает отчаянный беспорядок в голове. Невозможно наладить отношения с кем бы то ни было. А я ведь не становлюсь моложе. Я уже отчаялся встретить ту самую женщину. Мне хочется когда-нибудь стать отцом.

Мне совсем не хотелось слушать о том, что Джефф отчаялся встретить свою прекрасную леди. Это было похоже на то, как если бы он делился со мной весьма интимными и немножко неприятными сексуальными тайнами.

— А в мою квартиру переедет милая молодая семья, — продолжил Джефф. — С двумя чудесными малышами. Мальчик и девочка. Вам они покажутся куда интереснее, чем я.

Похоже, в этот момент он вспомнил, какими именно соседями мы всегда были, и внезапно сделал шаг назад.

— В общем, — сказал он, — я вас предупредил заранее. Просто подумал, что следует дать вам знать, чтобы вы не слишком удивились, когда завтра приедут грузчики. А молодая семья въедет еще через день.

— Желаю вам удачи во всем.

— Спасибо, — ответил Джефф и улыбнулся, и оказалось, что у него неожиданно чудесная застенчивая улыбка, и тут меня почему-то охватило странное сожаление, почти грусть.

Я ведь могла стать ему другом. Могла пригласить его выпить чего-нибудь или просто на кофе. Может быть, тогда ему не захотелось бы устраивать эту дурацкую полную перемену в своей жизни.

До Патрика я как раз и принадлежала к таким людям, которые могли бы так поступить. Во всем виноват Патрик.

А теперь прямо за стеной будет жить чудесная молодая семья. Мой пустоватый маленький дом на две квартиры перестанет быть надежным убежищем, где можно спрятаться от чужого счастья. Мысль о том, что мне придется слышать и видеть эту самодовольную семью, эту любящую пару, видеть и слышать их каждый день, была невыносимой.

Ненавижу семьи, в которых имеются мальчик и девочка, как в какой-нибудь рекламе автомобиля. Это выглядит уж слишком аккуратненько. Такие семьи всегда невероятно горды собой.

Я почувствовала, как в голове все нарастает и нарастает давление предчувствия. Что-то должно случиться. Я должна сделать так, чтобы что-то случилось. И очень скоро. Я просто пока не знала точно, что именно.

* * *

Когда Элен вернулась домой после обеда со своей матерью и крестными, она села на ступени крыльца и положила сумку на колени. Ей не хотелось доставать ключи и открывать дверь в пустой дом. Хотелось позвонить в колокольчик и подождать, пока внутри не раздадутся медленные шаркающие шаги. Ее дедушка всегда открывал дверь с настороженным, почти воинственным выражением на лице, но оно сразу исчезало, когда он видел Элен.

— Она пришла! — ликующе кричал он бабушке и сразу широко распахивал дверь, а Элен чувствовала горячий запах выпечки.

Они умерли уже больше года назад, но сегодня Элен почему-то представлялось, что по какой-то причине они могут оказаться там, в доме. Бабушка и дедушка открывали перед ней эту дверь сотни раз, наверное. И сейчас ей не чудилось, что она просто оживляет воспоминания. Они вполне могли быть внутри, но на каком-то другом уровне бытия. Если посидеть на крыльце достаточно долго и по-настоящему сосредоточиться, то можно проскользнуть сквозь время, или материю, или что-то там еще и опустить голову на плечо деда, всего один еще раз, и увидеть, как он слегка розовеет, точно так же, как всегда, когда она его обнимала.

— Элли, что у тебя на уме?

Только ее бабушка называла Элен Элли, и никто больше. «Я не называла своего ребенка Элли и никогда бы так не назвала!» — обычно пожимала плечами Анна, слыша это имя.

Элен отчаянно хотелось рассказать бабушке с дедушкой о новом повороте ее жизни, о том, что Дэвид Гринфилд — это странное, заманчивое имя, стоящее в ее свидетельстве о рождении, — больше не является просто тщательно выбранным донором спермы, а превратился в наимилейшего человека из всех, кого только знала ее мать.

Это было примерно то же самое, как вдруг узнать — Санта-Клаус все-таки существует. И это тогда, когда тебя он уже совершенно перестал интересовать в смысле реальности магии, когда такая весть становится просто источником растерянности и смущения.

— Уж эта Анна! — Бабушка покачала бы головой и отставила в сторону чашку с чаем.

Элен вздохнула и улыбнулась. Да, так бы оно и было. Ей хотелось, чтобы ее мать выбранили за то, что она создает всю эту путаницу в ее жизни. А бабушка с дедушкой всегда были на стороне Элен.

Но ведь настоящей причиной того, что ей хотелось, чтобы Анна получила выговор, был страх. Страх перемен. Страх неведомого. Тот же самый страх, который заставлял ее деда смотреть подозрительно, когда он открывал дверь.

Уж не перемены ли стучатся ко мне?

Элен вздохнула, достала из сумки ключи и встала. И тут ее взгляд привлекло нечто, лежавшее на кованом столике с мозаичной столешницей рядом с входной дверью. Столешницу сделала собственноручно ее бабушка после того, как закончила курсы мозаики. Вообще-то, столик был не очень хорош. Весь орнамент состоял из зеленых и оранжевых прямоугольников, выстроенных в линии. Не зря преподаватель постоянно делал бабушке замечания по поводу того, что она слишком много разговаривала во время занятий.

Точно в центре столика лежала какая-то книга, словно ее выставили на продажу в книжном магазине. А рядом с книгой расположилась по диагонали к орнаменту розовая камелия.

По спине Элен пробежал леденящий холодок. Это была та самая книга, которую она давала почитать Саскии. Та книгу вернула, как и обещала. Элен взяла ее и быстро поворошила страницы. Никаких записок. Только зловеще точное расположение томика ровно в центре стола. И еще цветок. Что означает этот цветок?

— Это кабинет гипнотерапии? — ворвался в ее мысли чей-то голос.

Элен подпрыгнула на месте и по-девчоночьи взвизгнула.

— Ох! Простите, простите, что напугал вас!

Какой-то мужчина, в возрасте хорошо за сорок или слегка за пятьдесят, виновато смотрел на Элен, стоя у нижней ступени крыльца и глядя на нее снизу вверх. Он держал блокнот с аккуратно прикрепленной к нему сбоку авторучкой, а одет был в деловую рубашку размера на два больше, чем нужно, без галстука. Незнакомец выглядел, как адепт какой-нибудь новой религиозной общины.

Элен прижала ладонь к груди, чтобы немного утихомирить колотящееся сердце.

— Извините, я просто слишком задумалась. — Она улыбнулась и протянула вперед руку, спускаясь с крыльца навстречу мужчине. — Да, это именно то самое место. А вы Альфред, да? Альфред Бойл. Я Элен.

Альфред был ее новым клиентом, который нашел Элен через Интернет и несколько недель назад прислал ей письмо по электронной почте с просьбой подтвердить расценки ее работы. В письме он также сообщил, что является партнером в какой-то бухгалтерской компании и что ему требуется улучшить умение говорить публично, так как это необходимо для работы.

Когда Элен открыла парадную дверь, впустила Альфреда и повела его вверх по лестнице в кабинет, она быстро огляделась по сторонам, надеясь хотя бы мельком увидеть бабушку с дедушкой — что бы они сказали о Саскии? — но дом был пуст. И неважно, насколько старательно Элен принюхивалась, надеясь уловить аромат бабушкиных горячих булочек, — она только то и чувствовала, что запах жареных цыплят с карри по-тайски, которых готовила накануне вечером.

Она оставила книгу и цветок камелии на столике в прихожей, чтобы подумать о них потом.

 

Глава 14

— Элен, дорогая моя! Ты отлично выглядишь!

— Спасибо, Флинн.

Флинн Холидей коснулся щекой щеки Элен.

Прошел уже месяц после того, как Элен вернулась из Нузы, и она регулярно посещала собрания местного отделения Австралийской ассоциации гипнотерапевтов. Флинн был президентом, а Элен — казначеем. Они проводили собрания в маленькой комнате местного общественного центра. Флинн с Элен прибыли за полчаса до начала собрания, чтобы все подготовить.

— Как ты поживаешь? — спросил Флинн, когда они перетаскивали с места на место стулья и столы, устанавливая их полукругом. — Есть новости?

Элен замялась. Она чувствовала себя виноватой. Она всегда чувствовала себя виноватой рядом с Флинном, поскольку ей казалось, что она постоянно его подводит.

Она знала Флинна с тех пор, как ей едва исполнилось двадцать. И много лет работала рядом с ним, сначала как ассистентка, потом как врач-стажер и, наконец, как гипнотерапевт. Флинн хотел, чтобы она стала его партнером в деле, и Элен знала: он был очень огорчен ее выбором самостоятельного пути.

Но тут было кое-что такое, о чем Элен никогда не говорила вслух и в чем даже самой себе по-настоящему не признавалась. Это то, как Флинн на нее смотрел. Иногда Элен думала, что ей все это просто чудится, что она ведет себя как типичная дочь, выросшая без отца, и неправильно истолковывает абсолютно невинную нежность немолодого человека к своей юной коллеге. Но в другие дни она была совершенно уверена в том, что, если бы она хоть в малейшей степени поощрила Флинна, он, скорее всего, тут же начал бы ухаживать за ней, возможно, с поэтическими и затейливыми комплиментами и многозначительными подарками.

Флинн никогда не был женат и даже не состоял в длительных отношениях, насколько знала Элен. Он доживал уже пятый десяток, при этом имел пышные светлые волосы и розовощекое лицо престарелого херувима. Флинн походил на старого мальчика-певчего. Мысль о сексе с ним вызывала ассоциации с чем-то противозаконным.

Пока что Элен не сочла нужным упоминать о своей беременности. Хотя в последние несколько недель начала чувствовать себя совершенно по-другому: странные легкие покалывания в животе, повышенная чувствительность груди, легкая тошнота, длившаяся целыми днями. И еще — то и дело возникавшая внутренняя дрожь, порождавшая слезливость. Элен выглядела пока точно так же, как всегда, да и в любом случае она полагала, что Флинн предпочитает думать о ней как о девственнице.

Но странно было бы не упомянуть об обручении.

— Вообще-то, у меня и в самом деле есть кое-какие новости, — сказала Элен, прижимая пальцы к кольцу. — Я обручилась.

В этот момент Флинн смотрел в сторону. И помедлил чуть больше необходимого, чтобы повернуться к Элен.

Глаза Элен повлажнели. Ох, Флинн, какой же ты глупец! Если бы только было возможно жить параллельной жизнью, запасной, дополнительной, где Элен могла бы позволить Флинну ухаживать за ней и жениться на ней, где она могла бы сделать его счастливым. Только без секса, разумеется.

— Поздравляю! — Флинн пересек комнату и одарил Элен неловким, едва пахнувшим мятой поцелуем. Потом он отступил на шаг и сложил ладони, как деревенский викарий. — Великолепно!

Пока Флинн придумывал, чтобы ему еще сказать, Элен подумала о Саскии. Если бы ее отношения с Флинном не были такими сложными, она бы попросила у него совета. Элен бесконечно уважала его мнение, когда речь шла о человеческой душе.

Не надо было рассказывать Патрику, что Саския вернула книгу. С того самого дня у него началась бессонница. Он вышагивал по дому в отчаянии от собственного бессилия.

— Я в ужасе оттого, что тебе приходится страдать от всего этого. — Он даже как будто постарел, придавленный стрессом. — Я ведь должен сделать твою жизнь лучше. А не труднее.

— Она только книгу вернула, — возразила Элен. — Я ничуть не боюсь.

Элен и не боялась. Не по-настоящему. Испытывала лишь легкое мимолетное чувство неуверенности, которое вполне могло быть просто естественной реакцией на все перемены, происходившие в ее жизни, и совершенно не имело отношения к Саскии.

— Что ж, это действительно замечательная новость, — наконец произнес Флинн. И тут вдруг в его глазах вспыхнул нешуточный испуг. — Но это ведь не тот парень, Денни, нет? — спросил он.

— Нет! Я выхожу замуж за одного геодезиста, — ответила Элен. — Буду женой геодезиста.

Что она такое говорит? Когда Элен испытывала неловкость, у нее вечно вырывались нелепые слова и фразы.

— Геодезист! Человек земли, да, прекрасно! — Флинн продолжал держать ладони сжатыми вместе и встряхивал ими, как будто сам себе отвечал рукопожатием. — Да, да! Потому что этот Денни… Вы уже слышали, что он затеял?

Денни и Флинн встречались лишь однажды, их познакомила Элен на каком-то профессиональном торжестве, и они мгновенно прониклись взаимной неприязнью.

— Я довольно давно с ним не общалась.

— Он обращается с гипнотерапией, как с кухонной утварью! Устраивает вечеринки вроде рекламных и называет их…

— Гипновечеринки! — В комнату вплыла Марлен Адамс. Она была гипнотерапевтом того же поколения и тех же умонастроений, что и Элен. Ну почему Флинн не влюбился в нее? — Разве это не чудовищно? — продолжила Марлен. Я сама слышала, как он только вчера выступал по радио, и тут же подумала: «Что? Прошу прощения, вы о чем?» Гипновечеринки? Ну, знаете, нам тогда остается только устраивать показ фокусов на своих сеансах, разве не так?

* * *

— Значит, следующее воскресенье — последнее воскресенье месяца, — позже этим же днем сказал Патрик.

— Старые джинсы, — пробормотала Элен. — На этой коробке написано «Старые джинсы».

Она остановилась в коридоре, чтобы посмотреть на аккуратную надпись черным маркером на большой пыльной картонной коробке. Патрик и Джек официально жили в ее доме уже неделю. Однако процесс перемещения их собственности оказался довольно непростым. Судя по всему, Патрик не верил фирмам, организующим переезды. Он говорил, что перевозчики чересчур переоценивают свои услуги. А потому примерно каждые два дня, когда у него была такая возможность, сам привозил по нескольку коробок в своем пикапе.

Элен предпочла бы, чтобы он просто взял несколько выходных, нанял каких-нибудь слишком дорогих перевозчиков и все бы сделал сразу и основательно. Но вместо этого ее прихожая быстро заполнялась огромными картонными коробками: у Патрика просто не находилось времени перенести их наверх, а для Элен они были слишком тяжелы. Ее клиентам приходилось каждый раз пробираться по коридору бочком.

— Что это значит? Что эта коробка битком набита старыми джинсами?

— Вопрос с подвохом? — спросил Патрик.

— Но зачем ты хранишь старые джинсы?

— Для уборки в доме, работы в саду и прочего в этом роде, — ответил Патрик тоном терпеливого мужчины.

— Ладно, но зачем целая коробка?

Элен провела пальцем по слою пыли, покрывавшему картон. У нее было ощущение, что эта коробка много лет простояла забытая где-нибудь в гараже. И эти джинсы никогда не пойдут в дело, но при этом Патрик никогда и не выбросит их. Элен чихнула.

— Будь здорова, — сказал Патрик. — Ну так вот, я говорю… это последнее воскресенье месяца.

Элен посмотрела на следующую коробку. На ней было написано «Старые рубашки». Элен ощутила влажный, затхлый запах. Она даже увидела пушистую зеленую плесень, уже нараставшую на картоне сбоку.

Патрик оказался собирателем барахла. Этого она о нем не знала. А ведь его дом выглядел безупречно! Даже очень аккуратным и организованным. А все эти коробки прятались за дверцами шкафов и складывались штабелями до самого потолка в гараже.

В носу у Элен защекотало, она снова чихнула.

— И сколько, по-твоему, осталось еще коробок, которые ты собираешься привезти сюда? — спросила она, стараясь говорить так, словно проявляет вежливое любопытство.

— Да я еще только-только начал, — бодро ответил Патрик. — Мы ведь жили в том доме больше двадцати лет. Много чего набралось. — (Элен почувствовала, что близка к истерике.) — А что такое? Тебе это мешает? Но ты же понимаешь, это лишь временно. Я ведь не собираюсь превращать твою прихожую в постоянное хранилище, если ты об этом. — Патрик обнял ее за талию.

— Но ты вполне мог бы прямо из дома большую часть всего этого… барахла отвезти сразу на свалку. — Элен сделала легкое движение, ускользая от руки Патрика. — Ты никогда бы и не заметил, что все это исчезло.

Она узнала этот прохладный, четкий голос. Это был голос ее матери. Совсем недавно Джулия сообщила ей, что чаще и чаще замечает, как начинает говорить в стиле собственной матушки, а Элен тогда ответила: «Ну уж мне-то это не грозит».

Анна яростно ненавидела всякое барахло. Она всегда произносила это слово так, будто оно являлось самым чудовищным богохульством. Когда Элен была еще малышкой, ее вещи постоянно исчезали. «Ты до этого уже несколько недель не дотрагивалась», — обычно говорила ей мать, когда Элен обнаруживала, что какая-то из ее игрушек или что-то из одежды уже было пожертвовано бедным.

Элен испытывала нешуточную зависть, когда видела у подруг и фотографии в рамках на битком набитых книжных полках, и магниты-клубнички, которые удерживали на холодильниках школьные грамоты и разноцветные детские рисунки, и прочие фрагменты мозаики семейной жизни.

Ее дом, а как следствие и ее жизнь, в сравнении со всем этим выглядели стерильными. Элен приравнивала беспорядок к любви и теплу, для нее он был символом тех нежных, хлопотливых, пухлых мам, которые рассеянно предлагали ей сэндвичи с арахисовым маслом, прежде чем чуть ли не бегом вернуться к плите или стирке.

В тех редких случаях, когда к Элен приходили подруги, а Анна в это время не была на работе, она проявляла уж слишком много внимания, изучая девочек фиолетовыми глазами, предлагая им сок лайма — где вы видели ребенка, который стал бы пить лаймовый сок? — и выясняя, что они думают о разных событиях. А у них, само собой, никакого мнения не было. Только, пожалуй, Джулия оказывалась исключением: она вообще считала мать Элен чем-то особо выдающимся. В завершение Анна выдавала саркастические шутки, которых девочки просто не понимали.

Элен просто поверить не могла, что только что произнесла слово «барахло» в том самом смысле, в каком его использовала ее мать, и с такой же интонацией; это продемонстрировало ей, как ее детский опыт отпечатался в ее подсознании. Когда у нее будет время, ей следует весьма серьезно поработать над этим и докопаться до своих собственных истинных чувств по этому вопросу, или же однажды она внезапно обнаружит, что предлагает друзьям своего ребенка лаймовый сок!

— Точно, тебя это действительно раздражает, — сказал Патрик. — Послушай, я обещаю, к выходным все это исчезнет!

Он выглядел таким милым и виноватым, что Элен охватила жаркая волна любви к нему, а ее собственные глаза наполнились слезами. Гормоны беременности! Было просто изумительно наблюдать за тем, как они воздействуют на ее эмоции.

— Ничего, все в порядке, незачем спешить, я сказала глупость. — Элен быстро сморгнула и пошла дальше по коридору, не глядя на коробки. — Так что ты говорил насчет воскресенья?

Они вошли в кухню, и Патрик тут же включил электрический чайник. Он всегда его включал в тот же момент, когда они входили в кухню, на тот случай, если им вдруг захочется выпить по чашечке чая. В этом было нечто старомодное и ритуальное, и это напомнило Элен о ком-то… О ком? Конечно же, это был ее дедушка. Ее милый дедушка, готовящий чай для бабули.

Да, она обожала Патрика. Слава богу! Элен знала, что это весьма неразумно, но ее мгновенно охватывал панический страх, стоило ей испытать хотя бы мимолетное раздражение из-за него. Они вместе сотворили ребенка. Нужно быть начеку: любую трещину в их отношениях следует немедленно залатать. Это жизненно необходимо. Малыш, ее малыш, должен расти с мамой и папой.

— Так что ты говорил о воскресенье? — повторила она, когда Патрик поставил перед ней чашку с чаем.

В это воскресенье она должна впервые встретиться со своим отцом. Едва эта мысль возвращалась, как у Элен все сжималось внутри. Невозможно притвориться, что ее это ничуть не волнует или что она совершенно не нервничает. Ее тело напоминало ей о встрече каждый раз, когда она о ней думала.

— Это последнее воскресенье месяца. — Патрик отвернулся к холодильнику. — У нас остались еще лепешки? — Он говорил, стоя к Элен спиной и копаясь на полках. — О, хорошо, вот они. Ну, вот я и подумал, может, тебе захочется поехать с нами… Из непросеянной муки? Зачем портить хорошие лепешки, готовя их из грубой муки?

— Да о чем ты говоришь? — спросила Элен. Патрик явно собирался съесть сейчас все лепешки, так что на завтрашнее утро для нее ничего бы не осталось. И к тому же он говорил нечто непонятное. — Почему ты постоянно повторяешь «последнее воскресенье месяца», как будто это должно что-то значить для меня?

Патрик, запихивая в ее тостер две оставшиеся лепешки, удивленно посмотрел на нее:

— Но ты же знаешь… В последнее воскресенье каждого месяца мы с Джеком всегда навещаем родителей Колин, обедаем у них. Они живут в горах.

— Ты продолжаешь навещать родителей Колин? — растерянно произнесла Элен. — Каждый месяц?

— Они ведь бабушка и дедушка Джека, — ответил Патрик. — А по дороге мы всегда останавливаемся, чтобы побывать на могиле Колин.

— Ты никогда прежде ничего не говорил мне об этом, — сказала Элен. Она почувствовала, как ускоряется ритм ее сердца. Не очень сильно. — Никогда.

— Извини. Мне казалось, что говорил, — пробормотал Патрик. — Ну, как бы то ни было, не важно…

— Ты никогда вообще об этом не упоминал, — повторила Элен.

Ни при каких обстоятельствах она не могла бы забыть о чем-то вроде этого. Она женщина. Она Элен. Она могла забыть, какая модель автомобиля у Патрика или за какую футбольную команду он болеет, но она бы ни за что не забыла о том, что он каждый месяц навещает родных своей покойной жены.

— Это не важно… — снова начал Патрик.

— Важно! — перебила его Элен. — Ты ни разу не упомянул об этом прежде. Я знаю. Я бы запомнила.

— Я не сказал, что упоминал. Я сказал, что думал, будто упоминал. Но очевидно, я этого не сделал. Но это же на самом деле…

— Когда? — спросила Элен. — Когда ты подумал, что упоминал?

Лепешки выскочили из тостера. Патрик подошел, чтобы забрать их, и обжег кончики пальцев.

— Ой! Послушай, я не знаю! Но я действительно так думал!

— Нет, не думал.

Элен понимала, что ведет себя ужасно.

— Отлично! Я забыл об этом сказать. Мне очень жаль. Можем мы оставить эту тему?

— Это просто невыносимо, когда ты так говоришь! — воскликнула Элен.

И вдруг она с ужасом осознала, что Патрик ни разу прежде не говорил так. Это Эдвард постоянно повторял: «Можем мы оставить эту тему?» — и точно таким же утомленным тоном! Удивительно, как столь давно забытое воспоминание внезапно всплыло на поверхность ее ума после такого долгого перерыва.

— Тебе невыносимо, когда я так говорю? — Патрик был откровенно поражен.

— Ладно, ничего, — сказала Элен. — Извини.

Она пыталась понять, намеренно или бессознательно Патрик избегал слишком частого упоминания о Колин до того, как они обручились. А когда Элен приняла его предложение, имя покойной жены стало звучать чаще. Совсем недавно, на днях, Патрик проходил мимо комнаты для стирки как раз в тот момент, когда Элен сыпала стиральный порошок в машину, и заметил, что Колин всегда говорила, что очень полезно засыпать порошок в машину раньше, чем кладешь в нее белье, потому что он так полностью растворяется или что-то такое. Элен тут же почувствовала легкое раздражение. Похоже, Колин представляла собой нечто вроде богини домашнего очага. Она еще и шитьем занималась. На одной из коробок в прихожей красовалась надпись «Швейная машинка». «Колин сама сшила себе свадебное платье, вот на той машинке», — объяснил Патрик, когда Элен спросила его. «Ну, я не собираюсь сама шить себе платье, — беспечно бросила тогда Элен. — Я и с иголкой-то управляться не умею», а Патрик сказал: «А я и не жду от тебя ничего такого».

Но у Элен осталось впечатление, будто на самом деле Патрик говорил: «Конечно, я и не жду, что ты когда-нибудь станешь таким же совершенством, как Колин».

Чертова прекрасная светловолосая, растворяющая стиральные порошки Колин.

— Ну, в общем, я просто подумал, что теперь, когда мы обручены, и учитывая ребенка и все остальное… — Патрик откашлялся, не глядя на Элен. — Я подумал, может, ты поедешь с нами в это воскресенье и познакомишься с ними?

Элен глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Для Патрика это было важно. Он нервничал, высказывая свою просьбу.

— Ну, это было бы очень мило, правда, но в это воскресенье не могу, — ответила она. — Я уже договорилась пообедать с мамой и с… с моим отцом. Я с ним впервые встречаюсь, помнишь?

Патрик был весьма взволнован неожиданным появлением отца в жизни Элен. Они подолгу говорили об этом, вместе гадая, как он может выглядеть, окажется ли похожим на Элен, пытаясь представить, что он должен чувствовать, и обсуждая всю странность ситуации, и всю ее неловкость, и необычное поведение Анны.

— Ох, конечно, — сказал Патрик, теперь хмуро намазывая на тосты чересчур много масла. — Я действительно забыл. А ты не могла бы перенести эту встречу? Ну, вместо обеда договориться об ужине, а?

Но Элен не хотела заменять обед ужином. Ужин представлял собой нечто более интимное, более официальное, более важное. А обед был в самый раз. Это нечто легкое и незначительное. «Привет, па, рада с тобой познакомиться!» И в любом случае Элен совершенно не желала устраивать суматоху с переменой времени встречи. Ее мать слишком бы расстроилась из-за этого. Элен вообще никогда не видела, чтобы Анну что-то задевало в такой степени, а это что-нибудь да значило, потому что естественным состоянием ее матери всегда была несгибаемость, словно вся ее жизнь зависела от того, хорошо ли пройдет это особое событие. Она проявила совершенно несвойственное ей волнение при выборе места встречи. Сначала заказала столик в одном ресторане, потом отменила заказ. Выбрала другой ресторан и тоже передумала, потому что там не нашлось столика у окна. Когда Анна наконец остановила выбор на ресторане малазийской кухни, она несколько раз уточняла и переуточняла место и время встречи с Элен. Филиппа и Мел тоже были в постоянном нервном напряжении. Подруги Элен требовали от нее немедленного отчета, как только она вернется домой. Элен не могла просто так взять и перенести время.

— Этот обед очень, очень важен для меня, — сказала она.

— Знаю, — кивнул Патрик. Он подошел к столу и сел рядом с Элен, поставив тарелку с лепешками, и умоляюще посмотрел на нее. — Но ведь твой папа не станет возражать, если ты перенесешь встречу на вечер? А если вообще вы пообедаете в субботу?

Твой папа. Сам выбор слов говорил о том, что Патрик совершенно не понимал всей сути, всего масштаба этой встречи. Элен ведь не просто отправлялась пообедать с папой, как будто это было нечто совершенно обычное, вроде обеда самого Патрика с его милым отцом в местном торговом центре.

— Ну а почему ты не можешь перенести свой обед с родными Колин? — Элен говорила нейтральным, вежливым тоном.

Необходимо просто справиться с этим. Речь ведь шла всего лишь об обсуждении времени. Однако это была одна из тех вещей, которые могут привести к конфликту другие пары, но только не их с Патриком, при столь их серьезной эмоциональной привязанности.

Патрик поморщился и почесал подбородок:

— Да просто мы всегда встречаемся именно в эти дни, в это время. Последнее воскресенье месяца. Даже когда Колин была жива. Это нечто вроде традиции. И никогда не менялось. Ее родители довольно стары и консервативны. Им нравится, когда все идет по заведенному порядку. Да и я вроде как… — Патрик явно смутился и отложил свой тост. Последовала довольно продолжительная пауза. — Я вроде как уже сказал им, что мы приедем. Для них это имеет огромное значение. И для меня это имеет огромное значение. Я никогда не знакомил их с другой женщиной. Для них это нелегко. Ведь ты как будто заменяешь Колин. Они же до сих пор горюют, это понятно. Невозможно по-настоящему пережить потерю ребенка. Им действительно очень хочется познакомиться с тобой! Милли сказала: «Элен ведь становится частью жизни Джека, так что мы хотим, чтобы она и в нашей жизни появилась».

Патрик покачал головой с явным изумлением и грустно, сентиментально улыбнулся Элен, как будто и она должна быть в равной мере изумлена храбростью Милли.

На Элен накатила волна негодования и обиды на все сразу. Она и так-то не горела желанием встречаться с абсолютно чужим ей человеком, который был ее отцом. И совершенно не жаждала знакомиться с родными покойной жены Патрика. Испытывать лишний раз чувство вины совсем не хотелось.

Она беременна. И никогда в жизни не ощущала себя такой усталой. Ее прихожая забита барахлом. Элен только того и хотелось, чтобы остаться в одиночестве и спать, спать, спать, а пока она спала бы, неплохо было бы, чтобы Патрик выбросил все эти коробки.

Вот чем ей хотелось заняться в ближайшее воскресенье.

Патрик облизал с пальцев мед:

— Джек ужасно волнуется из-за вашей встречи. Милли и Фрэнк. Он им заявил, что ты их загипнотизируешь.

— Ты сказал Джеку, что я с вами поеду, даже не предупредив меня об этом? — спросила Элен.

— Ну да, понимаю. Я действительно виноват. Я идиот. Просто вбил себе в голову, что ты поедешь.

— Но я не могу! — воскликнула Элен.

— Но если ты попросишь своего папу…

— Он мне не папа! — возразила Элен. И заметила, что стиснула зубы; ей пришлось сделать серьезное усилие, чтобы расслабить челюсти. — Я никогда не видела этого человека! Пожалуйста, перестань называть его моим папой!

— Хорошо. Знаю, встреча с отцом для тебя очень важна. Это же очевидно! Это событие. Но я уверен, что он не стал бы возражать против…

— Я ничего не стану менять! — отрезала Элен. — Просто объясни Милли и Фрэнку, что в этот раз я не могу приехать. Приеду в следующем месяце.

— Может, тебе неловко с ними знакомиться? Но они не заставят тебя испытывать неловкость! Боже, да они были милы даже сама-знаешь-с-кем… А это ведь было очень скоро после смерти Колин.

— Сама-знаешь-с-кем? Ты имеешь в виду Саскию? Но всего две секунды назад ты заявил, что никогда не знакомил с родителями Колин других женщин!

— Других нормальных женщин. Она не в счет. — Патрик повысил голос.

— Но тогда она шла в счет! — крикнула в ответ Элен.

На лице Патрика отразился тот едва сдерживаемый гнев, который охватывал его каждый раз при упоминании имени Саскии.

— Почему это ты принимаешь ее сторону?

— Я всего лишь говорю… — начала Элен.

— Забудь, — перебил ее Патрик. — Забудь об этом воскресенье. Забудь, что я вообще об этом говорил. Ты права. Мы это сделаем в другой раз. — Он встал. — Я собираюсь привезти из дома еще кое-какие вещи.

Он хлопнул кухонной дверью, не оглянувшись на Элен.

— Спасибо за то, что слопал все мои диетические лепешки! — крикнула ему вслед Элен.

А потом, к полному собственному изумлению, схватила тарелку и швырнула ее в стену.

* * *

Все в движении. Все переезжают.

Джефф из соседней квартиры переезжает на побережье. Милая новая семья вскоре переедет в наш двухквартирный дом.

Патрик и Джек переезжают к Элен.

И только я остаюсь на месте.

Сегодня после работы я сидела в машине перед домом Патрика, пока он грузил коробки в свой пикап. Он явно до сих пор не доверяет специалистам по перевозкам домашних вещей. Я вспомнила тот день, когда сама переехала в его дом. Он настоял на том, чтобы самостоятельно перевезти мои вещи. И позвал на помощь Стинки, а я присматривала за Джеком. Мы поехали с ним на детскую площадку, дальше по этой же дороге. Там гуляла одна малышка, примерно такого же возраста, что и Джек, так что мы учились делиться. Джек был уверен, что вся площадка принадлежит ему. Та маленькая девочка думала точно так же. Они оба непрерывно кричали: «Мое! Мое!» — а мы с матерью той крохи твердили те бессмысленные вещи, которые твердят все родители: «Эй, надо делиться! Играйте мирно! Не ссорьтесь! По очереди!»

Мать той девочки вздыхала: «Как они утомляют в таком возрасте, ведь правда?» — и я с ней соглашалась; вот только я при этом ничуть не считала это утомительным, потому что у меня просто голова кружилась от счастья.

Я любила Патрика, и я любила Джека, и мы трое все вместе начинали новую жизнь.

В тот вечер мы ели пиццу и пили пиво, и даже Джеку дали кусочек пиццы. Впервые в его жизни. Патрик фотографировал. Он сказал, что это исторический момент.

Джек ужасно забавно таращил глаза, по его лицу бродило блаженное выражение, будто он просто поверить не мог, что прожил на этой земле целых три года, не зная о существовании такой невероятной вещи, что называется пиццей. Он вгрызался в нее, как бульдозер. «Да, приятель, я тебя понимаю, — сказал Патрик. — Ты погоди, вот придет время, и ты ее попробуешь с холодным пивом!»

Это я была рядом, когда твой сын впервые попробовал пиццу, Патрик. Это я учила его делиться. Меня нельзя просто стереть, выбросить из жизни. Я была там, и я по-прежнему рядом.

Сегодня Патрик выглядел не слишком счастливым, когда укладывал коробки в пикап. Он не был похож на человека, который собирается жениться и обзавестись ребенком. Если честно, вид у него был раздраженный, он казался постаревшим.

Наверное, дело в том, что он догадался: я нахожусь неподалеку, наблюдаю за ним. Мое присутствие его просто бесит, но в то же время… Нет, тут есть и нечто другое. Я ведь знаю Патрика лучше, чем кто-либо.

Когда он поставил в пикап последнюю коробку, то направился прямиком к моей машине. Я опустила стекло окна, и Патрик наклонился и сказал:

— Саския, привет.

Я была поражена. Он ведь уже так давно не произносил моего имени! А если и произносил, то орал как резаный, будто само слово «Саския» было чем-то злобным и омерзительным.

Но на этот раз он произнес мое имя совершенно нормально, словно я просто его старый друг. И на долю секунды я преисполнилась восторженной, безумной надеждой. Он от нее уходит! Он возвращается. Это снова он, прежний Патрик. Все кончилось. И мне только и нужно, что немножко подождать.

Но потом он заговорил, и я увидела, что на самом деле он взбешен куда сильнее, чем когда-либо. Патрик словно нес в руках бомбу, и потому ему приходилось двигаться и говорить очень тихо и осторожно, чтобы она не взорвалась.

— Я не желаю, чтобы ты вообще появлялась поблизости от Элен. Ты меня понимаешь? Можешь гоняться за мной, если тебе это необходимо, но ее оставь в покое! Она не сделала ничего дурного и такого не заслуживает!

Патрик превратился в рыцаря в сияющих доспехах, он защищал свою невинную деву от дракона. От меня. Драконом была я.

— Но я не…

— Та книга!

— Я просто вернула ее!

— И тот цветок! — Патрик буквально выплюнул слово «цветок», точно это была дохлая крыса.

— Патрик, мне нравится Элен.

Мне хотелось уверить его, что я не представляю для Элен никакой опасности. А цветок означал нечто вроде дружественного жеста, даже жеста извинения. Да, мне хотелось, чтобы Элен исчезла где-нибудь вдали, но я не хотела причинять ей зла.

— Не смей! — резко произнес Патрик. — Не смей даже говорить о ней! Не смей! О боже…

Он глубоко вдохнул и надул щеки, медленно выпуская воздух. Я вспомнила, как мы постоянно твердили Джеку: «Дыши глубже, дыши глубже», когда он начинал злиться, мы старались научить его справляться со своим гневом.

— Ты помнишь… — попыталась заговорить я.

— Когда все это наконец закончится?

Теперь Патрик говорил чертовски ровным, рассудительным тоном.

— Я никогда не перестану любить тебя, если ты об этом, — ответила я.

— Ты не любишь меня. Ты даже не знаешь меня толком, теперь не знаешь. Ты любишь свои воспоминания, вот и все.

— Ты ошибаешься, — возразила я.

Патрик вздохнул и сказал:

— Отлично, ты меня любишь, ну и что? Я женюсь на Элен.

— Знаю, — кивнула я. — Поздравляю, и с ребенком тоже поздравляю.

Лицо Патрика снова изменилось, он спросил:

— Откуда ты знаешь о ребенке? Нет, не говори. Не желаю знать. — Он отодвинулся от моей машины и ушел.

— А ты помнишь, как Джек впервые в жизни ел пиццу? — крикнула я ему вслед.

И тут Патрик внезапно замер, а потом обернулся и закричал во все горло:

— Да, помню! Да, у нас были счастливые моменты! Ну и что? — Он вскинул руку с растопыренными пальцами, и я увидел, что эта рука дрожит. — Это не может продолжаться! — На этот раз его голос звучал по-настоящему странно. — Это необходимо прекратить.

— Знаю, — ответила я и ощутила при этом абсолютное спокойствие. — Ты должен вернуться ко мне.

* * *

Тарелка, которую Элен швырнула в стену, была из сервиза ее бабушки. Этот сервиз бабушка получила в качестве свадебного подарка от своих родителей. Элен очень его любила. Если бы начался пожар, она бы бросилась спасать его. Она просто поверить не могла, что расколотила об стену одну из этих драгоценных, незаменимых тарелок. Да еще из-за банальной глупости! Патрик ведь не заявил ей, что у него появилась любовница. Они просто не смогли договориться насчет обычной встречи с некими людьми.

Элен никогда ничего подобного не позволяла себе прежде. Представить только, что ее увидели бы ее клиенты! Она опустилась на колени и с сожалением собрала осколки.

— Прости, бабуля! — вслух сказала Элен. — Это было действительно ужасно!

Она увидела свою бабушку — там, в ином, бестелесном мире. Бабуля наверняка и там уже хлопотала о создании какого-нибудь комитета загробного мира; она всегда была весьма ответственной в гражданском смысле особой. Бабушка опустила газету и наблюдала за Элен поверх очков. «Это уж слишком не похоже на тебя, дорогая!»

— Знаю, — сказала Элен. — Это так странно!

Зазвонил телефон. Это была ее мать.

— Я только что разбила одну из бабушкиных тарелок, — сообщила ей Элен. — Из свадебного сервиза.

— Эти тарелки всегда казались мне чем-то ужасно заплесневелым и устаревшим, — ответила Анна. — Я бы держала их под рукой на тот случай, если понадобится что-нибудь грохнуть об стену во время ссоры. Но ты-то ведь никогда не была на такое способна, правда? Наверное, когда вы с Патриком в чем-то не согласны, вы просто медитируете вместе, или распеваете мантры, или совмещаете ауры, или что-то в таком роде.

— Вообще-то, я как раз об стену ее и грохнула, — уныло произнесла Элен.

— Неужели? — Похоже, на Анну это произвело впечатление.

— Да. — Элен внезапно разозлилась на мать. — Но мы с Патриком не читаем мантры и не медитируем вместе, и я не верю в ауру, ну, не как в реальное физическое проявление, да и в любом случае никто не совмещает ауры, совмещают чакры. Если тебе хочется язвить, хотя бы используй правильную терминологию.

Последовала пауза.

— Я совсем не собиралась язвить, — заговорила Анна куда более мягким, умиротворяющим тоном. — Извини. Мне казалось, это остроумно. Знаешь, твой отец… э-э… Дэвид, он кое-что сказал вчера вечером. Сказал, что иногда я бываю чересчур резкой. Возможно, он и прав.

По совершенно непонятной причине извинение матери вызвало у Элен еще более сильный гнев.

— Надеюсь, ты не собираешься полностью меняться, чтобы угодить этому человеку! — рявкнула она. — Ты в меня это вбивала с тех пор, как мне было лет восемь, не больше! И когда Джейсон Худ захотел сидеть рядом со мной за обедом, я ему заявила, что это невозможно, потому что он подавляет мою личность! Он ответил, что не собирается никого подавлять, а потом покраснел, заплакал и убежал!

Анна хихикнула:

— Вообще-то, я никогда не говорила ничего подобного. Ты, наверное, наслушалась этих лекций насчет подавления у Мелани. Я никогда не верила, что какой бы то ни было мужчина способен подавить мою личность.

— Может, ты и права, — вздохнула Элен, хотя была уверена, что слышала все это именно от матери.

Да, иметь сразу трех матерей — серьезная проблема; они как-то сливались, перемешивались в ее воспоминаниях. Элен потерла лоб пальцем:

— Похоже, у меня голова начинает болеть. Так из-за чего ты позвонила?

— Просто я подумала, не можем ли мы перенести наш обед на другое время. Нас с Дэвидом пригласили в эти выходные на прогулку на яхте, представляешь, яхта длиной в шестьдесят футов, ты можешь в такое поверить? Какие-то его друзья из Англии находятся сейчас в Австралии. Похоже, банкиры. Очень богатые. Судя по всему, они прекрасно пережили финансовый кризис.

В обычно холодном, резковатом голосе Анны явно слышались непривычные мурлыкающие нотки откровенного удовольствия. Элен вдруг пришло в голову, что Анна всегда была предназначена именно для такой жизни. Пить шампанское на яхте, болтать с банкирами. А дальше полагалось отправиться за покупками в Париж.

— Дэвид не хотел откладывать обед, но я сказала, что ты вряд ли будешь возражать. Конечно, я не стала ему говорить, что ты уже сыта по горло всеми этими событиями.

— Все в порядке, — ответила Элен, но ей было больно.

Ее отцу сделали более интересное предложение. В конце концов, он мог встретиться с дочерью, которой никогда в жизни не видел, и в другое время. А Элен теперь не имела причин отказаться от воскресной поездки в горы и от знакомства с родителями Колин. Великолепно.

— Уверена? — спросила ее мать. — Ты вроде как расстроена. Ты не расстроена, нет? Потому что именно я предложила принять то приглашение. Понимаю, весьма легкомысленно с моей стороны, но, должна признать, это звучало уж так заманчиво. Даже слегка развратно, я бы сказала.

Честность и легкое смущение Анны придали ее тону отзвук ранимости. А ведь Анна никогда не смущалась. Сердце Элен смягчилось. Она глубоко вздохнула. Ох, да что же это такое. Ее эмоции прыгали, как зайчики на лугу.

— Все абсолютно в порядке. И на самом деле даже к лучшему. У Патрика были кое-какие планы на это воскресенье.

— Отлично! — воскликнула ее мать. — Ох, кстати, я подумала, тебе будет интересно узнать, что за последнюю неделю мне довелось разговаривать даже не с одной, а аж с тремя пациентками, которые мне сообщили, что сумели похудеть благодаря гипнозу!

— Если это действительно так, — откликнулась Элен, не слишком заинтересованная.

— Да, они, судя по всему, посещали те гипновечеринки! Но сначала ужасно разозлились. Они обожают рекламные сборища вроде таперверских вечеринок, а тут вместо пластиковых контейнеров получили сеанс гипноза! Похоже, на этих вечеринках пьют шампанское и грызут морковку. Леди определенного возраста и определенного уровня дохода теперь просто сходят с ума из-за них!

— Вот и замечательно, — сказала Элен.

Что ж, Денни повезло.

Но все-таки новость вызвала у нее легкую подавленность. Какой смысл гипнотерапевтам классического направления вроде нее придерживаться строгих правил, если молодые энергичные ребята типа Денни готовы перевернуть весь бизнес?

— Ладно, мне надо бежать, — сказала ее матушка. — Мы собираемся в театр.

— Хорошо. Передай привет Пип и Мел.

— Вообще-то, я иду с Дэвидом.

— Ох, — вздохнула Элен. — А Пип и Мел чем заняты?

— Не знаю, но мы с Дэвидом планируем посмотреть новую пьесу Уильямсона. Сегодня премьера. У нас билеты в первый ряд.

— Ну конечно, как же иначе, — пробормотала Элен.

— Прости, не поняла?

— Да я так. Передавай привет Дэвиду.

— Элен?..

— Извини. У меня просто уж очень странное настроение. Но все в порядке. Отдохните как следует.

Она повесила трубку и посмотрела на крошечные осколки разбитой тарелки, поблескивавшие на полу.

Все, что, как Элен всегда думала, может сделать ее счастливой, происходило теперь. У нее были отец и мать, которые собирались сегодня вечером вместе отправиться в театр. У нее были жених и приемный сын, и она ждала собственного ребенка. Так почему она не чувствует себя на седьмом небе? Почему она так капризна и раздражительна? Дело ведь явно не в одних гормонах, объединившихся со страхом перемен?

Она не может быть уж настолько стандартной, разве не так?

Ага! Значит, ты считаешь себя необычной?

В прихожей раздался грохот, и Элен подпрыгнула на месте. Она выбежала из кухни и увидела, что две из коробок Патрика, стоявших друг на друге, упали, и все их содержимое вывалилось огромной кучей на пол.

Старые грязные кроссовки, диски, выскочившие из своих коробок, перепутанные провода удлинителей, дорожный фен для волос, какие-то декорации для рождественского представления, сковородка, игрушечная машинка, пухлый альбом для фотографий, древний совок для мусора, монеты, квитанции… словом, барахло.

Когда она подошла, чтобы поднять упавшие коробки, то увидела, что на боку одной из них аккуратно написано рукой Патрика «Разное». Элен рассмеялась. Она думала, ее смех будет мягким, полным любви к ее пусть несовершенному, но все равно обожаемому будущему мужу, однако из горла вырвалось нечто вроде горького, неприятного лая, будто она уже много лет была замужем за Патриком и вот теперь это стало последней каплей.

Потом Элен воскликнула: «О, нет!» — потому что дно одной из коробок отвалилось и новый поток «разного» выплеснулся на ее пол.

Она уронила мягкие пыльные полосы картона и топнула ногой. Ее дом больше никогда не будет принадлежать ей. Он просто исчезнет под горами мусора. Элен яростно почесала запястье, когда щекочущее чувство гнева охватило ее, словно по всему ее телу поползли мерзкие крошечные насекомые.

Это совершенно неприемлемая реакция. Ты должна дышать, глубоко дышать. Вдох — выдох. Представь, что белый чистый свет наполняет…

— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — завизжала она в пустой прихожей.

Элен огляделась по сторонам в поисках чего-нибудь такого, что могло ее отвлечь. Потом наклонилась и подняла альбом с фотографиями.

На первой фотографии она увидела невероятно молодого Патрика в белой рубашке с широкими рукавами, а на его коленях сидела светловолосая девушка в белых джинсах, заправленных в ботинки, курточке с накладными плечами, в серьгах с яркими оранжевыми перьями. Патрик и Колин. Юные возлюбленные.

Элен быстро пролистала страницы альбома.

Снимки Колин, позирующей перед камерой. Судя по всему, фотографировал Патрик. Руки в бока, надутые губки, широко открытые глаза, соблазнительная улыбка.

Когда Элен было семнадцать, она тоже носила очень похожие дерзкие серьги, но у нее никогда не доставало уверенности в себе для того, чтобы вот так позировать перед каким-нибудь парнем, который говорил бы ей: «Да, ты точно горячая штучка!»

Лучшая половина Элен твердила: «Элен! Да что с тобой происходит? Она же просто девчонка! Ей семнадцать, и она умрет молодой. Оставь ты ее в покое!»

Элен перевернула очередную страницу.

— Боже праведный… — выдохнула она, на этот раз заговорив голосом бабушки.

Теперь она смотрела на фотографии обнаженной Колин. Светлые волосы девушки прилипли к голове, как будто она только что вышла из-под душа. Без старомодной одежды и прически она утратила тот слегка глуповатый вид, который имеют люди на старых фотографиях. Здесь она выглядела просто хорошенькой восемнадцатилетней девушкой, обладающей классической красотой, с высокими скулами и большими глазами. Элен изучала каждую фотографию, чувствуя одновременно и странное волнение, и легкое отвращение. У Колин было безупречно пропорциональное тело, стройное и обладающее выпуклостями в нужных местах. Да, она вполне могла бы стать моделью.

Ничего непристойного в этих снимках не было. Они были полны невинной чувственности. Элен буквально ощущала могучую волну первой любви.

На одном великолепном снимке Колин, полностью обнаженная, лежала на узкой кровати с закрытыми глазами, и солнечный свет заливал ее лицо. Элен представила, как должен был себя чувствовать Патрик, сексуально озабоченный юнец, глядя на столь потрясающую девушку. Сама Элен была безусловно привлекательной в таком возрасте — хорошенькой, — но у нее никогда не было вот такого тела. А теперь ее кожа и вовсе начала стареть, и она понемногу полнела из-за беременности. Ее охватила совершенно неприкрытая зависть. Ей хотелось быть вот этой юной девушкой, лежать на кровати в солнечном свете, без одежды. Увы, правда в том, что Элен никогда такой не была и не могла стать.

Прекрати все это рассматривать! Это совершенно личные, тайные вещи! Ты не имеешь права! Это некрасиво, а твоя реакция — это реакция эмоционально незрелого человека! Все это не имеет значения. Каждый хранит какие-нибудь школьные фотографии, запрятанные в старые коробки. Закрой альбом, убери его подальше, чтобы Джек не смог увидеть неподходящие для его возраста фотографии покойной матери, и пойди поищи в Интернете коляску для малыша или займись расчетом налогов или еще чем-нибудь.

Элен села на пол, скрестив ноги, прямо среди груд мусора, и продолжила смотреть фотографии, и чем дольше она их рассматривала, тем сильнее испытывала странное желание поговорить с Саскией чисто по-женски, один на один.

— Как ты думаешь, он все еще любит свою жену? — спросила бы Элен. — Как тебе кажется, он уже пережил ее смерть? Как ты думаешь, у кого-то из нас действительно когда-то был шанс завоевать его?..

Она чувствовала, что Саския — единственный человек, который по-настоящему понял бы, почему Элен никак не может оторваться от этих фотографий.

 

Глава 15

— Опишите, что сейчас происходит, о чем вы сейчас думаете, — предложила Элен.

Альфред Бойл, застенчивый экономист-аналитик, который хотел научиться справляться с публичными выступлениями, сидел в зеленом кресле, демонстрируя все признаки идеального гипнотического состояния: его щеки порозовели, глаза беспокойно двигались под закрытыми веками, носки до блеска начищенных черных деловых ботинок торчали в разные стороны.

Это был их второй сеанс, и сегодня Элен возвращала экономиста в его прошлое.

После предыдущей встречи стало совершенно очевидно, что страх Альфреда перед публичными выступления представлял собой настоящую, полностью созревшую фобию. Бедняга даже говорить о таких выступлениях не мог без дрожи и заикания. И это грозило ему потерей работы. Он часто просто прикидывался больным, если должен был проводить какую-то презентацию, и кому-то приходилось его заменять.

Альфред уже рассказал о своей первой работе — в должности экономиста-стажера, когда он нес такую ерунду на какой-то незначительной презентации, что его босс добродушно перебил его: «Да забудь ты об этом!»

Теперь Альфред описывал некий разговор, случившийся в высшей школе. Ему тогда нужно было вытащить наугад билет с темой и экспромтом произнести двухминутную речь. Его темой оказалась музыка.

— Я чувствовал себя больным. — Голос Альфреда звучал иначе, словно помолодев. Он стал не таким низким. И даже то, как двигался его подбородок, напомнило Элен какого-нибудь подростка. — Мне нечего было сказать о музыке. Музыка. Что это такое в сущности? Ну, звуки и прочая ерунда? Все таращились на меня. Они считали меня идиотом. Я и есть идиот.

— Где вы ощущаете страх?

— Здесь. — Альфред прижал ладонь к желудку. — Меня сейчас вырвет. Серьезно. Меня сейчас вывернет прямо на пол в классе.

Элен встревоженно посмотрела на него и почувствовала, как усиливается ее собственная тошнота.

— Мы используем это ощущение как некий мост, — твердо произнесла она. — И мы пойдем по этому мосту к тому моменту, когда вы в самый первый раз почувствовали именно это.

Элен начинала поиск того, что называется первичным чувственным опытом.

— Когда я сосчитаю в обратном порядке от пяти до одного, вы вернетесь назад во времени. Пять — вы становитесь моложе, меньше ростом; четыре — вы следуете за искомым чувством; три — вы уже почти нашли его; два… один. — Элен наклонилась вперед и осторожно постучала Альфреда по лбу кончиками ногтей. — Вы нашли это.

Она выждала около секунды.

— Где вы сейчас? — спросила она.

— В детском саду, — ответил Альфред.

При звуке его голоса Элен пробрало леденящей дрожью. Ее так и не перестало изумлять то, что происходило в подобные моменты. Перед ней сидел мужчина пятидесяти двух лет от роду, но она разговаривала с маленьким ребенком…

— Сколько тебе лет?

Альфред поднял руку, растопырил пальцы и поджал большой.

— Четыре? — уточнила Элен.

Альфред застенчиво кивнул.

— И что сейчас происходит?

— Сейчас время отдыха, но Пэм плачет в углу для чтения. Ей почему-то очень грустно. Я думаю, что нужно ее немного развеселить, сделать подарок.

— О, замечательная идея. И что за подарок?

— Моя улитка.

О боже! Это наверняка добром не закончится.

— Твоя улитка?

— Ну да, я нашел ее сегодня утром на дорожке и положил в карман. Она просто огромная. И знаешь что? — Лицо Альфреда светится мальчишеским энтузиазмом. — У нее волосатая раковинка! Я раньше никогда не видел волосатых улиток!

— И что ты делаешь прямо сейчас?

— Я говорю: «Пэм, посмотри, это тебе!»

— А что делает Пэм?

По выражению ужаса и потрясения на лице Альфреда сразу становится понятно, что улитка успеха не имела.

— Она кричит и отталкивает меня.

«Ох, Пэм, что ты натворила», — думает Элен.

— Я падаю назад, на книжную полку, и она валится на пол, вместе со всеми теми пасхальными яйцами, которые мы раскрашивали утром! Мисс Борк кричит так, будто вокруг пожар, а я не могу найти улитку, и все на меня смотрят.

Ботинки Альфреда колотятся о пол.

— Мисс Борк бьет меня по ногам!

«Вот ведь сука», — думает Элен.

Слезы четырехлетнего мальчишки потоком льются по немолодому лицу, лицу, которому уже пятьдесят два года.

— Теперь я должен встать перед всеми и попросить прощения у Пэм, попросить прощения у всей группы за то, что разбил пасхальные яйца, и все на меня уставились, как будто я… как будто я какой-нибудь грабитель банков.

Элен хочется отправиться прямиком в 1963 год, увести Альфреда из детского сада и купить ему мороженого. Но сделать это может только один человек на всем свете. Она повысила голос:

— А поговорить я хочу теперь со взрослым Альфредом. Вы здесь?

Альфред выпрямился. Он негромко откашлялся и вскинул голову. Его голос снова зазвучал низко.

— Да.

— Хорошо. Альфред, я хочу, чтобы вы вернулись и посмотрели на себя четырехлетнего глазами взрослого человека. Я буду считать в обратном порядке от пяти до одного. Пять, четыре, три, два, один… Вернитесь!

Альфред повел головой.

— Вы здесь?

— Да.

— Вы видите четырехлетнего Альфреда?

— Да.

— Что бы вы хотели ему сказать?

— Все в порядке, дружок. Девочки просто не любят улиток. Они все вот такие странные. А ты ведь только хотел ей помочь. Так что ты ни в чем не виноват.

Элен бросила взгляд на наручные часы. Сеанс затянулся сверх положенного времени, а следующей должна быть Мэри-Бет Макмастерс, конечно, при условии, что она вообще явится. Пора было завершать дело с несколькими положительными внушениями.

Перед мысленным взором Элен возникло унылое лицо Мэри-Бет. Элен задумчиво посмотрела на Альфреда Бойла.

Мэри-Бет тоже одинока.

«Одинокий, одинокая» — вот что они оба сразу же ответили, когда Элен спросила о семейном положении, заполняя их первые анкеты, и произнесли это с одинаковой интонацией безропотного смирения в голосе.

Они примерно одного возраста. Правда, Элен не видела между ними еще чего-то общего, но ведь разве кто-нибудь в силах вообще предсказать ту магическую комбинацию личных качеств, событий прошлого и некоей особой биохимии, которая заставляет людей полюбить друг друга?

Так почему бы не дать им едва заметный толчок? Наилегчайший щелчок ее пальцев мог бы заставить их покатиться навстречу друг другу, подобно двум мраморным шарикам. Разве тут может быть что-то дурное, какой-то вред?

Когда Альфред кивнул, давая знать, что готов, Элен сказала:

— Вы уже достаточно долго держали в себе эти чувства четырехлетнего Альфреда. Пришла пора переписать историю. В следующий раз, когда вы столкнетесь с женщиной, которая выглядит грустной, вы почувствуете сильное желание сказать ей что-нибудь приятное… — Элен сделала паузу. Даже если предположить, что грустной женщиной, которую увидит Альфред, окажется Мэри-Бет, как она откликнется? Скорее всего, не так, как четырехлетняя Пэм, но все-таки это же Мэри-Бет. Элен не имела ни малейшего представления о том, как она отреагирует. Может, идея была безумной? — И независимо от того, как она ответит вам, вы будете довольны собой. Вообще-то, вы даже будете очень, очень довольны собой.

Элен замялась. Насколько далеко она готова зайти в этом?

Ох, да пошло оно все к черту!

— Вы даже можете вдруг обнаружить, что просите ее о встрече. И вы будете говорить отчетливо и уверенно и будете смотреть ей прямо в глаза, а если четырехлетний малыш Альфред попытается встать поперек дороги, взрослый Альфред с этим справится. Вы пригласите эту женщину выпить. Прямо этим вечером, если она свободна. Может быть, в отель «Мэнли уарф». Вы сможете устроиться там за столиком с видом… — Стоп, это уж она слишком далеко залетела. Элен поспешила закончить: — И даже если эта женщина вам откажет, вы преисполнитесь оптимизма, и уверенности, и положительных эмоций, потому что значение имеет лишь то, что вы сделали этот шаг. Кивните, если вы меня поняли.

Альфред коротко кивнул. Его голова упала на грудь. Он был похож на пьяного, который соглашается с предложением вызвать ему такси.

Ну и ладно, подумала Элен. Чему быть, того не миновать.

Элен вывела Бойла из транса.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она и подала ему стакан воды.

Альфред жадно осушил его. Потом поставил пустой стакан на стол и усмехнулся, посмотрев на Элен. У него оказалась очень приятная улыбка.

— Думаю, неплохо. — Он покачал головой и хихикнул. — Ну да, я всегда был вот таким удачливым с леди. Ясно же, что всем девушкам только и хочется что волосатых улиток. За все эти годы я ни разу об этом не подумал.

— Ну, какой-нибудь девчонке-сорванцу вполне может понравиться улитка, — сказала Элен.

— Но вы же не станете утверждать, что именно это привело к моим проблемам с публичными выступлениями, нет? — спросил Альфред.

— Я пока вообще ничего не утверждаю. — Элен сложила руки на коленях и улыбнулась ему.

— Просто…

— Что?

— Ну, это как-то уж очень тривиально. Даже вызывает растерянность. Это совсем не похоже на то, как если бы мы обнаружили, что в прошлой жизни я был… ну, не знаю… замурован египетскими жрецами в каменную стену за то, что уж очень скучно говорил.

— Египетскими жрецами?

— Не знаю. Я ведь не историк, а экономист. Да и в любом случае я не верю в прошлые жизни.

Замечательно. Вот как раз это у них с Мэри-Бет общее. Они могли бы поболтать о своем неверии в прошлые рождения. Возможно даже, они оба когда-то были возлюбленными-скептиками в Древнем Риме.

— Или я на самом деле подавил какие-то по-настоящему тяжелые, травмирующие воспоминания детства, — задумчиво произнес Альфред.

Элен всегда было интересно наблюдать за тем, как многие ее клиенты, у которых за спиной было безупречно счастливое детство, страстно желали найти в нем что-нибудь ужасное.

— Самый обычный, тривиальный, на наш взгляд, инцидент для ребенка может оказаться травмой, — сказала она. — И ваше подсознание хранит такие воспоминания. И именно этим мы займемся во время следующего сеанса. Мы постараемся перепрограммировать ваше подсознание. Альфред, вы будете просто изумлены тем, какую уверенность в себе вы испытаете после этого.

Произнеся эту воодушевляющую речь, Элен наклонилась и посмотрела прямо в глаза Альфреду. Она давно знала, что сразу после выхода из транса ее клиенты какое-то время остаются еще весьма внушаемыми. И это давало ей отличную возможность усилить воздействие сеанса некими внушениями в состоянии бодрствования.

Элен снова посмотрела на часы. Ну же, Мэри-Бет! Не отменяй сегодняшнюю встречу! Вполне возможно, что здесь тебя поджидает сама судьба.

Она выписала Альфреду квитанцию, и когда они медленно спускались по лестнице, зазвонил дверной звонок.

Есть!

— Ох! Это, должно быть, мой следующий клиент, — бодро произнесла Элен, как будто появление клиента что-то вроде волшебного сюрприза.

— А… это… хорошо. — Альфред, наверное, тут же прикинул уровень дохода Элен.

Элен открыла дверь. За ней возникло кислое, неулыбчивое лицо Мэри-Бет. Альфред вежливо отступил назад, чтобы дать женщине войти.

— Мэри-Бет, привет! — весело пропела Элен.

Мэри-Бет бросила на нее подозрительный взгляд:

— Привет.

— Ох! — Элен хлопнула себя по голове. Пожалуй, слишком сильно, актрисой она была никакой. — Альфред, я ведь хотела вам… кое-что дать. Если вас не затруднит подождать одну минутку… Я сейчас вернусь. Очень быстро. А вы пока… Ну, вы оба пока тут посидите.

Широким жестом Элен указала на два плетеных стула в прихожей рядом с кофейным столиком, заваленным журналами.

Когда она снова поднималась по лестнице, то видела, как Мэри-Бет плюхнулась на стул и схватила со столика какой-то журнал.

Альфред нервно кашлянул и остался стоять. Он подошел к одной из гравюр, что висели на стенах, и принялся изучать ее так внимательно, словно собирался купить.

Элен вернулась в свой кабинет и нашла какую-то брошюру по самогипнозу для публичных выступлений, а для комплекта прихватила диск для релаксации.

А потом остановилась у окна и посмотрела на океан. Неужели она снова чуть-чуть зашла за грань дозволенного, нарушив этические правила? Эти двое, наверное, даже не заговорили друг с другом. Элен в очередной раз глянула на наручные часы. Как скоро они начнут беспокоиться, решив, что она потеряла сознание или что-то в этом роде?

Надо дать им пять минут. Пять минут, которые могут ничего не значить во всей истории их жизней, или пять минут, которые могли бы изменить все и навсегда.

И какие же это будут пять минут, Альфред и Мэри-Бет?

 

Глава 16

— Ну, наверное, мне лучше… то есть я хочу сказать, ты, наверное, не хочешь… Может, мне лучше подождать в машине?

Они приехали на кладбище, где была похоронена Колин. Джек устроился на заднем сиденье, свесив голову, и его губы беззвучно двигались, потому что он во что-то играл на «Nintendo». Он развлекался так уже полтора часа. Именно столько понадобилось им, чтобы добраться до Катумбы. Родители Колин переехали в Синие горы за несколько лет до ее смерти, и они захотели, чтобы дочь была похоронена недалеко от них. На сиденье рядом с Джеком лежал громадный букет любимых цветов Колин — желтые герберы, — которые Патрик специально заказал и этим утром забрал у флориста.

Однако не похоже, что Патрик заказывал цветы для какой-то другой женщины. Соперницы Элен. Любовницы. Определенно нет. И нельзя сказать, чтобы Патрик никогда не дарил цветов самой Элен. Дарил. Много раз. Так почему же Элен непрерывно думала об этих проклятых цветах, хотя думать тут было совершенно не о чем?

— Нет, мне бы хотелось, чтобы ты тоже пошла.

Патрик заглушил мотор и расстегнул свой ремень безопасности. А потом повернулся, чтобы посмотреть на Элен, и неуверенно улыбнулся.

Все утро он пребывал в нервном настроении, слишком громко смеялся шуткам Элен, был чрезмерно строг к сыну, а потом вдруг бросался его обнимать. Казалось, Патрик испытывает сильнейший страх, словно перед выходом на сцену незадолго до начала какого-то представления.

— Мне хотелось бы… ну, как бы познакомить вас, — очень тихо сказал он.

— А… — только и ответила Элен.

— Это кажется слишком странным? — Патрик положил ладонь на руку Элен.

— Конечно нет, — откликнулась она, мысленно завопив: «РАЗУМЕЕТСЯ, ЭТО СТРАННО! ТЫ ЧТО, УМОМ ПОВРЕДИЛСЯ?!!»

Патрик обернулся:

— Ты готов пойти повидаться с мамой, дружок?

— Погоди немножко, я тут… — пробормотал Джек, не поднимая головы, и его пальцы быстрее задвигались на клавиатуре.

— Джек! — резко окликнул его Патрик.

Тот вздохнул и отложил в сторону «Nintendo»:

— Ладно, хорошо.

Они вышли из машины. Снаружи оказалось куда холоднее, чем ожидала Элен, и она поплотнее запахнула пальто. И огляделась по сторонам, как теперь делала постоянно, проверяя, не притащилась ли следом за ними Саския, но увидела лишь пожилую пару. Они тихонько говорили между собой, рука об руку возвращаясь с кладбища. Женщина улыбнулась Элен.

После инцидента с книгой и цветком Элен лишь однажды наткнулась на Саскию, когда они с Патриком и Джеком были в супермаркете. Джек с Патриком спорили насчет хлопьев к завтраку, а Элен вдруг заметила Саскию, которая шла к ним по проходу между полками, толкая перед собой пустую тележку. Их взгляды встретились. Элен машинально улыбнулась, потому что поначалу увидела Дебору Ванденберг: просто клиентку, страдавшую от хронической боли, которая поддавалась лечению, болтала и шутила с Элен. Она увидела женщину примерно своего возраста, женщину, которая немного напоминала ей Джулию и вполне могла бы стать ее подругой.

И лишь секундой позже Элен вспомнила истинное положение вещей, специфическую природу их взаимоотношений, и по какой-то причине ее нервная система отреагировала так, словно Элен была бесконечно смущена, и ее щеки тут же залились краской. В горле у Элен пересохло, взгляд метнулся к Патрику и Джеку, которые до сих пор явно не сошлись в мнениях относительно кукурузных хлопьев с орехами. Саския покачала головой, почти незаметно, как бы предупреждая: «Не говори им», и бесшумно скользнула мимо.

— Эй, с тобой все в порядке?

Патрик обернулся как раз в тот момент, когда Саския с тележкой повернула за стеллажи в конце ряда.

— Просто немножко голова закружилась, — ответила Элен.

Беременность в этом смысле была весьма полезна.

Но с этого момента она чувствовала себя слегка виноватой, будто они с Саскией вступили в некий сговор с целью обмануть Патрика. И все же не было особых причин сообщать ему о встрече. После поездки в Нузу его ненависть к Саскии, похоже, перешла на новый, более напряженный уровень. Иной раз Элен просто пугало выражение его лица, когда он говорил о Саскии. В тот вечер, когда Элен швырнула в стену бабушкину тарелку, Патрик вернулся домой с очередной кучей коробок, чтобы сложить их в прихожей. А еще с цветами в качестве извинения за то, что хлопнул дверью, уходя из ее дома. Тогда он сказал: «Она снова побывала в моем доме. Ненормальная сучка».

Почему Саския покачала головой, глядя на Элен? В этом жесте явно крылось нечто заговорщическое. Но разве Саския обычно не старалась попасться Патрику на глаза? Разве не в этом смысл преследования? А если нет, то в чем тогда смысл? Неужели Саския действительно думала, что со временем Патрик может к ней вернуться? Когда и каким образом все это закончится? Саския представляла собой головоломку, которую Элен безуспешно пыталась решить.

А прямо сейчас Патрик перегнулся к заднему сиденью машины и взял букет. Он держал его перед собой обеими руками, крепко сжимая стебли, как нервный ухажер, готовящийся подойти к двери дома возлюбленной. Он странно, напряженно улыбнулся Элен.

— Ну, пора, — сказал он.

Джек высунул ногу из машины и пробормотал себе под нос нечто вроде «пиф-паф».

— Джек! — окликнул его Патрик.

— Чего?

— Прекрати.

— Прекратить что?

— Идем. Нам пора.

Джек побежал вперед. Элен шагала рядом с Патриком, посматривая на имена на надгробиях и гадая, прилично ли будет сейчас упомянуть, что она плохо себя чувствует. Страстно хотелось съесть небольшую горку сухих бисквитов, которые она аккуратно уложила в пластиковый контейнер утром, перед их поездкой, а потом забыла на кухонном столе.

Сегодня ее беременности исполнялось ровно одиннадцать недель, и похоже, тошнота, которая до сего дня ощущалась как тихий, хотя и неприятный шум где-то на заднем плане, внезапно усилилась. Утром Элен вытошнило. Ее никогда в жизни не рвало. Ей и слово-то это было противно. Рвота была чем-то ужасающе неприятным и унизительным, потому что Элен стояла на коленях на полу в ванной комнате, согнувшись над унитазом. Ей хотелось позвать маму, что, конечно, было полным абсурдом, потому что от ее матери не было бы никакого проку, ведь Элен плохо чувствовала себя из-за ребенка, а не из-за болезни. Анна бы постаралась утешить дочь, рассказывая о каких-нибудь по-настоящему больных детях, которые были у нее на приеме сегодня или вчера.

А вот Колин, судя по всему, ни единого мгновения не чувствовала себя нездоровой, когда вынашивала Джека. Она каждую неделю играла в теннис до восьмого месяца беременности!

И это не выдумки. С момента их обручения Патрик действительно стал гораздо больше говорить о Колин. Элен уже начала вести мысленный счет и отметила, что за последнюю неделю Патрик хотя бы раз в день обязательно упоминал о покойной. Элен узнала, что Колин каждый вечер прикладывала к животу наушники и включала для малыша классическую музыку.

Элен прежде и сама хотела делать то же самое для своего ребенка, но теперь от этой идеи отказалась.

В течение всей беременности Колин постоянно хотелось соли и чипсов с уксусом. А еще за несколько первых месяцев она похудела, что очень тревожило Патрика. У нее никогда не было перепадов настроения. И рожала она без каких-либо лекарств, обезболивающих и прочего; и так далее, и так далее, и так далее.

Если бы Колин была просто ныне живущей бывшей женой или возлюбленной, Элен без труда отмахнулась бы от всего и пресекла бы дальнейшие разговоры об этой женщине, но поскольку Колин мертва, то было более чем понятно, что ожидание другого ребенка постоянно возвращало Патрика к воспоминаниям о рождении Джека. А так как к тому же Джек любил слушать разные истории о том времени, когда Колин ожидала его появления на свет, Элен чувствовала, что должна не просто вежливо слушать все это, но и поощрять дальнейшие откровения, задавая Патрику вопросы с выражением нежного сострадания и сочувствия на лице.

Но честно говоря, это сводило ее с ума.

Элен любила Джека, и ей нравилась мысль о том, что он станет старшим братом ее собственному малышу, но она поневоле постоянно пыталась вообразить, как все было бы, если бы Патрику предстояло стать отцом в первый раз, если бы они были только вдвоем, заботились лишь друг о друге.

К тому же и тошнота не улучшала положения дел. Элен знала, что тошнота может быть очень сильной. Она просто не представляла насколько или вообще не думала. И хотя рациональный ум твердил Элен, что это не навсегда, все же это отвратительное, изматывающее бесцветное ощущение как будто пачкало все вокруг. Когда Элен думала о том, как будет держать на руках своего малыша, у нее тут же возникала и другая мысль: «Да как я смогу ухаживать за ребенком после всех этих ощущений?»

— Она в дальнем углу, вон в той стороне, — сказал Патрик.

Джек убежал вперед. Патрик остановился и коснулся плеча Элен.

— Ты в порядке? — спросил он, и их взгляды встретились.

Патрик иногда смотрел вот так, и именно в те моменты, когда Элен меньше всего этого ожидала. Он мог бросить то, чем занимался, и внимательно всмотреться в нее, и его зеленые глаза изучали ее так пристально, будто он ожидал получить некое решающее послание.

И от этого у Элен каждый раз таяло сердце.

— Все в порядке, — ответила она.

Ей не хотелось, чтобы Патрик прямо сейчас стал тревожиться из-за ее тошноты, поскорее повел ее обратно к машине или сделал еще что-нибудь такое.

— Ты уверена? Тебе не слишком холодно?

— Все в порядке, — повторила Элен.

— Ну, мы уже почти пришли.

Они зашагали дальше, минуя могилу за могилой, жизнь за жизнью. Элен и прежде иногда проходила через это кладбище, но не для того, чтобы навестить знакомую могилу. Ее бабушку и дедушку кремировали, а их прах развеяли над океаном с их любимой тропинки на вершине утеса. Конечно, Элен горевала по ним, но это было мягкое, вполне приемлемое горе, просто жалость к самой себе из-за утраты их милой компании. Это совсем не было похоже на острое страдание, которое чувствуют люди, когда кто-нибудь умирает слишком рано. Элен сумела прожить тридцать пять лет, избежав потрясения от чьей-то внезапной смерти.

На одном из надгробий Элен увидела свежие цветы и подумала, не принесла ли их та самая пара, которую они встретили недавно.

Она остановилась, чтобы прочитать надпись. Это была могила мальчика по имени Лайам, который родился в 1970 году, а умер в 1980-м. Элен бросила взгляд назад, на автомобильную парковку, и увидела, что машина той пары как раз отъезжает, за стеклом окна автомобиля смутно обрисовался профиль женщины.

Элен пошла дальше, следом за Джеком и Патриком. Ее желудок начал судорожно сжиматься. Рот наполнился слюной. В этот момент все потеряло для нее значение: и нежность Патрика, и даже горе той бедняжки. Главным стала одна лишь тошнота. Эта ужасная, ужасная тошнота.

Наконец все они остановились возле блестящего серого могильного камня с овальной фотографией в верхней части. В рамке была черно-белая фотография. Колин смотрела в сторону от объектива и кому-то улыбалась. Может, Патрику? Ее волосы раздувал ветерок, а взгляд светился любовью.

В первый раз Элен по-настоящему ощутила реальность смерти Колин. Эта прекрасная молодая женщина не должна была умереть! Ей следовало сейчас сидеть в машине вместе с мужем и сыном, ехать в горы, чтобы повидать родителей, или носить под сердцем второго ребенка.

Или же, еще лучше, ей бы следовало быть вполне живой бывшей женой Патрика, уже не такой красавицей, и предъявлять неразумные требования относительно содержания ребенка и порядка его встреч с отцом. В таком случае Элен вполне могла бы вписаться в общую картину. И в конце концов Элен бы справилась с проблемой самой обычной сварливой бывшей супруги. Она бы держалась совершенно безмятежно, с пониманием, и Патрик тогда счел бы именно ее куда как более привлекательной!

Вырезанная в камне надпись гласила:

Колин Скотт

1970–2002.

Любимая жена Патрика,

мать Джека и дочь Милли и Фрэнка.

Жизнь не длится вечно. А любовь — да.

Уж это точно.

— Это моя мама в мой первый день рождения, — сообщил Джек, тыча пальцем в фотографию. — Она смотрит на меня, а я открываю подарок от бабушки. Это был пазл — картинка с динозавром. Она у меня до сих пор сохранилась.

— Чудесная фотография, — сказала Элен.

— И кстати, на случай, если тебе интересно, это был тираннозавр, — уточнил Джек. Он засунул руки в карманы джинсов и немножко подумал. — И собрать картинку было очень легко. Там и было-то всего пять частей или около того. Я такое могу сложить за три секунды. Или даже за одну секунду.

— Мы… ну… мы как бы с ней разговариваем, — пробормотал Патрик, не глядя на Элен. — Наверное, немножко глупо…

— Конечно же нет, — возразила Элен.

Она чувствовала себя ужасно, ужасно больной.

Но нельзя же было допустить, чтобы ее вырвало прямо у могилы Колин.

Элен огляделась. Если худшего не удастся избежать, она смогла бы, пожалуй, метнуться вон туда, к могиле Билла Тэйлора. Судя по надписи на камне, он «обладал нежным сердцем и щедрой душой», так что, наверное, ничего не имел бы против.

Патрик опустился на колени у могильного камня Колин, наклонился вперед и поцеловал фотографию.

О мои боги, помогите мне!

Джек тоже встал на колени рядом с отцом и небрежно, явно не вдумываясь, чмокнул изображение:

— Привет, мам!

Что это был за ритуал? Может быть, и Элен следовало преклонить колени и расцеловать фотографию? Нет, конечно нет. Она ведь и не была знакома с Колин. Так что подобный жест выглядел бы совершенно неуместным. Куда лучше было бы рукопожатие. Может быть, его могло бы заменить легкое похлопывание по надгробию? «Рада с тобой познакомиться». Элен представила, как она рассказывает всю эту историю Джулии. Та бы наверняка завизжала в ужасе и прижала ладони к глазам, это же ужас, настоящий ужас!

Патрик положил цветы перед камнем, зашелестев целлофаном. И откашлялся. Элен старательно дышала через нос — вдох, выдох…

— Ну, Колин, вот мы снова пришли. Заехали по пути, направляемся обедать к твоим родителям. Твоя мама опять готовит ризотто с курицей.

По мере того как Патрик говорил, его голос звучал все естественнее.

— Помнишь, как она обиделась, когда ты ей сказала, что блюдо какое-то безвкусное? Теперь она кладет в него так много чеснока, что его запах чувствуется сразу, как только входишь в дом. День сегодня просто прекрасный. Нам бы хотелось, чтобы ты была… ох, и знаешь что? Футбольная команда Джека выиграла в эти выходные!

Элен была неприятно задета. Патрик ведь чуть не сказал: «Нам бы хотелось, чтобы ты была здесь, с нами», но в последний момент вспомнил о своей беременной невесте.

— Мы их разнесли в пух и прах, — доложил Джек.

— Так и есть, — подтвердил Патрик. — И Джек так здорово играл! Ты бы им гордилась.

— Но ты ведь нас видела? — спросил Джек. — С небес. У тебя там, наверное, такая здоровенная наблюдательная вышка или что-то вроде огромных трибун, откуда все могут смотреть на разных родственников, которые на земле во что-нибудь играют, и у тебя там есть все, что хочется, всякие вкусности и напитки, а если тебе хочется в одно и то же время понаблюдать за разными родными, у тебя наверняка есть такой огромный экран, ну, который можно разделить на две части, или ты можешь переключаться с одного канала на другой…

— Эй, довольно, дружок, — перебил его Патрик. — Как бы то ни было, Колин, у нас есть еще и другая важная новость, верно, Джек?

Джек рассеянно кивнул.

Патрик кивком указал на Элен и произнес:

— Ребенок!

— Ох да! — спохватился Джек. — А вдруг мама уже знает, кто это будет: мальчик или девочка? Она ведь может знать, верно? Ну, вроде как она могла увидеть, как он выходил из очереди на небесах, как с конвейера фабрики, там ведь что-то вроде фабрики детишек, да? А мама как раз там, и ей нравится, что малыш Элен будет маленьким братцем Джека! Или, может быть, это будет…

— Все верно, — снова перебил сына Патрик. — В общем, это Элен.

Он посмотрел на Элен, потянулся к ней и сжал ее руку.

Неужели я должна опуститься на колени? Наверное, должна. Но что, если меня вырвет? Нет, я определенно должна встать на колени.

И Элен преклонила колени. На ее кремовых брюках наверняка останутся пятна от травы. Но, похоже, она поступила правильно, потому что на лице Патрика вдруг отразилась такая буря чувств, а Джек обнял Элен за плечи, чего прежде ни разу не делал.

— Мы с Элен собираемся пожениться, и я знаю, тебя бы это порадовало, потому что я никогда не забуду тот день, когда ты мне сказала, что я должен найти милую женщину… — Голос Патрика надломился, он до боли стиснул пальцы Элен. — А я тогда сказал, что ни за что не стану этого делать. Но я ее нашел. И она чудесная. Она такая чудесная… И она сделала нас с Джеком счастливыми.

— Да. — Джек мягко прижался подбородком к плечу Элен.

— Ох, ребята, — пробормотала Элен, потому что просто не знала, что еще тут можно сказать.

Она ощущала запах холодной влажной земли и аромат лосьона после бритья, которым пользовался Патрик, и дыхание Джека, пахнувшее ореховым маслом. Теплая рука Патрика сжимала ее руку, и на мгновение тошнота отступила, и Элен испытала радостное облегчение.

Нет, это была не та история, над которой можно было посмеяться вместе с Джулией. Вся неловкость и почтительность момента делали его почему-то весьма, весьма человечным. Это было одно из тех редких трогательных, чистых мгновений, которые сосредоточивают в себе все, что есть в этой жизни прекрасного и трагичного.

* * *

Было четвертое воскресенье месяца. Это значило, что Патрик должен отправиться на обед к родителям Колин.

Это всегда оставалось неизменным. Мы даже отпуск планировали с учетом этого дня.

Я лишь однажды ездила туда с Патриком, когда мы были вместе всего несколько месяцев. И поездка оказалась не слишком успешной. Все случилось чересчур скоро. Мне не нужно было соглашаться ехать туда, но Патрик вроде бы очень хотел взять меня с собой. Он даже настаивал. Выглядело все так, будто он торопится, будто это нечто такое, что просто необходимо сделать, поставить некую отметку в списке дел.

У меня тогда создалось впечатление, что он думал: это каким-то образом пойдет на пользу его тестю и теще. Я помню, как мама говорила мне, что это ошибка. «Ох, Саския, ты не должна ехать, это может выглядеть чересчур жестоко» — так она сказала.

Но я, как последняя идиотка, решила, что Патрик знает лучше.

И конечно же, мама оказалась права. Для Фрэнка и Милли было просто ужасно видеть меня рядом с Патриком, видеть, как их внук цепляется за меня. Они еще слишком сильно горевали. Это можно было ощутить сразу, войдя в их дом, словно слезы имеют запах, который пропитывает воздух. У них обоих были одинаково потрясенные лица, словно их вот только что ударили прямо в челюсть.

И везде в доме были фотографии Колин. Как в музее одного предмета: Колин. Колин в младенчестве. Колин в свой первый школьный день. Колин и Патрик. Колин и Джек. Мне просто негде было остановить взгляд. Хотя, как ни странно, помню, что не испытывала зависти или ревности, когда видела фотографии Патрика и Колин вместе. Я была бесконечно, по-идиотски уверена в его любви. Вот только снимки Колин с Джеком слегка выбили меня из колеи. Они мне напомнили, что я не была Джеку настоящей матерью.

После этого я всегда отпускала Патрика и Джека в горы вдвоем и проводила это воскресенье либо за домашними делами, либо встречаясь с подругами, либо, пока у меня не начались боли в ноге, занимаясь какой-нибудь гимнастикой. Я по-настоящему наслаждалась «отпуском», ведь весь дом был полон тишины и принадлежал только мне. Но сейчас эта идея выглядит для меня совершенно чуждой, идея наслаждаться одиночеством, ведь теперь вся моя жизнь принадлежит только мне, и все время вне работы — это гигантская протяженность пустого пространства, это бесконечная пустыня, которую я заполняю наблюдением за Патриком.

Была ли я тогда действительно той хлопотливой и счастливой женщиной? Той, которая торопливо забегает после работы в торговый центр, готовит здоровую пищу для малыша и изысканные ужины для его отца, ходит на вечеринки, на барбекю, в кино и занимается сексом по утрам в выходные. Была ли я такой, самой обыкновенной частицей человеческой расы?

Та Саския и правда похожа на кого-то другого, кого-то, кого я отлично знаю, кого-то, кто мне очень нравился, только это была не я.

Никогда я не утруждалась поездкой следом за Патриком в горы в четвертое воскресенье. Я ведь знала, куда он отправляется. И какие цветы он купит, и флориста, у которого он их закажет. И как именно он остановится у кладбища, где похоронена Колин. В тот единственный раз Патрик захотел, чтобы я пошла вместе с ним к могиле Колин.

Я отказалась. Подумала: это уж слишком странная идея. Сказала, что, если я умру, мне бы не хотелось, чтобы он приводил свою новую подругу осквернять мою могилу. А Патрик ответил: «Я вовсе не хочу, чтобы ты ее оскверняла». Но все равно Джек успел заснуть в своем сиденье, так что я заявила: незачем его будить, я лучше посижу с ним в машине.

Наверное, пришла пора взять Элен с собой в горы. Патрик ведь уже переехал к ней, они собирались пожениться, ну и прочее в этом роде. Патрик завел серьезные отношения, у Джека теперь была настоящая мачеха.

Я следила за ними из машины, когда они вышли из дома Элен, при этом выглядели как самая обыкновенная маленькая семья. Джека одели недостаточно тепло для прогулки в горах в середине зимы. На нем была только футболка с длинными рукавами. Захотелось окликнуть Элен: «Эй, возьми куртку для Джека!» Но я не стала этого делать, потому, как всегда, старалась ничем не смущать и не расстраивать Джека.

Элен меня не заметила, а вот Патрик заметил. Даже несколько мгновений смотрел мне прямо в глаза, а потом фыркнул и надел темные очки, как гангстер на чьих-то похоронах, который вдруг увидел неподалеку полицию.

Было очень странно столкнуться с ними в супермаркете совсем недавно, на днях. Я тогда на самом деле за ними не следила — оказалась там совершенно случайно. Просто совпадение. Вроде того. С работы в тот вечер я поехала мимо их дома, а по пути решила купить кое-что из бакалеи. Даже не думала в тот момент о Патрике и Элен, что случается со мной весьма редко. Я искала овсянку. Мне вдруг ужасно захотелось сухих австралийских бисквитов — уже сто лет сама не пекла бисквиты. С тех самых пор, как рассталась с Патриком. Они с Джеком любили, когда я их пекла.

Но конечно, вернувшись домой из супермаркета со всеми нужными ингредиентами, я ничего печь не стала. Зачем? Теперь Элен следует заниматься выпечкой, а не мне.

Элен меня увидела — и тут же быстро отвела взгляд, как будто смутилась или почувствовала себя виноватой, словно это она преследовала Патрика, а не я.

Именно так называет меня Патрик. Преследовательница. Меня просто потрясло, когда он впервые произнес это слово. Как я могу быть преследовательницей? Я же не какая-нибудь злобная незнакомка. Мы жили вместе. Мы пытались сделать ребенка. И единственная причина, по которой я наблюдаю за Патриком, — это мое желание видеть его, поговорить с ним, попытаться понять.

Но наверное, в техническом смысле я действительно стала такой. Преследовательницей.

Никогда не думала, что к сорока трем годам останусь в одиночестве. Не думала, что буду бездетной. Не думала, что превращусь в преследовательницу.

Я качнула головой, глядя на Элен, потому что не хотела расстраивать Джека, если вдруг Патрик начнет вести себя так, словно перед ним потенциальный убийца. Я стараюсь оставаться незамеченной, невидимой, когда они вместе. Это мои собственные правила этики преследовательницы.

Сегодня я не видела никакого смысла в поездке вслед за ними в горы. Мне не нравятся эти извивающиеся дороги, а еще не хотелось, чтобы Патрик начал набирать скорость, когда в машине сидит Джек. Так что я проехала за ними только до скоростного шоссе, просто чтобы убедиться в том, куда именно они едут, и сразу повернула на ближайший съезд с шоссе.

— Желаю хорошо провести день! — крикнула я вслед их машине, исчезающей вдали.

А потом вдруг все воскресенье предстало передо мной как некая недобрая шутка. Когда я ехала обратно к дому, то воображала, как они разговаривают в машине. Им ведь много чего нужно обсудить и спланировать. Свадьба. Ребенок. Что они будут готовить на ужин. Интересно, готовит ли Элен для Джека школьный обед? Вошла ли она в роль матери с такой же легкостью и энтузиазмом, как это было со мной?

До сих пор помню, как укладывала обед в коробку в первый школьный день Джека. Сэндвич с ветчиной и сыром на зерновом хлебе. Персик. Джек любит персики. Маленькая коробочка изюма. Коробка яблочного сока. Намазанный маслом ломтик его любимой банановой булочки. Я все так тщательно продумала. Обсудила с мамой.

— Он все съел? — спросила она, специально ради этого позвонив в тот же вечер.

— Все, кроме изюма, — ответила я.

Патрик же вообще никакого представления не имел о том, что было у Джека в коробке для обеда. Еда его не слишком интересует.

Когда на вас ложится ответственность за ребенка, ваши дни наполняются разными крошечными деталями, которые и составляют детскую жизнь: коробка для обеда, школьный ранец, ботинки, любимая футболка, его друзья, матери его друзей, его любимое шоу по телевизору, вспышки недовольства. И если потом вам вдруг сообщают, что вы больше ни за что не отвечаете, что вы больше не нужны, что ваши услуги больше не требуются. Что вы попали под сокращение штатов, вроде обычного служащего, которого охранники выводят за дверь. Это очень тяжело.

Это невероятно, невыносимо тяжело.

Наверняка Джек спрашивал обо мне. Наверняка был очень растерян.

Я подвела его. И теперь проклинаю себя за тот упадок сил, что случился со мной, когда Патрик объявил о разрыве. Поскольку я уже не могла спать в той же кровати, то перебралась к Тэмми, своей подруге. Тэмми. Что с ней произошло? Она изо всех сил старалась оставаться моей подругой, но потом как будто выскользнула из моей жизни вместе со всеми остальными.

Помню, как пять дней спустя проснулась в доме Тэмми и вдруг сообразила, что сегодня пятница и у Джека сразу после школы занятия по плаванию, что я всегда заранее, с вечера, собирала все необходимое для бассейна. И кто теперь это сделает?

Я работала с половины десятого утра до половины третьего дня. Мне пришлось изменить рабочие часы, чтобы забирать Джека из школы. Я была просто счастлива делать это. У меня были не такие жесткие условия работы, как у Патрика. Я стала Джеку матерью. Ничего не имела против того, что иногда пропускала презентации, потому что работала неполный день. Так поступают все матери: они жертвуют своей карьерой ради детей.

В общем, я позвонила Патрику, чтобы напомнить ему о занятиях в бассейне, и с этого все и началось: так возникла моя привычка. Мое «преследование» собственной прежней жизни.

Потому что Патрик обошелся со мной как с совершенно незнакомым человеком. Как будто бассейн Джека теперь не имел ко мне никакого отношения. А ведь всего неделю назад я водила его на эти занятия, помогала ему приладить защитные очки, разговаривала с тренером насчет того, что, может быть, стоило бы перевести Джека в другую группу, постарше, договаривалась с одной из мамаш о том, чтобы мальчики могли встречаться и играть вместе.

— Все в порядке! — рявкнул Патрик. Очень раздраженно, даже злобно. Как будто я вмешивалась в чужие дела. Как будто я никогда не имела никакого отношения к Джеку. — Мы сами со всем справимся!

Меня охватил такой гнев, какого я никогда в жизни не испытывала. Я ненавидела Патрика. И все еще любила его. Но при этом ненавидела. И с того самого времени мне трудно определять разницу между двумя этими чувствами. Может быть, если бы я перестала ненавидеть его с такой силой, то сумела бы и перестать любить его. Понимаю, это звучит совершенно бессмысленно.

Если бы он просто облегчил мне выход из роли его жены, а я всегда считала себя его женой, и матери Джека. Если бы выслушивал меня с тем уважением, которого я заслуживала, когда я звонила ему из-за Джека. Если бы сел рядом со мной, дал мне выговориться и позволил объяснить, какую боль он мне причинил. Если бы сказал: «Прости, мне очень жаль», и сказал бы это искренне, тогда, думаю, я смогла бы все это прекратить. Возможно, тогда я бы постепенно излечилась, как это происходит со всеми.

Но вместо этого все становилось только хуже. Разрасталось. Как гангрена. Все затягивало и затягивало. И это его вина. Я понимаю, мое поведение неприемлемо. Глубоко в душе понимаю. Но ведь Патрик сам это начал. Мама много раз говорила, что, когда она впервые встретилась с моим отцом, это было похоже на идеальную историю любви. Я думала, Патрик — моя идеальная история любви. Вот только это оказалось не так. Он любовная история гипнотизерши. А я прошлое в этой истории. Не героиня. Я всего лишь незначительная роль второго плана.

А может быть, я даже и злодей.

* * *

Молча они покинули кладбище и поехали дальше, к дому Фрэнка и Милли.

Джек затих на заднем сиденье, снова погрузившись в свою игру. Патрик сосредоточился на извилистой горной дороге.

Элен откинулась на спинку сиденья. Тошнота продолжалась, но теперь она стала вполне терпимой при условии, что не придется слишком долго ждать, пока они доберутся до места и ей удастся поесть. Один кусочек подсушенного хлеба мог произвести любой эффект.

Она наблюдала за миром, проносившимся мимо окна автомобиля, словно фильм, который крутят слишком быстро. Уютные маленькие горные деревушки с кафе, магазинчиками старой книги и антикварными лавками. Она вспомнила романтические выходные, которые провела в горах с Джоном в самом начале их знакомства. Но тут же прогнала эти воспоминания. Джон собирается жениться. А она выходит замуж. Жизнь продолжает бежать вперед. Ей лучше смотреть вперед, и только вперед. И Саскии тоже. Вообще-то, и Патрику тоже.

Интересно, думает ли Патрик о покойной жене прямо сейчас, сравнивает ли ее с Элен, пытается ли представить, какой была бы его жизнь, если бы Колин не умерла?

Если бы только можно было прочитать его мысли! Она посмотрела на непроницаемый профиль Патрика.

Конечно, способ существовал.

Почти каждый вечер Патрик просил ее проделать с ним упражнения по релаксации, когда они собирались лечь спать. Это стало обычным делом. Патрик полностью доверял Элен. И она могла бы погрузить его в глубокий транс и попросить рассказать, какие именно чувства он испытывает к Колин, а потом воспользоваться постгипнотическим внушением, чтобы он никогда и не вспомнил, о чем она спрашивала.

Но это было бы неправильно. Совершенно неэтично. Элен не может копаться в его голове, не получив разрешения. Это все равно что читать его дневник.

И это было бы нечестно, потому что Патрик не смог бы проделать с ней то же самое. А Элен уж никак не хотелось бы, чтобы Патрик узнал о ее довольно запутанных чувствах к Джону.

Так что она никогда не сделает ничего подобного. Такое разве что Денни может устроить по отношению к какой-нибудь своей девушке, если она у него вообще будет.

Элен поверить не могла, что просто даже позволила себе задуматься о чем-то таком. Это было совсем на нее не похоже. В последнее время она все сильнее разочаровывала сама себя: уж слишком оказывалась далеко не такой сострадательной, или высокоморальной, или терпеливой, какой всегда себя считала.

Но, великие боги, это же так соблазнительно.

— Па? — внезапно окликнул Патрика Джек. — А когда мы пообедаем, можем мы пойти погулять в то же место, куда ходили в прошлый раз?

— Конечно, — машинально ответил Патрик, но тут же спохватился. — Ох, дружок, вообще-то, нет, нам, наверное, придется сразу уехать, потому что сегодня мне еще нужно на часок-другой заглянуть на работу.

Джек застонал.

— В следующий раз, — пообещал Патрик.

— Ты собираешься сегодня пойти в офис? — спросила Элен.

Патрик бросил на нее быстрый взгляд:

— Ох да, прости. Разве я тебе не говорил? Мне просто необходимо разобраться кое с какими бумагами. Их слишком много накопилось.

А это означало, что Элен придется одной заниматься с Джеком. Но она-то предполагала к концу дня встретиться с Джулией. Они уже сто лет не виделись, и Джулия сгорала от нетерпения, желая выслушать отчет о визите к родителям Колин. Но вряд ли им удастся поговорить по душам, если рядом будет Джек.

— Значит, после обеда Джек останется со мной? — все же уточнила Элен.

— Ну, он уже достаточно взрослый, ему не нужна няня, ведь так, приятель? — сказал Патрик. — И ему еще нужно закончить кое-какие домашние задания. Так, Джек?

Элен подавила тяжелый вздох. С тех пор как Патрик с Джеком перебрались в ее дом, она впервые испытала все прелести наблюдения за ребенком, который должен готовить школьные задания. Это оказалось ужасно. Было трудно просто заставить Джека прямо сидеть за столом с карандашом в руке перед раскрытой книгой. Он то съезжал на стуле, чтобы прижаться щекой к столешнице, как будто был ужасно болен, то убегал куда-то, потому что ему вдруг приходило в голову нечто неотложное.

Элен все еще искала свои способы общения с Джеком. Мальчик вовсе не бунтовал против нее и не смотрел как на злую мачеху. Он держался безупречно дружелюбно и расслаблялся. Это она постоянно ощущала себя на грани.

Когда Элен разговаривает с Джеком, ее голос становится чересчур оживленным. Это ей напомнило саму себя в то время, когда ей было четырнадцать и она влюбилась в одноногого мальчика из соседней школы. Джайлс был к ней добр, как и ко всем девочкам, восхищавшимся им, и терпелив, но на его лице появлялось рассеянное выражение, когда они стояли на железнодорожной платформе. Элен что-то бормотала, отчаянно пытаясь произвести хоть какое-то впечатление до того, как придет поезд в 3.45. И точно такое же выражение Элен видела на лице Джека. Оно как бы говорило: «Вообще-то, мне плевать, но я хороший человек, и мне не хочется ранить твои чувства, так что я просто буду улыбаться, пока ты что-то там болтаешь».

Но еще хуже становилось, когда Элен пыталась держаться отстраненно, действовать так, словно ей все равно, что Джек о ней думает. Мальчик был так замкнут, так сосредоточен на своей жизни, что просто забывал иногда о существовании Элен.

Ну, она ведь сама на это подписалась. Ей понравилась идея получить приемного сына, сразу обзавестись готовой семьей. И ей бы радоваться тому, что Патрик уже обращается с ней как с женой и считает само собой разумеющимся, что она сегодня возьмет на себя домашние обязанности. Ей бы сосредоточить все свое внимание на бедном малыше Джеке, который к пяти годам потерял уже не одну, а сразу двух матерей и, наверное, ужасно страдает от чувства заброшенности.

— Есть! — заорал во все горло Джек, поднимая над головой свой планшет.

— О боже! — выдохнул Патрик. — Не надо так пинать спинку моего сиденья!

Но разве Патрик не должен был сначала поговорить с Элен, выяснить, нет ли у нее собственных планов? Или он считает, что вправе распоряжаться ее временем? Считает, что она всегда должна быть под рукой?

Впрочем, если посмотреть с другой стороны, сама Элен тоже ведь не потрудилась поставить Патрика в известность о том, что уже договорилась встретиться в кафе с Джулией. Значит, она действовала, как человек одинокий, будто Джека вовсе и не было под ее опекой.

Так трудно разобраться, что здесь справедливо, а что нет! Наверное, родители должны установить между собой некие правила, которые годились бы для обеих сторон, и в соответствии с ними назначать собственные встречи. Нужно поговорить об этом с Маделайн.

— Мне казалось, ты обещал убрать сегодня вечером из прихожей все коробки, — сказала Элен.

Суббота была занята спортивными тренировками Джека, и Патрик поклялся, что все коробки исчезнут к концу выходных.

— Да не беспокойся ты. Как только вернусь из офиса, сразу все сделаю.

Но он этого не сделает. Элен знала, что не сделает. Он слишком устанет после дневной поездки и работы в офисе. Да и поздно уже будет. И Джек потребует внимания, когда отец вернется домой, а потом Патрику захочется упасть на диван и посмотреть «Шестьдесят минут». Да, тогда можно будет ему напомнить, но он это воспримет как нытье. И Элен придется еще целую неделю терпеть все эти коробки, загромоздившие прихожую.

Весь этот беспорядок оказывал катастрофическое влияние на жизненное пространство ее дома, на фэн-шуй. Насколько помнила Элен, парадный вход назывался рот чи, и через него должна была вливаться энергия. Нечего и удивляться, что она постоянно чувствует раздражение, ведь энергия просто-напросто останавливалась у входной двери!

Конечно, сейчас было явно неподходящее время для того, чтобы останавливаться на теме коробок, не в такой момент, когда Патрик был так обеспокоен предстоящим обедом с Фрэнком и Милли.

Но слова удержать не удалось.

— Ничего ты не уберешь, — пробормотала Элен, глядя в окно, как будто сказанное очень тихо можно было не принимать в расчет.

— Что ты говоришь? — Голос Патрика прозвучал резко.

— Ничего.

— Элен! Я же сказал, что уберу их!

— Значит, ты слышал.

— Эй, вы что, ссоритесь? — с любопытством спросил Джек.

«Это уж слишком для прекрасного времени беременности», — подумала Элен.

* * *

Я решила, что вполне могу провести остаток воскресенья перед телевизором. Несколько месяцев назад Ланс, который работает в соседнем кабинете, дал мне посмотреть диск с первым сезоном «Предупреждения». Они с женой постоянно смотрят телесериалы, а потом он без конца рассказывает о них, о том, какие там замечательные актеры, какой изумительный сюжет и так далее, но это же просто телевизор. Мне всегда хочется сказать: «Послушай, Ланс, меня это совсем не интересует! Я живу настоящей жизнью».

Ха! И какой замечательной жизнью!

Как жаль, что преследование как хобби не одобряется обществом.

По какой-то причине Ланс все же настоял, чтобы я взяла этот диск, хотя уверена, что совершенно не проявила интереса к его предложению. Но он хочет, чтобы я посмотрела сериал и мы потом смогли бы обсудить все до единого эпизоды. Я это знаю, поскольку он уже всучил одной девушке в офисе «Восточное крыло», а потом стал приставать к ней при каждой встрече с вопросами, на какой серии она остановилась, чтобы тщательно все проанализировать. И в конце концов она просто начала от него прятаться, заскакивала в ближайший кабинет, когда видела его в коридоре.

Так что я и не подумала смотреть этот диск, и Ланс в итоге перестал меня спрашивать, посмотрела ли я его, но внезапно это показалось мне отличным способом убить все воскресенье. Можно даже жевать тосты и шоколад и попытаться провести остаток дня, вообще не думая о Патрике, Элен и Джеке. Вдруг очень захотелось включить телевизор.

Но разумеется, этому не суждено было осуществиться, как и многому другому.

Когда я повернула на дорогу к своему дому, к нему подъезжали мои новые соседи, как будто нарочно рассчитав время с точностью до секунды.

Они переехали сюда в пятницу и оказались именно такими ужасными, как я и опасалась. Мамочка с волосами, завязанными в хвост, и абсолютно лысый папочка. Маленькая девочка с веснушками и кудряшками. Маленький мальчик с ямочками на щеках. Все они восхитительны и спортивны, дружелюбны и энергичны. Мне как будто предстоит жить по соседству с четырьмя лабрадорами. Они сразу представились и заявили, что надеются, что будут не слишком шуметь. Но если все-таки у них будет шумно, я должна сказать им об этом. А еще они хотели бы иногда приглашать меня в гости. Я старалась быть вежливой, но сдержанной, чтобы они поняли: во всем этом нет никакой необходимости и будет вполне достаточно, если они просто помашут мне рукой при встрече. Джефф или их агент по недвижимости должны были все это им объяснить. Дверь гаража немного заедает, мусор забирают по понедельникам, соседям совершенно не обязательно разговаривать друг с другом.

Как только я вышла из машины, они все бросились ко мне, высунув языки и виляя хвостами. Я чуть не вскинула руку, чтобы остановить их на расстоянии.

— Хотите заглянуть к нам сегодня? — спросила маленькая девочка.

— Дай ты Саскии отдышаться, — сказала ее мать, вся сияя любовью.

Она моложе меня лет на пятнадцать как минимум. А может, и больше. Я не запомнила ее имени. И даже не потрудилась его записать.

Они приглашали меня на домашнее барбекю.

— Всего несколько близких друзей, — объяснила мамаша. — Это все так, по-простому.

— Будет соседка из того дома, где мы жили прежде, ее зовут миссис Шорт, «коротенькая», — сообщил мне маленький мальчик. — Но на самом деле она не коротенькая, а очень даже высокая.

— Ха, — ответила я.

Мальчик напомнил мне маленького Джека — может быть, глазами. Или просто возрастом. На вид ему было лет пять, столько же, сколько было Джеку, когда мы с Патриком расстались. Я не хотела заводить с ним дружбу. У меня уже болело сердце оттого, что я на него смотрела.

— Ну, может быть, вы захотите просто заглянуть на минутку, немножко выпить с нами, — предположил его отец.

— Мы готовим особенные сосиски! — доложила девочка. — В них уйма перца чили!

— Но конечно, не настаиваем, не надо чувствовать себя обязанной! — вступила в разговор мамаша. — Мы просто подумали… Ну, понимаете, если у вас нет никаких других планов и поскольку мы вроде как делим один дом, а мы никогда прежде не жили в двухквартирных домах, представьте себе… Но конечно же, если у вас уже что-то намечено или вы предпочитаете просто отдохнуть в воскресенье… — Она умолкла, слегка смутившись.

Я видела, как муж бросил на нее многозначительный взгляд. Они должны были ощутить мое сопротивление и теперь предлагали мне путь к отступлению. Да, очень милые соседи. Милые, вежливые, обычные люди. Все, что мне требуется. Жить бок о бок с милыми людьми. Они заставляют меня чувствовать себя такой второсортной.

Это уж слишком. Куда лучше просто посидеть перед телевизором. Я ответила, что была бы рада присоединиться к ним, но у меня уже назначена другая встреча и она, к несчастью, займет весь остаток дня.

Я несколько перестаралась, выражая сожаление. Мне не следовало вообще его высказывать.

— Ну что ж, значит, в другой раз! — сказал папаша.

— В другой раз, — согласилась мамаша.

— В другой раз, — подтвердила я.

— В другой раз! — торжественно произнес мальчик, и мы все рассмеялись… ох, так искренне, а малыш нахмурился, потому что, в конце-то концов, что было смешного в том, что он сказал?

Просто потрясающе. Значит, будет и другой раз.

Я вошла в дом и довольно много времени потратила на то, чтобы подготовиться к выдуманному обязательному визиту. Пусть это будет сорокалетие моей давней подруги. Это вполне свободное и в то же время элегантное празднество на заднем дворе. Там наверняка собралось бы множество детей, и они носились бы вокруг, а праздник обслуживал бы какой-то ресторан. Я решила, что мои друзья вполне состоятельные люди и их дом стоит у залива. В общем, угощение там будет на славу. А мне как бы предстояло произнести речь! Она должна быть веселой и сентиментальной. Такую речь могла бы толкнуть Элен на сорокалетии какой-нибудь своей подруги.

Я выбрала джинсы, ботинки и воистину прекрасную синюю блузку, которую мне подарила Тэмми как раз перед смертью мамы, но которую я ни разу не надевала, потому что не представлялось случая. Сорокалетие на берегу залива, отлично! И я добавила к блузке длинный шарф, подарок мамы, сделанный ее собственными руками. Я знала, что в той компании каждый похвалит этот шарф. Моя мама была очень талантливой, буду отвечать им я. Уложила волосы феном и поправила косметику, я даже надела крупные серьги, о которых Патрик всегда говорил, что они делают меня очень сексуальной.

К тому времени, когда я собралась выйти из дома, я чувствовала себя такой привлекательной, какой давненько уже не была.

Повинуясь порыву, я прихватила все то, что купила для приготовления сухих бисквитов, и сложила ингредиенты в пластиковый пакет. Я решила, что по пути на вечеринку оставлю этот пакет перед дверью дома Элен. Она может сама испечь бисквиты, а я слишком занята общественной жизнью.

Когда я шла к машине, по дорожке к дверям соседей направлялись мужчина и женщина, явно приглашенные на домашнее барбекю. Мужчина держал в руках бутылку вина, а женщина несла большую тарелку, завернутую в алюминиевую фольгу.

Я улыбнулась им и сказала: «Привет!» — как будто тоже была немаловажной особой; я тот, кто отправляется в гости в воскресенье, на сорокалетие подруги.

Они улыбнулись в ответ. Вообще-то, улыбка мужчины выглядела в особенности дружеской, не машинальной, почти такой, как если бы он давно меня знал и пытался угадать, куда это я собралась, или даже как будто — вот только может ли такое быть? — счел меня привлекательной.

— Тоже идете на барбекю? — спросил он.

— Нет, я уже приглашена, — ответила я. — На день рождения, сорокалетие.

— О, отлично! Желаю повеселиться! — сказал мужчина.

И как раз в этот момент открылась дверь соседской квартиры и молодая пара вышла наружу с криками:

— Смотри-ка, кто пришел!

— Вы легко нас нашли?

Я поспешила к машине, пока соседи не решили, что должны познакомить меня со своими гостями. Подобных неловкостей не возникало, пока здесь жил Джефф. Ни один из нас не пытался вмешаться в чужую жизнь. Включив зажигание и помахав соседям, я заметила, что мужчина продолжает наблюдать за мной. Он тоже взмахнул рукой, прощаясь, и меня вдруг охватило непонятное теплое чувство, слегка похожее на то, что я ощущала, когда была счастлива.

Задним ходом я выехала на дорогу и снова оглянулась, улыбаясь, готовая еще раз взмахнуть рукой, если вдруг кто-то еще заметит мой взгляд. И увидела, что никто уже на меня не смотрит. Женщина протягивала хозяйке тарелку в фольге, а мужчина в этот момент слегка прижал ее к себе, обхватив за бедра, точно таким же жестом, как это делал Патрик. Женщина засмеялась. Мальчик, сын соседей, уже тянул мужчину за свободную руку, желая ему что-то показать.

Теплое чувство испарилось.

Вовсе он не счел меня привлекательной. Он просто был из тех милых, дружелюбных людей, которым нравятся все вокруг. Что ж, это неплохо. Милые люди из соседней квартиры и должны быть знакомы с такими же милыми людьми. Такие всегда тянутся друг к другу.

Или, может быть, он и вправду счел меня привлекательной, но в некоем довольно оскорбительном, нечистом смысле. «Я бы рад с тобой поразвлечься, когда моя подружка будет занята». Может быть, он принадлежал к тому типу мужчин, которые улыбаются каждой женщине просто на всякий случай, а вдруг подвернется шанс?

Ну и куда же, черт побери, мне теперь деваться?

Вечеринка в честь сорокалетия на берегу залива уже начала казаться мне такой реальной, что я почти по-настоящему туда собралась.

Но ехать мне было совершенно некуда. Когда-то, давным-давно, были люди, которым я могла позвонить. Просто изумительно, как друзья исчезают. Как твои социальные связи растворяются в небытии, словно их никогда и не было. Если у вас нет семьи, если вы живете в большом городе, который устроен так, что у вас нет необходимости поддерживать с кем-либо отношения, вы можете отправляться куда угодно, потому что вам некуда идти и некому кивнуть при встрече. И вы отовариваетесь в бездушных супермаркетах, где юные особы с пустыми лицами проводят сканнерами по штрихкодам ваших покупок, глядя сквозь вас, как будто вы и не существуете.

Это потому, что вы и в самом деле не существуете, не существуете по-настоящему.

Если бы я жила в городе, похожем на те, которые мне когда-то хотелось создать, там нашлось бы местечко, куда я смогла бы пойти и не чувствовала бы себя одинокой. Некое открытое и светлое место, где я могла бы выпить чашечку кофе и почитать книгу, и это место поощряло бы людей к разговорам.

Но все это просто дурацкий самообман, потому что на самом деле я не смогла бы жить в таком милом месте. Ведь там поневоле пришлось бы каждый день общаться. Не смогла бы жить в городе, битком набитом исключительно милыми людьми, которые одаряют меня солнечными улыбками, когда я хочу всего лишь купить молока, и чтобы никто меня при этом не расспрашивал, как я провела выходные.

Я не одинока. Я просто одна. Я сама это выбрала.

И прекрасно знаю, что мне необходимо сделать, если захочу вернуться в общество. Я могу посмотреть сериал «Предупреждение» и поговорить о нем с Лансом, а потом сама предложить ему какие-нибудь диски, а после сказать: «Может, поужинаем вместе, ты, твоя жена и я?» Я ведь вроде бы однажды встречалась с его женой? Можно ведь сказать любому из тех, кто работает рядом: «Хотите как-нибудь после работы выпить?» Или согласиться прийти на корпоративную вечеринку, что состоялась несколько месяцев назад. Я могла бы согласиться на приглашение соседей по дому. Даже могла бы найти в Интернете какого-нибудь мужчину, ищущего серьезных отношений или хотя бы просто секса.

Я совсем не социальная неудачница. Да, необщительна, иногда застенчива, но вовсе не окончательно потеряна. Я могла бы все это сделать. И делала, когда лишь переехала в Сидней и не знала еще здесь ни души. Участвовала в общественной жизни. Принимала приглашения. Улыбалась, задавала вопросы и частенько делала первый шаг.

Но теперь мне не хочется тратить на это силы. Я слишком стара, а самое главное — это нечестно. Мне не следует снова занимать подобную позицию.

Я не в силах выдержать притворство, обманчивую бодрость вроде той, что изображала, разговаривая со своими соседями. Мне бы ведь пришлось тогда притворяться постоянно, потому что в таких случаях вам с самого начала приходится мошенничать. Так уж устроен мир.

Но некогда у меня была настоящая дружба, настоящие друзья. Некогда я была матерью, и женой, и подругой, и дочерью, а теперь я ничто.

И если я двинусь дальше, если стану жить обычной жизнью, это будет как если бы Патрик добился своего, как если бы он был прав: мы не были созданы друг для друга.

Я поехала к дому Элен, и мое привычное ощущение, постоянное чувство боли, и утраты, и ярости вспыхнуло сильнее обычного. Наверное, потому, что оно затихло на несколько секунд.

Сначала я собиралась просто оставить пластиковый пакет с ингредиентами сухого бисквита перед парадной дверью. Мне незачем добавлять к нему какую-то записку, они бы и так поняли, что пакет от меня, но когда я уже шла обратно по дорожке, возвращаясь к машине, то заметила маленькую каменную сову в очках на карнизе над дверью и вдруг подумала: «Могу поспорить, она держит под этой совой запасной ключ».

И оказалась права.

 

Глава 17

Родители Колин вышли на парадное крыльцо, едва машина повернула на подъездную дорогу.

— Вот и они. Фрэнк и Милли.

Патрик произнес это странным, напряженным голосом и помахал, улыбаясь со стиснутыми зубами.

Машина остановилась. Джек сразу распахнул дверцу и выскочил, чтобы броситься к бабушке с дедушкой. Элен и Патрик наблюдали за тем, как он их обнимал. Похоже, один только Джек и собирался вести себя совершенно естественно в этот день.

— Все нормально, — сказал Патрик, когда они с Элен вышли из машины.

— Скорее! — окликнула их от двери Милли, кивая, когда Джек уже исчез в доме вместе с дедом. — Входите, ребята, внутри тепло и уютно!

— Привет, Милли! Конечно! Это замечательно! — крикнул в ответ Патрик таким бодрым тоном, какого Элен никогда прежде не слыхала.

Боже праведный, только и подумала она.

— При-и-вет! — воскликнула она, отчаянно спеша продемонстрировать родителям Колин, что она вполне дружелюбная, милая особа и что очень сожалеет об их потере.

О боже, да почему она крикнула свое «привет» таким голосом, похожим на эхо? Она что, здоровалась с ними через горный хребет? Как ненормальная!

Милли была права. В доме казалось в особенности уютно и тепло после леденящего визита на кладбище. Где-то играла тихая музыка, и Милли пригласила Элен сесть в кресло прямо у камина.

— Что будешь пить? — спросила она.

Милли походила на птичку. Крошечная женщина, одетая по-молодежному: в джинсы и белый джемпер, болтавшийся на ее худеньком теле. Когда-то она явно была очень хороша собой, и в ней читалось нечто такое… Нечто вроде смирения: «Да, я знаю, что уже не красавица, но мне на это наплевать».

Ее муж Фрэнк тоже был худым и при этом очень высоким, как состарившийся и ссутулившийся баскетболист. Элен видела, как горе иссушило их лица, словно оставив на них поблекшие шрамы.

Оба они выглядели людьми застенчивыми, но тем не менее улыбались приветливо и добродушно и болтали о пробках на дорогах и о погоде. Это буквально резануло Элен по сердцу. Если бы они не были такими чертовски милыми.

— Что Элен действительно необходимо, так это сухие крекеры, — сказал Патрик. — Ее постоянно тошнит. Ну, вы понимаете, беременность.

Не показалось ли Элен, что на слове «беременность» Патрик слегка понизил голос, как будто говорил о какой-то постыдной болезни?

— Сейчас принесу! — откликнулась Милли.

— Я приготовила их дома, чтобы взять с собой, но забыла. Извините, что приходится хлопотать из-за меня. — Элен произнесла это сбивчиво, словно просьба о крекерах выглядела в высшей степени неуместной и причиняющей беспокойство, хотя на самом деле она подразумевала, что чувствует себя виноватой из-за того, что вообще существует на свете, что она жива и беременна, что занимает место их дочери.

— Когда я вынашивала Колин, то целыми днями жевала сухие бисквиты, — сообщила Милли, подавая Элен тарелку. — Но когда она сама носила Джека, ей повезло, ее совершенно не тошнило! — Милли улыбнулась внуку. — Ты был таким благовоспитанным мальчиком, Джек, еще даже до рождения! — Она снова повернулась к Элен. — Но я совсем не хочу сказать, что твой собственный малыш ведет себя плохо.

Пока Милли говорила, Элен заметила на стене фотографию в рамке — Колин с Джеком на руках. Ему, наверное, здесь было не больше полугода. Колин восторженно улыбалась, глядя на сына, а Джек грыз ногу плюшевого кролика.

И тут это и случилось.

Элен внезапно разрыдалась, давясь крекером, выплевывая крошки, заставляя всех испуганно и изумленно смотреть на нее.

Ты что такое творишь? Элен казалось, что ее тело само собой сделало нечто совершенно неприличное в хорошем обществе, вроде громкого испускания газов. «Прекрати немедленно!» — приказала она себе, но слезы продолжали катиться по ее лицу.

В ее чувствах смешалось все сразу: и восхищение лицом Колин на фотографии, и невероятное облегчение оттого, что она съела наконец крекер, и тепло дома после холодного горного воздуха, и слова Милли «твой малыш», и странность посещения кладбища, и напряжение от этого визита, и то, что на следующий день ей предстояло впервые встретиться с отцом. Ох, да кто знает, что это было, вот только собственные чувства никогда прежде не вызывали у Элен такого смущения.

— Эй, ну ладно тебе, — сказал Фрэнк, подходя к Элен и приседая рядом с ней на корточки, согнув длинные паучьи ноги под острым углом и поглаживая Элен по спине круговыми движениями.

Счастливица Колин, она выросла с таким вот любящим отцом, как Фрэнк.

— Элен, что случилось? — спросил Джек.

Он посмотрел на отца, но Патрик был настолько ошеломлен, что ничего не мог ему объяснить. А ведь он изо всех сил поддерживал ровную беседу с того самого момента, как вошел в этот дом. Его голос звучал беспечно и бодро, но в нем слышалась скрытая паника, как будто Патрик пытался удержать кого-то от прыжка с утеса, заговаривал до приезда полиции.

Элен никогда не видела, чтобы он так много говорил. Теперь стало очевидно, что эти посещения стоят ему огромных усилий, словно Патрик преисполнялся решимости не дать беседе прерваться ни на секунду, не допустить неловкого молчания, которое могло бы позволить вырваться наружу чудовищному горю. А Элен вдруг нарушила хрупкое равновесие, которое с таким трудом поддерживал Патрик.

— Мне очень жаль, — выдохнула наконец Элен. — Наверное, все дело в гормонах.

Гормоны, гормоны, гормоны. Она только это и повторяла в последнее время, но все равно и не думала винить собственное тело в своем поведении! Элен всегда верила в силу единства разума и тела. Однако в этой паре именно разум влияет на тело, а никак не наоборот. Когда ее клиенты рассказывали о своем неразумном поведении, а потом пытались обвинить во всем гормоны, Элен обычно говорила таким утешающим, таким всезнающим тоном: «Подозреваю, что это способ вашего тела попытаться сообщить нечто, скрытое в подсознании».

Патрик наконец в достаточной мере опомнился, чтобы подойти к Элен и обнять ее.

— Ты, наверное, просто слишком устала от поездки, — сказал он своим совершенно обычным, нормальным голосом, и ощущение его руки на плечах, знакомый запах Патрика чуть не заставил Элен снова разрыдаться.

— Мне так жаль, — с трудом выговорила она.

— Да не думай ты об этом! — постарались успокоить ее Фрэнк и Милли.

Элен изо всех сил старалась искупить свою вину, поддерживая легкий разговор Патрика. Они быстро обменивались репликами через стол, не позволяя возникнуть ни малейшей паузе, как будто перебрасывали друг другу горячую картофелину.

Когда наконец собрались уезжать, Элен заметила, что Фрэнк и Милли выглядят жутко уставшими. Похоже, им обоим очень хотелось, чтобы гости заткнулись хотя бы на пару секунд.

— Надеюсь, увидимся снова через месяц, дорогая, — сказала Милли, когда они уже выходили из дома, и мягко коснулась руки Элен.

На какой-то пугающий момент Элен почувствовала, что из ее глаз снова готовы хлынуть слезы, но огромным усилием воли она загнала их обратно.

Патрик и Элен молчали, пока выбирались из Катумбы. Джек, похоже, задремал на заднем сиденье. Но наконец Элен уже не могла этого выносить.

— Прости, что я вот так вдруг там разревелась, — проговорила она, будто слово «разревелась» могло превратить все в забавный и невинный инцидент.

— Все в порядке, — ответил Патрик. — Правда. Не тревожься из-за этого.

Вот на этом бы Элен и остановиться.

— Должно быть, для них было довольно сложно познакомиться со мной, да еще будущий ребенок…

— Да, — согласился Патрик. — Хотя рыдала-то именно ты!

Удар был таким сильным, что у Элен перехватило дыхание.

— Извини, — почти сразу продолжил Патрик, протягивая к ней руку. — Вообще-то, я хотел пошутить. Вот уж глупая шутка! Просто когда я встречаюсь с Фрэнком и Милли, чувствую себя виноватым из-за того, что я жив, а Колин мертва. Мне очень тяжело их навещать. И неловко.

Тут уж никаких шуток.

— Да. Я тоже чувствовала себя крайне неловко, — кивнула Элен.

Я сидела на могиле твоей покойной жены! И пятна от травы никогда не сойдут!

— Извини, — повторил Патрик, возвращая руку на руль. — Правда, мне очень жаль. Ты сегодня была великолепна. Я так тебе благодарен за то, что ты с нами поехала. Мне просто хотелось… — Его голос затих, Патрик замолчал и нахмурился, глядя на дорогу перед собой, как будто она теперь требовала полного сосредоточения.

Что он пытался сказать? «Мне просто хотелось бы, чтобы ты не плакала? Мне просто хотелось бы, чтобы Колин была жива?» Элен молча наполнялась самыми разными эмоциями, которым даже не смогла бы дать точного определения: стыд, негодование, обида и еще нечто похожее на страх.

«Это не я, — твердила она мысленно. — Я совсем не такая».

Она нарушила молчание, когда они наконец остановились перед красным сигналом светофора:

— В общем, я полагаю, у тебя сегодня вечером не найдется времени, чтобы убрать все те коробки.

Когда Элен произносила эти слова, другая часть ее сознания холодно наблюдала за ней, как бы качая головой. Ох, Элен! Ты чувствуешь себя виноватой из-за того, что смутила Патрика своими слезами, так что это просто детский способ указать ему, что и он далеко не совершенен. Ты нарываешься на ссору, ведь тебе хочется, чтобы что-нибудь произошло.

— Я же говорил, что мне нужно на работу, — ответил Патрик.

— Тогда, может быть, мы назначим предельным сроком следующие выходные? — сказала Элен, и ее голос прозвучал легко и весело, как будто она просто шутила, но в ее тоне ощущалось при этом и нечто вроде стальной нити.

— Не придирайся ко мне, — откликнулся Патрик, и когда Элен повернула голову, чтобы посмотреть на него, то увидела, что он с такой силой стиснул челюсти, что у него провалились щеки.

— Не придирайся? Разве я придираюсь?

— Не сейчас. Не здесь, — прошипел Патрик, слегка повернув голову и взглядом указывая на Джека на заднем сиденье, как будто Элен намеренно решила поссориться с ним прямо на глазах у его юного впечатлительного сынишки.

Остаток пути до дома они оба не произнесли ни слова. Элен потратила все это время на то, чтобы вспомнить те выходные в горах, которые она провела с Джоном, намеренно задерживаясь на сценах секса. Это было самым пассивно-агрессивным занятием, какое только она вообще позволяла себе в жизни.

Когда они наконец добрались до дома, воздух в автомобиле буквально загустел от их молчания.

— Увидимся позже, — коротко сказал Патрик перед тем, как уехать, предоставив Элен самой увести Джека в дом.

Ей еще нужно не забыть позвонить Джулии и отменить их встречу, прежде чем она займется домашними делами.

— А это что такое? — спросила она, открыв внешнюю решетчатую дверь.

На верхней ступени лежал некий сверток в серебристой фольге. Элен наклонилась и подняла его. Он оказался теплым.

Дыхание Элен сразу же ускорилось.

Саския.

* * *

Это было импульсивное решение. Я вошла в ее кухню с пластиковым пакетом, и это походило на то, как если бы я вернулась домой из супермаркета. И тогда мелькнула мысль: «А почему бы мне не испечь для них бисквиты?»

Я наслаждалась тем, что была на ее кухне, пользовалась ее миксером, ее ложками, ее противнями. Возникло ощущение, что большинство вещей здесь принадлежали, пожалуй, еще ее бабушке. Я помнила, как она говорила, что не стала уж слишком что-то здесь менять, когда унаследовала этот дом. «У меня, похоже, вкусы в стиле ретро», — сказала Элен мне однажды.

Тогда я что-то заметила относительно того, что люблю ковры. Наверное, это у нас общее. А еще Патрик, конечно.

Я ощутила странное чувство покоя, как будто имела все права находиться в этом доме. Как будто я была Элен. Патрик с Джеком куда-то ушли, и я решила их удивить свежими бисквитами, как делала это, когда Джек был совсем еще малышом и они с отцом отправлялись на прогулку в парк. В голове родился яркий образ: вот они возвращаются домой, раздается скрежет ключа в замочной скважине, потом топот ног Джека в коридоре.

Кухня Элен во многом напоминала кухню моей матери. Может быть, именно поэтому я и ощущала себя здесь уютно не в соответствии с моментом. Я словно очутилась в доме своего детства. Вспоминались те дни, когда я была еще девочкой, стояла на стуле в кухне, в одном из маминых фартуков, и помогала ей готовить. И я всегда представляла, как когда-нибудь буду точно так же учить собственную дочурку.

Я ведь и на самом деле этим занималась с Джеком, вот разве что не трудилась повязывать на него фартук и не ставила его на стул. Просто позволяла ему сидеть прямо на кухонной стойке рядом со мной. Ему это очень нравилось. Вечно у него волосы были перепачканы мукой, пальцы измазаны чем-то липким, а в тесто попадала яичная скорлупа. Однажды я разрешила ему взять миксер, а Джек его поднял из миски и забрызгал всю кухню тестом для печенья.

Как я смогу что-то объяснить, если они вернутся домой рано?

Понимаю, что это выглядит странно, но я не в силах выдержать того, что не участвую в их жизни. А что, если бы я могла тоже переехать сюда? Я ведь могла бы просто тихонько сидеть где-нибудь в углу и наблюдать за вами. Да, кстати, как вы провели день в горах? Кто-нибудь хочет бисквитов?

Они не вернулись раньше времени, но вот кто-то все же явился.

Я как раз доставала бисквиты из духовки, когда зазвонил дверной звонок. Я буквально подпрыгнула на месте. И в тот же миг почувствовала себя ужасно виноватой. Я ведь не совсем еще сошла с ума и понимаю, что не полагается входить в чужой дом и приниматься за выпечку бисквитов.

Звонок умолк, но кто-то принялся стучать в парадную дверь.

Первая мысль была, что это Патрик, потому что грохот чем-то напоминал его гневный тон при последней встрече, но это, конечно, лишено всякого смысла — Патрик мог бы просто войти в дом.

Или это, может быть, полиция. Кто-нибудь увидел, как я доставала ключ, и вызвал полицейских. Возможно, какие-то друзья-соседи. Элен из тех, кто дружит с людьми по соседству.

Я поставила поднос и неслышно прошла по коридору, мимо коробок Патрика, сваленных в неопрятную кучу. Бедная Элен. Теперь в ее доме уже не ощущалось прежней чистой духовности, ее заглушили пыльные коробки. Я с интересом подумала, не преисполнилась ли Элен ненависти к этому хламу? Или она выше столь земных проблем? Ну, насколько я знаю Патрика, эти коробки еще долго будут здесь стоять.

Я осторожно выглянула в узкое окошко рядом с парадной дверью и увидела какого-то мужчину. Он засунул руки в карманы брюк и выпятил подбородок, будто готовясь к какой-то схватке. Ему было явно за сорок. И что-то было в его внешности. Что-то высшего класса, что-то, говорившее о деньгах. Может быть, это костюм, или чуть длинноватые, тщательно уложенные волосы, или просто то, как он стоял, широко расставив ноги, словно был тут главным.

Меня охватило любопытство.

Кто это?

Какой-то клиент, нуждающийся в сеансе гипноза?

Или бывший возлюбленный Элен? Но он как будто не в ее вкусе.

Впрочем, уверена, что и Патрик тоже не в ее вкусе: он уж слишком ординарен и традиционен, стопроцентный средний мужчина. Ей бы найти какого-нибудь бледнолицего поэта, а мне вернуть моего крепкого простого геодезиста.

Любовник? А что, если Патрик вовсе и не отец ее ребенка? О, это было бы идеально! Может ли оказаться вот этот по-настоящему рассерженный с виду мужчина причиной разрыва?

Я открыла дверь.

 

Глава 18

— Маделайн, да ты послушай! — Джулия коснулась руки Маделайн, и Элен заметила, как та слегка дернулась.

Был вечер среды, и они втроем сидели за столиком битком набитого тайского ресторана, перед тем как пойти в кино. Они устроились в крошечной кабинке. Фильм начинался в девять вечера, а была уже половина восьмого, но им только-только принесли меню. Похоже, они могли опоздать к началу сеанса, и это сердило Маделайн, а Джулия ничуть из-за этого не беспокоилась, поскольку была куда более беспечной и легкомысленной, чем Маделайн.

Джулия и Маделайн между собой не дружили, они лишь делали вид, что приятельствуют, — ради Элен. А Элен, как их общая подруга, обычно старалась встречаться с ними по отдельности. В этот раз она просто знала, что обеим хочется посмотреть новый фильм с Джорджем Клуни, так что ей показалось глупым не пригласить сразу и Джулию, и Маделайн.

Но теперь Элен мысленно делала для себя заметку никогда больше такого не повторять. Джулии, похоже, постоянно хотелось напомнить Маделайн, что она гораздо дольше знает Элен, а потому то и дело вспоминала какие-нибудь истории из их школьных дней, говорила о каких-нибудь старых друзьях и вообще вела себя немножко по-детски. Маделайн же отказывалась принимать участие в игре «уж я-то и есть самая лучшая подруга Элен» и вместо этого взяла на себя роль настоящей матери, единственной в их компании. Она сидела с немного рассеянным видом, точно постоянно прислушивалась, боясь услыхать детский плач. Маделайн носила своего второго ребенка уже восемь месяцев, так что выглядела немного хуже обычного и постоянно держала одну ладонь прижатой к животу. Теперь, когда Элен тоже была беременна, Маделайн получила явные преимущества над Джулией и не преминула использовать их в полной мере, то и дело переводя разговор на детей.

Джулия, единственная среди них, кому можно было пить спиртное, одолела уже полбутылки вина. Она изо всех сил старалась вставить в разговор что-нибудь относительно собственного замечательного свободного существования, которому не мешают дети, и идущей в гору карьеры.

Элен хотелось схватить их обеих за плечи, встряхнуть и сказать: «Эй, расслабьтесь!»

— Что? — спросила Маделайн, осторожно отодвигая свою руку от руки Джулии.

Она была из тех, кто не любит прикосновений. А Джулия, заметив это, постоянно касалась руки Маделайн, да еще и нарочито целовала ее, когда они встречались втроем.

— Эта ее преследовательница оставила у нее под дверью свеженькие бисквиты. И что, разве Элен тут же выбросила их в мусорный бак и позвонила в полицию, как сделал бы любой нормальный, разумный человек? — сказала Джулия. — Нет, она заварила себе чай и съела эти бисквиты!

— Надеюсь, в них не было орехов? — спросила Маделайн. — Тебе следует избегать арахиса, пока ты носишь ребенка, ты это знаешь?

— Орехи — это уж точно самое последнее, из-за чего ей нужно тревожиться! — воскликнула Джулия. — Та особа могла ведь и плюнуть в них! Или еще что похуже. Ох, Элен, боже, меня тошнит от одной только мысли о том, что она могла сделать. И скорее всего, сделала! Я серьезно!

— А что это были за бисквиты? — спросила Маделайн.

— Приправленные дерьмом! — сердито бросила Джулия и тут же захихикала так, что накренилась вбок.

Маделайн отодвинулась от нее подальше и напряженно улыбнулась.

— Да почему ты решила, что их именно она принесла? — спросила она у Элен.

Джулия, не успевшая выпрямиться, поинтересовалась:

— Они были с шоколадом?

— Сухие новозеландские бисквиты, и я знаю, что их оставила она, потому что там была записка, — пояснила Элен. — В ней было сказано: «Я испекла это сама, сегодня, и подумала, тебе они могут понравиться. С любовью, Саския».

— Ох, это уж слишком, просто в дрожь бросает! — Маделайн содрогнулась от отвращения, как бы показывая, что уж в ее-то вполне обычной жизни ничего такого произойти не может.

— Вообще-то, дело обстоит еще хуже.

— Как это? — Джулия наконец села прямо.

Элен успела рассказать ей лишь половину истории до того, как пришла Маделайн.

— Я думаю, она их пекла на моей кухне.

— Что?!! О. Боже. Мой, — медленно и с расстановкой выговорила Джулия.

— С чего ты так решила? — спокойно спросила Маделайн, потому что драматическую роль уже взяла на себя Джулия.

— На кухне пахло свежей выпечкой.

Она тогда стояла на кухне после всего этого странного и ужасного дня в горах, вдыхая отчетливые ароматы золотистого сиропа и коричневого сахара, и ее сердце бешено колотилось, потому что она слишком ярко вспомнила, как приходила сюда, когда еще была жива ее бабушка. Та постоянно пекла сухие новозеландские бисквиты. Саския приготовила их почти так же хорошо, как бабуля. А может, и лучше. Они получились более хрустящими.

— Тебе могло просто показаться, — сказала Джулия.

— А может, и нет, — возразила Маделайн. — Во время беременности обоняние очень обостряется. Когда я вынашивала Изабеллу, то однажды почуяла…

— Но там не было никаких крошек, беспорядка? — перебила ее Джулия. — Каких-то еще признаков? Ну, вещи не на своих местах в шкафу?

— Как раз наоборот, — ответила Элен. — Моя плита была даже слишком чистой. Думаю, она ее помыла после того, как закончила готовить.

— Да зачем ей было забираться в твою кухню и кулинарить там? — задумчиво произнесла Джулия. — Что хотела этим сказать сумасшедшая? Какое она пыталась передать тебе послание?

— Ненавижу готовить в чужих кухнях, — заявила Маделайн. — Я никогда не могу там найти то, что мне нужно.

Джулия медленно моргнула, уставившись на Маделайн, а потом снова повернулась к Элен:

— А как отреагировал Патрик?

— Я ничего ему не рассказала, — призналась Элен. — Когда мы вернулись с гор, он отправился прямиком к себе на работу — едва забросил домой нас с Джеком. Да и нет смысла ему сообщать. Он только еще сильнее расстроится.

Она не стала делиться с подругами тем, что они с Патриком не разговаривали к тому времени, когда вернулись из поездки.

— А Джеку ты что сказала? — спросила Джулия.

— Что печенье оставила одна моя подруга. Да ему это и не было интересно.

— Ты ведь не позволила Джеку их есть? — спросила Маделайн.

— Разумеется, нет. Я подумала, что лучше не надо. Я отвлекла его шоколадными бисквитами. Мы их ели, пока он делал домашнее задание.

— Бисквиты перед ужином! — пробормотала Маделайн.

— Сама-то ты их ела! Да тебе вообще не нужно было до них дотрагиваться! — воскликнула Джулия. — Они же могли быть отравлены!

— Не говоря уж об опасности для твоего ребенка, — добавила Маделайн.

Теперь подруги явно пришли к полному согласию, и у обеих возникло на лицах серьезное и обеспокоенное выражение.

— Да, верно, — кивнула Элен. — Но я даже не подумала об этом. К тому же бисквиты так аппетитно пахли.

Вот ведь ирония. Да, Элен была расстроена и смущена, увидев эти бисквиты, но потом, когда вытащила один из пакета, ей вдруг показалось, что это именно то, что ей нужно для улучшения настроения. И бисквит оказался просто замечательным, и Элен съела еще один.

Поедание бисквитов заглушило потрясение. И только когда Элен съела уже три подряд, ей наконец пришло в голову, что они могут быть отравлены. Потому остаток вечера она глубоко дышала, стараясь, чтобы это было незаметно, и искала в «Гугле» ответ на вопросы вроде: «Когда может проявиться действие яда?»

— Ты с самого начала уж чересчур легкомысленно относилась ко всей этой истории, — заговорила Джулия, одновременно стараясь привлечь внимание официанта, находившегося в другом конце зала. — Эта женщина пришла в твой дом. Она нарушила твое частное пространство. Почему ты не испугалась? И почему этот официант делает вид, что не замечает меня? О нет, ты меня заметишь, ты заметишь!

— Не знаю, — ответила Элен. — Вообще-то, я немножко испугалась.

После происшествия с бисквитами она как будто слегка задыхалась, словно слишком поздно наткнулась на нечто очень важное. В предыдущую ночь она проснулась перед самым рассветом с отчетливой мыслью: «Должно случиться что-то очень плохое». Саския просто не остановится, пока что-нибудь не случится. Но что именно? Что должно произойти?

Ей казалось, дело уже совсем не в Саскии и Патрике. Дело в Саскии и в ней, Элен. Это была схватка двух женщин. И если только ей удастся понять, что именно нужно сделать или что именно необходимо сказать, возможно, она сумеет со всем этим покончить.

Но что сказать? Что сделать? Что? Это напоминало то бесконечно долгое мгновение, когда вы сшибаете что-то со стола и вместо того, чтобы поймать это в воздухе, застываете с протянутой рукой, а когда оно разбивается, вы думаете: «Я же могла остановить это в самом начале!»

— Но ты должна была ужасно перепугаться, — строго произнесла Маделайн. — Ты должна постоянно бояться!

— Большое спасибо, — откликнулась Элен. — Это чрезвычайно утешает.

— Вот чего я совершенно не понимаю, так это того, почему ты не хочешь привлечь полицию, — сказала Джулия. — Ты должна получить запретительный ордер, а потом, как только она нарушит предписание, звонить копам, и — опа! — она уже в наручниках. Проблема решена.

— Патрик однажды обращался в полицию, — ответила Элен. — И постоянно твердит, что нужно снова это сделать, а потом как будто забывает. И еще, не думаю, что это так просто, как ты описываешь.

— Я слыхала, что запретительные ордера совершенно бесполезны, — согласилась Маделайн.

— Значит, сама иди в полицию! — приказала Джулия, тыча пальцем в Элен и не обращая внимания на Маделайн.

Был один момент, когда Элен держала бабушкины кухонные рукавицы, думая о том, что Саския, скорее всего, пользовалась ими, совала свои руки в их мягкое нутро, чтобы защититься от жара. Тогда Элен вдруг наполнилась настоящей яростью из-за бесконечной наглости этой женщины. Она решительно направилась к телефону, чтобы позвонить в полицию, но потом остановилась, не успев даже снять трубку. А как она все это докажет? Запах в воздухе, офицер, вы разве не чувствуете, что здесь что-то пекли? И вы только посмотрите, какой чистой стала моя плита! Я никогда не доводила ее до такого состояния! Да, Элен выглядела бы полной дурой.

И, кроме того, это дело Патрика, а он по каким-то причинам до сих пор не был готов к тому, чтобы впутывать в дело полицию.

— Она никогда не выказывает никакой склонности к насилию, — неуверенно пробормотала Элен.

— Это лишь пока, — возразила Маделайн.

— Ты ведь осознаешь, что она наверняка явится на вашу свадьбу? — сказала Джулия. — Когда священник скажет: «Если кому-то из присутствующих известна причина, по которой эти двое не могут быть соединены брачными узами…», она выскочит и закричит: «Я, я знаю!»

— Не думаю, что они и теперь произносят эту часть ритуала, — сказала Элен.

Но Джулия почти закричала:

— Она помчится по проходу к алтарю и будет кричать: «Я, я причина!»

— Она и пистолет может прихватить, — добавила Маделайн.

— Тебе придется надеть бронежилет под свадебное платье, — решила Джулия.

— Пожалуй, я не стану брать с собой детей, — задумчиво пробормотала Маделайн.

— Ммм… — промычала Элен.

Именно поэтому они с Патриком недалеко ушли в обсуждении свадебных планов. Каждый раз, когда об этом заходила речь, разговор неизбежно возвращался к Саскии.

— Даже если мы отправимся куда-нибудь за море, она, скорее всего, нас выследит, — обычно говорил Патрик.

И он явно испытал облегчение, когда Элен предположила, что, возможно, им лучше просто подождать, пока не родится ребенок, даже если его мать очень обеспокоится из-за того, что дитя может родиться вне брака.

Да и в любом случае тошнота не позволяла Элен по-настоящему ощутить себя невестой.

— Ты должна ее ненавидеть, — сказала Маделайн. — Я уже ее ненавижу из-за тебя. Ты не можешь даже подготовить собственную свадьбу!

— У меня нет к ней ненависти, — ответила Элен. — Если по правде, то нет. Мне даже хотелось бы с ней поговорить.

— О да, прекрасная идея, ты еще пригласи свою преследовательницу на кофе! — буквально заржала Джулия.

— Ты ей позвони прямо сейчас и позови с нами в кино, — фыркнула Маделайн, неловко усмехнувшись Джулии.

Та же снова захохотала — сильнее, чем то было необходимо. Их явно сблизила глупость Элен.

— Я могла бы ей как-нибудь позвонить, — задумчиво сказала Элен. Она болтала соломинкой в бокале с минеральной водой и смотрела на пузырьки. — Просто могла бы.

* * *

С того самого воскресенья я непрерывно думала о мужчине, приходившем к Элен.

— Элен О’Фаррел? — спросил он, когда я открыла дверь, и вроде как решил броситься на меня.

Я отступила назад, оставив закрытой решетчатую дверь.

— Нет, — ответила я. — Ее нет дома.

— Ладно, а вы кто?

Мужчина говорил тоном человека, который требует самого лучшего обслуживания — и получает его. Он напомнил мне застройщиков, с которыми мне приходилось иметь дело по работе. Эти мужчины весьма уверены в том месте, которое они занимают в мире.

— Ладно, а вы кто? — довольно высокомерно бросила я, что, конечно, забавно, если учесть, что у меня не было никаких прав находиться в этом доме.

— Я человек, которому необходимо с ней поговорить, — ответил мужчина. Его ноздри раздулись. — И срочно.

— Могу оставить ей записку, — предложила я, представляя, как приклеиваю к холодильнику Элен нахальный листок: «Тут заходил какой-то сердитый тип, которому нужно срочно с тобой поговорить. С любовью, Саския».

— Не беспокойтесь. — Вид у него был такой, словно он с трудом сдерживался и ему хотелось изо всех сил ударить кулаком по стене. — Я зайду в другой раз.

— Ваше дело, — беспечно кивнула я.

И он ушел.

Это казалось очень странным, но когда я закрыла дверь, то почувствовала, будто от чего-то защитила Элен. В ней ведь всегда было что-то такое бесхитростное, простодушное, как будто она верила, что все люди вокруг так же милы и искренни, как она сама. Хотя это совсем не так.

И еще у меня возникло отчетливое ощущение, что я этого мужчину знаю. Вот только не в силах припомнить откуда.

* * *

— Ну и как прошла встреча с семьей покойной супруги? — спросила Джулия.

Ее щеки раскраснелись от выпитого вина, она то и дело терла глаза, отчего тушь уже слегка размазалась, придавая ей сексуально взъерошенный вид. В приглушенном освещении ресторана она выглядела так, как это бывало, когда они с Элен в старших классах пользовались фальшивыми удостоверениями, чтобы выпить. Это было в их недолгий и не слишком активный период бунта против взрослых. Мать Элен и обе ее крестные вели себя куда как хуже в таком же возрасте.

— Ох, погоди, мне хочется услышать о твоей встрече с отцом!

Маделайн откинулась на спинку и сложила руки под грудью, на большом животе.

При этом движении Маделайн локоть Элен задел крепкую плоть ее живота, и она была потрясена ощущением реальности ее ребенка. Там ведь был самый настоящий ребенок, в каких-то сантиметрах от локтя Элен. Это была уже не просто идея ребенка, нечто далекое и отстраненное. Нет, настоящий живой малыш свернулся клубочком под полосатой тканью просторной блузки Маделайн, под натянутой до предела кожей ее живота. Элен осторожно сложила руки так же, как Маделайн, чтобы коснуться ими своего собственного живота, который пока что был совсем еще мягким и лишь начал едва заметно округляться, как будто Элен переела пиццы. Да, одежда уже становилась ей тесновата, но невозможно представить, что через несколько месяцев и у нее будет такой же огромный живот, как у Маделайн, и она будет выглядеть настолько откровенно беременной, что люди начнут улыбаться ей, предлагать стул и спрашивать: «Долго вам еще ждать?»

— В последнее время у Элен не жизнь, а просто какая-то мыльная опера, правда? — сказала Джулия.

— Ну да, ее жизнь течет, как песок в песочных часах, — выразительно произнесла Маделайн, отлично подражая американскому акценту.

Элен никогда прежде не слышала, чтобы она таким вот образом шутила.

— А ты помнишь, какой она раньше была спокойной и созерцающей? И с ней никогда не случалось ничего неожиданного?

— Неправда! — возразила Элен. — А как же разрывы с возлюбленными!

— Нет, даже твои разрывы происходили на каком-то более высоком уровне, не на том, на котором мы все существует, — уточнила Маделайн.

— Знаешь, меня это слегка бесит, — бросила Элен.

Ей стало неприятно, будто она случайно подслушала разговор, из которого стало ясно, что на самом деле думают о ней ее подруги.

Джулия и Маделайн неожиданно начали нравиться друг другу, это случилось впервые и это невозможно было не заметить.

— Ох, да почему же? — удивилась Джулия. — И в любом случае я спросила первая. Так что за семья у покойной жены?

— Может, нам лучше сосредоточиться на том, чтобы побыстрее поесть? — сказала Элен, поскольку рядом с их столом возник наконец-то официант с тремя огромными тарелками, которые он ловко держал на согнутой руке.

— А давайте не пойдем в кино, — предложила Маделайн. — А просто отдохнем, и все.

— Блестящая идея.

Джулия поудобнее устроилась в тесной кабинке и улыбнулась Маделайн.

Наблюдая за тем, как ее подруги разговаривают с официантом, уточняя, что именно лежит на блюдах, вежливо отклоняясь назад, чтобы ему удобнее было положить на их тарелки рис, Элен впервые в жизни заметила, что на самом деле Джулия и Маделайн очень, очень похожи. Их старательно небрежная манера поведения скрывала за собой нервную самозащиту, будто обе они ожидали, что в любой момент услышат нечто неприятное о себе, но терпеть это не станут. И обе отчаянно цеплялись за специально созданный образ. Я именно такая, поэтому я в себя верю, я так думаю, я так поступаю, и я права, я права, я уверена, что я права!

Впрочем, каждый человек в определенной степени действовал именно так. Может быть, все взрослые на самом деле оставались детьми, тщательно замаскированными, но иногда так желающими свободы. Возможно, это необходимая составляющая взрослой жизни. Или все дело в том, что сама Элен ощущала себя куда более расплывчатой, менее определенной личностью, чем Джулия и Маделайн.

Или, возможно, вообще все это полная чушь, а Маделайн и Джулия именно такие, какими выглядят. В последнее время Элен становилась все более нетерпимой, хотя сама подобного никогда в жизни не одобряла. Она не понимала собственной нетерпимости, раздражительности. Как будто неожиданно восстала против милых старых подруг, и без какой-либо причины.

— Пожалуй, это должно было быть довольно неловко, — сказала Маделайн. — Ну, обедать с бывшими тестем и тещей Патрика.

— Как ты думаешь, они тебя возненавидели? — спросила Джулия. — Ты ведь заняла место их любимой дочери.

— Они были очень милы, — возразила Элен. — И держались совершенно свободно и спокойно, но я сама себя выставила полной дурой.

— О нет! — воскликнула Джулия таким тоном, будто для Элен было делом обычным выставлять себя в нелепом свете. — И что ты сделала?

— Я увидела фотографию на стене, Колин с Джеком на руках, когда он был еще младенцем, и…

— Ты что-то плохое о ней сказала? — шепотом спросила Джулия. — Ты дурно отозвалась о покойной?

Джулия до судорог боялась смерти. И когда ей приходилось сталкиваться с этим явлением, подруга тут же становилась пугливой и суеверной, будто таким образом могла отогнать смерть прочь.

— Неужели похоже, что я на такое способна? — спросила Элен, поднося ко рту ложку.

— Это какой-то моллюск! — взвизгнула Маделайн и оттолкнула ложку от губ Элен.

— Да нет же! — Элен показала на свою тарелку. — Это цыпленок!

— Ох, извини, ты права, — кивнула Маделайн. — Продолжай.

— Ну, как бы то ни было, думаю, все эти россказни насчет того, что можно и чего нельзя есть во время беременности, — глупые фантазии, — заявила Элен. — Француженки преспокойно продолжают есть мягкий сыр и пить вино, а японки лопают суши. И с их детишками все в порядке.

Маделайн поджала губы, точно вовсе не была убеждена в таком уж хорошем качестве французских и японских детей.

— Но все-таки я бы не стала хоть как-то рисковать во время первого триместра.

Джулия слегка увяла, как только речь зашла о беременности.

— Так что же ты сделала, когда увидела ту фотографию?

— Я заплакала, — ответила Элен.

— Заплакала? Да ты даже не знала ту девушку!

Маделайн отложила вилку, словно ей в рот попало нечто отвратительное; она откровенно огорчилась за Элен.

— Да с чего вдруг ты заплакала? — с любопытством спросила Джулия.

— Гормоны, — с умным видом пояснила Маделайн. — Хотя ты ведь не можешь и следующие шесть месяцев пребывать в таком состоянии! Ты разве не могла бы… Ну, не знаю… Загипнотизировать сама себя или еще что-то сделать?

Похоже, Маделайн слишком серьезно ко всему отнеслась, если даже вспомнила про самогипноз. Элен прекрасно знала: Маделайн считает гипнотерапию просто новомодной ерундой, пустой тратой времени и денег, шарлатанством, чистой глупостью, обманом ради дохода и так далее. Элен не знала, какие именно слова могла бы использовать Маделайн, но прекрасно понимала при виде искусственно вежливого и пустого выражения лица подруги, когда речь заходила о бизнесе Элен, что та ничего хорошего об этом не думает.

Элен никогда не пыталась на чем-то настаивать, поскольку видела: из вежливости Маделайн солжет, а Элен вовсе не желала заставлять подругу испытывать неловкость. Она ведь знала, что та ее любит и не захочет ранить ее чувства.

И до этого самого момента Элен ничего не имела против подобного положения дел. И где-то даже слегка наслаждалась ощущением некоторого превосходства, потому что перед лицом предубеждений Маделайн ощущала собственную прогрессивность. Ее самооценка вовсе не зависела от одобрения других.

Но теперь ее вдруг охватило негодование. Ее работа была очень важна для нее. Она составляла огромную часть ее жизни. Так почему же Маделайн хотя бы не попыталась узнать побольше о гипнотерапии? Она ведь ни разу не задала Элен ни единого вопроса о ее бизнесе! В чем тут дело? Это выглядело уж слишком неуважительно. Это даже приводило в бешенство.

— У меня что-то между зубов застряло? — растерянно спросила Маделайн. Она повернулась к зеркалу на стене кабинки. — Чего ты на меня так уставилась?

Элен осторожно откашлялась. Было бы слишком неприлично вдруг сорваться на крик.

— Маделайн, почему ты никогда ничего не спрашивала о моей работе?

Да что с ней происходит в последнее время? Беременность как будто сожгла дотла всю ее эмоциональную зрелость. Элен то и дело охватывали совершенно новые для нее чувства, не поддававшиеся контролю. За мгновениями абсолютной ярости следовали мгновения безнадежного отчаяния. Боже праведный! Она вела себя хуже иных из собственных клиентов.

— Извини, — поспешила сказать Элен. — Я как-то забылась.

— Думаю, тут должно быть нечто большее, чем просто гормоны, — заявила Джулия. — Может, ты вдруг почувствовала себя виноватой? Ну, при мысли, что ждешь ребенка от ее мужа? Конечно, это ты специалист по угнетающим мыслям.

Элен бросила на Джулию благодарный взгляд. В отличие от Маделайн, Джулия всегда была на стороне Элен и гордилась ее работой. Год за годом она постоянно рассказывала об Элен десяткам своих друзей и знакомых. Да, она была настоящей подругой.

— Ты что, снова плачешь? — спросила Джулия. — При одном только воспоминании об этом?

— Нет, извини. Просто я… — Элен жалобно захихикала и увидела, как подруги переглянулись.

— Знаю, беременные женщины становятся немножко сумасшедшими, — проговорила Джулия. — Но разве это не чересчур?

— Именно так, — кивнула Маделайн.

— Мне даже думать не хочется о том, что ты выкинула, когда впервые увидела своего отца, — сказала Джулия. — Тебе явно нужны какие-то успокоительные. — Она провела ладонью по лбу. — О, папочка, папочка! Мой давно утраченный папочка!

Маделайн громко фыркнула, но тут же виновато затихла.

— Ведь в тот момент тебя, наверное, переполняли эмоции.

— Вообще-то, проблема прямо противоположная. Я ничего не почувствовала. Абсолютно ничего.

— В самом деле? — Маделайн явно испытала облегчение.

— Он был просто каким-то мужчиной, — пояснила Элен. — Скучным, обыкновенным мужчиной. Вроде твоего дантиста. Или бухгалтера. Редеющие волосы. Очки. Мне он даже просто интересным не показался.

— Бедный папочка, — пробормотала Джулия в свой бокал с вином.

— Знаете, о чем бы мне действительно хотелось поговорить? — Элен отложила вилку и нож. — О коробках. О коробках, из-за которых невозможно пройти по прихожей и коридору.

— Звучит не слишком-то интересно, — сказала Джулия.

— Это коробки Патрика, да? — спросила Маделайн, мгновенно ухватывая суть.

— Да, — кивнула Элен. — Я все прошу его и прошу, а он их не убирает. Это доводит меня до сумасшествия. Как можно заставить мужчину сделать что-то, не ноя без конца?

— О! — воскликнула Маделайн. — Это вопрос на миллион долларов.

* * *

Я смотрела поздний выпуск новостей этим же вечером, когда вдруг меня осенило.

Тот мужчина — я теперь точно знала, кто это!

Но чего он хотел от Элен? И почему так на нее злился?

* * *

Элен сидела в машине, в темноте, не поворачивая ключ зажигания и наслаждаясь внезапной тишиной после шумной болтовни в ресторане. В ушах у нее гудело, она чувствовала себя перевозбужденной, словно целый вечер пьянствовала в каком-нибудь ночном клубе, а не сидела мирно с двумя старыми подругами за безалкогольным ужином.

Почему-то сегодня Джулия и Маделайн показались ей уж очень утомительными. Их лица в тесной кабинке ресторана находились слишком близко к ее лицу. К собственному удивлению, Элен обнаружила морщинки у Джулии вокруг глаз. К удивлению, потому что Элен всегда смотрела на Джулию как на свою школьную подругу, которой вечно оставалось четырнадцать лет. А у Маделайн лицо стало пухлым и мягким, и на нем был слишком заметен вздернутый нос и губки бантиком. Элен все еще ощущала запах духов Джулии, слышала слегка хрипловатый голос Маделайн — она явно простудилась.

— Завтра вечером я встречаюсь с Сэмом, — сообщила ей Джулия, когда они уже стояли на тротуаре перед рестораном и Маделайн поспешно ушла.

— Со Стинки? А в тот раз у него и в самом деле был грипп? Я так и знала! Ты его видела? А почему ничего не рассказала?

— Не надо его так называть, — сказала Джулия. — В любом случае не надо сразу фантазировать и воображать милые встречи двумя парами. Мы с ним просто друзья.

Но Элен видела надежду, ярко светившуюся в глазах подруги.

— Прекрати! — велела Джулия, заметив выражение лица Элен. — Ни слова!

Однако ее рука крепко сжала руку Элен, когда они прощались.

Элен бросила взгляд на наручные часы. Было всего девять вечера. Джек еще не будет спать, когда она вернется домой. Он, похоже, слишком поздно ложился для восьмилетки, но, впрочем, ей-то откуда знать?

Она понимала: Патрик весьма уважительно отнесется к ее словам, если Элен предложит немного изменить режим Джека. Только почему-то испытывала сильную неловкость, когда нужно было вести себя по-родительски по отношению к этому весьма самодостаточному мальчику. Словно роль какую-то играет.

Ей бы стоило спросить Маделайн, во сколько ее дитя ложится спать. Подруга ее просветит.

Было так приятно возвращаться не в пустой дом. В окнах будут гореть огни, когда она повернет машину. Когда же откроет дверь, ее должны встретить запахи кукурузных лепешек, или воздушной кукурузы, или еще чего-нибудь, что жуют поздно вечером. Патрик с Джеком, наверное, будут вместе смотреть телевизор. Или играть в какую-нибудь компьютерную игру, или просто бегать по дому друг за другом, размахивая веткой, которая некогда висела под потолком, напоминая о необходимости практиковать памятование, а теперь каким-то образом превратилась в меч, или в лазерное ружье, или еще во что-нибудь, — они оба иногда проявляли такую склонность к насилию! Патрик спросит о фильме. Джек пожелает рассказать ей что-нибудь о дневных событиях. Они выпьют горячего шоколада или съедят шоколадку, из тех, что продаются в школе благотворительными фондами. Патрик раз двадцать скажет Джеку, что пора спать, и наконец тот и в самом деле уляжется в постель.

Да, было очень приятно возвращаться домой к суете семейной жизни, о которой Элен всегда мечтала.

Но она все еще не повернула ключ в замке зажигания.

Отлично. Подумай об этом вслух, Элен.

Точно так же неплохо было бы вернуться в пустой дом, в успокоительную тишину, войти в прихожую, где нет никаких коробок, выпить чашку чая, читая какую-нибудь книгу, не спеша принять горячую ванну — и чтобы никто при этом не спрашивал, скоро ли она ляжет в постель.

И на самом-то деле было бы замечательно, если бы ее дом принадлежал лишь ей одной, если бы ее кровать была только ее кроватью, если бы хоть на один вечер вернулась ее прежняя жизнь.

Элен подумала обо всех тех вечерах в течение последнего года, когда она возвращалась домой одна. В темноте нащупывала ключ и замочную скважину, и в эти мгновения ей отчаянно хотелось, чтобы внутри ее кто-то ждал, кто-то именно такой, как Патрик.

Потом Элен подумала о Саскии, так безумно сосредоточенной на своем желании вернуть Патрика. Она цеплялась за него все эти годы. Привлекательная, умная женщина. Саския могла бы выбирать из множества мужчин, но она хотела только Патрика.

Элен понимала, что сама далеко не так сильно любит Патрика. Вообще-то, она никогда и никого не любила уж слишком сильно. И никогда не стала бы вламываться в чей-то дом. Ею никогда бы не завладели столь сильные чувства, чтобы нарушить закон или сделать еще что-нибудь, не принятое в обществе. Элен как будто услышала, как Джулия и Маделайн говорят ей: «Это же хорошо, дурочка! Это разумно! Это по-взрослому!»

Она вздохнула, протянула руку к ключу зажигания — и тут же уронила ее на колени. Мимо машины по тротуару шла какая-то парочка. Они о чем-то спорили. Внезапно девушка развернулась на каблуках и пошла в обратную сторону, помахав рукой на прощание. Молодой человек смотрел ей вслед. «Поспеши за ней! — подумала Элен. — Она же именно этого от тебя ждет!»

Но парень лишь стиснул зубы, пожал плечами, сунул руки в карманы и направился в другую сторону.

Все эти годы Элен ханжески твердила своим клиентам, что выстраивание отношений — это трудная работа, хотя на самом деле сама никогда по-настоящему не понимала того, что говорила.

Втайне Элен считала, что отношения представляют собой тяжкий труд для других людей, но не для нее, не при ее знаниях, искусстве и уровне эмоциональной тренировки. Ох, что за тщеславие, что за самонадеянность!

Конечно, они с Патриком обо всем поговорили после поездки в горы, в тот же вечер. И облегчение после этого разговора было огромным.

— Это я во всем виновата, — благородно заявила Элен.

— Нет, это полностью моя вина, — возразил Патрик и рассказал Элен о проблемах, которые возникли у него на работе: какой-то заказчик отказывался оплачивать большой счет. И еще он видел Саскию в машине перед домом Элен, когда они отправлялись в горы. Патрик сказал тогда:

— Думаю, я бессознательно передал тебе свое напряжение.

Он старался говорить на ее языке, и это даже вызывало восхищение.

А потом он с ужасом узнал, что Элен пришлось отменить встречу с Джулией, чтобы остаться дома с Джеком.

— Почему ты мне ничего не сказала? Это безумие какое-то!

— Не знаю, — призналась Элен. — Наверное, просто хотела выглядеть хорошей матерью.

— Ты и есть хорошая мать! — воскликнул Патрик. — Меня так радует то, как ты с ним управляешься! Лучше и быть не может! Мне бы и в голову не пришло, что ты никогда не общалась с детьми.

— Наверное, мне и признаваться в этом было не нужно.

— Замолчи, женщина! В том, что сегодня случилось, виноват только я, — решительно повторил Патрик, а потом минут двадцать массировал ноги Элен.

В общем, в тот момент просто не было возможности упомянуть о бисквитах Саскии. Массаж тут же прекратился бы, а Патрик принялся бы метаться по комнате, страдая и ругаясь.

А позже тем же вечером он и в самом деле убрал из прихожей две коробки. Перетащил их в гостиную, оставив на бабушкином ковре две полосы, как будто по нему прокатились шины чудовищного грузовика. Элен как наяву увидела пораженное ужасом лицо бабушки, вспомнив, что та немало времени проводила, стоя на четвереньках и отчищая от ковра некие крошечные пятнышки, заметные только ее собственному глазу.

Прости, бабуля.

Остальные коробки пребывали на прежнем месте. Они будто осели и покосились. И невозможно было вообразить, что они куда-то исчезнут.

Элен повернула ключ и включила фары, осветив улицу перед собой.

Юноша, которого она уже видела раньше, бежал обратно по улице, опустив голову и работая руками, словно тренировался на футбольном поле. Да! Элен ощутила легкий внутренний укол. Он гнался за своей девушкой, чтобы стиснуть ее в объятиях, зарыться лицом в ее волосах. Как это мило!

А может, возвращался, чтобы врезать как следует своей подружке. Жизнь не всегда оказывается такой уж романтичной. Элен выехала на шоссе.

Например, можно вообразить, что первая в жизни встреча с отцом обязательно наполнит вас некими нежными, трепетными чувствами.

Обед в понедельник был откровенной ошибкой. Почему, черт побери, она решила, что встреча днем будет лучше, чем вечером? Ведь было же совершенно очевидно, что ужин куда больше подходит для такого случая. Но в итоге они встретились в каком-то кафе в северной части Сиднея, потому что у всех троих в тот день были назначены и другие встречи в этом же районе, так что все выглядело вполне разумно. Проблема лишь в том, что в результате обед как бы встал в один ряд с этими самыми другими встречами, словно это нечто рабочее, что следовало поскорее вычеркнуть из списка. Элен не отпускало ощущение, что они собрались для недолгих деловых переговоров. На таких обычно кто-нибудь всегда достает планшет и нетерпеливо говорит: «Давайте начнем поскорее!»

И еще освещение было абсолютно неправильным. Вокруг все выглядело чересчур ярким и реальным. Элен совершенно не хотела бы замечать крошечные черные волоски на верхней губе отца. Она не желала видеть поры на коже его носа или розовую кожу, просвечивавшую сквозь редкие волосы на голове. Она не желала видеть, как соус от цыпленка по-мароккански испачкал его губы. И она уж точно не желала видеть, как ее мать весело стирала эти капли своей салфеткой! Ее мать! Она вдруг стала такой мягкой, и терпимой, и женственной! И в какой-то момент она, забывшись, даже принялась крутить прядь собственных волос!

Делу ничуть не помогла и постоянная тошнота Элен. Она самым настоящим образом изменила цвет окружавшего ее мира. Все стало отвратительно-бежевым. А ведь к вечеру должно было стать легче. Почему же она об этом не вспомнила вовремя?

Когда Элен вошла в кафе, обстановка почему-то заставила ее подумать о свиданиях, назначаемых по Интернету: о том, как взгляд напряженно оглядывает зал в поисках лица некоего незнакомца, который вполне мог быть стать спутником жизни. Могла бы я представить, как целую тебя, чужак, гуляю с тобой, просыпаюсь рядом с тобой, спорю с тобой? Вот только в данном договоре о встрече не было пункта, освобождающего стороны от ответственности. На самом деле совершенно не важно, что именно Элен подумает об отце. И она не сможет поискать в Великой Сети и найти себе другого отца.

Сначала ее взгляд скользнул мимо него. Он был просто одним из тех совершенно обычных седоватых деловых людей в хороших костюмах, что наполняли это кафе. А потом Элен увидела мать напротив него. И с трудом ее узнала. Элен ведь привыкла видеть свою мать в компании Мел и Пип, и эта троица всегда привлекала к себе внимание: они разговаривали и смеялись громче окружающих. А теперь, сидя напротив этого седого мужчины, Анна как будто уменьшилась. И вместо того чтобы откинуться на спинку стула в безупречной позе, как королева, она наклонялась вперед, поставив на стол локти, и ее голова была вскинута под странным раболепным углом.

Когда она увидела дочь, то резко выпрямилась, словно ее застали за совершением какого-то дурного поступка, потом улыбнулась и помахала ей. Элен заметила, как на лице матери вспыхнуло выражение гордости, почти мгновенно сменившееся выражением скрытого страха.

Дэвид, ее отец, встал, когда Элен подошла к ним, и изящно расцеловал ее в обе щеки, именно в той манере, какая присуща в наши дни мужчинам определенного возраста и уровня дохода. «В последнее время привычка целоваться буквально вышла из-под контроля в этом городе! — заявила вечером за ужином Маделайн. — Теперь следует ожидать, что тебе придется целоваться с кассиршей, когда ты забираешь свои покупки в бакалейном магазине».

— Элен, очень рад познакомиться с тобой, — приветствовал ее отец, а потом, когда они уже сели, произнес нечто вроде обязательной в данной ситуации фразы: — Ты весьма, весьма приятный сюрприз в моей жизни.

Но как раз в то мгновение, когда он это произносил, появились официантки. Они переговаривались через его голову, бросили меню на их столик, и Дэвид, похоже, так и не понял, слышала ли его Элен. Та же сразу занялась разговором с официанткой, спрашивая, нельзя ли как можно скорее принести простого хлеба. Это избавило Элен от необходимости уверять отца, что и он тоже стал для нее приятным сюрпризом.

И этот крошечный момент неловкости заставил слегка покачнуться изысканный фасад, сдвинул его немножко в сторону. Это вызвало у Элен ощущение, будто она увидела нечто такое, чего ей видеть не следовало. Будто вдруг заметила, что Дэвид носит накладные волосы.

После этого они принялись болтать ни о чем. Поговорили о выходных, которые Дэвид и Анна провели вместе. «Потрясающе! Изумительно!» Голос матери Элен звучал излишне высоко. Она стала слишком похожей на всех других матерей. Потом рассказали о спектакле, на который ходили, и каково Дэвиду снова жить в Сиднее по прошествии стольких лет. Он был хирургом-ортопедом и предполагал практиковать еще несколько лет, а потом уйти на заслуженный отдых.

— И тогда, может быть, я куплю какое-нибудь суденышко и отправлюсь в кругосветное путешествие на годик. — Дэвид посмотрел на Анну. — Хочешь стать моим первым помощником?

— Конечно, — просияла Анна, — если только на борту будет машина для приготовления кофе-эспрессо!

А Элен, слушая их, то и дело мысленно повторяла: «Это мои родители. Я обедаю со своими родителями».

При этом ей казалось, что она обедает с какой-то подругой или вообще с кем-то из клиентов — с человеком, который ничего о ней не знает.

Но это мои мама и папа.

Как это невероятно банально!

Отец задавал Элен множество вопросов о гипнотерапии, искусно, хотя как бы и случайно упоминая статьи на эту тему, которые недавно читал. Было совершенно очевидно, что он потратил некоторое время на то, чтобы ознакомиться с темой специально перед их встречей. У Элен слегка покалывало в глубине глаз при виде того, как Дэвид любезно и внимательно выслушивал ее ответы.

Было также очевидно и то, что он обладает относительно широкими взглядами на то, что называется альтернативной терапией, в особенности для хирурга его возраста и образования. Мать Элен при этом не делала своих обычных резких замечаний. Она даже произносила нечто похожее на комплименты. «К Элен, знаешь ли, частенько записываются заранее, потому что у нее совсем не остается возможности принять новых клиентов», — сообщила она Дэвиду, а несколько минут спустя добавила доверительно, как врач врачу: «Она явно добивается вполне хороших результатов в случае болей неясного происхождения».

«Вот только ты, мама, ни разу не сказала обо мне ни одному из своих собственных пациентов», — подумала Элен.

Может быть, ее мать ощущала необходимость «продать» дочь новоявленному отцу? Как будто Анна — мать-одиночка, а ее дочь что-то вроде обязательного багажа, как Джек был частью имущества Патрика.

Дэвид рассказывал о двух своих сыновьях. С небрежной отцовской нежностью; одно лишь упоминание их имен вызывало у него невольную улыбку.

— А у них самих уже есть дети? — спросила Элен.

Она категорически не желала слишком много размышлять о том факте, что два совершенно незнакомых ей мужчины (один агент по недвижимости, а второй маркетолог), на несколько лет моложе ее, живущие на другом конце мира, говорящие, скорее всего, с английским акцентом и англичане с виду, — ее единокровные братья. Это все равно что услышать, что выдуманные друзья твоего детства на самом деле всегда существовали.

В детстве Элен часто спрашивала мать, есть ли у ее отца другие дети, а та отвечала, в зависимости от настроения, беспечно или напряженно: «Вполне может быть».

Элен придумывала себе сестер и братьев: сексуального старшего брата, который носил кожаный пиджак, гонял на мотоцикле и имел множество красивых друзей, младшую сестренку, которая обожала Элен, и старшую сестру, которая позволяла Элен пользоваться своей косметикой. Конечно, со временем она это переросла. И теперь у нее совсем не было потребности в двух младших братьях. Она слишком занята. Ей хватало забот и проблем с ее собственными друзьями. И вообще, чего от нее ждут: что она начнет искать братьев в «Фейсбуке»?

— Нет, внуков у меня пока нет, — сказал Дэвид. — Каллум женат, но его жене, похоже, не слишком хочется обзаводиться потомством, а Лахлан, судя по всему, предпочитает оставаться холостяком. — Дэвид ненадолго умолк и нахмурился. — Так что… — Он сделал неловкий жест, указывая чайной ложкой на живот Элен, — так что это мой первый внук! — И тут же покраснел, будто позволил себе что-то лишнее.

— Да, — кивнула Элен, стараясь быть великодушной.

— Кто бы мог подумать, что мы станем бабушкой и дедушкой, — промурлыкала Анна, и Элен увидела, как ее родители — ее родители! — тайком обменялись многозначительными взглядами.

В течение всего обеда Элен рассматривала лицо отца, пытаясь найти свидетельства того, что у них общая ДНК. Она отметила маленькие уши и отличные зубы, которые ее мать некогда внесла в список преимуществ. Элен пока не заметила никаких признаков «странного чувства юмора», но это, возможно, потому, что Дэвид нервничал. Они все нервничали. Ни один из них не был в это время по-настоящему самим собой. Дэвид, должно быть, так же скрытно изучал Элен, потому что в какой-то момент он вдруг сказал: «Думаю, у тебя глаза моей матери».

Это был тот единственный раз, когда Элен словно вплотную приблизилась к ощущению чего-то чрезвычайно важного: может быть, чувства утраты того, что могло быть? Семьи, которой она никогда не знала? Для нее ведь главной опорой всегда оставались бабушка с дедушкой.

— Твоей матери, которая умела гадать на картах Таро? — спросила Элен.

— Да, верно. — Дэвид явно изумился. — Она умела. Это было ее увлечением, хотя и казалось забавным. Но каким образом ты…

— Твоя мать однажды гадала мне, — быстро сказала Анна. Предполагалось, что Дэвид ничего не знал о системе оценок, которую использовала Анна для выбора отца своего ребенка. — Ты разве не помнишь? Она мне сказала, что видит в моем будущем некое путешествие в дальние края. Думаю, она надеялась, что я отправлюсь куда-нибудь подальше от тебя. Я ей не слишком нравилась.

— Наверное, она видела в тебе угрозу, — улыбнулся Дэвид. — Ей очень нравилась Джейн.

— Джейн была твоей женой? — спросила Элен и тут же покраснела, ведь речь шла о женщине, с которой Дэвид начал встречаться, когда уже была зачата Элен, и она почему-то почувствовала себя виноватой в этом.

Дэвид негромко откашлялся:

— Да.

Он поднес к губам чашку с капучино. За соседним столиком две женщины вместе смотрели в ноутбук и страстно обсуждали процент ответивших на какой-то опрос.

— Моя мать умерла в тысяча девятьсот девяносто восьмом, — сказал Дэвид. — Ты бы ей очень понравилась. И ее бы весьма заинтересовало выбранное тобой занятие.

— Вот только она вполне могла не одобрить само мое существование. — Элен улыбнулась, показывая, что Дэвиду не о чем тревожиться, потому что все это на самом деле не имеет для нее никакого значения, она ведь не какой-нибудь озабоченный проблемами семьи подросток, что все это давным-давно в прошлом.

— И тем не менее, — откликнулся ее отец и прикусил нижнюю губу. — И тем не менее… — Вдруг он посмотрел на наручные часы. — Ох, мне надо спешить. Очень рад был встрече. Надеюсь, мы это повторим. И конечно же, мне бы хотелось по возможности познакомиться с твоим будущим мужем. Патрик, ведь так? Ну, если ты сама того пожелаешь.

Ох, как все это было странно, до ужаса странно! Как окончание свидания, назначенного через Интернет, из тех, когда мужчина пытается добиться второй встречи, хотя совершенно уверен в том, что никаких шансов у него нет, но все же не готов уйти, не предприняв попытки.

— Конечно! — ответила Элен, фальшиво улыбаясь.

Дэвид расцеловал их обеих и ушел, задержавшись лишь у стойки, чтобы быстро оплатить их счет. Он явно был из тех мужчин, которые всегда, просто машинально, оплачивают счета.

— Ну и что ты о нем скажешь? — спросила Анна, не отрывая взгляда от спины Дэвида, выходившего из кафе.

Он не оглянулся. Дэвид уже смотрел на ходу на экран своего iPhone. А вот в прекрасных фиолетовых глазах матери Элен увидела нечто такое, что напомнило ей взгляд Патрика на могиле Колин. Была ли это острая тоска? Или что-то еще?

Это вызвало у Элен раздражение.

— А ты была на их свадьбе? — внезапно спросила она.

— На чьей свадьбе?

— На его. Когда Дэвид женился на Джейн.

— О-о. — Анна приняла свою обычную позу, и ее голос упал на пару октав. — Ну, вообще-то, была. Мел, Пип и я — мы все там были. Мы же учились все вместе. Ужасный был день. Я так плохо себя чувствовала.

— Потому что считала себя виноватой?

— Нет. Просто уже три месяца я носила тебя.

— Ох, мама!

А если бы бедная девушка узнала, что одна из ее гостей беременна от ее жениха?

— Я не совсем понимаю, почему ты ведешь себя так, словно для тебя все это сюрприз, — сказала ее мать. — Ты же всегда знала, что он женился на ком-то еще.

— Ну да, знала, — кивнула Элен. — Извини. Просто не подумала о том, что ты могла присутствовать на его свадьбе.

Элен уже поняла, что именно делает. Она слишком отчетливо отождествила себя с той невестой. И случилось это потому, что бессознательно… Нет, вполне осознанно беспокоилась о том, что, возможно, собирается замуж за человека, который до сих пор любит другую женщину, пусть даже и давно умершую.

— А ты никогда не думала о том, чтобы сообщить ему о своей беременности? — спросила Элен.

— Нет, — ответила Анна. — Я и самой себе не признавалась, насколько он меня интересует. Подавляла это чувство, если пользоваться твоим профессиональным языком. Изображала из себя крутую феминистку, которая просто хочет иметь ребенка.

«Но ты мне нравилась, пока была крутой феминисткой, — подумала Элен. — Мне нравилось, что ты так сильно отличаешься от меня. Для меня это много значило».

— Я полагала, тебе все это может показаться весьма романтичным, — продолжила Анна. — Думала, это как раз то, что надо! Даже говорила Пип и Мел, что тебе это должно понравиться. А ты так странно ко всему отнеслась, явно негативно. И это моя дочь, мисс Сама Положительность! Мисс Я-Обнимаю-Весь-Мир! Даже ненормальную преследовательницу своего жениха! Ну а как насчет небольшой доли сочувствия к собственной матери?

— Мои гормоны… — осторожно начала Элен.

— Ох, умоляю! Не надо подсовывать мне гормоны!

— Ладно, — кивнула Элен. И тут она поняла, что должна сказать. Ведь ее мать только что познакомила ее с каким-то новым мужчиной. — Он очень милый. В смысле Дэвид. Обаятельный. Хорош собой. Он мне действительно понравился.

Это было не такой уж и неправдой.

Элен как будто включила электрическую лампочку. Ее мать просияла:

— Я так и знала!

И следующие полчаса они провели в сравнении положительных качеств Дэвида с качествами других мужчин, с которыми у Анны случались романы.

— Разумеется, ни у кого из этих бедняг никогда и единого шанса не было, — констатировала Анна. — Теперь я это понимаю. Да и откуда бы взяться, если я всегда любила только твоего отца? Я подсознательно оставалась в прошлом, ведь так? Мне нужно было позволить тебе загипнотизировать меня! Ты смогла бы вытащить на свет все эти проблемы.

— Да такое уже миллионы лет случается, — усмехнулась Элен.

Ей было почему-то приятно видеть роскошный блеск глаз матери, когда та произносила слово «проблемы». Хорошо бы, Анна теперь начала проявлять уважение к гипнотерапии.

Но вот наконец Элен остановила машину перед своим домом и посмотрела на ярко освещенные окна.

Больше не придется нащупывать в темноте ключ и скважину. Фонарь над крыльцом сломался уже много лет назад, но, как и другие вещи в доме, он был тихо, незаметно, самым волшебным образом исправлен Патриком в течение недели после его переезда.

Элен рассмеялась, заметив силуэты Патрика и Джека, промелькнувшие в одном из окон; оба размахивали руками. «Мы дома, — мысленно сказала Элен своему малышу. — Похоже, твой папа и старший брат еще не спят».

Она прижала ладонь к животу и вдруг, словно получив послание из будущего, почувствовала болезненное жаркое покалывание в груди. Для Элен было открытием, что ее тело может испытывать настолько новые ощущения.

— Эй, там, внутри! — На этот раз Элен заговорила вслух. — Странная боль, а? Но все в порядке, я ничего не имею против. Ты там сиди спокойно. Продолжай расти.

На нее вновь нахлынула ослепительная радость. Малыш. Святые небеса, у нее ребенок от мужчины, который ее обожает! И все остальное просто не имеет значения.

 

Глава 19

— Джек, ты хорошо спал? — спросила Элен.

Было утро вторника, и они с Джеком и Патриком завтракали. Патрик читал газету, а Джек вел себя непривычно тихо. Обычно он буквально кипел за завтраком, как будто за ночь ему в голову пришло великое множество мыслей и все они просились наружу, пока он жевал кукурузные хлопья. В это же утро он просто уныло болтал ложкой в чашке, и Элен заметила легкие тени под его глазами. Они выглядели в особенности неуместно на свежем мальчишеском лице.

— Мне снился ужасно длинный сон, — ответил Джек. — Он все продолжался и продолжался, наверное, всю ночь. Я вроде как смотрел кино, у которого нет конца.

— О, — отреагировал Патрик, не отрываясь от газеты. — Завтракай давай.

— И о чем было это кино? — спросила Элен.

— Об Армагеддоне, — сообщил Джек.

Патрик опустил газету и посмотрел на Элен, вскинув брови.

— Ты хоть знаешь, что значит это слово? — спросил он сына.

— Конечно, — кивнул Джек. Элен подумала, что он выглядит очень бледным. — Оно означает конец света. Я нашел его в Интернете.

— Уверен, ты обнаружил там множество разумных объяснений, — вздохнул Патрик.

— Да, — рассеянно откликнулся Джек. — Он, знаешь ли, приближается. Армагеддон.

— Вообще-то, нет, — возразил Патрик.

— Откуда тебе знать? Ты сам недавно говорил, что далеко не все знаешь.

Патрик быстро сложил газету:

— Это я знаю.

— В моем сне умерли все, кого я знаю, — снова заговорил Джек. — Это было очень страшно. — Он встал и отнес чашку с недоеденными хлопьями в раковину. — Надо рассказать Этану. Мы организуем клуб Армагеддона.

Патрик покачал головой:

— Когда я учился в школе, то состоял в клубе тайных агентов. Может, и вам лучше создать такой клуб?

Джек посмотрел на отца как на умственно отсталого:

— Нет, пап, такого я сделать не могу.

Он говорил так, словно ему было лет тридцать. В этот момент Джек походил на чрезвычайно озабоченного руководителя бизнес-проекта, который просто не в силах взяться еще и за другой проект, как бы ему того ни хотелось.

Джек вышел из комнаты, неся на узких плечах всю тяжесть мировой угрозы.

— Значит, Армагеддон, вот как? Весьма ободряющая тема для разговора за завтраком, — сказал Патрик, когда они с Элен прислушивались к шагам Джека, поднимавшегося по лестнице в свою комнату. Он тоже отнес тарелку в раковину и улыбнулся Элен. — Волнуешься?

Они собирались на первое ультразвуковое исследование.

— Да, — кивнула Элен. — Дождаться не могу, когда сама все увижу. Пока я ощущаю малыша как какого-то вселяющего страх жука в животе. Я хочу доказательств того, что меня тошнит из-за самого настоящего ребенка.

При этом Элен подумала: «Вот только прошу, ни слова сейчас о том, что Колин совершенно не испытывала тошноты, или о ее первом УЗИ».

Патрик продолжал что-то говорить, но Элен торопливо перебила его, боясь, что может просто завизжать, если с его губ сорвется вдруг имя Колин.

— Ты не забыл, что это в одиннадцать часов? Встретимся прямо там? У кабинета УЗИ?

— Я как раз об этом и говорю, — ответил Патрик. — Мы можем пойти туда вместе. Я отвезу Джека в школу, а потом вернусь и наконец-то переставлю все коробки. Когда я проснулся утром, то подумал: какой смысл работать на себя, если я не могу вырвать несколько свободных часов, когда мне это нужно? И ты уже достаточно долго терпела все эти коробки.

Прежде чем Элен успела хоть что-то ответить, сверху закричал Джек:

— Па-а-а!

— Лучше выяснить, чего там желает мистер Армагеддон, — сказал Патрик. Потом немного помолчал и нахмурился. — Интересно, клуб — это его собственная идея? Откуда у ребенка может взяться интерес к Армагеддону? Как ты думаешь? Разве это не…

— Па-а-а!

Когда Джек впервые завизжал подобным образом, Элен помчалась по коридору с бешено бьющимся сердцем, ожидая увидеть мальчика на полу в луже собственной крови. Теперь она знала, что это не обязательно так. Наверное, потерял носок.

— Иду! — проревел Патрик и поспешил по лестнице наверх, точно так же, как его сын, разве что намного громче топая.

Элен отложила ложку и внимательно всмотрелась в свою овсянку и в свое сознание.

Он берет свободное утро и остается дома, чтобы переставить коробки.

Элен заметила, что улыбается: это была довольная, сытая кошачья улыбка. Ох, у нее получается. Она чертовски хорошо справляется. С каждым днем она делает Патрика все лучше и лучше.

Однако улыбка почти мгновенно растаяла. Ох, великие боги, это же чудо, что она до сих пор не выпустила когти, закинув голову и дьявольски хихикая! Она же просто ведьма! Совершенно неэтично манипулирует…

Но на самом-то деле все это пустые слова. И Элен на деле ничего подобного не ощущала. Глубоко внутри ее царило лишь спокойное, чистое удовлетворение от хорошо сделанной работы.

И единственное, что заставляло ее чувствовать себя слегка виноватой, так это полное отсутствие чувства настоящей вины.

Ведь все шло по плану, по крайней мере насколько знала Элен. У нее не было намерения гипнотизировать Патрика, заставлять его убирать коробки. Он снова переживал из-за заказчика, который не оплачивал счет.

— Он не отвечает на телефонные звонки и на электронные письма, — пожаловался Патрик, когда они накануне вечером легли в постель. — Он меня игнорирует, словно это именно я не прав. Он со мной обращается так, словно я преследую его, словно я — Саския.

— Хочешь расслабляющие упражнения? — спросила Элен.

После того дня, когда Патрик сделал ей предложение, Элен об этом не заговаривала. Их отвлекало огромное множество вещей: ее беременность, переезд Патрика и Джека, встреча с отцом.

Патрик был так ей благодарен, и он был таким отзывчивым пациентом. В том-то и дело. Патрик походил на Джулию. Он обладал способностью сосредоточиваться и визуализировать. У него оказалось куда более живое воображение, чем он сам предполагал.

Элен предложила ему представить, что он взбирается на вершину горы. И несет на спине рюкзак, битком набитый тревогами, и гневом, и напряжением, которые вызывал в нем тот отвратительный заказчик. По мере того как Патрик поднимался, он постепенно выбрасывал одну за другой эти негативные эмоции, пока наконец вообще не снял рюкзак, и в этот момент добрался до вершины, где глубоко вдохнул чистый, расслабляющий горный воздух, и с каждым вдохом он все глубже и глубже погружался в самого себя.

А Элен, наблюдая за тем, как разглаживается лоб Патрика, как его грудь поднимается и опускается в глубоком дыхании, чувствовала себя так, будто они вместе стоят на вершине той горы, вдыхают один и тот же воздух. Она говорила Патрику о том, как этот чистый, холодный горный воздух поможет ему действовать решительно, четко, правильно.

— Ты будешь делать именно то, что тебе необходимо для того, чтобы полностью управлять собственной жизнью. Возможно, позвонишь своему адвокату, или поручишь кому-нибудь канцелярскую работу, или уберешь коробки, которые тебе давно хотелось убрать. Ты будешь систематически пересматривать свою жизнь, и к концу недели ты почувствуешь, что окончательно с ней разобрался, что ты полон свежести, энергии и бодрости, как будто стоишь вот на этой вершине, вскинув руки к небу!

Вас невозможно заставить внушением сделать то, что противоречит вашим внутренним убеждениям, или то, чего вы делать не хотите.

Именно это много-много раз объясняла Элен своим клиентам.

Патрик хотел убрать из прихожей коробки. И хотел нанять делопроизводителя. А еще — обратиться к юристу. Он с легкостью сознавался в том, что вечно мешкает и тянет, если дело касается каких-то неприятных для него дел. Заинтересованность Элен никак не меняла того факта, что Патрику самому стало бы гораздо лучше, убери он эти коробки.

— Подкупи его сексуальными радостями, — предложила ей Джулия.

— Откажи ему в сексе, пока он их не уберет, — возразила Маделайн.

Но куда лучше мягкое внушение во время приятного расслабляющего сеанса. Нытье, ругань или воздействие посредством секса уж очень старомодно.

К тому же Элен не стала вкладывать в голову Патрика приказ забыть о ее внушении насчет коробок. Так что он должен был полностью осознавать все то, что она сказала. И Элен даже могла бы спросить его об этом. Она бы небрежно, беспечно бросила: «А ты не против того, что вчера вечером я упомянула о коробках?»

Ну, конечно, после того, как он их убрал бы. Нет смысла говорить о том, чего еще не произошло.

— Элен, пока! — Джек влетел в кухню, держа школьную сумку.

— Ты обед взял? — спросила Элен.

Она сама стала готовить школьный обед для Джека, когда разобралась, что именно дает ему с собой Патрик: сэндвич с овощной смесью на мягком белом хлебе — да кто сейчас вообще ест белый хлеб? Разве он как бы не объявлен вне закона? — и зеленое яблоко.

— Но ему необходимо постоянно получать протеины! — заявила она Патрику.

Патрик говорил, что он не такой уж консерватор и не станет требовать, чтобы Элен готовила школьный обед для Джека просто потому, что она женщина. Он уже не первый год сам заботится об обедах для сына, и в любом случае Джек не будет есть что-то другое. И разве в овощной пасте нет необходимых протеинов?

Но Элен настояла на своем, сама удивляясь собственному напору в этом вопросе. И как только Джек очутился в ее доме, она почувствовала, что теперь как бы обязана отвечать за его питание. Каждый раз, когда ей удавалось уговорить мальчика съесть что-нибудь полезное для здоровья, она чувствовала себя глубоко удовлетворенной. У нее даже губы шевелились в такт губам жующего Джека, будто Элен восполнила некую острую биологическую потребность. По вечерам она мысленно просматривала все то, что Джек съел сегодня, точно представляла кому-то отчет о его питании. Конечно, это был не Патрик; должно быть, Элен отчитывалась перед матерью Джека. Вот, Колин, чем я сегодня кормила твоего сына: отличной смесью сложных углеводов и белков.

Этим утром Элен приготовила для него сэндвич с тунцом и рисом и маленький контейнер фруктового салата, который следовало съесть вместе с йогуртом. Джек схватил пакет с обедом с холодильника, не проявив видимого энтузиазма.

— Ты можешь вылить йогурт на фрукты, — сказала ему Элен.

Мальчик одарил ее пустым взглядом.

Элен вздохнула. Может быть, Джек все еще тревожился из-за Армагеддона или, возможно, бедный ребенок скучал по привычной овощной пасте. Все попытки Элен кормить мальчика здоровой пищей не приносили результата: он выглядел изможденным.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она. — Может, тебе сегодня лучше остаться дома?

— Не-а, после уроков я пойду к Этану.

Элен через голову Джека переглянулась с Патриком. Если бы она стала настаивать на том, чтобы мальчик остался дома, Патрик наверняка принялся бы с ней спорить. Он каждый раз оказывал сопротивление, стоило Элен проявить хоть малейший признак властности.

— Ну, тогда увидимся вечером.

— Конечно. — Патрик взъерошил волосы сына грубоватым жестом. — И больше никакого компьютера без наблюдения взрослых. Вечером посмотрим, что есть в Интернете насчет клубов тайных агентов.

Джек закатил глаза.

Когда они наконец отправились в школу, Элен заглянула в свой ежедневник, чтобы проверить, кого она должна принять этим утром до того, как отправится на УЗИ.

Луиза Белл.

Это было некстати. Именно в тот день, когда ей самой предстояло пройти первое ультразвуковое исследование, у нее назначена встреча с особой, страдающей необъяснимым бесплодием.

А может быть, это было как раз счастливым совпадением. Элен сможет полностью вложить сердце и душу в сеанс, сделать все для бедной Луизы.

На Элен снова накатила волна тошноты, и она огляделась по сторонам в поисках «камня здоровья». Это был белый камешек, приятный на ощупь, который она нашла на пляже вскоре после того, как познакомилась с Патриком. Она решила использовать камень для самогипноза в попытках справиться с утренней тошнотой или для борьбы с той же тошнотой в течение всего долгого дня. Идея состояла в том, чтобы катать камешек по животу в области желудка, и при этом подсознание Элен должно ослаблять приступы тошноты. Единственной проблемой в данный момент оказалось то, что Элен не могла найти этот камень. В последний раз она видела камешек в руках Патрика — тот подбрасывал его, расхаживая по дому и ругаясь с кем-то по телефону. И разговор звучал слишком серьезно, так что Элен не могла сказать в тот момент: «Эй, отдай-ка мне мой камень здоровья!»

Она вздохнула и вместо упражнения заставила себя выпить чашку чая с имбирем, представляя, как сердито фыркает ее мать: «Камень здоровья, надо же! Лучше чаю выпей!»

Часом позже на дорожке к дому появилась Луиза, едва не столкнувшаяся с Патриком, который в этот момент вывалился из двери, держа в объятиях коробку с «разным». Ее содержимое он решил отдать в благотворительную организацию. Патрик сделал шаг в сторону, пропуская Луизу, мрачно кивнул и пошел дальше, к машине. Его лоб покрылся испариной, взгляд казался безумным. С того самого момента, как Патрик вернулся, отвезя Джека в школу, он вел себя как одержимый, словно стремился к некоей невероятно опасной черте, которую твердо решил пересечь.

Если вы когда-либо хотели видеть доказательства того, что гипноз работает…

— Вы уж извините, — сказала Элен. — Мой… э-э… жених наводит порядок.

— Ох да, я слышала, что вы собираетесь замуж.

Луиза вытерла нос уже мокрой на вид салфеткой — яркий образ несчастной женщины, страдающей от простуды. Она как будто собиралась пройти кастинг на роль в коммерческом рекламном ролике насчет простуд и таблеток от гриппа. Нос у нее был красным, глаза налились кровью, веки опухли. От сочувствия у Элен самой засвербело в носу.

— Вы слышали, что я выхожу замуж? — удивленно спросила Элен, провожая Луизу наверх.

Почему-то промелькнула мысль о Саскии. Может, это она разнесла новость среди ее клиентов?

— Патришия Брэдбери, — коротко бросила Луиза.

Мать Джулии. Элен и забыла, что Луиза была дочерью одной из подруг матери Джулии.

Если Луиза уже знала об обручении, знала ли она также и о беременности? Наверняка же люди не настолько глупы, чтобы говорить о случайном зачатии с женщиной, которая уже отчаялась обзавестись ребенком.

— Хотите, приготовлю вам чашечку травяного настоя? — спросила она Луизу, жестом предлагая той сесть в кресло для клиентов. — От простуды, с медом и лимоном?

— Я ведь не беременна. А вот вы — да.

Похоже, ума у людей все-таки маловато.

— В общем да. Но совсем недавно… — начала было Элен.

— Я слыхала, что это вышло случайно, — перебила ее Луиза.

Она шмыгнула носом, схватила несколько салфеток из коробки на столе и сердито вытерла нос.

— Я действительно ничего такого не планировала, — осторожно произнесла Элен.

Она села и взяла папку с именем Луизы, которую приготовила заранее и положила на кофейный столик еще до начала сеанса.

— Может быть, вы случайно загипнотизировали себя, когда предполагалось, что гипнотизируете меня? — Луиза коротко, горько рассмеялась и тут же надрывно закашлялась.

— Пожалуй, это выглядит несправедливо по отношению к вам, — согласилась Элен.

— Вы говорили, что можете помочь мне забеременеть! — воскликнула Луиза.

— Я так не говорила! — возразила Элен.

Она бы никогда ничего подобного не сказала. Хотя правда в том, что она вселила в Луизу большие надежды на успех. Год за годом она помогала множеству женщин с похожими историями. Они потом присылали ей пространные письма и фотографии своих малышей. Одна даже назвала свою малышку в честь Элен.

— Я хочу, чтобы вы вернули мне деньги, — сказала Луиза. — Я только из-за этого и пришла сегодня. Вы просто мошенница. Вы пользуетесь страданиями людей. Тем, что они становятся очень ранимыми. Поверить не могу, что мне рекомендовали к вам обратиться.

Элен почувствовала, как все ее тело охватило колючим жаром, будто у нее началась внезапная аллергическая реакция.

— Луиза, — заговорила она, — мне очень жаль…

— Просто верните мне деньги, и все.

«Никогда не возвращай клиенту предоплату, — загудел в уме Элен голос Флинна. — Ты предлагаешь профессиональные услуги. Профессионалы никогда не возвращают деньги без особых на то причин. Уважай себя. Уважай свое дело».

— Вы обыкновенная шарлатанка, — продолжила Луиза. Ее голос дрожал, она явно готова была разрыдаться. — С чего бы я должна была помогать вам зарабатывать денежки для вашего собственного ребенка? На одежду для вашего ребенка, на подгузники? Или вы думаете, что мы без того мало тратим, так еще должны нести и эти расходы? Муж ведь говорил мне, он сказал, что все эти альтернативные методы — полная чушь, и он был прав!

Она уже всхлипывала, раскачиваясь взад-вперед, словно мучаясь от какой-то боли. Глаза Элен наполнились слезами сострадания. Но что тут сказать, что сказать?

— Луиза, я действительно верю, что мы все-таки можем…

— Просто верните мне деньги!

— Хорошо, — кивнула Элен. — Верну. Только дайте мне минутку. Я выпишу вам чек.

Она достала из ящика письменного стола чековую книжку и заметила, что ее рука слегка дрожала, когда она выписывала чек. И все симптомы беременности внезапно проявились намного сильнее: грудь отвердела и вспыхнула жаром, во рту появился металлический привкус. Словно тело Элен желало вызвать в ней еще более сильное чувство вины из-за ее беременности, в то время как Луиза по-прежнему не могла понести.

— Надеюсь, банк его мне не вернет. — Луиза затолкала чек в сумочку.

— Не вернет, — пообещала Элен.

Ей одновременно хотелось дать пощечину этой женщине и обнять ее от всей души.

— Ну ладно, тогда…

Луиза чихнула три раза подряд. Она прижала мокрую салфетку к носу и бросила на Элен обжигающий взгляд.

— Будьте счастливы, — сказала Элен.

Ее рука сама собой потянулась к руке Луизы в жесте сочувствия. Бедняжка выглядела такой жалкой…

— Не трогайте меня! — взвизгнула Луиза.

Она вскочила и пошла к лестнице, сморкаясь на ходу.

Патрик посмотрел на нее из прихожей, где он как раз выпрямлялся, поднимая на плечах сразу две гигантские коробки, как какой-нибудь штангист. Он вежливо улыбнулся Луизе, но улыбка тут же исчезла с его лица, едва он увидел явно несчастную леди. Патрик перевел вопросительный взгляд на Элен, но та лишь молча пожала плечами в ответ.

Элен распахнула перед Луизой дверь, и женщина вышла, не произнеся больше ни слова, и быстро зашагала по дорожке, выставив вперед подбородок, размахивая руками, как будто намеревалась покончить с чем-то.

— Что это с ней случилось? — спросил Патрик, подходя за спиной Элен к двери.

— Она разозлилась на меня за то, что я беременна, а она — нет, — ответила Элен. — Она… Кто это там?

Луиза остановилась в конце дорожки, чтобы о чем-то поговорить с высоким мужчиной в темных очках и отличном костюме.

— Ты его знаешь? — спросил Патрик.

— Вряд ли, — качнула головой Элен.

При виде того, как Луиза махнула рукой в сторону ее дома, Элен ощутила сильное дурное предчувствие, а мужчина наклонился к Луизе, словно прислушиваясь к ней всем телом. Он был чрезвычайно заинтересован тем, что говорила ему Луиза; и кем бы он ни был, Элен совсем не хотелось, чтобы он прямо сейчас разговаривал с этой женщиной.

— Это ведь не новый клиент, нет? — спросил Патрик. — Потому что выглядит все так, будто она ему какие-то сплетни рассказывает.

— Я никого не жду, — сказала Элен.

Она слегка прищурилась. Мужчина повернулся, и теперь она видела его лицо в профиль. У него был крупный, похожий на клюв нос. В этом человеке было что-то знакомое.

— Мне кажется, я откуда-то знаю его, — сказал Патрик и поправил коробки на плече.

— Мне тоже так кажется, — ответила Элен. — Может, он репортер? Или актер?

Они наблюдали за тем, как Луиза сунула руку в свою сумку и что-то протянула мужчине.

— Наверное, она показывает ему чек, который я дала ей, — предположила Элен.

— А с какой стати ты дала ей какой-то чек? — удивился Патрик.

— Вернула деньги.

— Вернула деньги? Ты вернула ей деньги из-за того, что ты беременна?

— Я тебе потом объясню. Что это он делает?

Мужчина сунул руку во внутренний карман пиджака и достал нечто вроде визитной карточки. Луиза посмотрела на нее и улыбнулась.

— Ох, боже, — пробормотала Элен. — Да кто он такой?

— Я пойду и выясню, — решил Патрик. — Они не могут просто так стоять и болтать на нашей земле.

— Нет, погоди…

Элен грызла ноготь, наблюдая за тем, как Луиза убирает в сумочку визитку мужчины, словно прячет какой-то важный документ, и лишь потом отправилась дальше.

А тот махнул ей на прощание рукой и тут же зашагал по дорожке, одновременно плавным жестом снимая темные очки. Он выглядел рассерженным и решительным, будто направлялся к стойке потерянного багажа в аэропорту.

— Так, — пробормотал Патрик. Он поставил коробки с мусором на пол и открыл решетчатую дверь. — Чем могу быть полезен, приятель?

Его голос звучал агрессивно. Элен потянула его сзади за футболку:

— Патрик, не надо…

— Мне нужна Элен О’Фаррел, — ответил мужчина.

Он не улыбался. Большинство людей обычно не могут удержаться от того, чтобы не изобразить хотя бы легкую формальную улыбку, когда подходят к дверям чужого дома.

— Вам назначена встреча? — Патрик расправил плечи.

— Нет. — Мужчина вызывающе вскинул голову, словно говоря: «Не назначена, и что?»

Патрик выпятил грудь, и Элен подумала: «Надо же, как он старается быть рыцарем».

— Тогда почему бы вам не прийти еще раз, когда вы договоритесь?

Это было уже слишком. Элен шагнула вперед:

— Я Элен. Могу я… — Мужчина повернулся к ней с такой ненавистью в глазах, что Элен запнулась. — Могу быть вам чем-то полезна? — растерянно закончила она.

— Меня зовут Ян Роман. Моя жена — ваша пациентка. Рози. Помните ее? Вы ей помогали бросить курить, хотя, как ни смешно, она по-прежнему высасывает по пачке в день.

Так вот почему Элен показалось, что она его знает. Богатенький муж Рози. «Большая шишка». Так о нем отзывалась Рози. Он вроде бы занимался недвижимостью? Или был каким-то медийным магнатом? Элен не помнила. Она лишь знала, что видела лицо этого человека в газетах.

— Мне совершенно наплевать, кто вы такой, — заявил Патрик, хотя Элен могла бы поклясться, что в его тоне что-то едва заметно изменилось, что он совершенно точно знал, кто таков Ян Роман и какое именно место тот занимает в социальной иерархии. — Вы не вправе врываться сюда, не договорившись о встрече.

— Все в порядке, — вмешалась Элен. — У меня есть несколько минут.

Она встала между двумя мужчинами и бросила на Патрика взгляд, говоривший: «Спасибо, дорогой, но дальше я сама разберусь».

— Мой кабинет там, Ян. — Элен с намеренным ударением произнесла его имя. — Я могу вам уделить минут десять или около того.

— Я буду внизу, — предупреждающим тоном сообщил Патрик.

— Значит, это здесь вы как бы гипнотизируете людей, — сказал Ян Роман, поднявшись вслед за Элен по лестнице.

Он окинул кабинет Элен внимательным взглядом, и его ноздри раздулись, будто он увидел нечто совершенно негигиеничное и безвкусное.

— Присаживайтесь. — Элен показала на зеленое кресло для клиентов и почему-то, возможно от страха, добавила легкомысленно: — Угощайтесь шоколадом.

Ян опустился в кресло, не потрудившись даже посмотреть в сторону вазы с шоколадками. Машинальным жестом подтянул брюки на коленях. Элен уселась напротив. Она мысленно просматривала свой последний сеанс с Рози.

Ян внезапно наклонился вперед:

— Итак, вчера вечером к Рози приходила в гости сестра. Я вернулся домой довольно рано, и остановился в прихожей, чтобы просмотреть почту, и случайно услышал их разговор. Я не очень прислушивался, но потом сознание само стало фиксировать смысл. И знаете, что я услышал? — Но он не стал дожидаться ответа. — Я услышал, как моя жена под гипнозом поняла, что совершенно меня не любит. Отлично! Но видите ли, это вообще не проблема, да, представьте, потому что теперь ее гипнотизируют для того, чтобы она меня полюбила! Сто пятьдесят долларов за фокус! Давайте забудем, что не смогли помочь ей бросить курить, это же слишком трудно, черт побери! Давайте лучше займемся тем, чтобы она полюбила мужа! Мужа, за которого вышла каких-то пять гребаных минут назад!

Элен глубоко, судорожно вздохнула. Что такое сегодня в воздухе? Она изо всех сил старалась говорить спокойно и профессионально, но при этом заботливо и сочувственно.

— Совершенно очевидно, что я не могу обсуждать с вами сеансы вашей жены, это было бы неэтично. Однако я вполне понимаю…

— О, совершенно очевидно, ведь вы так соблюдаете правила этики!

Снизу донесся грохот. Похоже было на то, что Патрик уронил одну из коробок. У Элен загорелись щеки.

Я не шарлатанка. Мне абсолютно нечего стыдиться.

А может, причина есть.

— Вы говорили об этом с Рози? — спросила она.

— Мне нечего ей сказать, — возразил Ян. — И понятно, с нашим браком покончено. Мне не нужна женщина, которой требуется гипноз для того, чтобы меня полюбить. Вот ведь чертовщина! Отличная шутка! Просто идеальная шутка!

Маска сдержанной ярости на миг соскользнула с его лица, и Элен все стало ясно. Он любит Рози, и ему безумно больно, но превыше всего стояла задетая гордость. Вот что его убивало. Его самолюбие получило жестокий удар, и Ян Роман собирался бороться до тех пор, пока не пройдет боль.

— Никогда не задевай их гордость, — как-то раз сказала Элен бабушка. — Мужчина, чья гордость пострадала, похож на раненого медведя, несущегося через лес.

Элен потерла ладонью живот. Перед встречей с Луизой она выпила два стакана воды, готовясь к ультразвуку. И теперь ей было просто необходимо опорожнить мочевой пузырь.

— А по дороге к вам, — продолжил Ян Роман, — я имел удовольствие встретиться еще с одной вашей вполне довольной клиенткой. Интересные дела тут у вас происходят. Частенько приходится возвращать денежки?

— Вам действительно нужно обсудить все с вашей женой.

Она оказалась в затруднительном положении. Ее профессиональное мастерство вдруг показалось ей ненадежным и бессмысленным. Элен как наяву увидела лицо матери, много лет назад говорившей ей: «Ты же не можешь всерьез считать это своей профессией!» Элен подумала обо всех тех шутках, подколах и сомнениях, которые ей пришлось претерпеть. И на мгновение ей показалось, что она действительно была просто какой-то мошенницей, шарлатанкой. «Все на самом деле не так, как выглядит. Все на самом деле не то, чем кажется».

— Могу поспорить, вы тоже участвуете в этих идиотских гипновечеринках, верно? — сказал Ян Роман. — Наверняка так легче обирать сразу толпу людей.

О боже, если он знает о связи Элен с Денни… Как бы Денни справился с таким вот нападением? Или Флинн? Наверняка оба они справились бы с делом куда лучше, чем сейчас справляется Элен.

— Полагаю, вы и рак лечите? — спросил Ян. — Забудьте о химиотерапии. Просто используйте силу своего ума!

— Я никогда, никогда не делала никаких бездоказательных утверждений! — воскликнула Элен. — Послушайте, бога ради, я же не какой-нибудь знахарь! Я квалифицированный гипнотерапевт и консультант. Гипнотерапия официально признана Австралийской медицинской ассоциацией. Ко мне направляют своих пациентов доктора.

Хотя моя родная мать этого не делает.

— Полагаю, вы им за это кое-что отстегиваете.

— Вообще-то, нет. — Впрочем, она ведь в прошлом году на Рождество послала Лене Петерсон коробку отличных шоколадных конфет. Но что в этом дурного?

Ян Роман встал и подошел к окну. Постучал по стеклу, как будто испытывая его на прочность.

— Вид на океан. Отличный у вас дом! Дела явно идут хорошо.

— Это дом моей бабушки… — начала было Элен.

И как будто услышала в то же мгновение голос Флинна: «Ты совершенно не обязана отчитываться перед ним в своих финансовых делах».

Ян развернулся и посмотрел на нее. И заговорил негромко, почти благожелательно, словно его слова были неким замечательным комплиментом:

— Я вас уничтожу.

— Простите, не поняла?

Элен чуть не рассмеялась вслух. Все это выглядело так театрально. О чем он вообще говорит?

Ян Роман сладко улыбнулся:

— Я уничтожу ваш бизнес.

 

Глава 20

Я возвращалась в офис после встречи на месте предстоящих работ, когда вдруг сообразила, что мне нужно всего несколько лишних минут, чтобы доехать до дома гипнотизерши.

Тут же промелькнула мысль: «Не надо этого делать! Тебе еще предстоит встреча со Стивом. Тебя ждет миллион электронных писем. У тебя прекрасное настроение. Почему ты всегда делаешь глупости, когда у тебя хорошее настроение?»

Но я уже поворачивала налево, а не направо, будто у меня и выбора не оставалось, а ее дом обладал неодолимой магнетической силой и притягивал к себе мою машину.

Мне до сих пор было не по себе от того, что я натворила в воскресенье. Все думала и думала об этом, изумляясь самой себе. Как это я могла войти в чей-то дом и печь там бисквиты? А если бы так поступил кто-то другой? Например, люди, с которыми я только что встречалась на месте будущей застройки. Одна из женщин между делом рассказала мне, что последние выходные провела в Маджи, а я подумала: представь, что бы она сказала, если бы узнала, чем я занималась в воскресенье! Как бы вытянулось ее лицо! Как бы она сразу сделала осторожный шаг в сторону, как если бы я мгновенно превратилась из дружелюбного специалиста в странную сумасшедшую тетку!

Я никогда не ощущала, что делаю нечто нехорошее, входя в дом Патрика, потому что не переставала чувствовать этот дом своим. Именно там прошли самые счастливые годы моей жизни. Я старательно мыла эту ванную комнату каждое субботнее утро. Красила стены в комнате Джека. Выбирала ковер для столовой. Так что я не видела в своих поступках ничего незаконного или дурного. Я вроде как имела право находиться там, пусть даже никто другой с этим не согласился бы.

Но войти в дом Элен и заняться приготовлением бисквитов, открыть дверь рассерженному незнакомцу, словно дом мой… Да, у меня было ощущение, что я зашла слишком уж далеко.

Утром в понедельник я проснулась в три часа утра с отчетливой мыслью: мне необходимо обратиться за помощью. Мне нужно лечение. Настоящее лечение. Я должна остановиться. Даже поискала в Интернете службу консультантов. Я записала с полдюжины имен и телефонных номеров.

А потом, несколько часов спустя, я встала, чтобы отправиться на работу, и при дневном свете все показалось таким незначительным, что я подумала: ох, да какое еще лечение? Не нужно оно мне! Я отлично справляюсь с работой. Не склонна к самоубийству или к булимии, не слышу голосов. Просто остановлюсь, и все. Бисквиты станут моей последней выходкой. Моим прощальным даром.

И это ощущение не покидало меня весь день, и я прекрасно чувствовала себя накануне. Я даже постучалась в соседнюю дверь и напомнила семейству радостных лабрадоров, что этим вечером забирают мусор. И это было вполне по-соседски, заботливо и мило. Разве так станет действовать человек, нуждающийся в лечении? Соседи запрыгали, виляя хвостами, ужасно благодарные, потому что они, конечно же, забыли о мусоре, а у них столько всего накопилось из-за переезда, и кстати, как прошло воскресенье? А я не сразу вспомнила о своей мифической вечеринке в честь чьего-то там сорокалетия! Но когда вспомнила, то сообщила, что вечеринка была великолепной, просто мне уже кажется, что это было давным-давно, хотя сегодня только еще понедельник, но работа и не такое с людьми делает, и ха-ха-ха, и тра-ля-ля, и так далее, как уж водится.

А потом, сегодня, я отправилась на работу, вообще не думая о Патрике, или Элен, или Джеке, или о их будущем ребенке. С удовольствием провела встречу на площадке, где должен был строиться новый торговый комплекс. Место на холме с видом на океан. Тогда я и подумала о кабинете Элен, с огромными стеклянными окнами, за которыми тоже плескался океан, и о том, как солнце играет в волнах, и сказала заказчикам, что нужно бы оформить здесь все в деревенском стиле, с огромными окнами. Чтобы в торговом центре были такие уголки, где можно посидеть с чашечкой кофе и посмотреть на небо, и чтобы вокруг хватало места для малышей — они могли бы бегать кругами и воображать себя самолетами. Это должно стать таким местом, в каком нуждалась я, когда Джек едва начал ходить и я брала его с собой в походы за покупками. Странно, конечно, но я до сих пор чувствовала себя матерью малыша, едва начавшего ходить, хотя Джек уже давно был школьником и мне он больше не принадлежал. Я словно застряла во времени. Заказчики сказали «отлично», похихикали, заявили, что назовут этот центр «Приютом безмятежности имени Саскии». Все это звучало с легким оттенком снисходительности, будто я у них просила лично для себя кухню побольше, но ведь я это делаю для других матерей.

В общем, я была полна сил и профессионального удовлетворения и думала о том, как мне нравится работа по городскому планированию, а когда подошла к машине, мой телефон зазвонил, и это была Тэмми.

Моя старая подруга Тэмми Кук.

Та самая, которая позволила мне пожить у нее в свободной комнате, когда Патрик сказал: «Все кончено».

В то время она была мне действительно добрым другом, заботилась обо мне, словно я инвалид. Варила мне куриный суп и готовила чай, держала меня за руку, когда я лежала на кровати, таращилась в потолок и пыталась дышать, хотя у меня было такое ощущение, что на моей груди припарковался грузовик. Помню, как спрашивала ее, может ли жизнь для меня стать прежней, и она говорила: «Конечно, милая, так и будет». Она ошибалась, но все равно была очень хорошей девушкой, из тех, что называют вас «милая» и повторяют: «Я так тебя люблю!»

Теперь сложно поверить, что когда-то у меня была такая подруга. Это как если бы я вспоминала, что когда-то бегло говорила по-французски, а теперь не в силах понять ни единого слова.

После того как я переехала в таунхаус, Тэмми пыталась поддерживать дружеские отношения. Ей хотелось, чтобы я ходила с ней в ночные клубы и бары, пила и танцевала, чтобы наконец отбросила все, вернулась к жизни.

Помню, как думала тогда, что это несправедливо. Если бы Патрик погиб, например, в автомобильной катастрофе, мне бы позволили горевать о нем много лет подряд. Люди бы присылали мне цветы и сочувственные открытки; они бы привозили мне какие-нибудь запеканки, чтобы я не померла с голода. Мне можно было бы держать в доме множество его фотографий, постоянно говорить о нем, вспоминать старые добрые времена. Но из-за того, что он меня просто бросил, из-за того, что был все так же жив, моя печаль воспринималась как нечто непристойное и жалкое. Я выглядела недостойной женского равноправия, когда говорила, как сильно люблю его. Он меня разлюбил, следовательно, и я должна была перестать его любить. Причем немедленно. Хлоп — и готово! Выбрось из головы все эти глупые чувства! На твою любовь больше не отвечают взаимностью, а значит все это ужасно глупо.

Патрик с Джеком ушли из моей жизни, как если бы умерли, но это едва ли можно было считать трагедией. Разрывы между людьми случаются то и дело. То же самое было, когда умерла мама. Старые люди умирают естественным образом. К тому же она болела! Так что на самом деле это лишь к лучшему. Ну и что, что ты никогда больше не услышишь ее голос? Ну и что, что ты никогда не будешь читать Джеку книжку перед сном? Ну и что, что ты никогда больше не будешь заниматься с Патриком любовью?

Забудь все это, преодолей, возьми себя в руки, девочка! Все вокруг желали, чтобы я поскорее снова сделала себя счастливой — подстриглась по-другому, записалась на какие-нибудь вечерние курсы. И всех ужасно раздражало, что я ничего не предпринимала — просто не могла. Потому не стоит удивляться, что Тэмми в конце концов исчезла из моей жизни.

Но теперь она снова появилась, спустя столько лет. И ее голос в моем мобильнике звучал все так же: Тэмми всегда слегка задыхалась, как будто только что пробежала вокруг квартала.

— Саския, милая, я вернулась в Сидней! — сообщила она.

А я и не знала, что она уезжала из Сиднея.

— Тебя нет в «Фейсбуке»! — возмутилась Тэмми. — Интересно, как твоим старым друзьям тебя найти, если тебя нет в «Фейсбуке», негодница!

Тэмми разговаривала так буднично, словно мы только что расстались. Она даже не упомянула о Патрике. А потом спросила, не хочу ли я где-нибудь с ней выпить вечером в среду. И я согласилась! Сама же при этом сидела в машине, подставив лицо солнцу, и ликовала: не нужно мне никакое лечение! Завтра вечером я встречаюсь со старой подругой! Я совершенно нормальна!

А пять минут спустя вдруг обнаружила, что еду к дому гипнотизерши.

Я сказала себе, что просто проеду мимо. Не стану останавливать машину. Джек должен быть в школе, Патрик на работе, а Элен наверняка сидит в своем полосатом кресле, в своем уютном маленьком стеклянном раю, и предлагает кому-то шоколад, и разговаривает мягким голосом, а солнечный свет танцует на стенах вокруг нее.

Пока я ехала туда, ужасно хотела снова превратиться в Дебору Ванденберг и прийти к ней на сеанс из-за болей в ноге. Странно, как я наслаждалась этими сеансами. А боль в последнее время усилилась. Я ведь и не думала применять те приемы, что рекомендовала Элен. Ведь Деборы больше не существовало, а значит и рекомендации гипнотизерши я вроде как не вправе использовать.

Но Патрик оказался там.

Когда я повернула за угол, на их улицу, то увидела, как они вместе выходят из дома, спеша, словно куда-то опаздывают. Патрик в джинсах. Значит, взял выходной. Но почему? Он никогда не устраивал себе выходных посреди недели. Элен тоже в джинсах и великолепной длинной серой куртке с изумительными помпонами. Такие куртки могут себе позволить только женщины подвижные и очаровательные. Пока что беременность Элен была совсем незаметна.

Прямо настоящая пара! Глядя на них, никто бы и не подумал, что они не принадлежат друг другу. И тут же меня пронзила странная, изысканная, нежная боль, легкая, но обжигающая, словно в мое тело медленно вонзали длинную, тонкую сияющую иглу.

Куда это они могли собраться? Я и не пыталась сопротивляться любопытству. Я просто должна была узнать, и все. Если узнаю, мне будет не так больно. Я всегда так думаю, несмотря на то что знание может причинить еще больше боли.

В общем, я отправилась за ними. Ехала на одной из служебных машин, потому что моя снова вышла из строя, поэтому Патрик меня не заметил и не стал хитроумно маневрировать, чтобы оторваться.

Они направились в школу Джека.

Возможно, там предстоял какой-то концерт? Или игра в футбол? А я и не знала. Можно отправить на телефон Патрика вопрос, хотя, конечно, не для того, чтобы получить ответ, но потом я увидела, что Элен осталась в машине, а в школу вошел только Патрик. Он почти бежал. Неужели Джек заболел?

Через несколько минут Патрик уже появился в дверях. Он снова шел очень быстро, неся школьную сумку Джека, а Джек вприпрыжку несся за ним. Они запрыгнули в машину и снова куда-то поехали.

Я совершенно не могла догадаться, куда они отправились в такой час, и теперь мое желание узнать это превратилось в мучительную жажду. Я наклонялась вперед, изо всех сил сжимая руль, и полностью сосредоточилась на номерном знаке машины Патрика.

Иногда мне этот номер даже снился.

Зазвонил мобильник. Это был Тоби с работы, но я не стала отвечать, желая, чтобы Тоби просто оставил сообщение. Для меня в этот момент значение имело только преследование. Но я потеряла их у светофора на Милитари-роуд, когда какая-то идиотка ударила по тормозам на желтый свет, точно целью всей ее жизни было помешать мне.

Я даже закричала от разочарования и с такой силой стукнула по рулю, что, наверное, останутся синяки. Можно считать удачей, что я снова нашла их. Когда я добралась до конца Фалькон-стрит, то повернула налево, на скоростное шоссе Пасифик, не по какой-то особой причине, а просто потому, что была в левом ряду, — и тут же увидела всех троих. Элен показала на какое-то здание, и они исчезли внутри.

Я припарковалась поблизости и даже не стала трудиться опускать деньги в счетчик. Тут же кинулась ко входу. Ногу при этом сжимала и скручивала боль.

Войдя в пустой вестибюль, я остановилась у доски с указателями, где значилось название множества разных фирм и организаций. Стоматологическая хирургия. Дипломированный бухгалтер. Специалисты по иммиграции. Они могли пойти куда угодно.

А потом я увидела это: «Кабинет УЗИ».

Так вот куда они направлялись. Посмотреть на младенца.

Младенец.

Я восприняла это как нечто личное. Словно они все втроем нарочно это делали, чтобы причинить мне боль. Да само это здание торчало здесь только для того, чтобы сделать мне больно.

Конечно, Патрик будет держать ее за руку, они будут вместе прислушиваться к сердцебиению малыша и обмениваться нежными взглядами и сияющими улыбками. Я видела такое в кино. И знаю, как это действует. Джек впервые увидит своего маленького братишку или сестренку.

Когда мы с Патриком пытались сделать ребенка, я постоянно твердила Джеку, что он будет лучшим в мире старшим братом. Джек же говорил, что он бы хотел иметь младшую сестренку. В начальной школе он дружил исключительно с девочками. «Я хочу сестренку и чтобы ее звали Джемайма, — как-то раз сказал он. — С черными волосами». А потом, подумав, добавил: «Пожалуйста!» В то время я постоянно учила его хорошим манерам. И я ответила ему, что это было бы замечательно. Мне очень понравилось имя Джемайма.

А ведь мне повезло, что я их увидела и поехала за ними! В противном случае я могла вообще не узнать, когда именно они соберутся на ультразвуковое исследование. Мне бы могло просто прийти в голову, часа в три ночи, например, что, вообще-то, Элен уже пора пойти на УЗИ, и потом я бы лежала без сна, мучительно воображая разные подробности такого похода, гадая, где это будет, когда и так далее.

Тут я, по крайней мере, контролирую ситуацию. И продолжаю оставаться в гуще событий. Я продолжаю существовать. Пусть сами они не догадываются, что я здесь, но я-то знаю. Могу, например, сказать: «О, как мило видеть вас здесь!» — когда они выйдут из кабинета. Или могу вечером послать им эсэмэску: «Ну как прошло УЗИ?» Или могу вообще ничего не делать, но все равно останусь частью событий с самого начала — с первого теста на беременность.

Может, они пригласят меня на роль крестной матери?

Ох, я уж совсем размечталась.

Я зашла в большую и шумную комнату ожидания, наполненную пухлыми животами беременных, парами, державшимися за руки, тихонько болтавшими между собой, и стройными женщинами, читавшими журналы, и при этом на их лицах бродили таинственные улыбки. Все это люди, которые вписываются в общество так же легко, как ложатся на место кусочки головоломки. Ухоженные, благоразумные, здоровые люди — они все кого-то любят и их кто-то любит.

Я села на первый попавшийся свободный стул, рядом с дверью, и взяла какой-то журнал. И как раз в это время услышала голос медсестры: «Элен О’Фаррел!» Последовала небольшая пауза и медсестра повторила, на этот раз громче: «Элен О’Фаррел!»

Мой взгляд выхватил Элен. Она как раз наливала воду в два пластиковых стаканчика из кулера и сразу заволновалась в типичной для нее манере — очаровательно, по-девичьи. И не знала, что ей теперь делать со стаканчиками, а когда слишком быстро выпрямилась, ремень сумки соскользнул с ее плеча. Я увидела Патрика и Джека, поспешивших к ней, и Джек вернул ремень на плечо Элен. Это было так по-взрослому, так вежливо. Это я научила его хорошим манерам. А Патрик взял стаканчики. Медсестра сказала что-то, чего я не расслышала, и все они улыбнулись и пошли куда-то по коридору, а меня даже не заметили.

Женщина, сидевшая рядом со мной, вдруг спросила:

— С вами все в порядке?

Я и не осознавала, что плачу.

* * *

— А если ты умрешь, — поинтересовался Джек, — маленький что, тоже умрет?

— Джек! — одернул его Патрик. — Что за странный вопрос?

Они отправились перекусить в местную пиццерию, и Джек внимательно изучал снимки УЗИ, пока они ждали, когда им принесут пиццу.

— Да, я нужна малышу для того, чтобы он мог жить и расти, — ответила Элен.

Может, ей нужно было сказать, что она не собирается умирать, как его мама? Или это чистое любопытство? Или он как раз на то и надеялся, что она может умереть? Вдруг ему уже до тошноты надоели здоровые школьные обеды?

— Ты сегодня съел в школе свой обед? — спросила она.

— Ну, я просто… Если наступит Армагеддон и все беременные женщины умрут… — начал Джек.

— О боже! Хватит уже об Армагеддоне! — воскликнул Патрик. — Именно поэтому тебя и мучают кошмары, поэтому ты и засыпаешь прямо на уроках в классе!

— Я не совсем заснул, — возразил Джек. Он положил снимки УЗИ на стол, и Элен тут же осторожно потянулась к ним и пододвинула к себе. — Я просто на минутку закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.

— Да, вот только тебя не сразу смогли разбудить, — напомнил сыну Патрик.

Как раз перед тем, как Элен и Патрик собирались поехать на ультразвук, им позвонили из школы, чтобы сообщить: Джек внезапно уронил голову на парту и заснул так крепко, что учитель не смог его разбудить и просто отнес в школьный медицинский пункт. Можно было предположить, что у Джека начинается какая-то болезнь, однако теперь он выглядел абсолютно воодушевленным, радовался тому, что его забрали из школы на весь день и взяли с собой на УЗИ.

— Ты наверняка еще и храпел, — продолжил Патрик, — так что никто другой уже сосредоточиться не мог. — Он свесил голову вбок и изобразил шумный храп.

Джек ухмыльнулся:

— Это ты храпишь. А я — нет, никогда.

— Я? Я не храплю! — возмутился Патрик. — Ведь правда, Элен?

— Правда, — подтвердила она.

На самом деле он храпел. Элен уже подумывала о том, чтобы купить беруши.

Она взяла снимки УЗИ и всмотрелась в них. «Мой, — подумала она, — мой ребенок». Потом посмотрела на Патрика и мысленно поправилась: «Наш ребенок». Снимки были расплывчатыми и непонятными, словно фотографии какого-то сверхъестественного явления.

— Все выглядит так, как тому и следует выглядеть, — сказала им женщина, проводившая процедуру. — Поздравляю! — А потом вдруг добавила: — Ох, смотрите-ка! Он или она машет вам ручкой!

И она показала на крошечную призрачную ручонку, и все они — Патрик, Элен и Джек — помахали рукой в ответ.

— Да ты храпишь, как землетрясение! — Джек обвиняюще ткнул пальцем в Патрика. Он наклонился вперед, опираясь локтями о стол, и скатерть поползла в его сторону. — Ты храпишь, как настоящий вулкан!

— Эй, поосторожнее, приятель! — Патрик поправил скатерть. — Твоя мама однажды записала на пленку мой храп. И правда походило на вулкан.

«Дзинь! Четвертое упоминание о Колин за последний час!» — подумала Элен.

Она явно не в силах прекратить этот подсчет, как бы сильно ни старалась.

— В Америке есть гигантский вулкан, супервулкан — Йеллоустоун, — сообщил Джек. — И когда он рванет — ого-го! — Он стукнул кулаком по столу, и высокая вазочка с пакетиками сахара упала на бок. — Это будет конец света! А случиться может в любую минуту.

— В самом деле? — спросила Элен.

— Ну, я так не думаю, — сказал Патрик — Да где же наша пицца? Они что, не понимают, что мы здесь просто умираем от голода? Дай-ка я еще раз посмотрю снимки. — Он взял снимки из рук Элен.

— А меня вы тоже вот так фотографировали? — спросил Джек.

— Да, твоя мама вложила эти снимки в твой детский альбом. Ты же их видел.

Дзинь!

Ох, Элен, да передохни же ты! Что было делать бедняге? Не обращать внимания на вопрос сына? Притвориться, что Колин и на свете-то не существовала?

— Мне нужно в туалет! — возвестил Джек.

Он всегда отправлялся в туалет, когда они обедали или ужинали вне дома. Это был предлог для того, чтобы побродить по ресторану, поглазеть по сторонам.

— Могу поспорить, он остановится там, откуда можно заглянуть в кухню, — сказала Элен.

Джек замер на месте, как по сигналу, с небрежным видом прислонившись к какому-то дереву в горшке, и приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть через прилавок туда, где замешивали тесто для пиццы.

Элен и Патрик рассмеялись, и на мгновение Элен показалось, что они оба — родители Джека.

Патрик улыбнулся:

— Забавный парнишка. — Он взял снимок и всмотрелся в него. — А тебя тоже когда-нибудь заинтересует Армагеддон, малыш? Или ты будешь безмятежным и духовным существом, как твоя мама?

— Ну, прямо сейчас я себя не чувствую так уж безмятежно, — сказала Элен. — Что за день выдался! Сначала Луиза потребовала назад деньги, потом этот Ян Роман пригрозил уничтожить меня. Думаю, это можно назвать наихудшим днем в моей профессиональной жизни.

— Ян Роман просто привык чувствовать себя крутым, — ответил Патрик. — Не думай о нем. Он обо всем забудет, решив купить еще одну телевизионную программу или еще что-нибудь. — Патрик немного помолчал. — А ты действительно гипнотизируешь его жену, чтобы она в него влюбилась?

— Конечно же нет, — удивилась Элен. — Я не могу заставить человека чувствовать нечто такое, что ему несвойственно. Рози просила меня сделать это, но я предложила поработать над ее чувством собственного достоинства. Ты не можешь любить кого-то, пока не разберешься в самом себе, пока у тебя нет внутреннего покоя. Я не могу тебе всего рассказать, но… В общем, я просто сказала ей, что могу попытаться помочь ей обрести достаточно уверенности в себе, чтобы она сама разобралась: то ли ей оставить его, то ли попытаться как-то с ним ужиться.

— Ммм, — промычал Патрик. На его лице отразилось сомнение.

— Что такое? — спросила Элен.

— Не знаю. Просто мне кажется, что это звучит немножко… причудливо, как фантазия.

Элен охватило нешуточное раздражение.

— Ох, так, значит, ты тоже думаешь, что я нечто вроде обычного шарлатана?

— Конечно нет! Послушай. Я самый простой геодезист. Земной человек. И ты ведь понимаешь, что на самом деле я понятия не имею, о чем говорю.

— Это очевидно.

— Стоп, хватит! Сменим тему. Как насчет нашего прекрасного малыша? А? — Он протянул Элен снимок, и та невольно улыбнулась. Через секунду Патрик спросил уже совершенно другим тоном: — Ты ее видела?

Элен продолжала смотреть на снимок. Она прекрасно поняла, кого имел в виду Патрик.

— Да, — кивнула она.

— Я все-таки должен что-то предпринять, — сказал Патрик. — С учетом того, что наш ребенок… — Он прижал к снимку палец. — Я никогда не считал, что она может быть опасной, но на этот раз она выглядела как-то… Не знаю, но как будто слетела с катушек. Более безумной, чем обычно.

Элен подумала о Луизе, о том, как сегодня выглядела эта несчастная женщина; она буквально сходила с ума от горя и завидовала беременности Элен. И представила лицо Саскии в тот момент, когда та вошла в комнату ожидания. Элен мгновенно ее заметила. У Саскии был больной, отчаявшийся вид, словно она неслась сломя голову на очень важный для нее рейс в аэропорт.

— А Саския хотела иметь ребенка от тебя? — спросила Элен.

— Да кого это интересует, даже если и так? — грубо бросил Патрик. — Это ее ничуть не оправдывает!

— Мне просто хочется знать, — тихо произнесла Элен.

Мне просто хочется понять.

— Большую семейную будете заказывать? — перебила их официантка.

* * *

Когда они вернулись домой, на автоответчике Элен их ждало сообщение от какой-то журналистки, представившейся как Лиза Гамильтон. Она сказала, что пишет статью о гипнотерапии для «Дейли ньюс» и для этого ей необходимо было поговорить с кем-нибудь из клиентов Элен. «Мне хотелось бы знать, согласитесь ли вы прокомментировать кое-какие утверждения, сделанные ими?» — спросила она.

Голос журналистки звучал холодно и резко, она говорила уверенно и властно, с легким оттенком отвращения.

Элен выключила автоответчик.

— Все в порядке? — спросил Патрик.

— Думаю, я знаю, как именно Ян Роман решил разрушить мое дело.

 

Глава 21

— А как насчет того старого клише? — спросил Патрик. — Любая публикация — это хорошая реклама?

Элен уже улеглась, а Патрик только что вернулся в спальню, пожелав Джеку спокойной ночи.

— Вряд ли это будет доброжелательная публикация, — сказала Элен.

Она уже позвонила той журналистке и согласилась встретиться и поговорить с ней на следующее утро в одиннадцать. В течение многих лет Элен не раз и не два общалась с журналистами, и обычно ей это очень нравилось. С тех самых пор, как несколько лет назад она посещала семинар, который назывался «Реклама вашей практики гипнотерапии», она активно искала любые возможности заявить о себе и никогда не отказывалась от встреч с газетчиками.

Каждый декабрь ей звонили журналисты, чьи статьи должны были появиться в начале нового года под заголовками вроде «Как выполнить собственные решения: спрашиваем специалистов!». Работники журналов, пишущих о здоровье, интересовались, как сбросить лишний вес, а деловые издания — как преодолеть страх перед публичными выступлениями. Иногда Элен давала заметки в еженедельную рубрику «Психическое здоровье» в местной газете и была постоянным гостем различных дневных радиопередач. Она даже несколько раз выступала по телевидению.

И каждый раз журналисты, с которыми ей приходилось иметь дело, держались если не уважительно, то хотя бы дружелюбно и даже изображали искренний интерес. Ведь Элен представляла то, что интересовало людей. Нечто новое для читательниц, немножко забавное. Никого из журналистов особо и не заботило то, что она рассказывала. На самом деле они совершенно не верили в гипнотерапию.

Но как только Элен поговорила с Лизой Гамильтон, то поняла, что это интервью будет резко отличаться от всех предыдущих. Тон журналистки ничуть не смягчился даже после того, как Элен, с откровенной мольбой о сочувствии, упомянула о том, что беременна и страдает от ужасной утренней тошноты, а потому предпочла бы встретиться не слишком рано. Лиза явно была не из тех особ, которые станут изображать ложное сочувствие в надежде, что Элен расскажет побольше. Если эта леди собиралась написать статью, призванную уничтожить Элен, ей поневоле приходилось ненавидеть гипнотизершу.

Элен совершенно не привыкла к тому, чтобы ее ненавидели.

И тошнота от этого ничуть не ослабела.

— Помню, Колин как-то говорила, что им совершенно все равно, если в газетном обзоре их продукция будет выставлена в дурном свете, потому что в памяти людей застревает только название продукта.

Патрик откинул одеяло и забрался в постель.

Колин была ассистентом по маркетингу. Элен пыталась понять, не чудится ли ей, что лицо Патрика сразу же смягчается, стоит ему упомянуть о Колин, точно так же, как смягчалось всегда лицо ее отца, когда он говорил о своих настоящих детях.

Но если и так, то что?

И кстати, что Элен подразумевает под «настоящими» детьми? Как это с ее стороны глупо! Она ведет себя так, словно отец специально ее бросил. Может быть, подсознательно именно так она все и воспринимала? А ей-то казалось, что ее подсознание куда как умнее!

— Я не какая-нибудь продукция, — сказала Элен, хотя курс маркетинга, который она посещала, как раз и поощрял слушателей думать о себе как о некоем бренде, торговой марке.

— Но ты же поняла, что я имел в виду, — возразил Патрик. — Не хочу, чтобы ты расстраивалась, в то время как все это может ничего и не значить. Это может даже не иметь никакого отношения к Яну-Великому-Роману.

— Эта газета принадлежит ему, — пояснила Элен. — Я проверила в Интернете. Не похоже на простое совпадение.

— А ты звонила его жене? — спросил Патрик. — Это ведь ей следует попытаться остановить его.

— Я оставила ей два сообщения, — сказала Элен. — Но не думаю, что Рози может чем-то помочь. Он уже взял меня на заметку. — Она немного помолчала. — Я что, действительно сказала «взял меня на заметку»? Просто поверить не могу.

Патрик молча лежал на спине, откинувшись на подушку, и таращился в свой BlackBerry. Он был им буквально одержим. Элен всегда посмеивалась, когда Патрик жаловался, что Джек слишком много времени проводит за игровой приставкой.

— Бог ты мой! — вдруг воскликнул Патрик и сел.

— В чем дело? — спросила Элен, тут же подумав: «Саския!»

— Этот ублюдок хочет подать в суд на меня!

— Какой ублюдок?

Патрик все еще недоверчиво смотрел на крошечный экран.

— Да тот заказчик, который отказывается оплачивать счет! — Патрик в бешенстве постучал пальцем по экрану. — Я просил своего юриста сегодня отправить ему письмо с требованием. И теперь этот тип не только отказывается платить, но и грозит предъявить иск, потому что мы слишком долго выполняли работу! Ну и дела!

— Может быть, это просто… Как ты это называешь? Контрманевр? — предположила Элен.

— Боже милостивый! Какая несправедливость! — Все тело Патрика напряглось от ярости. — Он хотел, чтобы заказ был выполнен предельно быстро. Мы перерабатывали ради этого. Я пропустил футбольный матч Джека из-за этого урода, и теперь у него хватает наглости утверждать, что мы слишком затянули!

— Твой юрист наверняка знает, что делать, — предположила Элен.

Злость Патрика заставляла ее нервничать. Она всегда находила мужской гнев чем-то устрашающим. Он ощущался буквально физически.

— Ты можешь утром первым делом позвонить ему.

— Да, — кивнул Патрик. Он выключил BlackBerry, глубоко вдохнул и посмотрел на Элен. — Не слишком удачный у нас денек, да?

Элен показала на свой живот:

— Тсс! День был прекрасным, помнишь?

Патрик на мгновение приложил ладонь к ее животу:

— Да, верно, так и есть.

Он положил BlackBerry на прикроватный столик и потянул одеяло так, чтобы оно прикрыло Элен, но не его самого.

Они одновременно погасили каждый свою лампу и повернулись в разные стороны, прижавшись друг к другу спинами.

— Подушка низкая, — пробормотал Патрик, снова садясь и взбивая свою подушку.

— Упс… — пробормотала Элен.

Патрик вновь улегся и постучал пяткой в ногу Элен, желая ей спокойной ночи, и она ответила ему тем же.

Они были вместе меньше года, но уже обзавелись множеством мелких общих привычек, ритуалов и обычаев. Похоже, каждая новая пара таким образом строит свой собственный мир, свое собственное королевство.

Саския не желает расставаться со своим королевством.

Элен закрыла глаза, и перед ней тут же возникло лицо Яна Романа, словно он ждал за занавесом, готовый выпрыгнуть оттуда в тот самый момент, когда она попытается заснуть.

Я уничтожу вас и ваше дело.

Но он ведь не может на самом деле уничтожить дело Элен? Так? Даже если в статье напишут о ней что-нибудь совершенно ужасное, она ведь не потеряет всех своих клиентов? Все то, что она строила долгие годы, не может исчезнуть в мгновение ока!

Из-за одной-единственной статьи?

И к тому же, черт побери, насколько плохой будет эта статья? Элен не какая-нибудь злобная и искусная мошенница. Она никогда не делала ничего плохого.

Они же не могут просто выдумать что-нибудь?

Впрочем, конечно же могут. Элен вспомнила множество бравурных сообщений о Брэде Питте и Дженифер Энистон по поводу их воссоединения, хотя на самом деле ничего подобного не происходило. Но Элен ведь не была знаменитостью. Никого не интересовала ее жизнь, в то время как каждому хотелось повторной женитьбы Брэда и Дженнифер; потому-то и были написаны те статьи.

Элен и самой очень хотелось того же самого — чтобы Брэд и Дженнифер были вместе.

И наверняка у этой Лизы Гамильтон должно быть достаточно журналистского опыта, чтобы поговорить с кем-то, кроме Луизы. Или у нее выбора не оставалось? Может быть, Ян Роман просто позвонил ей и сказал: «Я хочу, чтобы ты уничтожила репутацию этой женщины, или останешься без работы»?

У бедной журналистки вполне могут иметься злобный муж и трое детишек, один из которых, к примеру, нуждается в срочной и очень дорогой трансплантации, поэтому ей ничего не оставалось, кроме как постараться удержаться на своем месте любой ценой, так что Элен должна была быть принесена в жертву.

— Не можешь заснуть? — спросил Патрик, и его голос неожиданно прозвучал очень громко в тихой комнате.

— Не могу.

— Я тоже. — Он включил лампу у кровати. — Принести молока или еще чего-нибудь? Чая?

— Нет, спасибо. — Элен села в кровати.

Патрик поинтересовался без особого энтузиазма:

— Может, нам заняться сексом, как ты думаешь?

Элен рассмеялась:

— Вообще-то, у меня нет настроения.

— Да и у меня, — протянул Патрик. Он тоже сел. — Думаю, пойду-ка я напишу электронное письмо тому заказчику, какое-нибудь оскорбительное. Или разобью что-нибудь. Или пробегусь вокруг квартала.

— Позволь лучше заняться с тобой релаксацией, — предложила Элен.

Она была бы только рада хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей.

— У тебя и своих проблем хватает, — сказал Патрик.

— Все в порядке, — успокоила его Элен. — Я тоже постараюсь погрузиться в транс.

— О боже, вот спасибо тебе. Я просто не хотел просить. — Патрик лег рядом с Элен. — Поверить не могу, как меня все это зацепило!

Десять минут спустя он погрузился в мягкий транс, а сама Элен вошла в то чудесное легкое состояние, в котором, похоже, оказывалась каждый раз, когда гипнотизировала Патрика.

— Я хочу, чтобы ты вернулся в то время, когда чувствовал себя полностью расслабленным. В момент до того, как на тебя свалилось напряжение собственного бизнеса. Подумай о том моменте, когда ты чувствовал себя абсолютно спокойным и счастливым. Ты нашел такой момент? — (Патрик кивнул.) — Где ты находишься?

— Это мой медовый месяц. — Его голос звучал как у пьяного.

Элен замерла.

«Остановись немедленно!» — требовал инстинкт самосохранения.

Элен немного помедлила, размышляя, прислушиваясь к ровному, глубокому дыханию Патрика.

«Спроси его! — На этот раз Элен словно услышала голос Денни. — Спроси о том, что тебе хочется узнать!»

— Что ты делаешь? — задала вопрос Элен. Ничего плохого в этом вопросе нет.

В мягком, неярком свете прикроватной лампы лицо Патрика выглядело лет на десять моложе. Морщинки у глаз разгладились, даже щеки как будто стали чуть более пухлыми.

— Мы ныряем с аквалангами, — ответил Патрик.

— Ты и Колин? — уточнила Элен.

«А кто же еще?» — Теперь в ее голове сердито фыркнула Джулия.

«Ох, ну что за ерунда! — заявила Анна. — Он просто рассказывает тебе о своих воспоминаниях. Это же не путешествие во времени!»

— Да. Это потрясающе! — Патрик улыбнулся. — На Колин голубое бикини.

— Вот как? — чуть слышно произнесла Элен.

— Она выглядит ошеломительно!

— Прекрасно.

И снова в ее голове зазвучал голос Джулии, точнее, ее хохот. «Ты же сама на это напросилась, идиотка!»

«Весьма непрофессионально», — подтвердил Флинн.

— Опиши, что ты чувствуешь, — предложила Элен, пытаясь вернуть Патрика на нужную дорожку.

— До этого я никогда не нырял с аквалангом. Под водой все как будто замедляется, все так спокойно, и я слышу лишь собственное дыхание. А кораллы… Ох, но я ведь должен ей рассказать!..

Лицо Патрика снова изменилось. Морщины вернулись, щеки обвисли.

— Рассказать — что? — спросила Элен.

Иногда такое случалось: простое упражнение на релаксацию могло вызвать подавленные негативные ощущения, чувства. С Патриком подобного раньше не происходило, с ним просто не должно было такого случиться. Ведь и сеанс-то по сути не был настоящим; это был совсем неглубокий транс, который должен был всего лишь помочь забыть о зловредном заказчике, забыть ровно настолько, чтобы можно было заснуть.

«Вот как раз поэтому мы никогда и не рекомендуем применять гипноз к партнерам», — напомнил Флинн.

— Пойти к доктору! Сейчас же. Как можно скорее. Мы должны пойти к доктору и застать его, этот рак, в самом начале! — Руки Патрика рефлекторно стиснули край простыни. — Но она же такая глупая, такая упрямая! Она давно заметила эту припухлость и ни слова мне не сказала, она уже много месяцев знала, просто надеялась, что это ничего не значит, что это само рассосется. Как надеялась, что индикатор масла в ее машине сам собой перестанет мигать. Боже праведный! Я сказал ей, что она идиотка. Идиотка. Она заплакала. Я не должен доводить ее до слез. На ней ведь лежала ответственность. Перед Джеком. Передо мной.

Горе исказило черты Патрика.

— Пора отпустить эти воспоминания, дать им затихнуть, — сказала Элен.

Но ее голос явно прозвучал на этот раз не как голос уверенного в себе профессионала. Она явно говорила, как новичок: напряженно, неровно.

— Я никогда не полюблю другую женщину так же, как Колин…

— Я сосчитаю до пяти, — произнесла Элен.

— Я смотрю на Элен, — произнес Патрик и Элен похолодела, — и думаю: это не то же самое. Это просто не то же самое.

* * *

Когда они вошли в кабинет ультразвука, у меня хлынули слезы. Мне нужно было уйти. Я выставила себя на посмешище. Из-за стойки регистрации вышла какая-то женщина и направилась ко мне с добрым и в то же время решительным выражением на лице, говорившем: «Я тебе сочувствую, но, пожалуйста, заткнись ко всем чертям!»

Здесь ведь плачут не только от радости. Ультразвуковое исследование не всегда приносит добрые вести. И та женщина, наверное, подумала, что я потеряла ребенка.

И что бы я могла ей сказать? Все в порядке, на самом деле я никогда и не была беременна, я потеряла приемного сына? А это вообще берется в расчет? Но ведь это тот самый прекрасный ребенок, вон там, который помогает своей новой приемной матери справиться с сумкой. Он выглядит усталым. Не думаю, что она правильно его кормит. Слишком много тофу и чечевицы. Недостаточно белков. И хотя я не теряла собственного ребенка, но потеряла воображаемого, потому что вон тот мужчина, что стоит там, перестал меня любить, а я теперь уже слишком стара и он нашел кого-то помоложе и посимпатичнее.

А они бы мне сказали: ну, на самом деле это действительно не берется в расчет. Так что перестаньте сами себя расстраивать. Сохраняйте достоинство. Проявите самоуважение.

Что ж, вполне справедливо.

Когда я спускалась на лифте, я все еще плакала, но нельзя сказать, чтобы меня охватывали какие-то определенные чувства. Эти слезы были похожи на некий симптом психического расстройства. Мне очень хотелось, чтобы они перестали течь.

Я уже возвращалась к своей машине, когда боль в ноге внезапно стала просто нестерпимой. Если воспользоваться одной из сравнительных метафор Элен, то можно сказать, что это было похоже на то, как если бы кто-то попытался выдернуть ее из бедра.

Идти я уже не могла. Пришлось сесть. Я огляделась по сторонам в поисках скамьи на автобусной остановке или хотя бы стены, к которой можно было бы прислониться, но ничего такого поблизости не обнаружилось. Потому я опустилась на землю, как пьяная. Невозможно поверить, что каких-нибудь полчаса назад я так успешно беседовала с теми застройщиками, а теперь… Теперь я рыдала, сидя на краю канавы.

Какой-то мужчина, только что остановивший машину как раз передо мной, подошел спросить, все ли в порядке. На вид ему было далеко за шестьдесят. Такое приятное обветренное лицо, как у жителя пригорода. Он напомнил мне отца Патрика. Ему казалось, что он видел, как я подвернула лодыжку, и он заговорил о том, что нужно поскорее приложить к ней лед и что важно держать ногу поднятой, и далеко не сразу до него дошло, что с моей лодыжкой все в полном порядке.

В конце концов мне пришлось рассказать ему всю историю боли в моей ноге и о том, что плакала я не из-за этой самой боли, а по совершенно личной причине. Мужчина достал из внутреннего кармана бумажник, а из него — визитную карточку. На мгновение мне подумалось, что он предлагает мне телефон какого-то врача общей практики, но он сказал:

— Вот этот парень — блестящий физиотерапевт. У меня несколько месяцев назад были просто ужасные боли в спине. Невыносимые. Почти доводили меня до слез! А он мигом привел меня в порядок. Я теперь как новенький!

Я поблагодарила его, но не стала сообщать, что уже посещала семерых разных физиотерапевтов и что больше не собираюсь тратить на них время и деньги.

— А пока что примите по-настоящему сильное болеутоляющее, — посоветовал мужчина. — И забудьте о том подонке! Нет его, ясно? Для такой роскошной девушки, как вы, в море полным-полно рыбы!

Он легонько похлопал меня по плечу и вдруг смутился, словно испугался, что позволил себе нечто недопустимое, и быстро поднялся, а его колени при этом громко хрустнули — блестящему физиотерапевту следовало бы и ими тоже заняться.

Милые люди! Как они умудряются быть такими милыми? И как они умудряются это выдерживать? Все эти улыбки, и заботу о других, и участие? Это ведь должно так изматывать и занимать ужасно много времени. Постоянно высматривать разных незнакомцев, что нуждаются в помощи.

Провожая его взглядом, впервые за долгие годы я подумала: должно быть, хорошо было бы иметь папу.

Могу поспорить, у Элен наверняка чудесный отец. Он качал ее на колене и называл принцессой. Элен выглядит как женщина, которую всегда обожал отец.

Не вставая с земли, я позвонила в офис и сказала, что остаток дня буду работать дома за компьютером.

Кое-как я доковыляла до машины, а когда приехала домой, последовала совету милого незнакомца, похожего на любящего папочку, и нашла в аптечке болеутоляющее. Приняла сразу две таблетки, а потом заснула. Когда же проснулась, братишка с сестренкой из соседней квартиры уже вернулись из школы и играли на заднем дворе.

Я попыталась заняться работой, но у меня царила такая странная путаница в голове, и меня постоянно отвлекали голоса детей. Для таких милых на вид детишек играли они не так уж мило. На слух их отношения казались весьма неровными: вот только что они смеялись и пели, и вдруг раздавался плач и крики: «Перестань!» А мне-то казалось, в наши дни дети постоянно сидят дома и играют в компьютерные игры.

В конце концов я отказалась от попыток заняться работой и открыла бутылку красного вина. Подумала, что мне стоит выпить за будущего ребенка Патрика.

Но это было моей ошибкой. Я никогда не умела пить.

* * *

Элен снился сон.

Сон был ярким и бесконечным. Она знала, что спит, и постоянно пыталась проснуться, чтобы прервать сон. И каждый раз, просыпаясь, возвращалась в реальность темной спальни, переворачивалась на другой бок, поправляла подушку, толкала Патрика, чтобы он перестал храпеть, но, не успев осознать этого, снова проваливалась в сон, летела вниз головой в бесконечный водоворот мыслей, лиц и звуков.

Ее мать и крестные бегали по какому-то пляжу, совершенно голые, смеясь тем девичьим смехом, который всегда заставлял Элен чувствовать себя заброшенной.

— Это они нарочно рисуются, — сказала она своему отцу, сидевшему на берегу рядом с ней; он был полностью одет, к счастью, в костюме и даже при галстуке. А его губы были испачканы соусом к цыплятам по-мароккански.

— Отношения дочери с ее отцом — это модель для всех ее будущих любовных отношений, — проговорила она.

Элен преисполнилась гордости, будто сказала нечто невероятно тонкое, ироничное, умное.

Ее отец уже читал газету. Поверх станицы он бросил на Элен взгляд, полный нескрываемого отвращения.

— Это статья о тебе, — сообщил Дэвид.

— Неправда! — заявила Элен, теперь уже сгорая от стыда и боли.

— Правда! — сказала какая-то девушка, сидевшая перед Элен и строившая песчаный замок с помощью желтой лопатки.

— Колин!

Это была покойная жена Патрика! Элен должна была держаться с ней предельно мило, потому что она вообще была таким человеком, она со всеми мила.

— Как поживаешь? — спросила Элен. Она пыталась найти такую тему разговора, которая показалась бы Колин интересной. — Я слышала, ты сама сшила себе свадебное платье. Должно быть, ты очень талантлива!

— Ты слишком уж снисходительна, — бросила Джулия. Она загорала, лежа на животе, но тут на минутку высунула голову из-под полотенца.

— Ей совершенно не нужно было беременеть, — сказала Колин, обращаясь к Джулии. — С ее стороны это неэтично.

— Возможно, — зевнула Джулия. — Но у нее были хорошие намерения.

— Это было неэтично, потому что он по-прежнему любит меня, — самодовольно заявила Колин.

— Но ты же умерла! — закричала Элен, внезапно вспомнив об этом и рассердившись из-за несправедливости обвинения.

— Ты очень хорошенькая девушка, — произнес отец Элен, глядя на Колин.

Колин вскинула голову:

— Спасибо, Дэвид.

— Ну, извини меня за то, что я забеременела, — сказала Элен. Она понимала, что ведет себя глупо, ревнуя отца к Колин, но, похоже, просто не в силах была совладать с собой. Элен начала бросать себе в лицо горсти песка. — И как я могу искупить свою вину? Что мне сделать, чтобы ты с этим примирилась?

— Элен! Прекрати! Ты ведешь себя как полная дура. — Маделайн сидела на том старом диване, что некогда стоял в их общей квартире.

— Ты это слышала? — спросил Патрик.

Элен открыла глаза и увидела, что он сидит рядом с ней в постели.

— Должно быть, просто ветер, — сказала она.

Снаружи и вправду завывал ветер, заставляя дребезжать стекла в окнах. Элен села и протянула руку к стакану с водой на тумбочке у кровати.

— Извини. — Патрик снова лег.

Элен поставила стакан обратно. Он оказался пустым. Но Элен не помнила, чтобы выпила всю воду. Она посмотрела на часы. Всего четыре утра. Эта ночь, похоже, и не собиралась кончаться.

— Опять у меня эти дурацкие сны.

На крышу что-то упало — может быть, ветка.

— У меня тоже, — отозвался Патрик. — Это все из-за ветра.

— Ты кое-что сказал, когда расслабился, — негромко произнесла Элен.

— Ммм?

— Насчет Колин.

Она немного подождала. Патрик захрапел.

Элен улеглась — и сон тут же вернулся.

На этот раз она шла по проходу церкви в день своей свадьбы в белом платье ее бабушки. На ладони вытянутой руки она несла младенца. Тот был размером с бусину и перекатывался взад-вперед по ее ладошке.

— Держи руку ровно! Ты же его уронишь! — сказал кто-то из гостей.

Элен повернула голову — и увидела, что это ее клиентка Луиза в огромной шляпе.

— Ты даже не знаешь, как ухаживать за маленьким! Это я должна была его родить! Отдай его мне!

— Я верну тебе деньги, — быстро ответила Элен. — Больше я ничего не могу сделать. Я хороший человек.

Она продолжала идти вперед и в конце прохода уже видела спину Патрика. Тот обернулся, чтобы посмотреть на нее, и Элен ему улыбнулась, но его лицо вдруг изменилось.

— Прекрати меня преследовать! — визгливо закричал он. Его голос гулко разнесся по церкви. — Все кончено! Неужели ты не можешь этого понять? Я никогда тебя не любил!

Элен почувствовала себя униженной.

— Патрик, это не Саския, это же я! — попыталась она произнести легко и весело, потому что, в конце-то концов, это ведь была ее свадьба, но достаточно громко, чтобы Патрик смог ее услышать на другом конца прохода, длинном, как взлетная полоса в аэропорту.

— Оставь меня в покое! — заорал Патрик.

— Милая, не думаю, что он все еще любит тебя, — сказала Анна.

Она и обе крестные были одеты как подружки невесты из восьмидесятых годов, в платья из розовой тафты с огромными пышными рукавами.

— Мужчины! — вздохнула Филиппа. — Да кому они нужны? Пойдемте лучше выпьем.

— Ты найдешь кого-нибудь еще, — добавила Мел.

— Да он на самом деле никогда мне и не нравился по-настоящему, — фыркнула мать Элен.

— Он думает, что я Саския, — попыталась объяснить Элен. — Уверена, это просто ошибка.

Но вдруг она засомневалась. Может, это и вправду именно она все это время преследовала Патрика?

— Ты меня загипнотизировала, чтобы я вынес те коробки! — продолжал кричать Патрик. — Ты мной манипулируешь!

— Извини! — крикнула Элен.

Он явно намеревался порвать с ней.

Эти отношения закончатся точно так же, как и все другие. Элен предстояло в одиночестве растить младенца, а он такой крошечный!

Она осторожно сжала ладонь, пряча младенца, и бросилась бежать, но ее ноги внезапно подогнулись, как будто она неслась вниз по крутому склону.

Элен открыла глаза.

Она не понимала, утро уже или еще ночь; по спальне растекался странный зловещий желто-оранжевый свет. Это походило на пожар, вот только запаха дыма не ощущалось. Элен слышала шумное дыхание Патрика, именно дыхание, не храп, и гулкий ритмичный шум волн, набегавших на берег.

И она услышала или ощутила что-то еще. Что-то неправильное.

Это была высокая тень в конце кровати. Элен уставилась на нее с сильно бьющимся сердцем, ожидая, пока глаза привыкнут к сумраку комнаты и тень превратится в нечто знакомое вроде стула или платья, висящего на крючке на двери.

Тень шевельнулась.

Элен глубоко вдохнула.

В их спальне стояла женщина, прямо в изножье кровати, и смотрела, как они спят. Элен дернулась с такой силой, что больно ударилась затылком об изголовье.

Колин! Колин вернулась с того света, чтобы заявить права на своего мужа!

— В чем дело? — сонно спросил Патрик. Он сел, потер глаза тыльной стороной ладони и тут же резко отшвырнул одеяло и дернулся вперед. — Пошла вон! — проревел он. — Пошла вон!

Это была не Колин. Там стояла Саския. В пижамных штанах и спортивном джемпере. Влажные волосы облепили ее голову.

— Патрик… — заговорила она и отступила назад, чтобы увернуться от его руки. — Я просто хотела…

Тот неуклюже вывалился на пол с кровати, запутавшись ногами в одеяле.

Элен заметила наконец, что Саския что-то держит в руке. Это были снимки УЗИ, которые оставались на кухонном столе.

— Эй! — Элен никогда не слышала, чтобы ее собственный голос звучал вот так: скрипуче, резко. — А ну отдай! — Она выпрыгнула из постели и рванулась к Саскии. — Они мои!

И тут раздался ужасающий пронзительный крик из коридора:

— Папа!

— Джек, — пробормотала Саския.

Она уже наполовину развернулась к двери.

Патрик наконец вскочил на ноги и схватил Саскию за обе руки. И поднял ее, как будто собирался изо всех сил швырнуть об стену. Снимки УЗИ упали. Элен видела, что Патрик дрожит с головы до ног, его глаза налились кровью, взгляд был совершенно безумным.

«Да он же убьет ее! — пронеслось в голове Элен. — Я просто обязана его остановить, не дать совершить убийство!»

Она схватила Патрика за футболку.

— Я только хочу объяснить! — Саския попыталась обхватить руками шею Патрика, но он оттолкнул ее, и Саския упала на колени.

— Папа! — снова закричал Джек. — Элен! Что случилось?

— Пошла вон! — Патрик рывком поднял Саскию на ноги. — Убирайся немедленно!

— Извини, — всхлипнула она.

Потом опять упала на грудь Патрика, а Элен продолжала дергать его за футболку. Так они и вывалились в коридор, как в некоем странном интимном танце.

Уже светало, и через открытую дверь своего кабинета, что располагался точно напротив спальни, за стеклами, сквозь которые Элен обычно видела пляж и океан, сейчас виднелось лишь нечто апокалиптическое, огненное. Желтый и оранжевый свет вливался в дом. Элен отпустила футболку Патрика и уставилась на этот ошеломительный свет.

Что происходит? Это что, война?

— Папочка! Это Армагеддон!

Элен обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Патрик отталкивает от себя Саскию, а Джек в пижаме несется по коридору с расширенными от страха глазами.

Саския поскользнулась на ковровой дорожке и взмахнула руками, стараясь удержаться на ногах. И при этом ее пальцы схватились за пижаму Джека, и они оба с грохотом кубарем покатились по лестнице.

 

Глава 22

Какое-то долгое, бесконечное безмолвное мгновение Элен и Патрик стояли наверху лестницы, вцепившись в перила на площадке, а их взгляды были прикованы к Джеку и Саскии, лежавшим внизу.

Саския упала на спину. Одна ее нога вывернулась под тошнотворно неправильным углом. Лицо скрыли пряди волос.

Джек растянулся на животе, вытянув ноги, прижав к полу ладони, будто просто спал в своей постели.

«Они погибли, оба!» — с ужасающей уверенностью подумала Элен.

И ее вдруг поразило пугающее открытие: на самом деле такое происходит постоянно, ежечасно, ежедневно. Люди умирают, дети умирают, погибают в нелепых, глупейших случайностях, которые и длятся-то лишь несколько секунд, а ты потом продолжаешь дышать, и твое сердце продолжает биться, и все вокруг остается тем же самым, ничуть не изменившись.

То, что невозможно принять, случается. При этом предполагается, что ты все же должен это принять.

Патрик издал звук, похожий на собачий вой.

Но тут Джек пошевелился, и его отец мгновенно ожил. Он пулей пролетел по лестнице, а Элен бежала следом и кричала:

— Осторожнее!

Джек сел, одной рукой держа другую. Лицо у него было смертельно бледным.

— Мне кажется, я ее сломал, — произнес он спокойным, уверенным тоном, повернул голову — и его вырвало.

Элен и Патрик уже стояли на коленях по обе стороны от него.

— Ох, милый, — пробормотала Элен.

Она подняла рукав пижамы мальчика и увидела, что рука у него уже начинает опухать.

— С тобой все в порядке, дружок, — весьма неубедительно произнес Патрик. Он выглядел так, словно готов был вот-вот потерять сознание.

Джек поднял голову и провел ладонью по губам, вытирая их. И посмотрел на отца и Элен полными слез растерянными глазами.

— Что случилось? Я не понимаю. Почему здесь Саския?

— Не думай об этом. — Патрик потянулся к Джеку, явно желая поднять его. — Я сейчас отвезу тебя в больницу.

— Нет, ты не должен его передвигать! — предостерегла Элен. — У него может быть травмирован позвоночник или ушиблена голова. Пусть просто ляжет и не шевелит этой рукой. Я вызову «скорую». Дай-ка я проверю Саскию.

— Забудь о Саскии! — прошипел Патрик.

— Почему она здесь? — снова спросил Джек. Его глаза еще сильнее расширились, когда он увидел ее на полу. — С ней все в порядке?

— Да забудь ты о ней! — воскликнул Патрик.

— Нет! — закричал Джек.

Его голос прозвучал неожиданно громко в тихом доме.

Патрик побледнел:

— Все в порядке, приятель…

Сын отшатнулся от него:

— Ты не можешь просто забыть о ней! Перестань так говорить! Это ведь потому, что тебе она не нравится! Это нечестно!

— Все будет в порядке, — как можно более мягко произнес Патрик.

— Посмотри, что с ней!

Лицо Джека из бледного стало ярко-красным. Его маленькая грудь тяжело вздымалась, а глаза сверкали яростью.

Элен в изумлении уставилась на мальчика. Она никогда не видела, чтобы такие маленькие дети испытывали столь взрослые чувства.

— Джек, я уверена, с ней все в порядке. Но я проверю.

* * *

Есть во всей этой истории моменты, которые, думаю, мне никогда не забыть, и есть такие, которые, похоже, мне никогда не вспомнить.

Например, я не помню, как вызывала такси, но помню, что вышла из машины перед домом Элен и расплатилась с водителем. Я дала ему десять долларов на чай, и мы немножко поболтали о ветре. Он буквально завывал. Помню, как раскачивались во все стороны деревья, словно женщины, рыдающие над своими мертвыми детьми.

Я чувствовала себя подвыпившей и необузданной: мое внутреннее нечто превратилось в лесную дикарку. Помню, как прикоснулась к собственным волосам и поняла, что они мокрые, и меня это смутило, потому что дождя не было. Должно быть, я вызвала такси, едва выйдя из душа.

По крайней мере, я не села за руль, будучи пьяной. Некая рассудительная часть меня сообразила, что лучше вызвать такси.

Не помню, почему решила отправиться к дому Элен, но могу догадаться о ходе собственных мыслей. Видимо, я стояла под душем и воображала, как в это самое время Элен и Патрик готовятся ко сну, как обсуждают прошедший день и как это волнующе — впервые увидеть своего ребенка, и я могла подумать так: «Хотелось бы мне на них взглянуть».

А дальше в моей голове мог родиться следующий вопрос: «А почему бы и не поехать туда прямо сейчас?»

Возможно, меня просто охватило неодолимое желание рассказать кое-что Патрику: например, что я его люблю или ненавижу, что я поняла или чего никогда не понимала, или что наконец отпускаю его, вот и все, и никогда больше не подойду к нему близко, или что никогда его не отпущу, что буду любить его всю оставшуюся жизнь.

Кто знает?

Следующее, что помню: как стою около их кровати.

Патрик лежал на спине, открыв рот, и храпел, как всегда. Звук его храпа все нарастал и нарастал, пока не становился настолько громким, что Патрик просыпался и затихал, а секунды спустя все начиналось сначала. Элен спала на боку, сложив ладони на молитвенный лад, — именно так она и должна спать. Хотя и она тоже похрапывала, только тихонько, куда более сдержанно, чем Патрик. Их храп звучал просто комично, точно они пытались сыграть какую-то мелодию, но постоянно сбивались, и им приходилось начинать сначала.

Я даже не ощутила зависти, или гнева, или боли. Меня переполняли самые дружеские чувства к ним. Думаю, это из-за храпа. И как же меня потрясла их реакция, когда они вдруг проснулись. На их лицах был страх! Хотелось сказать: «Да нет же, нет, успокойтесь, это всего лишь я!»

Но Патрик словно увидел какого-то опасного дикого хищника. Будто над ними навис медведь гризли. Но ведь это была я! Всего лишь я. Саския! Я даже таракана ни разу в жизни не убила. И он прекрасно это знал.

А потом Элен завизжала из-за чего-то, что было в моей руке, и я посмотрела вниз и увидела, что держу ультразвуковой снимок их малыша, хотя совершенно не помнила, чтобы где-то брала его или смотрела на него.

Элен вела себя так, словно я похищала ее ребенка.

Но строго говоря, это она украла моего ребенка! Я могла бы забеременеть от Патрика, если бы мы продолжали стараться. Просто должна была забеременеть.

Всем этим шумом они разбудили Джека. Я услышала его крик. И тут мне захотелось, чтобы все угомонились. Хотелось, чтобы они поняли: нет никакой причины для волнений.

Это похоже на ночной кошмар, когда вы внезапно осознаете, что стоите в голом виде посреди огромного торгового центра. Негромкий голос в моей голове произнес: «Саския, ты зашла слишком далеко. Что бы подумала мама?»

Маме не понравилось бы то, что я огорчаю Джека.

Никто не желал успокаиваться. Патрик отказывался слушать меня. Он меня толкал, сильно толкал. Я заметила, что все вдруг приобретает цвет сепии, как на старых фотографиях. От этого еще больше усилилось ощущение кошмарного сна, сюрреалистичности.

Помню, как Джек бежал по коридору в пижаме, с огромными глазами и открытым от ужаса ртом. И тот же внутренний голос сказал: «В этом виновата ты, Саския».

А потом мы каким-то образом падаем вместе. И я пытаюсь поддержать Джека, не дать ему ушибиться. Это было ужасно.

И это последнее, что я помню до того, как очнулась в госпитале и почувствовала самую нестерпимую боль, разрывавшую нижнюю часть моего тела, будто кто-то бросал на меня кирпичи с огромной высоты, и я увидела Элен, стоявшую у больничного окна спиной ко мне. Должно быть, я издала какой-то звук, потому что она обернулась и улыбнулась мне. Она совсем не казалась испуганной. Элен улыбалась мне, словно я была самым обычным человеком, а не медведем гризли.

— Это была ужасная пыльная буря, — произнесла она.

* * *

Именно это первым пришло ей в голову.

— Весь Сидней покрыт пылью. Все и вправду выглядит весьма апокалиптично. Нечего и удивляться тому, что Джек решил, что это конец света. Я и сама подумала, что случился ядерный взрыв.

Саския тупо таращилась на нее, будто Элен говорила на каком-то иностранном языке.

— Наверняка эту бурю было видно из космоса. — Элен глубоко вздохнула и села на стул около кровати Саскии. — Потому-то и «скорая» так задержалась утром. Город погрузился в хаос.

Глаза Саскии медленно скользнули по белому больничному одеялу, прикрывавшему ее тело.

— У тебя треснула тазовая кость, — пояснила Элен. — И раздроблена правая лодыжка. Лодыжку должны прооперировать, но врачи думают, что трещина в тазовой кости сама заживет. Если тебе нужны болеутоляющие, можешь нажать вон ту кнопку.

Последовало молчание.

Их взгляды встретились. Это казалось невероятно странным, словно между ними возникла непонятная связь, куда более близкая, чем связь между сексуальными партнерами.

— Я не знаю, помнишь ли ты то, что случилось… — начала Элен.

— Джек, — отчетливо произнесла Саския.

— Он сломал руку. Но в остальном он в порядке.

— Это я виновата. — Лицо Саскии исказилось.

— Ну… — Элен опустила голову. — Да.

* * *

Когда Джек только начинал ходить, он постоянно ушибался. Стукался головой о кофейный столик или локтем о дверной косяк. Едва проходил один синяк, Джек тут же зарабатывал следующий. В такие моменты я могла находиться в другом конце дома и вдруг слышала удар, затем миг тишины, а потом болезненный крик, разрывавший мне сердце. И я думала: «Ох, только не снова».

Как-то Патрик заигрался с Джеком, хотя мальчику уже пора было спать, и я поспешила сказать: «Все, достаточно на сегодня», потому что знала: Джек переутомится и скоро снова сам себе навредит. Конечно же, Джек почти сразу начал визжать и плеваться кровью, потому что ударился обо что-то подбородком и прикусил язык, а я ужасно обозлилась на Патрика.

Я, наверное, тысячу раз повторяла: «Поосторожнее!»

И вот теперь Джек из-за меня сломал руку. Не было смысла отрицать вину. Невозможно изменить события прошлого вечера и сделать так, чтобы ответственность пала на кого-то другого.

Элен сидела рядом, неотрывно глядя на меня. Под глазами у нее залегли серые тени, губы побледнели. Никакой косметики. Спутанные волосы. Такое простое лицо. Даже заурядное. Вот только было в ней что-то невероятно чистое. Смотреть на нее было все равно что смотреть на нечто естественное, природное, настоящее.

Я стала причиной того, что Джек сломал руку.

Прямо передо мной будто кто-то поставил некий экран, на котором шла запись всего того, что я сделала за последние три года: каждое сообщение на телефон Патрика, каждый звонок, каждое письмо, которое, как я прекрасно знала, Патрик не прочитал, и все это подводило к последнему, окрашенному сепией моменту, когда Джек и я падаем с лестницы.

Я закрыла глаза, пытаясь спрятаться от гадкого фильма, но продолжала видеть его. Он шел беспрерывно и безжалостно.

От стыда перехватило горло.

— Дыши! — сказала Элен. — Сосредоточься на своем дыхании. Вдохни, выдохни. Вдохни, выдохни… — Звук ее голоса походил на некую старую знакомую мелодию. Он сразу вернул меня в маленькую стеклянную комнату с видом на океан. Я жадно прислушивалась, как будто ее голос был чистым кислородом. — Только и всего. Вдохни. Выдохни.

Я открыла глаза и увидела, что Элен наклонилась надо мной, что между ее лицом и моим осталось всего несколько дюймов. Она взяла мою руку. Ее руки оказались холодными. У моей мамы всегда были холодные руки. «Холодные руки, теплое сердце», — повторяла она.

— Ты когда-нибудь слышала выражение «дойти до предела»? — спросила Элен. Она не ждала от меня ответа. Я заметила, что ее голос слегка изменился. Гипнотизерша теперь говорила «профессиональным» тоном. — Это то, что случается с наркоманами, когда они наконец ломаются во всех отношениях: физически, духовно, эмоционально. Думаю, нечто похожее и с тобой сейчас происходит. И… я не знаю, но, наверное, ты ужасно себя чувствуешь. И для тебя это похоже на конец света.

У меня в груди что-то яростно затрепыхалось, как птица в силках.

Элен тем временем продолжала:

— Но это к лучшему, это как раз хорошо, это на самом деле даже замечательно, потому что это поворотная точка. Начало исцеления. Начало возвращения тебя к жизни. Думаю, ты уже пыталась остановиться, ведь так? — И снова она не стала ждать от меня ответа. — Но на этот раз все получится. Прежде всего, тебе достаточно долго придется сидеть на месте. Доктора сказали мне, что ты не сможешь ходить недель шесть-восемь, а потом еще и будешь пользоваться костылями. — (Я совершенно не отреагировала на ее слова. Мое будущее меня не интересовало. Оно не имело значения.) — А в течение этого времени тебя будут консультировать, — уверенно и радостно продолжила Элен, словно мы обсуждали с ней план совместного отдыха. — Так что скучать тебе будет некогда. — Она немного помолчала. — А потом, когда ты снова встанешь на ноги, полагаю, тебе следует переехать. — Элен улыбнулась. — Наверное, с моей стороны это немножко эгоистично, но… ну, мне кажется, я вправе быть эгоистичной. Думаю, тебе необходимо уехать подальше от Сиднея. Чтобы тебя ничто не искушало. — Ее пальцы сжались на моей руке. — Полагаю, Патрик наконец-то получит в суде запретительный ордер. Так что по закону ты просто не сможешь к нам приблизиться. Он это сделает обязательно, но мне самой нужно твое обещание, чтобы ты пообещала прямо сейчас, только и всего. Пообещала, что прошлая ночь была концом, что сегодняшний день — это начало. Конец твоей старой жизни и начало твоей новой жизни. Ты можешь мне это пообещать?

Я почувствовала, как моя голова дернулась вверх и вниз, как будто я была марионеткой, а Элен дергала меня за веревочки.

— Обещаю, — произнесла я.

Элен похлопала меня по руке:

— Вот и хорошо.

Меня вновь пронзила боль, она вцепилась и принялась яростно сжимать нижнюю часть моего тела, и это ощущалось как нечто очень личное, словно кто-то делал это намеренно. Я попыталась не сопротивляться этой боли, принять ее как наказание, но, честно говоря, она оказалась уж слишком сильной.

— Попроси сделать тебе укол, — сказала Элен.

Она вложила в мою руку нечто вроде телевизионного пульта. Я нажала на кнопку. Несколько секунд спустя меня охватило ощущение пушистого тепла, словно по моим ногам поползли мягкие иголки, и боль утихла.

— Почему ты здесь? Почему так добра ко мне? — спросила я.

Мне казалось, у меня во рту полным-полно камешков, словно я очень долгое время вообще не разговаривала.

Элен собралась что-то сказать, но передумала, видимо решив, что говорить нужно о другом.

— На самом деле я и сама не знаю. Ты меня напугала, но в то же время и заинтересовала. Мне все это показалось до странности ценным. Твоя слежка сделала мою жизнь интереснее. — Она покачала головой. — Я даже привязалась к тебе.

— Ты должна меня ненавидеть. — Мой голос показался мне самой совсем незнакомым: я говорила невнятно, как жертва инсульта. — Патрик меня ненавидит.

— У меня нет такой эмоциональной связи с тобой, как у Патрика: он ненавидит тебя, потому что когда-то любил.

— Как мило, что ты это говоришь, — пробормотала я.

У меня потекло из носа. Я попыталась вытереть его тыльной стороной ладони — и обнаружила, что в мою вену воткнута игла капельницы.

Я шумно шмыгнула. Мне было наплевать. У меня все равно не осталось достоинства, так что терять нечего.

— Я совсем не такая уж милая. Когда увидела у тебя в руках мой снимок УЗИ, мне захотелось убить тебя. Оказалось, что и у меня есть свои пределы. Не хочу, чтобы ты оказалась рядом с моим ребенком.

Во взгляде Элен сверкнула сталь.

«Мне очень жаль», — едва не сорвалось с языка, но эти слова показались мне оскорбительно неуместными. И я сказала:

— Патрику повезло, что он нашел тебя.

И тут мне пришло в голову, что я ведь могла и в самом деле подразумевать это некоей отдаленной, более щедрой частью собственного сознания. Я могла бы даже порадоваться за него.

Лицо Элен едва заметно, почти неуловимо изменилось.

— Он до сих пор любит свою первую жену.

— Да, конечно, — согласилась я и почувствовала, как все вокруг начало расплываться. — Он все еще любит Колин. Первая любовь и все такое, но, если уж на то пошло, она ведь умерла. Я всегда знала, что любила его сильнее, чем он любил меня, но мне на это было наплевать, я просто очень сильно его любила.

Огромная волна усталости подхватила меня и понесла куда-то далеко-далеко.

— Это я знаю. — Элен встала, поправила мое одеяло, словно милая матушка. — Ты его любила. И ты любила Джека.

На мгновение ко мне вроде бы вернулась ясность ума, и я сказала:

— Ты что, загипнотизировала меня?

Элен улыбнулась:

— Я пыталась тебя разгипнотизировать.

И тут я снова поплыла куда-то, но услышала, как она говорит:

— Пришло время идти дальше, Саския, и оставить позади все эти воспоминания о Патрике и Джеке. Это не значит, что ничего не было, или что Патрик не любил тебя, или что ты не была замечательной матерью Джеку. Я знаю, что ты именно такой и была. И нельзя сказать, что Патрик не причинил тебе страшную боль. Но пришла пора закрыть эту дверь. Вообрази настоящую дверь. Огромную, тяжелую деревянную дверь со старомодным золоченым замком. А теперь захлопни ее. Бах! Запри замок. Выброси ключ. Все закрыто, заперто, Саския. Завершено навеки.

Когда я снова проснулась, в комнате было пусто, а визит гипнотизерши казался каким-то сном.

 

Глава 23

О боже, какую несусветную чушь она несла: запри дверь, запри навсегда!

Черт побери, ведь эта женщина вломилась в их дом прямо посреди ночи и смотрела, как они спят! Она, скорее всего, страдает шизофренией, или психопатией, или кто знает чем еще. Саския наверняка нуждается в медикаментозном лечении вместе с непрерывной психиатрической терапией. И мягкие и наивные попытки Элен — примерно то же самое, что витамины в том случае, когда необходимо срочное хирургическое вмешательство.

К тому же запертая дверь — не совсем правильная метафора. Человек не в силах захлопнуть дверь перед своими воспоминаниями. Это не поможет. Куда лучше было бы использовать какой-нибудь образ, связанный с водой. Ну, очисти себя, соверши омовение. Что-то в этом роде.

Элен широко зевнула, даже не трудясь прикрыть рот ладонью. Она ехала домой из госпиталя. На дороге было совсем не так много машин, как обычно; из-за пылевой бури многие остались дома. Все еще дул сильный ветер, хотя уже и не такой бешеный, как ночью. Все выглядело ужасно грязным.

Машина проехала мимо пустого уличного кафе. Элен увидела женщину с медицинской маской на лице, та подметала между столиками. Мамаша выскочила из машины, неся на руках малыша, голова которого была закутана в простыню, как у одного из детей Майкла Джексона. Потом мимо пробежал трусцой молодой человек в шортах и футболке. Он словно выскочил из другого дня, солнечного, с голубым небом, чистого и совершенно обычного.

Зачем ты вообще с ней разговаривала? — могло изумиться большинство людей. — Ты, должно быть, еще более сумасшедшая, чем она! А ты принесла ей цветы и шоколад? Или открытку с пожеланием скорейшего выздоровления?

Элен глянула на наручные часы. Был уже полдень. Она мысленно вернулась к сегодняшнему утру: казалось, что с тех пор прошло уже несколько дней, а не несколько часов.

Когда стало ясно, что Джек не слишком сильно пострадал и его вполне можно переносить, Патрик решил сам отвезти его в больницу. Сидеть и ждать, когда приедет «скорая», Патрик был не в состоянии. Ему требовалось двигаться, действовать, и, что важнее всего, ему необходимо было оказаться как можно дальше от Саскии.

Элен буквально ощущала жар кипевшей в Патрике ярости, этот жар исходил от его тела, как при тяжелой лихорадке. Она предложила остаться дома и дождаться парамедиков для Саскии.

— Ты не можешь оставаться с ней, — заявил Патрик.

Но Элен напомнила ему, что Саския почти без сознания — она тяжело дышала и явно испытывала сильнейшую боль, — так что ни для кого не может представлять опасности, и, кроме того, вряд ли они могут оставить ее в доме одну, прикрепив к дверям записку для парамедиков.

Патрик находился не в том состоянии, чтобы воспринимать хотя бы намек на шутку такого рода. Ладно, решил он, давай тогда позвоним в полицию и передадим Саскию им.

Но Элен убедила его сосредоточиться на Джеке.

Когда прибыла «скорая», парамедики сообщили Элен, что отвезут Саскию в госпиталь «Мона-Вэйл», что самой Элен незачем тратить время и ехать туда за ними и что та в надежных руках. Похоже, они считали само собой разумеющимся, что Элен захочет отправиться вместе с пострадавшей. Она просто оделась и поехала в госпиталь, где просидела несколько часов в переполненной комнате ожидания, читая потрепанные журналы и не понимая при этом ни слова, а вокруг толпилось множество астматиков, у которых начались тяжелые приступы из-за пылевой бури.

Наконец медсестра сказала, что Элен может зайти к Саскии на несколько минут.

За это время Элен уже успела поговорить с Патриком по мобильнику. Он отвез Джека в частную больницу в Мэнли, и теперь они ожидали, когда мальчику сделают рентген руки. Патрик ничего не спросил о Саскии, и он явно предполагал, что Элен дома, потому что посоветовал попытаться хоть немножко поспать.

Как бы он отреагировал, если бы узнал, что на самом деле Элен находилась в тот момент в госпитале и что она разговаривала с Саскией? Может, счел бы это предательством? А было ли это предательством?

Суть в том, что разговор с Саскией ощущался Элен не просто как нечто правильное, это было нечто совершенно необходимое для них обеих.

Элен думала об отчаянии, написанном на лице Саскии, лежавшей на узкой больничной кровати. Она походила на человека, который только что потерял абсолютно все в природной катастрофе, на того, кому приходилось осознать тот факт, что вся картина его прежней жизни рухнула.

Неужели она действительно дошла до последней точки? Или, может быть, то отчаяние, которое видела Элен, было всего лишь отражением физической боли? Медсестра говорила, что пострадавшая испытывает очень сильную боль. Может, как только Саския встанет на ноги, она снова вернется к прежнему?

Зазвонил телефон Элен, лежавший рядом на пассажирском сиденье, и она увидела, что звонит Патрик. Должно быть, он уже вернулся домой вместе с Джеком и гадал, куда подевалась Элен. Но ей оставалось ехать до дома всего несколько минут, так что она не стала отвечать.

Можно было не сомневаться: все ночные события должны и для Патрика стать поворотной точкой. Теперь, когда пострадал Джек, он наверняка захочет, чтобы в дело вмешалась полиция. Если же Элен попытается объяснить ему, что Саския тоже дошла до критической точки, он, пожалуй, ей и не поверит. Элен отлично помнила, как он выбирался из постели в зловещем оранжевом свете и как его лицо исказилось от страха и бешенства.

Если же Элен ошибается, если Саския продолжит преследовать их, тогда ненависть Патрика к ней постепенно может разрушить его. Это словно кислота, разъедавшая его изнутри. Элен чувствовала, что ненависть уже меняет его личность в худшую сторону. Бóльшую часть времени все дурное скрывалось за тем, что Патрик предпочитал демонстрировать миру: он выглядел добродушно-веселым, уверенным в себе австралийским парнем. Но в течение последних месяцев, когда Элен лучше его узнала, узнала его по-настоящему — ведь они миновали стадию первоначальной слепой влюбленности, — она увидела острые углы. Горечь. Недоверчивость. Тревога. И к тому же Патрик пережил трагедию еще до того, как вообще познакомился с Саскией.

Элен пыталась представить, каким бы человеком стал Патрик, если бы Колин выжила. Наверное, после Джека у них появились бы и другие дети. Патрик стал бы типичным папашей, интересовался школьными делами, предоставляя решение домашних проблем жене. Превратился бы в простого, милого человека. Счастливейшего человека.

А крошечный малыш, который вчера помахал им ручкой, никогда бы не получил жизни.

Ну, как бы то ни было, все это глупые и бессмысленные размышления.

Элен снова зевнула. Она не только устала до полного изнеможения, но и умирала от голода: это был назойливый, жадный голод, какой она не испытывала до беременности. Ей хотелось, добравшись домой, сразу залезть в постель с огромной тарелкой тостов и чашкой чая, а потом закутаться в одеяло и спать, спать без снов. Она бы сказала Патрику, что слишком устала для разговоров, слишком устала, чтобы говорить о чем бы то ни было — о прошлом, о будущем, о настоящем.

Он не…

«Не думай об этом!» — резко приказала себе Элен.

Но это оказалось бесполезно, потому что где-то в глубине души Элен прекрасно понимала: ни о чем другом она и не думала с прошедшей ночи, несмотря на все, что случилось. И это еще больше усиливало кошмар последних часов.

Он не любит меня так, как любил Колин. Он сомневается. Смотрит на меня, думает о ней и видит, что все это — «не то же самое». Патрик никогда не полюбит другую женщину так же, как любил Колин.

Элен медленно и тщательно исследовала собственные чувства, будто осторожно снимала повязку, чтобы рассмотреть огнестрельную рану.

Болела ли она?

Да, еще как.

Элен подумала о том, что Саския принимала все как неизбежность: да, Патрик всегда будет любить Колин, как никого другого. И тут Элен с абсолютной ясностью поняла: «Я не люблю Патрика так, как любит его Саския».

Саскию совершенно не беспокоило то, что она любила Патрика намного сильнее, чем он любил ее, а вот для Элен это имело значение. Если она предлагала кому-то частицу своего сердца, ей хотелось получить взамен точно такой же кусочек. Вообще-то, она даже предпочла бы кусочек побольше.

Что ей действительно нужно, так это чтобы ею восхищались. Она носит в себе ребенка, а потому достойна преклонения.

Но это уж слишком по-детски, разве не так?

Во все времена женщины обзаводятся детьми без поддержки восторженных партнеров. А у Элен есть любящий партнер. Этого должно быть достаточно. Ей повезло! Ее собственная мать растила дитя вообще без мужчины.

Элен повезло. Ей досталось больше, чем просто любовь. Но на самом деле, наверное, в этом и крылась проблема. Элен испорчена избытком восхищения.

Ей бы следовало забыть то, что Патрик сказал о Колин. Ей бы вообще об этом не думать, и не рассказывать подругам, и, уж конечно, не намекать об этом самому Патрику.

Да, это может оказаться довольно трудно, но было бы абсолютно правильно.

Позади раздался вежливый сигнал клаксона, и Элен осознала наконец, что светофор на перекрестке, перед которым она остановилась, давно уже поменял свет на зеленый, а она все сидела, чувствуя себя ужасно благородной и добродетельной. Элен вскинула руку в жесте извинения и нажала на газ.

«Ты везучая», — напомнила она себе.

* * *

— Вам понадобится поддержка в ближайшую пару месяцев, — закончил мой доктор.

Он выглядел очень молодым, у него были розовые, по-детски гладкие щеки.

Наверное, я старею.

Я вспомнила, что мама, когда лежала в больнице, никак не могла смириться с молодостью ее врачей. «Меня постоянно смех разбирает, — шепнула она мне как-то. — Они разговаривают так серьезно, а мне кажутся детишками, которые играют в переодевание!»

Однако детишки хорошо знали, о чем говорили. «Пожалуй, ей удастся прожить до Рождества, — сказал мне один из них. — Но не намного дольше».

Когда она умерла, меня рядом не оказалось — пришлось вернуться домой, потому что Джек начал ходить в школу. Забавно, я считала это своим домом.

Мой врач подтвердил то, что уже сказала Элен. Треснувшая тазовая кость. Раздробленная лодыжка. На следующий день назначили операцию. Мне предстояло провести в постели не меньше шести недель.

Мне хотелось знать, как долго будет заживать рука Джека.

— У меня нет родных.

Не знаю, почему я это сказала. Может быть, думала, он пропишет мне какую-нибудь родню.

— Ну, вам придется положиться на ваших друзей. Я заметил, у вас уже была посетительница. Она как будто ваша близкая подруга и очень к вам привязана.

Это он об Элен.

— Ммм, — промычала я. — Не думаю, что она придет еще раз.

— Ох! Ну, как я и говорю, поддержка в любом случае понадобится, так что вам, может быть, захочется позвонить кому-нибудь. Не беспокойтесь. Людям нравится оказывать помощь тем, кто оказался в беде. Они от этого чувствуют себя лучше. Понимаете, они видят, что приносят реальную пользу. Вы просто удивитесь, как ваши друзья примутся за дело.

— Не сомневаюсь, — пробормотала я.

Язык не повернулся сказать, что у меня нет никого, кто стал бы за мной ухаживать, что я не участвую в обычной общественной жизни, что сама по себе и нет на свете человека, к которому я могла бы обратиться за помощью. Этот юный доктор просто представления не имел о том, что существуют люди вроде меня: люди, которые выглядят и разговаривают как нормальные и хорошо образованные, но при этом такие же одинокие и безумные, как бездомный бродяга.

Потом я вспомнила, что разница между мной и бездомным состоит в том, что у меня есть деньги. «Я кому-нибудь просто заплачу за помощь», — подумала я.

Должна же существовать служба услуг для таких, как я.

— Вы прекрасно со всем справитесь, — сказал врач.

Я попыталась вежливо улыбнуться, но мои лицевые мышцы взбунтовались, как будто это было некое совершенно незнакомое им усилие, как будто я никогда прежде не улыбалась.

Врач сунул мне в руку пульт вызова медсестры и похлопал меня по плечу:

— Дайте себе отдохнуть от боли. Наслаждайтесь мгновением. Скоро мы вас вообще от нее избавим.

Я нажала на красную кнопку.

* * *

Джек уже заснул, когда Элен добралась до дома. Он лежал в своей кровати, свернувшись на боку, и выглядел таким маленьким и бледным, а его загипсованная рука была накрыта одеялом.

— Врач прописал ему сильное болеутоляющее, — тихо сказал Патрик, когда они стояли рядом в спальне, глядя на Джека. Он поправил одеяло и на мгновение коснулся ладонью лба сына. — Наверное, проспит несколько часов.

Когда они вместе спускались по лестнице, Элен чувствовала, что в Патрике постепенно нарастает гнев, как в закипающем чайнике. Они вошли в гостиную, и Патрик тут же принялся расхаживать взад-вперед, говоря без умолку. Он даже не спросил, где была Элен. Патрик хотел рассказать ей, что наконец позвонил в полицию, а там ему велели немедленно приехать к ним, написать подробное заявление и начать судебный процесс, чтобы получить запретительный ордер. И несколько раз повторил, что Джек мог пострадать гораздо сильнее, как ему показалось, что сын мертв, когда он увидел его лежащим у нижней ступени, и не подумала ли то же самое Элен, и что ему следует добиться решения суда относительно Саскии как можно скорее, и что он никогда себе не простит того, что не сделал этого раньше.

— Я все пытаюсь понять, как она вошла в дом?

— Не знаю, — устало ответила Элен.

Пока Патрик говорил, она лежала на кожаном диване, закрыв глаза рукой. Когда она только вернулась домой, Патрик предложил ей чашку чая, но эта чашка так до сих пор и не материализовалась.

— Я положила ключ в другое место после того раза.

— Что?

Элен слишком поздно осознала свою ошибку.

Патрик замер на месте, остановился как вкопанный посреди гостиной:

— Что значит «после того раза»?

Элен открыла было рот, чтобы заговорить, но тут же закрыла его. Она отчаянно пыталась найти некий баланс между честным ответом и страхом еще больше распалить его гнев.

И сдалась:

— Саския оставила на крыльце бисквиты, когда мы ездили в горы. И думаю, она могла испечь их прямо в моей кухне.

— Что? Она уже проникала в дом, а ты даже не потрудилась мне об этом сказать?

— Я ведь могла и ошибиться. — Элен села и защитным жестом положила ладони на свой живот. — Просто у меня возникло такое ощущение.

Патрик смотрел на нее так, будто ему хотелось ее ударить. В мозгу Элен вспыхнула картина: Патрик хватает Саскию за плечи, словно собираясь швырнуть ее об стену.

— Я не Саския, — сама того не желая, произнесла она.

— Знаю, — нетерпеливо бросил Патрик, резко взмахивая рукой. — Но почему ты вообще ни слова ни сказала мне?

— Не хотела понапрасну тебя расстраивать. Я ведь знаю, как все это тебя огорчает.

— Но ты, разумеется, сразу же выбросила те бисквиты?

— Конечно, — кивнула Элен.

Значение честности явно переоценивают.

— Потому что она вполне могла подсыпать в них крысиного яда. Или, уж не знаю, бациллы сибирской язвы!

— Патрик, она совсем не хочет тебя убить. Она тебя любит.

— Да откуда тебе знать, чего она хочет? Ты об этом ни малейшего понятия не имеешь! Боже милостивый, эта женщина смотрела на нас прошлой ночью, когда мы спали!

— Я только что разговаривала с ней в госпитале. Уверена, на этом все и закончится. Я действительно так думаю. Она мне обещала. В любом случае ей придется долгое время провести в постели.

Патрик сел на стул перед Элен. Это был тот самый стул, на который садилась бабушка, когда смотрела телевизор. Патрик выглядел слишком большим и грубым для этого стула. Элен с трудом удержалась от того, чтобы не сказать: «Не садись на него».

— Ты… с ней… разговаривала, — медленно произнес Патрик. — И зачем ты это сделала?

— Мне показалось, что, если я с ней поговорю, возможно, сумею все изменить.

— Верно, — пробормотал Патрик и с силой провел ладонью по лицу. — Значит, вы, девушки, неплохо поболтали?

— Я действительно думаю, она уже дошла до предела… — начала Элен.

— Ох, милая бедняжка! — перебил ее Патрик.

Элен замолчала. Он имел право на сарказм.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, потом Патрик отвел взгляд и покачал головой. И тяжело вздохнул:

— Предполагается, что ты должна быть на моей стороне.

— Так и есть! — мгновенно откликнулась Элен.

— Но у меня такое чувство, будто ты защищаешь ее.

— Это… это глупо!

— Если бы какой-нибудь твой бывший приятель начал гоняться за тобой так же, как Саския гоняется за мной, я бы не стал колебаться. Я бы тут же расшиб ему башку.

— Ты хочешь сказать, что я должна поколотить Саскию? — спросила Элен, понимая, что говорит ерунду, но чувствуя необходимость расставить все по своим местам.

— Конечно нет! — устало произнес Патрик.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

В глубине головы Элен что-то начало мерно постукивать. И вдруг ужасно зачесалось запястье.

Чувство вины. Вот что она ощущала, потому что отчасти Патрик был прав. Элен гораздо сильнее старалась понять, каково это — оказаться на месте Саскии, и ни разу не попыталась понять, каково быть на месте Патрика. И наиболее мудрым в данной ситуации было бы просто промолчать, а не делать попыток оправдаться и, уж конечно, прекратить равнять себя с Саскией.

— Ты именно о ней сейчас думаешь? — однако спросила Элен.

— Что? — Патрик открыл глаза.

— Ты думаешь о Колин?

— Да о чем ты говоришь? Почему я должен думать о Колин? Какое она имеет отношение ко всему этому?

Патрик явно был сбит с толку.

Это было уж слишком. Элен напрочь забыла о своем добродетельном решении, принятом в машине. Да, отчасти ей хотелось повернуть время вспять и не задавать этот вопрос. Но с другой стороны, ее основное глубинное, инстинктивное «я» желало, чтобы все, все до последней точки, было раскрыто.

— Прошлой ночью ты сказал, что иногда смотришь на меня, вспоминаешь Колин и думаешь, что это не то же самое и что ты никогда не полюбишь никого так, как любил Колин.

— Я это сказал? — удивился Патрик. Потом помолчал немного. — Я никогда такого не говорил!

— Ты был в гипнотическом трансе, — вынуждена была признать Элен.

А ведь он не сказал, что это не так.

— То есть я вроде как говорил во сне, — медленно произнес Патрик.

— Вроде того, — кивнула Элен. — Ты находился в промежуточном состоянии между сном и бодрствованием.

— Значит, когда мы устраиваем эти сеансы расслабления, ты меня расспрашиваешь о всяком-разном? — спросил Патрик. — Ты расспрашиваешь меня о Колин? Ты для этого устраиваешь сеансы? Чтобы можно было забраться в мою голову?

— Конечно нет! — возразила Элен.

Зазвонил телефон. Элен подумала, не воспользоваться ли этим для того, чтобы избежать разговора, который явно пошел в неправильную сторону.

Она посмотрела вниз и увидела, что так сильно расчесала запястье, что на коже выступили крохотные капельки крови.

— Пусть оставят сообщение, — сказал Патрик.

И они просто сидели и смотрели друг на друга, а телефон все звонил и звонил.

* * *

Из-за морфина все как будто перепуталось. Потолок стал текучим и принялся кружиться, белое одеяло подернулось рябью, как вода.

Когда я закрыла глаза, чтобы не видеть расплывающуюся комнату, передо мной помчались картины моей жизни, как игральные карты, которые кто-то стремительно выкладывал одну на другую.

Патрик ждет меня перед кинотеатром, он глубоко задумался и выглядит таким печальным. И вдруг его лицо меняется, светится, потому что он видит меня. Моя мать, когда у нее были еще светлые волосы, везет меня домой из школы, смотрит на дорогу перед собой и смеется над тем, что я сказала. Дети, которые переехали в соседнюю квартиру, смотрят на меня снизу вверх доверчивыми, чистыми глазами. Ланс, с которым я работаю, стоит в моем кабинете и пылко навязывает мне диск со своим любимым сериалом «Предупреждение».

Вдруг я вспомнила, что у меня ведь есть работа и что мне, наверное, следует сообщить, что какое-то время я там не появлюсь.

Я позвонила туда с телефона, стоявшего возле моей кровати. Ответила Нина, и когда зазвучал ее знакомый бодрый голос, меня охватило ужасом, будто мне снился кошмар и я входила в контору голышом. Игра закончилась. Теперь они узнают всю правду.

— Нина, это Саския, — услышала я собственный голос.

— Привет, Саския! Я и не знала, что тебя сегодня нет. Слушай, я хотела тебя спросить насчет…

— Нина, — перебила ее я.

Я чувствовала себя так, словно шла под водой. И крепче сжала телефонную трубку.

Должно быть, я слишком долго молчала, потому что Нина проговорила:

— Эй, Саския?..

— Я дошла до предела, — произнесла я.

— Прости, не поняла?

* * *

— Не знаю, что и сказать, — начал Патрик. Глаза у него стали тусклыми, безжизненными. — Моя голова слишком забита тем, что случилось ночью. Я совершенно не помню, чтобы такое говорил, ну, насчет Колин.

— Мне не следовало об этом упоминать.

Элен была жутко разочарована в себе. Где-то в доме зазвонил ее мобильник.

— Можем мы поговорить об этом позже? — спросил Патрик. — Я хочу съездить в полицейский участок, пока Джек спит, и подать заявление.

— Конечно, — кивнула Элен. — Но давай лучше просто забудем, что я…

— Нет, мы не станем этого забывать, — сказал Патрик. — Мы все обсудим позже. — Он улыбнулся Элен, и неожиданность этой улыбки едва не заставила ее заплакать. — Обещаю, мы обсудим все до конца попозже и во всем разберемся.

— Хорошо.

Снова зазвонил телефон в кабинете Элен.

— Похоже, кому-то просто необходимо поговорить с тобой, — сказал Патрик.

— Да, — согласилась она, и тут ее словно холодным душем обдало. — О боже, я же забыла… Я совершенно забыла!

— О чем?

Элен посмотрела на настенные часы над головой Патрика, и ей захотелось, чтобы стрелки побежали в обратную сторону. Была половина третьего дня.

— О той журналистке! Я должна была встретиться с ней в кафе в одиннадцать утра!

Элен представила, как журналистка сидит в кафе, снова и снова поглядывая на наручные часы и нервно барабаня пальцами по столу. Она и без того уже была весьма дурно настроена в отношении Элен. А теперь будет думать, что та намеренно не явилась на встречу. И обязательно решит, что Элен есть что скрывать.

— Договорись заново. Объясни ей, что у нас произошел несчастный случай. Ты в этом не виновата.

— Конечно, — пробормотала Элен.

Безусловно, предложение Патрика было абсолютно логичным, но Элен уже знала, что все обернется настоящей катастрофой, и, когда прослушала сообщения, оставленные утром на ее рабочем и мобильном телефонах, убедилась в своей правоте.

— Я вас жду в кафе, которое вы сами выбрали, — сказала Лиза с легким ударением на слове «вы», а слово «кафе» она произнесла так, что Элен почувствовала себя еще более виноватой. — Я подаю свою статью сегодня днем, так что если ничего от вас не услышу в ближайшее время, то предположу, что у вас нет никаких комментариев и что вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы как-то объяснить высказывания ваших бывших клиентов.

Как только Элен выключила автоответчик, телефон тут же снова зазвонил и она схватила трубку, отчаянно надеясь получить шанс на искупление. Но это была ее мать.

— Я тебе звоню все утро! — обвиняющим тоном сообщила Анна. — Мне просто необходимо поговорить с тобой!

— Я сейчас не могу разговаривать, — сказала Элен. — Позвоню тебе позже.

Телефон снова задребезжал. Теперь это была Джулия, и голос у нее был низким и хрипловатым.

— Угадай, кто только что выбрался из моей постели!

— Я не могу сейчас разговаривать, — повторила Элен. Это уже становилось похожим на какую-то дурную комедию. — Извини.

Она в очередной раз повесила трубку.

— Дыши, — сказал Патрик, стоявший в дверях ее кабинета.

— Заткнись!

Она набрала номер мобильника журналистки. Телефон сразу переключился на голосовую почту. Элен старалась скрыть панику, не дать ей прорваться наружу, пока она наговаривала сообщение.

— С моим приемным сыном произошло несчастье, — сказала она. — Все это время я была в госпитале.

И все-таки ее голос звучал не слишком естественно. Словно Элен говорила с натугой и пыталась кого-то обмануть. Да ей и самой чудилось, что она лжет, потому что до этого момента она ни разу не называла Джека приемным сыном и далеко не все это время провела в госпитале с ним. Она разговаривала с Саскией.

Патрик, глядя на нее, изобразил глубокое дыхание. Элен махнула рукой, предлагая ему убраться.

Чувство вины, охватившее Элен, было явно преувеличенным: она ведь никого не убивала. И она совсем ничего плохого не сделала, просто забыла о встрече.

Закончив сообщение — «Мне бы по-прежнему очень хотелось поговорить с вами!» — вот только «очень хотелось» прозвучало как в телерекламе, — Элен сразу услышала звонок у входной двери.

Патрик спустился вниз, чтобы открыть, и сердце Элен упало, когда она узнала голос пришедшей клиентки. Это была Мэри-Бет, как всегда опоздавшая на сеанс в половине третьего.

Мэри-Бет определенно заслуживала отдельного абзаца в статье про работу Элен. Та журналистка могла бы подсчитать, сколько денег потратила Мэри-Бет за последние месяцы, ни на шаг не продвинувшись вперед. И еще она могла бы упомянуть, сколько Элен потратила на те ботинки, которые надела лишь однажды.

«Я плохой человек, — подумала Элен. — Плохой, очень плохой человек».

Он никогда не полюбит меня так, как любил Колин.

И в конце концов уйдет от меня, и я стану матерью-одиночкой, как моя мама.

Да еще и безработной.

А через каких-нибудь пять лет мне исполнится сорок. Сорок!

— Мэри-Бет! — позвала Элен, преисполнившись решимости.

Она быстро спустилась вниз, как раз в тот момент, когда Патрик уже приглашал ее клиентку войти.

— Простите, мне очень жаль, но сегодня мы не можем провести сеанс. И если уж на то пошло, я вообще не могу больше с вами работать.

Мэри-Бет была откровенно ошеломлена. Элен отметила, что сегодня в Мэри-Бет появилось что-то новое. Ее лицо не было таким надутым, как обычно. И еще она держала в руках букетик цветов, и на ней был длинный шарф, сливочно-желтый.

Патрик вопросительно вскинул брови, глядя на Элен поверх головы Мэри-Бет, и его усталые глаза явно пытались что-то сообщить Элен, вроде: «Ты что, теперь откажешься от всех своих клиентов?»

Потом он пожал плечами и ушел наверх.

— У вас все в порядке? — спросила Мэри-Бет.

— Не совсем, — ответила Элен. — Думаю, завтра в одной из газет появится статья, которая предназначена для того, чтобы уничтожить мою репутацию.

— В какой газете? — тут же спросила Мэри-Бет, будто намеревалась мгновенно помчаться за экземпляром.

— «Дейли ньюс». Мне бы, если честно, не хотелось, чтобы вы ее читали, но, видите ли, дело в том…

— Ну, посмотрим, что тут можно предпринять, — перебила ее Мэри-Бет. — Ох, и кстати, это вам. — Она протянула Элен букет.

— Спасибо. — Элен уставилась на цветы. Они были желтыми, как шарф Мэри-Бет. — Но не думаю, что вы можете как-то помочь, хотя и благодарна.

— Расскажите мне все.

— Простите, не поняла?..

— В тех пределах, до каких вы можете дойти, не нарушая чьих-то личных интересов, расскажите мне обо всем, что произошло.

— Простите, но я все равно не понимаю.

— Я адвокат, — пояснила Мэри-Бет. — И моя специализация — дела о клевете.

 

Глава 24

Мне снилось, что Ланс из нашей конторы сидит рядом со мной у госпитальной кровати, а с ним — незнакомая бледная рыжеволосая женщина.

— Нет, Ланс, я до сих пор не посмотрела «Предупреждение», — сказала я, развлекаясь.

— Ну и хорошо, — ответил он.

Это не было сном. Ланс действительно сидел рядом с моей кроватью.

— Как вы? — спросила рыжеволосая. — Моя кузина несколько лет назад сломала лодыжку. Она говорила, что боль у нее была сильнее, чем при родах.

— Мне не пришлось рожать детей.

Кто эта женщина?

— Мне тоже, — сказала она. — Это просто некое универсальное обозначение очень сильной боли, ведь так? Как будто и говорить о сильной боли невозможно, если ты не рожала. Хотя совершенно очевидно, что ничуть не легче перенести выход камней из почек.

— Нам бы лучше как раз отвлечь ее от мыслей о боли, — напомнил Ланс.

— Я пытаюсь проявить сочувствие, — возразила женщина. — И всегда говорю что-нибудь не то, когда навещаю больных. — Она посмотрела на меня и сообщила: — Я Кейт, кстати, жена Ланса, если вы не помните. Мы с вами встречались на рождественской вечеринке в прошлом году.

— О да, конечно, — пробормотала я, хотя память отказывалась признавать, что я видела ее где-то прежде.

Разве я не находила всегда предлог для того, чтобы не ходить на рождественские вечеринки?

— Мы подумали, что могли бы заскочить к тебе по пути, — сказал Ланс.

— В кино собрались, — добавила Кейт.

Далее последовало молчание. Я не могла придумать тему для разговора. И не понимала, почему они решили навестить меня.

— Какой фильм хотите посмотреть? — наконец спросила я.

И в то же самое время Ланс сказал:

— Тебе открытка от всех наших, из конторы. — И протянул белый конверт, на котором было написано мое имя.

— А еще шоколад. — Кейт помахала передо мной коробкой конфет, как ведущая какого-нибудь телевизионного шоу. — И всякие журнальчики. А еще виноград. Весьма неоригинально.

Я попыталась открыть конверт, но почему-то не смогла этого сделать, у меня вдруг очень сильно задрожали руки.

— Давай-ка я, — мягко предложил Ланс.

— Хочешь шоколадку? — спросила Кейт.

— Может, попозже, — пробормотала я.

— А ничего, если я съем одну?

— Кейт! — укоризненно воскликнул Ланс.

— Извини, — спохватилась она.

— Да съешь, — сказала я.

Взгляд остановился на огромной открытке в руках Ланса. Я разобрала некоторые из нацарапанных на ней посланий.

Саския! Незачем прыгать с лестницы только для того, чтобы сбежать из проекта! БЫСТРЕЕ поправляйся!

Малкольм

Думаю о тебе, Саския, скоро забегу навестить, ужасно тебя люблю!

Нина хх

Милая Саския, бедняжка ты наша! Не падай духом!

Дж. Д. (В субботу забежим к тебе.)

— Можем мы что-нибудь для тебя сделать? — спросила Кейт, угощаясь уже второй конфетой. — Помнится, ты говорила, что твои родные живут в Тасмании… — Она бросила быстрый взгляд на Ланса, словно испугалась, что снова сказала что-то не то. Ланс неловко откашлялся и уставился на темный экран телевизора рядом с моей кроватью. Кейт продолжала: — Мои родные живут в Брисбене, и я понимаю, каково это; у других есть разные братья-сестры, и матери, и кузины, и бог знает кто еще. Правда. Без проблем. Мы бы сообщили твоим.

Я уставилась на них в изумлении. На Ланса. У него были добрые сонные глаза и широкие плечи, как если бы он занимался физическим трудом. Наверное, раньше мне никогда и не доводилось смотреть на него по-настоящему. Потом я перевела взгляд на его жену. Она была невероятно худой и плоскогрудой, да еще и с очень короткой стрижкой, — «девчонка-сорванец», так назвала бы ее моя мама. Большие глаза делали Кейт похожей на какого-нибудь лесного зверька. Кейт сидела в странной позе, на самом краешке стула, продолжая поедать принесенный мне шоколад.

Может быть, я действительно разговаривала с ней на той рождественской вечеринке, что-то об отпуске… Да, точно, она провела его где-то в горах. Я ушла тогда рано, чтобы вновь дежурить напротив дома Патрика. Я видела, как он вернулся домой и внес внутрь сына, заснувшего на его плече; голова мальчика болталась, как у тряпичной куклы.

Я снова подумала о Джеке, о его сломанной руке, о том, как Элен говорила мне, что я должна уехать из Сиднея. А еще о том, что бы могли сказать вот эти двое милых людей, которые пришли меня навестить, если бы узнали, чем я занималась прошлой ночью. Что творила все три последних года. И моя грудь словно налилась свинцом.

— Это ведь настоящее потрясение, правда? Ну, когда случается нечто в таком роде, — сказала Кейт. — Жизнь течет себе и течет, и вдруг — бабах! — ты летишь вниз, как снежный ком с горы.

Она дернулась в сторону, изображая, как уклоняется от такого кома, и половина конфет вылетела из открытой коробки на ее коленях.

— Кейт! — укоризненно воскликнул Ланс и опустился на корточки, чтобы собрать шоколадки.

— Ох! — выдохнула Кейт.

— Я не…

С языка рвалось: «Вы не понимаете. Вы думаете, я нормальный человек вроде вас, но это не так».

Однако слова умерли. Казалось, вся моя личность разваливается. Я все еще продолжала дышать, мое сердце все еще билось, но меня уже здесь не было. Потому что существовало две Саскии: профессионал высокого класса, знакомый Лансу, и буйнопомешанная, которую знал Патрик. Однако в этот момент они обе словно растворились.

Я понятия не имела, что собой представляю: была ли веселой или серьезной, тихой или шумной. Если мне больше не нужен Патрик, то что же нужно? Что мне интересно? А я вообще жила когда-нибудь? Два странных, милых человека смотрели, точно я была настоящей, но само мое существование оставалось для меня под вопросом.

— Серфинг, — вдруг произнесла я.

— Да, — вежливо кивнула Кейт, как будто это совершенно нормально выдавать вот так нечто бессвязное, не имеющее отношения к разговору.

— Нина вроде бы говорила, что ты скатилась с лестницы? — нахмурился Ланс. — Что ты ходила во сне.

Я не помнила, чтобы сообщала Нине что-то такое, но звучало это вполне логично.

— Нет, я хочу сказать, что интересуюсь серфингом, — пояснила я и тут же подумала: «Я что, правда вслух сказала такую глупость?»

— Я тоже! — воскликнула Кейт. — Не то чтобы я действительно этим занималась, но мне хотелось бы попробовать или… А если точнее, очень бы хотела научиться кататься на настоящей доске. Я даже собираюсь взять несколько уроков.

Ланс фыркнул, Кейт хлопнула его по руке и весело посмотрела на меня.

— Похоже, тебе дают очень сильные болеутоляющие? — спросил Ланс.

— Веди себя повежливее! — осадила его жена. — Она вполне все осознает.

— А я и не говорил, что это не так, — возразил Ланс.

— Чей это телефон звонит? — спросила Кейт.

Я узнала рингтон своего мобильника. Кейт взяла мою кожаную сумку:

— Может, мне ответить?

Я посмотрела на сумку. Как получилось, что она до сих пор при мне? После всего? Почему-то меня ужасно поразило то, что эта вещь лежит рядом со мной. Я громко рассмеялась.

— Мне бы тоже хотелось получить такие лекарства, — захихикал Ланс.

— Я отвечу.

Кейт порылась в моей сумке и достала мобильник.

— Она не говорила, что хочет, чтобы ты ответила.

— Телефон Саскии!

Кейт встала и отошла от моей кровати, прижимая трубку к уху. Я слышала, как она заговорила:

— Ну да, она здесь, но вы не беспокойтесь, с ней все в порядке, просто сейчас она в больнице.

— Извини, — сказал Ланс. — Кейт иногда бывает немножко… — Он пожал плечами, не в силах найти подходящее определение, чтобы описать собственную жену. — Уверена, что не хочешь шоколада?

— Ладно, пожалуй, — ответила я.

Я взяла конфету и наблюдала за тем, как Кейт с кем-то оживленно разговаривает.

Несколько минут спустя она вернулась и положила телефон на тумбочку около кровати.

— Это была твоя подруга Тэмми. Ты вроде бы собиралась с ней сегодня вечером встретиться? Ну, как бы то ни было, она едет сюда. Я объяснила ей, как добраться до этой больницы.

— Нам уже пора уходить. — Ланс хлопнул себя по коленям и поднялся. — Не следует тебя переутомлять.

— Да, ты прав. — Кейт посмотрела на наручные часы. — Хотя, вообще-то, у нас еще уйма времени. Мы могли бы подождать, пока Тэмми не доберется сюда, если тебе не хочется оставаться одной. Как?

Я действительно намеревалась сказать что-то вроде: «Ох, вам лучше не пропускать фильм», но почему-то из моего рта вылетели совсем другие слова:

— Пожалуйста, останьтесь.

— Конечно, — одновременно кивнули Ланс и Кейт.

* * *

Уже близился вечер, а в доме Элен неожиданно оказалось полным-полно народа.

Родители и брат Патрика примчались, чтобы расписаться на гипсе Джека и преподнести ему подарки с пожеланием скорейшего выздоровления. К легкому раздражению Элен, хотя она и не могла объяснить причины собственного недовольства, явилась и ее мать. Анна подарила Джеку «Книгу мировых рекордов Гиннесса», в которой имелся и пример самого удачного падения.

Все они устроились вокруг обеденного стола Элен и ели сосиски, которые Патрик приготовил на гриле.

Патрик вернулся из полицейского участка в гораздо лучшем настроении. В полиции его похвалили за то, что он сохранил все доказательства: у Патрика имелась целая папка, в которой он фиксировал все действия Саскии за последние три года, никуда также не пропали и распечатки ее электронных писем, обычные письма и все описания предыдущих «инцидентов».

Элен пролистала эту папку, изумляясь краткости комментариев Патрика: «12.30, 27 июля. С. колотила в парадную дверь, требуя, чтобы я ее впустил, не обращая внимания на просьбы уйти».

Патрику сказали, что запретительный ордер он получит без труда, но Саскии будет предоставлена возможность явиться в суд, чтобы все опровергнуть. Но в любом случае ее обвинят в нарушении права частной собственности. Похоже, на этот раз, кто бы ни дежурил в местном полицейском участке, эти люди отнеслись к Патрику с должным уважением и симпатией. Патрик уже не кипел яростью. Он выглядел как человек, который после долгой борьбы за справедливость наконец-то доказал свою правоту.

Элен положила свой мобильник на комод, чтобы услышать его в нужный момент. Она ждала звонка от Мэри-Бет, которая сказала, что попытается не дать появиться той статье в газете. Элен не питала особых надежд на положительный исход дела. Вряд ли скучная, угрюмая, замкнутая Мэри-Бет в состоянии как-то повлиять на человека столь могущественного и зубастого, как Ян Роман.

— Не стану ничего обещать, — сказала Мэри-Бет, выслушав Элен и сделав ряд заметок в своей записной книжке в кожаном переплете. — Но прямо сейчас, не откладывая, начну переговоры о судебном запрете. Конечно, ни черта я не получу — суды весьма неодобрительно к этому относятся, когда речь заходит о свободе слова, так что запрета не будет по определению, но я намерена убедить юристов «Дейли ньюс», что мы такой запрет получим. Совершенно ясно: вся история затеяна просто из злобы, и похоже на то, что такая статья и вправду может спустить всю твою репутацию в унитаз. Но как бы то ни было, я попытаюсь.

— А я думала, ты какой-то секретарь в юридической фирме, — в полном изумлении пробормотала Элен.

— Не-а, — ответила та совершенно не в стиле важного адвоката.

Да, теперь Элен действительно вспомнила, как Мэри-Бет говорила, что связана с юриспруденцией. Потому и предположила, что та — секретарь в суде или в юридической фирме. Интересно, была бы она более терпеливой и уважительной с Мэри-Бет, если бы знала, что имеет дело с адвокатом? К ее стыду, Элен, поняла, что да.

— А ты знаешь, каков мировой рекорд по перелому костей? — спросил Джек. Он уже листал лежавшую перед ним на столе «Книгу рекордов Гиннесса», продолжая при этом есть. Но ответа он и не ждал. — Тридцать пять переломов! Какой-то тип по имени Эвел Нивел.

— Неужели? Я и не знала, что у нас так много костей, — сказала Морин.

Она изображала активный интерес к книге, демонстрируя, что ничего не имеет против того, что Джек отложил в сторону ее подарок и увлекся подарком Анны.

— Костей у нас двести шесть, — сообщила Анна.

— Ты только вообрази! — Морин старательно улыбнулась.

— У младенцев костей около трехсот. Но позже некоторые из них срастаются в одну, — продолжила Анна.

— Должно быть, это замечательно — вынашивать ребенка, имея рядом такого отличного медицинского специалиста, — сказала Морин. — Я-то вечно заталкивала их в машину и мчалась к доктору, а потом чувствовала себя полной дурой, выяснив, что ничего с ними не случилось.

«Мама, умоляю, только без снисходительности!» — подумала Элен.

— На самом-то деле, думаю, от этого было лишь хуже. — К облегчению Элен, в тоне Анны прозвучала лишь едва заметная царственность. — Я же знаю: все, что угодно, может означать, в свою очередь, что угодно. Любое повышение температуры может значить неминуемую смерть.

— Кстати, о температуре, — заговорил отец Патрика. — Ну, не совсем о температуре, а о болях. У меня какая-то очень странная боль в…

— Папа! — одернул его Патрик.

— Джордж отказывается записаться на прием к врачу, — пояснила Морин, — но когда видит любого медика, тут же начинает рассказывать о своих проблемах.

— Я просто подумал, а вдруг это покажется интересным, — сказал Джордж.

— А тебе было бы интересно, если бы люди начали обсуждать с тобой проблемы с электропроводкой в их домах? — спросила Морин.

— Думаю, да, — кивнул Джордж. — Анна, как там у вас с предохранителями?

— Как бы то ни было, тебе, Элен, наверняка пошло на пользу, что твоя мама — врач, — продолжила Морин.

— Мама! — воскликнул Патрик.

— Что такое?

Патрик пожал плечами и откусил кусок сосиски.

— Она как будто сердилась на меня, когда я заболевала, — сообщила Элен.

— И наша мама тоже! — вмешался наконец в разговор брат Патрика. — А сильнее всего она разозлилась, когда меня сбило с ног крикетным мячом. Я открыл глаза, и первое, что увидел, была мама, и она кричала: «Саймон! НЕМЕДЛЕННО ОЧНИСЬ!»

— Мне показалось, что он умер, — пояснила Морин.

— И ты решила, что криком способна вернуть меня к жизни?

— Это я как раз очень даже понимаю, — сказала Анна. — От страха человек может ужасно разозлиться.

— Ты, Элен, и сама это поймешь, когда у тебя появится малыш, — добавила Морин.

Элен, которая предполагала стать полной противоположностью собственной матери и даже представляла, как нежно утешает охваченного жаром малыша, отирает его лоб прохладной рукой, ответила:

— Уверена, быстро пойму.

— А папа совсем на меня не рассердился, когда я сломал руку, — заявил Джек. — Он обозлился на Саскию.

За столом мгновенно воцарилось напряженное молчание.

— Все случилось из-за Саскии, — пояснил Патрик.

— Это был несчастный случай, — возразил Джек. — На самом деле ты вроде как сам толкнул ее.

— Да, милый, это был несчастный случай, но твой папа имеет в виду, что Саскии не следовало появляться здесь посреди ночи, — уточнила Морин.

— Как все прошло в полиции? — спросил Патрика Джордж.

— Ты рассказал полицейским о Саскии? — Джек резко вскинул голову и обвиняюще уставился на отца. — Ее ведь не посадят в тюрьму?

— Нет, в тюрьму ее не посадят, — ответил Патрик. — Но видишь ли, дружок, она уже не сможет снова ворваться в наш дом. В полиции просто скажут, что ей запрещается подходить к нам близко.

— Ладно, но я думаю, она все-таки будет приходить и смотреть, как я играю в футбол, — сказал Джек.

У Элен перехватило дыхание.

— Боже праведный, — пробормотал Джордж.

— Джек, о чем ты говоришь? — Патрик аккуратно положил сэндвич с сосиской на тарелку перед собой.

— Она приходит на все мои матчи.

— Я никогда ее там не видел.

— Да ты вообще ничего не замечаешь, — отмахнулся мальчик. — Она стоит в сторонке. Под деревьями или еще где-нибудь. И всегда приходит в той голубой вязаной шапочке, ну, что на лепешку похожа.

— Берет? — негромко произнесла Анна.

— Боже мой, похоже, это тот, что я ей связала, — ужаснулась Морин.

— Если я хоть раз увижу ее поблизости от тебя, то потребую, чтобы ее арестовали, — угрожающе произнес Патрик.

— Нет, не надо! — воскликнул Джек.

— Я это сделаю.

— Если сделаешь, я с тобой никогда больше не буду разговаривать!

— Отлично, — кивнул Патрик. — И не надо.

— Мальчики! — Морин в полной растерянности протянула к ним руки.

Зазвонил телефон Элен.

— Я только… извините. — Схватив мобильник, Элен бросилась в кухню. — Мэри-Бет?

— Да, привет, Элен! В общем, они придержат публикацию. Та журналистка согласилась сначала выслушать твою версию всей истории. И у меня сложилось впечатление, что она вообще готова от всего отказаться. Большинство журналистов так или иначе связаны друг с другом, и этой женщине противно думать, что Ян Роман может ее использовать ради какой-то личной мести. Даже если Роман и владеет издательским миром.

Элен почувствовала, как на нее накатила слабость.

— Спасибо, — сказала она. — У меня нет слов, чтобы выразить благодарность.

— Да никаких проблем! — ответила Мэри-Бет.

Тут Элен услышала звук низкого мужского голоса, проникший в трубку.

— Кстати, Альфред тебе привет передает.

— Альфред? — недоуменно спросила Элен. — Альфред Бойл?

Мэри-Бет хихикнула. Элен вообще не помнила, чтобы эта женщина когда-нибудь смеялась при ней.

— И не делай вид, что это тебя удивляет! — (Элен рассмеялась. Немножко нервно.) — Альфред велит сказать тебе, что он сегодня произнес речь перед двумя сотнями экономистов и они еще как его слушали! А это что-нибудь да значит. Он их заставил смеяться!

— Потрясающе, — выдохнула Элен.

— Я тебе сообщу, как все пойдет дальше. Но полагаю, как только та журналистка и редактор узнают все до конца, статью положат на полку.

— Ты должна прислать мне счет за свою работу, — сказала Элен.

Ведь адвокаты получают почасовую оплату, разве не так?

— Ох, не говори глупостей! — весело возразила Мэри-Бет и внезапно отключила телефон.

Элен опустила голову, закрыла глаза и постучала трубкой мобильника по собственному лбу.

Значит, ее сводничество удалось, Мэри-Бет и Альфред познакомились и…

Не забыть бы рассказать об этом той журналистке, если вообще придется с ней разговаривать. «Клинический гипнотерапевт загипнотизировал своих пациентов, и те влюбились друг в друга…» Да, это бы точно усилило доверие к Элен.

— Эй, все в порядке? — Элен открыла глаза. Перед ней стояла ее мать, держа в руках салатницу. — Я подумала, что пора уже мыть посуду. Как-то там стало напряженно. Но я не удивляюсь. Эта Саския откровенно сумасшедшая.

— Саския забудет о нас, — сказала Элен. — Я с ней сегодня разговаривала.

— Что, загипнотизировала ее? — язвительно спросила Анна, но как бы машинально, по привычке и тут же, прежде чем Элен успела ответить, поставила салатницу на стол и сказала: — Послушай, мне нужно кое-что с тобой обсудить. Это насчет твоего отца.

— Вы собираетесь пожениться? — предположила Элен.

Она без труда представила себе невероятно элегантную свадьбу. Ее мать оделась бы в фиолетовое, под цвет глаз. Вокруг масса дизайнерских вещей и украшений, реки шампанского, изящные бокалы в наманикюренных пальцах. Это была бы свадьба из тех, которые освещают светские журналы. У Элен даже щеки заболели от того, как старательно она изображала улыбку.

— А подружками невесты будут Пип и Мел? — спросила она. — А я, наверное, буду нести букет! Твоя дочь в роли девочки с букетом. Твоя умненькая маленькая беременная девочка.

— Элен!

— А мои новые сводные братья должны быть мальчиками-служками. Такие здоровенные служки…

— Мы расстались.

— О нет!

Вот только что Элен наслаждалась, играя стерву. Это совершенно неприемлемо. Ведь на самом деле она была бы абсолютно счастлива за своих родителей, если бы они поженились! Их свадьба должна была стать трогательной и прелестной. Да что с ней такое происходит?

— Что случилось? — спросила она.

Ну конечно, он вернулся к своей жене. Или увлекся какой-нибудь молоденькой моделью. Или тут каким-то образом виновата Элен? Может быть, дочь ему уж слишком не понравилась?

Ох, Элен, прислушайся к своему Внутреннему Ребенку, взывающему о внимании!

— Я так решила, — сообщила Анна.

Она уселась на кухонный стол и выудила из салатницы помидорку черри.

— Но почему? — Элен придвинула стул и села напротив матери. — Ведь ты казалась ослепленной им.

— Знаю, — кивнула ее мать. Она посмотрела на Элен, едва заметно улыбнулась и пожала плечами. — Так и было. Послушай, я совершенно подавлена…

Элен на мгновение отвлек звук голоса Патрика, донесшегося из столовой: «А можем мы поговорить о чем-то еще, кроме Саскии? Ну, не знаю… об Армагеддоне, например? Кто желает поговорить об Армагеддоне?»

— Тебе нечего смущаться, — сказала она матери.

— Я вела себя как дура. Ну, когда вдруг в твою жизнь врывается столько всего. Твое замужество, зять, ожидание малыша, ужасная преследовательница и так далее, и так далее. А я решила добавить ко всему этому еще и твоего отца!

— Мам, я уже большая девочка, — мрачно произнесла Элен, хотя на самом деле и ей на месте Анны пришло бы в голову нечто подобное. — Ты лучше расскажи, в чем настоящая причина.

— Последние тридцать пять лет я жила воспоминаниями. Это безумие, и мне бы в этом не признаваться, но каждый раз, когда я знакомилась с каким-нибудь мужчиной, то сравнивала его с Дэвидом. С твоим отцом, с которым на самом деле даже не встречалась, которого и не знала по-настоящему. Ну и конечно же, ни один мужчина не выдерживал сравнения. — Анна хихикнула. — Причем во многих отношениях.

— Мама! — Элен слегка поежилась. — Прошу тебя!

— Извини. Когда мы с Дэвидом начали снова встречаться, я была жутко счастлива. Он был точно таким же очаровательным, каким я его помнила. Позволь мне уточнить. Он действительно очень мил. И я по-прежнему могу назвать его самым чудесным из всех мужчин, каких я только знала.

— Ну и? В чем же проблема?

— У меня появилось некое ощущение, которое беспокоило тем сильнее, чем больше времени мы проводили вместе. Поначалу я не могла понять, в чем дело, но потом, на прошлой неделе, меня наконец осенило. Мне скучно!

— Скучно, — повторила Элен. И внезапно ей стало ужасно жаль своего отца.

— Скучно до безумия, — подтвердила Анна.

— Да, но такое бывает…

— Нет! — решительно заявила Анна. — Он просто не для меня. И никогда не был мужчиной для меня. Ему даже сказать нечего! И у него бывают периоды, когда он буквально ничего не делает. Как-то утром он просидел в кресле двадцать минут, ровно двадцать минут, ничего не делая! Он не читал. Не разговаривал. Просто смотрел на деревья. И что бы это значило?

— Может быть, он молча наслаждался красотой природы? — предположила Элен. — Или решил немного сосредоточиться на себе, подумать о своей жизни. Или он практикует памятование…

— Элен, вопрос был риторическим! Честно говоря, я решила, что у него мозг отключился. Ну, как бы то ни было, воспользуемся выражением современной молодежи: пошло бы оно все! Мне наплевать, чем он там занимается. Я знаю, что меня это сводит с ума. Конечно, мы останемся друзьями. Это вполне приемлемо. И он говорит, что хотел бы встречаться с тобой, если ты не против.

— Это было бы неплохо, — кивнула Элен.

Вообще-то, теперь мысль о встречах с отцом выглядела абсолютно нормальной, даже немножко утешающей. Элен подумала о своем детстве, о дождливых воскресных днях, когда она могла просто лежать на ковре и зачарованно следить за дождевыми каплями, скользившими по оконным стеклам, а ее мать бродила по комнатам, непрерывно говоря: «Элен, чем ты занимаешься? Давай пойдем погуляем! Давай поговорим! Давай чем-нибудь займемся!»

Возможно, Элен с отцом могли бы бездельничать вместе, не испытывая необходимости что-то говорить. И не нужны никакие неловкие разговоры, чтобы лучше узнать друг друга. Они могли бы просто существовать рядом. Отец и дочь. И если они не будут чувствовать друг к другу ничего, кроме спокойного дружелюбия, это уже замечательно.

— В общем, в моем нежном возрасте, в шестьдесят шесть лет, — снова заговорила Анна, — я, видимо, созрела для настоящих отношений, так что теперь могу забыть свою глупую одержимость романтикой, которой никогда и не существовало. Даже могу поискать какого-нибудь мужчину в Интернете. Похоже, это единственная возможность для тех, кому за шестьдесят. Ведь у тебя это получилось просто отлично!

— Да, — согласилась Элен.

Патрик никогда не полюбит другую женщину так, как он любил Колин. Так что, возможно, не так уж все отлично и получилось.

— Кстати, об этом. — Анна понизила голос. — Я уже давно хотела тебе сказать, что мне все больше нравится Патрик. Правда. Очень нравится. Мне, конечно, понадобилось некоторое время…

— Он здесь! — прошипела Элен.

— Подумаешь! Я же ничего плохого о нем не говорю. Мне нравится, как он на тебя смотрит. И ты права: Джон был, конечно, душой компании, но он никогда не смотрел на тебя так, как Патрик.

— А как Патрик на меня смотрит? — спросила Элен.

— Как добрый папочка.

— Я не помешала?

Элен и Анна обернулись и увидели в дверях Морин, державшую в руках стопку тарелок.

— Я просто говорила, что ваш сын — замечательный отец.

Анна встала и забрала у Морин часть тарелок. Та просияла.

Тут послышался громкий звук быстрых шагов, а потом крик Джека:

— Я тебя ненавижу!

— Прекрасно! — закричал в ответ Патрик. — Сломай еще и вторую руку!

Улыбка исчезла с лица Морин. Но она тут же взяла себя в руки и начала ножом счищать с тарелок остатки еды.

— От этого постоянного ветра люди просто не в себе, правда? Интересно, Анна, у этого есть какие-то медицинские объяснения?

* * *

Должно быть, я заснула, потому что вроде как моргнула пару раз — и тут же передо мной материализовалась Тэмми. Все вместе, Ланс, Кейт и Тэмми, сидели на стульях полукругом возле моей кровати и ели шоколадки.

Волосы у Тэмми теперь были не длинные и темные, а короткие и розовато-блондинистые. Вот уж ошибка.

Ланс и Тэмми о чем-то оживленно беседовали между собой с неожиданным и отчетливым акцентом, пожимали плечами и выставляли вперед подбородки.

— Они пытаются говорить, как балтиморские торговцы наркотиками, — пояснила Кейт, заметив, что я проснулась. — Они вдруг обнаружили, что оба с ума сходят по сериалу «Предупреждение». Ланс иной раз в выходные целый день может вот так разговаривать. Представляешь? Я хочу сказать, вообще-то, это недурно, если бы он действительно говорил, как торговец наркотиками, это могло бы быть очень сексуально.

— Тэмми? — окликнула я.

— Саския, милая! — Тэмми вскочила и наклонилась ко мне, чтобы поцеловать в щеку. Должно быть, она пользовалась все теми же духами, что и пять лет назад, потому что я мгновенно как бы перенеслась в то время. — Саския, как я рада тебя видеть! — сказала она. — Но тебе следовало бы сидеть рядом со мной в каком-нибудь баре, а не лежать на кровати в госпитале! Ланс и Кейт рассказали, что ты ходила во сне и свалилась с лестницы! Вот ужас! И давно ты страдаешь этим, ну, во сне ходишь?

— Да с тех пор, как мы в последний раз виделись, — с таинственным видом ответила я; весьма любопытный ответ, который наверняка одобрила бы Элен, но Тэмми восприняла это буквально.

— В самом деле? А это лечится? Знаешь, по пути сюда я думала о том дне, когда мы с тобой в последний раз встречались. Ты как раз ужасно переживала из-за какого-то парня, вы с ним расстались. Ну, тот геодезист. Как там его звали? Пит? Патрик? Впрочем, это так давно было, что ты, наверное, и имени его не помнишь.

Ох, как же я расхохоталась!

* * *

— Э-лен!

Это Патрик кричал на втором этаже.

— Бог мой, с ним все в порядке? — испуганно воскликнула мать Элен.

— Наверное, ему нужна твоя помощь, чтобы справиться с Джеком, — сказала Морин, бросив короткий взгляд на Элен. — Женская рука.

Она с многозначительным видом улыбнулась Анне, но та, похоже, ничего не поняла.

Элен быстро вытерла руки кухонным полотенцем, слишком даже торопливо, немножко демонстративно, потому что знала: ее мать разозлится из-за того, что Элен ведет себя как примерная домохозяйка, и побежала наверх, к комнате Джека. Патрик с сыном сидели на полу, опустив руки на колени, и не смотрели друг на друга.

— Можешь ты объяснить этому упрямому мальчишке, почему Саския не имеет права врываться в наш дом посреди ночи? — спросил Патрик, увидев Элен в дверях.

И беззвучно произнес одними губами: «Помоги!»

— Папа, я не дурак! — пылко воскликнул Джек. — Я знаю, что она не должна ничего такого делать!

— Отлично, просто замечательно, тогда в чем проблема? Из-за чего ты так злишься на меня?

Элен вошла в комнату и села на пол рядом с Джеком. Она посмотрела на тощие детские ноги Джека в спортивных штанах. И спросила:

— Джек, как ты себя чувствовал, когда твой папа и Саския расстались?

И Джек, и Патрик вдруг притихли, словно она затронула некую чрезвычайно постыдную тему.

«Но это необходимо», — подумала Элен.

Она ощущала, как ее переполняет сердитая решительность. Все и до конца нужно вскрыть прямо сейчас! Хватит им уже обходить за сто миль тему Саскии.

— Ну, это не… — начал было Патрик.

— Мне бы хотелось узнать, — перебила его Элен.

Ты же сам попросил меня о помощи, приятель!

— Вообще-то, я не помню, — ответил Джек. — Я ведь был совсем еще маленьким. Пять лет.

Он смотрел прямо перед собой, мысленно оглядываясь на огромное расстояние, разделявшее пять лет и восемь.

— Это уж точно, ты был совсем маленьким. — Патрик бросил на Элен победоносный взгляд. — Так что суть в том…

— Но кое-что я помню, — не дал ему договорить Джек. — Я думал, это все из-за ее счастливого шарика.

— Что? — Лицо Патрика резко изменилось.

Джек постучал пальцами по гипсу на руке.

— Ее счастливый шарик? — подтолкнула его Элен.

Но вместо Джека ей ответил Патрик, при этом пристально смотревший на Джека:

— У Саскии был такой большой пестрый мраморный шарик, он когда-то принадлежал ее отцу, и она сжимала его в ладони, если начинала из-за чего-то волноваться или нервничать. Она подарила этот шарик Джеку, когда тот пошел в школу. — Патрик сделал паузу и откашлялся. — Она велела носить шарик в кармане и сказала, что он даст Джеку магическую силу.

— Но это не было какое-то оружие, — уточнил Джек и посмотрел наконец на Элен. — Ну, он не мог, например, превратиться в лазерное ружье или что-то такое. И на самом деле он вообще ничего не делал.

— Я брал этот счастливый шарик с собой, когда встречался со своим первым заказчиком, — добавил Патрик. — И держал его, пока ждал начала разговора.

До этого момента он никогда не упоминал ничего приятного и теплого, связанного с Саскией. И это дало Элен первый намек на другую сторону всей их истории.

— А потом я потерял шарик в школе, — продолжил Джек. — Я его искал, искал, и мне даже учитель помогал, но мы его так и не нашли. Я не хотел рассказывать об этом Саскии, потому что знал: она огорчится. А потом, на следующий день, она ушла. Вот я и думал, что она узнала, что я потерял шарик.

Взгляды Элен и Патрика встретились над головой Джека.

— Тебе казалось, что в этом виноват ты, — сказала Элен Джеку.

— Я думал, она, должно быть, ужасно на меня рассердилась, — кивнул Джек. — И думал, что папа на меня разозлится — ведь она ушла из-за меня — и именно поэтому мы не можем о ней говорить.

— Ох, парень… — Патрик крепко прижал ладонь ко лбу. — Ты ее не прогонял!

— Нет, прогнал! — энергично воскликнул Джек.

— Да это вообще никакого отношения к тебе не имеет! — Глаза Патрика заблестели. Он придвинулся к Джеку и обнял его за плечи. — Дружок, Саския тебя любила! Она бы все для тебя сделала! Она…

Джек дернулся, отталкивая отцовскую руку:

— Да остынь ты, папа! Да знаю, что я тут ни при чем. Вы с Саскией разошлись, как родители Этана. Я тебе говорю, что тогда так думал, когда был маленьким! — Джек зевнул. — Ладно, я бы, пожалуй, полистал «Книгу рекордов».

— Мы еще не закончили разговор! — возразил Патрик.

Джек сделал большие глаза:

— Да хватит уже!

— Я просто хочу убедиться, что ты понимаешь.

— Тебе незачем так много о ней думать. — Джек попытался скрестить руки на груди, но сообразил, что не может этого сделать из-за гипсовой повязки. — Я только это и хотел сказать. Ты себя ведешь так, будто она настоящая убийца и уже укокошила кучу народа! Она ведь не ломала мне руку нарочно! Это просто несчастный случай.

— Ну да, — устало кивнул Патрик. — Знаю, дружок, ты прав, но все так запутанно.

— Эй, приятели! — В дверях комнаты Джека появился Саймон. — Мне пора уходить. Я должен кое с кем встретиться.

Джек воспользовался уходом Саймона и сбежал.

— Еще увидимся! — бросил он своему дяде, хлопая ладонью о ладонь Саймона на выходе из спальни.

— Что-то у вас обоих вид неважный.

Саймон посмотрел на Элен и Патрика, сидящих на полу, и, прежде чем уйти, недоуменно покачал головой.

— Большое спасибо, — бросила ему вслед Элен.

Патрик встал и протянул руку Элен, чтобы и ей помочь подняться. Та простонала:

— О-ох… Я и чувствую себя неважно.

Патрик привлек ее к себе, и Элен на мгновение опустила голову ему на грудь. Мысли у нее путались.

Бедный малыш Джек, думает, что это он во всем виноват. Бедная Саския, потеряла свой счастливый шарик. Бедный Дэвид, мама его выставила за то, что он скучный. Бедная я, Патрик на самом деле меня не любит, а у меня внутри крохотный малыш, и, видит Бог, мне плохо, и грудь болит.

— Все будет отлично, — тихонько прошептал Патрик ей на ухо.

— Будет ли? — усомнилась Элен.

Они спустились и увидели, что Анна уже отказалась от своих отчасти искренних попыток помочь матери Патрика и просто сидит у кухонного стола и попивает вино, в то время как Морин загружает посудомоечную машину.

— Ну, мне пора бежать, — сказала Анна, увидев Элен. — Мы с Пип и Мел договорились встретиться и выпить немножко. В городе открылся новый винный бар, и мы решили в него заглянуть.

— Ты собираешься поехать в город сейчас? — Морин посмотрела на часы, висевшие на стене в кухне Элен. Было восемь вечера. — Бог ты мой!

— Ну, мы все три — совы! — ответила Анна.

Все выглядело так, будто Анна и не встречалась никогда с отцом Элен. Но ведь его появление и в жизни Элен не совершило какого-то переворота. Так, вызвало странную легкую рябь на поверхности, и все.

В итоге Анна ушла вместе с Саймоном, который по случайности встречался с друзьями в клубе на той же самой улице, что и винный бар Анны, и она была в восторге от того, что могла сэкономить на такси.

— Ладно, Анна, очень приятно было повидаться! — с горестным видом сказала Морин.

Когда Элен и Морин закончили прибираться в кухне — шкафы здесь не сияли такой уж чистотой после смерти бабушки, — отец Патрика предложил сыграть в «Монополию». Он заметил коробку с игрой на одной из полок и уже потирал руки, обещая превратить всех в банкротов за какой-нибудь час.

Пока Джордж раскладывал доску для игры на столе, тщательно собирая банкноты в аккуратные пачки, Патрик спросил, нельзя ли им с Элен не участвовать в игре.

— Мы бы хотели немножко прогуляться по берегу, — сказал он, вопросительно глядя на Элен.

Та кивнула. Возможно, прогулка поможет ей разобраться в мыслях.

— Да ведь холодно, и ветер сильный, и зима еще, и ночь! — запротестовала Морин. — А твоя жена беременна!

— Уже весна, и времени всего половина девятого, — уточнил Патрик. — Не думаю, чтобы малыш стал возражать против свежего воздуха.

— К тому же я ему не жена, — добавила Элен. — В комнате тут же воцарилось неловкое молчание. — Пока не жена, — поспешила она исправить ошибку. — Я хотела сказать: только еще стану ею.

— Ну так идите. — Морин бросила на Патрика и Элен быстрый внимательный взгляд. Так смотрят на какую-нибудь стену опытные строители, ища тончайшую трещинку, которая могла бы позже причинить массу неприятностей. Но тут же взяла себя в руки и сказала: — Когда вернетесь, мы с Джорджем, может быть, попробуем сыграть в теннис при лунном свете.

— О-о, моя жена всегда так язвительна! — воскликнул Джордж. — Эй, милая, я тут нашел для тебя утюжок. — Джордж показал миниатюрный утюг из набора «Монополии».

— Ты прекрасно знаешь, что я всегда выбираю линейный корабль. — Морин села во главе стола и встряхнула игральные кости в ладонях. — Вперед, Джек! Не думай, что я буду тебе поддаваться из-за какой-то сломанной косточки!

Патрик оказался прав. Ветер утих, и было очень приятно брести по пустынному берегу в куртках и шарфах. Песок все еще был оранжевым после пыльной бури, но в прохладном соленом ветре пыли не ощущалось, и оба глубоко вздохнули, прежде чем направиться к воде.

Они шли рядом, не касаясь друг друга. Элен сосредоточилась на ритме гулких звуков, что издавали набегавшие на берег волны, и на собственном дыхании.

— Итак… — наконец произнес Патрик.

— Ну да.

— Значит, вот так…

— Джек.

— Да. Я ведь думал, что это хорошо — то, что он никогда не спрашивает о Саскии! Мне и в голову не приходило, что он винит в ее уходе себя! — Голос Патрика надломился. — Бедный парнишка…

Элен давно заметила, что в моменты волнения Патрик начинает говорить почти так же, как его отец: на языке австралийцев из пятидесятых годов.

— Дети всегда воображают себя пупом Вселенной, — сказала она. — Именно поэтому они и винят себя во всем.

— Мне кажется, все эти годы он на меня злился из-за Саскии.

— Вполне возможно…

Элен вовремя поймала себя за язык. Патрик должен был сам до всего додуматься.

Они еще несколько минут шагали молча, потом Патрик тихо произнес:

— Саския действительно была ему хорошей матерью. Она… — Он умолк, вскинул голову и посмотрел на звезды, будто в поисках вдохновения. Потом сделал очень глубокий вдох и быстро заговорил, не глядя на Элен, словно они были какими-нибудь секретными агентами, которым пришлось встретиться на пляже, и у него было очень мало времени для того, чтобы передать ей важную информацию. — Когда Колин умерла, я никак не мог с этим справиться. Мне еще не доводилось испытывать такой боли, она буквально выворачивала меня наизнанку. И все думал: что это? Почему так больно? Вот и родил блестящую идею: бороться. Помню, как в голове крутилась мысль: «Я не собираюсь проходить все эти дурацкие ступени горя одну за другой, это просто чушь! Если мне больно о ней думать, так и не надо. Займусь чем-нибудь». Поэтому я и занялся собственным бизнесом. Как будто решил, что если измотаю себя физически, то смогу восстановить душевное равновесие. Ну и можешь догадаться, как это сработало. Я вкалывал, разговаривал, дышал, как робот. Но люди думали, что я отлично справляюсь. Меня даже хвалили. И в общем это походило на правду, я и в самом деле справлялся. А потом познакомился с Саскией на той конференции, и, представь, она мне понравилась; наверное, я ее даже полюбил — на особый лад, как могут любить роботы. Но она и не замечала, что я робот! Мы с ней встречались, и она мне улыбалась, а я изумлялся: Саския и в самом деле счастлива! И казалось, что это неважно, пусть все так и идет, потому что я теперь именно такой, а Джеку хорошо… Эй, поосторожнее, смотри под ноги!

Одна из волн забежала дальше других, и ее белый пенистый гребешок ринулся навстречу им. Патрик одной рукой на мгновение поднял Элен в воздух, спасая ее ботинки, а потом поставил на сухой песок.

Неожиданное ощущение тепла его тела наполнило Элен странной тоской, состраданием, желанием, как будто они вовсе не были близки, как будто она гуляла по берегу с неким недостижимым мужчиной, бывшим ей просто другом.

— Саския так страстно взялась за роль матери. Я винил в этом Колин.

— Прости, не поняла, — растерянно отозвалась Элен, но при этом в ней вспыхнула радость из-за того, что беднягу Колин хоть в чем-то винили.

— Колин была прекрасной матерью, но она уж слишком сильно метила территорию, как бы постоянно твердя: «Это мое!» Она снисходительно позволяла помочь ей, словно я был неким любимым шутом и Джек со мной просто не мог быть в безопасности. И потому, когда она умерла, я был в ужасе и думал, что не смогу вырастить этого малыша в одиночку! Буду неправильно его одевать, он замерзнет или вспотеет, и я не сумею правильно его кормить или буду покупать не те детские кремы и подгузники, ну и так далее. Я ни о чем не имел представления, так что Джеком занимались моя мать и мать Колин, а они были еще хуже. Словно ни один мужчина в мире не способен поменять подгузники. А потом я встретил Саскию, и она была явно бесконечно рада занять место Колин, изображать из себя мамочку, и я ей это позволил. Я просто отошел в сторону и позволил ей это. Джек ее любил, а она любила его. Я не должен был так поступать. — Патрик наконец посмотрел на Элен. — Хотя я и не знаю… Может, теперь, с тобой, я снова делаю то же самое, позволяя тебе готовить для Джека школьные обеды.

— Мне нравится готовить ему обеды, — осторожно произнесла Элен.

Она постоянно ощущала присутствие всех тех женщин в жизни Джека — бабушек, Колин, Саскии. Они как будто толпились вокруг нее, недовольно покачивали головами, глядя на Патрика, и обменивались чисто женскими понимающими взглядами, думая явно одно и то же: «Ты ему делаешь сэндвичи на белом хлебе!»

— Ну… — продолжил Патрик, — наверное, на этот раз я все-таки пытаюсь найти какое-то равновесие. Я не просто отдаю сына и говорю: «Вот он, присматривай за ним». И когда наш малыш родится, я хочу во всем участвовать, ладно? С самого начала.

— Да у тебя больше опыта общения с малышами, чем у меня.

Патрик одарил ее благодарной улыбкой:

— Это верно. Я уже могу выступать в роли эксперта. И буду тебя обучать, милая, объяснять, что к чему.

— Значит, ты перестал быть роботом? — спросила Элен. — Ты поэтому порвал с Саскией?

Или ты по-прежнему робот? А я — еще одна Саския?

— Однажды я просто разрыдался, — сказал Патрик. — Сидя в машине. Это было нечто невероятно странное. Я плакал всю дорогу от Гордона до Маскота. И это случалось снова и снова. Как только я оказывался в машине один, то начинал плакать. Иногда я ловил на себе взгляды людей из соседних машин, когда останавливался у светофора. Взрослый мужчина рыдает, держась за руль. Это продолжалось много недель. Но как-то утром я проснулся — и почувствовал, что во мне что-то изменилось. Ну, как бывает, если человек долго болеет, а потом просыпается утром и понимает, что ему стало лучше. Нет, я не стал счастливым или что-то в этом роде, просто ощутил, что счастье вполне может прийти. И тогда я посмотрел на Саскию, лежавшую рядом, и понял, что должен с ней расстаться, что это будет абсолютно правильным поступком, что мне и Джеку просто необходимо на какое-то время остаться вдвоем. Мне это стало предельно ясно. Но Саския только что узнала о болезни матери, так что пришлось повременить.

— А потом ее мать умерла.

— Да, — кивнул Патрик. — И наконец я ей все сказал. Думаю, я был полным идиотом, когда вообразил, что Саския не так уж и расстроится, что я ей чуть ли не одолжение делаю, потому что она сможет найти кого-то другого, кто будет любить ее по-настоящему. И был просто потрясен ее реакцией, но, наверное, не воспринял это всерьез. Как будто считал: «Да ты же на самом деле не любила меня, то есть любила не меня, потому что меня тут и не было». Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Думаю, понимаю, — тихо ответила Элен.

Она едва дышала. Чем дольше Патрик говорил, тем быстрее он шагал, и Элен уже с трудом поспевала за ним.

— Извини, — спохватился Патрик. — Давай немножко посидим.

Они поднялись повыше на берег, к мягкому песку, и уселись рядышком лицом к морю, соприкасаясь плечами.

— Наверное, именно поэтому я и не спешил обращаться за запретительным ордером, — снова заговорил Патрик. — Потому что в глубине души понимал, что плохо с ней поступил, хотя и не признавался в этом даже самому себе. Несколько раз я садился в машину и ехал к полицейскому участку, а потом думал: «О черт, ведь эта женщина учила моего ребенка пользоваться туалетом! Она отказалась от карьеры, чтобы заботиться о нем. Я в долгу перед ней». А потом думал: «Ну, со временем она и сама это прекратит». Мне следовало отнестись к ней куда как более серьезно. Следовало что-то предпринять сразу после Нузы, я ведь уже знал, что это и тебя коснется. И когда представляю, что могло случиться прошлой ночью — с тобой, с Джеком или с малышом… — Патрик содрогнулся.

— Вряд ли что-то изменилось бы, — сказала Элен. — Даже если бы ты уже обратился в полицию.

Патрик пожал плечами:

— Ну, как бы то ни было, довольно о Саскии. — Он поднял голову и посмотрел на звездное небо. — Пожалуйста, боже, хватит с нас Саскии!

— Да, — согласилась Элен, думая о смертельно бледном лице Саскии и гадая, что она может делать вот в этот самый момент, есть ли у нее друзья или родные, которые навестят ее в госпитале, и что происходит в ее странном, запутавшемся разуме.

Патрик тяжело вздохнул:

— В общем, я для того предложил прогуляться, чтобы мы могли поговорить о прошлой ночи и… о том, что я сказал. Насчет Колин.

Его тон совершенно изменился. Патрик говорил напряженно и как бы официально, словно участвовал в судебном разбирательстве.

— Хорошо. — Внутри у Элен все сжалось, и она поняла, что на самом деле не хочет, чтобы Патрик говорил обо всем этом: слова могли только запутать все еще сильнее и основательно ухудшить положение.

Как странно. Элен всегда думала, что слова и есть ответ на все вопросы; в конце концов, она и лечила людей только словами, и ничем больше. «Постоянно держите линию связи открытой!» — твердила она тем клиентам, которые испытывали трудности в общении. А вот теперь и вообразить не могла ничего хуже разговора.

Наверное, это примерно то же самое, что оказаться на месте мужчины, у которого сердце каждый раз замирает, когда жена ему говорит: «Мы должны все обсудить». Он тут же думает: «Да заткнись ты, женщина!» А она между тем открывает ему душу во всем ее обнаженном великолепии, хотя мужчине как раз хочется прикрыть ее поплотнее.

— Дело в том… — начал Патрик.

— Там что, твоя мать? — удивленно воскликнула Элен.

Она только что заметила фигуру Морин. Та шла по песку с такой осторожностью, как будто опасалась наступить на мину.

— Элен, тебе звонят! — Ее голос, на удивление отчетливый, пронесся над пляжем. — Она говорит это очень важно!

 

Глава 25

В конце концов Тэмми ушла вместе с Лансом и Кейт. Она напросилась с ними в кино. Уже ясно было, что эта троица подружится. Я и забыла, что Тэмми обладает совершенно детской способностью мгновенно обзаводиться друзьями. Она ведь и со мной то же самое проделала много лет назад.

Зашла медсестра, чтобы проверить, как я себя чувствую, именно в тот момент, когда мои гости поднимались со стульев. Когда она открыла дверь, компания хохотала над какой-то шуткой Кейт, а сестра извинилась и сказала:

— Я зайду попозже, когда ваши друзья уйдут.

Она ведь думала, что я нормальный человек с нормальными друзьями, которые любят меня, которые мгновенно бросились в больницу, как только узнали, что со мной случилось несчастье. Откуда ей было знать, что с Лансом мы просто работаем вместе, но никогда не встречались вне работы. Если честно, я бы и не заметила его, доведись мне встретиться с ним где-нибудь. А уж его жена была для меня и вовсе абсолютно посторонним человеком. И то, что они явились меня навестить, было по-настоящему странно. А с Тэмми я вообще не поддерживала отношений целых три года. И ни один из этих троих не знал, как я на самом деле переломала себе кости.

А самым странным казалось то, что Ланс, Кейт и Тэмми, похоже, были полны решимости продолжать все это. Они уже договорились навестить меня снова. Помощь мне в течение шести недель вынужденного пребывания в постели уже стала для них неким общим проектом. Я гадала, не участвуют ли они в каком-нибудь движении самосовершенствования, каких масса в Интернете. Ну, например, учились заниматься филантропией?

Ланс собирался принести мне портативный DVD-плеер, чтобы я могла наконец-то посмотреть «Предупреждение».

— Уж теперь-то у тебя нет повода для отговорок, — сказал он с мягким поддразниванием в тоне, и у меня возникла мысль, что, возможно, как ни странно, я ему действительно нравлюсь.

А Кейт решила, что будет учить меня вязать, раз уж мне все равно нечем заняться. Эта идея возникла, потому что Тэмми сказала, что я должна использовать время вынужденного безделья, чтобы освоить что-нибудь такое, чего мне всегда хотелось, но на что никогда не хватало времени. Ну, вроде изучения испанского языка или чего-то в этом роде. А я ляпнула, что мне всегда хотелось научиться вязать, что отчасти было правдой, поскольку я всегда выдавала это за свое желание, хотя на самом деле не имела ни малейшего намерения браться за вязание.

Но как только я произнесла, что хочу научиться вязать, глаза Кейт вспыхнули тем же самым фанатическим огнем, каким горели глаза Ланса, когда он говорил о «Предупреждении», и теперь она была уже полна рвения и готовилась давать мне уроки вязания.

И все каким-то образом трансформировалось в решение Тэмми пожить в моем таунхаусе, пока я лежу в госпитале. Раз уж Тэмми возвращалась в Сидней, ей бы пришлось временно пожить у сестры, а та просто доводила ее до сумасшествия. Потому и предложение остановиться пока у меня выглядело совершенно естественным и очевидным. Подруга намеревалась забрать мою одежду и завтра привезти другую, чтобы мне было что надеть после операции на лодыжке.

Я пыталась угадать, что она подумает о моем доме. Никаких книг или картин, никаких фотографий на холодильнике. Если бы я знала, что она приедет, то постаралась бы создать некую видимость, а так… Наверняка на кухонном столе до сих пор стоит початая бутылка вина и лежат таблетки болеутоляющего. А кроме этого, она ничего не увидит, все горизонтальные поверхности пусты и чрезвычайно, пугающе чисты. Холодильник и кладовка набиты исключительно необходимыми продуктами: молоко, хлеб, масло. Никаких печений или пирожных, вообще никаких излишеств.

Тэмми наверняка поймет, как я изменилась, обратит на это внимание. Когда я жила с Патриком, она частенько забегала ко мне и поддразнивала из-за моей домовитости: в вазах обязательно стояли свежие цветы, в жестяной банке всегда лежали испеченные мной бисквиты. А теперь мой дом выглядит так, словно принадлежит какому-нибудь одержимому порядком холостяку или серийному убийце.

После ужина — на листке, лежавшем на подносе, сообщалось, что это «легкая» еда, но это был мой самый плотный ужин за много месяцев; вечером я обычно съедала только чашку кукурузных хлопьев — я откинулась на подушку и стала вслушиваться в звуки жизни госпиталя: в коридоре звучали быстрые шаги, позвякивали мензурки с лекарствами на тележках медсестер, отдаленные голоса то становились громче, то затихали.

Большинство людей почувствовали бы себя одинокими, внезапно очутившись в больничной палате, но только не я. Шум в коридоре казался мне странно успокоительным. Это место подходило мне идеально. Тихий приют для больных, грустных, надломленных людей вроде меня.

Боль накатила снова, и я, как хорошо тренированная крыса, автоматически нажала кнопку, чтобы получить еще одну порцию морфина.

И как обычно, принялась гадать, чем могут заниматься в этот момент Патрик, Элен и Джек, и сильно ли болит рука у Джека, и заявил ли Патрик на меня в полицию. Но от морфина я стала ленивой. И мысли расплывались. На самом деле мне совсем не хотелось оказаться там, наблюдать за ними.

А потом мысли и вовсе перенеслись от Патрика к Кейт, Лансу и Тэмми. Мне стало слегка любопытно, понравился ли им фильм, пошли ли они потом в тот корейский ресторан, о котором говорили, и я представила, как Ланс и Тэмми изображают из себя балтиморских торговцев наркотиками, а Кейт, глядя на них, делает большие глаза.

Мне кажется, я и в самом деле рассмеялась вслух перед тем, как заснуть.

* * *

— Я не расслышала ее имя, извини, — сказала Морин, протягивая Элен телефонную трубку. — Прости, что прервала вашу прогулку, но она, похоже, чуть ли не плачет.

— Конечно-конечно… — Элен нервно схватила трубку. И что теперь произойдет? Она поспешно откашлялась. — Алло?

В трубке зазвучал слегка гнусавый женский голос:

— Элен, послушайте, мне ужасно неловко беспокоить вас в такое позднее время, но я только что узнала и должна была сразу позвонить, чтобы рассказать вам и извиниться за свое безобразное поведение вчера. Это было совершенно непростительно.

Голос был безусловно знаком Элен, но она никак не могла определить его владелицу. Женщина явно была сильно простужена. А Элен совсем недавно разговаривала с кем-то, страдающим насморком. Но кто это?

— Простите, я не уверена…

— Элен, я беременна!

— Луиза!..

Элен вспомнила взбешенное бледное лицо Луизы в тот момент, когда та требовала обратно свои деньги.

Ну конечно, она беременна. У нее был тот же самый рассеянный взгляд, какой Элен заметила у себя в зеркале ванной комнаты. И только потому, что Луиза бесилась из-за того, что она не беременеет, Элен этого не заметила.

— Врач пыталась дозвониться до меня. Мы предполагали начать следующий этап и прибегнуть к искусственному зачатию, но она позвонила и сказала: «Тебе незачем начинать эту процедуру», а я спросила: «В чем дело?», а она в ответ: «Проблема в твоей беременности». Настоящая беременность, естественная! После стольких лет! И все это благодаря тебе! Это ты добилась того, что я забеременела!

— Ну, я думаю, твой муж тоже принял в этом какое-то участие.

— Поверить не могу, что потребовала вернуть деньги! Я в ужасе от собственного поведения! Я просто свихнулась от зависти и не знаю… Нет, я просто свихнулась! — Луиза слегка понизила голос. — И еще, в «Дейли ньюс» готовят статью о тебе.

— Да, — сказала Элен. — Я знаю.

— Понимаешь… Мне очень жаль, но я ведь наткнулась на Яна Романа, когда уходила от тебя, и, наверное, он меня немного напугал, или я излишне благоговею перед знаменитостями. Нет, на самом деле я просто ищу оправданий тому, как себя вела. Он рассказал обо мне какой-то журналистке, а та взяла у меня интервью, и теперь я в ужасе от того, что ей наговорила. Я уже оставила ей штук тридцать сообщений с требованием исключить мои слова из статьи. Но если уже слишком поздно и эта статья все равно появится, ты должна подать на меня в суд. Я серьезно. И потребовать с меня каждый пенни, который я получила. Нельзя сказать, что это большая сумма, но ты должна предъявить мне иск. Я это заслужила. — Луиза немного помолчала, а когда заговорила снова, ее голос зазвучал приглушенно, потому что она обращалась к кому-то еще. — Но это правда! Я это заслужила!

Похоже было на то, что муж Луизы совсем не был так уж уверен в необходимости судебного преследования.

— Думаю, я сумею задержать выход этой статьи на несколько дней, — сказала Элен.

— Слава богу! Ну, когда эта журналистка мне перезвонит, я уж ей все выложу! Я собираюсь ей рассказать, что ты на самом деле творишь чудеса!

— Пожалуйста, не надо ей такого говорить. Я не шучу.

— Ладно, я просто расскажу ей всю правду. Потому что этот ребенок — чудо! Ох, прости, Элен, мне надо бежать, мои родители только что приехали, но я тебе благодарна, так благодарна! Еще раз приношу глубочайшие, глубочайшие извинения. — И тут же восторженно закричала: — Папа, мне нельзя пить шампанское!

До Элен донесся мужской голос:

— Тебе нельзя, а вот дедушке можно!

— Поздравляю, — сказала она. — Поздравляю всех вас.

Но Луиза уже отключилась.

Элен выдохнула. Вдохнула. Ей чуть ли не плакать захотелось при мысли о новоявленном дедушке, примчавшемся к Луизе с бутылкой шампанского. О боже, но ведь беременности Луизы всего несколько дней. И если она так благодарит Элен за событие, не станет ли она точно так же винить ее, если что-то пойдет не так? И тем не менее профессиональная репутация Элен, похоже, на некоторое время в безопасности.

Элен вернулась в столовую. Патрик стоял возле матери, слегка наклонившись, и наблюдал за ходом «Монополии», а его отец переставлял по доске фишку, печально покачивая головой.

— Плати! Плати! — кричал Джек. — Утраивай ренту!

— Думаю, ты его обанкротишь, милый, — с надеждой произнесла Морин.

— Все в порядке? — Патрик посмотрел на Элен.

— Все прекрасно. Я тебе позже расскажу.

— Отдавай наличные! — Джек протянул к деду ладонь.

— Поздно уже, надо бы заканчивать игру, — вставил Патрик.

— Но ты сказал, что мне завтра не нужно идти в школу! — запротестовал Джек.

— Да, но я имел в виду, что ты нуждаешься в отдыхе.

— Я же весь день спал!

Он выглядел абсолютно здоровым, глаза у него были ясными и чистыми.

— Да у него энергии на всех хватит, — сказала Морин. — А вот вы оба вроде очень устали. Почему бы ему не остаться с нами?

— Ну, не знаю, — возразил Патрик. — После вчерашней ночи я бы предпочел…

— Мы на завтрак отведем его в «Макдоналдс» для дополнительного лечения, — небрежно бросила Морин, сосредоточившись на костях, которые трясла в пригоршне.

— Да! — заорал Джек. — Котлета в булке!

— Мама… — начал было Патрик, но Элен видела, что у него уже просто нет сил для спора.

Ее собственная мать наверняка бы восстала против такого запретного блюда и победила бы в сражении бабушек.

Часом позже Элен и Патрик отправились на покой, но вместо того, чтобы спать, они жевали зефир, доставая его из огромного пакета, и играли на приставке Джека в «Хроники лезвия дракона». С того времени как Элен обзавелась приемным сыном, она очень много узнала о войнах ниндзя.

— Ты уже неплохо справляешься, — сообщил Патрик, в пятый раз победив Элен. — Для хиппи — любительницы чечевицы.

— Странно, однако это буквально затягивает, — ответила Элен. — И кстати, чечевица совсем не мое любимое бобовое.

— Бо… что?

— Ты лучше заткнись и лопай свой зефир.

Несколько секунд они молча жевали.

Наконец Патрик негромко откашлялся и осторожно сказал:

— Ладно… Но мы ведь так и не закончили главную тему нашего разговора.

— Да забудь ты об этом, — предложила Элен. — Честно. Давай лучше в другую игру поиграем.

Она взяла пульт. Но Патрик забрал его у нее из рук и снова положил на кофейный столик.

— Я впервые сказал нечто в этом роде под гипнозом? — спросил он, не глядя на Элен.

— Да.

— Ты ведь как-то говорила мне, что гипнотерапия может происходить только по согласованию… по согласию, — продолжил Патрик, — что ни один гипнотизер не может заставить тебя сказать или сделать то, чего ты на самом деле не хочешь, а я уж точно не желал говорить тебе такие слова.

«Может быть, это твое подсознание захотело все мне рассказать», — подумала Элен.

— Ну, тут могла возникнуть некоторая неточность, потому что я ведь не просто твой терапевт, я твой партнер, — сказала Элен профессиональным голосом. — А я обычно не ложусь в постель со своими клиентами! — Она ужасно фальшиво рассмеялась, но Патрик даже не улыбнулся. — Ты, возможно, наполовину спал, а наполовину пребывал в трансе. Ну, как бы то ни было, это на самом деле не имеет значения…

— Не имеет значения? Еще как имеет! — воскликнул Патрик. — Каково было тебе такое услышать! А главное, ты получила совершенно превратное представление о моих чувствах. А ты еще и увиливаешь от обсуждения.

— Да все в порядке… — пробормотала Элен.

Если бы она не скомпрометировала так основательно свою профессиональную честность, такой разговор никогда бы не возник.

— Ты когда-нибудь сомневалась в наших отношениях? Когда-нибудь сравнивала меня с твоими прежними мужчинами? У тебя возникали такие мысли, о которых ты не захотела бы мне рассказать?

— Не знаю. Возможно.

Элен поежилась. В течение всего этого времени у нее возникало огромное множество мыслей и чувств, о которых она уж никак не захотела бы рассказывать Патрику.

— А как насчет того дня, когда мы ездили в гости к родителям Колин и я вел себя как последний ублюдок? Ты думала тогда: ох, черт, да что я вообще здесь делаю?

— Если честно, не помню.

Элен отлично помнила, как всю обратную дорогу прокручивала в голове те выходные в горах, которые она провела с Джоном.

— Разумеется, у тебя были моменты сомнений! Тебе наверняка хотелось меня удавить, когда я поставил в прихожей все те коробки, но суть-то в том, что ты не высказываешь вслух все те мысли, что у тебя возникают!

— Да, — согласилась Элен. Патрик смотрел ей прямо в глаза. Она отвела взгляд. — То есть я хочу сказать — нет.

Ее охватило отчаяние. Весь день она ждала, что Патрик откажется от тех своих слов, что он как-то все объяснит. Да, она бы все равно ему не поверила, но была полностью готова к самообману.

А теперь ей приходилось лишь усмехаться и терпеть это: ее муж всегда будет, глядя на нее, сожалеть, что она не Колин.

— Я понимаю, — храбро произнесла Элен.

— Неправда, — возразил Патрик.

— Ой, да ладно.

— Ты думаешь, что любовь — это только черное и белое. Все женщины так думают. И все они ошибаются. Женщины на самом деле очень умны, кроме того, в чем они по-настоящему глупы.

Элен хлопнула его по руке, и довольно сильно.

— Хорошо. Послушай, я же не утверждаю, что это абсолютная истина.

Патрик прикусил щеку изнутри, и на его лице было написано такое разочарование, что оно казалось сродни глубокому страданию.

— Все в порядке. — Элен потерла руку Патрика в том месте, где ударила ее. — Я действительно понимаю.

— Я что, очень много говорил о Колин в последнее время? — внезапно спросил Патрик. Элен пожала плечами и улыбнулась. — Прости… — Он взял руку Элен. — Она не выходила из моих мыслей с того момента, как мы с тобой обручились и ты рассказала мне о ребенке. Это потому, что я почувствовал себя очень счастливым. Даже притом, что Саския продолжала болтаться поблизости. Я не был таким счастливым с тех пор, как Колин вынашивала Джека. И именно это заставило меня думать о ней, припоминать разные мелочи. — Он погладил большим пальцем ладонь Элен, немного помолчал, а потом продолжил: — Колин мне говорила, что я снова полюблю и у меня будут другие дети. А я отвечал, что такого не случится и я больше никогда не буду счастлив. Но я счастлив. Иногда даже думаю, что сейчас все лучше, чем было с Колин. Все более глубоко, по-взрослому. А потом я благодарю Бога и Интернет за то, что встретил тебя! А после ощущаю вину перед Колин, ведь похоже, я благодарю ее за то, что она умерла.

— Это не так…

Элен не знала в точности, то ли она действительно верит Патрику, то ли он просто старается изо всех сил, чтобы она почувствовала себя лучше.

— Не знаю, поверишь ли ты мне, но это правда. У тебя никогда не возникало таких мыслей, которые полностью противоречат друг другу? Разве такое невозможно: сегодня чувствовать одно, а завтра — нечто совсем противоположное?

— Пожалуй. Ну да, возможно.

Элен очень не нравилась ее роль в настоящий момент. Это было даже слегка унизительно. Ведь это она должна была задавать Патрику разные умные вопросы, чтобы мягко подвести его к менее эмоциональному и совершенно новому взгляду на вещи.

— А самое глупое здесь то, что, когда у меня возникают такие мысли, мне кажется, будто я должен компенсировать что-то Колин, как-то загладить свою вину, вспоминая все то хорошее, что у нас было. Точно епитимью на себя накладываю. И чем лучше мне с тобой, тем больше я думаю о ней. Есть ли в этом какой-нибудь смысл? Не знаю. Может, это просто результат католического воспитания.

— Нет, в этом есть смысл.

— Как бы то ни было, я вовсе не провожу все дни, сравнивая тебя и Колин, словно ты участвуешь в какой-то непрерывной игре в войну ниндзя. Если честно, по большей части мысли у меня весьма незатейливые: ну… э-э… насчет того, вкусна ли была баранина или как мне обыграть Джека и выйти на четвертый уровень в «Расхитителях гробниц». Вот такие вещи.

Элен взяла сразу два шарика зефира и сжала их в единый ком.

А Патрик продолжал:

— Когда Колин умерла, все вокруг начали говорить о ней, как о настоящей святой. Люди делали унылые лица, словно наш брак был просто идеальным и мы вообще никогда не ссорились. Я был намного моложе и купился на все это. Так что думаю, именно поэтому я сказал то, что сказал прошлой ночью. Конечно, я не любил ни одну женщину так, как любил Колин. Ведь тогда мне было восемнадцать и я впервые влюбился. И это невозможно повторить. Но это не значит, что я не люблю тебя. И абсолютно то же самое можно сказать в другом порядке: я никогда не любил Колин так, как люблю тебя.

Элен внезапно, неожиданно для самой себя, зевнула, и Патрик рассмеялся:

— Интересно, а мне тоже разрешается зевать, если ты заговоришь о своих чувствах? Главное тут в том, что я люблю тебя всем сердцем. Не наполовину, не как замену, не как нечто второстепенное. Я люблю именно тебя. И все, что я могу сделать, так это доказывать тебе это всю оставшуюся жизнь. Готова ты это принять, моя безумная гипнотизерша?

Патрик обхватил ладонью затылок Элен и поцеловал ее, поцеловал крепко, словно они прощались где-нибудь на вокзале и он отправлялся на войну.

Чувство глубочайшего покоя прокатилось по всему телу Элен. И дело тут даже не в том, что Патрик говорил, а в двух морщинках, которые от полной сосредоточенности возникли между его бровями и держались все то время, пока он объяснялся. Видимо, для него действительно было очень, очень важно, чтобы Элен его поняла.

А может быть, дело в том, что ей хотелось спать, а Луиза была беременна, а статья в газете не выйдет прямо завтра.

— Думаю, я поняла, — сказала она, когда получила возможность вздохнуть.

— Слава богу, потому что я никогда в жизни так много не говорил о чувствах, как в последние два часа. — Патрик протянул Элен шарик зефира. — Вот. Последний. Это и есть любовь. А теперь пойдем-ка спать.

 

Глава 26

Был теплый субботний день две недели спустя после несчастного случая, или события, называйте как хотите. Меня уже перевели в новую палату, с выходом во внутренний двор, и время от времени мое кресло выкатывали наружу, чтобы я могла подышать свежим воздухом. Я чувствовала запах жасмина и приближение лета.

Операция на лодыжке прошла хорошо, если верить докторам, и тазовая кость срасталась, как они и ожидали. У меня больше не было под рукой красной кнопки для получения морфина. Только скромные дозы самого обычного болеутоляющего в маленьких пластиковых стаканчиках.

Жена Ланса, Кейт, сидела на стуле для посетителей рядом со мной. Мы обе вязали. Кейт уже дважды приходила, чтобы давать мне уроки, и наотрез отказалась взять деньги за новые спицы, которые она купила специально для меня, или за шерстяную пряжу. Моим первым изделием станет алая шапочка с большим помпоном на макушке. Я вязала ее для себя. Поначалу мне пришло в голову связать что-нибудь для Джека или для матери Патрика, Морин, потому что однажды она связала для меня берет. Я подумала, что таким образом как бы попрошу прощения. Или попрощаюсь. Это был бы вполне милый жест. Но как только я начинала думать об этом, в голове возникал образ огромной дубовой двери, как в каком-нибудь средневековом замке. И эта дверь захлопывалась прямо перед моим носом.

Кейт заявила, что у меня природный дар к вязанию. Я совершенно не понимала, почему она так добра ко мне. Жена Ланса совсем не походила на какую-нибудь благодетельницу, как называла моя мать иных леди из нашей церкви, тех, что постоянно носили на лице святую улыбку, вечно возили куда-то кастрюльки с запеканками и сумки с ношеной одеждой. Они настолько были заняты благотворительностью, что никак не могли откликнуться на мамино приглашение зайти на чашку чая. Я всегда считала, что именно эти дамы виновны в моем безбожии.

Мне нравилась Кейт. Она была немножечко странной, чуть-чуть. Не эксцентричной, просто слегка неупорядоченной. Всегда отвечала или после долгой паузы, или слишком быстро и постоянно что-нибудь роняла. Кейт была благодушной и дружелюбной, при этом совсем не похвалялась своими умениями и знаниями. Мне почему-то было очень спокойно и приятно рядом с ней.

Она рассказала мне, что после того, как мы познакомились на рождественской вечеринке в прошлом году, она постоянно просила Ланса как-нибудь пригласить меня на ужин в ресторан, но Ланс уж слишком застенчив. Они с Лансом из Брисбена, и в Сиднее живут только второй год.

— Мы стараемся найти новых друзей, — сказала Кейт. — Ну и ты же понимаешь, теперь, когда ты прикована к постели, тебе от меня не сбежать. Я тебя преследую!

Я рассмеялась ее словам. Слишком громко рассмеялась.

Кейт слегка откашлялась, и мы замолчали. Я прислушивалась к мягкому постукиванию наших спиц и приглушенному шуму госпиталя, который стал уже постоянным фоном моей жизни.

— Кстати, о новых друзьях. Мы с Тэмми ходили в выходные на занятия йогой. Я заехала за ней к тебе домой.

— Знаю, — кивнула я. — Она мне рассказала.

Тэмми приходила часто, приносила книги и фильмы, всякие вкусные вещи и сплетничала о наших прежних друзьях, в круг которых вернулась. Мне нравилось ее общество, но я всегда ощущала себя уставшей, когда она уходила. Визиты Кейт были почему-то более успокоительными. Может, из-за вязания.

— Тебе не кажется это странным? — спросила Кейт. — Ну, то, что я была в твоем доме в твое отсутствие?

Это и вправду было немножко странным, но мне было наплевать.

— Да нет же.

— Я беспокоилась, как бы тебе не показалось, что я вроде как похищаю твою подругу, — продолжила Кейт в своем обычном, почти детском стиле.

Я поняла вдруг, что она кажется странноватой из-за своей честности. Она, похоже, совершенно не старалась как-то следить за своими словами. И тем самым немного напомнила мне гипнотизершу.

— Мы с Тэмми несколько лет не виделись, — сказала я. — Но она из тех, с кем легко сойтись.

Кейт улыбнулась:

— Когда ты снова встанешь на ноги, мы можем втроем ходить на йогу. Мы с Тэмми потом выпили кофе в том кафе, где делают самые лучшие пирожные с шоколадной корочкой, какие я только пробовала в жизни! Я чуть не расплакалась от того, насколько они хороши!

Я ничего не ответила. Просто не хотела представлять свою жизнь после выхода из госпиталя.

— Вы, должно быть, считаете дни, — заметила одна из медсестер, и я согласилась, что да, считаю, но при этом считала их совсем не в том смысле, который она подразумевала.

Мысль о возвращении домой, к реальной жизни, приводила меня в самый настоящий ужас.

— После занятий йогой вам бы следовало выпить травяной чай, — предположила я наконец.

— Знаю. Наверное, мы сразу разрушили кофеином весь энергетический поток, — согласилась Кейт.

Мы снова принялись вязать в полном молчании. Мне нравилось ощущение ритма, в котором двигались спицы, и чувство некоего достижения при виде того, как умножаются ряды петель.

— Ты уже начинаешь увлекаться. — Кейт кивнула на мое вязание.

— Это похоже на гипноз, на некий транс. — И тут же передо мной возникло лицо гипнотизерши в тот день, когда я впервые пришла к ней под именем Деборы и мы стояли рядом у окна, глядя на океан.

Казалось, все это было невероятно давно.

На следующий день после операции на лодыжке ко мне приходили полицейские. Мужчина и женщина. Оба они показались мне очень молодыми, но это не избавило меня от чувства страха и унижения и обжигающего стыда. Что бы подумала мама? Она так уважительно относилась к полиции. Полицейские сообщили мне о моих правах и зачитали предупреждение. Это немного отличалось от того, что можно услышать в американских полицейских шоу, прозвучало гораздо суше, совсем не так светски и потому пугало намного сильнее.

— Ну и как вы очутились здесь? — спросил мужчина, показывая на больничную койку, и достал блокнот.

Я ему все рассказала, а они оба слушали, и на их лицах не было никакого выражения.

Полагаю, они и похуже много чего слышали.

Затем полицейские спросили, понимаю ли я, что преследование — это преступное поведение? Они сказали, что на мое имя уже получен временный предупредительный ордер в пользу Патрика, и он уже вступил в силу, и что мне нельзя подходить ближе чем на сто метров к нему, к его дому или офису. А меня официально предупреждают, что я не должна нападать, приставать, беспокоить, угрожать, пугать или преследовать его. Я имею право и возможность оспорить этот запретительный ордер в суде. Но это было произнесено таким тоном, который давал с очевидностью понять: успеха мне не добиться. Штраф за нарушение условий запрета составлял пять тысяч долларов или два года тюремного заключения.

Нападение. Приставание. Беспокойство. Угрозы. Преследование.

Эти слова жгли мне мозг. Все это было сказано обо мне, о хорошей девушке. Школьной отличнице. Пацифистке. Я ведь плакала, когда получила первый и единственный в своей жизни штраф за превышение скорости.

В дополнение к запретительному ордеру меня еще обвиняли в проникновении в чужое жилище. Женщина-полицейский протянула мне судебную повестку, но у меня так дрожали пальцы, что листок выскользнул из моей руки и едва не упал на пол. Она вовремя подхватила его и аккуратно положила на тумбочку у кровати; на долю мгновения ее взгляд утратил официальную холодность, и я увидела в нем нечто вроде жалости.

Потом полицейские с пистолетами в кобурах ушли, держа под мышками синие фуражки. А у меня еще три часа отчаянно колотилось сердце.

— Я с Лансом познакомилась именно благодаря вязанию, — сказала Кейт. — Он сел рядом со мной в автобусе и спросил: «Что это вы такое вяжете?»

— Как оригинально.

— Знаю. Ну а ты? Ты ведь одна, да?

— У меня уже три года никого нет, но не думаю, чтобы я чувствовала себя одинокой все это время.

— Что ты хочешь этим сказать? — Кейт подняла голову и посмотрела на меня.

А ее спицы продолжали при этом двигаться.

Я вообще ничего не собиралась говорить, ведь едва знала эту женщину и имела полное право промолчать. Но совершенно неожиданно слова сами собой полились наружу, спеша и наталкиваясь друг на друга.

* * *

«Что-то он рано», — подумала Элен, направляясь к двери.

За ней должен был зайти отец, чтобы повести ее на прогулку. Они, как ни странно, собирались отправиться в Парраматту на Фестиваль оливок.

Это была идея Дэвида.

— Там может оказаться интересно, — сказал он, когда позвонил Элен. — Фестиваль проводится на Ферме Елизаветы. Не знаю, бывала ли ты там. Это старейшее из сохранившихся в Австралии европейских поселений. — Дэвид явно читал вслух какую-то брошюру или путеводитель. — Думаю, может оказаться весело. Что-то новенькое.

Элен хотелось перестать сравнивать встречи с отцом со свиданиями, назначенными через Интернет, — это было очень неуместно, — однако она невольно вспоминала об определенном типе мужчин: они чересчур стараются произвести впечатление и слишком много усилий прилагают к тому, чтобы придумать необычные, интересные свидания.

Ей даже становилось немножко не по себе, когда она представляла, как ее отец ищет в Интернете всякие события, пытается найти что-то такое, что могло бы взволновать его тридцатипятилетнюю дочь. Если бы они встретились на тридцать лет раньше, он, пожалуй, водил бы ее в парки развлечений и покупал бы массу мягких игрушек. «Тебе незачем что-то предпринимать, мы можем просто поговорить!» — вот что хотелось сказать Элен, но, конечно же, она не слишком хорошо представляла себе, о чем бы они могли разговаривать. Черт бы побрал ее матушку!

Элен открыла дверь с мягкой дочерней улыбкой на лице. На пороге стояла какая-то женщина в гигантских темных очках и бейсболке, надвинутой на самые глаза.

— Ох, впусти меня побыстрее! — сказала она.

— Простите?..

Женщина опустила очки, показывая знакомые круглые голубые глаза.

— Извини, что все так театрально. Это я, Рози. За мной весь день гоняются фотографы.

Элен открыла дверь. Она ничего не слышала ни о Яне Романе после его визита две недели назад, ни о той журналистке и уже перестала посылать сообщения Рози.

— Почему тебя преследуют фотографы? — спросила Элен.

— Ты не видела сегодняшние газеты?

Рози сняла темные очки и бейсболку. Она выглядела загорелой и очень хорошенькой и куда более счастливой, чем когда-либо.

— Нет, — покачала головой Элен.

Ее сердце заколотилось. Мэри-Бет говорила, что статью придержат, но Элен все равно становилось не по себе каждый раз, когда она разворачивала газету, воображая, каково это — увидеть на фотографии собственное лицо под каким-нибудь ужасным заголовком. И в ней проснулось совершенно новое для нее сочувствие к тем, кто когда-либо пострадал от плохой прессы. Забавно, ей всегда казалось, будто у нее огромный запас сострадания, а выяснилось, что нужно просто самой оказаться на месте других, чтобы по-настоящему все прочувствовать.

Рози достала из сумки какую-то бульварную малоформатную газетку, сложенную пополам. Протянув ее Элен, она постучала пальцем по первой странице. На ней было черно-белое фото Яна Романа с высокой, длинноногой женщиной, выходящих, похоже, из отеля. Смысл фотографии был понятен и без аршинного заголовка: «РОМАН УДАРИЛСЯ В РОМАН!»

Элен пробежала глазами первый абзац.

«Известный медиамагнат Ян Роман женился всего три месяца назад, однако его любовь, похоже, уже закончилась!»

— Ян спутался с какой-то супермоделью, — сообщила Рози. — А репортерам нужна моя фотография и чтобы я выглядела убитой и безвкусно одетой.

— Ох, мне так жаль, — пробормотала Элен.

— Все в порядке, — отмахнулась Рози. — Он просто пытается спасти лицо. Ян думал, я готова порвать с ним, и решил меня опередить. И наверняка бы отлично заплатил этим фотографам. Послушай, Ян говорил, что приходил к тебе.

— Да, я имела удовольствие встретиться с ним, — кивнула Элен сухим и холодным тоном своей матери. Иной раз он оказывался весьма полезным. Она проводила Рози в гостиную. — Чай? Кофе? Что-нибудь прохладительное?

— Нет-нет, я не задержусь. Прости, что я вот так неожиданно к тебе ворвалась.

Рози села напротив Элен, в кожаное бабушкино кресло. Ноги у нее были настолько короткими, что носки спортивных туфель едва доставали до пола. Она наклонилась вперед, сжав вместе ладони, словно моля о прощении.

— Я просто хотела поговорить с тобой лично и извиниться за то, что втянула тебя во все это. Понимаешь, я ненадолго уезжала, а мобильник с собой не взяла. И только сегодня утром получила все твои сообщения и сразу примчалась.

Элен поморщилась, вспоминая тот ужасный день:

— Наверное, я вела себя как истеричка…

— О боже, да у тебя были причины! Я вполне могу представить, что он тебе наговорил. Он ведет себя… ну, не знаю… как Рэмбо или как Тони Сопрано.

— Да, он был… в общем… страшноват. Пообещал меня уничтожить.

— Вот ведь козел! — Рози достала из сумочки жевательную резинку, развернула, сунула в рот и принялась быстро жевать. — Никотиновая. Я наконец-то не курю.

— Ну, как подчеркнул твой муж, я не слишком тебе в этом помогла.

— Ты шутишь, да? Я бы тебя порекомендовала кому угодно!

Рози яростно жевала и смотрела куда-то вдаль, вероятно пытаясь придумать причину, чтобы кому-то порекомендовать Элен.

— Ян подслушал твой разговор с сестрой обо мне, — напомнила ей о своем присутствии Элен.

— Я понятия об этом не имела. — Рози откинулась на спинку кресла; теперь ее ноги вообще не доставали до пола. — А я считала, что подслушивать обычную болтовню ниже его достоинства. К тому же он, конечно, все неправильно понял. Я всего лишь говорила сестре, что просила тебя внушить мне, чтобы я его полюбила, а она мне ответила, что я просто идиотка. Ну, как бы то ни было, потом она убедила меня поехать с ней на семейный праздник в Квинсленд. Это оказалось потрясающе. Отличный праздник на берегу, и мы с моими племянницами строили песчаные замки, и ели сэндвичи с креветками. Яну бы это ужасно не понравилось. И это лишь подчеркивает разницу между нами. Я просто уж слишком… слишком обычная, средняя.

— Не бывает обычных, средних людей, — машинально произнесла Элен.

— А я такая, — возразила Рози. — Ужасно средняя. И вообще, я не понимаю, почему он проявил интерес к хоббиту вроде меня. Я совсем не его тип, не в его вкусе. Вот та модель в газете — это другое дело. Она отлично будет выглядеть на его яхте.

— Не знаю, Рози, — задумчиво произнесла Элен. — Мне кажется, он действительно полюбил тебя. И именно поэтому теперь в таком бешенстве.

— Нет, — возразила Рози. — Это все из-за его гордости. Ну, не важно, все равно все кончено. Это была большая ошибка с обеих сторон. И я никогда по-настоящему его не любила. Тебе это известно. Ты сама помогла мне это понять.

— Мне кажется, ты просто никогда не позволяла себе полюбить его, или допустить, чтобы он тебе нравился, или даже узнать его по-настоящему, потому что ты была слишком занята размышлениями о том, почему он выбрал тебя. Думаю, тебя ослепило положение Яна Романа. Его деньги. Его власть. Его манеры важной шишки. А ему вполне мог понравиться скромный семейный праздник на берегу моря. — (Рози моргнула. Еще немного нервно подвигала челюстями, жуя резинку.) — Он выбрал тебя, — продолжила Элен. — Человек его положения может позволить себе любую жену. Но он не выбрал какую-то супермодель, он выбрал тебя.

Элен хотела сказать: «Тот факт, что он выбрал кого-то столь обычного с виду, означает, что он увидел в тебе нечто необычное, а это означает, пожалуй, куда больше, чем нам может показаться».

Тут она вспомнила слова Патрика: «Вы, женщины, думаете, что любовь — это черное и белое».

Рози нахмурилась. Что-то промелькнуло в ее глазах. Она уставилась на собственные руки и дернула ногами. Потом Элен увидела, как Рози замкнулась, ушла в себя, словно приняв какое-то решение. Нет. Ей не хватало самоуважения, или храбрости, или чего-то еще; ее браку с Яном Романом в это мгновение пришел конец.

— Ну и ладно. — Рози пожала плечами. — Теперь он в любом случае меня обманул. Все кончено. И не беспокойся из-за этого. Я не беспокоюсь. Я же сказала, что пришла только извиниться и дать тебе знать, что он не будет тебя доставать. А ему пригрозила: если когда-нибудь увижу дурную статью о тебе в любой газете, тут же дам огромное интервью о своей замужней жизни с ним и, может быть, даже расскажу разные интересные детали насчет странных сексуальных привычек, от которых он так и не отказался. Так что тебе ничто не грозит.

— Спасибо.

— Кстати, у него нет никаких странных сексуальных привычек, — уточнила Рози, вставая и беря свою сумку. — На самом-то деле секс был весьма неплохим.

Элен показалось крайне нелогичным то, что ей стало грустно из-за разрыва Рози и Яна. Рози ведь не любила мужа, а ужасный Ян Роман, возможно, сейчас находился на своей яхте и пил шампанское с длинноногой красоткой. Вот только вероятно, Рози и Ян могли бы быть счастливы вместе, если бы не их гордость.

Рози с улыбкой протянула Элен руку. Улыбка у нее была по-настоящему милой и симпатичной.

— Возвращаюсь к своей посредственной жизни.

Когда Рози уже уходила, перед домом появился отец Элен. Он придержал калитку, давая Рози выйти.

— Пациентка? — спросил он, когда Элен впускала его в дом.

— Клиентка, — поправила она. — Мы не называем их пациентами. — Она посмотрела вслед Рози, уходящей по улице, и добавила: — Если хорошо подумать, мне следовало лечить ее совсем по-другому.

— Задним умом все мы крепки, — сказал отец. — И всегда оказывается, что мы чуть-чуть опоздали.

* * *

— Ну… — пробормотала Кейт. Она помолчала, оглядывая комнату в поисках вдохновения. Потом ее взгляд встретился с моим. — Просто дерьмо.

Она не произнесла ни слова, пока я говорила. Просто продолжала вязать, время от времени кивая, да еще иной раз вскидывая брови. Я представления не имела о том, что она думает. Я ей рассказала обо всем, что произошло, и обо всем, что сделала. Не пыталась хоть как-то приукрасить свои поступки. Если бы у меня хотя бы было за спиной ужасное детство, я могла бы сослаться на него, но мне некого и нечего винить. Так что моя собственная вина, объяснила я Кейт, была полной и абсолютной.

— Ты и не знала, что навещаешь какую-то сумасшедшую, — сказала я наконец.

Рассказывать правду этой женщине оказалось отчего-то очень легко. Я не в силах была остановиться. Как будто отдирала ногтями некие чудовищные струпья, но теперь, когда с этим покончено, я просто сидела напротив Кейт, вывернув себя наизнанку. Меня переполнили сожаление и огромное чувство потери. Мне ведь действительно нравилась Кейт. Мы могли бы стать подругами. А теперь я сама все погубила, уничтожила.

— Ох, да ладно, — неожиданно сказала Кейт. — Я и сама делала кое-что ничуть не лучше.

— В самом деле?

Кейт склонила голову набок, размышляя.

— Нет, в общем не совсем так. Не сравнить с этим. Я просто пыталась помочь тебе почувствовать себя немного лучше.

— Спасибо.

Кейт продолжала вязать.

— Могу поспорить, твой знак — Скорпион? — спросила она, не поднимая взгляда.

— Вообще-то, да, но я не…

— Ты не веришь в астрологию. Скорпионы никогда не верят. Но как бы то ни было, вы, Скорпионы, очень страстные. И задумчивые, и загадочные. Мне всегда хотелось быть Скорпионом. Или Львом. Но я Весы. Мы все нерешительные. — Она продолжала работать спицами. — Но на самом деле я во все это не верю. — Кейт поправила нитку пряжи, заведя ее за запястье, чтобы та шла ровнее. — Должно быть, ты его по-настоящему любила, — негромко произнесла она. — И его малыша тоже.

— Да, — кивнула я. — Но видишь ли, мне кажется, что, если бы я и вправду любила их по-настоящему, мне бы следовало дать им свободу, или как там еще говорят в таких случаях. То, что я их люблю, меня ничуть не оправдывает.

С той самой ночи перед мысленным взором у меня постоянно возникало лицо Патрика в тот момент, когда он увидел меня у своей кровати. И дело было не в том, что кто-то вообще очутился в их спальне, дело было в том, что это была именно я — его ночной кошмар. Я сама превратила себя в его ночной кошмар.

— Знаешь, как мне кажется, тебе следует поступить? — спросила Кейт.

— Ты думаешь, мне нужно обратиться к специалисту. — Конечно, и Кейт, и гипнотизерша были в этом правы. — За профессиональной помощью, я знаю.

— Ну, только если ты сама этого хочешь, — уточнила она. — Но вообще-то, я хотела сказать, что думаю, что ты должна это прекратить.

— Прекратить.

— Да, это мой самый умный совет. Прекрати, и все.

— Просто… прекратить?

Кейт вдруг захихикала:

— Ну, я бы так сказала, если бы была твоим доктором. Саския, просто прекрати это. Лучше займись вязанием.

Я взяла спицы. Кейт улыбнулась:

— Вот так. Видишь, ты уже вылечилась. Так что будь любезна, две сотни долларов за прием!

Похоже, Вселенная одарила меня новенькой, с иголочки, подругой. Мелькнула мысль, а не подстроила ли все это моя матушка. Я представила ее где-то в другом мире, танцующей с моим отцом в звездном бальном зале. Возможно, они там обсуждают меня, покачивают головами, наблюдая за моим безобразным поведением. Может, после того, как мы с Джеком скатились с лестницы, мама сказала: «Я ведь тебе говорила, она сама с этим ни за что не справится! Что ей действительно нужно, так это новая замечательная подруга». А потом ее осенило вдохновение: «Я знаю! Вязание! Мне всегда хотелось, чтобы она научилась вязать!»

И она тут же принялась за дело.

— Вяжи, а не гоняйся невесть за кем, — продекламировала Кейт. — Давай повторяй за мной: «Вяжи, а не гоняйся невесть за кем!»

* * *

Фестиваль оливок оказался неожиданно замечательным.

Конечно, так и должно было быть. Элен и сама не понимала, почему это ее так удивило. Она ведь всегда любила подобные события: школьные торжества, ярмарки ремесел, уличные рынки. И маленькие киоски и будочки, и наскоро сооруженные прилавки, и милых старательных людей, которые привозили свои органические продукты, выращенные на собственных огородах, приготовленные на собственных кухнях, и выкладывали их на белые скатерти. Здесь вам и мед, и варенье, и кабачки, и овощные соусы, и вино или, как в данном случае, оливки и оливковое масло. Элен наслаждалась звоном маленьких колокольчиков, качавшихся на ветру, и запахом свежего оливкового масла. Это был мир ее людей, ее вещей. Джулия сказала бы: «Ты просто хиппи с деньгами».

Элен с отцом ходили между рядами белых палаток, чьи полотнища негромко хлопали под порывами мягкого ветра, вдыхали средиземноморские ароматы чеснока, свежего хлеба и глициний, а весеннее солнышко нежно ласкало их плечи. Элен переполняло глубокое, немножко сонное ощущение довольства.

Отчасти это чувство возникало из-за того, что до Элен постепенно доходило: она не на свидании и ей совсем не грозит опасность неожиданного поцелуя. А отчасти причина крылась и в том, что Элен наконец оставила в покое тошнота и облегчение было таким же прекрасным, как прощание с до жути надоевшим гостем.

А может быть, на самом деле причина совсем иная; просто перед тем, как этим утром Элен с отцом отправились на прогулку, Патрик показал Дэвиду снимки УЗИ, и у того на глазах выступили слезы, хотя он тут же ужасно смутился. С этого момента отец превратился для Элен в живого человека и не был уже просто строчкой ее биографии.

Все то время, пока они ехали в машине, Элен, сидя впереди на пассажирском месте, наблюдала за тем, как Дэвид ведет автомобиль — уверенно, спокойно, совсем как Патрик, — и чувствовала, как у нее что-то смягчается глубоко внутри. «А почему бы и не проявить немножко сентиментальности по этому поводу?» — думала она. В конце концов, он был ее отцом. Такое вполне допустимо. Он может тебе нравиться, если ты сама того хочешь. Ты можешь позволить себе почувствовать любовь к нему.

Они остановились перед большим стендом, и какая-то миниатюрная, энергичная женщина тут же бросилась к ним и принялась с жаром объяснять принципы Австралийской ассоциации изготовителей оливкового масла, в соответствии с которыми масло должно быть идеально цельным и так далее. Она вдавалась в такие подробности, говоря о производственном процессе, словно была уверена в том, что Элен и Дэвид готовы и сами участвовать во всем.

— Отлично! — сказал Дэвид, когда она наконец умолкла. — Ну, в общем… Элен, почему бы тебе не попробовать?

Элен обмакнула кусочек хлеба в маленькую чашечку золотистого оливкового масла:

— Фантастично!

Элен возвела взгляд к небесам в полном восторге. Масло и в самом деле было фантастическим, хотя она и знала по прежнему опыту, что в таких ситуациях все кажется в особенности вкусным. А когда вернется домой, то, пожалуй, обнаружит тот же самый вкус и в обычной бутылке масла, купленной в супермаркете. Просто здесь оказывали свое воздействие свежий воздух и сила внушения. Элен находилась под легким гипнозом.

— Давай я тебе куплю бутылочку. — Дэвид достал из бумажника пятьдесят долларов.

— Какой замечательный папочка! — сказала женщина.

Дэвид кашлянул в кулак, и Элен сочувственно улыбнулась ему.

Женщина нахмурилась:

— Ох, простите, вы не отец и дочь?

— Нет, вы правы, мы именно дочь и отец, — успокоила ее Элен.

— Ну, я так и подумала, — сказала женщина тоном легкого укора, как будто они попытались ее обмануть. Она протянула Дэвиду сдачу и бутылку оливкового масла в белом бумажном пакете. — У вас совершенно одинаковые подбородки.

Элен и ее отец одновременно коснулись подбородков кончиками пальцев — и тут же опустили руки.

Потом они ели спагетти, сидя за белым пластиковым столом под огромным полосатым тентом. И с удовольствием болтали обо всем, но как бы с легким усилием над собой. Словно два незнакомца, разговаривающие на автобусной остановке, а автобус не появляется слишком долго, и вот они уже чувствуют себя обязанными продолжать беседу.

— Мне очень жаль, что вы с мамой разбежались, — сказала Элен после того, как они долго обсуждали весну в Австралии и сравнивали ее с весной в Соединенном Королевстве.

— Мне тоже жаль, — кивнул Дэвид. — Но в этом, пожалуй, я сам виноват. Не следовало так торопить ее, когда я сам еще не вполне отошел от прошлого и чувствую себя слишком потрепанным.

— Слишком потрепанным? — растерянно повторила Элен.

— Ну, жена ушла от меня после тридцати лет брака. Меня это буквально сбило с ног. И у нее ведь даже другого мужчины не было. Она просто сказала, что забыла, каково это — быть самой собой. Я сказал: «Будь собой, я же тебе не мешаю!» Видимо, все-таки мешал. — Он намотал спагетти на вилку и грустно уставился на них.

— Мне очень жаль, — пробормотала Элен. Она пыталась как-то все переосмыслить. — Мне казалось, ты сам ушел от жены или что это произошло по обоюдному согласию.

— Уж точно не по обоюдному.

— Мама об этом не сказала… — начала было Элен.

— Наверное, я немножко перестарался, рассказывая ей, что буквально сражен поступком жены.

— Она говорила, что все то время, пока ты был женат, ты думал о ней… — Элен понадеялась, что Дэвид не заметит легкий оттенок обвинения в ее тоне.

Тот бросил на нее горестный взгляд:

— Она так сказала? — Он отодвинул от себя тарелку и положил руки на подлокотники пластикового кресла. — Я не лгал. Все эти годы я время от времени вспоминал твою мать, она даже снилась мне иногда, но это совсем не значит, что я не любил Джейн.

Элен тоже отодвинула тарелку.

— Хотя, конечно, ты ее обманул, когда вы уже были обручены, — бросила она шутливым тоном, давая понять, что не осуждает его. И показала на себя, демонстрируя результат его неверности. — И я слыхала, что не один раз.

— Да, — признал Дэвид. — Я был молод и глуп, а твоя мать была потрясающей девушкой. Одни ее глаза чего стоят! — Он неловко, по-мальчишески пожал плечами. — Мне здорово повезло.

Элен не могла решить, поддаваться его обаянию или нет.

Однако именно такими были бестолковые случайные факты, связанные с ее зачатием: это не прекрасная любовная история, не неосмотрительность и не храбрый поступок феминистки.

— Ну, как бы то ни было, — продолжил Дэвид, — мы с твоей матерью все равно остаемся друзьями, и, строго между нами, я пока не теряю надежду.

— В самом деле?

Элен гадала, стоит ли говорить ему, что, по ее мнению, у него нет ни единого шанса, но, с другой стороны, откуда ей знать? За последние несколько месяцев она успела понять: все то, что она считала безусловной истиной, может в одно мгновение измениться. Ничто не постоянно и неизменно: буддисты отлично знают, о чем говорят.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая за подготовкой к представлению, которое явно должно было вскоре начаться под огромным тентом.

— Патрик кажется хорошим человеком, — наконец сказал Дэвид. — У него уже есть сын? От первого брака?

— Да, Джек, — кивнула Элен. — Он сегодня в гостях. Его мать умерла, когда Джек был совсем маленьким.

— Проверка! — заговорил кто-то в микрофон. — Проверка… Два, три, четыре…

— Так что тут не все так просто, — услышала Элен собственный голос.

Такое случается, когда вы слишком долго болтаете с незнакомцем на автобусной остановке. Беседа может внезапно повернуть в очень личном направлении.

— Почему? — спросил Дэвид.

Элен была немного озадачена его вопросом. Разве все и так не очевидно? Большинство женщин, которых она знала, тут же сказали бы нечто вроде: «Да, конечно, могу вообразить, что подруга моей сестры встречалась со вдовцом, и это было просто ужасно…»

— Я имела в виду, что его первая жена умерла, и это…

Элен прервал пронзительный свист, раздавшийся из усилителей. Все вокруг разом поморщились и прижали ладони к ушам.

Свист наконец прекратился, и из усилителей послышалось:

— Приносим извинения!

— Вряд ли тебе есть о чем беспокоиться, — произнес Дэвид.

— Почему?

Дэвид внимательно посмотрел на нее.

— Элен… — начал он.

Она подумала, что это, пожалуй, случилось впервые, когда отец назвал ее по имени. А ведь у нее то и дело слетало с языка «Дэвид — то, Дэвид — это». Она всегда слишком часто повторяла имя человека, если не знала его как следует.

— Элен, этот человек утром вешал занавески в твоем доме.

— Ну да, я знаю.

— А уж это такая неблагодарная работа. Для прислуги, как сказал бы мой отец.

— Вот как?

— И он был невероятно горд, когда показывал мне снимки УЗИ. Для меня это совсем не выглядит как некие сложные, запутанные отношения.

Под огромным тентом заиграли гитары. На сцену выбежали три танцовщицы фламенко, взметая подолы потрясающих платьев и высоко вскинув головы; их прекрасные юные лица были царственными и страстными.

— Оле! — воскликнул отец.

Дэвид поднял руки над головой и сделал вид, что щелкает кастаньетами. И это был чрезвычайно нелепый отцовский жест, от которого любой уважающий себя подросток, хоть мальчик, хоть девочка, просто сгорел бы со стыда.

— Оле! — поддержала его Элен.

Она откинулась на спинку кресла, чтобы смотреть на танцовщиц, а глядя на них, почувствовала, как последнее из оставшихся у нее сомнений в любви Патрика — сомнение, о котором она до сих пор и не подозревала, — тихонько уплывает прочь.

Так, значит, вот что это такое — иметь отца.

* * *

— Тук-тук?

Это был голос Тэмми за дверью моей больничной палаты.

— Только не говори… — быстро сказала я Кейт.

Дело совсем не в том, что я боялась осуждения со стороны Тэмми, хотя, конечно, она могла меня осудить, просто я знала: она проявит слишком много интереса, будет чересчур любопытна и зачарована историей. Примется вздыхать, охать и задавать вопрос за вопросом. Захочет исследовать причины моего поведения и подробно знать о реакции Патрика, и все это затянется на долгие часы. Тэмми никогда не откажется от этой темы.

— Конечно. — Кейт отложила вязание. — Я даже Лансу ничего не расскажу.

Но она, разумеется, расскажет Лансу. Она должна рассказать ему все-все, как только они доберутся вечером домой. Невозможно было и представить, что Кейт скроет подобную тайну от своего мужа.

Однако у меня было ощущение, что, хотя Ланс вполне может на время счесть меня сумасшедшей сукой, и порадуется, что никогда не назначал мне свидание, и пожалеет Патрика, тем не менее, если Кейт попытается вернуться к этой теме, он скажет рассеянно: «Ну сколько можно говорить об одном и том же?» Он принадлежал к тем людям, которые сразу прячут куда-то глубоко всю личную информацию, и я догадывалась, что некая его внутренняя цельность, или моральность, или отвращение к сплетням не позволят ему хоть слово сказать нашим коллегам. В любом случае я как-то не думала, что снова вернусь на эту работу. Все должно измениться.

— Эй, девки, как дела? — приветствовала нас Тэмми.

Мы с Кейт сделали большие глаза, переглядываясь: Тэмми и Ланс упорно старались разговаривать, как балтиморские наркоторговцы.

Но Тэмми тут же заговорила нормальным голосом:

— Вы только гляньте на этих бабушек со спицами! — Она бросила на кровать передо мной стопку почты. — Кстати, Джанет и Питер передают тебе привет.

— Джанет и Питер? — недоуменно повторила я.

— Твои соседи! — воскликнула Тэмми.

Ах, ну да, семейство лабрадоров за соседней дверью. Я попыталась вспомнить их лица, но не смогла. Наверное, я никогда и не смотрела на них по-настоящему.

— Я вчера ужинала с ними, — сообщила Тэмми.

Это было очень интересно: наблюдать за тем, как кто-то другой живет в моем доме, живет моей жизнью, демонстрируя мне, какой она может быть легкой и естественной. Уж Тэмми не стала бы колебаться, получив приглашение. Она только и сказала бы: «Конечно! Что принести?»

— Они очень забавные, — продолжала Тэмми. — Мы играли в «Монополию» с детьми.

— Ненавижу «Монополию», — заметила Кейт, снова берясь за спицы.

— Ну, не важно… Мы там задумали вечеринку в честь твоего возвращения, — сообщила Тэмми.

— Вечеринку? — переспросила я. — Я не устраиваю вечеринок.

— Да о чем это ты? Я рассказала Джанет и Питеру о той классной вечеринке, которую ты устроила несколько лет назад на Хеллоуин. Помнишь? Ничего лучшего я в жизни не видела!

Конечно, я помнила. Это было еще тогда, когда мы с Патриком только начали встречаться, но до того, как съехались и стали жить вместе. Я и вправду тогда выложилась на полную, украсила квартиру фонарями-тыквами и искусственной паутиной. И даже расставила кругом ванночки с сухим льдом, чтобы создать зловещую дымную атмосферу. Все были в карнавальных костюмах. Патрик изображал Дракулу и то и дело наклонял меня назад, делая вид, что пьет кровь из моего горла. Я была Мартишей, в черном парике с длинными волосами и с петлей паутины на шее. Я помню фотографии того вечера: никто никогда не видел более счастливой Мартиши.

«Но женщины, устроившей ту вечеринку, больше не существует», — подумала я.

— Ты тогда еще испекла тыквенный пирог, — вспоминала Тэмми. — Он был просто божественным!

— Никогда не пробовала тыквенного пирога, — сказала Кейт.

— Испеку специально для тебя, — пообещала я, и внезапно в моей памяти всплыл список ингредиентов: мягкий сыр, корица, имбирь.

А потом меня потрясло то, как мне захотелось испечь тыквенный пирог для Кейт, Ланса и Тэмми, а может быть, даже и для семьи из соседней квартиры. И видеть, как люди наслаждаются приготовленной мною едой и просят добавки. Сколько же времени прошло с тех пор, как я принимала гостей, с тех пор, как что-то пекла?

В памяти всплыли сухие бисквиты и кухня Элен. Я содрогнулась и схватила почту, чтобы отвлечься.

— Похоже, брат Джанет буквально ослеплен тобой, — сказала Тэмми. — Так что мы собираемся вас познакомить на этой вечеринке.

— Брат Джанет? — (Тэмми болтала какую-то ерунду.) — Да я никогда и не видела ее брата!

Я просмотрела конверты: все это были счета… потом какая-то реклама… снова счета.

— Вы с ним как-то столкнулись, когда ты куда-то уходила, — пояснила Тэмми. — Ему кажется, он тебя уже видел прежде, на пляже в Авалоне, с доской для серфинга. Такое может быть?

Я взяла конверт, адрес на котором был написан аккуратным почерком, показавшимся мне смутно знакомым. В правом нижнем углу конверта прощупывалось маленькая выпуклость.

— Я несколько раз пыталась научиться кататься на доске, — кивнула я, вертя в руках конверт и вспоминая волосатого парня на пляже и то, как его тень упала на меня тем утром, когда я лежала на песке в красном платье… после того, как заехала в дом родителей Патрика, а там оказалась Элен.

Потом припомнила мужчину в бейсболке, который шел по дорожке к дверям соседей, когда я отправлялась на выдуманный юбилей несуществующей подруги.

Он посмотрел на меня так, словно знал меня!

Я соединила вместе два эти воспоминания и обнаружила, что это вполне мог быть один и тот же человек. Это породило во мне странное чувство, как будто мне необходимо было вернуться назад и исследовать всю мою жизнь в поисках всего того, что я упустила.

— Но у него же есть подруга, — сказала я, припоминая, как он обнимал какую-то женщину, а я тогда почувствовала себя совершенно потерянной.

— Он как раз расстался с какой-то девушкой. И снова на рынке свободных мужчин. Так что тебе следует поспешить, пока его не прихватил кто-нибудь другой.

— А чем он зарабатывает на жизнь? — спросила Кейт. — Или это несущественный вопрос? И чего он хочет, на что надеется?

— О, это сюрприз! — театральным тоном произнесла Тэмми. — Он… плотник!

— Да не может быть! — Кейт уронила вязание.

— Именно так!

— Ох, не терзай мое сердце!

Я смеялась, глядя на них. А ведь я и забыла о таком смехе. Это было глупое, девчоночье неудержимое хихиканье. Я-то думала, что слишком стара для такого хихиканья, но на самом деле мы никогда его не перерастаем.

И уж мне-то следовало это знать. Когда маме было за семьдесят, она обычно раз в месяц встречалась за обедом со своими старыми подругами по теннисному клубу. Я как-то приехала к ней, когда была ее очередь принимать гостей у себя. Отлично помню, как вошла в дом — и услышала отчаянный хохот, доносившийся из гостиной. Дамы смеялись, как какие-нибудь подростки.

Я даже забыла, что самым интересным в свиданиях были не сами свидания, а разговоры о них; главным было обсуждение с подругами нового кандидата в возлюбленные.

— А можно мне прийти на эту вечеринку? — спросила Кейт. — Чтобы увидеть этого плотника?

— Конечно! — воскликнула Тэмми. — Вот интересно, сможем мы придумать какую-нибудь причину, чтобы ему пришлось прямо на вечеринке сделать нечто такое… плотницкое?

— Ну, например, сломаем книжную полку?

— В идеале, конечно, это должно быть нечто такое… Ну, чтобы Саския показалась ужасно беспомощной и ранимой.

— А это не чересчур? — спросила я.

Кейт щелкнула пальцами:

— Пандус! Для ее инвалидного кресла!

— По словам врачей, к тому времени, когда меня выпишут, я уже встану на ноги!

Мне действительно говорили, что на следующей недели я должна буду попытаться ходить с костылями.

— Ох! — разочарованно воскликнула Кейт. — А ты уверена?

О конверте, надписанном знакомым почерком, я совершенно забыла и вспомнила о нем только позже, вечером, когда мои посетительницы ушли. Я посмотрела на конверт с обратной стороны и увидела имя отправителя: Миссис Морин Скотт.

Мать Патрика.

Ну конечно. Она была похожа на мою собственную мать. Любила посылать открытки. Когда мы с Патриком были вместе, Морин присылала нам бесчисленные открытки, по самым незначительным поводам.

Милые Патрик, Саския и Джек! Спасибо вам за чудесный субботний вечер. Нам очень понравился мясной салат Саскии. Он был невероятно вкусным.

Но почему она пишет мне сейчас? Чтобы сказать: кончено — значит кончено? Ты сломала руку моему внуку, злобная дрянь?

Я вскрыла конверт. Бледно-фиолетовый листок почтовой бумаги с веточками лаванды по краям выглядел очень знакомым. Похоже, Морин использует одну и ту же пачку почтовой бумаги уже много лет.

Дорогая Саския!

Джек захотел послать тебе открытку с пожеланием выздоровления (он сам ее купил, на собственные деньги), и я обещала, что найду твой адрес и отправлю ее тебе. Патрик не знает, что Джек тебе написал, так что я была бы весьма благодарна (учитывая нынешние обстоятельства), если бы ты не стала отвечать письменно. Мне стоило сказать об этом раньше, Саския, — ты была прекрасной матерью Джеку, и мне, как его бабушке, следовало приложить больше усилий к тому, чтобы ты оставалась доступной для него. Мне очень жаль. Я всегда буду об этом сожалеть. Джек стал таким чудесным парнишкой. И это твоя заслуга.

Надеюсь и молюсь, чтобы ты сумела найти возможность двигаться дальше, вперед, и стать счастливой. Я знаю, именно этого пожелала бы тебе твоя родная мать.

С любовью,

Морин.

На открытке, присланной Джеком, был изображен жираф, сидящий на кровати с термометром во рту. Джек написал на обороте:

Милая Саския!

Поправляйся скорее. Я в порядке. Гипс снимут на следующей неделе.

Папа не разрешает мне навестить тебя. Мне очень жаль.

Я тебя люблю.

P. S. Я помню, как мы строили города. Они были обалденными.

P. P. S. Это другой счастливый мраморный шарик для тебя, вместо того, который я потерял.

На дне конверта и в самом деле лежал шарик. Я поднесла его к лампе и всмотрелась в затейливые пятна цвета, и перед моими глазами все расплылось.

Я плакала очень долго. Это не были рвущие тело и душу рыдания, а всего лишь тихие слезы очищения, похожие на долгий легкий дождичек воскресным днем.

Когда слезы наконец иссякли, я высморкалась, выключила свет и заснула так глубоко, как, наверное, не спала уже много лет. Мне даже ничего не снилось. Думаю, именно так спят в своих норах и берлогах дикие звери, впадая в зимнюю спячку.

А пробуждение было подобно выходу из глубокой темной пещеры на свежий весенний воздух.

Я потерла глаза тыльной стороной ладони и вдохнула запахи жареного бекона и кофе. Салли, восхитительно неловкая санитарка, которая чаще других привозила мне завтрак, стояла возле моей кровати. Она брякнула поднос на мой столик с обычным грохотом и уставилась на меня, вскинув брови:

— Хорошо спали?

— Лучше не бывает! — ответила я.

 

Глава 27

— Да, это мой нос, и да, он ужасно смешной! А теперь что?

Малышка отпустила нос Элен и прижала ладонь к ее рту.

Элен сделала вид, что хочет съесть ладошку:

— Ммм…

Малышка широко улыбнулась. Потом повернула голову, снова нашарила ротиком сосок груди Элен и принялась сосать с жадной сосредоточенностью, подняв в воздух один пальчик, как будто говоря: «Погоди немножко! Я сейчас!»

Элен на мгновение прикрыла глаза, чувствуя щекочущее тепло тысяч крохотных магнитов, изливающихся вместе с молоком. Шесть месяцев назад она и не подозревала о подобных ощущениях. Теперь же это было знакомо, как чихание.

Вот только это каждый раз оставалось восхитительным.

Те несколько минут, пока Грейси насыщалась, ее маленькая ручка делала круговые движения, как будто малышка дирижировала какой-то симфонией. Она даже слегка откидывала назад головку, а ее веки трепетали, словно музыка проникала ей в самую душу.

— А где моя маленькая девочка?

При звуке отцовского голоса малышка так быстро повернула голову в его сторону, что упустила сосок, и несколько капель молока пролились.

— Привет, моя маленькая Грейси, привет, привет! — Патрик присел на корточки рядом с сидевшей в кресле Элен.

Малышка гукала, булькала и извивалась. Патрик протянул к ней руки и посмотрел на Элен, спрашивая разрешения.

— Все в порядке. Она только что наелась до отвала.

Патрик взял девочку на руки и прижался лицом к ее шейке:

— Ага-ага, чую запах крошки, вкусненькой, вкусненькой крошки!

Элен застегнула бюстгальтер и пуговицы блузки, глядя на Патрика.

— Боже мой, никогда не видела такого одурманенного папаши! — сказала Анна накануне вечером, после того как понаблюдала за тем, как Патрик играет с Грейси.

Она произнесла это слегка неодобрительно, даже раздраженно. Элен пыталась понять, то ли так выразилось сожаление о том, что у Элен не было такого же одурманенного папаши, то ли зависть, потому что сама-то Анна растила свою дочь одна. Или же Анна нашла нечто немужское и неподобающее в поведении Патрика.

— Извини. — Патрик встал, держа малышку, и поцеловал Элен в макушку. — И тебе тоже привет.

— Ох, да ладно, не обращай на меня внимания, — пожала плечами Элен.

Ей все это совершенно не казалось немужским. Она просто насмотреться не могла на то, как Патрик общается с дочерью. С самого первого момента, когда Элен после родов пришла в себя и увидела, как тот прижимает младенца к груди, расстегнув рубашку — медсестры сказали ему, что необходимо поддерживать с Грейси контакт «кожа к коже», пока Элен не очнулась, и потому Патрик мгновенно распахнул рубашку и прижал девочку к себе, как сонную коалу, — ее охватила такая мощная волна чувств, как никогда. Это было нечто похожее на жажду, вожделение, хотя и было чем-то другим.

Это нечто такое же новое, как кормление грудью, совершенно, совершенно новое. Элен гадала, не в биологии ли дело: может, это было удовлетворение при виде того, что твой сексуальный партнер крепко связан с твоим отпрыском. Так что ты сразу понимаешь: он, скорее всего, будет постоянно держаться рядом и добывать львов и тигров для тебя. А может быть, дело в том, что Элен отождествляла себя с Грейси, а Патрик удовлетворял ее подавленную потребность в отцовской любви?

В любом случае Элен была благодарна за эти ощущения. Теперь все прошлые тревоги закончились, и вся суета по поводу того, остались ли у Патрика какие-то чувства к Колин, выглядела ужасно глупой. Элен нежно и снисходительно оглядывалась на себя саму, на то, какой она была всего лишь год назад: вот уж бессмысленная драма! В мире более чем достаточно любви для всех.

Любви было достаточно даже для того, чтобы спокойно отнестись к звонку Харриет в прошлый понедельник. Та сообщила, что молодая жена Джона ожидает близнецов.

Ну, почти достаточно любви. По крайней мере, Элен с ее помощью весело представила, как плохо будет Джон справляться с недостатком сна. Он всегда так любил поспать! Элен понадеялась, что его близнецы окажутся здоровенькими и энергичными, в особенности в три часа ночи.

После звонка Харриет Элен вдруг сообразила, что теперь очень редко думает о прежних возлюбленных. Своим появлением на свет Грейси совершенно вышибла их всех из головы. Прежде немалая часть ее радости от отношений с Патриком заключалась в том, что Элен постоянно сравнивала его со своими прежними партнерами, и, конечно же, в его пользу. Похоже, новые отношения Элен начала в плотном контексте прошлых связей. Да, именно так, мы — победители! Вы только посмотрите на наш потрясающий секс! Вы только посмотрите, как мы счастливы!

Вот только никто за этим не наблюдал — больше не наблюдал, — и никого это не интересовало.

Но теперь любовь к Патрику стала для Элен просто фактом, важной частью ее собственной жизни, как будто так было всегда.

Иной раз Элен гадала, не может ли быть такого, что все дело в кормлении грудью, благодаря которому высвобождались гормоны любви — окситоцины, — повышающие уровень доверия и сопереживания и понижающие уровень страха.

Ох, да какая разница! Элен намеревалась кормить Грейси грудью до тех пор, пока та сама пожелает. «Пообещай мне, что не станешь одной из тех сумасшедших мамочек-хиппи, что кормят детей грудью до тех пор, пока те не пойдут в школу!» — сказала ей Анна. «А что тут плохого?» — с невинным видом поинтересовалась Элен.

Грейси Лили Скотт, названная в честь ее прапрабабушек по материнской линии, родилась в Валентинов день, с помощью запланированного заранее кесарева сечения. Естественные роды даже не обсуждались из-за низколежащей плаценты. Какое-то время Элен казалось, что это равносильно концу света. Она ведь всегда воображала, что будет рожать сама, причем без обезболивающих, просто используя свое искусство самовнушения, которому она так успешно обучала многих будущих мамочек. Ей никогда и в голову не приходило, что ей даже не позволят испытать труд естественных родов.

— Да, я понимаю, ты можешь быть огорчена, — сказала ей тогда Джулия. Она недавно съехалась со Стинки и просто светилась от счастья, которое еще усиливалось от той новости, что новенькая жена ее бывшего мужа сбежала от него к другому мужчине: это была весьма удовлетворительная месть! — Но это потому, что кесарево сечение не совпадает с твоей, так сказать, торговой маркой. Тебе бы рожать дома, под звуки мантр, и чтобы вокруг горели свечи и дымились благовония!

— Ну, не совсем так, — фыркнула Элен, хотя Джулия была абсолютно права.

— Я всегда знала, что ты слишком шикарна для того, чтобы тужиться, — заявила Маделайн, хотя потом призналась, что просто завидовала, ведь ее собственные роды, когда ей пришлось мучиться шестнадцать часов, чтобы выпустить на свет Гарри, не относились к числу ее самых радостных воспоминаний.

Маделайн также недавно призналась, что никогда не обращалась к Элен как гипнотерапевту потому, что полагала, будто Элен не считает ее достаточно духовной или глубокой личностью, способной все понять. Она просто ошеломила Элен этим признанием.

— Мучительные роды не сделают тебя настоящей матерью, милая, — сказала мать Патрика.

— Другое дело, если бы ты жила лет сто назад, когда тебе просто пришлось бы несколько дней страдать, пытаясь родить, пока ты совершенно естественным образом не изошла бы кровью! — добавила Анна.

Конечно, в итоге все это не имело никакого значения. Элен использовала самогипноз, чтобы поддерживать в норме свое кровяное давление во время операции, и все прошло как нельзя лучше.

— Ваша жена — самая спокойная, самая безмятежная из всех пациенток, какие только у меня были, — сказала Патрику анестезиолог.

— Вам бы ее увидеть, когда она играет в войну ниндзя! — ответил Патрик.

Элен продолжала пребывать в своей маленькой зоне покоя, пока акушерка не подала ей ребенка. В этот момент Элен судорожно вздохнула, как будто только что вынырнула из глубокого бассейна, и теперь лишь одно имело значение. Она даже не могла объяснить окружающим, что с ней все в абсолютном порядке, просто… ох, боже мой… понимаете, это же настоящий живой ребенок! Судя по всему, пока ее рассудок читал книги и учился ухаживать за младенцем, подсознание подозревало, что Элен вполне может родить какую-нибудь рыбу, а то и плюшевого медвежонка или вообще неизвестно что, но только не человечка.

— И чем мы займемся, пока наша мамочка будет всех гипнотизировать? — заговорил Патрик, уже обращаясь к Грейси. — Может быть, тебе хочется прогуляться по берегу со мной и с твоим старшим братом? Или просто полежать и поболтать немножко?

Грейси разразилась длинной речью на своем птичьем языке, а ее большие глаза сосредоточились на Патрике. Она унаследовала фиолетовый цвет глаз от Анны. Элен ужасно гордилась этим и намеренно одевала дочурку в такие цвета, которые подчеркнули бы необычность ее глаз, сделали их еще более выразительными. И буквально не бывало такого случая, чтобы она вышла с Грейси на люди и кто-нибудь не остановился бы рядом и не выразил бы восхищения по поводу глаз малышки, хотя Элен каждый раз делала вид, будто удивлена и польщена тем, что кто-то наконец их заметил.

— Это у нее от бабушки, — скромно поясняла она.

— Отлично. — Патрик уважительно кивал, слушая бормотание Грейси. — Ну да. Конечно. Понял. Значит, ты не уверена. А ты не передумаешь? Ну, это потому, что ты ведь женщина все-таки.

— Эй! — окликнула его Элен.

— Ну, на самом деле это может быть потому, что ты похожа на мать и склонна постоянно все уж слишком анализировать. Ты, конечно, думаешь, что бы это могло означать, с чего вдруг папочке хочется потащить меня на пляж? Возможно, подсознательно он пытается сказать что-то другое? Или он подавляет свои истинные желания?

— Я тебя даже слушать не хочу. — Элен встала и потянулась всем телом.

В последнее время Элен не каждый день работала с клиентами. Ее мать и крестные забирали к себе Грейси по средам. Они наряжали ее как принцессу и тащили в какой-нибудь ресторан, где пичкали крошечными кусочками копченого лосося и шоколадной стружкой и бог знает чем еще. Мать Патрика присматривала за Джеком и малышкой днем по четвергам, когда мальчик возвращался из школы. Морин обязательно подолгу купала Грейси в теплой ванночке, кормила тыквенным пюре и никогда не отправляла домой без розового банта, завязанного на пушистых, дивно пахнувших волосиках. Джек не проявлял особого интереса к Грейси, пока та была совсем крохой, но теперь она уже начинала узнавать его и как-то отвечать ему, и мальчик решил, что его жизненная задача — заставлять сестренку смеяться, изображая довольно странную игру в прятки.

Патрик «дежурил» по субботам, и в этот день у Элен бывал самый длинный прием — она встречалась с четырьмя клиентами.

Сейчас желающие попасть к ней записывались уже за три месяца заранее, но пока Элен не хотела уделять работе слишком много времени. Появление ребенка было сродни началу некой новой, очень напряженной работы, началу страстной любви и переезду в неведомую страну с другим языком и культурой — и все это одновременно. Малышка заполняла все мысли Элен, и ее сердце, и ее чувства. Элен хотелось вдыхать дочку, даже съесть ее.

Однако любовь, которую Элен испытывала к Грейси, похоже, постоянно колебалась на острие ножа, качаясь от радости к ужасу.

— У младенцев, вообще-то, огромный запас жизненных сил, — не раз повторяла мать Патрика, когда Элен высказывала свои опасения по какому-нибудь поводу, а Элен сразу хотелось сказать: «Ты что, шутишь? Да младенец может просто умереть во сне!»

Как-то раз, когда Анна заглянула одна, без крестных, Элен вышла из детской, проверив, как там Грейси, и сказала:

— Я так люблю ее, что это просто…

— Мучительно, — закончила ее мать. — Знаю. И лучше не станет. Тебе придется просто научиться жить с этим.

Элен посмотрела матери в глаза, теперь напоминавшие ей глаза ее собственной дочери. Она всегда знала: Анна частенько смотрела на нее едва ли не яростно просто потому, что пыталась скрыть, как сильно она любит дочь, словно любовь была какой-то слабостью или болезнью. И Элен всегда считала это одной из самых замечательных слабостей матери. Если бы она могла стать похожей на меня! Открыться любви!

Но теперь Элен впервые осознала, что ее мать не так уж и сопротивлялась любви. Она поняла, что можно любить настолько, что это будет причинять боль: самую настоящую боль где-то в глубине груди.

К счастью, в те моменты, когда любовь Элен угрожала стать чем-то и вовсе неземным и необыкновенным, банальности материнства тут же возвращали ее обратно на землю. Вы не можете уноситься куда-то вдаль, предаваясь сентиментальным мыслям, если нужно менять грязные подгузники или пытаться выяснить, почему дитя больше не желает брать в рот авокадо и творог, и непрерывно гадаете: то ли она устала, то ли голодна, то ли зубки начинают резаться. И что бы могли означать эти однообразные звуки, которые она издает, — «ух, ух, ух…», — и как бы уговорить ее замолчать?

— Пожалуй, я пойду с ней и с Джеком на берег, — решил наконец Патрик. — Надо хоть ненадолго оторвать его от компьютера.

— Хорошо. Шапочка Грейси на комоде, — откликнулась Элен. — А защитный крем…

— Мы сами со всем справимся, — сказал Патрик.

— Ну и ладно. Только там немножко ветрено, так что…

— Элен, отнесись к папочке с уважением!

— Хорошо. Только… ладно, хорошо.

— О-ох, ее это просто убивает! — сообщил Патрик малышке. — Ей же хочется сказать еще кучу всего! Так много всяких инструкций!

Элен сделала большие глаза:

— Пойду-ка я переоденусь для работы. — Она была в джинсах и легкой рубашке, испачканной детским питанием. — А вы там отдохните как следует.

Патрик взял ручку Грейси и помахал ею:

— Пока, мамуля!

Элен еще немного постояла, глядя на две пары глаз, уставившихся на нее.

— У нее глаза той же формы, что у тебя, — сказала она Патрику. — Цвет мамин, а форма твоя.

— А ты еще посмотри на наши одинаковые лысины!

Патрик взял Грейси под мышку и наклонил голову, демонстрируя свою макушку.

Элен рассмеялась и вышла из комнаты, но, дойдя до середины коридора, бросилась обратно и, сунув голову в приоткрытую дверь, стремительно произнесла:

— Если-хочешь-надеть-на-нее-синий-кардиган-так-он-в-сумке-в-прихожей-это-все-что-я-хотела-сказать!

Двадцать минут спустя она уже переоделась и стояла у окна в своем кабинете, придерживая рукой занавеску, которую повесил Патрик. Она видела, как тот идет по берегу, держа на руках малышку. Под мышкой у него был зажат зонт, на плече — пляжная сумка. Джек шагал перед ними задом наперед, похоже стараясь рассмешить Грейси. Элен прищурилась… Ну да, Патрик надел на девочку именно синий кардиган.

Элен наблюдала за тем, как они остановились неподалеку от воды. Патрик передал малышку Джеку, а сам опустился на корточки и начал копать ямку для зонтика. Он всегда настолько тщательно устанавливал пляжный зонт, что тот, пожалуй, выдержал бы даже циклон.

— Поспеши, — сказала Элен окну. — Она прямо на солнцепеке.

Патрик перестал копать и посмотрел на дом, словно услышал ее. Он вскинул руки над головой, как будто махал Элен с вершины какой-нибудь горы. Элен рассмеялась и помахала в ответ, хотя в этом не было ровно никакого смысла.

Казалось, в Патрике изменилось все, включая жесты и осанку: его движения стали более широкими, свободными, уверенными. Прошло уже около года с тех пор, как они так или иначе пересекались с Саскией, и с каждым месяцем Патрик менялся все сильнее; он становился все спокойнее, счастливее, в нем все больше проявлялась доверчивость, он реже раздражался и злился. Занимаясь домашними делами, распевал деревенские австралийские песенки — с американским акцентом, — песенки о неверных подругах и каменных сердцах. Элен как будто и не знала прежде настоящего Патрика, словно некогда влюбилась в какого-то больного человека, а теперь он стал здоровым. И это ощущалось как неожиданный подарок, как некий дар свободы.

Но все это также вызывало у Элен запоздалый гнев на Саскию, а заодно и на себя, потому что она не поняла вовремя, как сильно влияло на Патрика непрерывное преследование и как оно могло бы влиять и теперь.

Однажды, когда Грейси было всего несколько недель от роду, Элен с Патриком смотрели документальный фильм о какой-то женщине, много лет подряд преследовавшей своего бывшего мужа.

— Вот и я себя так чувствовал, — в какой-то момент сказал Патрик.

Элен была буквально потрясена. Ей и в голову не приходило, каково все это для него.

Она пришла в ужас из-за самой себя. Элен ведь даже не подумала о том, что Патрик, глядя на экран телевизора, может вспоминать собственный опыт, преследование со стороны Саскии. Ну да, все симпатии Элен были полностью на стороне женщины из фильма. Как все это было ужасно для бедняжки! И невозможно хоть как-то оправдать поведение ее бывшего мужа. Элен и размышлять не желала о том, какие на то были причины. Он был просто откровенно плохим человеком: злодей, которого следовало наказать по всей строгости закона. И Элен, сидевшую на диване со спящей Грейси на коленях, потрясло то, что она никогда не проявляла к Патрику сочувствия или внимания, которые готова была проявить к совершенно незнакомой женщине. Ее собственная слепота и предубежденность были просто ошеломляющими.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через такое.

— Да ладно, этой женщине куда хуже, — пожал плечами Патрик.

Но все-таки, когда они ехали в машине, Патрик невольно поглядывал в зеркало заднего вида гораздо чаще, чем другие водители. А когда они с Элен входили в ресторан, его взгляд обегал все помещение, словно в прошлой жизни Патрик был каким-нибудь шпионом. Только теперь он уже не хмурился, как раньше, и у него не было прежнего усталого, агрессивного взгляда. И бессонница у него прошла, и энергии заметно прибавилось. Он выглядел моложе.

— Я как будто выздоравливаю после какой-то очень тяжелой болезни. И каждый раз, когда проверяю свой телефон или электронную почту и не вижу там имени Саскии, словно приз получаю.

Элен с Патриком до сих пор не поженились, но уже начали рассеянно и не спеша поговаривать об этом, придумывать, какой день выбрать. Патрику все еще хотелось обвенчаться где-нибудь за границей. По мнению Элен, это означало, что он еще не до конца излечился… и по-прежнему подозревал в глубине души, что Саския может явиться на их свадьбу.

Элен хотелось бы знать, уехала ли Саския из Сиднея. И гадала, страдает ли та по-прежнему от боли в ноге и встретила ли она наконец какого-нибудь мужчину. Да, это ей действительно хотелось бы знать, но она была слишком суеверна для того, чтобы хоть в «Гугле» поискать страшное имя, а вдруг Саския снова материализуется в их жизни.

Элен наблюдала за тем, как Патрик установил наконец зонт и забрал малышку у Джека. И подбросил ее высоко в воздух. Элен знала, что Грейси при этом обязательно будет громко хихикать. Смеялась Грейси сочно и очаровательно, это были самые вкусные звуки, какие только Элен слышала в своей жизни.

Джек помчался по песку вдоль воды и сделал стойку на руках, поболтав в воздухе длинными стройными ногами.

— Осторожнее, — пробормотала Элен в стекло.

Этим утром за завтраком Джек рассказывал Элен о предстоящем семейном атлетическом празднике.

— Я всем сказал, что ты всех мам победишь в беге! — заявил Джек. — Потому что ты их всех загипнотизируешь! Пух-пух-пух! И они все свалятся на землю!

Элен пробрало восторженной дрожью от того, как Джек совершенно легко, бессознательно поставил ее в ряд с остальными мамами. И тут же она мысленно попросила прощения у Колин.

Она задумалась о том, каково бы это было, если бы она узнала, что должна умереть и кому-то другому придется растить Грейси. До того как у Элен появился ребенок, она, как и многие, испытывала некое меланхолическое удовольствие, воображая собственные похороны. Но теперь мысль о том, что кому-то другому придется принимать решения о жизни Грейси, была просто невыносимой.

Мне очень жаль, что все так сложилось, Колин, но я обещаю, что буду стараться изо всех сил. И я люблю Джека. Я действительно его люблю.

Но все же она любила его не до боли, не так, как любила Грейси.

Но ведь любовь имеет множество разных форм. Элен думала и о тех новых отношениях, которые постепенно выстраивались между ней и ее отцом, о растущей привязанности и уважении. Ведь тот простой факт, что у Дэвида были не такие отношения с Элен, как с его сыновьями, не представлял собой ничего особенного.

Конечно, Джек еще ребенок, и он, возможно, подсознательно ощущает, что Элен любит его не так остро и мучительно, как Грейси, и это вполне могло бы как-то отразиться на его психике. Пожалуй, стоит потратить несколько вечеров на размышления о том, превращается ли она в злую мачеху или нет.

Элен вздохнула. Если бы только она и вправду могла выиграть в забеге мам! К несчастью, бегунья она была никакая. И Элен всерьез подумала о том, не сказаться ли ей больной…

Теперь Джек носился кругами возле зонта, наверняка вздымая песок, который попадал в глаза Патрику и малышке… Хм… Ну, не похоже, чтобы они уж очень от этого страдали.

Звякнул дверной звонок.

Нужно принять нового клиента. Тот нашел ее через Интернет. По телефону голос мужчины звучал отрывисто и неуверенно. И в нем слышалось отчаяние. Он сказал, что ему нужна помощь в том, чтобы бросить курить, но Элен заподозрила, что настоящая проблема крылась в чем-то другом. И понимала, что она — последняя надежда этого человека.

Элен бросила еще один взгляд на свою семью и отвернулась от окна, чтобы спуститься вниз и выяснить, может ли она помочь.

 

Глава 28

Я не стала делать всего того, что советовала мне гипнотизерша, но все же записалась к психиатру на прием раз в неделю в течение года.

У меня просто не оставалось выбора.

После того как я вышла из госпиталя в прошлом году, в начале лета, мне пришлось ехать в город на судебное заседание, и я надела самый респектабельный костюм. И пока я ждала, когда назовут мое имя, думала о том, как впервые встретила Патрика в Нузе. Я тогда сидела в зале на симпозиуме «Дизайн экологических домов», а Патрик опоздал и искал свободное место. Я видела, как его взгляд обшаривает зал, и подумала: «Сядь рядом со мной!» — и тут он поймал мой взгляд и улыбнулся.

Это было началом и концом одновременно.

Судебное заседание вскоре открылось — и удивительно быстро закрылось. Я не стала оспаривать запретительный ордер и сразу признала свою вину, когда речь зашла о проникновении в чужой дом. Мне дали год условно и обязали посещать психиатра.

Психиатр не слишком много говорила, она чаще давала мне возможность снова и снова выговориться, но когда все-таки открывала рот, мне казалось, что я бабочка, которую пришпилили булавкой к листу бумаги. Поначалу все разговоры касались только Патрика.

— Как вы думаете, что чувствовал Патрик, когда вы непрерывно ему звонили?

— Как вы думаете, что происходило в уме Патрика, когда вы вдруг появились в тот день?

— Как вы думаете, Патрик испугался той ночью?

Ирония заключалась в том, что в последние три года я только тем и занималась, что думала о Патрике, но оказалось, что на самом деле я совсем о нем не думала.

— Я никогда не делала ничего дурного, — отвечала я. — Это же не насилие.

— Насилие — это не только физические действия, — говорила психиатр. — Вы изматывали его.

— Я его любила! Я просто хотела его вернуть.

— Саския, подумайте об этом еще разок.

Она не давала мне ничего упустить. Как будто заставляла стоять перед зеркалом, а я то и дело пыталась отвернуться и посмотреть на что-нибудь другое. При этом психиатр каждый раз хватала меня за плечи и снова поворачивала лицом к зеркалу. А когда я закрывала глаза ладонями, она мягко отводила руки и прижимала их к моим бокам.

И наконец я сдалась, просто стояла спокойно и смотрела.

Зрелище оказалось не слишком приятным.

Сухим медицинским голосом врач перечисляла возможные последствия моего поведения, то, что я могла вызвать в Патрике: тревожность, депрессию, посттравматический стресс.

— Но я действительно не думала… — начала было я и тут же умолкла.

— Все подробно задокументировано, — сказала психиатр.

— Да уж, не сомневаюсь, — пробормотала я.

— И вы это знали, — продолжила она. — Думаю, вы даже в глубине души прекрасно понимали, что именно вы с ним делаете.

— Могу послать ему открытку с извинениями, — наконец сказала я глупейшим голосом.

Шутка была настолько дурацкой, что врач даже не потрудилась на нее отреагировать. Она лишь посмотрела на меня, снова втыкая булавку прямо в сердце, так что я затрепетала, съежилась — и наконец затихла.

Это же просто шутка насчет открытки. Вернувшись домой из госпиталя, я ни разу не попыталась снова увидеть Патрика или как-то с ним связаться. Перестала ходить на футбольные матчи Джека. Мне этого даже и не хотелось. На самом деле не хотелось. Как будто некая еда, которую я когда-то в особенности любила, вдруг вызвала у меня тяжелое отравление. Так что, хотя я и помнила, как это вкусно, и даже машинально протягивала к ней руку, но тут же вспоминала, насколько мне было плохо из-за нее, и желание гасло под напором отвращения.

Мы много говорили о горе: о моих страданиях после смерти матери, о Патрике и Джеке, о детях, которых мне не суждено иметь. Говорили о том, как я использовала свое горе в качестве оружия против Патрика, как обращала свои боль и ярость вовне, выплескивая их, словно держала в руках огнемет и в отчаянии направляла его на Патрика, в яростных и абсолютно бессмысленных попытках не обжечься самой.

Я истратила множество бумажных носовых платков этой докторши.

Мы говорили о том, что решение Патрика расстаться со мной ко мне самой не имело никакого отношения; все дело было в нем самом и в его тоске по Колин.

— Если бы на той конференции с ним познакомилась Элен, он, скорее всего, и с ней расстался бы точно таким же образом, — сказала психиатр.

— Нет, они действительно пара, — возразила я. — Между ними настоящая любовь.

— Это всего лишь вопрос времени.

Мы говорили также о дружбе и о том, как я позволила себе отдалиться ото всех, прекратить общение. Мы говорили еще и об увлечениях, о разных занятиях, кроме преследования бывшего возлюбленного. Мы говорили о том, как наладить будущие отношения и справляться с возможными расставаниями.

Наконец я перестала то и дело хватать бумажные салфетки.

А потом однажды будто распрямилась, и мы поболтали о фильме, который я смотрела в выходные, и о новом рецепте рыбного блюда, который недавно попробовала, и о том, что нам обеим хотелось бы есть побольше рыбы, а в конце сеанса моя психиатр сказала, что ей думается, мне, пожалуй, не обязательно приходить к ней на следующей неделе. Я так и поступила. А вместо доктора пошла сделать педикюр.

Элен говорила, что мне лучше уехать из Сиднея, но я не хотела переезжать.

Я так соскучилась по своим друзьям и подругам.

Тэмми теперь жила вместе со мной в двухквартирном доме, и мы очень часто общались с нашими соседями, Джанет и Питом. Их детишки постоянно забегали к нам в гости. Мы с Тэмми присматривали за ними в прошлые выходные, чтобы Джанет и Пит могли куда-то съездить.

В конце концов я дошла до того, что несколько месяцев встречалась с братом Джанет. Уж такой оказался любитель серфинга! Тоби. Он был забавным и на какое-то время прекрасно меня отвлек, но он совсем недавно расстался со своей девушкой, и я тоже — на свой лад, так что мы оба были немножко странными и уязвимыми, и наше знакомство само собой постепенно сошло на нет.

Мы остались добрыми друзьями, и это тоже было для меня новым и необычным опытом. Я никогда прежде не сохраняла дружеских отношений со своими бывшими парнями. Даже не понимала, как это вообще может быть и есть ли тут какие-то правила, но до сих пор все идет прекрасно, хотя иной раз мы и испытываем легкую неловкость. Мы болтаем обо всем, но стараемся не смотреть друг другу в глаза.

Кейт говорит, что ей кажется, будто мы с Тоби предназначены друг для друга и в итоге снова сойдемся, потому что есть нечто весьма особенное в том, как он на меня смотрит. Мне не кажется, что он на меня смотрит, но, видимо, он и вправду это делает, когда я отвлекаюсь. Я не слишком ей верю. Подруга сейчас беременна и потому чрезмерно сентиментальна. Она позвонила мне накануне вечером, чтобы сообщить: они с Лансом ходили на ультразвук и теперь знают, что у них будет мальчик и что им хотелось бы, чтобы я стала его крестной. Я! Кейт сказала:

— Я, конечно, понимаю, мы знакомы не настолько долго, чтобы просить о такой ответственности. — Потом окликнула меня: — Эй, Саския? Ты слушаешь?

Мой крестный сын родится в будущем году.

Кстати, о детях. Сегодня видела гипнотизершу с ее ребенком.

Я не искала этой встречи. И никогда бы не нарушила условий запретительного ордера, даже всячески стараюсь избегать тех мест, где могла бы натолкнуться на кого-то из них.

Была вторая половина дня, и я просто гуляла перед встречей с Тэмми и Кейт. Мы хотели заглянуть в бар «Опера» перед тем, как отправиться в театр. Кейт отыскала на каком-то веб-сайте недорогие билеты. Погода стояла прекрасная, вечер едва начинался, и у залива гуляло множество народа. Люди просто бродили взад-вперед между паромной переправой и оперным театром.

Элен шагала прямо в мою сторону, толкая перед собой коляску — одну из самых ярких и новомодных конструкций. Я лишь краем глаза увидела ее ребенка. Ребенка Патрика. Это была девочка. На ней было пурпурное платьице. Маленькие ножки в белых носочках высовывались из-под подола.

Я остановилась как вкопанная, и тут же кто-то за моей спиной пробормотал:

— Эй, поосторожнее!

Лицо Элен вспыхнуло радостью. Казалось, она смотрит прямо на меня. Я улыбнулась в ответ, потому что мне всегда думалось, что в другом мире мы могли бы стать подругами, и мне действительно хотелось рассказать ей о том, что, как ни странно, после того, как я сломала лодыжку, загадочные боли в ноге прекратились.

А потом я поняла, что она улыбается кому-то позади меня и уже поднимает руку приветственно помахать. Я даже оборачиваться не стала, чтобы выяснить, кого она увидела — Патрика, или Джека, или кого-то еще.

Я просто пошла дальше и постаралась затеряться в толпе.

 

Благодарности

Работа над этой книгой дала мне исключительную возможность познакомиться с изумительным миром гипнотерапии. И я очень, очень благодарна Лин Макинтош за то время, которое она потратила, посвящая меня в свою интереснейшую профессию. А все ошибки и неточности — это уж только на моей совести.

Спасибо моим друзьям: Марку Дэвидсону за объяснение полицейских процедур, Джанелле Аткинс — за ответ на все мои вопросы о планировании городов, Джекки Михаэль — за то, что она загипнотизировала себя настолько, что дала благоприятный отзыв о моей книге.

Спасибо моему отцу Берни Мориарти за рассказы о геодезии и моей матери Дайан Мориарти за то, что она буквально всем, с кем только встречалась, рассказывала о моей книге.

И как всегда, я благодарю моих сестер Жаклин Мориарти и Николу Мориарти, которые читали самые первые наброски романа, а также Катрин Харрингтон, вычитывавшей корректуру последней редакции.

Спасибо всем талантливым и готовым помочь людям из издательства «Pan Macmillan» — они превращают рукописи в книги; в особенности я благодарна Кейт Патерсон, Александре Нахлос, Сузин Чоу, Кларе Финлей, Саманте Бок и Луизе Корнеж. Также хочу сказать спасибо всем в «Curtis Brown», а в особенности Фионе Инглис.

После того как была издана моя предыдущая книга, я подружилась с замечательными авторами Дианной Блэклок и Бер Кэрролл. Это такое удовольствие — появляться вместе с ними на разных приемах! Мы теперь совместно выпускаем информационный бюллетень «Беседы о книгах». Чтобы подписаться на него или читать мой блок, зайдите на мой сайт www.lianemoriarty.com. Я буду очень рада.

 

Список литературы

Книги, которые очень помогли мне при написании этого романа:

Hypnosis and Hypnotherapy (2001) by C. Banyan and G. Kein;

Hypnosis: A Comprehensive Guide (2008);

Finding True Magic (2006) by Jack Elias;

The Art of Hypnosis (2010) by C. Roy Hunter;

The Psychology of Stalking (1998) by J. Reid Meloy.