Трое проказников

Четвертый класс с шумом выбежал из школы. Ученики других классов ушли домой уже час назад. Учитель постоял в дверях, бросил взгляд на голубое небо над вершинами Малой Фатры, подумал какими низкими кажутся сегодня Кривань и Сухой Верх, и вернулся в школу.

Дети разбегались стайками: одни на нижний конец деревни, другие в противоположную сторону.

Йожо Хорват, Габо Ганзелик и Вера Бабчова, как всегда, шли вместе. Им было по дороге, и к тому же они дружили.

Не успели ребята завернуть за угол, как их обогнал Мишо Волавец. Но лучше бы он их не обгонял, лучше бы тихонько прошел мимо, потому что Габо ни с того ни с сего побежал за ним. Заплатанный пиджак с чужого плеча на бегу развевался от ветра. Напрасно Волавец мчался что было сил. Габо его догнал и влепил Мишо увесистый тумак между лопаток.

— Стой, чучело гороховое!.. — крикнул Габо и схватил Мишо за рукав, чуть не выдрав его.

— Чего… чего… тебе… надо?

— Еще спрашиваешь, маменькин сынок! А кто меня на переменке дразнил паршивым козопасом, а?.. Кто?..

— А разве ты не пасешь козу? — попытался вывернуться Мишо. — Так поэтому я паршивец?

— А ты меня дразнил паршивой овцой! — защищался Мишо.

В этот момент к ним подошли Йожо с Веркой.

— А ты и есть паршивая овца! Даже не овца, а баран! Бе-е-е, бара-а-ан! — крикнул Габриель, размахивая кулаком перед носом более высокого Волавца. — Чего нос дерешь!.. Тьфу, сынок торгаша!

— Охота тебе руки об него марать, — вмешался в ссору Йожо. Он был на голову выше и тоньше их, и руки его почти по локоть торчали из коротких рукавов пиджака.

Но Габо ни за что не хотел уступать.

— Проучим его раз и навсегда… — заявил он, держа Мишо за грудки. — Чтоб не лез.

Мишо стоял как вкопанный. В лице ни кровинки.

— Пусти меня… — ныл он, видя, что дело принимает плохой оборот. — Я завтра принесу тебе… булку с маслом.

— Видали чучело! — Габриель даже покраснел от смеха. — Булкой хочет откупиться… Но без колбасы я не возьму! — крикнул он Мишо прямо в глаза.

— Будет… много колбасы.

Габриель сплюнул в щелочку между передними зубами и чуть не попал Мишо в лицо.

— Да брось ты этого нахала, — потянула Вера Габо за рукав. — Глянь, у него коленки трясутся.

Габо оттолкнул Мишо и ухмыльнулся:

— Эх ты, герой!.. Ладно, не будем здесь, на улице… Но запомни: берегись! К нам не лезь!

У Мишо отлегло от сердца. Он повернулся и давай бог ноги. А отбежав довольно далеко, крикнул:

— Ме-е-е, паршивый козопас!.. Все вы такие! — и высунул язык.

Габо махнул рукой:

— Теперь-то он осмелел!

— Будь спокоен: если ему что-нибудь понадобится, он снова станет как шелковый, — сказал Йожо.

— Не будем давать ему списывать, — предупредил Габо Йожо и Верку. — И всем скажем.

У Мишо Волавца в классе не было настоящих друзей. Некоторые его почему-то боялись, других он подкупал лакомствами, которые приносил из отцовского магазина.

— Ничего удивительного, — говорил Йожо. — Отец рассказывал, что старый Волавец швабам банкеты устраивает из тех продуктов, которые должен продавать по карточкам.

— Пошли побыстрее, ребята! — спохватилась Верка. Она подтолкнула мальчишек и сама побежала так, что косички у нее запрыгали. — Мама сегодня стирает, мне снова влетит, если я запоздаю.

И трое ребят пошли дальше.

Стоял погожий день. На небе ни облачка. Солнце светило мягко и ласково.

В воздухе терпко пахло липовым цветом. Развесистые липы перед домами и в садах тихонько шелестели молодой листвой. В каком-то дворе визжала плохо наточенная пила.

— Хорошо сейчас на Луках! — сказала Вера и взмахнула руками, как будто хотела полететь.

— Лучше, чем у корыта, а? — поддел ее Йожо.

— Не дразнись! — сверкнула Верка синими глазами.

— Вот бы каникулы скорее! — размечтался Габо. Потом повернулся к Йожо: — Искупаемся в Ваге, а? Сегодня вода, наверное, теплая!

Предложение было заманчивым, но Йожо еще в школе решил, что завтра вызовется отвечать по географии. Надо, ничего не поделаешь. Недавно учитель его поругал, что он редко отвечает. Но искупаться тоже бы не помешало. Он представил себе, как чудесно лежать на зеленом берегу реки, как приятно поплескаться в прохладных волнах… Но это длилось недолго, и он тихо ответил:

— Надо подзубрить, ничего не поделаешь. Потерплю уж как-нибудь.

И голос у него при этом был такой, что Вера посмотрела на него с жалостью.

— Это ведь последние каникулы! — радостно крикнул Габо. — Каждый день буду ходить на Буковинку. Столько грибов соберу, что и за год их не съедим.

— Давай ходить вместе, — сказала Верка. — Как весь год, так и на каникулах! — При этом глаза на ее веснушчатом лице лукаво сверкнули.

— Но в лес-то ходят спозаранку! А я не ночной сторож, чтобы будить вас каждое утро! — насмешливо бросил Габо.

— Ну, ну… — вмешался Йожо. — Расхвастался. Смотри сам не проспи. — И добавил грустно: — А мне вряд ли удастся с вами ходить…

А когда на него уставились две пары любопытных глаз, объяснил:

— Как занятия кончатся, пойду работать с отцом. Он мало зарабатывает…

Йожо Хорват, Габо Ганзелик и Верка Бабчова выросли в одном дворе. Их отцы работали на кирпичном заводике на верхнем конце села. И жили они вместе в белом домике за заводом. Это был длинный низкий домик с тремя комнатами.

Дети росли вместе до тех пор, пока заводские рабочие не забастовали и не потребовали повышения зарплаты. Тогда хозяин уволил рабочего Хорвата как одного из главных «бунтарей». Семье Хорвата пришлось выселиться из белого домика, так как и он принадлежал хозяину. Они оказались на улице с тремя малыми детьми. Йожо помнит, хорошо помнит эти тяжелые минуты, как будто это было вчера. Отец пришел домой бледный и выглядел еще более заросшим, чем всегда. Посмотрел невидящим взглядом и процедил сквозь зубы:

«Ну вот, жена… уволили меня…»

Мать всплеснула руками, всхлипнула и зарыдала в голос. Ревел и Йожо, уткнувшись в мамину юбку.

Потом отец стал рассказывать. Голос его звучал как-то глухо, будто доносился издалека:

«Мы требовали то, что нам положено. Только и всего. Я втолковывал рабочим, что пора заявить о своих правах. А кто-то выдал меня управляющему. Швецу. А тот: мы, мол, в коммунистах не нуждаемся…»

Вот тогда и распалась тройка ровесников. Но не совсем. В школе они продолжали учиться вместе…

Сейчас ребята подошли к железнодорожному переезду. Шлагбаум закрыт, приближается поезд, — значит, есть на что поглядеть.

И тут Габо предложил каверзную затею. Вообще почти все их шалости рождались в его голове. Но не только голова у него хорошо работала. Габриель Ганзелик дальше всех сорванцов в классе бросал камни, дальше всех плевался, в чем ему помогала щель между передними зубами, как будто специально для этого созданная. Йожо втайне даже завидовал ему.

— Давайте привяжем шлагбаум, — сказал Габо.

От гордости за такую уникальную идею его русая челка встала дыбом. И он побежал под насыпь искать проволоку. А ее здесь было сколько угодно. На склоне насыпи и в канаве под нею валялся всякий хлам: ржавые консервные банки, старые кастрюли, обручи и целые мотки проволоки.

Габриель нашел проволоку нужной толщины и вмиг обмотал ее вокруг черно-белого шлагбаума и железного столба с рогатиной наверху. Йожо с Веркой только наблюдали.

Со стороны Вруток приближался поезд. Густой черный дым низко стелился над полями, потом редел, таял и, наконец, исчезал совсем.

— Ну и пыхтит, — кивнул Йожо в сторону приближающегося состава.

Поезд подъехал уже совсем близко. Это был длинный товарный состав, груженный танками, автомашинами и людьми. Таких теперь здесь много. На танках скалились черные кресты с белой окантовкой. Солдаты в серо-зеленом обмундировании лежали, развалясь, на платформах или стояли в дверях вагонов, глазея по сторонам. Некоторые, заметив детей у шлагбаума, стали смеяться и размахивать руками. Вера в ответ высунула язык.

— Фашисты! — закричала она вслед поезду.

Йожо вслух считал танки:

— …тридцать, тридцать один.

Габо не отрывал глаз от проволоки. Поезд прогремел, шлагбаум, привязанный проволокой, сначала держался. Но проволока ослабевала…

— Йожо, держи цепь! — крикнул Габо, покраснев от волнения. Он думал, что весом своего тела Йожо сумеет помочь удержать шлагбаум.

Йожо повис на цепи. Но натянутая проволока тут же разорвалась, и шлагбаум радостно и быстро подпрыгнул вверх. И тут случилась беда!.. Когда шлагбаум поднялся, цепь втянула руку Йожо в колесо, Йожо повис в воздухе…

— Ой, ой-ой-ой! — закричал он от боли.

— Дубина! Ты что, не мог вовремя отпустить? — разозлился Габо, испугавшись.

К несчастью, железнодорожник Бурда, ведавший шлагбаумом, заметил непорядок на переезде. Он схватил палку, на которой носил фонари к стрелкам и семафорам, и бегом кинулся к ребятам. Только теперь до него дошло, почему он так запыхался, пока поднимал шлагбаум.

Тем временем Габо пытался освободить Йожо. Он тянул его изо всех сил. Ну и тяжелый этот Йожо, как буковый пень! Вера, увидев старого Бурду, испугалась и бросилась наутек. Потом опомнилась и остановилась как вкопанная.

— Дуреха, вернись! — крикнул ей вдогонку уже весь потный и злой Габо. — Иди, оттянем цепь!

Йожо стонал и в отчаянии дергал рукой…

Вера бросила книги под насыпь и вернулась к мальчишкам… В конце концов совместными усилиями им удалось освободить руку Йожо из-под цени.

А теперь — бежать! Уже было слышно ворчание и пыхтение Бурды.

Когда они отбежали на приличное расстояние и Бурда увидел, что не сможет намылить им шеи, он остановился, оперся на палку и разразился бранью:

— Ах вы паразиты!.. Одни пакости у вас на уме, сопляки… Погодите, вот учителю пожалуюсь!..

Он что-то еще кричал, но троица уже улепетывала со всех ног. И остановилась, лишь почувствовав себя в безопасности.

Йожо держал ушибленную руку, как ребенка. Рука немного распухла.

— Болит? — спросила Вера.

— Что болит? — не сразу понял мальчик. Удирая, он совсем забыл о руке. Только теперь посмотрел на нее и, как будто сам удивившись, добавил: — Рука?

— Да, — кивнула Вера.

Рука была черной от машинного масла и болела, но Йожо, сжав зубы, сказал:

— Не болит… Только здесь, — он указал на плечо, — как будто вывихнул.

— Ничего, зато ты узнал, каково было Яношику, когда его пытали, — хлопнул Габо товарища по плечу и, показав щель между передними зубами, добавил: — А он висел на ребре, представляешь?!

Дорога к кирпичному заводику шла в гору. Покрытая толстым слоем пыли, она была вся в выбоинах. Проходя мимо заводских ворот, ребята через железные решетки увидели, что из глубины двора приближается управляющий Швец.

— Подождите, — шепнул неисправимый Габриель, — сейчас увидите, как он расфыркается.

Габриель сунул руку в карман штанов и достал кусок мела.

На кирпичной ограде завода была нарисована тень человека в шляпе. Возле тени стояли черные буквы: «ТСС!» К этому рисунку, которым немцы призывали к бдительности, направился Габриель. Белым мелом по черной тени он написал: «Берегитесь Швеца!»

Когда скрипнули железные ворота и управляющий вышел на дорогу, ребята уже спрятались за раскидистым кустом боярышника в стороне.

— Он лопнет от злости! — шепнул Габо.

Управляющий равнодушно шел мимо тени, но, заметив написанную мелом фразу, остолбенел. Потом круто повернулся, побежал за угол и раскричался на вахтера:

— Кто это написал?! Вы… вы должны знать!

Однорукий вахтер только глаза вытаращил.

— Ничего не знаю, пан управляющий, пан директор. Мне из-за угла не видно.

— Безобразие! — злился Швец. — Черт знает что!.. Возьмите тряпку и сотрите! Совсем обнаглели, прямо на моих глазах!..

Вахтер Грегора побежал за тряпкой, а потом, вытирая оскорбительные для пана управляющего слова, стал объяснять:

— Всякие тут ходят, пан управляющий, пан директор, всякие. Знаете, люди… они на все способны, пан управляющий… — продолжал он, уже окончив работу.

Но Швец не стал больше слушать и пошел прочь.

Мальчишки с Верой дождались, пока Швец ушел, и вылезли из-за куста.

— Ну, ребята, вот это да! — хихикнул Габриель. — «Вы… вы должны знать»! — передразнил он Швеца. — Ой, умереть можно…

— Здорово у тебя получилось! — засмеялся и Йожо.

Только Вера чего-то боялась.

— Пойдемте, пошли скорее! — торопила она.

— Если бы вы только слышали, как рабочие ругают Швеца! Отец, когда о нем речь заходит, только и говорит: «Слуга хуже хозяина», — сказал Габо серьезно.

За кирпичным заводом Вера и Габо повернули к белому домику, который виднелся между низкорослыми сливами и каштанами. Йожо пошел дальше. Ему надо было пройти еще добрый километр до «Взрыва».

 

Раненый

«Взрывом» называли недостроенный завод взрывчатых веществ. Еще в 1937 году его начали строить чешские фабриканты. Откупили у села большой участок поля — кто не хотел дать, у того отобрали, — и огородили высоким забором из проволоки. Люди глазам своим не верили. На обширном участке, одно возле другого, выросло двенадцать небольших строений. Странный завод. Но уже тогда всем в селе было ясно, каково это предприятие. Говорили, что здесь будут вырабатывать легковоспламеняющиеся взрывчатые вещества, нитроглицерин и тому подобное. Как надеялись люди, что новый завод даст им заработок! Но теперь они бы с радостью избавились от него. Все только и твердили: «Когда-нибудь этот заводишко взорвется, взлетит в воздух… и мы вместе с ним».

Но наступил 1939 год, за ним война, и новые красные стены так и остались стоять недостроенные и заброшенные под Буковинкой. И никто больше ими не интересовался.

Йожо шагал по полевой дороге мимо орешника. Раньше он разглядывал каждый кустик, замечал каждого жука или мотылька, но сегодня так задумался, что и по сторонам не смотрел. Он шел, вспоминая то время, когда попал сюда впервые.

Отец потерял работу, семья сидела без хлеба. Но хуже всего, что не было даже крыши над головой.

Вот тогда-то и пришло отцу в голову:

— Переселимся во «Взрыв».

Он сказал это с такой решимостью, словно другого выбора не было.

Но мать все-таки отважилась возразить ему:

— Так далеко от людей? В такое заброшенное место?

— Или туда, или жить под открытом небом, — настаивал отец. А потом уже мягче добавил: — Да привыкнем как-нибудь. Это ведь лишь на время…

Мать не сказала больше ни слова. Лишь мысленно несколько раз повторила: «Или туда, или жить под открытом небом…» И с жалостью поглядела на троих ребят мал мала меньше: старшего Карола, среднего Йожко и маленькую Зузанку, которой тогда не было и года.

И в самом деле, хотя бы из-за детей нельзя было оставаться под открытым небом.

Хорват был человек решительный. На другой же день он пошел на стройку «Взрыва» и выбрал там наиболее подходящий для жилья дом, уже подведенный под крышу. Засучил рукава и принялся за дело. Карола брал себе на подмогу.

Через неделю Хорваты переехали на новое место. Сначала там было тоскливо, мертвенно тихо, как будто они поселились на развалинах старого замка, но со временем они привыкли к этой тишине. И Хорватова, и дети.

А когда отец нашел работу в турянской «Holzindustrie A. G.», они не стали менять жилье. Постепенно дом побелили и, насколько было возможно, привели в порядок. Отец знал, что и на деревообделочной фабрике долго работать ему не придется. Весть о причине его увольнения с кирпичного завода дошла и до новых хозяев. А эти люди, говорившие больше на чужом языке и носившие зеленые шляпы с кисточками из щетины кабана и тирольские костюмы, не любили рабочих, державшихся независимо. По душе им были лишь те, которые им все время кланялись и при каждой встрече вскидывали правую руку вверх.

Кроме того, жизнь во «Взрыве» устраивала Хорвата и по другим причинам.

У него частенько собирались рабочие. И с кирпичного завода, и с деревообделочного. Приходил и учитель, у которого учился Йожо. Порой здесь появлялись и совсем чужие люди. Йожо никогда не знал, о чем шел разговор, потому что собирались они в помещении, которое называли «шестерка», меньше чем в ста шагах от Буковинки.

Йожо было страшно интересно, о чем эти люди ведут долгие беседы и над чем столько времени ломают голову. Он готов был отдать что угодно, чтобы хоть на минуту заглянуть туда. И часто мечтал: «Вот бы превратиться в муху».

Но превратиться в муху он не мог, а отец не хотел, чтобы мальчик совал нос не в свои дела. Когда во «Взрыве» появлялся кто-нибудь посторонний, отец тут же напоминал Йожо о занятиях:

«Ты уже выучил уроки?»

И даже если Йожо утвердительно кивал головой, отец все равно набрасывался на него:

«Не увиливай, лентяй! Ты готов месяц книгу в руки не брать».

Но так Хорват говорил только тогда, когда хотел, чтобы Йожо сидел в кухне, а не бродил по двору. Вообще-то он был доволен мальчиком: ведь учитель Шимак всегда хвалил Йожо. Конечно, он слишком живой и подвижный, но зато светлая голова.

Тайные встречи во «Взрыве» очень волновали Йожо. Действительно, он многое дал бы за то, чтобы выведать, о чем говорилось в «шестерке»! Он только догадывался, чего хотят эти люди, измученные тяжким трудом и постоянной бедностью.

Однажды отец забыл на буфете листок отпечатанного на ротаторе журнала. Он назывался «Глас люду». Чего только не было на этом небольшом листке! Йожо всего и не понял, но кое-что засело у него в памяти. Мир разделен на господ и бедняков, и это несправедливо. «Ну ясно, Волавец, например», — подумал он тогда. И о Гитлере там говорилось, что он, мол, хочет завоевать весь мир.

Ему хотелось прочитать и на другой стороне, но он не осмелился. В любую минуту мог войти отец.

Йожо шел и думал обо всем этом, шел не торопясь и не замечая людей, окучивавших в поле картошку. И не услышал стрекота сойки, сообщавшей о его приходе жителям зарослей Буковинки. И только поравнявшись с высокой оградой из проволоки, которой были обнесены заводские строения, отвлекся от своих мыслей.

Ну вот он и дома…

Кусты орешника и шиповника склонялись к пыльной дороге. Веточки щекотали его по ногам. И вдруг что-то крепко ухватило его за ногу. Он едва не вскрикнул от испуга. Из куста торчала человеческая рука! Торчала и как клещами сжимала его ногу.

— Тише! — послышался шепот из кустов. — Ходы сюды! Иди!..

Йожо испуганно вздрогнул. Он хотел бы удрать, но рука крепко его держала, вырваться было невозможно. Что делать? А что, если это какой-нибудь бандит! Он дернул ногой, рука сжала ее еще сильнее и потянула. Тогда он вошел в кустарник, дрожа от страха. И увидел человека в серой, во многих местах разорванной одежде.

— Что… что вам нужно? — произнес он, едва переводя дыхание.

— Звидки ты? — спросил неизвестный.

Мальчик стоял разинув рот. Он не понимал. Не понимал, что хочет от него этот человек.

— Ну звидки? — спросил человек еще раз и, увидев, что мальчик не понимает, замигал воспаленными глазами и сказал иначе: — Ну откуда ты? — Он произнес это медленно, по слогам. Глаза у него светились, как горящие угольки.

— Откуда, откуда? — повторил Йожо тихо. Ага, теперь ему все ясно. — Я откуда? — спросил он для верности.

Угольки еще больше разгорелись:

— Так, так, молодец!

— Ну, откуда… из «Взрыва».

— То ота фабрика перед намы?

— Ага, та фабрика, — кивнул Йожо.

Неизвестный больно схватил мальчика за локоть. Его заросшее лицо расплылось в улыбке. Что-то в нем напоминало Йожо загнанного оленя, но глаза и губы улыбались. И теперь он стал казаться Йожо симпатичным, приятным. Улыбка успокоила мальчика. Он перестал дрожать, понял, что это не бандит. Но он не наш. Его трудно понимать. Йожо стал рассматривать незнакомца. Худое, заросшее лицо, резкие черты. Синие, широко раскрытые, лихорадочно горящие глаза. Хотя человек скорчился на земле, видно, что он высокий. За спиной у него вещмешок. Йожо пристально смотрит на полусидящую, полулежащую фигуру… Ясно: нога! На правой ноге незнакомца штанина разорвана и подвернута выше колена, а икра перевязана грязной тряпкой, на которой расплылось ржавое пятно крови. Теперь он совсем его не боится.

Наконец раненый прерывает молчание и торопливо говорит:

— Скажи татови, що я тут! Чекаю…

«Татови». Йожо понял. Речь идет об отце, надо ему что-то сказать.

— Отец придет с работы только вечером, — объясняет Йожо, удивленный тем, что незнакомец знает его отца.

— Вечером, добре… Все одно зараз небезпечно. Скажи йому лыше, що я тут. Разумиешь?

Йожо кивнул. Его речь становилась все понятнее.

— Мене нихто не мусить бачиты, — продолжал незнакомец. — И ты мовчи!

И на эти слова мальчик молча кивнул.

— Ну, иди вже! Иди, — махнул головой незнакомец. — Иди, та не забудь сказаты!

— Вам больно? — Йожо не двинулся с места.

— Що?.. А, нога? Ничого, ничого. Иди вже! До вечора якось выдержу!

Йожо не сразу пошел по дороге, а часть пути пробирался кустарником и лишь потом вышел из зарослей. Он подумал: «Если меня кто-нибудь видел, так будет меньше заметно».

Голова у него шла кругом. Одна мысль сменяла другую с такой скоростью, как камни летят с крутого склона, стронутые с места неосторожной ногой прохожего. Перед глазами все стояло худое, заросшее, но улыбающееся лицо незнакомца.

«Кто его ранил? И почему? И кто он?» — спрашивал он себя.

Но пока не мог найти удовлетворительный ответ. В мыслях он связывал появление незнакомого человека со встречами рабочих во «Взрыве». Ведь он пришел сюда не случайно, кто-то послал его к отцу! И он пришел издалека. Значит, существует какая-то связь! Йожо вздрогнул, будто его ударило током.

Серый пес Гром радостно выбежал навстречу своему юному хозяину. Йожо любил пса. Он научил его разным штукам: прыгать по команде через забор, лаять, искать спрятанные предметы. Гром был верным сторожем. Здесь, среди пустых цехов, далеко от села, нужен был хороший сторожевой пес. А Гром не выносил чужих во «Взрыве». Когда Хорваты кого-нибудь ждали, отец всегда привязывал собаку на цепь.

— Гром, Гром! — закричал мальчик. — Ко мне! Ходы сюды! — вспомнил он слова незнакомца. Веселые слова: «Ходы сюды!»

Пес радостно завилял хвостом и подбежал к Йожо. Он прерывисто дышал и льстиво терся об ноги. Розовый язык свисал из пасти набок.

— Придется тебя посадить на цепь, — сказал Йожо Грому. — Ничего не поделаешь, дружок. Здесь неподалеку чужой, которого нельзя обижать.

И, приговаривая, он повел пса к будке. Пес удивленно смотрел на мальчика, как будто спрашивая: что же я такого сделал? Когда Йожо отошел, Гром поджал хвост и жалобно завыл. Ничего не было для него тяжелее, чем эта ненавистная цепь, ограничивавшая его свободу.

— Добрый день, мама, — поздоровался Йожо с матерью. Потом положил сумку с книгами в угол за буфет: сумка была старая, с потертыми углами и сломанным замком; она досталась Йожко от старшего брата, Карола.

Мать поставила на стол тарелку с дымящимся картофельным супом.

— Ешь, сынок, — сказала она сыну. — Что-то ты сегодня поздно пришел.

Йожо молча хлебал горячий суп. Рука, попавшая в блок, разболелась. Он ел медленно, думая о человеке в кустах. Мать незаметно наблюдала за ним. Он показался ей не таким, как всегда. Ведь Йожо всегда говорил без умолку: о школьных новостях, о Габриеле, о Верке или еще о чем-нибудь. А сегодня…

Мать подождала, пока он доест. Потом подошла к нему:

— Что с тобой, Йожко?

Мальчик посмотрел на мать широко раскрытыми глазами. В них чувствовалось смятение.

— А что со мной может быть, мама?.. — сказал он неуверенно.

— Ну, ну… — ответила мать. — Давай выкладывай, что тебя мучит!

— Мама! — Он посмотрел по сторонам, не слышит ли Зузка. Убедившись, что в кухне никого нет, сказал: — Мама, там у дороги лежит раненый.

— Кто? Раненый? — так и охнула мать.

— Раненый… Высунул из кустов руку и схватил меня за ногу. Велел сказать отцу, что он там. А через тряпку на ноге у него сочилась кровь.

Мать бессильно опустила руки. В глазах застыл ужас. И, сев на скамью, она переспросила:

— Ты говоришь, он ранен?

— Своими главами видел, — подтвердил Йожо.

— Кто бы это мог быть? Впрочем, отец сам разберется. Только вот до вечера еще далеко, а… у него кровь течет.

Двери отворились, и в кухню вошла Зузанка. Мать поднялась и медленно, с трудом переставляя ноги, пошла к плите.

— Придет отец, расскажешь ему.

В кухне воцарилась тишина. Йожо достал географию и стал учить уроки. Но напрасно. География не лезла в голову; незнакомец, ожидавший в кустах темноты, не давал ему покоя.

 

Таинственная «шестерка»

Йожо сидел на постели, потому что уснуть не мог. Он думал о незнакомце, о его раненой ноге.

Как только отец пришел домой, он все ему рассказал. Отец сидел как на иголках. С трудом дождался, пока он договорит. Потом встал и выбежал из дому. Посмотрев ему вслед через открытую дверь, Йожо увидел в сгущающихся сумерках, как он торопится в сторону Буковинки.

Прошел добрый час. Отец вернулся и сказал матери:

— Он голоден. Дай ему мой ужин… И теплой воды.

Мать молча все приготовила. Отец тут же унес. Куда, Йожо не разглядел: на дворе было уже темно, как в погребе. И теперь, сидя на постели, Йожко думал обо всем этом, стараясь понять, что произошло. Необычайное происшествие захватило его целиком. Неизвестный с перевязанной ногой. И все вокруг него загадочно. Откуда он? Кто его послал?.. Йожо разволновался. В голове у него вертелись вопросы, ответа на которые не было…

В кухне хлопнула дверь. Пришел отец. Йожо слышал его тяжелые шаги, слышал скрип скамейки, на которую он сел.

До мальчика донесся приглушенный вопрос матери:

— Ну как, опасно?

Йожо притаился, стараясь не пропустить ни слова.

— Да нет, — сказал отец. — Кость цела. Через пару дней все будет в порядке.

— А откуда он?

— Сбросили на парашюте. Украинец.

— Останется или уйдет?.. — спросила мать.

— Останется… У него задание остаться здесь, — ответил отец кратко.

Дверь была закрыта неплотно, и Йожо слышал весь разговор.

Потом мать завела речь о Кароле. От него уже долго не было никаких вестей, и она часто вспоминала об этом. Вот и сейчас запричитала:

— Один только бог знает, где он! Видно, лежит зарытый в далекой земле. Ой, сын мой, сын мой… И свечку над ним некому будет поставить.

— Ну, успокойся, Ветка, — говорил Хорват жене. — Не такой уж он слабой закваски… Не хотел служить черту, вот и перебежал, видать, на другую сторону. Много наших солдат туда перебегает. Я уверен, что и Карол так сделал.

Йожо напрягал слух, но временами слышно было плохо. Он уже знал, что другая сторона, куда, по словам отца, перебежал брат, это русская армия. И понимал, что все надо связывать с тайными встречами во «Взрыве», в том числе и появление человека с простреленной ногой. Значит, он украинец, потому его трудно понимать! Итак, когда он сопоставил все события, ему стала яснее их взаимосвязь.

В кухне послышались отцовские шаги. Они приближались к дверям комнаты и все громче раздавались в ушах Йожо.

— Йожо! — позвал отец.

— Что? — отозвался мальчик.

Хорват закрыл дверь, подошел к кровати и сел на край постели.

— Йожо, о том, с кем ты сегодня встретился, нельзя рассказывать никому! Считай, что этот человек не существует, понимаешь?

— Понимаю, папа, — ответил мальчик, и мороз пробежал у него по спине.

— Обещай держать язык за зубами!

— Обещаю, папа.

У Йожо дыхание перехватило — такой это был особенный момент.

Сильная мозолистая рука крепко сжала руку мальчика. И даже когда пожатие ослабело, отец оставил руку сына в своей. Он продолжал:

— И не ищи его. А главное, не ходи без моего разрешения в «шестерку»… Да и ребят перестань сюда водить. Играй с ними лучше на кирпичном.

Последнее распоряжение отца было для Йожо самым трудным. Габо с Верой часто наведывались во «Взрыв». Здесь был их мир. Здесь у них были только их тайные места.

Но Йожо понял, почему отец взял с него такое обещание. Этот человек… Этот человек пришел сюда бороться против немцев, фашистов!

И он кивнул в знак согласия.

С тех пор во «Взрыве» словно бы что-то переменилось. Какая-то таинственная тишина опустилась на эти недостроенные стены. И мама меньше разговаривала, а отец вообще стал молчаливым. Возвращаясь с завода, он наспех ужинал и тут же шел в «шестерку». Под мышкой всегда нес завернутую в бумагу еду. Мать все заранее приготавливала и клала на стол возле тарелки отца.

Только жизнь маленькой Зузанки никак не изменилась. Она играла со своей тряпичной куклой, глаза, нос и рот у которой были нарисованы чернильным карандашом. Переодевала ее по десять раз в день или пекла ей пирожки из песка и даже не догадывалась, что вокруг нее делается.

«Шестерка» не давала Йожо покоя. Правда, ее жителя он не видел. Только один раз заметил, как тот вышел из проема, служившего входом, и потянулся. Йожо как раз на минутку отвязал Грома, теперь всегда сидевшего на цепи. Увидев незнакомца, он крикнул псу:

— Гром, ко мне!

Тогда и житель «шестерки» заметил мальчика. Кивнул ему, быстро повернулся и вошел внутрь.

«Значит, нога у него уже не болит, раз он может так проворно двигаться», — подумал мальчик и обрадовался.

Обещание, данное отцу, Йожо держал с трудом. Он сгорал от любопытства и многое отдал бы за то, чтобы заглянуть в «шестерку». Ничего больше, только заглянуть, увидеть, что там делает неизвестный. Но запрет отца, а главное, собственное обещание удерживали его. И когда искушение становилось невыносимым, он обходил «шестерку», делая большой крюк и стараясь даже не смотреть в ту сторону. А если чувствовал, что его тянет как магнитом и он не в силах с этим совладать, со всех ног бежал вдоль Буковинки на кирпичный завод, к Габо и Верке.

Однажды, когда искушение одолевало его особенно сильно, он убежал из «Взрыва». Он бежал мимо орешника и кустов шиповника, не останавливаясь, пока не оказался у низкого домика за кирпичным заводом. Это был его прежний родной дом. Но вспоминал он о нем с горечью. Дом всегда напоминал ему о слезах матери, когда им пришлось отсюда переселяться.

Йожо не стал входить в дом. Он просвистел условный сигнал — три длинных и три коротких свистка — под окном Ганзелика и стал ждать.

Габриель выбежав на свист.

— Вот хорошо, что пришел, — приветствовал он Йожо, — а то пришлось бы бежать к тебе. — Габо наклонился к нему и зашептал: — Пошли, новость расскажу — умрешь…

— А Вера?..

— Нужна она нам… Баба есть баба… Язык у нее длинный.

Они зашли в узкую щель между последней сушильней и забором. Уселись в высокий бурьян, где пахло ромашкой.

— Ну говори, — сгорал от нетерпения Йожо. — Скорей!

— Слушай внимательно… Жандармы нашли на Остром два парашюта. Такие красивые, белые-белые… А как шуршали!

— Врешь! — Йожо разинул рот от удивления. И сразу вспомнил того, из «шестерки».

Может быть, как раз он спустился на одном из этих парашютов, кто знает. Он едва не проговорился.

— Не может быть?! — усомнился он вслух.

— Стал бы я говорить! Когда я тебя обманывал? — покраснел Габо. А потом начал подзадоривать приятеля: — Ты видел когда-нибудь парашют? — Его кошачьи глаза под русой челкой ликующе засверкали.

— Нет, не видел, — признался Йожо.

— Жаль, что ты раньше не пришел. Жандармы их унесли… Я своими глазами видел, даже стропы держал в руках.

— И тебя не прогнали? — удивился Йожо, вспомнив, как во время какой-то аварии на шоссе жандармы разгоняли людей. Он даже позавидовал приятелю.

— Маленький я, что ли, — запротестовал Габо. — Хотели, да я не дался. Прогнали с одного места, я побежал на другое. Решил: пока все не увижу, не уйду.

— Их что, на завод понесли?

— Да… — кивнул Габо. — Людей сразу набежало, все работу бросили. И представь себе, одна женщина сказала громко: «Если бы их было штук сто!»

— Правда?.. Так и сказала?

— Честное слово… А управляющий сразу позвонил в контору, чтобы ее уволили. И ей пришлось уйти домой. А он кричал ей вслед на весь двор: «Немцам на вас донесу!»

— Вот негодяй! — сжал кулаки Йожо. — Видишь, кому пятки лижет! — И вдруг заторопился домой: — Дров надо для мамы наколоть.

— Не уходи еще, — удерживал его Габо, — пойдем на глинище поиграем. Я там диких уток в прошлый раз видел.

Но Йожо не остался. Он потихоньку пошел домой. «Парашюты… — вертелось у него в голове. — Ведь незнакомец из «шестерки» тоже попал к нам с помощью парашюта. И не он один. Что-то готовится, подумал мальчик. — Что-то готовится, не иначе. И отец обо всем знает. Наверное, на своих тайных собраниях они как раз об этих делах и говорят. Попрошу его рассказать мне. А вдруг расскажет?.. А если не захочет? Если хлопнет дверью и уйдет? Будь что будет, — решил он наконец. — Скажу ему: «Папа, ведь мне уже четырнадцать. Можешь на меня положиться… Я уже не ребенок…» И попрошусь с ним в «шестерку». Ведь я умею держать язык за зубами».

Такое решение успокоило Йожо. И он стал насвистывать в такт своим шагам.

Вечером отец пришел домой не в духе. Швырнул на стол пустой бидончик, в котором носил на фабрику суп, так, что крышка высоко подпрыгнула и громко забренчала.

— Наглецы, сволочи! — крикнул он в сердцах.

Хорватова кротко посмотрела на мужа и не сказала ни слова, ожидая, что будет дальше.

А отец, в свою очередь, ждал, чтобы она спросила, чтобы проявила интерес… Поэтому в кухне ненадолго воцарилась тишина. Дети тоже притихли. В конце концов отец стал рассказывать:

— Нас обыскивали… Тьфу! У ворот завода их собралось человек десять с винтовками — сторожат нас, как диких зверей. И каждый рабочий прошел через их руки.

— Но почему? — спросила мать.

— Почему?.. Наверняка что-то вынюхивают. Земля у них под ногами горит: на востоке и на западе… да и у нас здесь. Оружие ищут… Неужели они думают, что найдут у кого-нибудь пулемет в сумке? Ослы!.. — Отец вдруг громко засмеялся. А потом продолжал, не переставая смеяться: — Голова и руки — вот наше оружие.

Мать поспешила поставить перед отцом тарелку с горячей едой.

Йожо видел, что сейчас не самый подходящий момент для осуществления его плана. Надо же было, чтобы именно сегодня он пришел не в духе. Если отец весь вечер будет смотреть исподлобья, он не осмелится обратиться к нему с просьбой. Отец наверняка накричит на Йожо, а может, и прогонит его.

Тем временем отец поужинал, отодвинул тарелку, встал, взял шапку, серую от опилок, направился к двери и вышел. Йожо знал, куда. В «шестерку», конечно.

Мальчик склонился над книгой, но читать так и не смог. А когда наконец заставил себя, то заметил, что при слабом свете керосиновой лампы с треснутым и закопченным стеклом буквы прыгают у него перед глазами и дрожат, как звезды на небе в зимнюю морозную ночь.

Мать на другом конце стола чинила брюки. Она сгорбилась, на самом кончике ее носа сидели очки, привязанные на шнурке поверх вылинявшей косынки.

У Йожо что-то внутри дрогнуло.

— Мамочка, ты что-нибудь видишь при таком свете? — спросил мальчик, подойдя к ней. Ему вдруг стало жаль мать, которой приходится по вечерам напрягать свое слабое зрение. Он обнял ее за шею.

Мать подняла глаза от работы, сдвинула очки на лоб.

— А что же делать, сынок?

Это был и вопрос и ответ.

— Но так ты еще больше портишь глаза, — он вдруг увидел, что лицо матери изборождено морщинами у глаз и уголков губ. Странно, как же он раньше не замечал этих морщин. — Мама… — сказал он тихо и погладил ее по лицу, как будто бы хотел на ощупь запомнить то, что видел.

— Что, Йожко? — спросила мать растроганно, заметив что-то необычное в сыне. Она провела худой рукой по его волосам и лицу. Рука была шершавой, но мальчику показалась гладкой и мягкой.

— Не надо портить глаза, мама! Брось работу и отдохни.

— «Отдохни»… — Она глубоко вздохнула и замигала воспаленными глазами. Голос ее стал тверже. — Легко сказать, сынок. Ты ведь знаешь, что нужно чинить и штопать, раз нет денег на новую одежду. А у нас их действительно нет, перебиваемся с хлеба на воду.

Последние слова она произнесла с каким-то особенным нажимом. Потом посмотрела на желтый свет керосиновой лампы и вздохнула:

— А старые вещи так быстро рвутся… Ну, а теперь отправляйся спать. Уже поздно.

— Но ведь еще совсем рано, мама, — не соглашался Йожо. Ему хотелось дождаться отца. Он все еще надеялся поговорить с ним.

— Иди, иди, — уговаривала мать.

Пришлось пойти. Он пожелал матери спокойной ночи и вышел.

Мать снова взялась за работу.

Но Йожо не уснул. Где там! Лежа в постели, он твердо и окончательно решил поговорить с отцом. Он скажет ему, что с радостью будет им помогать чем сможет. Ему хочется приносить пользу. Да, так будет лучше всего…

На кухне старые часы с маятником хрипло отбили десять ударов. Потом стало тихо. Йожо показалось, что тишина была очень долгой. Но вот певуче скрипнула кухонная дверь. И он услышал приглушенный голос отца:

— Сегодня за Буковинкой снова приземлились парашютисты. У них есть передатчик, и Никита связался с ними.

Голос, проникавший сквозь кухонную дверь, не был уже таким сердитым и резким, как во время ужина. Добрая весть привела отца в хорошее настроение. Йожо обрадовался.

Войдя в комнату, отец посмотрел на кровать, где лежал Йожо. Два больших глаза глядели на него.

— Не спишь? — спросил отец, стараясь говорить спокойно. Но в глазах, которые за ужином мрачно сверкали, чувствовалось волнение.

— Нет, папа, жду тебя, — поднялся мальчик на локте.

— Меня?

— Тебя, папа… Я… я больше так не могу.

— Ну выкладывай, в чем дело. — Отец притворялся, что не понимает.

Он подошел к кровати, облокотился на спинку в изголовье и пристально взглянул на сына. И тут Йожо рассказал ему о том, что узнал от Габриеля и что видел сам. Хорват слушал, кивал головой, и Йожо показалось, что он слегка улыбается.

— Ты наблюдателен, сынок, — сказал он, когда мальчик умолк. — И неглуп, чему я очень рад. Ты заметил, что вокруг все пришло в движение.

— Я очень прошу тебя, папа, расскажи, что происходит. Ты все знаешь: к тебе ходят люди, и на заводе об этом говорят, каждый день ты ходишь в «шестерку». Пожалуйста!..

У отца заблестели глаза.

И все-таки он не сразу решился.

— Я знал, что придет время и ты спросишь меня об этом. И только ждал, когда это случится. Ну что ж, не буду от тебя таиться, скоро начнутся удивительные события. И лучше будет, если ты узнаешь обо всем заранее. Возможно, — и отец подмигнул сыну, — нам понадобится и твоя помощь.

Отец на миг умолк и продолжал:

— Но ты должен пообещать…

— Обещаю, конечно, обещаю! — вырвалось у мальчика.

Хорват засмеялся:

— Поспешишь — людей насмешишь. Ведь ты даже не знаешь, чего я от тебя хочу.

Йожо покраснел до корней волос.

Отец продолжал:

— Ты должен пообещать, что о том, о чем ты сейчас узнаешь, будешь молчать как рыба…

— Обещаю, — с готовностью сказал Йожо, но голос у него дрожал. Он знал, что дает серьезное обещание, которое никогда не имеет права нарушить.

— Каждый день ты видишь на железной дороге воинские эшелоны немецких фашистов. И у нас их полно, да и в других местах не меньше. Налетели как саранча, как мор. Хотят весь мир подчинить. Сначала это им удавалось, они были вооружены до зубов, и у многих правительств коленки дрожали. Страны разваливались, как карточные домики…

— Я знаю, — прервал отца Йожо. — Польша, Франция…

— Вот-вот и другие: Бельгия, Голландия, Венгрия… И поскольку некоторое время все у них шло, как было задумано, они раздулись, как пузырь, и полезли на стену — выступили против Советской России. Дошли сначала до самой Волги, а теперь, как раки, пятятся назад. Клешни обломали…

— Знаешь, папа… — прервал Йожо отца.

— Что?

И мальчик рассказал, как Швец угрожал выдать немцам работницу с кирпичного завода. Отец внимательно выслушал его и ответил, вздохнув:

— Да, вот оно как. Нашлись и у нас такие… Но мы посчитаемся с ними, сынок! И поможем красноармейцам бить врага.

Йожо вспомнил, как они с Габо разозлили Швеца. Он тихо сказал:

— Их никто не любит.

— Все, что сейчас происходит, это подготовка к открытой борьбе. И парашюты, и наш революционный национальный комитет, который собирается во «Взрыве», и Никита Владимирович в «шестерке» у своего передатчика… — Хорват откашлялся и добавил: — Но мы, рабочие, хотим не только прогнать фашистов. Нам нужно больше — нужно взять власть в свои руки и построить справедливый мир. Ты, Йожо, может быть, еще не совсем хорошо это понимаешь, но со временем поймешь.

Хорват наклонился к мальчику, его широкое лицо излучало сияние.

— Знаешь, Йожо, какая потом будет жизнь! Голодных не будет; если захочешь, будешь учиться; весело будет повсюду…

— Да, папа, понимаю, — вздохнул Йожо, и на душе его стало очень хорошо и как-то торжественно, как будто бы в эти минуты он вдруг вырос и стал совсем взрослым. И отец разговаривает с ним, как со взрослым, первый раз в жизни он так с ним разговаривает! Теперь ему все совершенно ясно.

— Ну вот, теперь ты знаешь все. Но если кому-нибудь проговоришься, сорвешь большое дело. Ведь речь идет о человеческих жизнях… А теперь спи! — сказал отец и хотел встать.

Но мальчик схватил его за руку и спросил:

— Папа, а в «шестерку» мне можно?

Хорват немного подумал. Казалось, он колеблется. Но потом кивнул:

— А почему бы и нет… Завтра вечером пойдем.

 

Никита Владимирович

На следующий день Йожо никак не мог дождаться вечера. В школе слушал невнимательно, и учителю Шимаку несколько раз пришлось сделать ему замечание. С Габриелем поссорился из-за какой-то ерунды. Ничто его не интересовало, он думал только о вечере.

И все время повторял: «Хоть бы вечер скорее, хоть бы!..»

Уже давно не случалось, чтобы Йожо так не по-товарищески вел себя с Габо и Верой. Он не подождал их после школы, а убежал один, чтобы как можно скорее попасть домой.

Прибежав домой, Йожо понял, что до вечера еще очень далеко. Он нигде не находил себе места — ни на кухне, ни во дворе. И вдруг услышал тихое поскуливание Грома. Бедняга Гром…

Мальчик отвязал пса и сказал ему:

— Оба мы с тобой как на иголках. Давай побегаем!

Пес как будто понял слова Йожо. Сделав большой прыжок, он ринулся к подножию Буковинки. Потом остановился, оглянулся и громко залаял. Словно и мальчика звал бежать вслед.

В зарослях, тянувшихся до самого гребня Буковинки, пробираться было трудно. Ветки бука, осины, калины, граба и шиповника переплетались и мешали идти.

Но Гром не пустился по просеке. Он помчался через орешник между молодыми буками и грабами, которые росли здесь повсюду. Пусть ветки обдирают его серую шубу, зато какая радость, когда противная цепь не волочится за ним при каждом движении!

Йожо побежал по просеке, глубоко вдыхая пряный лесной воздух и прислушиваясь к птичьим голосам: справа застрекотала сойка, где-то впереди дятел выстукивал свою морзянку и высоко в воздухе время от времени клекотал голодный ястреб. Почти добежав до гребня, он услышал неистовый собачий лай откуда-то справа. Лес замер, голоса затихли. Сначала он подумал, что Гром напал на след зайца и гонится за ним.

Но лай доносился с одного и того же места, не приближаясь и не удаляясь. И это было подозрительным.

«Надо посмотреть, что его так разозлило», — подумал Йожо и стал продираться через кустарник. Дело шло медленно, потому что именно в этих местах заросли были почти непроходимыми. Он сильно исцарапал руки, на щеках выступили красные полосы от ударов упругих веток.

Лай пса с каждым шагом был слышен все ближе и ближе.

— Гром! Гром! — все время звал Йожо.

Пес подбежал к нему, попрыгал вокруг мальчика, повернулся и снова убежал. Йожо поспешил за ним. Наконец они добрались до цели.

На молодом грабе висела белая ткань. Огромный кусок белой ткани. Один его конец развевался на ветру, и Йожо это напоминало взмах крыла гигантской птицы. В висках зашумело, в сердце раздался звон: «Парашют!»

Да, это был настоящий парашют. Часть строп свисала с дерева, а часть лежала на земле, устланной красновато-желтым мхом и сухими листьями.

Йожо тяжело дышал. Еще вчера он завидовал Габо, который своими глазами видел такую редкостную вещь, а сегодня сам нашел парашют на дереве.

Пес умными глазами смотрел то на молодого хозяина, то на белый призрак на дереве: интересно, что же он станет делать с этим белым облачком, из-за которого Гром едва не надорвал себе глотку?

Йожо принялся за дело. Он влез на граб и попытался сбросить парашют. Но это было не так-то просто. Большой кусок материи в некоторых местах крепко засел между сучьями, и стропы запутались в ветвях. Руки дрожали от волнения. Пришлось здорово попотеть, пока удалось сиять парашют с дерева.

«Но что с ним делать? Отнесу домой. Отец-то уж сообразит».

Он плотно сложил парашют, обмотал вокруг него стропы и завернул в пиджак. Какой же он легкий, словно перышко! Вес почти не чувствуется.

Дома он развернул находку и расстелил ее перед матерью.

— Что это, сынок? — испугалась она.

— Парашют.

— А где ты его взял? — В глазах матери появилась тревога.

— Почти на самом верху Буковинки, висел на грабе.

— Э-э, сыночек, не надо было его брать. Пускай бы себе висел. Такие вещи не приносят в дом счастье… — заохала Хорватова.

— Но, мама, посмотри только, какая легкая материя! — протянул Йожо матери сияющую белизной ткань.

— Какая бы она ни была, делайте с отцом что хотите. По-моему, лучше всего совсем к ней не прикасаться, — настаивала мать на своем.

Йожо свернул парашют, отнес его в свой тайник и стал дожидаться отца.

Придя домой, Хорват осмотрел парашют. Он хмыкал и подбрасывал тонкую ткань на раскрытой ладони, словно взвешивая ее. Наконец сказал:

— Такую вещь выбрасывать? Что ты! Ведь из него получатся отличные рубашки.

— Ну ладно, но… — хотела возразить мать.

— Хочешь отдать его жандармам? — рассмеялся Хорват. — Что ж, неси… И жандармы снова станут рыскать по лесу, их жены сошьют рубашки для своей детворы, а твои будут ходить голышом.

— Но ведь могут найти… — твердила мать свое.

— Ничего не найдут. — Он положил белое облако на стол. — Распори и спрячь!

А за ужином сердито сказал Йожо:

— Когда идешь в лес, бери пса на поводок! Сейчас по лесу кое-кто ходит, а встретить такого пса не так уж и приятно.

— Хорошо, папа.

— Хорошо-то, хорошо, да мог бы и сам сообразить, — оборвал его Хорват.

После ужина Йожо стал напряженно ждать, не забыл ли отец о вчерашнем обещании.

Но отец помнил. Взяв шапку и узелок с едой, он искоса посмотрел на сына:

— Пошли!

Йожо вмиг оказался у двери.

Они вышли в ночную тьму. Небо на востоке было усеяно россыпями звезд, а остальную часть затянули темные тучи.

Отец шел уверенным шагом. Йожо двигался за ним, спотыкаясь о кочки и кротовые кучи. До сих пор он считал, что знает во «Взрыве» каждый камешек, каждый бугорок, каждую ямку. И вдруг стал опасаться, потерял уверенность. Он старался следовать за отцом, идя на звук его шагов.

Они подошли к перегородке против входа. Она была не достроена и доставала отцу лишь до подбородка. Через эту перегородку надо было перепрыгнуть. Раньше в ней был дверной проем, но Хорват, чтобы лучше замаскировать укрытие Никиты, замуровал отверстие и сравнял его со стеной.

Вначале отец бросил в стену три камешка, потом легко вспрыгнул на перегородку.

— Давай руку, — сказал он Йожо.

— Да я и сам влезу, — стал хвастаться Йожо и собрался уже было карабкаться по стене.

— Не так, — одернул его отец. — Если бы сюда пришли, то сразу бы заметили ободранную стену. Это все равно что показать им дорогу пальцем. Давай руку, я тебя втащу.

Затем они тихо спрыгнули на мягкую землю по другую сторону перегородки. Здесь уже не было так темно. В углу в земле виднелось отверстие, откуда шел слабый желтоватый свет, позволявший мальчику осмотреться. На стене двигались две тусклые тени — отца и его. Йожо вздрогнул.

— Иди за мной, — потянул отец остановившегося в нерешительности Йожо.

Они спустились в тесный подвал. Земляные ступени полностью заглушали шаги.

В подвале светилась небольшая лампочка. Она висела в углу на гвозде. Йожо узнал лампу. Совсем недавно она освещала их кладовку.

У бетонной стены стоял большой ящик, заменявший стол. За ним сидел человек. Лица его не было видно, но мальчик понял, что это тот самый незнакомец. Йожо посмотрел на его ногу. Тогда она была обмотана тряпкой, через которую сочилась кровь. А сейчас нога как нога. А может, под штаниной есть перевязка? Мальчик узнал и брюки и все остальное. Это костюм отца. Темно-серый в узкую полосочку: две белые, одна черная и одна красная. Он был еще совсем хороший, и отец часто его надевал.

Человек, которого отец в разговоре с матерью называл украинцем, сидел низко склонившись над открытым ящиком. Йожо знал: это радиопередатчик. Никогда не думал, что он такой маленький. Но это действительно он.

Пока незнакомец принимал сообщения, оба они тихо стояли и ждали. Тем временем мальчик осматривал подвал. Вещей здесь было не так уж много. Кроме ящика-стола и бревна, служившего табуреткой, тут было некое подобие кровати. На четырех брусках лежали доски. На досках — ничем не прикрытая солома и старое, во многих местах дырявое одеяло. Над кроватью висело старое пальто, которое по ночам, вероятно, тоже служило одеялом, потому что на нем остались стебли соломы.

Человек, склонившийся над ящиком, закончил прием сообщений. Медленным движением он снял наушники. Тихо щелкнул черный выключатель, как будто в лесу кто-то наступил на сухую веточку. Потом с улыбкой, которая понравилась Йожо еще при первой встрече, обернулся к отцу и сыну Хорватам.

— Добрый вечер, Никита Владимирович, — первым нарушил молчание отец.

— Здравствуйте, — ответил Никита.

— Я привел к тебе моего сына. Он уже сон потерял от любопытства. Ну, думаю, пусть все узнает… Так будет лучше. А то вдруг по неведению сделает какую-нибудь глупость.

— Да ведь мы уже знакомы, — сказал Никита и подал мальчику руку. — Здравствуй, голубчик!..

Лицо Никиты стало серьезным. Он обратился к отцу Йожо:

— Тех пятерых я позвал сюда, во «Взрыв». У них много оружия… Правда, они пробудут здесь лишь день, а то и меньше. Но оружие мы спрячем. А потом они пойдут туда, куда направлены.

Хорват кивнул и добавил:

— Йожо нашел парашют одного из них. Неподалеку, на Буковинке. — Потом перевел разговор: — А когда их ждать?

— Завтра вечером, когда стемнеет.

Никита Владимирович вытащил из кармана пальто, висевшего над кроватью, кожаный кисет с табаком. Из заднего кармана брюк достал сложенную газету и оторвал от нее маленький четырехугольник. Завернул в него табак. Получилась большая папироса. Потом предложил кисет и газету Хорвату.

— Я курю наши… У тебя табак слишком крепкий, в прошлый раз у меня всю ночь першило в горле, — с улыбкой ответил Хорват.

Никита рассмеялся:

— Ничего, Андрей, привыкнешь к нашему табаку!

Они вышли из подвала, где пахло сыростью, и сели на недостроенную перегородку. Здесь легче дышалось, ветер доносил сюда запахи леса. Никита держал папиросу так ловко, что огня вообще не было видно. Лишь когда он затягивался, огонек слегка поблескивал между пальцами, и только.

Довольно долго сидели молча: огонек — тьма, огонек — тьма. Но Йожо казалось, что отец с Никитой между собой разговаривают. Говорят о чем-то необыкновенном, но не словами, а иначе, как будто между ними проскакивают искры. Он был взволнован. Всматривался в темноту и скопления звезд на востоке. Ему так хотелось узнать, о чем отец с Никитой беседуют, но они молчали. «Может, они не хотят говорить при мне?» Эта мысль прожгла Йожо как огнем. Ведь отец только что сказал: «Пусть все знает», а теперь они, как немые скалы, — ни звука.

Молчание наконец нарушил Хорват.

— Скучно так одному, правда, Никита? — спросил он шепотом.

— Ничего, выдержу, не к такому привык, — ответил Никита весело, и папироса на миг осветила его лицо.

— Теперь уже недолго, — сказал отец. — Скоро выйдешь отсюда, братец, и еще повоюешь.

Никита Владимирович приглушенно засмеялся.

— За меня не бойся, Андрей, ведь и это кто-то должен делать, правда?

И снова наступила тишина. Такая тишина, что зазвенело в ушах. Огонек — тьма, огонек — тьма. Наконец Никита докурил, погасил окурок о подошву и растер его пальцами в пыль. Где-то далеко захрипел паровоз, и снова стало тихо. Йожо так хотел спросить у Никиты о многом, но не решался. Не решался нарушить ночную тишину, боялся, что его голос будет далеко слышен.

— Я только по вечерам могу к тебе приходить, — сказал Хорват. — Но вот Йожо…

Тут Йожо не выдержал: наконец речь зашла о нем.

— Я буду приходить, когда захотите, — сказал он с готовностью. — Как только каникулы начнутся, я смогу здесь быть по целым дням. И завтра у нас не будет занятий.

Йожо был счастлив. Он сможет находиться рядом с человеком, которого сбросили на парашюте. Он узнает от него много интересного о войне: кто знает об этом больше, чем Никита, принимавший участие в стольких боях!

— Я с самого утра приду, — почти крикнул Йожо от радости.

— Тише! — одернул его отец.

— Приходи. — Никита Владимирович похлопал Йожо по плечу. — Веселее будет, время быстрей пробежит. — И добавил серьезно: — Но, смотри, поосторожнее!

На другой день Йожо встал раньше, чем всегда. Быстро умылся и оделся, наспех поел.

— Ведь ты сегодня в школу не идешь, — сказала мать удивленно, — отчего же ты так спешишь?

— Надо, — стал объяснять мальчик второпях. — Я иду к Никите, мама. Мне хочется его о многом расспросить. Наверное, и до вечера не успеем…

— А отец… разрешил?

— Разрешил… Сам сказал…

— Ну хорошо, Йожко. Только будь осторожен. Ты ведь знаешь: никто не должен знать, что, кроме нас, еще кто-то живёт во «Взрыве». Не то беда.

— Знаю, мама, знаю. И отец мне наказывал.

— Ну тогда ладно, — успокоилась Хорватова и продолжала свою работу: она перебирала на столе сухую фасоль, на обед будет похлебка.

Йожо вышел из дома и огляделся по сторонам. В ноле никого: слишком рано. А от села сюда далеко. Даже на шоссе не видно ни живой души.

Только убедившись, что никто его не видит, он не спеша направился к «шестерке».

Никита как раз допивал холодный черный кофе с хлебом, которые вчера принес отец. У Хорватов не хватало денег, и поэтому кофе был почти без сахара. Но Никите на войне доставалось несладко, и в еде он был не переборчив.

— Доброе утро, — поздоровался Йожо, спустившись по ступенькам в подвал.

— Привет, — кивнул Никита, дожевывая кусок хлеба. — Ты, видать, торопился. Ну-ка садись, поешь.

Йожо присел на топчан, но к хлебу не притронулся. Он уже завтракал и ни за что на свете не станет есть хлеб Никиты. Скорее принесет ему свой.

Пока Никита ел, мальчик внимательно его разглядывал. Вчера вечером было темно, а при первой встрече Йожо так волновался, что не сумел рассмотреть как следует его лицо.

Закончив есть, Никита молча встал и вытащил из-под ящика рацию с наушниками.

Посмотрел, улыбаясь, на мальчика, подмигнул и сказал:

— Ты посиди, голубчик, а я послушаю… Заранее трудно сказать, что поймаешь: может, наших, а может, и врагов. Но пропускать приказы или важные сообщения нельзя.

В подвале стало тихо, слышно было только негромкое пощелкивание ручек передатчика.

Послушав некоторое время, Никита снял наушники.

— Ничего. Словно и войны нет.

Йожо заерзал на топчане. Он явно хотел о чем-то спросить, но никак не решался.

— Дядя Никита, а вы во многих боях участвовали?.. Расскажите, пожалуйста, что-нибудь об этом.

Никита засмеялся:

— Знаешь что, Йозеф, давай будем друзьями. Согласен?.. — И он подал мальчику руку как ровня.

Йожо это польстило. Вот бы Габо рассказать, какой у него взрослый друг!.. Тот бы лопнул от зависти. Он крепко пожал протянутую руку.

— А у нас друзья говорят друг другу «ты». А ну-ка, смелее! — сказал Никита и продолжал: — Знаешь, братец, не люблю я о себе рассказывать. Я выполнял свой долг, вот и все. — Никита поднял брови, но тут же лицо его прояснилось: — Да что поделаешь! Раз тебе интересно, так и быть — расскажу. Все равно ведь не отстанешь.

Никита встал и зашагал по подвалу. Земля под ногами приглушала его шаги, словно он ходил по толстому ковру. Йожо показалось, что он колеблется и не знает, с чего начать.

— Лучше всего будет начать от Адама, — улыбнулся Никита одними глазами. — Родился я на Украине, но уже давно оттуда уехал. Еще мальчишкой, таким, как ты, после семилетки я попал на Урал в промышленный район. Хотел стать конструктором и поступил в металлургический техникум. Днем работал на заводе, а по вечерам учился. Если бы ты видел заводы в Магнитогорске, у тебя бы дух захватило! Сплошь домны, трубы, цеха… Целый город из железа и стали…

Йожо сидел не шелохнувшись.

— На нашем заводе-гиганте я научился многому. Мы выпускали тракторы, комбайны, краны, экскаваторы и многое другое. Там я провел несколько лет, пока не кончил техникум. Это было чудесное время. Я мечтал, что со временем изобрету какую-нибудь умную машину. Но как только я закончил техникум, завод решил послать меня в Москву, в институт. Сначала я злился, говорил, что учебой сыт по горло, но потом был рад. Вот это город так город наша Москва! Целых три года учился я в институте, старался узнать как можно больше. Оставалось уже немного времени до возвращения на завод, как вдруг разразилась война! И, отложив книги, я пошел добровольцем в армию, защищать свою Родину. Вместо диплома инженера получил военный билет. Нелегко мне было, но я думал: если вернусь, закончу институт.

Я надел гимнастерку. Стал красноармейцем. Как миллионы таких же, как и я, людей от Украины до Владивостока, от Крыма до самого Кольского полуострова…

Никита говорил так увлеченно — и при этом помогал себе руками и мимикой, — что Йожо затаил дыхание, забыл обо всем на свете. С каждым словом у мальчика росло уважение к этому человеку, который шагал по подвалу от стены к стене, как бы измеряя шагами свою трудную жизнь.

— Сначала фашисты разоряли наш край. Горели села, бомбы падали на наши прекрасные города. И мою родную Украину захватили. Враг стоял под Москвой, дошел до берегов Волги. Но мы боролись, потому что знали, что боремся за правое дело. Боролись и знали, что должны победить. Сколько людей погибло в этих боях!..

Лицо парашютиста было как раскрытая книга. Все его чувства отражались на нем. Глаза пылали огнем, щеки горели, стал заметнее шрам на лбу.

Никита передохнул.

— Теперь все уже изменилось. Враг бежит, красноармейцы побеждают. И мы пришли сюда, чтобы помочь и вам освободиться. Ваш враг — это и наш враг.

Он умолк, но продолжал мерить длинными шагами подвал.

— Ты во многих боях участвовал? — не отставал Йожо.

Никита засмеялся.

— Я сражался всегда — и когда отступал, и когда преследовал врага. Терпел голод и холод во вражеском тылу. Вот здесь, — он указал на красный шрам над переносицей, — была глубокая рана. Но рана зажила, и я продолжал сражаться. А однажды пришел приказ: прыгнуть с парашютом над фатранскими лесами, и я прыгнул. Теперь я тоже сражаюсь, но иначе: сижу здесь, в этой дыре, и помогаю уничтожать врага с помощью этого маленького ящичка. — При этом он указал на рацию, разложенную на ящике-столе.

— А награды у тебя есть?

— Есть, но они остались на родине, — ответил Никита. — Орден Красной Звезды я получил под Харьковом… А орден Красного Знамени мне вручал сам генерал.

— Ты настоящий герой, Никита.

— Да что ты, что ты! — засмеялся тот. — Какой я герой! У нас таких героев хоть пруд пруди.

Никита снова засмеялся, и смех его заполнил весь небольшой подвал. А сам Никита в глазах Йожо все рос и рос и становился таким большим, какими могут быть только бесстрашные герои.

 

Предательство

Вечером с Буковинки спустились пятеро парашютистов, о которых Никита сообщил накануне. Они пришли тихо, как тени.

Никита, Хорват и Йожо ожидали их на опушке, где ограда завода примыкала к полевой дороге.

Заросли стояли перед ними черной стеной. Их окружала тьма. Лишь узкий серн луны висел над вершиной горы. Пока ждали, Хорват объяснял, куда будут прятать сброшенное парашютистами оружие.

— В «тройке», — так называл отец помещение в конце двора, которое было поменьше остальных, — есть бетонированная яма. Не знаю, для чего она была вырыта, но нам теперь прекрасно подойдет. Она сухая и закрывается бетонной крышкой, которую не отличить от плит пола. В этой яме поместится много оружия.

Никита кивал в знак согласия. Вокруг стояла тишина, и говорить приходилось шепотом. Правда, мимо «Взрыва» ночью вряд ли кто-нибудь ходил, но Никита был человек осторожный.

Они сидели, пригнувшись, у кирпичного забора, который тянулся вдоль всего завода. Ночь была ясная и теплая. От тихого ветерка мягко шелестели листья деревьев. С Буковинки доносился терпкий лесной запах.

Никита хотел было что-то сказать Хорвату, но вдруг насторожился:

— Кто-то идет!

И сразу темная стена кустов раскрылась, как занавес. Из тьмы леса вынырнул человек с автоматом в руках.

Через мгновение Никита произнес:

— Сергей!

Неподвижная фигура шевельнулась и ответила:

— Я!

— Наши! — крикнул Никита и первый вскочил на ноги.

За ним и оба Хорвата.

Никита подбежал к незнакомцу, стал его обнимать и целовать. Из зарослей вышли остальные четверо. Йожо растерянно стоял в стороне, не зная, что делать. Внезапное и незаметное появление парашютистов поразило его. Ни одна веточка не треснула, ни один листок не шелохнулся.

— А ты поздоровался с ними? — спросил отец.

Тогда мальчик осмелел и тоже стал здороваться с солдатами. Они дружески похлопывали его по спине, как старого знакомого.

— Есть хотите? — спросил Никита новых друзей.

— Сначала сходим за оружием, — сказал тот, который вышел из зарослей первым. — Тут полчаса ходу.

Хорват нарезал хлеб и подал каждому по ломтю, чтобы они подкрепились по дороге. В предрассветной тьме мальчику удалось рассмотреть парашютистов. Они были в ватниках, серых штанах и сапогах, в шапках-ушанках.

Пошли по просеке, которая вела прямо на гребень Буковинки. По дороге с аппетитом уплетали кисловатый хлеб и рассказывали о себе. Больше всех говорил тот высокий, который первым вышел на дорогу. Из его рассказа стало ясно, что он командир пятерки.

— Чтобы вы знали нас и не путали… Это — Володя, сержант, а рядом с ним Гаврик. Он у нас старшина. Днем вы увидите, какой он рыжий…

Послышался тихий смех приятелей Гаврика. Высокий продолжал:

— А эти двое — близнецы: Василий и Алексей. Они добровольцы.

Командир умолк.

— Ты назвал нам всех, кроме себя. Язык у тебя отнялся, что ли? — пошутил Никита.

— И правда, как только дело доходит до него, он тут же немеет, — рассмеялся Гаврик. — Это — капитан Борис Каменский, наш командир.

Йожо внимательно слушал. Говорили кто по-словацки, кто по-русски. Но хотя речь парашютистов была непривычной и отличалась от украинского языка Никиты, к которому мальчик уже привык, он понимал довольно хорошо.

Они быстро шли вверх по крутому склону. Так быстро, что им стало жарко. Шаги заглушал мягкий покров травы и мха. И только если ботинок или сапог попадал на сухую ветку, раздавался громкий треск.

Перевалили через гребень Буковинки. Капитан Каменский вел их так уверенно, как будто ходил здесь с самого детства, а не был сброшен в этот край с парашютом несколько часов назад. Он привел группу к кустарнику, над которым возвышался старый развесистый бук. Это место невозможно было спутать с другим.

— Пришли, — остановился капитан и перевел дыхание.

Его товарищи стали вытаскивать из кустов большие холщовые мешки. Один мешок с трудом тащили четверо.

Пять объемистых мешков положили в ряд на траве. Рыжий старшина сказал:

— Ну и потрудились же мы, пока их сюда таскали. Они ведь упали в разных местах — целый день пришлось провозиться.

— Надо было оставить их там, где упали. Мы бы общими силами… — вскользь заметил Хорват.

— Э, нет! — вмешался капитан Каменский. — У нас в этом деле опыт… По лесам шатаются разные люди. Увидят подозрительные мешки — и бегом в село, прямо в жандармский участок.

Алексей вытащил из футляра на поясе нож и одним махом разрезал веревки на мешке. Йожо сгорал от нетерпения: что же там? Долго ждать не пришлось. Быстро отгребли сено, которым было переложено оружие, и на траве стала расти гора автоматов, винтовок, обойм и холщовых мешочков с патронами. Капитан стал распределять оружие: каждому по два автомата и по две винтовки, по две обоймы и по два мешочка с патронами.

Дошла очередь и до Йожо.

Капитан протянул ему один автомат, винтовку, обойму и мешочек.

— Мне дайте сколько и всем, — запротестовал мальчик.

— Не донесешь, — покачал головой Никита.

— Дайте… сами увидите!

— Ну, если он хочет, добавь ему еще обойму и патроны, — вступился за сына Хорват.

— И винтовку добавьте, — попросил Йожо.

— Ну и упрямец, — покачал головой капитан. Но смелость мальчика и его уверенность в своих силах понравились ему, и он добавил винтовку, а потом похлопал Йожо по плечу.

Взвалив на себя поклажу, они двинулись в долину.

По пути груз как будто отяжелел. Особенно чувствовал это Йожо. Но мальчик упрямо старался думать о чем-нибудь другом.

— Никита! — окликнул он.

— Ну что… тяжело уже стало? — спросил полушутя, полусерьезно Никита.

— Да нет, — не сдавался мальчик, — я о другом…

— Ну говори!

— А правда, что эти автоматы делают сто выстрелов сразу?

— Кто тебе сказал? — рассмеялся Никита.

— На кирпичном заводе есть один, он был солдатом на Восточном фронте… Взрывом гранаты его ранило в ногу, и он вернулся домой. Это он Габо рассказывал. Знаешь Габо? Это мой друг. Говорил, что русские автоматы — отличная штука. Нажмешь курок — сто выстрелов сразу.

Никита вполголоса ответил:

— Да, братец, штука отличная. Сам увидишь. А от семидесяти до ста не так уж далеко.

— Значит, семьдесят? — обрадовался мальчик.

— А посмотрел бы ты на «катюши»! — похвастался Никита. — Вот это да!..

Йожо совсем забыл о грузе. Ему казалось, что он идет налегке. Он жалел только об одном: что Габо его не видит. Автомат, оружие. И только потом почувствовал, что обоймы и тяжелые патроны порядком оттягивают ему руки. Но к тому времени они уже приближались к «Взрыву».

Оружие и боеприпасы складывали в бетонированную яму в «тройке». В ту ночь им пришлось еще четыре раза возвращаться на Буковинку, чтобы до конца опорожнить большие мешки. Правда, Йожо отец отправил спать. Как мальчик ни просил, отец не разрешил остаться:

— Завтра в школу, выспаться надо!

Когда Йожо на другой день вернулся из школы, в «шестерке» он нашел только Никиту. Сидя на недостроенной стенке, он осматривал окрестности и огрызком карандаша рисовал на листе бумаги кривые и прямые линии — то тонкие, то потолще. Когда мальчик пришел, Никита сложил бумагу и сунул ее в боковой карман.

— Здравствуй, Йозеф, — сказал он приветливо.

— Здравствуй, — ответил ему в тон Йожо и при этом приложил руку к виску, отдавая честь, как это делал Никита. За эти несколько дней он привык к этому настолько, что в школе чуть не поздоровался так со своими одноклассниками.

— Ты один, Никита? — спросил он.

— Как видишь… А кто тут еще может быть?

— Ну, те, что вчера. Капитан Каменский, Гаврик… — пояснил Йожо свой вопрос.

— О, они уже за горами за долами! — засмеялся Никита и стал свертывать папиросу. — Что им здесь делать? Переночевали, перекусили и отправились, куда им было велено.

— А куда они пошли? — спросил мальчик разочарованно.

— Помогать вашим людям организовывать партизанские отряды в горах.

Йожо задумался.

Это, должно быть, отличный план, раз в нем все предусмотрено: туда передатчик, в другое место опытных борцов, которые могут дать совет. И все идет как по маслу.

Он никак не мог себе представить, как можно на таком расстоянии, в тылу врага руководить деятельностью стольких людей. Поэтому он спросил у Никиты:

— Каким образом ваши командиры, которые никогда у нас не были, знают обо всем и могут решить, что надо делать?

— Знаешь, твой вопрос не прост! — ответил Никита. — Ладно, расскажу тебе, но… — Он предостерегающе приложил указательный палец к губам, что означало: никому об этом ни звука!

— Да чтоб мне провалиться, если… — заверил мальчик.

— Вот так… Ты, возможно, знаешь, что много твоих земляков находится у нас.

— У вас? — вырвалось у Йожо невольно. Можно было не спрашивать, потому что в этот момент Йожо вспомнил разговор отца с матерью о брате Кароле.

— Да, — подтвердил Никита. — Они перешли к нам еще перед войной или сейчас на фронте. От них-то мы и узнаём многое. Но есть и другой путь. Представь себе цепочку людей, а в конце этой цепочки твой отец и я с моим передатчиком.

— Ну и глупый же я! — хлопнул Йожо себя по лбу. — Как все просто.

Да, теперь Йожо понял всё. Понял, что делает здесь Никита, почему он скрывается, какие сообщения передает и принимает.

— Мой передатчик не единственный… Но хватит, этого тебе знать не надо, — тут же добавил Никита.

Потом перевел разговор на другое. Спросил, улыбаясь:

— А что вам в школе говорят о войне?.. И о нас?

— Что говорят?.. — протянул Йожо, как будто размышляя. — Наш учитель Шимак о войне рассказывает мало. О вас, русских, он просто не может говорить: ведь в классе разные ученики, и такие, как Мишо Волавец… А о тех, с черепами на фуражках, он говорить не хочет. Но я знаю, что он их ненавидит. Однажды я помогал ему в кабинете географии. Из окна было видно, как по железной дороге проходил воинский эшелон. Он сказал: «Чтоб их черт побрал. Расползлись по всей стране».

— Ваш учитель, видать, человек хороший, — сказал Никита.

— Хороший, и мы все его любим, — кивнул Йожо. — Он и здесь бывает. Ты, наверное, его увидишь.

…Дня через два или три вечером во «Взрыве» стали собираться знакомые рабочие и люди из села. Йожо разглядел в полумраке отца Габо Ганзелика, кирпичника Кудельку, учителя Шимака и вахтера с кирпичного завода Грегору, у которого вместо левой руки был деревянный протез в черной рваной рукавице.

«Революционный национальный комитет собирается… Цепочка людей… Это и есть звенья той длинной цепочки, о которой говорил Никита», — думал мальчик.

Но больше никого из пришедших в тот вечер во «Взрыв» он не видел. Отец выставил его на кухню:

— Не подсматривай, сынок!

Значит, сегодня отец не хочет, чтобы сын вмешивался в его дела. Йожо волей-неволей пришлось уйти на кухню. Он сел на скамейку и стал учить уроки.

После тайной сходки во «Взрыве» несколько дней было тихо. Жизнь на недостроенном заводе текла по-старому. Никита передавал сообщения, принимал приказы и через Хорвата доводил их до сведения остальных.

Но все-таки что-то изменилось. Йожо не ходил в школу. Стояло жаркое лето. Начались каникулы. Мальчик думал, что отец отведет его на деревообделочную фабрику. Раньше он собирался так сделать. Но отец сказал: «Оставайся-ка ты дома! Не знаю, удастся ли тебе отдохнуть в эти каникулы. Времена теперь смутные… Маме помогай!..»

И мальчик помогал на кухне, как и все предыдущие годы. Каникулы у Йожо никогда не бывали совсем беззаботными, как, например, у Мишо Волавца. Тому даже завтрак горничная в постель приносила. По крайней мере перед одноклассниками Мишо этим хвастался, хотел, чтоб ему завидовали. Но дети не любили Мишо и не дружили с ним.

Рассказы Мишо о горничной и завтраке в постели даром не прошли. Габо Ганзелик спросил, похихикивая, как он только один умеет: может, горничная Жофа чешет ему пятки? Ребята громко расхохотались. Куда только девалась его важность! Всем пришлось по душе поражение избалованного сынка. С тех пор его стали упорно дразнить «Соломенной куклой». А Габо к этому добавил прозвище «Паршивая овца»…

Йожо и не надеялся лентяйничать все каникулы. В первый же день мать с облегчением сказала:

— Вот хорошо, что ты дома побудешь. Хоть поможешь мне немного.

И мальчик колол дрова, носил их на кухню, следил, чтобы ведра для воды всегда стояли полные. Если маме нужно было что-то купить, он бегал в село в магазин. Тогда он брал с собой и Грома.

Когда Йожо бывал свободен, он проскальзывал в «шестерку». Но приходилось быть очень осторожным. На полях вокруг постоянно копошились люди: созрела рожь и косари работали то на одной, то на другой полоске.

Раза два Йожо с Габо и Веркой ходил по грибы. Однажды Габриель уговорил его половить раков в речушке за глинищем. Но несмотря на все эти развлечения, он все время думал о Никите.

Хорват возвращался с работы, когда солнце заходило за вершину Голе. И, поужинав, всегда шел в укрытие к Никите.

Но этот распорядок был вдруг грубо и насильственно нарушен.

Это случилось рано утром. Отец уже собирался на фабрику, на плите закипала вода для чая, как неожиданно его чуткий слух уловил звук моторов. Автомашины по шоссе ходили непрестанно. И шум моторов никого не удивлял.

Но вдруг звук моторов умолк. Наступила тишина, словно кто-то острым ножом перерезал натянутую веревку. И именно это показалось странным. Почему машины остановились как раз возле «Взрыва»? Ведь прежде такого не бывало.

Хорват спокойно бросил в кипящую воду горсть липового цвета и выглянул в окно, как будто интересуясь погодой. На шоссе он увидел три легковых автомашины, из которых выходили люди в гражданском и в военной форме.

Что это может быть?

Если они хотят идти сюда, то почему остановились на шоссе? Они хотят остаться незамеченными, не иначе, и не учитывают, что в утренней тишине моторы слышны далеко.

Хорват почувствовал приближение опасности. Он вбежал в комнату и стал будить жену:

— Вставай! Скорее! Я… может быть, нам придется на время расстаться.

Потом подошел к окну и распахнул его. Окно выходило в сторону Буковинки. Хорват резко повернулся к жене. Она спустила босые ноги с постели да так и осталась сидеть, все еще не понимая, в чем дело. Хорват обеими руками взял ее за голову, отбросил растрепанные волосы со лба и поцеловал.

— Никита пусть ждет на месте! — бросил он как бы между прочим, задержался взглядом на спящих детях, потом перепрыгнул через подоконник и исчез.

Йожо, зажмурившись, наблюдал за происходящим. Он проснулся сразу, как только отец вошел в комнату. Но притворился спящим.

Хорват побежал в сторону Буковинки. Он бежал так, чтобы постройки скрывали его от глаз людей, вышедших из автомобилей.

Тем временем сыщики и жандармы направились к дому Хорвата. С ними человек, по виду отличавшийся от этих хорошо одетых людей.

На нем был рваный пиджак, а левая рука бессильно свисала вдоль тела. Он шел раскачивающейся походкой, сгорбившись, низко опустив голову, так что поля засаленной шляпы совсем закрывали его лицо.

Подошли к дому Хорвата. Гром сразу же учуял нежданных гостей, хотя его будка находилась на противоположном конце двора. Словно почувствовав опасность для своего хозяина, он стал отчаянно лаять и рваться с цепи. Цепь звенела.

Незваные гости забарабанили в серые, растрескавшиеся двери.

В доме было тихо. На стук никто не отозвался.

Жандарм опять стал стучать кулаком в ветхую дверь.

И снова ничего.

— Именем закона откройте! — взвизгнул комиссар полиции с отвислым животом и густыми черными усами, концы которых лезли в рот.

Тишина…

— Взламывайте дверь! — послышался грубый голос из группы, ожидающей за широкой спиной комиссара полиции.

Комиссар резко нажал на медную ручку двери. Дверь сама отворилась.

— Не заперто, — оглянулся комиссар с победоносной усмешкой на жирном лице. — Представьте себе, не заперто, — и вошел в дом.

За ним двинулись остальные, подталкивая вперед человека с деревянной рукой.

Хорватова ждала их посреди комнаты босая. Она едва успела натянуть юбку и торопливо застегивала блузку. Волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

Пришедшие не поздоровались.

Не поздоровалась и она с ними. Это ее жилище, и в своем доме она никому кланяться не будет. Гордо выпрямившись, она ожидала первого выпада, сама не понимая, откуда вдруг у нее взялись силы.

— Мы пришли поговорить с вашим мужем, — сказал человек с черными усами и большим животом.

— А что?.. — спросила мать Йожо. — Что вам от него нужно?

Комиссар отвернул лацкан пальто и показал маленький блестящий значок. Хорватова не видела, что изображено на этом значке, не знала, что это за знак, но догадалась.

— Где ваш муж? — настойчиво спросил второй.

— Ушел на работу.

Пришедшие переглянулись. Кто-то из них толкнул вперед человека с деревянной рукой. Лишь тогда Хорватова его узнала и вскрикнула испуганно и удивленно:

— Грегора?

То, что она увидела Грегору среди этих людей, в первый момент сразило ее. Ведь старый вахтер был членом революционного комитета и обо всем знает. Обо всем! И об остальных членах, и о Никите. Боже правый, может быть, это конец? Ведь не так давно ее муж сказал, когда Грегору собирались принимать в комитет, что боится его болтливости. И все-таки его приняли. Правда, никогда о нем ничего плохого не говорили, разве только, что иногда выпьет лишнее. Выпьет и кудахтает, как курица. А теперь… Грегора — предатель?.. Ей не хотелось в это верить. Может, он случайно оказался в ловушке… Она старалась не проявить своего волнения и мучительно обдумывала, как себя вести. Что они знают?.. Имеет ли смысл обманывать?.. Ну ладно, решила она вдруг. Будь что будет, она не знает ни о чем!

На ее возглас Грегора еще ниже опустил голову.

Толстяк сыщик поторопился задать следующий вопрос:

— Как же мог ваш муж уйти, если мы его не встретили?

— Он ходит не по шоссе, а по проселку вдоль Буковинки.

— Ах вот как!.. А почему именно вдоль Буковинки? Так ближе, что ли? — поинтересовался невысокий жандарм.

— Он к этой дороге привык. Ну… и это ничуть не дальше.

Усатый послал двух своих помощников на дорогу под Буковинку. Если Хорвата не догонят, пусть идут прямо на «Holzindustrie A. G.».

— Задача ясна? — громко закончил комиссар.

— На машине мы бы его в два счета догнали, — сказал один из посланных. — На сто процентов… — Ему не хотелось сбивать ноги на ухабистой, пыльной проселочной дороге.

— Пойдете пешком, — повторил свое решение комиссар. — Дорога плохая…

Два молодых сыщика ушли недовольные.

— А мы тут пока побеседуем и поглядим дом ваш, — елейным голосом сказал комиссар Хорватовой. — Значит, здесь собирается ваш знаменитый революционный комитет, пани Хорватова?

— Знать ничего не знаю. У меня работы по горло. Ничего не знаю, — ответила Хорватова уверенным тоном.

— А что скажете на это вы, Грегора? — обратился комиссар к человеку с деревянной рукой.

— Говорите! — Жандарм подтолкнул Грегору вперед.

— Я… я… пан комиссар… не знаю… ей-богу… — стал заикаться вахтер с кирпичного завода.

Поведение Грегоры означало, что он в этом не замешан. «Но кто же тогда?..» — ломала голову Хорватова.

— Странно… Почему-то у вас язык заплетается, Грегора, — усмехнулся комиссар. — Ну-ка, осмотрите все повнимательнее.

Начался обыск. Шкаф, стол, полка для посуды — ничто не укрылось от колючих глаз сыщиков. Когда комиссар стал выбрасывать из шкафа одежду и белье, Хорватова не выдержала, подбежала, оттолкнула его от шкафа и крикнула:

— Не швыряйте, не вы складывали!

Комиссар взмахнул короткой, толстой рукой.

Но не ударил.

Йожо наблюдал затаив дыхание. Он восхищался тем, как смело защищается его мать. До сих пор ему казалось, что лучше не обращать на себя внимания. Поэтому он притворялся спящим. Но, увидев, что толстяк хочет ударить мать, выпрыгнул из постели и, как был, в коротких заплатанных подштанниках и разорванной рубахе, подбежал к ней и, крепко обняв, закричал:

— Не дам маму бить! Не дам! Что вам здесь надо?

Сыщики на миг остановились. Первым опомнился комиссар:

— А ну-ка, парень, полезай назад в постель! Не вмешивайся в наше служебное дело, не то выпорю.

Его толстое лицо налилось кровью.

— Не имеете права бить! — крикнул Йожо, не отпуская мать.

— Сопляк! — разозлился комиссар и снова стал ворошить содержимое шкафа.

Мать стояла неподвижно, и по бледным щекам ее стекали слезы. Она не проронила ни слова, ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Жандарм, обыскивавший кухню, тихо свистнул.

Комиссар поднял голову, заглянул в открытую дверь кухни, потом подбежал к жандарму. Тот с торжествующим видом держал в руках две или три брошюры.

— Что вы там нашли? — спросил комиссар. Он выхватил брошюрки из рук жандарма и стал листать их, бормоча себе под нос: — А, тут есть читатели Маркса. Ага, и большевистский «Глас люду». — Лицо комиссара просияло. — Значит, все-таки мы напали на след.

— Ничего не знаю, — твердила свое мать Йожо. Она была бледнее обычного. — А читать каждый может то, что ему нравится.

— Ошибаетесь, милая, ошибаетесь, — сказал комиссар тем же слащавым, елейным тоном. — Такую литературу, — он хлопнул толстой ладонью по брошюрам, — мы конфискуем. Ведь это читают только коммунисты… Лично вы, конечно, таких глупостей не читаете, — комиссар с улыбкой наклонился к Хорватовой, — а за своего мужа вы не в ответе. Но в одном вы могли бы нам помочь… — Он сделал умышленно длинную паузу. — Помогите нам его найти.

Йожо, все еще обнимавший мать, чувствовал, как она вся дрожит. Ему казалось, что она вот-вот вырвется и бросится на комиссара. Но это был лишь миг. Она провела рукой по лбу и через силу проговорила:

— Он ушел на работу. Ничего мне не сказал. Но если бы я даже знала, где он, я бы все равно вам не сказала.

— Вы играете с огнем, — погрозил комиссар найденными брошюрами. — Придется поискать и в других зданиях завода. — Он внимательно посмотрел на мать и сына. Хотел увидеть, какое впечатление произведут его слова. Но Йожо смотрел в другую сторону, и комиссар не заметил, как он побледнел, а на измученном лице матери он не увидел ничего.

— Пошли! — позвал комиссар полиции своих сообщников.

И они вышли…

Только теперь Хорватова громко зарыдала, так что проснулась крепко спавшая Зузанка. Услышав, что мама плачет, и увидев разбросанные вещи, девочка тоже разревелась.

И Йожо с трудом сдерживал слезы. Но он не дал себе воли. Его теперь мучила лишь одна мысль: «А что, если найдут Никиту…»

Он подскочил к стулу, на котором висела его одежда, и стал быстро одеваться, обдумывая при этом план действий. Выйти из дома и как-нибудь предупредить Никиту? Или отвлечь сыщиков от «шестерки»?.. Но как это сделать? Как? Как? Как?.. Сколько он ни думал, ясно было одно: любая его попытка лишь привлечет внимание сыщиков к Никите.

Тем временем и Никита заметил опасность. Он тоже услышал шум машин, а потом подозрительное молчание моторов. Никита влез на перегородку и стал смотреть в щель между неоштукатуренными кирпичами.

Сначала он решил скрыться в лесу и переждать опасность там. Но потом раздумал. Его убежище хорошо замаскировано и маловероятно, что его найдут.

Он спустился в подвал, сел на деревянный чурбак у лестницы и положил на колени автомат. «Семьдесят штук… — постучал он по обойме, вспомнив о разговоре с Йожо. — Приходите, попробуйте только!»

Так ожидал он незваных гостей. Его пальцы тихо постукивали по прикладу.

На лице не было никаких признаков волнения.

Сыщики с жандармами осматривали дом за домом. Но их словно подгонял необъяснимый страх, и осмотр шел не очень тщательно. В каждый дом они входили с револьверами в руках, словно внутри их действительно ожидала большая опасность. Да, у страха глаза велики… По дороге они решили, что первым должен входить Грегора. Они толкали его перед собой, и он шел, равнодушный ко всему, с трудом переставляя ноги.

Когда вошли в «шестерку», комиссар неуверенно проговорил:

— Или во «Взрыве» ничего нет, или это стреляные воробьи, черт бы их побрал!

Никто ему не ответил. Они осмотрели голые стены, скользнули взглядом по недостроенной перегородке и собрались уходить.

Эти минуты показались Йожо вечностью. Перед своим мысленным взором он видел то Никиту, то яму с оружием. Отец залил тайник цементом, и он совершенно слился с бетонным полом, но стоит чуть сильнее наступить на крышку, и звук выдаст тайник.

К счастью, осмотр «Взрыва» прошел благополучно и для Никиты, и для склада оружия.

 

В партизанском лагере

Хорват сразу понял, кто пожаловал к нему рано утром. Бывало, что и по ночам к нему являлись люди. Но те приходили не с шоссе, а с Буковинки, появлялись не с шумом машин, а ползком, тихо, как лесные звери. Да, сомнений быть не могло. И у Хорвата их не было. К приходу этих людей он был готов давно.

Добравшись до густых зарослей Буковинки, он остановился и перевел дыхание. Убегая, он ждал, что за его спиной прозвучит выстрел и он может замертво упасть в траву. Если бы его заметили, то, конечно, стреляли бы ему вслед. Хорват знал, что в эти минуты жизнь его висит на волоске, и поэтому бежал не оглядываясь.

В зарослях он почувствовал себя в большей безопасности.

«Домой я уже вернуться не смогу. — Это было ему совершенно ясно. — Только бы с женой и детьми ничего не случилось. И чтобы Никиту не нашли!.. Нет, Никита не даст себя схватить. Он парень стойкий… Надо будет поскорее забрать его в лес. Но прежде необходимо выяснить, что с комитетом».

В траве он увидел высокий щавель, наклонился, сорвал листок и стал жевать. Кисловатый сок освежил его. Он быстро зашагал по просеке вверх по гребню, стараясь держаться поближе к ее краю, чтобы при малейшей опасности тут же скрыться в зарослях.

На гребне горы Хорват повернул налево. Он спешил. Обойдя село, он повернет назад, к Вагу, перейдет по мосту на другой берег и поднимется по Быстрой долине к Сухому Верху. Там, в овчарне у пастуха Брнчалы, должны были в случае провала собраться все члены комитета. Так они договорились на одном из заседаний.

Увидев мост, Хорват остановился и долго стоял как вкопанный.

— Да, мост уже не перейти, — сказал он вслух, хотя был совершенно один.

На краю моста он увидел двоих. Один был в черной униформе. Гардист. Путь через мост был для Хорвата закрыт.

Опомнившись от неожиданности, Хорват повернулся и быстрым шагом пошел против течения Вага. Прямо перед ним в лучах солнца блестели железные крыши тур янской деревообделочной фабрики, где он уже давно работал. Но с сегодняшнего дня он уже не встанет на свое рабочее место. Ведь там его сразу же схватят. Да, надо во что бы то ни стало попасть на другую сторону Вага. Любой ценой!

Когда он смотрел на турянскую фабрику, разные чувства овладевали им. С одной стороны, он был рад, что больше не будет работать на этот сброд, с другой стороны, жалел, что оставил там товарищей, которые были с ним заодно. «Послушайте, друзья! Я о вас не забуду, не бойтесь, дам вам знать! И тогда мы вместе прогоним этих «сверхчеловеков», снова вернемся на фабрику, и она станет только нашей. Вот когда мы начнем трудиться по-настоящему!»

Но что он стоит здесь? Ведь времени для размышлений нет. Надо переправиться через Ваг, поближе к горам, пока не поздно!

Выше моста река круто сворачивала. В этих местах она текла быстрее, но была мельче.

Хорват решил перейти реку вброд именно здесь.

Вода была теплая. Он не хотел терять времени, поэтому не стал раздеваться, только разулся, связал шнурки и перебросил ботинки через плечо. А одежда по дороге высохнет.

Течение сбивало его с ног, босые ноги скользили по гладким камням, он всеми силами старался удерживать равновесие, чтобы его не унесло. Выйдя на берег, Хорват кинулся по вербняку к шоссе, перебежал дорогу и очутился в густой березовой роще. Здесь он был уже в полной безопасности. Теперь его путь — в глубь старых лесов, в горы, которые, возможно, надолго станут для него родным домом…

Чем дольше он шел, тем привольнее ему становилось. Он нежно поглаживал пестрые стволы березок и вздыхал про себя: «До чего же хороши наши леса!» Потом, сам того не замечая, стал насвистывать какую-то песенку. Важно было лишь одно: он вырвался из рук врагов. Целым и невредимым.

В канавах и рытвинах на крутых склонах Сухого Верха давно исчез снег. В этих местах снег обычно держится почти до половины лета. Но сейчас на косогорах, где растет горная сосна, уже расцвели темно-голубые подснежники, цветы которых так прекрасны, как небо ранним утром. Раскрылись и мохнатые, мясистые листья анемонов.

У подножья Сухого Верха и Магуры течет мелкий, но быстрый ручеек. Стекая в долину, он весело журчит… В этом уголке всегда затишье. Сюда не долетают порывы колючего северного ветра, потому что с северной стороны возвышается каменная громада Сухого Верха. Только зимой с горы спускается снежная лавина и засыпает колибу Брнчалы. Но тогда колиба уже пуста, потому что с наступлением первых признаков зимы бача Брнчала и подпасок спускаются с отарой овец в село…

Сейчас, в разгаре лета, здесь очень оживленно. Овцы пасутся на поросших травой склонах, звенят колокольчики на шеях баранов, а лохматый Бундаш бегает вокруг отары, лает на овец и, если они не слушаются, мягко хватает их зубами за тонкие ноги.

Бача Брнчала как раз отцеживал сыр. Закончив работу, он повесил котел на перекладину над очагом и подбросил в огонь несколько смолистых поленьев.

Сегодня Брнчала не в духе. Глаза его из-под густых бровей так и мечут молнии. Утром его помощник Матуш нашел над овчарней наполовину сожранную овцу-ярку.

— Наверное, медведь забрел, — вслух рассуждал Матуш. — Лиса бы не осмелилась, да и Бундаш не дал бы ей спуску…

— Шел бы, медведище, своей дорогой! — громовым голосом закричал Брнчала. — А не то несдобровать ему, как позапрошлой осенью.

Да, Брнчала мог похвастаться своей силой. Высокий и широкий в плечах, он немного сутулился, и суровая жизнь оставила следы на его лице.

Пастух Матуш поддакивал баче. Не дай бог, если тот разгневается. Ударит, а потом долго будешь ходить сам не свой.

— Конечно, лучше медведю сюда не соваться, назад в берлогу он не попадет! — засмеялся Матуш.

Брнчала выпятил грудь, как борец на ринге, и закричал в сторону отвесных склонов Сухого Верха:

— Если жизнь тебе дорога, медведище, сюда не суйся!..

Эхо с грохотом повторило: «Не суй-ся-а-а!..»

Потом все затихло. Но ненадолго. Откуда-то снизу послышалось слабое:

— Го-го-гооо!

Матуш удивленно посмотрел на бачу. Бача — на Матуша. Потом процедил сквозь зубы:

— Это не эхо, черт возьми! Голову даю на отсечение.

— И верно, — подтвердил Матуш.

— Так что же это такое?

— Человек.

— Человек?

— Выходит, надо ждать гостей, — с уверенностью сказал пастух.

Только Матуш закончил доить, как внизу на полянке показался человек. Брнчала с пастухом уставились на пришедшего.

— Кого это на ночь глядя черти несут? — заворчал бача. Он не любил, когда к нему приходили чужие люди. Среди них попадались такие, что всюду совали нос, брезгливо отщипывали пальцами кусочки сыра и без конца пили жинчицу, черпая из котла деревянной ложкой. Поэтому и на незнакомца, который быстрыми шагами направлялся к ним, Брнчала смотрел искоса…

Когда Хорват подошел близко, Брнчала узнал его.

— А тебе чего здесь надо? — удивился он вслух.

Они были почти ровесниками и хорошо знали друг друга. Мальчишками вместе таскали из господского сада яблоки и груши.

— Пришлось уйти из дому, Адам, — наспех объяснил Хорват баче причину своего прихода.

— Пришлось уйти? — повторил бача безучастно. — Пришлось? А от кого, скажи на милость? От кого?..

Здесь, среди природы, эти слова звучали для бачи странно. Здесь не от кого было уходить. Овцы, правда, удирают от зверей, но уже Бундаш, тот ни перед кем не отступит. А его, бачу Брнчалу, и сам медведь не заставит покинуть колибу. Поэтому он никак не мог понять, от кого же Хорват мог удирать.

— Послушай, наступают горячие времена. Фронт приближается. Русские, слава богу, уже под Карпатами. Ну, и ты сам понимаешь, мы не хотим смотреть на все это сложа руки. Опекунов нам больше не надо. Сыты по горло.

Бача не очень хорошо понимал из слов Хорвата, о чем речь, что происходит. Смолоду он был пастухом, потом стал бачей, кормился сыром и утолял жажду жинчицей. Его не очень занимало то, что делается внизу в селе. Для него существовали только овцы, зеленые луга и грозы в горах.

Расспросив у гостя, что нового в долине, Брнчала вдруг заявил:

— Ну, а чем ты будешь здесь заниматься? Я вижу, ты надолго пришел, долго будешь мой хлеб есть. Что же ты собираешься делать? Только полеживать или будет от тебя польза?

Вокруг губ у него собрались лукавые морщинки.

— Буду делать все, что прикажешь. Пасти овец, загонять их… и доить научусь.

— А вот это уж нет, Ондрейко! — замотал головой Брнчала. — Для дойки руки нужны умелые! Вон Матуш у меня уже пятый год, а я только в прошлом году разрешил ему доить. Тонкая работа!

— Тонкая — значит, тонкая. Гнаться за ней не буду. Но вот что я хочу тебе сказать, Адамко… — Лицо Хорвата стало серьезным.

Бача удивленно вскинул веки.

— Может, сегодня, а может, завтра придут и остальные. Ты понимаешь, что я сам тут вряд ли смогу много сделать. Разве что овец буду пасти. А здесь должны собраться все наши люди из революционного комитета.

— Ой-ой-ой-ой! — заохал бача. — Это же целый полк наберется. Тогда уж овцы у меня все останутся целы.

— Как раз теперь, Адамко, как раз теперь-то не останутся. Ведь настоящий мужчина одной жинчицей сыт не будет, ему хороший кусок мяса нужен. А сюда придут настоящие мужчины.

У Брнчалы вытянулось лицо. Но он не сказал ни слова. Да, видно, и вправду другие времена наступили, раз им приходится уходить в горы. Без причины уходить бы не стали. «Что это за порядки? — сказал он сам себе. — Совсем устарели, не мешало бы ввести другие. И несправедливости на свете хоть отбавляй». Вот еще в прошлом году он просил богатых крестьян разрешить ему сшить на зиму тулуп из шкурок их овец, которых он пас. Ему ведь положено, а он ходит в старом, дыра на дыре, вот-вот развалится, достался-то он ему от прежнего бачи. Но они только головами кивали, антихристы… Пришла зима, хозяева обзавелись новыми тулупами, обшитыми цветным шнуром, а Адамко трясся от холода и не мог ни на шаг отойти от печки. А ведь он давно свой тулуп отработал… Ну, теперь пусть гибнут их овцы! Овец богатеев он беречь не станет. Незачем… Не станет — и все тут!

Приняв такое решение, он успокоился и подумал, что Хорват, наверное, голоден.

— Сказать по совести, не сыт, — подтвердил тот. — Не успел даже хлеба кусок сунуть в сумку, так торопился. — Хорват сел на траву и пригорюнился, потому что вспомнил о семье. Как они там? А Никита? Он провел рукой по волосам и поднял голову: — Дай что-нибудь, если есть! Не откажусь и от пареницы.

— Ну-ну… Пареницы захотел! Ишь какой! — сделал вид, что сердится. — Свежего сыру неотжатого тебе дам, а не пареницы.

— Я согласен на все, только давай! — торопил голодный гость. — У меня кишки марш играют.

— Ну что ж, тогда пошли в колибу, а то, не ровен час, отдашь богу душу.

Пастух Матуш внимательно их слушал. Это был молодой парнишка, лет восемнадцати, совсем желторотый птенец. Под носом и на щеках у него едва пробивался темный пушок. Ему очень по душе пришлись слова Хорвата. Он тоже понял, что дела скоро примут серьезный оборот…

Сам-то он частенько спускался в село и слышал, как жалуются люди: «Проклятая война, будь проклят и тот, кто ее затеял!»

Матуш сунул в рот два пальца и резко свистнул. Примчался Бундага, вертя пушистым хвостом.

— А у нас гость, Бундаш, — сообщил он псу, словно тот понимал человеческую речь. — Говорит, еще придут… Понимаешь, Бундашик?

Брнчала завел гостя в колибу. Хорват был невысок, но и ему пришлось нагнуться, чтобы войти в сруб. Внутри колибы было темно и тесно. Здесь пахло сыром, смолой и овчинным тулупом.

Бача сразу предостерег гостя:

— Это тебе не господский замок. Наклоняй голову, не то оштепки с жердей посбиваешь.

Хорват посмотрел наверх. На длинных палках были развешаны коричневые сыры. Они аппетитно манили его своими темными, закопченными круглыми бочка́ми.

Бача набрал в черпак жинчицы, настругал в нее сыр, из чугунка достал кусок вареной баранины.

— На, ешь! — предложил он гостю. — Даже король Матей предпочитал такую еду любой другой.

Предложение бачи было простым и доброжелательным. А когда проголодавшийся гость стал с аппетитом есть, бача добавил:

— У Брнчалы не голодают! Чего нет, того нет!

Еще засветло пришли отец Габо, кирпичник Ганзелик, и учитель Шимак. И уже в полной темноте до Сухого Верха добрался железнодорожник Выдра.

Теперь все сидели у весело потрескивавшего костра и рассказывали, как вырвались из лап ищеек. Так они называли сыщиков.

Говорил Шимак:

— Я был в школе. Составлял годовой отчет. Пришел рано, чтобы управиться до жары. Вдруг в кабинет влетела моя хозяйка, тетка Крекачка, с кульком в руке. «Пан учитель, — сказала она, едва переводя дыхание, — дома нас ищут какие-то господа. Я ходила к Воловцу за солью, как вдруг прибежала соседка Гана. Будто бы о вас расспрашивают».

«Какие господа, что еще за господа?» — спросил я ее сердито.

«Ну, чужие, наверное, из города. Говорят, и жандарм с ними».

Мне сразу все стало ясно. Я тут же прервал работу, а тетке Крекачке велел пойти вперед и попросить этих господ минуточку подождать: он, мол, уже идет. «Может, я вас еще по дороге догоню!» — крикнул я ей вдогонку, чтобы и она не почувствовала никакого подвоха.

Но домой не пошел. Кинулся через школьный сад на дорогу, что ведет за гумна на верхний конец, и побежал к кирпичному заводу. По пути решил предупредить Ганзелика, если его еще не схватили.

По рассказу Выдры, и его застали врасплох. Старик Бурда пришел к нему на склад и велел сматывать удочки побыстрее, потому что его ищут. Он тоже не успел попрощаться с женой и детьми.

Бача с пастухом жадно слушали рассказ новых жителей гор. Все им казалось удивительным, как будто из другого мира.

Костер догорал. Языки пламени перестали плясать свой удивительный танец, и только головешки, тлея, мерцали и светились кроваво-красным светом.

— Подбрось! — толкнул Брнчала пастуха.

Матуш подбросил хворосту. Снопы искр взлетали, прыгали в воздухе, как сверкающие светлячки, и гасли. Другие падали в траву и, вспыхивая, догорали.

Сидящие у костра молча следили за игрой огня и искр. Блеск этого естественного фейерверка приковал их внимание.

Когда костер снова разгорелся, Хорват сказал:

— Значит, часть комитета сохранилась. Кого еще не хватает? Один, два… Четырех нет, — посчитал он на пальцах. — Возможно, ночью еще кто-нибудь придет или завтра… А теперь давайте посоветуемся, что делать дальше. Установим связь с селом и с ребятами в окрестных лесных тайниках. Ведь многие в горах ждут только сигнала.

В новой непривычной обстановке эти слова звучали как-то странно. Казалось, они не произвели достаточного впечатления, потому что раздался глубокий вздох.

Шимак кивнул:

— Да, конечно… Ведь мы пришли сюда не для того, чтобы перезимовать, как медведи. Будем организовывать сопротивление отсюда.

— Не так-то это просто, — вздохнул стрелочник Выдра.

— Да, пожалуй, труднее, чем было до сих пор, — согласился Шимак. Пламя разгоревшегося костра временами освещало его лицо, и оно казалось каким-то нереальным. — Труднее, это правда, но дело пойдет, можете не сомневаться! — Голос его звучал уверенно, спокойно. — Ведь не может сделанная нами работа пойти насмарку! Лучше подумаем, с чего начать. Составим план, и по плану… И как можно скорее заберем сюда Никиту, чтобы установить связь с другими штабами в горах.

— Мы его приведем! — заверил Хорват. — И он нам поможет советом.

— А не нашли его там? — засомневался Выдра.

— Не бойся. Он не мальчишка. Свое дело знает! — засмеялся Шимак и носком подвинул тлеющую головешку на середину костра.

Бача поднялся и громко зевнул. Это был знак, что время спать. Он, житель леса, не нуждался в часах. Каждодневный распорядок был у него в крови, и даже ради новых людей он не хотел нарушать этот распорядок.

За Брнчалой поднялись и остальные. Пастух Матуш разбросал костер и башмаком затоптал тлеющие угольки.

Ночь стояла теплая, звездная. Лишь легкий ветерок шелестел в стройных верхушках старых сосен и елей, росших вокруг поляны.

 

Честное слово

Йожо едва дождался, пока автомашины отъехали. В большом волнении он побежал в тайник к Никите. По дороге подобрал три камешка, чтобы подать Никите знак.

Но камешки не понадобились. Никита сидел на недостроенной стенке и курил толстую самокрутку.

Мальчика поразило спокойствие Никиты. Сам он весь дрожит, а Никита знай себе покуривает. Лицо спокойное, лишь слегка задумчивое.

— Я так за тебя боялся! — сказал Йожо взволнованно.

— Боялся? — улыбнулся Никита. — А чего за меня бояться?

— Ну, а вдруг тебя нашли, — объяснил мальчик.

— Найти, конечно, могли, но их счастье, что не нашли.

— А что бы ты сделал, если бы нашли?

Вопрос мальчика показался видавшему виды солдату очень смешным.

— Да ты совсем зеленый, Йозеф. Я пожал бы им руки и сказал: «Привет!..» Сбегай-ка лучше домой и принеси мне старую газету. Бумага у меня кончилась, не из чего самокрутку свернуть.

В другой раз Йожо мигом принес бы Никите бумагу. Но сейчас даже не пошевельнулся. Только смотрел на него, вытаращив глаза. Никак не мог понять, как Никита может улыбаться так беззаботно, словно ничего не случилось, и говорить о чем-то постороннем…

— Да что ты на меня глаза пялишь? — махнул Никита рукой. Потом швырнул окурок, и тот рассыпался, не долетев до земли. — Надо выходить на связь, — сказал он и перепрыгнул через стенку на другую сторону.

Йожо остался один. Он уже хотел было уйти, решив, что сегодня Никита не настроен с ним беседовать, как обросшее лицо радиста снова появилось над стенкой.

— Принеси, голубчик, бумагу! Потом поговорим.

Йожо помчался домой, нашел старую газету и бегом вернулся в «шестерку». Никита тем временем закончил передачу и посмотрел на мальчика, весело улыбаясь.

— Ты похож на мокрую курицу.

— Знаешь, я очень волнуюсь за отца, — тихо сказал Йожо. — Только бы его не схватили!

— Не поймают! — уверенно сказал Никита. — Твой отец человек толковый, знает, что делать. Обо всем уже договорено.

Слова Никиты успокаивали. В них было столько уверенности, что Йожо стал меньше опасаться за судьбу отца.

— А ты, Никита?..

— А я пойду к нему. Так мы решили. Подожду, пока они там обоснуются, и тогда приду к ним. Да и ты теперь должен вести себя как мужчина!

Йожо покраснел.

— А у вас, Никита, мальчишки воюют?

— Не только мальчишки, но и девчонки. Если надо, воюют все. — Он умолк, и на лице его внезапно промелькнула тень. — Однажды фашисты отрезали нас, и мы оказались в тылу врага. Стали партизанским отрядом, большим и сильным отрядом, державшим под контролем несколько сел. Но в основном мы находились в лесу, села снабжали нас продовольствием. В одной деревушке, она называлась, кажется, Горловка, ребята, многие не старше тебя, организовали для нас подвоз продуктов. И хорошо организовали. У нас было условленное место, и они собирали продукты и доставляли нам. Мы бы и сами могли приходить, но они ни в какую: хотим помогать — и все тут. Пока однажды фашистский ударный отряд не схватил двоих с груженой телегой. Им показалось странным, что мы так долго держимся, вот они и следили. А ребят забрали. Мальчишку звали Олесь, а девчонку — Шурка. Стали их допрашивать. Сначала только выведывали: скажите, мол, кто этим занимается, и как все организовано, и где условленное место. А они — ни звука. Сначала немцы обещали: скажете — отпустим. А потом стали бить. Шурка потеряла сознание, но оба не сказали ни слова. Их отвезли в соседнее село и там повесили… Слышишь, повесили! Для острастки, чтобы никто не помогал партизанам.

— Повесили? — с ужасом переспросил Йожо. — И ту девчонку повесили, Шурку?

— Да, повесили, и Шурку и Олеся, — кивнул Никита. — Но мы отомстили за них. Специально выяснили, который отряд это сделал. Фашисты от нас не ушли… И таких случаев я мог бы рассказать тебе много…

Глаза Йожо загорелись ненавистью.

— Но почему их повесили?..

— Почему? Они ненавидят всех людей. И вас ненавидят.

Мальчик долго смотрел себе под ноги, а потом спросил:

— Значит, ты пойдешь, Никита?

— Пойду.

— А я? Я… здесь останусь?

— Да успокойся, Йозеф, успокойся, пока что и я еще не иду.

— Знаешь что, Никита, и я пойду вместе с тобой к отцу.

Во взгляде мальчика была решимость и злость. Но, сказав это, он почувствовал облегчение.

— Ну… Ну, может, и пойдешь, если понадобится. Не знаю… — успокаивал его Никита. Он улыбнулся, и на его обросшем лице засверкали белые, крепкие зубы.

До сих пор Гром еще такого не видел. Мальчик прошел мимо и не обратил на него ровным счетом никакого внимания. Он так задумался, что не заметил, как пес, радостно вертя хвостом, подпрыгивает ему навстречу. Мудрые глаза Грома растерянно смотрели вслед мальчику. Обычно тот его гладил, разговаривал с ним…

«Пойду-ка я к Габо», — решил Йожо, не в силах совладать со своими мыслями.

И побежал по дороге вдоль Буковинки. Он пробежал болотистое место, где струилась небольшая речушка, стекавшая со склона, не замечая даже, что под ногами хлюпает вода и брызги разлетаются выше колен.

Вот и кирпичный завод. Белый домик притаился среди деревьев, тихий, как будто неживой.

Габриель стоял, прислонившись к старому каштану, свесив голову на грудь и опустив руки. Он был какой-то не такой, как обычно. Что случилось?!

— Габо!

— Что?.. — вздрогнул Габриель. Русый вихор закрывал его нахмуренный лоб. Он молча повел приятеля за сушильню, в свой любимый тайный уголок. Ни тот, ни другой не заметили, как в окне блеснули чьи-то глаза.

С тех пор как отец посвятил Йожо в тайну «шестерки», тот стал сторониться своих одноклассников. Во время каникул он на кирпичный завод не ходил, предпочитая общество Никиты. На Буковинку за грибами друзья тоже не ходили. Компания почти совсем распалась.

Но чрезвычайное событие снова объединило мальчишек. Верка с завистью следила за ними из-за занавески и ждала условного свиста, но ее не позвали, и она решила подойти к ним сама.

За сушильней мальчишки присели в высокой полыни и лопухах.

— Послушай, Йожо, моему отцу пришлось уйти, — начал Габриель.

«Ага, у них то же, что и у нас», — подумал Йожо, поняв, почему Габриель сам не свой.

— Утром мать послала меня в лавку за цикорием. А я как раз договорился с Мишо Буком ловить форель на Штявничке. Вот я и разозлился. Пришлось мчаться со всех ног, чтобы и цикорий принести, и на рыбалку поспеть. Бегу я за гумнами, вдруг кто-то кричит: «Габриель!.. Габо!» Останавливаюсь и вижу: мне навстречу бежит наш учитель. Я — к нему, а он говорит: «Беги поскорее домой и скажи отцу, пусть идет на Сухой Верх, не то…»

Я понял, что дело плохо. Сразу забыл про цикорий и помчался за отцом. Выслушав меня, он побежал домой и оделся во все теплое. А мне уже в дверях сказал: «Ты самый старший, помогай маме, пока я не вернусь!» — и исчез.

Габо вздохнул. Глаза его потускнели, а нос еще больше заострился.

— Хуже всего, что мама все плачет. Никак не может успокоиться. Прямо не знаю, что с ней делать, — сказал он совсем как взрослый.

Йожо еще никогда не видел этого сорванца таким удрученным. Когда Габо закончил, он сказал:

— И моему отцу пришлось уйти. Во «Взрыве» был обыск.

— А, черт побери! Ну и…

— Ничего не нашли, только папины книжки.

— У нас тоже рыскали. Как раз перед твоим приходом ушли. Взяли какие-то письма и очень злились, что отца нет ни дома, ни на заводе. Мама все время твердила, что с утра отца не видела. Ну, а я повторял за ней, как попугай. А они бесились…

— Знаешь, Габо, я собираюсь к отцу! — сказал Йожо.

Он хотел еще добавить, что отец будет сражаться против фашистов, но не успел. Увлекшись разговором, мальчики не услышали шороха легких шагов. И лишь в последнюю минуту Габо вскочил и заглянул за угол сушильни, где что-то хрустнуло.

— Кто-то за нами шпионит, — прошептал он, и глаза его загорелись.

Но из-за угла вышла Верка. На покрасневшем от смущения лице совсем исчезли рыжие веснушки. Она растерянно мяла вылинявшую юбчонку.

— Чего тебе? — набросился на нее Габриель, разочарованный, что это она, а не настоящий шпион.

Девочка остановилась, удивленно и тихо, едва слышно, спросила:

— А разве вы уже со мной не водитесь?

Йожо стало жаль Веру. Вот ведь они какие, совсем о ней забыли!

— Почему не водимся! — стал он ее успокаивать и хотел сказать, чтобы она села, но Габо его одернул:

— Сейчас мы рассказываем сказки для мальчишек. Для мальчишек, понимаешь! — И он как-то странно посмотрел на нее.

— Ну что ты… — заступился за Веру Йожо.

— Девчонки не умеют держать язык за зубами, — проворчал Габо сердито.

— Вот вы какие, — медленно произнесла обиженная Верка. — Раньше я для вас была хорошая и арифметику помогала решать…

— Есть чем хвастаться! — вмешался Йожо. — Ты помогла нам, мы — тебе. Невелика заслуга!

— Уходи! — стоял на своем Габо. — Сейчас мы не задачки решаем, у нас военный совет. Тебе тут нечего делать.

— Перестань, Габо… — вступился Йожо за Верку.

Она стояла совсем растерянная. Конечно, ей трудно понять, почему ее вдруг прогоняют. Объяснить бы ей, но как, ведь это тайна. И он лишь слабо возразил Габриелю:

— Оставь ее.

— Если хочешь, возись с ней сам… — покраснел Габо. — А я пошел! — И он вскочил.

Больше Йожо не вмешивался.

— Да, я знаю, вы хотите стать героями, а мне разве нельзя? — грустно сказала Верка, и Йожо показалось, что у нее задрожал подбородок.

Она наклонила голову, и две короткие косички поднялись на затылке. Минуту постояла неподвижно, словно ожидая, что мальчики передумают и позовут ее. Но они молчали. Габо стоял напротив, как разъяренный петух, а Йожо сидел под забором и молчал. Боялся, что Габо исполнит свою угрозу.

— Не хотите — не надо, просить не стану, — сказала девочка. Ей хотелось произнести эти слова гордо, но они прозвучали жалобно. Она медленно повернулась и ушла.

За углом сушильни Верка горько расплакалась. Она с трудом сдерживалась при мальчиках, а теперь слезы ручьями потекли по щекам. Как же они могли прогнать ее! До сих пор ей и в голову не приходило искать себе подругу: Йожо и Габо были ее лучшими друзьями. И тем острее она теперь почувствовала, что осталась совсем одна… Чтобы мальчики не услышали ее горького плача, Вера убежала. Не хватает, чтоб они услышали. Тогда она совсем ничего для них не будет значить.

— Все-таки не надо было ее прогонять, — сказал Йожо.

Вера все еще стояла перед его глазами, теребя край юбчонки, и подбородок у нее дрожал.

— «Не надо, не надо»! А что! Пусть не лезет! Помнишь, у шлагбаума… она ведь и тогда сбежать хотела.

— Да что ты хочешь от нее? Она ведь слабая… Какая от нее помощь, — размышлял Йожо вслух. Но только нельзя было так… Надо было ей объяснить, а не прогонять.

— Вот и объяснил бы, а?.. Но послушай, — у Габо сверкнули глаза, он снова стал таким, как прежде, — я все-таки не очень понимаю, почему наших отцов хотели схватить.

— Во «Взрыве» заседал революционный национальный комитет. Они были его членами. А революционный комитет готовит восстание против этих… Ну, сам знаешь…

— И против Швеца? — спросил Габо.

— Ясное дело. Ты ведь сам говорил, что он предатель, — кивнул Йожо.

Он гордился тем, что знает обо всем больше, чем Габо, и может ему рассказать о таких важных вещах. И по растерянному лицу друга было видно, как все это его поразило. Разве мог он предположить, что существует революционный комитет и ведется подготовка к восстанию?

— Вот это да! — проговорил Габриель и тихо свистнул. — Проучить бы теперь Швеца!

— Может, и проучат, — засмеялся Йожо. И вдруг ему захотелось похвастаться перед товарищем. Знай наших! Недолго думая он выпалил: — Знал бы ты, что делают эти с черепами!.. Они людей вешают. И таких девчонок, как Верка…

У Габриеля глаза на лоб полезли.

— А кто тебе это сказал?

Йожо вздрогнул. Он не ожидал такого вопроса. Кто же ему это рассказывал? Конечно, Никита. Но ведь он еще никому о Никите не говорил, он дал обещание…

— Ну, слышал, — стал он увиливать от прямого ответа, но Габо сразу же учуял подвох, и это еще больше подстегнуло его любопытство.

— Слышал… но от кого?

— «От кого, от кого»! — нахмурился Йожо, не зная, как выпутаться.

Как же он мог сказать больше, чем надо! Лучше, откусил бы себе язык. Теперь Габо будет приставать, чтобы он ему рассказал, от кого это слышал. Ну и упрямец же он, вот и сейчас настоял на своем. И Йожо попытался заговорить о другом:

— Ну, а мы что будем делать? Лично я собираюсь к отцу в лес.

У Габо заблестели глаза.

«Клюнул», — облегченно вздохнул Йожо.

— И я с тобой. У-ух, по лесу бродить — вот это да! Как разбойники!.. Жаль, что нас так мало. Я стал бы атаманом…

— Тебе бы все играть. Какие там еще разбойники! — прервал его Йожо и про себя добавил: «Всюду он хочет быть первым». — Мы станем настоящими партизанами и будем помогать русским.

— Я бы прямо сейчас пошел! — загорелся Габо. Он сорвал большой лопух и стал им размахивать, как саблей. — Пошли, Йожо!

— Ну и балда ты, Габо! Сразу нельзя, — охладил его пыл Йожо. — Нельзя! — сказал он с нажимом, думая при этом о Никите. Ведь тот ясно ему сказал: придет время.

— А чего ждать? — удивился Габриель. — Лучше пойдем сейчас! Дорогу мы прекрасно знаем. Наши отцы у Сухого Верха — так сказал учитель.

— Спятил ты, что ли? — окончательно разозлился Йожо. — Лучше дай честное слово, что мы пойдем вместе, когда настанет время! — И он протянул ему руку.

Но Габо не подал руки в ответ. Он сунул правую руку в дырку на майке, через которую виднелось загорелое тело, и рассмеялся:

— Хорошо, если хочешь… Ладно! И честное слово дам, только скажи, от кого ты узнал?

— Какая тебе разница от кого?.. Это правда, и все!

Йожо снова растерялся. Он думал уже, что опасность миновала. Но как же раскрыть тайну «Взрыва»? Разве он может это сделать? Ведь он дал слово отцу! Габо, конечно, друг, но что, если что-нибудь действительно случится и он проболтается? А Никита окажется под угрозой…

— Разница… А почему ты не говорить? Я ведь не девчонка! — уговаривал Габриель.

У Йожо пот выступил на лбу. Он ломал себе голову: ну как же выйти из положения? Но ничего подходящего придумать не мог. Понимал только, что о Никите никто знать не должен.

— Ну? — приставал Габо.

Йожо молчал. Лишь растерянно смотрел на друга и старался придумать что-нибудь правдоподобное. Но в голову, как назло, ничего не приходило.

— Ну что ж, не хочешь — как хочешь, — сказал Габо и встал, чтобы уйти.

Вот он уйдет, и Йожо останется один. А ему не хочется ссориться с Габо. Ведь он его лучший друг.

И он решился. Если Габо настоящий друг, то будет держать язык за зубами. Он расскажет ему о Никите, но не откроет, где он находится.

— Клянись, что будешь молчать как рыба.

Габо в этот момент, сунув руки в карманы, уже заворачивал за угол сушильни. Он оглянулся на вид равнодушно. Хорошо это у него получилось. На лице было написано: если хочешь — говори, а не хочешь — ты мне не друг.

— Только и всего? Даже не пикну. Как сто рыб, сто раков, сто лягушек… хватит? — И Габриель медленно вернулся и сел в траву среди полыни.

— Тебе первому рассказываю! — подчеркнул Йожо важность тайны. — Честное слово, первому…

И он рассказал о Никите. Правда, кое-что изменил, чтобы Габо все-таки знал не все.

— У него передатчик есть? — перебил его Габриель. — Настоящий передатчик?

— Настоящий, — кивнул Йожо. — Да не ори ты, балда!

— Вот моя рука и честное слово! — подал Габо другу не совсем чистую руку.

Рука Йожо была влажной от волнения.

— Ладно уж, если ты так хочешь, пойдем, когда настанет час. Но своди меня к этому парашютисту, Йожик! Боже ты мой, я ведь еще никогда не видел настоящего передатчика. Где он?

— В… — Йожо в азарте чуть не проговорился, но вовремя опомнился и вскочил как ужаленный. — К нему нельзя! Чужих запрещено к нему водить.

— А разве я чужой? — обиделся Габриель, но уже не был так настойчив, как раньше.

Убедить младшего Ганзелика было трудно. Йожо вообще пожалел, что произнес при Габо имя Никиты. Его мучило, что он не сумел сдержать слово. Он старался успокоить себя тем, что самого главного не сказал. Габо не знает, где Никита находится. Но совесть продолжала его мучить.

Габриель смотрел на приятеля исподлобья, но, поняв, что Йожо не намерен больше говорить, махнул рукой и спросил:

— Ты сказал, что, может быть, через некоторое время?

— Может быть, — кивнул Йожо с облегчением.

— Ну так пообещай мне хоть потом, когда будет можно, сводить меня к нему. Настоящий передатчик! Черт побери!

— Ну ладно, если смогу… — согласился Йожо, радуясь, что все обошлось.

Когда они вышли из-за сушильни, управляющий кирпичного завода заметил их, погрозил кулаком и крикнул:

— А ну, сорванцы, выметайтесь отсюда, не то я вас палкой хорошенько огрею!

Они тут же улетучились. Управляющий был человеком жестоким, безжалостным.

Для рабочих хуже черта. Габо не мог забыть, как он наорал на работницу, когда на завод принесли парашюты.

— Вот покажут тебе, где раки зимуют, — проворчал он вслед Швецу.

Отбежав на безопасное расстояние, ребята остановились. Габриель сказал:

— Приходи завтра!

— Зачем?

— Приходи, пойдем форель ловить, — загадочно улыбнулся Габо, вытащил из кармана заштопанных штанов намотанную на дощечку леску с крючком и сунул ее приятелю под самый нос. — Видишь? Настоящий крючок. Я купил.

Йожо и хотелось на рыбалку и нет. Если он пойдет, то не сможет посидеть у Никиты.

— Не пойду, не хочу и форели.

— А ты отнесешь ее этому… как его зовут… — предложил Габо приятелю.

— Никите?

— Да, ему…

— Ладно… тогда пойдем, — решил Йожо.

 

Комитет продолжает работу

В колибе у бачи Брнчалы было тесно, как в клетке. Даже бача один со своими сырами с трудом в ней помещался. Пастуху Матушу приходилось спать у самых дверей, и ноги его почти торчали наружу. В холодные ночи он сильно мерз.

Прибывшие в колибе не поместились. Но их это мало заботило.

— Построим себе новую колибу, — предложил Хорват.

Учителю Шимаку пришла в голову мысль получше.

— Выкопаем землянку, — сказал он. — Это будет надежнее.

С его предложением согласились все. На другой день с раннего утра принялись за работу. Утренний холод все равно не давал спать. Бача принес им кирку и лопату — весь свой инструмент. Пришлось чередоваться по двое.

Для землянки выбрали место на крутом берегу под большой елкой. К вечеру просторная землянка была готова. Сверху ее прикрыли ветками и забросали землей. Снаружи все обложили дерном. Пол внутри выстлали ароматной хвоей, заглушавшей шаги, как толстый ковер. Вдоль одной из стен соорудили нары и покрыли их мхом, еловыми ветками и черничником.

Когда землянка была готова, Выдра, очень довольный сделанной работой, воскликнул:

— Одно слово — дворец! А как здесь пахнет!

Все радостно засмеялись. Один Ганзелик не унимался:

— Кто знает, сколько нам здесь придется прожить. Может, и всю зиму.

— А что, разве не проживем? — спросил Шимак.

— Печки не хватает.

— Гм, печки-то действительно нет, — подтвердил Хорват и почесал за ухом. — Хорошо бы хоть небольшую печурку.

— Ничего, что-нибудь придумаем, — поддержал его Шимак. — Было бы куда дыму уходить, а печь построим.

Партизаны не унывали. Ночи еще не очень холодные, пока можно обойтись и без печки. Завтра навесят двери, и в землянке будет тепло, как в старом обжитом доме.

Вечером они уже собрались перед своим новым жильем отдохнуть после тяжелой работы и посоветоваться.

Хорват думал о Никите.

— Я считаю, что внизу Никите оставаться опасно. Приходили раз, придут и второй. Ищейка всегда возвращается на старый след.

— Это верно! — подтвердил учитель. — Надо забрать его сюда.

— Поднимем сюда и оружие. Оно должно быть при нас. А то вдруг эти черти рогатые найдут его во «Взрыве»!

Надо было решить, как наладить связь с Никитой, с селом, кирпичным заводом и лесопилкой. Узнать, кого забрали, а кто остался на свободе. На кого можно в будущем рассчитывать.

— Но из нас ведь никто не может спуститься вниз, — сказал стрелочник Выдра.

— Да, Штефан, ты прав. Сучаны сейчас как осиное гнездо. Иуды всегда найдутся, — согласился с Выдрой Шимак.

— Кто же тогда?

— Пойти может только Брнчала или пастух.

Позвали Причалу.

Бача сначала косо смотрел на пришельцев. С их приходом жизнь его круто переменилась. Раньше в овчарне было тихо, а теперь то и дело слышались удары кирки, стук топора, громкая речь. Все это было для него так непривычно, что сначала он ходил как потерянный. Даже есть не хотелось. Настроение у него исправилось только под вечер, когда Ганзелик сказал:

— Послушай-ка, Адам, а не починить ли нам твою овчарню? А то она у тебя развалится я овцы так разбредутся, что и не соберешь.

— Чините, если вам охота, — проворчал бача, думая, что Ганзелик просто шутит.

Но тот весело похлопал его по плечу и сказал:

— Починим и новую построим. Вот выроем землянку и за овчарню возьмемся.

Брнчала смягчился. Как только ему посулили помощь, он сразу стал ласковее.

— Ну, чего вы хотели?.. Овцу зарезать, что ли?

— Ты все боишься, что мы тебя объедим, — засмеялся Хорват. — Нет, нет, Адамко! Сходи-ка вниз, в село.

— Ну что ж, это можно, тем более у меня там дела, — кивнул бача. — Надо хозяевам сыр отнести.

— Хорошо, Адам, заодно и наши дела уладишь.

— Но я не хочу вмешиваться в ваши разбойничьи дела, — возразил Брнчала, догадываясь, какое поручение ему дадут.

— Да какие же мы разбойники! — улыбнулся Шимак в редкие усы. — И потом, это дела не только наши. Мы ведь боремся за справедливость. И стараемся не только для себя, но и для вас, Брнчала! Чтобы вам не доводилось ходить в рваных штанах. Вот и вы нам помогите…

Бача смутился. Он поглядел на свои штаны и почесал заросший затылок. Гм, может, они и в самом деле борются и за него? Но как же они борются, если все пришли сюда, думал он.

— Ну ладно уж, говорите, что вам там надобно! — После недолгих размышлений он согласился быть связным между селом и революционным комитетом.

— Осмотришься, узнаешь, кого за последнее время арестовали, разведаешь, что об этом говорят люди, а потом сходишь во «Взрыв», к нашим. Скажешь жене или сыну, что мы скоро придем. А Никита пусть готовится в путь. Не забудь имя: Никита!..

Рано на рассвете бача взвалил на спину плетенную из лыка корзину, наполненную сыром и оштепками, в руку взял суковатую палку и подался в путь.

Хорватова как раз возилась у плиты, когда бача постучал палкой в дверь. Она до смерти перепугалась. Ее посеревшее от страданий лицо стало бледным как мел. Вчера в дом снова нагрянули непрошеные гости, которые молча отвернули лацканы пиджаков и показали блестящие значки. Спрашивали, не вернулся ли ее муж. Хотели узнать, что за люди собирались во «Взрыве».

— Да не знаю я, господа хорошие, — твердила перепуганная женщина.

Ничего не добившись от матери, они стали расспрашивать Йожо. Но мальчик не сказал ни слова. Он помнил о крепком отцовском рукопожатии, когда давал ему слово молчать. Сдержать это слово он теперь обязан больше, чем когда-либо раньше. И как раз перед этими людьми надо держать язык за зубами, что бы то ни было! Они долго мучили его придирчивыми вопросами, угрожали. Ничего не добившись, снова взялись за Хорватову.

— Да не знаю я, где он… Сюда никто не приходил, никого я не видела. За что мне такие мучения?

С уходом Хорвата на нее навалилась новая беда. Хорват не успел получить зарплату, а она не осмелилась за ней пойти. С ужасом думала она о будущем: скоро они останутся без гроша. А дети?

И теперь, когда снова раздался стук в дверь, мать Йожо вся затряслась от страха. И еще больше испугалась, когда увидела мужчину.

— Дай вам бог добрый день, — поздоровался бача, теребя в заскорузлых пальцах засаленную шляпу.

— Будьте здоровы… С чем пожаловали, добрый человек? — спросила мать, присмотревшись к пришедшему. Увидев, что пришел простой крестьянин, она успокоилась.

— Копченого сыру не купите? — спросил бача.

— Да где там!.. Мы ведь не господа. Откуда у нас деньги на такое лакомство, — махнула рукой Хорватова.

Йожо в это время как раз закончил колоть дрова. Он внес в кухню большую охапку дров и сложил их у плиты.

— Здравствуйте! — поздоровался он с бачей, которого видел в доме впервые.

Хотя Хорватова и сказала, что сыр не купит, Брнчала не уходил. Наоборот, закрыл дверь и сел на шаткую табуретку. Хорватова удивленно посмотрела на него. Не задумал ли он чего? Но тут же решила, что он устал. «Пускай себе сидит», — подумала она и снова взялась за работу.

— Есть не хотите? — прервала она вскоре молчание.

— Есть?.. Да нет, я по дороге поел хлеба с сыром. Нет, добрая душа, я не голоден.

— Тогда посидите, отдохните, — сказала мать и повернулась к сыну: — Поищи Зузку! Пусть идет обедать.

Йожо хотел было выбежать, но Брнчала сделал знак рукой, чтобы он остался.

— Меня Ондро к вам прислал.

У матери от неожиданности выпала миска из рук. Боже мой, неужели что-то случилось? Две пары глаз уставились на бачу.

— Они там, наверху, в горах. У них все в порядке. (Теперь Хорватова узнала бачу.) — А он продолжал: — Чувствуют себя хорошо… Просили передать, что придут. И что, мол, этот… ну, как его… Никита пусть готовится. Пойдет с ними.

Йожо подошел к баче и пожал ему руку. И у матери лицо просияло. Ведь весточка от отца — первая весточка — была такой радостной!

— Придут? А когда придут? — интересовалась мать.

— Не знаю. Не сказали… Ждите. Скорее всего, ночью.

Бача встал и собрался уходить.

— Погодите, поешьте хоть супу, — приглашала его Хорватова.

— Да мне не хочется. Я разносил хозяевам сыр, и хозяйки меня угощали… Да, чтоб не забыть, вот и для вас принес.

Он выложил на стол сухой коричневый кружок копченого сыра, запах которого наполнил кухню.

— Передайте мужу, что мы шлем ему привет и ждем.

— Передам, передам, — кивнул бача, выходя.

Со двора они услышали, как он успокаивает лающего Грома.

Мать разрезала сыр на три части. Одну дала Зузанке, вторую — Йожо, а третью велела отнести Никите.

— А тебе, мама? — спросил мальчик.

— Да я… не люблю такой сыр, — ответила она.

— Любишь, мама, только хочешь, чтобы нам досталось больше. Возьми у меня, — настаивал Йожо.

И напрасно мама отказывалась, ей пришлось все-таки уступить сыну и отломить кусочек от его доли.

После обеда Йожо понес треть сыра Никите. Тот взял нож и тонко его нарезал. Один ломтик — себе, один — Йожо, хотя мальчик сопротивлялся. Ломтики сыра таяли на языке. Тем временем Йожо рассказал Никите о весточке с гор.

Никита обрадовался:

— Ну вот и хорошо! По крайней мере не буду торчать дни и ночи в этой сырой дыре. В лесу привольнее и дышится легче. Эхма! Скорее бы пришли!

Йожо в тот день пробыл у Никиты недолго. Надо было еще забежать к Габо.

Сообщить и ему, что скоро отправятся в лес и они, потому что Йожо верил: отец возьмет и его с собой…

В ту ночь, часов в одиннадцать, тишину нарушил гул самолетов. В этом не было ничего удивительного. Ведь самолеты летали каждую ночь, нарушай тишину своей монотонной мелодией: у-у-у-у-у…

Гул, сначала заглушаемый расстоянием, постепенно все приближался, и наконец самолеты загудели над головами Хорватовой и Йожо, которые вышли на порог.

— Глянь, мама, — показал мальчик на гору Кляк, темневшую на фойе более светлого неба: там, как маленькие лампочки, светились огни.

И гул самолетов доносился оттуда.

— Сбрасывают, — шепотом проговорил мальчик.

— Что? — не поняла мать.

— Ну, парашютистов и оружие…

— Правда?.. Боже мой, что же теперь будет?

В голосе матери мальчик услышал страх. Но он не придал этому значения и сказал с восторгом:

— Да это ведь помощь нам прислали!

— Понимаю, сыночек. Помощь… Я и радуюсь, что наступит конец нашему горю, и все-таки страх меня берет, как подумаю, что еще нам придется пережить.

Гул самолетов стал понемногу отдаляться. И огни под Кляком побледнели, стали мерцать, как светлячки, а потом сразу исчезли, как будто их никогда и не было.

— Пошли в дом, — позвала мать сына, — становится холодно. — Она вздрогнула.

— Мне не холодно.

— Пойдем… Нечего по ночам стоять во дворе. — Она взяла его за руку и увела в дом.

Не успел еще Йожо уснуть, как в оконное стекло кто-то три раза постучал: тук, тук, тук. Стук был мягкий, негромкий.

Через мгновение стук трижды повторился.

И снова тишина.

Мать поднялась и отворила окно. От неожиданности у нее перехватило дыхание. Она ждала этой минуты, знала, что она наступит, и все-таки волновалась. Перед ней в темноте стоял ее муж Ондрей Хорват.

— Открой.

Мать бросилась к дверям. Руки дрожали так, что она с трудом нащупала ключ.

В дом вошли шесть человек с дочерна заросшими лицами. От них пахло хвоей. Как будто сам лес ввалился в кухню.

— Свет не зажигайте, — сказал Шимак. — И в темноте разберемся.

Йожо в комнате впопыхах одевался. Но чем больше он спешил, тем медленнее получалось, обе ноги попадали в одну штанину. Потом влетел в кухню и бросился отцу на шею:

— Папа!

— Ну, ну… Спокойнее, — мягко сказал Хорват и прижал мальчика к себе.

— Я пойду с вами, папа. И Габо Ганзелик тоже.

Партизаны подмигнули друг другу и тихо рассмеялись.

— Никуда вы не пойдете, ребята, — вмешался учитель Шимак. — Ваше дело здесь внимательно за всем наблюдать и сообщать об этом нам через бачу Брнчалу. Он будет частенько наведываться во «Взрыв».

Йожо сразу повесил нос: ведь ему так хотелось в горы. Как переменился учитель: всегда был гладко выбрит, а теперь совсем оброс.

Йожо, конечно, хотелось в горы, но он быстро успокоился: полученное задание было серьезным и важным. Да, он будет присматриваться ко всему, что представит интерес, и рассказывать баче.

— Жена, приготовь-ка чаю, — сказал Хорват, и она, склонившись над плитой, стала разводить огонь. — А мы пока пойдем, — обратился он к остальным.

Они вышли. Йожо отправился вслед за ними.

Прежде всего Хорват зашел в «шестерку». Никита сидел у передатчика.

— Готовься, Никита!

Никита выключил аппарат и сказал:

— Наши на Кляке получили подкрепление. — Потом вышел к тайнику с оружием.

Партизаны навешали на себя столько, сколько могли унести. Потом закрыли тайник, и Выдра сказал:

— Придется еще разок прийти.

— Если бы только разок… Даже за два раза вряд ли все перетащим, — махнул рукой учитель.

Обвешанные винтовками, автоматами, обоймами и мешочками с патронами, они вернулись в кухню. Хорватова тем временем завесила окно одеялом и старым пальто, зажгла керосиновую лампу.

На стол поставила семь чашек чаю, приятно пахнущего липовым цветом.

Пили торопливо, стоя. Лишь время от времени кто-нибудь ронял словцо.

Хорватова сказала:

— Знаете, кто вас предал?

Они посмотрели друг на друга, молча пожали плечами.

— Жена Грегоры. Старик ей проговорился, а она разнесла дальше, пока не попало туда, куда не следовало.

— А, Грегора… — сжал кулаки Ганзелик. — Он всегда такой был. Одно слово — болтун.

— Помните, что я говорил, когда его принимали? По-моему вышло, — рассердился Хорват.

— Его тоже забрали, — добавила мать Йожо.

— Это мы знаем, а вот то, что он предал, для нас новость. Как это нам сразу в голову не пришло?

Чашки опустели. Партизаны стали собираться.

Отец обнял сына и жену. Спящую Зузанку погладил по волосам.

— Ну как, помогаешь маме? — спросил у сына.

Мать кивнула.

— Смотри в оба, — сказал отец сыну.

— И слушать тоже. Правда, папа?

— Да, да… Только гляди, как бы тебя не сцапали!

— Ты наш передовой дозор, — подал Йожо руку учитель, и у мальчика на душе потеплело.

— А потом мы придем к вам, когда здесь уже не будем нужны. Не забудьте о нас!

— Нет, нет… не забудем. Только выполняй пока, что тебе велено. Теперь нельзя делать то, что сам хочешь, а только то, что полезно для всех, — добавил учитель.

Никита тоже попрощался.

На спину он взвалил свои мешки с радиоаппаратурой, на плечо повесил винтовку, на грудь — автомат. Он поблагодарил Хорватову, а Йожо весело похлопал по плечу:

— Да свидания, Йозеф! Я знаю, ты к нам придешь!

— До свидания!

Все тихо двинулись в темноту и быстрым шагом пошли к мосту через Ваг.

Пес оскалил зубы, учуяв запах чужих людей, но Хорват что-то сказал ему, погладил, и Гром спокойно уполз в будку. Он понял, что приходили свои.

 

Отряд начинает действовать

Шло время, и возле овчарни бачи Брнчалы землянок становилось все больше. Теперь их было по меньшей мере полдюжины. Раскидистые, обросшие мхом ели мужественно их охраняли.

Небольшая группа партизан умножилась и превратилась в отряд. Сюда стали приходить парни из окрестных долин. К отряду присоединились и несколько солдат, сбежавших из казарм с оружием. Партизанская семья под Сухим Верхом выросла уже до тридцати человек.

Командиром отряда стал учитель Шимак. Он был офицером запаса, долго работал в подполье.

Никита предложил, чтобы отряд выбрал и политкомиссара. У них, в Советской Армии, такой работник есть в каждой части. Это важное дело доверили Ондрею Хорвату.

Таким образом, организационный период закончился, и отряд стал боеспособным. Никита с помощью передатчика поддерживал постоянную связь с командованием партизанской бригады в Сланой долине, в которую отряд входил. Бригада состояла из множества разбросанных по горам отрядов, взявших как бы в клещи важные для фашистов коммуникации — железную дорогу и шоссе.

Вскоре отряд получил шифрованный приказ командира бригады: «На территории от Кралево до Врание осуществляйте диверсии на коммуникациях врага».

Для этого нужно было много взрывчатки и оружия. Шимак велел Никите допросить у командования все необходимое. На другой день пришло сообщение: «Завтра вечером к 22 часам разложите под высотой 510 четыре костра квадратом. Получите все, что нужно».

Весь день партизаны ожидали прилет самолетов. Они сложили в четырех местах поленья, под них подложили сухие ветки.

— Не слишком ли маленькие костры? Увидят ли с самолетов огонь? — беспокоился Выдра, обходя поленницы и подбрасывая щепки, валявшиеся на траве вокруг.

А Никита усмехался:

— Да что ты, их и слепой увидит, не то что наши летчики! Они потом разгорятся, вот посмотришь.

Когда стемнело, Шимак стал поминутно поглядывать на светившийся зеленоватым светом циферблат ручных часов.

Все были как на иголках.

— Еще не пора?.. — спрашивали партизаны все чаще.

— Пока нет, — каждый раз отвечал Шимак, хотя сам уже немного нервничал.

Время тянулось медленно. Очень медленно. Командир отряда напряженно следил, как лениво ползет большая стрелка часов.

— Зажигайте! — поднял он руку, как будто давал старт на соревнованиях.

Все бросились к поленницам.

— И у нас в селе увидят огни! — радовался Ганзелик.

— Это будет весточкой тем, кто помнит о нас, — добавил Хорват, думая при этом о сыне и жене.

Сначала из костров вырвались маленькие, пугливые язычки пламени. Извиваясь, как змейки, они облизывали поленья и хворост. Через мгновение языки выросли. На поляне вдруг сделалось светло как днем.

В зареве костров партизаны напряженно прислушивались, когда послышится гул моторов.

И наконец сквозь треск дров, поглощаемых огнем, прорвалось слабое урчание. Звук рос и становился все мощнее, как поток воды во время ливня.

Затаив дыхание и подняв головы, все стали всматриваться в темное небо, пытаясь различить самолеты. Но напрасно. Взгляд глаз, ослепленных огнем костров, не проникал сквозь ночную тьму.

Судя по звуку, самолетов было два. Один уже пролетел, а другой кружил над освещенной поляной. Потом гул стал удаляться и слабеть. Самолеты улетели куда-то в сторону Магуры.

— Посмотрите, — крикнул один из солдат, несколько дней назад пришедший из казармы, — парашют!..

— А вон и второй…

И действительно, во тьме забелели два купола парашютов. Они плыли в воздухе медленно, постепенно спускаясь к земле. Погода стояла безветренная, поток воздуха не мог отнести их далеко.

Отряд ликовал. Некоторые подпрыгивали, как будто хотели дотянуться до парашютов еще в воздухе.

— Смотрите, чтоб они не упали прямо в огонь, — предостерегал Шимак.

Вокруг костров собрались группы, готовые спасать сброшенный груз, если бы он падал на раскаленные угли. Но все обошлось. Парашюты с ценным грузом приземлились на краю поляны. Один повис на старой ели.

Костры все еще освещали поляну. Языки пламени уже не плясали, горели только угли.

Партизаны отцепили от парашютов большие непромокаемые мешки. Веревки от нетерпения не развязали, а разрезали.

Больше всех радовался Никита:

— Вот молодцы!.. Наверное, и крымский табачок прислали.

В одном из мешков была взрывчатка, запальники, бикфордов шнур. В другом — обмундирование, сапоги, консервы и большой пакет табаку! Этого хватит всему отряду надолго. И шоколад на закуску…

— Смотрите, какое-то письмо, — вытащил Ганзелик из пакета с табаком сложенный лист бумаги.

— Покажи, — протянул Шимак руку. Текст был написан русскими буквами, но учитель знал русский. Он стал читать вслух: — «Товарищи, посылаем вам немного табачку. Курите на здоровье…»

— Ничего себе немного! — засмеялся один из партизан, поднимая высоко над головой объемистый пакет.

Настроение у партизан было отличное. В ту ночь мало кто спал. А в командирской землянке составлялся план первых боевых действий.

По горным тропинкам, ущельям и долинам прокладывала себе дорогу группа партизан. Их было немного, всего десять человек. Бойцы шли тихо, молча, стараясь не поднимать шума. Чередуясь по двое, несли тяжелый мешок.

Командир выбрал для выполнения первого задания этих десятерых. Остальным желающим сказал:

— Не надо всем сразу спускаться вниз… Вы пока останетесь здесь… В конце концов придет и ваш черед, и очень скоро.

Приближался вечер, и под сводами леса все больше и больше сгущалась темнота. Одуряюще пахло палой листвой, смолой и травами.

Группа из десяти человек спускалась все ниже и ниже. Никто не произносил ни слова, но сердца у них бились учащенно. Им предстояло серьезное дело: вывести из строя важную коммуникацию врага — железную дорогу. За Грозновом есть длинный туннель. Ночью он должен взлететь в воздух.

Но туннель охраняется. Надо будет обезвредить часовых, а при этом может завязаться перестрелка.

— Мы у цели, — шепнул Хорват Шимаку.

Уже совсем стемнело, и стало трудно ориентироваться.

Но кто-кто, а Хорват хорошо знал эти места. Он исходил их вдоль и поперек.

Вдали послышался свисток паровоза. Все напряглись.

— Последний поезд… — вздохнул Выдра. Его это волновало больше всех, ведь он был железнодорожником, а пути — его стихией.

«Последний поезд через туннель…» И в горле у Выдры что-то сжалось. Он всегда следил за состоянием путей, любовался серебристым блеском рельсов, с любовью смазывал стрелки, чтобы они легко двигались, а вот теперь он будет их взрывать… Выдра понимал, что враг использует железную дорогу для перевозки оружия, для уничтожения людей, но все-таки чувство, привязывавшее его к этим бегущим вдаль блестящим лентам, было сильнее, чем он мог предполагать.

Ганзелик шел рядом с ним. Он, вероятно, почувствовал, что происходит в душе Выдры, взял его под руку и тихо сказал:

— Придется взрывать… Ничего не поделаешь. После войны проложим новые рельсы. Тогда это будет наша железная дорога!

Выдра молча кивнул, но легче ему не стало.

Они вышли на опушку, откуда была видна дорога. Состав, идущий под уклон, грохотал. Он шел порожняком. Когда поезд прошел, командир спустился по откосу на усыпанные щебенкой пути. Туннель находился примерно на двести метров выше. Идти к нему надо было по опушке.

У входа в туннель стоял солдат. Фигура его сливалась с задымленной стеной туннеля. Часовой курил, уверенный, что ему не угрожает никакая опасность.

Огонек сигареты указал дорогу к нему. Когда он затягивался, огонек тускло освещал его лицо. Шимак подал партизанам знак остановиться. А сам неслышно подполз по склону прямо к часовому, держа в руке взведенный автомат.

— Руки вверх!

Часовой оторопел. Рука, подносившая к губам сигарету, застыла на полдороге.

— Брось оружие и иди сюда! — потребовал Шимак. — Учти, ты у меня на мушке!

Огонек сигареты описал небольшую дугу и упал на землю. Приклад винтовки затарахтел по камням. А потом по склону, куда карабкался часовой на голос Шимака, посыпались камни.

— Не бойся, — успокаивал командир солдата.

— Кто вы? — дрожащим голосом спросил часовой. И сам ответил на свой вопрос вопросом: — Партизаны?

— Да, но сейчас некогда разговаривать.

Часовой прервал Шимака:

— Вот хорошо. Мы сами к вам собирались.

— Когда Магомет не идет к горе, гора идет к Магомету, — пошутил командир отряда. — Если так, пошли со мной.

— Мы не знаем, где вас искать, не было связи, — объяснил солдат. — А то бы уже давно пришли.

И они вместе подошли к остальным.

— Еще один к нам в отряд, — представил командир бывшего часового. Потом спросил у него: — Когда следующий поезд?

— Примерно через час.

Работа шла быстро. Двое внутри туннеля клали под рельсы взрывчатку. Двое присоединяли бикфордов шнур. Остальные стояли на часах.

Ну вот и готово. Шимак смотрит на светящийся циферблат. До поезда целых двадцать минут.

— Когда тебя сменят? — спросил Хорват у солдата.

— Как поезд пройдет. Сначала сменят часового на том конце… — Солдат запнулся от волнения и продолжал: — Но мы собирались в горы. Не хотим служить немцам. Пока придет поезд, мы всех предупредим.

Что ж, предложение разумное. После взрыва среди часовых, конечно, возникнет паника и договориться будет трудно. Поэтому трое партизан пошли с часовым, которого сразу стали называть просто Карол, на другой конец туннеля…

Длинный поезд уже приближался. Паровоз пыхтел, таща за собой на платформах танки, пушки, гусеничные тракторы, грузовые автомашины. Все это проплывало перед глазами партизан, следивших из леса. Последний вагон вкатился в пасть туннеля. Оттуда вырвался серый дым.

— Давай!

Единичные взрывы слились в один мощный залп. Земля дрогнула, сотрясаясь, как в конвульсиях. И эхо, постепенно слабея, разнеслось далеко-далеко…

А в это время партизаны, только что принявшие боевое крещение, быстро удалялись от места взрыва в густой, пахнущий хвоей лес…

Новый день осветил небо над Лысой горой. Утро стояло свежее, умытое хрустальной водой.

Никита радостно выстукивал ключом рации, передавая командиру бригады сообщение:

«Туннель взорван. Путь перерезан. Первое задание выполнено успешно».

 

Восстание

Жаркое и сухое лето клонилось к концу. Поля пустели. Лишь ячмень, картошка и капуста еще остались на узких полосках. Люди в тот год собирали урожай как-то поспешно. Только помещик Забойский вывез машину к высоким стогам под Кечку и молотил хлеб прямо на поле. На разбросанных по селу гумнах украдкой стучали цепы.

Приглушенный гул и стук молотилки долетал до самой кухни Хорватов.

«Забойский без хлеба не останется», — думала Хорватова, наблюдая в окно оживление под Кечкой. И мысли у нее были грустные. Чтобы успокоиться, она долго гладила льняные волосы маленькой Зузанки.

Но на другой день разнеслась весть, что телеги Забойского, груженные хлебом, кто-то угнал в лес. Никогда, мол, помещик не будет есть хлеб этого урожая…

И чем ближе был конец лета, тем больше становилось таких необычных событий.

За новостями Йожо ходил на кирпичный завод. Габо постоянно крутился возле рабочих и поэтому легко все узнавал. Все чаще приходили вести о действиях партизан. То они взорвали товарный состав, груженный танками и амуницией, то взлетал в воздух мост или виадук. Неподалеку за Грозновом взорвали туннель вместе с эшелоном.

На кирпичном заводе рабочие уже открыто говорили: «что-то будет», «конец нашим хозяевам». Перестали шептаться по углам, разговаривали без страха, вслух, в цехах и во дворе.

Габо, заметив, что рабочие собираются группами, тут же подходил к ним. Рабочие его не прогоняли и при нем говорили совершенно открыто. Они ведь знали, что он сын Ганзелика.

— Вы слышали? — сказал как-то на заводском дворе Винцентик, работавший на формовке фасонного кирпича. — Говорят, солдат послали в Канторскую долину выкуривать партизан.

Все навострили уши, чтобы не пропустить ни слова. А Винцентик рассказывал, хрипло смеясь и открывая при этом пожелтевшие от табака зубы: солдатики, дескать, пришли в Кантор, съели гуляш, который привезла им кухня, встретились с партизанским отрядом, поговорили, покурили и вернулись в казарму. Командир подал донесение: никаких партизан в Канторе нет… А на другой день пятеро солдат бежали из казармы на грузовике, прихватив оружие и ручные гранаты.

— Ну и ну… — вздыхали окружающие, а некоторые громко смеялись. Они радовались, что солдаты с ними заодно.

— Сразу видно, наша кровь. Такие не предадут, — сказала звонким голосом Станкова.

Проходивший мимо управляющий отвернулся и сделал вид, что не заметил их. Странное дело: раньше он сразу же поднял бы крик, а сейчас старается ничего не видеть и не слышать.

— И этот нос повесил, — громко сказал молодой Мразик.

Управляющий, конечно, это услышал. Не мог не услышать. Ведь он проходил совсем близко. Но так и не оглянулся. Его поведение еще больше приободрило рабочих.

Кто-то даже сказал:

— Видать, уже собрал свои вещички и отправляет их подальше, а заодно и жену с детьми.

— Ну и пусть себе убирается на все четыре стороны! — засмеялся другой. — Да поживее, не то получит по заслугам.

Габриель все внимательно выслушал, а потом подробно рассказал Йожо. А Йожо с этими новостями ожидал прихода бачи Брнчалы. Тот появлялся во «Взрыве» часто. Посидит, выслушает все — и обратно в горы.

Самолеты, доставлявшие новых людей и оружие, всё чаще бороздили ночную тьму. Костры в горах, которые раскладывали то квадратом, то треугольником, указывали летчикам, куда сбрасывать ценный груз. Но костры служили не только для этой цели. На них с ожиданием смотрели люди в долинах, городах и селах.

Костры придавали им смелости.

— Уже и под Лысой горят, и под Магурой!..

В следующую ночь костры появились и у Фокачевой хаты на Голях. И всюду, где они разгорались, создавались в темных, густых лесах партизанские отряды. И возрастала надежда на быстрое освобождение.

Йожо с Габриелем вечерами вместе ждали, пока зажгутся эти огни. Напрасно Хорватова отправляла сына спать, напрасно гневалась. Даже если он слушался мать, то все равно просыпался от самого тихого, еще очень отдаленного гула моторов и сразу же вскакивал с постели.

А потом началось.

Это случилось спустя два дня после того, как разнеслась весть, что партизаны в Мартине сняли со скорого поезда немецкого генерала со свитой.

Спустя два дня.

Йожо как раз вернулся с Буковинки с большой вязанкой хвороста. Сарай уже опустел, и варить обед было не на чем. Он собирался рубить ветки, как вдруг залаял Гром. После ухода Никиты пес снова гулял на свободе. Он бегал и резвился возле «Взрыва».

Мальчик воткнул топор в колоду и поднял голову.

К Буковинке бежал Габо. Уже издали он выкрикивал:

— Йожо, Йожо-о-о!.. Начало-о-ось!

Йожо бросил хворост и помчался навстречу другу.

— Бистрица провозгласила Чехословацкую республику! — выпалил запыхавшийся Габриель. — И объявила войну немецким фашистам!

— Какая Бистрица? — не сразу понял Йожо.

— Радиостанция.

Йожо радостно взвизгнул и одновременно подпрыгнул как ужаленный.

— Правда? Уже?.. Это правда, Габо?

— Говорят, на нашу территорию вступают вражеские войска, — добавил Габриель, как будто не слыша слов Йожо.

— Вражеские, говоришь?

— Да, вражеские, немецкие… На кирпичном все вверх тормашками. Управляющий куда-то испарился. Говорят, дал деру. Рабочие взяли приемник из его кабинета во двор и слушают Бистрицу. Радио орет, и все мужчины собираются в армию.

Вдруг послышалась песня, которая становилась все громче. По шоссе промчались два грузовика, и люди в них распевали во все горло. Над их головами развевались знамена. На первой машине — бело-красное с голубым клином, на второй — красное как кровь.

— Видишь! Уже едут! — крикнул Габриель и побежал к шоссе.

Йожо бросился за ним.

Но до шоссе было не меньше трехсот метров, и, пока мальчишки добежали, машины отъехали довольно далеко.

Они сели в канаву под кривой яблоней.

— Раз эти проехали, поедут и другие, — сказал взволнованно Йожо. — Началось! Наконец-то!

И действительно, в тот день по шоссе пронеслось еще немало машин, торопившихся в сторону Мартина. Люди прикрепили к лацканам пиджаков трехцветные ленты, на рукава или шапки — красные полосы. Они вскидывали над головами кулаки и кричали мальчишкам:

— Бей его!.. Бей его!..

— Халупка… Само Халупка! — хлопнул Йожо Габриеля по плечу. И продекламировал:

Стихи совсем его растрогали. Как хорошо рассказывал им учитель об этом стихотворении. И как настаивал, чтобы они выучили его на память. Теперь понятно почему.

Каждую машину, каждую телегу ребята приветствовали криком: «Бей его-о-о-о! Бей его-о-о!» — и махали так, что у них руки заболели.

День прошел совсем незаметно.

Под вечер вдруг загрохотало. Отдаленные раскаты доносились со стороны Поважского ущелья, откуда чаще всего приходят грозы. Но сегодня ребята напрасно всматривались в даль: ни над Поважским ущельем, ни вокруг на небе не было видно ни единого облачка. А какая же гроза без туч? Такого еще не бывало.

Со временем раскаты стали повторяться чаще и регулярнее.

— Стреляют, — первым сообразил Габриель. — Бой начался!

Да, стреляли из пушек. А когда становилось тихо, ветер с северо-запада доносил слабый отзвук пулеметных очередей.

— Слушай, Габо, может, и наши уже там, — схватил Йожо приятеля за руку. Ему стало как-то не по себе. Отец, Никита… Тоскливо и в то же время радостно.

— Сегодня ночью пойдем к ним, — предложил Габриель. Из кармана он достал большую гайку и подбросил ее высоко в воздух.

— Но папа сказал, что сам позовет нас, — заколебался Йожо.

— А что, если о нас в этой суматохе забыли, а? — не согласился с ним Габо. — Ты ведь сам сказал, что, может, они уже сражаются. Надо идти — и все!

Йожо сразу даже как-то не смог ответить. Он столько мечтал об этой минуте. Столько ждал ее — и вдруг ему стало тяжело на душе.

Габо заметил, что Йожо какой-то сам не свой. А вдруг этот балбес раздумает? И сердце у него оборвалось.

— Послушай, Йожо, как здорово будет! Автомат, гранаты!..

Йожо пришел в себя. Не хватало еще, чтобы Габо над ним смеялся! Да и что здесь делать? И отец там, и Никита, а если дадут пострелять из автомата, о чем еще мечтать. И все-таки сердце у него снова сжалось. Мама… Она останется одна. А что она скажет, когда узнает, что он уходит? Удрать? Ночью открыть окно и исчезнуть? Но это еще хуже, она последнее время много плачет. «Ладно, что-нибудь придумаю…»

Решили выйти в десять вечера. Дорогу знают, а сейчас полнолуние — ночь не такая уж темная.

Габо побежал домой собираться. И Йожо, задумавшись, пошел во «Взрыв». По дороге к нему подбежал пес. Он терся своим гибким туловищем о его ноги.

— Пойдешь со мной, Гром? — спросил мальчик, а пес положил передние лапы ему на плечи и шершавым языком облизал лицо.

И Йожо решил взять Грома с собой.

Когда он вошел в кухню, мать сидела на табуретке, бессильно опустив руки на колени. В глазах ее стояли слезы. «Опять плачет», — подумал Йожо, и это его снова вывело из колеи. Она знала, что бои начнутся, но все-таки мрачный глухой грохот испугал ее.

Зузанка в уголке на полу беззаботно играла пестрыми тряпочками.

— Стреляют, — устало промолвила мать.

Мальчик подошел к ней. Она крепко прижала его голову к груди и сказала:

— Совсем близко стреляют… Никогда еще я не слышала такой страшной стрельбы.

Зузанка оставила свою игру и удивленно посмотрела на мать, почувствовав в ее голосе тревогу.

— Мамочка… — всхлипнула Зузанка.

— Ох, девочка ты моя родная… — Хорватова взяла Зузанку на руки.

Йожо помрачнел. Он не ждал, что мать так встревожится. Как же теперь ей сказать, что он хочет идти к отцу?..

— Мама… — Но голос его сорвался, и он не смог продолжать. Как будто сильная рука схватила его за глотку.

— Что, сыночек?

— Не плачь, мама!

— Но ведь я… Разве я плачу? — Она поспешно утерла слезы. И уже более уверенным голосом добавила: — Просто мне страшно за отца и за вас.

Стрельба вдалеке утихла. Хорватова успокоилась. Снова посадила девочку играть и стала чинить рубаху Йожо.

Йожо решил, что наступил удобный момент.

— Мама, я пойду к отцу… — Он сказал это решительным голосом, не допускающим никаких возражений.

— Да куда же ты пойдешь, сынок? — Мать подняла глаза от работы и невольно приложила руку к груди. В ее глазах мелькнул испуг.

— К Сухому Верху, мамочка, — ответил сын, и пот выступил у него на лбу.

— Но ведь там стреляют… — почти простонала она.

— Там папа…

Снова послышался гул моторов. Самолеты летели совсем низко, почти над самыми трубами домов.

Йожо выбежал из дома. Он был рад, что разговор закончился. Хотя бы ненадолго. За ним медленно вышла мать, ведя за руку Зузанку.

Самолетов было два. Оба двухмоторные. Они летели в сторону Мартина. Мальчик совершенно отчетливо различал опознавательные знаки на крыльях — черные кресты с белой окантовкой. Такие же кресты, какие он видел на танках в эшелонах, двигавшихся на восток.

— Вражеские… — прошептал он.

Самолеты исчезли за южным отрогом Буковинки. Мать хотела было войти снова в дом, как вдруг послышались сильные взрывы. Один… другой… много взрывов, слившихся в мощный грохот. Йожо почувствовал на своем лице удары воздушной волны. Двери задрожали.

Мать вздрогнула и резко обернулась. На ее лице застыл ужас.

— Бомбят, — сказал вполголоса Йожо. Во рту у него пересохло.

Мать молчала. Зузанка хныкала и терла рукой глаза.

Вслед за взрывами началась пулеметная стрельба. Эхо усиливало ее.

Самолеты показались снова. Теперь один из них направлялся к Поважскому ущелью, а другой — прямо к «Взрыву». За ним тянулся длинный черный хвост дыма. Накренившись на один бок, самолет приближался к Буковинке, все время снижаясь.

И вдруг от него стало отделяться и падать вниз что-то темное. А потом один за другим послышались взрывы. Йожо лежал на земле, в ушах стучало, на него и вокруг падали большие комья земли.

Пилот подбитого самолета сбросил остаток бомб, чтобы облегчить раненую машину. Но все равно не сумел спасти ни себя, ни самолет. Машина стремглав летела вниз и упала на гребень Буковинки.

— Горит!.. Мама, самолет горит! — закричал Йожо, поднимаясь с земли и стряхивая с себя грязь. За домом завыл Гром.

Но мать больше не вышла из дому. Она забилась в угол, прижав к себе плачущую Зузанку, как будто охраняя ее от опасности. Казалось, ничто не заставило бы ее теперь выйти из дома. Сердце у нее стучало так громко, что она сама отчетливо слышала этот стук.

До самого вечера в доме Хорватов царила подавленность. Пушечная пальба все не утихала. Об уходе Йожо разговор больше не заходил. Мальчик не решался, да и мать сама не начинала.

Когда стемнело, прибежал Габриель с заплатанным рюкзаком на спине:

— Пошли!

Йожо пожал плечами и искоса посмотрел на мать. Она сидела бледная, подавшись вперед и опустив плечи. Глаза глубоко запали. Ему стало жаль ее. Но остаться он не может. Чем дальше, тем отчетливее он чувствовал: не может. В голове вертелись слова Никиты: «Они и детей вешают».

— А меня мама пустила, — пришел на помощь Габо. — Говорят, здесь оставаться опасно и мальчишкам тоже. Немцы, если придут, заберут всех.

Мама резко подняла голову, словно ее ударило током.

— Заберут мальчиков, говоришь?

— Так на заводе сказали, — кивнул Габриель.

— А Никита мне говорил, что они и детей вешают, — выпалил Йожо.

На лбу матери собрались тонкие морщинки. Она напряженно думала.

— Мама, пусти меня! — Йожо взял ее за руку; рука была холодная.

Мать встала. Она показалась сыну необычайно высокой.

— Ну что ж, иди… иди! — сказала тихим, дрожащим голосом. — Ты точь-в-точь отец: все равно бы ушел, — и попыталась улыбнуться. Но это была горькая улыбка.

Йожо порывисто и радостно обнял ее:

— Мамочка, не сердись!

Хорватова поцеловала его в лоб и подняла над головой сына жилистую руку, словно хотела благословить его.

— Иди, — повторила она, — иди… А мы тут как-нибудь перебудем.

— Если будет плохо, уйдите с Зузанкой в безопасное место, — посоветовал он серьезно. И стал прощаться: — Прощай, мама, и ты, Зузанка! И добавил голосом отца: — Слушайся маму!

Затем оделся потеплее, взял с собой старый кусок брезента, который уже давно нашел в одной из построек «Взрыва». В карман сунул кусок черствого хлеба.

— Гром! Гром! — крикнул псу.

Пес бросился к нему.

— Пошли с нами!

И двое ребят с собакой двинулись в путь.

При переходе через Важский мост их остановил патруль: двое в гражданской одежде с красными полосками на рукавах — народная милиция, несшая в селе службу по наведению порядка и обеспечению безопасности.

— Стой! Кто идет?

Резкий луч карманного фонарика ослепил ребят. Пес злобно зарычал.

— Тихо, Гром!

— Мы идем в лес… к нашим, — объяснил Габриель.

Милиционеры знали ребят. Знали они и то, что их отцы стояли во главе сельского подполья. Поэтому их беспрепятственно пропустили.

— Передайте от нас привет!.. — крикнули они им вдогонку.

Ребята шли по хорошо знакомой лесной дороге, ухабистой, изрезанной канавками, усыпанной камнями.

За высокими деревьями дорога не была видна. Они часто спотыкались. В лесу пахло прелыми листьями, смолой и грибами. Кроны деревьев тихонько шумели. Вокруг царила такая тишина, что мальчики долго не решались заговорить. И только пройдя довольно большой кусок дороги, Габриель нарушил молчание:

— Йожо!

— Что?

— Когда я уходил, меня остановила Вера.

— Вера? — удивился Йожо, который о девочке совсем забыл. А тут его что-то кольнуло в груди. — Что она хотела?

— Спрашивала, что мы теперь будем делать.

— А ты?

— Сказал, что идем к партизанам… Она просила взять ее с собой.

Некоторое время ребята шли молча. Йожо думал о Вере. Ее желание было для него неожиданным, но понравилось ему. Как же они тогда могли ее прогнать…

— Ну и… ты не согласился.

— Какого черта, ну чего девчонке в это лезть, скажи, пожалуйста?

— Всегда ты так, — остановился Йожо. — Всегда, и в сушильне тоже. Надо было по-хорошему, а ты — какого черта. Представляю, как ты ей это сказал. Конечно, ей идти нельзя. Может, нам всю зиму придется в горах прожить. А там ведь мороз лютый… Но она правильная девчонка, эта Вера!

Габо лишь свистнул, но не сказал ни слова. А Йожо все думал о Вере, видел, как дрожат ее длинные ресницы, как она моргает, то быстро-быстро, а то медленно, спокойно, видел, как опустились уголки ее губ. Только сейчас его стала мучить совесть. Надо было заступиться за нее там, за сушильней, а не молчать.

Тем временем они зашли уже высоко в горы. Узкая дорожка извивалась вверх по гребню Ригля. Мальчишки спотыкались о камни и стволы деревьев. Ветки елей били их по лицу, но они не обращали на это внимания.

Вдруг Йожо остановился и рукой задержал Габо:

— Посмотри!

Метрах в тридцати перед ними светились два зеленоватых огонька.

— Что это? — испуганно попятился Габриель.

— Наверное, лиса.

— Или волк.

— Тоже выдумал! В наших лесах волки не водятся, — сказал Йожо, но в его дрожащем голосе не было уверенности.

Огоньки не двигались. Через некоторое время насмерть перепуганный Йожо сообразил, что Гром куда-то девался. Если бы он оказался рядом, было бы не так страшно. Йожо крикнул:

— Гром! Гром! Сюда!..

Два зеленоватых огонька стали быстро приближаться и наконец уткнулись Йожо в руку. Да, это Гром, потомок диких волков, нагнал на мальчишек страх. Он сбился с дороги, обогнал их и, снова выйдя на тропу, остановился впереди и стал ждать.

— Вот чудище! — выругал Йожо пса. — Так испугать нас! — Он схватил пса за ошейник, украшенный медными кнопочками.

Где-то далеко заухала сова, и Гром ответил ей добросовестным лаем.

 

В тылу врага

Отряд Шимака не прекращал боевых действий. Таков был приказ командира бригады: уничтожать коммуникации врага!

То взлетал в воздух мост с воинским эшелоном, то автомашины подрывались на минах. Все чаще люди находили у дорог остовы сгоревших машин.

Не проходило дня, чтобы отряд не совершил какой-нибудь диверсии.

Когда началось восстание, отряд Шимака поспешил в Стречнянское ущелье. Гитлеровцы пробились туда с помощью танков, тяжелой артиллерии и самолетов.

Словаки сражались тут бок о бок с чешскими, русскими и французскими партизанами. Они дрались героически, но не смогли долго противостоять мощному оружию. Не говоря уже об авиации. А у них самолетов не было, если не считать нескольких отчаянно медленных бипланов. Шаг за шагом враг продвигался вперед. Казалось, каждое дерево стреляло и каждый овражек превратился в маленькую крепость. Редели ряды фашистов, но все-таки винтовками невозможно было задержать тяжелые танки. Партизаны отступали…

Когда немцы подошли к Мартину, отряд из-под Сухого Верха получил новое задание: остаться в тылу врага. Разрушать железные дороги, мосты, шоссе, наносить урон захватчикам.

Но прежде чем вернуться в горы, партизаны пошли в Сучаны, чтобы защитить их от фашистов. Все село поднялось на врага. Лишь хозяин магазина Волавец в последнюю минуту куда-то исчез, да не которые богатые крестьяне заперлись в своих домах. Казалось, они ничего не хотят знать о том, что делается вокруг.

На околице люди рыли окопы, а народная милиция организовала отряды обороны.

Отряд Шимака защищал подступы к Сучанам со стороны Вага.

Но все-таки немцы заняли Сучаны: они пробились в село с другой стороны, стали стрелять по окопам, сучанцы не выдержали огня и отступили. Тогда отряд Шимака открыл по врагу стрельбу с флангов и долго не давал ему войти в село. Немцы повернули минометы за Ваг, и партизанам пришлось отступить в лес.

Двое из отряда погибли.

Командир Шимак понял, что, не имея серьезного вооружения, в открытом бою его небольшой отряд ничего не сумеет сделать, и велел отступать к Сухому Верху.

— Нам бы хоть одну пушку, — сетовал командир отряда.

Партизаны тоже ходили мрачные.

Йожо пришлось в тот день пережить тяжелые минуты. Он был так близко от дома и не мог туда заглянуть. Когда они вернулись к Сухому Верху, он не смог высидеть в землянке; нашел место, откуда было хорошо видно его родное село, долго смотрел вниз, и ему было тоскливо до слез. В чистом и прозрачном воздухе долина была как на ладони. Только под Лысой горой мирно висело в небе белое облачко. Рядом с Йожо стояли Хорват и Шимак. Бинокль командира переходил из рук в руки.

Вся долина казалась Йожо какой-то настороженной. Сучаны жались к Буковинке, как испуганная стайка цыплят к квочке. Стройные трубы кирпичного завода не дымили. Некому было развести огонь в печах: оставшиеся в селе люди попрятались в подвалах и укрытиях. А большинство рабочих ушли в горы.

По улицам села медленно ползли танки, на которых враг пробился в Сучаны.

Хорват, смотревший в бинокль, крикнул:

— Двигаются к «Взрыву»!

Йожо вздрогнул. К «Взрыву»! Двигаются к «Взрыву»! В ушах у него зазвенело. Он подумал о матери и маленькой Зузанке. Где они, дома или куда-нибудь спрятались?

На этот вопрос он не мог ответить. А вопрос возникал все настойчивее. И он все сильнее дрожал от страха.

Отец тоже встревожился. Он судорожно сжимал бинокль обеими руками. Пальцы в суставах побелели, а сухие губы превратились в узкую бесцветную полоску.

— Остановились прямо во «Взрыве», гады!

— Дай бинокль, — попросил мальчик и, не ожидая разрешения, выхватил бинокль из рук отца.

Он увидел, как из трех стальных чудовищ с длинными стволами орудий стали выскакивать люди в черном. Они казались маленькими, как муравьи.

Сейчас начнут шнырять, найдут маму, и…

И вдруг земля словно бы вздрогнула, и между корпусами «Взрыва» взлетел вверх фонтан черных комьев.

— Папа… стреляют!

Бинокль перешел в руки Шимака.

— Наши. По «Взрыву».

— Да, — кивнул Шимак совершенно спокойно. — На холме напротив наш артиллерийский наблюдательный пункт. Место идеальное. Они и увидели танки.

Теперь в бинокль смотрел Хорват. Остальные с трудом различали, куда падают снаряды.

Отец считал вслух. Один, два… пять, шесть взрывов. И с каждым взрывом лицо его прояснялось. Он словно совсем забыл, что на недостроенном заводе прячутся его жена и дочка. Видел только вражеские танки и меткие, точные попадания снарядов.

— Один уже загорелся! — обрадовался он.

Взрывы на миг умолкли. Этим воспользовались экипажи остальных двух танков, включили моторы и на полной скорости рванули в сторону села.

— Бегут!.. Бегут! — вскрикнул отец Йожо.

Командир отряда взял у него бинокль и стал изучать ситуацию.

— Папа! А в наш дом не попали? — спросил мальчик.

— Представь себе, нет. Я и не знал, что наши артиллеристы такие мастера. Здорово они их!

Все трое повеселели, как будто у них с души сняли тяжелый груз.

Успех артиллеристов обрадовал и всех остальных бойцов отряда. Только Йожо ходил сам не свой, не мог найти себе места. Его преследовала мысль: а вдруг все-таки что-нибудь случилось с мамой или Зузанкой?

Вечером пастух Матуш стал играть на губной гармонике разбойничьи песни. Партизаны запели.

До самого хребта Сухого Верха разносилась разбойничья песня:

Но сидели недолго.

Группа партизан, оснащенная взрывчаткой, отправилась в долину к шоссе.

Остальные ушли в землянки отдыхать.

Вскоре в партизанском лагере не спали только часовые на постах.

Мальчиков поселили в «командирском» бункере. Партизаны назвали так этот бункер потому, что здесь жил командир отряда Шимак и проводились военные советы. Кроме командира и мальчишек, в бункере жили комиссар Хорват, Ганзелик, Выдра и Никита. Это была первая землянка у Сухого Верха, а они — ее первые жители. Ганзелик сделал из тесаных бревен двери, и внутри было вполне уютно. Печки не было. Вместо нее устроили нечто вроде очага. Дым уходил через отверстие в потолке.

— Не самый удачный способ. Дым будет есть глаза… Но лучше так, чем совсем без печки, — успокаивали себя партизаны, закончив подготовку к приближающейся зиме. Было уже ясно: отряду придется зимовать в горах.

Готовились к зиме и жители остальных землянок. Каждая свободная минута использовалась для оборудования подземных укрытий.

Для Грома Йожо вырыл в склоне глубокую нору. Выстлал ее мохом, сухой травой и черничником, чтобы псу было потеплее. Но Гром своей «берлоге» предпочитал землянку. Особенно полюбил пса Никита. Он не хотел допустить, чтобы его на ночь выгоняли из землянки.

— Не гоните его, — говорил он, — пускай спит здесь, у дверей! Места хватит, а на дворе ему будет тоскливо.

Ребята подружились с Никитой. Они часто сидели возле него и смотрели, как он отбивает ключом морзянку. Следили за каждым словом нового сообщения. А иногда он учил ребят стрелять из автомата. И так выучил, что они без труда сбивали шишки с верхушек высоких елей. У Габо получалось лучше, и Йожо злился.

Отряд остался в горах как на острове. Фронт передвинулся к югу, и враг занял долины у подножия гор. Правда, глубоко в леса идти не осмелился, потому что знал: хозяева здесь — партизаны. Нога захватчика не осквернила гор Малой Фатры.

Связь отряда с остальными повстанцами поддерживал Никита при помощи своего передатчика, который ребята назвали «пулеметом» — так быстро работал Никита ключом. Но сводки, которые он сообщал отряду, были не особенно утешительными:

— Отступление из Турца к Банска Бистрице и Зволену…

— Вражеские самолеты бомбили Свободную радиостанцию…

— С юга тоже теснят, гады…

— Отступаем!..

— Преимущество в технике!..

«Пулемет» Никиты принял также и радостные известия о наступлении при Телгарте, откуда эсэсовцы бежали, как спугнутые зайцы, и о приземлении самолетов с красными звездами на аэродроме «Три дуба» с подкреплением — бойцами второй парадесантной бригады.

— Послушай, Габо, что значит парадесантная бригада? — спросил Йожо у товарища.

— Ну… я думаю… — стал рассуждать Габо, но ничего придумать не мог. Потом глаза у него сверкнули: — «Пара» — это ясно. Это что-то связанное с паром.

— Осел! Что общего у солдат с паром?

— Ну, если надо, они могут исчезнуть, как пар, — изрек Габо.

— Да ну тебя, болтун! Не пар, а пара! — рассмеялся Йожо.

Думали, думали, но ничего толком не придумали. Тогда пошли к Никите.

— Вторая парадесантная бригада? — улыбнулся Никита. — Это ваши ребята из Первого чехословацкого корпуса.

— А почему их так странно называют?

— Так называют парашютный десант.

— Ага, вот оно что!.. — вздохнул Габо.

— Вот видишь, а ты говоришь — исчезнуть, как пар, — дразнил его Йожо.

Каждый раз, когда в командирской землянке заходил разговор о положении на повстанческом фронте, Хорват мрачнел и скрипел зубами.

— Почему они отступают?.. Надо вырываться вперед, а не пятиться.

Никита был с ним полностью согласен:

— Правильно. Если ты не перейдешь в наступление, это сделает противник и окажется в более выгодном положении. Так говорит наша военная стратегия.

— А что мы можем против тридцатитонного немецкого танка? — оправдывал отступление Ганзелик.

— Но ведь нам сбросили противотанковые ружья. Отличное оружие… — не согласился с ним Никита. — Хотя без настоящего руководства не поможет и самое лучшее оружие.

— Руководства? — спросил удивленно отец Габо.

— Руководства!.. Вы что ж думаете, что там все на своих местах? Как бы не так!

Мальчишки такие разговоры просто глотали.

Нередко случалось, партизаны, глядя вдаль, на восток, спрашивали у Никиты:

— Почему ваши не переходят через Карпаты? Стоят и стоят…

Никита даже обижался. Однажды он чуть было не нагрубил, но вовремя прикусил язык.

— Вы думаете, это прогулка? Гоп, гоп, с горки на горку — и дело с концом! — Быстрым движением руки он убрал волосы со лба. — Карпаты! Фашисты там окопались основательно. Но погодите, наши и там пройдут, ручаюсь. Для Советской Армии нет преград.

Уверенный голос Никиты вселял спокойствие.

Правильно говорил Никита. Скорей бы только, ведь зима не за горами. Немцы действительно превратили Карпаты в крепость. За каждый шаг вперед приходилось вести ожесточенные бои.

Однажды Никита принял сообщение командования:

— Враг двинул на нас новые части. Мы сражаемся против восьми дивизий, оснащенных танками, пушками, минометами, поддерживаемых авиацией…

После этого сообщения передатчик умолк. Казалось, будто умер кто-то близкий. Напрасно Никита крутил черные ручки, напрасно стучал ключом.

Рация молчала. Тогда он разобрал ее, проверил проводки, контакты, радиолампы — все в порядке. Ребята напряженно за ним следили. Наконец он вытащил из ящика батарею, приложил оба медных язычка к своему языку и грустно сказал:

— Плохо дело. Батарея села, а запасной нет.

И он изменился в лице, совсем изменился, так что Йожо испугался. Ему показалось, что не в передатчике, а в самом Никите что-то отказало. Впервые он увидел в глазах Никиты такую печаль.

Так отряд остался совсем без связи, предоставленный сам себе.

Пришла беда — отворяй ворота. Часть отряда под командованием сержанта Бартошика получила задание взорвать вражеский склад амуниции в Клячанах. Но диверсия не удалась. Четыре бойца были серьезно ранены.

Командир отряда ходил по землянке, как затравленный зверь.

— Нет лекарств, нет врача, и даже о помощи попросить не можем. В хорошую заваруху мы попали…

— Единственный выход — послать кого-нибудь в Сланую долину. В штабе бригады есть и батареи, и лекарства, и фельдшер найдется, — решил Хорват.

Решение было правильным. Другого выхода не было.

— Но кто же из нас пройдет по захваченной территории? — спросил Выдра.

— Ну, кто пойдет?..

— Кто?

— Я… — вызвался Хорват. — Я пройду.

— Нет! Пойду я, ведь передатчик мой, — поднялся Никита.

— Нет! Вы не пройдете! — покачал головой Шимак. — Человек не иголка. Вы бы не вернулись. Ты, Никита, об этом и не думай! Твой передатчик — наша единственная связь с повстанцами. Без него мы как без рук. Если с тобой что-нибудь случится, мы совсем пропадем. Но… — Командир обвел землянку пристальным взглядом, посмотрел на мальчишек, и над переносицей у него собрались глубокие морщины.

Смотрел долго, не говоря ни слова. Волнение нарастало, потом тихо сказал:

— Ребята…

Йожо бросило в жар.

— Мы?

— Да, вы, скорее сможете. Мальчишкам легче пройти.

Шимак говорил медленно, пытаясь разгадать, что скажут на это отцы.

Габо соскочил с нар:

— Пойдем!

— Конечно, пойдем! — сказал и Йожо, храбрясь, чтобы никто не заметил, что у него дух захватило от страха.

— В таком случае… идите! — встал с бревна Хорват, подошел к мальчишкам и вытер взмокший лоб.

Отец Габо тоже кивнул в знак согласия.

— Это будет важное боевое задание, от которого многое зависит, — сказал командир отряда. — Отправитесь на рассвете! Ваг надо переплыть в неохраняемом месте!

«Важное боевое задание… важное задание… — шумело в ушах у Йожо, и он рос в собственных глазах. — Пойду… Вот здорово — пробраться через фашистские кордоны!»

Он подбадривал себя этими словами, чтобы стряхнуть последние остатки страха.

У каждого для ребят был припасен хороший совет, как будто все чувствовали их волнение. Но ребята держались молодцом. В этой суровой среде и они стали чувствовать себя настоящими мужчинами.

Едва забрезжил рассвет, ребята стали спускаться с обрыва. Спустились они быстро, почти бегом.

Йожо сжимал в руке небольшой значок. Его-то Никита и велел показать командиру бригады. Никакого письма им не дали. Если по дороге мальчишки попадут в руки вражеского патруля, письмо их сразу выдаст.

На значке по голубому небу летел белый парашют. Никита перед отходом наказал Йожо: «Береги его как зеницу ока. Не потеряй, не то отдеру за уши. Это почетный знак; вот вернусь на родину, и снова буду носить его на груди…»

Габриель, бежавший по глубокому овражку впереди, остановился на лугу, окруженном могучими дубами:

— Давай попьем воды.

На Дрговом лугу — так назывался этот луг — был маленький родник-криничка.

Люди говорили, что вода из этой кринички обладает чудодейственной силой. Кто попьет ее, одолеет даже медведя. Габо часто слышал о криничке от бабушки.

Вода была такая холодная, что сводило челюсти.

— Эх, и сила же у меня теперь! — пошутил Габо, утирая рукавом мокрый подбородок. — Пусть только попадется какой-нибудь фриц под руку!

Пока они стояли у кринички, по извилистой тропинке на край луга вышел олень, статный и горделивый, с ветвистыми рогами. Олень остановился и стал смотреть в сторону кринички. Ребята притихли.

— Спугнем его? — шепнул Габриель.

Йожо дернул его за руку:

— Нет, не надо. Он пришел попить. А нам спешить надо!

Но олень заметил движение. Он пристально посмотрел на мальчишек, потом заревел, затопал сильными ногами, повернулся и исчез в лесу. Только по треску веток можно было догадаться, где он пробегает.

— Хорошо еще, что с нами нет Грома, а то была бы драка.

Йожо разжал ладонь, и парашютистский значок напомнил ему, что надо спешить. Ведь командир наказывал: «Чем быстрее вернетесь, тем лучше! Не забывайте, у нас раненые, им нужна помощь!»

— Пошли! Скорее!

Через полчаса они подошли к лесопилке кирпичного завода.

Мальчики насторожились. В этих местах мог оказаться враг. Поэтому лесопилку обошли далеко стороной и двинулись в сторону Кечки, где собирались переплыть Ваг. В вербняке разделись. Одежду и обувь ремешками прикрепили на голове и полезли в воду.

— Бррр… холодная! — вскрикнул Габриель.

Йожо, сжав зубы, шаг за шагом все глубже заходил в воду. Течение в этих местах было стремительным. Волны с белой пеной на гребнях разбивались об ноги мальчишек. На середине реки было глубоко, и им пришлось немного проплыть. Зубы стучали, а тело обжигало холодом.

— Только бы нас никто не увидел, — волновался Йожо.

На другом берегу тоже росли вербы, а дальше тянулись полоски полей. Ребята оделись в зарослях и осторожно осмотрели окрестность. Нигде ни души. Сучаны остались по левую руку, значит, им идти вправо. Поля стояли голые, правда, на некоторых полосках еще осталась картошка.

И вдруг мальчишки заметили под кривой дикой грушей, одиноко росшей на извилистой меже, какую-то женщину. Она ловко орудовала мотыгой и бросала картошку в плетеную корзину.

А может, у нее спросить, что нового в селе?

— Подойдем, ведь она одна, — предложил Габо.

— Добрый день, тетя! — поздоровались они с женщиной.

Погруженная в работу, она не услышала, как ребята подкрались к ней сзади, и от неожиданности вздрогнула.

— А, тетя Ковачова! — крикнул Габриель.

— Что вы здесь делаете, ребята?

Не ответив, Йожо спросил:

— А что нового в селе, тетушка?

Она сняла с головы выцветший платок, пригладила волосы испачканными в земле пальцами, потом громко вздохнула и сказала:

— Плохо в селе, ребята… Всюду они… пролезли. Хозяйничают в сельском управлении, в обеих школах, станцию заняли… Людей гонят из домов, а сами валяются на перинах.

— В нашей школе тоже?

— Ох, дети мои, и не спрашивайте. Это уже и на школу не похоже. Сарай, если не хуже. Парты выбросили во двор, в классы наносили соломы. Да что говорить, как в хлеву… — И тетка Ковачова махнула рукой.

Мальчики приуныли.

— Спасибо вам, тетя, — сказали они и пошли дальше.

— А куда же вы путь держите? — поинтересовалась Ковачова.

— Да так, гуляем, — сказал Габо.

— Лучше не ходите. Здесь стреляют. Они терпеть не могут, если люди ходят свободно, где им захочется.

Но мальчишки уже шли напрямик по узким полоскам пашни.

За полями, как тонкие палочки, стояли телефонные столбы, по которым было видно, где проходит шоссе. А за шоссе — «Взрыв». Йожо очень тянуло домой, посмотреть, не случилось ли чего с матерью, все ли в порядке.

Но отец напутствовал его перед дорогой: «Сам не лезь в волчью пасть. Во «Взрыв» не ходи! Наверняка они уже там и ждут не дождутся, когда мы покажемся».

«Как хочется домой», — подумал мальчик. Но знал, что домой нельзя. Только все время смотрел туда, где стояли недостроенные здания. Они шли по полям к Приекопам.

Вот пройдут Приекопы и будут в Сланой долине. Но переход через Приекопы будет самым опасным.

— Ой, гляди! Часовые! — показал Йожо вперед, когда они вышли по проселочной дороге на шоссе.

Примерно метрах в двухстах перед ними у железной дороги четко вышагивали двое часовых в серо-зеленых шинелях до пят. Глубокие каски, казалось, были им слишком велики.

Поначалу, увидев часовых, ребята растерялись. Куда девалась их смелость! Что делать? Идти или нет?.. И вода из кринички на Дрговом лугу не помогла. Но нерешительность владела ими лишь миг. Оба знали, что идти надо. Но как пройти?

Обойти часовых невозможно: солдаты наверняка их уже заметили. А потом, неизвестно, может быть, и в других местах у железной дороги стоят часовые?

— Не бойся! — взволнованно сказал Йожо, увидев, что Габо отстал. — Так и скажем: идем, дескать, из Сучан в Приекопы. Там у меня живет тетка, так что, на худой конец…

И они пошли. Габриель шел позади и даже пытался что-то насвистывать. Но ничего не получалось, и он умолк.

Один из часовых остановился, выставил автомат и издалека что-то крикнул мальчишкам. Ни тот, ни другой его не поняли.

Резкий окрик часового нагнал на них еще больше страху. Сердца бешено заколотились, а ноги отказывались идти.

— Мы идем в Приекопы, господин солдат, — стал объяснять Йожо, показывая пальцем в сторону деревни. — У меня там тетка живет.

Часовой продолжал что-то говорить по-своему и размахивать автоматом.

Они бы, наверное, так и не договорились, если бы не второй часовой. Этот — вероятно, судетский немец — кое-как говорил по-чешски:

— Пропуск… есть?

— Нет, — быстро ответил Йожо, и в глазах у него потемнело. Значит, требуется разрешение! Что же теперь будет?

— Да мы ведь еще учимся… Нам по четырнадцать, — заявил Габриель. — Разве нам тоже нужны пропуска?

— Was, was? — спросил тот, что говорил только по-немецки.

— Учитесь?.. Ага, учитесь, — повторил судетский немец и, махнув рукой, гнусаво сказал что-то первому.

А ребята от радости чуть не побежали. Школьникам пропуска не нужны. Вот молодчина Габриель, нашел выход! А как они смотрели из-под касок! У Йожо словно пуды свалились с ног. Бежать, поскорее! Но надо быть осторожным и делать вид, что все это в порядке вещей. И только когда они отошли далеко от патруля, Йожо сказал:

— Хорошо, что не пошли отец или Никита. — Он остановился и вытер лоб. — У меня уже душа в пятки ушла…

Габо тоже успокоился.

— Ну и обвели же мы их вокруг пальца, черт побери! — засмеялся он.

Они пошли вверх по селу к синеющему вдали лесу, внимательно глядя по сторонам и запоминая, где можно незаметно проскользнуть на обратном пути.

 

Гости на лесопилке

Лесопилка стояла под Кечкой в березняке и ельнике над быстрой речушкой.

Потому-то и построили хозяева лесопилку здесь, используя дешевую водную энергию. Лесопилка работала только для кирпичного завода.

При лесопилке в маленьком побеленном флигельке жил пильщик Адамчик с семьей. В первую мировую войну его ранило в ногу, и с тех пор он прихрамывал. С войны принес он и ненависть к тем, кто послал его в этот бессмысленный огонь. Сын Ян тоже работал на лесопилке. Но теперь Яна дома не было. В один прекрасный день он сказал отцу: «Я тоже иду в лес…» И ушел.

Отец не препятствовал сыну. Он отлично знал, против кого и за что тот идет воевать. Что хорошего видел он сам за свою бедную жизнь?.. Как был бедняком, так и остался и за покалеченную ногу тоже ни гроша не получил. Хозяин кирпичного завода строил из себя благородного, разрешив ему жить в пристройке и платя несколько крон в месяц, которых не хватало ни на еду, ни тем более на одежду. Да еще считал, что и это делает из милости.

Словом, Адамчики были бедняками. Трудились, трудились, но так ничего и не нажили. Зато господам лесопилка давала хороший доход. Но разве господа станут делиться с хромым Адамчиком? Держи карман! Адамчик это знал и не раз пилил мужикам бревна на свой страх и риск, не отдавая хозяевам денег. Так ему удавалось хоть как-то сводить концы с концами. И Адамчик считал, что ничего плохого не делает, потому что берет там, где много.

Когда со стороны Поважского ущелья послышался необычный грохот, Адамчик сразу понял, что это пушки. Ведь в первую мировую он был артиллеристом. И теперь ему показалось, что скоро исполнится его мечта увидеть более справедливый мир.

— Да, наступят такие времена, каких еще не бывало, — говорил он жене. — Будь я помоложе да ноги имей здоровые, не сидел бы я тут на печи.

Жена морщила лоб под черной косынкой.

— А я бы умерла здесь со страху.

— А когда я здесь сижу, тебе не страшно? — насмешливо спрашивал пильщик.

— Ну что ж, иди, если тебе здесь не нравится! Без тебя управлюсь… — ворчала Адамчикова.

Когда вражеские части перешли в наступление и заняли Сучаны, надежды Адамчика стали угасать. С того дня он ходил хмурый и насупленный возле кучи бревен и что-то бормотал себе под нос.

Однажды, когда он сидел на бревне и дымил своей трубкой, по разбитой дороге со стороны села стали приближаться какие-то люди. Адамчик сразу догадался, что это солдаты… Они были в серо-зеленой форме, в касках, только один в фуражке, с винтовками наперевес. У Адамчика в глазах потемнело: этих еще не хватало.

«Один, два… три… пять… восемь», — считал Адамчик, хмурясь и сплевывая. На висках от напряжения у него вздулись голубые жилы.

Солдаты подошли уже близко, но пильщик не встал, он сидел и смотрел в землю, как будто и не видел их.

Тот, что в фуражке, остановился перед ним и стал говорить на ломаном языке — слово по-словацки, слово по-немецки.

— Можете говорить по-своему, не такой уж я дурак, понимаю, — проворчал Адамчик.

— Вы немец? — спросил обрадованный офицер и хлопнул пильщика по плечу рукой в кожаной перчатке.

«Вот бы дать ему по морде!» — подумал Адамчик и сказал:

— Черта с два немец, но я немало побродил по свету ради куска хлеба, был и в вашей стороне.

Он дернул плечом, на котором чувствовал руку немца. Офицер сразу стал суровым и повысил голос:

— Партизаны! Нет их здесь?

— Если бы были, вы бы тут так не стояли, — проворчал Адамчик и сплюнул.

— И ночью не приходят?

— Нет, не видно.

— Тогда, — офицер кашлянул в перчатку, — мы у вас поселимся.

— Что-о-о? — вскочил Адамчик как ужаленный и запрыгал на здоровой ноге. — Где? На лесопилке?

— Да здесь, в вашем доме.

— Почему это вдруг?

Офицер рассмеялся. Остальные солдаты смотрели тупо и равнодушно.

— Пошли! — скомандовал офицер.

Все двинулись к флигелю. Адамчик бросился за ними.

Жена его чуть не упала, когда двери отворились и в них показалось дуло автомата и лишь потом, вслед за дулом, заглянула голова в каске.

Два солдата остались на дворе, остальные ввалились в тесную кухоньку. Адамчик ковылял за ними. Тощий офицер сразу же подошел к шкафу, где были сложены посуда и продукты. Открыл дверцы настежь. Пильщик уже стоял за его спиной.

— Что вы там ищете? — крикнул он. — Партизан, что ли?

Офицера удивило такое сопротивление. Он привык властвовать безоговорочно, приказывать и делать что ему вздумается. А тут неожиданный отпор. И от кого? От калеки. Он не засмеялся, не нахмурился, просто вытаращил на Адамчика водянистые глаза. Потом медленным движением закрыл дверцы шкафа, повернулся и направился к дверям единственной комнатенки.

Адамчик хотел загородить ему дорогу, но один из солдат оттолкнул его.

Тут уж пильщик не выдержал и закричал:

— Я здесь хозяин! Вы не у себя дома…

А офицер, не обращая на него внимания, распорядился:

— В этой комнате поселимся мы, а вы, — он указал на пильщика и его жену, — здесь… на кухне.

Что оставалось делать Адамчику? Он лишь развел руками. «Мерзавцы… Злодеи!» — ругался он про себя. Но вслух не сказал больше ни слова.

Офицер приказал Адамчиковой приготовить им чего-нибудь поесть.

— И повкуснее, — сказал он Адамчику, который должен был перевести жене приказ.

Это было уже слишком. Адамчику казалось, что он задыхается. Он вышел из кухни и хлопнул дверью, но успокоиться никак не мог…

С того дня Адамчик все больше бродил по Кечке, по окрестным березнякам и орешникам. Приходя на лесопилку и встречая солдат в серо-зеленой форме, он сжимал кулаки и про себя проклинал их.

Один солдат всегда стоял на часах, трое время от времени уходили патрулировать, а остальные или полеживали на перинах Адамчика, или играли в карты и пели. Пение это Адамчик просто не мог выносить.

Однажды он сидел у водяного колеса. Вода от колеса была отведена и падала сверху под него, пенясь и вздымая брызги. Глядя на воду и слушая ее гул, пильщик на какое-то время забыл о солдатах в доме.

Вдруг кто-то хлопнул Адамчика по плечу. Он вздрогнул, как будто очнулся от сна, и увидел за спиной солдата, который в это время стоял на часах. Лицо под глубокой каской было постаревшим и осунувшимся.

— Чего вам? — спросил он нехотя.

Часовой посмотрел на него, переминаясь с ноги на ногу, а потом ответил не по-немецки, а на ломаном чешском языке:

— Не бойся… Я из Вены.

Это означало, что с остальными он не хочет иметь ничего общего. И пильщик это понял, хотя выражение его лица осталось суровым и неприступным. А что, если его послал офицер?

— А откуда ты по-чешски знаешь?

— Двадцать лет с одним чехом вместе уголь грузили, — объяснил солдат, неуверенно улыбнувшись.

Адамчик, не отрываясь, смотрел на немолодое лицо. Не может быть, чтобы он так притворялся. А глаза у него такие испуганные. И злость постепенно сходила с лица пильщика.

— Ну и что? — спросил он осторожно, еще не понимая, что задумал венец.

— Я сыт уже этим вот как, — сказал солдат. — Не знаешь, где партизаны?

— Партизаны? Откуда мне знать?

Серьезная игра, подумал Адамчик. И хочется этому человеку верить — у него испуганный взгляд, усталое, осунувшееся, желтое лицо, — и страшно попасть в ловушку, если его послал этот сопляк офицеришка!

— Откуда мне знать, — повторил он еще раз, глядя в воду.

— Мне бы к ним попасть, я сыт уже по горло.

— Да ну?.. — удивился Адамчик. — К партизанам хочет! Ну что делать, господи боже мой, ну что тут будешь делать?!

Во флигеле хлопнула дверь, кто-то позвал:

— Лидке, Лидке!

Венец вздрогнул, как будто его ударило током, и бросил на пильщика умоляющий взгляд. Возможно, хотел сказать: «Держи язык за зубами». Потом выпрямился, удивительно быстро выпрямился и пошел.

Адамчик продолжал смотреть на воду и мучительно думать: «Можно ему верить или нет?»

С тех пор пильщик и Лидке часто встречались у водяного колеса. Адамчик убедился, что венец действительно сыт по горло, что он хороший человек, что не может быть плохим человеком, раз всю жизнь работает лопатой. Он сыт по горло и хотел бы попасть к партизанам. И под шум падающей воды они строили планы. Но Адамчик не мог сказать Лидке точно, где и в каких местах искать партизан. Поэтому солдату из Вены приходилось продолжать службу, чистить офицеру сапоги и дожидаться удобного случая.

Йожо и Габо тем временем благополучно добрались до Сланой долины. Партизанский патруль отвел их в бункер командира бригады. Но командира там не было. Пришлось ждать почти до вечера. Время текло медленно. Они сидели как на иголках. Ведь их ждали в отряде.

Наконец командир пришел. Среднего роста, коренастый, широколицый и суровый с виду, с живым внимательным взглядом. Сбросив кожаную куртку, он шумно поздоровался с мальчишками, несколько раз повторил, что они настоящие мужчины, раз отважились пройти по территории, занятой фашистами.

— Ложитесь спать, а утром все решим, — сказал он наконец.

— Мы не можем, — возразил Йожо. — Не можем. Нас ждут в отряде.

Командир поднял круглую голову: он не привык подолгу объяснять одно и то же.

— Пока вы спуститесь, начнет смеркаться. Немцы тогда усиливают патрули и стреляют на каждый шорох. Теперь за вас отвечаю я, пойдете только утром!

Проснувшись утром, ребята вышли к бункерам и палаткам. Лагерь был огромный, вчера они этого не рассмотрели. Но сейчас в нем бойцов было мало, партизаны ушли на задания в долины.

Утро стояло холодное; партизаны развели небольшие костры, грелись и готовили еду. Ребята осмотрели лагерь, постояли у одного костра, прошли несколько шагов и снова остановились.

Вдруг кто-то позвал:

— Йозеф!.. Йозеф!..

Йожо оглянулся. У костра сидел сержант Володя с рыжим старшиной Гавриком. Старые знакомые из «Взрыва».

— Ой, а у вас борода выросла! — крикнул Йожо, увидев Гаврика, у которого все лицо стало рыжим.

Гаврик рассмеялся, и Володя тоже.

Мальчики подсели к костру и стали рассказывать, зачем пришли.

Партизаны слушали. Гранаты торчали у них из-за ремней. А у старшины граната «лимонка» была засунута в нагрудный карман гимнастерки.

Когда мальчики замолкли, сержант спросил:

— А как там наш Никита?

— Плохо, — ответил Йожо. — Передатчик выдохся.

— Наверное, сердится, что нас так долго нет, — добавил Габриель.

— Да, вам нужно торопиться! Боевое задание… Наверное, вас уже ищут, — сказал Гаврик.

Так оно и было.

Мальчикам дали две батареи. Командир бригады указал на высокого парня:

— Он пойдет с вами.

Врач Вртиак был уже готов. На спине он нес мешок с лекарствами, бинтами и ватой.

— Врачей и у нас не хватает, их всего трое. Но уж как-нибудь обойдемся. Ведь у вас нет ни одного, — сказал командир, подавая мальчикам руку на прощание.

И ребята с Вртиаком отправились в путь. Приекопы они обошли кружным путем, полями. А через железную дорогу Вртиак перевел их совсем спокойно. К Вагу они подошли незаметно, а за рекой почувствовали себя уже в безопасности.

Поднимаясь по Кечке, они вдруг услышали в зарослях орешника какой-то треск. Словно кто-то ступал по сухим веткам. Они остановились и прислушались. Треск медленно удалялся.

— Неужели и сюда дошли? — прошептал Йожо.

— Пойдем посмотрим, — сказал врач.

И они, осмелев, двинулись в сторону звука. Вртиак сжимал в руке револьвер. Он тускло поблескивал, вызывая у Йожо зависть.

Сквозь листву на небольшом лужке увидели Адамчика, который шел сгорбившись и заложив руки за спину. Ребята облегченно вздохнули. Они хорошо знали пильщика, поэтому решили с ним поговорить.

Йожо свистнул, подражая дрозду. Пильщик остановился, оглянулся и увидел в прозрачном сплетении ветвей три фигуры.

— Дядя Адамчик… — первым начал Габриель, потому что пильщик иногда заходил к ним.

— Что это вы бродите по лесу, ребята?

— Да мы не бродим, дядя, — объяснил Габриель. — Мы… — но тут же осекся.

— Так кто же вы, а?..

Тут пильщик заметил долговязого парня и сообразил, в чем дело.

— Ах вот как?! Смотрите-ка! Откуда же?

— Из-под Сухого Верха, — признался Йожо, увидев, что пильщик угадал, кто они.

Пильщик поспешил к мальчикам. Он рассказал им о незваных гостях, поселившихся в его доме.

— Чувствуют себя на лесопилке, как в уютном гнездышке. Черт бы их побрал! Поймать этих пташек ничего не стоит.

— Мы расскажем командиру, — пообещал Йожо.

— А один из них хотел бы перейти к вам. Это рабочий из Вены, и ему в немецком мундире как-то не по себе. Я его проверил.

Пильщик из разговоров с Лидке узнал, что на него надели форму только год назад, когда подбирали остатки. На фронте ему даже стрелять не пришлось, он только отступал. Его послали под Киев, но, пока он туда добирался в телячьем вагоне, советские бойцы уже отогнали гитлеровцев далеко от города… Адамчик убедился, что Лидке ненавидел войну, а еще больше — фашистов. Он часто вспоминал о семье и тяжко вздыхал. Однажды он сказал Адамчику: «Мы отступили уже на сотни километров, и при каждой передышке я ищу возможности перебежать».

— Я за него ручаюсь, — сказал Адамчик.

Ребята молчали.

Они не знали, как поступить. Решил Вртиак:

— Раз так, пусть ждет в пять вечера на Ригле. И вы с ним приходите.

Так Лидке попал к партизанам, даже не сменив гитлеровской военной формы.

В тот же вечер большая группа партизан спустилась к лесопилке.

А к утру комнатушка Адамчиков была уже пуста. От немцев не осталось и следа, только угол флигеля повредило взрывом ручной гранаты.

Одну лишь ошибку сделал пильщик. Когда Ганзелик говорил ему, что после случившегося нельзя оставаться на лесопилке, Адамчик ответил:

— Да уж как-нибудь останемся. Ведь наверх наши старые ноги нас не донесут.

— Мы донесем, — предложили партизаны, получившие от Шимака совершенно ясный приказ.

— Да зачем вам лишние рты?

— Об этом даже не говорите, — настаивал Ганзелик. — Ведь теперь они будут мстить. На лесопилке вам уже не жить спокойно.

— Господь бог добр, он охранит нас, — твердила свое Адамчикова.

А пильщик полностью подчинился жениному упрямству.

Увидев, что партизаны вернулись без Адамчиков, Шимак рассердился.

— Насильно их, что ли, тащить? — обиделся Ганзелик, чувствуя угрызения совести. Он не должен был уступать ни за что, это мучило его всю дорогу.

— А хотя бы и так, — поддержал Шимака Хорват. — Насильно, под конвоем.

— Умники, — проворчал Ганзелик и вытер пот со лба.

— Завтра за ними спуститесь, — решил командир.

— Хорошо, — согласился Ганзелик, и с души его как будто камень свалился. — Приведу их. Пусть под конвоем, но приведу, иначе не будет мне покоя. Иногда надо быть твердым как камень.

Но на другой день патруль увидел, что лесопилка под Кочкой сгорела дотла. А повыше под молодой березкой лежали два мертвых тела: старики с лесопилки.

Ганзелик готов был биться головой о стену. Теперь только он понял, что сделал, уступив им. Шишак ему этого не простит. И будет прав, черт возьми, будет прав: он получил приказ, надо было его выполнить!

Патруль похоронил Адамчиков с почестями.

 

Лютая зима

Леса уже начали пламенеть осенними красками.

В октябре Никита принял сообщение, которое взволновало весь отряд: советские войска прорвали фашистскую оборону у Дуклы.

— Они уже у нас! Теперь ждать недолго! — радовались партизаны; но Советская Армия должна была подготовить новое наступление на широком фронте, она не могла вырываться вперед лишь на одном участке.

А известия с мест боев, из Дубравы, Червена-Скалы, Крупины, а также из Зволена и Бистрицы, были все тревожнее.

«Отступаем…»

«Отступаем…»

«Обороняемся…»

— К черту такие сообщения!

Партизаны слушали их, сцепив зубы. И все чаще отряд спускался в окрестные села, чтобы внести смятение во вражеские ряды, уничтожить боеприпасы и ослабить натиск.

Никита Владимирович помрачнел:

— Отступаем, отступаем… Да что это, в конце концов, за тактика? Если мы будем все время отступать, то попадем во Владивосток и свалимся прямо в Тихий океан!

Все соглашались с Никитой и чертыхались, кто вслух, кто про себя.

Потом пришло сообщение, что армия ушла в горы и будет вести партизанскую борьбу.

А в горы медленно, но уверенно пробиралась зима. Часто шел дождь, смешиваясь со снегом в отвратительную кашу.

Бача Брнчала сложил цедилки в мешок и отправился в долину. Пастух Матуш уже давно перестал быть пастухом. Он участвовал в боевых действиях отряда и совсем не собирался возвращаться в село с овцами.

— И мне что-то неохота, — пожимал плечами Брнчала. — Но что поделаешь? Ведь овцы зимой здесь подохнут. Погибнут.

— А мы их поедим! — рассмеялись партизаны, хотя говорили совершенно серьезно.

— Да, ведь и так их уже немного осталось, — махнул рукой бача. — Из отары, что я пригнал сюда весной, половину мы, пожалуй, съели.

До сих пор отряду не приходилось заботиться о провианте. Бача давно перестал носить сыр в село, которое находилось, как говорил Брнчала, в другом мире. Сыр, жинчица, а порой и овца — все это доставалось партизанам.

Но теперь, когда не станет ни сыра, ни мяса, для отряда наступят тяжелые времена. Снегу выпадет выше метра, и в села попасть будет трудно. Придется прекратить вылазки. Зима отрежет их от долин.

А что потом?..

Как перезимовать?

— Послушайте, бача, несколько овец надо оставить, — решительно сказал Шимак: в штабе уже давно решили, что не дадут увести в село всех овец.

— И так газды мне уши оторвут и от должности бачи откажут, — защищался Брнчала.

Не то чтобы он не хотел оставить, нет, но в другие годы скряги газды даже только что родившихся ягнят собирали и пересчитывали. Он вообще не представлял себе, чем это кончится. Прийти вниз, в другой мир, с пустыми руками. Это катастрофа.

— Ничего вам не сделают, бача. А если немцы съедят баранину, кого тогда будут скареды газды ругать, а?

— Оставайся здесь с отарой, — предложил Хорват.

— Сколько у тебя овец? — спросил Никита.

— Немного больше тридцати осталось.

— Если хотите по-хорошему, можете увести вниз половину, — таково было последнее слово командира отряда.

— Это не имеет смысла, — засмеялся Хорват. — Ей-богу, не имеет.

Он был прав. И Брнчала предпочел остаться с овцами наверху.

Партизаны старались отблагодарить бачу. Ведь сколько забот у них отпало.

— Построим для них сарай, чтоб не померзли, — решили они.

Но пока выстроили сарай, стало плохо с пастьбой, травы с каждым днем становилось все меньше…

Овцы выдержали до конца декабря. Те, что остались напоследок, исхудали так, что превратились в кожу и кости.

— Последнюю заколем на рождество, — решил Шимак.

В сочельник выпало много снегу. Ветер, дувший временами с дикой силой, вздымал снег вихрем и наметал высокие сугробы. Горные сосны выше лагеря засыпало совсем. Ели и пихты внизу были с наветренной стороны покрыты смерзшимся снегом и казались сделанными из сахара. Порой раздавался сильный треск: ветки, не выдержав тяжести, ломались.

— Ну и лютая зима! — чертыхались партизаны, сидя у огня в землянках.

Не беда, что глаза воспалились от едкого дыма. Главное, что руки и ноги не мерзнут и ветер не забирается под одежду. Перед каждым стояла миска с гуляшом, приготовленным из последней овцы. Негустой был гуляш, но от него хоть пахло бараниной.

Так они отметили рождество. Никто не поставил рождественской елочки, потому что пихт и елей здесь было и так вдоволь, да еще каких красивых, сверкающих инеем и, как ватой, окутанных снегом.

Все вспоминали о своих близких: как им живется? Здоровы ли? Не голодны?

Лидке, быстро привыкший к партизанской жизни, привязался к мальчишкам. Он говорил:

— У меня дома такой же сын… — А потом тихим, грустным голосом добавлял: — Если он еще жив.

И в этот вечер он все вздыхал:

— Только бы они были живы…

— А почему бы им не жить? — спрашивали мальчишки.

— Вену часто бомбят…

— Дядя Лидке, а почему бывают войны? — спросил Габриель.

Вопрос этот мучил его давно.

— Эх, — махнул рукой старый Лидке, — черт его знает… Пошли они все к дьяволу!.. Все! Нам, рабочим, они ни к чему!

Хорват слышал все это и решил вмешаться в разговор:

— И эта? — спросил он. И, увидев, что Лидке не понял, добавил: — И эта война?

— Да… Все! — Глаза венца гневно сверкнули. Они уже не казались такими усталыми.

— Эта война, Вальтер, в конце концов освободит мир от большого зла. Но когда-нибудь войны совсем прекратятся. Когда рабочие всего мира поймут друг друга и объединятся. И если уж тогда кто-нибудь задумает гнать людей на войну, мы им покажем, где раки зимуют.

Никита покуривал, теребя бородку, которая выросла у него здесь в партизанском лагере. Он слушал и думал: «Молодец, правильно говорит…»

Когда Хорват умолк, он сказал:

— Мы боремся за то, чтобы войны не было больше никогда. Человечество может обойтись без войн. Мы и этой войны не хотели, да немцы напали на нас вероломно.

— Но война уже скоро кончится, — добавил Хорват. — Вот только зиму переждать.

— Эх… — махнул рукой Выдра, лежавший на нарах. — Кто знает, как она кончится и доживем ли мы до ее конца.

Хорват встал, подошел совсем близко к парам и, глядя на Выдру, решительным голосом сказал:

— Как ты можешь сомневаться, черт возьми!.. Победим мы, и ничто уже им не поможет, никакое секретное оружие. Нет такого оружия. Слышишь? Ведь мы не одни! Нас много.

Слова его гулко разносились в маленькой землянке. Хорват сел. Было опасно так падать духом. Это могло повлиять на остальных, и нельзя было промолчать.

Выдра покачал головой:

— Любо-дорого вас слушать, но порой мне кажется, что мы не выдержим до конца.

— До конца выдержит лишь тот, кто хочет выдержать, — сказал Никита. — Сцепи зубы и не ной.

Выдра чувствовал на себе пронизывающий взгляд Никиты, но не смотрел в его сторону. Он уставился на языки пламени в очаге. Сейчас ему уже было стыдно своих сомнений, которые часто по ночам лишали его сна, стыдно, что он высказал их вслух. Минутная слабость. Он до боли прикусил нижнюю губу. Стало тихо, только потрескивал огонь в очаге.

— Как-то, еще весной, я слушал из Москвы Клемента Готвальда, — снова заговорил Хорват. — С тех пор я твердо верю, что наше дело победит. Жаль, что ты его не слышал, Выдра. Ты бы перестал сомневаться.

В землянке стало тихо. Лишь огонь полыхал, создавая иллюзию уюта. Молчание нарушил командир:

— Ну хорошо, вернемся к тому, что сказал Хорват: зиму надо переждать. Но как?.. Мое мнение — надо любой ценой попасть в село!

Слова учителя вернули всех к заботам отряда.

— Как? Насовсем?.. Прямо немцам в пасть? — решительно не согласился Ганзелик.

— Нет, другое, — покачал головой Шимак. — Надо найти способ раздобыть какое-нибудь пропитание. И сделать это сразу, потому что мы на мели!

Хорват уперся локтями в колени и положил подбородок на ладони. С тех пор как он ушел в горы, лицо его вытянулось, почернело и обросло бородой.

Казалось, он о чем-то напряженно думает. И действительно, в голове у него гудело: «Мы на мели, на мели, а зима еще только начинается…»

Наконец он поднял руку.

— Говори! — предложил командир.

— Я пойду!

Все уставились на Хорвата.

— Я пойду добровольно. Кто пойдет со мной в долину за продовольствием?

Все впились взглядом в его исхудавшее лицо, но никто не вызвался. Тогда он повторил еще раз:

— Ну кто? Добровольно.

Руки начали медленно подниматься.

Среди первых добровольцев были и Йожо с Габриелем.

— И вы туда же? — покачал он головой. — Вы не знаете, на какое опасное дело вызываетесь.

— А зачем же мы тогда здесь? — встал перед ним сын. — Ведь мы хотим помогать вам.

Наконец ребята добились, что их тоже возьмут с собой партизаны.

За мальчиков больше всех ходатайствовал Никита:

— Возьмите их, пусть идут. Они ведь и вправду молодцы. Мы пошлем о вас рапорт командиру бригады, — пообещал он. — Представим к награде.

— Не торопись, — вмешался командир. — Ребята идут на опасное дело. Приключения им нужны. А снегу в лесу по пояс. Кто знает, дойдут ли они или окажутся всем в тягость. А когда партизаны спустятся в долину, может, придется принять бой с врагом. По дороге могут ослабеть и в селе… Одним словом, и бы их не пустил.

Но Никита не сдавался.

— Послушай, — сказал он. — Они тебе кажутся еще детьми. Но, по правде говоря, они уже не дети. За это время они изменились. И думают о том же, что и мы. И даже внешне переменились. Теперь они уже взрослые… Пусть испробуют и это. Здесь останутся, почувствуют себя ненужными, лишними. А ты знаешь, что это такое? Ну, решай, учитель!

— Да ведь я так говорю, потому что учитель.

Ребята не сводили глаз с Никиты, пока он говорил, согнувшись — землянка была для него низкой — и размахивая руками. А на учителя глядели исподлобья.

Впервые на него так глядели, раньше им восхищались. И в школе и здесь, в горах. Но сейчас он стал им неприятен. Еще бы! Какие же они дети?!

Наконец добровольцев отобрали и договорились, что будут спускаться не в Сучаны или в какое-нибудь другое село с южной стороны, а перевалят через гребень и пойдут по северному склону.

— С нашей стороны трудно пробиться. Через мост нельзя, а иначе Ваг не перейдешь, ведь он еще не замерз. И потом, с этой стороны железная дорога и шоссе бдительно охраняются.

Шимак хорошо придумал план, и поэтому говорил с уверенностью:

— Спустимся во Франконцы. Село стоит в лесу, и народ там к нам расположен… Вражеские патрули на ту сторону наведываются не так уж часто.

Предложение командира было одобрено. Перейти через гребень Сухого Верха зимой — затея отчаянная, но сделать это надо, никуда не денешься.

— Вот если бы лыжи были, — сказал один из молодых партизан, который до тех пор только слушал.

— Гм, если бы да кабы, нас бы и здесь не было, — шутя ответил ему Ганзелик. — Ну что ж, придумаем что-нибудь. Сплетем из еловых веток снежницы, вот ноги и не будут проваливаться в снег.

— Это идея! Здорово!

Для перехода через вершину выбрали тихий, ясный день. Вернее, день начинался тихо, но кто мог знать, как он закончится. Высоко в горах погода очень переменчива. В течение часа прекрасная зимняя погода может смениться такой снежной бурей, что ничего не увидишь даже на несколько шагов вокруг.

Кривой гребень Сухого Верха сверкал в косых лучах холодного утреннего солнца, как будто украшенный мелкими драгоценными камешками.

Пятнадцать партизан двинулись в тяжкий путь. Оставшиеся в лагере отдали своим товарищам всю теплую одежду. У очагов в землянках можно пересидеть и в рваных шинелишках. Все знали, что поход будет напряженным, даже опасным. Пятнадцать пар ног было обуто в примитивные снежницы.

Возглавлял группу сам Шимак. Он заботливо осмотрел каждого добровольца, его снаряжение, оружие. Подойдя к ребятам, наморщил лоб и попытался еще раз отговорить их от опасного путешествия:

— Оставайтесь-ка в лагере, а? Ведь поход наш будет тяжелым даже для взрослых, а про вас и говорить нечего. Оставайтесь… мы вас заменим. Ну?..

Мальчишки молчали. Уставились в землю и молчали, ни тот ни другой не вышел из строя.

— Ну?.. — настаивал командир.

Безрезультатно.

— Вот упрямые лбы!

— Да оставь ты их. Мой-то ведь весь в меня… Мы будем следить за ними, — сказал Хорват и подмигнул Ганзелику.

Отец Габриеля кивнул головой.

И мальчики ушли с экспедицией.

— Я уж думал — всё, — шепнул Габриель Йожо.

Йожо вел на поводке Грома. В такой дороге хороший пес — настоящий помощник.

И у него сердце забилось от радости. Все-таки взяли…

Длинная цепочка людей двинулась от лагеря к широкому седлу на гребне Сухого Верха. Они шли друг за другом, поднимаясь по склону не вертикально, а извилистой лентой. Тем, кто остался в лагере и следил за товарищами, пока они не скрылись за хребтом, казалось, что вверх по белому склону медленно ползет гигантская змея.

До возвращения добровольцев командование отрядом взял на себя Никита.

Группа продвигалась очень медленно и с большим трудом. Снежницы помогали, правда, неплохо, ноги не погружались в снег, но были слишком тяжелые.

На гребень группа поднялась уже немного уставшей.

Но Шимака больше беспокоили серые тучи, которые начали собираться над вершиной Розсутца.

— Может метель подняться, — показал он на тучи.

— А не слишком ли мы боимся этих тучек? Обойдется, — пытался отвлечь его от опасности Ганзелик.

— Что-то не верится, — покачал головой командир. — Наше счастье, если снегопад будет без метели.

— Ну как?.. — спросил Хорват у сына. — Не жалеешь, что пошел с нами?

— Нет, папа. Все прекрасно, — ответил мальчик, гладя Грома, лизавшего розовым языком смерзшийся снег. Пока дорога казалась Йожо увлекательной, и он был рад, что не поддался на уговоры.

— Ну что ж, посмотрим… Северный склон Сухого Верха много круче, чем южный. А кроме того, там немало предательских ям под ледяной коркой. Попадешь в такую яму — пиши пропало.

Отец не запугивал, как подумал было Йожо. Слова Хорвата вскоре оправдались.

Это случилось после часового спуска по северному склону горы. Поднимались на гребень медленно, но спуск оказался еще более медленным и изнуряющим.

Чтобы не соскользнуть с обрыва, ноги надо было ставить очень точно. Группа поднималась по извилистой тропе. Те, у кого не было рукавиц, дорезали руки острой ледяной коркой. Все старались ступать в следы Шимака, который шел впереди. Так продвигались довольно долго, и вдруг Габриелю показалось, что ниже протоптанной тропинки есть площадка. Там будет легче идти, подумал он и спустился туда. Но не успел Габриель ступить на площадку, как провалился под ледяную корку. Лишь дыра осталась. А из нее раздался отчаянный крик…

Гром первый бросился к дыре и начал лапами царапать ее края. Ему хотели помочь, но опасались, что яма значительно шире и лед снова проломится. Пес тем временем разрыл довольно большое отверстие. Оказалось, что под ледяной коркой находится неглубокая воронка, какие бывают в известняковом карсте. На глубине, равной примерно человеческому росту, Габриель пытался удержаться на выступах стен воронки.

Надо было действовать немедленно, чтобы мальчик не обессилел и не соскользнул ниже. Вызвался Ганзелик.

— Держите меня за руки! Я дотянусь ногами. А потом вытащите нас обоих.

Так и сделали…

Выдра с Хорватом легли на ледяной покров, остальные их придерживали, чтобы они не соскользнули вниз с обрыва. Ганзелик, держась за руки друзей, спрыгнул в воронку.

— Хватайся за ноги! — крикнул он сыну.

Вскоре они выбрались на поверхность предательского снежного покрова. Габо был бледен как мел. Он так крепко держался за острые стены воронки, что содрал пальцы до крови. Колено он тоже ударил, но от страха не почувствовал боли.

— Ну ты у меня получишь! — сказал ему отец, когда уже все обошлось.

— Идите за мной след в след! — приказал командир, глядя из-под насупленных бровей на мальчишек. При этом он наверняка думал: «Черт нас попутал взять их с собой! Уже начинаются всякие напасти».

И Йожо злился на Габо. Вот балда, всюду он лезет. Прав был командир.

Происшествие задержало группу надолго. Когда снова двинулись в путь, темные облака, висевшие над Розсутцом, уже затянули все небо. Стало ясно, что метель застигнет их в пути.

«Хоть бы дойти до конца обрыва», — пожелал в душе Шимак, обеспокоенный таким поворотом событий. Крутой склон становился более пологим. Вот впереди уже видны деревья. Казалось, что они совсем близко, стоит лишь протянуть руку. Однако это был обман зрения. На самом деле деревья были еще очень, очень далеко. И Шимак это знал.

Начались первые порывы ветра. Но в это время группа дошла уже до пологого склона, совсем недалеко от долины. Еще два-три поворота…

И тут началась метель… Снежные метели страшны и опасны, и кому не пришлось пережить их, тот с трудом может их себе представить.

— Держитесь вместе! — раздался чей-то голос позади, но ветер унес его в долину раньше, чем он был услышан остальными.

Метель завывала громко и пронзительно; колючий, ледяной снег бил по лицам и по рукам.

Если бы мотель застала партизан на крутом откосе, вряд ли им удалось бы спастись.

— Не останавливайтесь! Двигайтесь вперед! — приказал командир.

Йожо и Габо шли рядом, а между ними пес. Он вытянулся и почти полз на согнутых лапах. Мальчики крепко держались за мохнатую шубу своего поводыря.

Габо немного прихрамывал: разболелось колено.

Непроницаемая завеса из снега и мелких льдинок, которые вихрь отрывал от ледяной коры, отделяла людей друг от друга. Где-то вдали раздался треск: это метель сломала верхушку ели или пихты.

Йожо устал. Он уже не считал, что все великолепно, наоборот, ему было страшно, и ноги стали слабеть и дрожать. Он молчал, боясь открыть рот, потому что в открытый рот сразу набивался снег и он задыхался от леденящего воздуха. Мальчик вцепился в шубу Грома и шел за ним. Он с трудом переставлял ноги. Время от времени свободной рукой прикрывал глаза от колючих льдинок.

В какой-то книжке он читал о моряках, о кораблях, бороздящих широкие моря. Тогда ему страшно хотелось стать таким моряком. Теперь в его мальчишечьей фантазии лес превратился в большой корабль, который швыряют туда и сюда пенистые волны с белыми гребнями.

А на самом деле это его качало из стороны в сторону под порывами ветра…

Ему казалось, что ветер свистит в сплетении мачт и канатов… А в действительности вихрь ударял в стройные пихты и ели.

Настоящий корабль, думал Йожо. Мощный и громадный. Даже самая сильная волна его не победит!

Он двигался вперед, не нащупывая под ногами надежной опоры, видя только бездонный простор за сугробом, который ветер нанес вокруг хилой елочки… Ну и прибой!.. Ну и…

«Шагай уверенно, юнга! — подбадривал себя Йожо в этой захватывающей игре фантазии. — Ставь ноги пошире, будешь держаться тверже».

А корабль-лес колыхался, стонал, скрипел. То здесь, то там раздавался треск деревьев под ударами ветра.

— Йожо!.. Габриель!.. — услышал мальчик слабый голос. Это звал их отец, желая убедиться, что они идут, что не отстали. Даже сильный мужской голос вихрь превращал в слабое эхо.

Только бы ноги так не болели и не дрожали!..

Наконец партизаны спустились в глубокий овраг. Здесь было тише. Вьюга сюда не добралась, и метель свирепствовала меньше. Только поскрипывали верхушки деревьев.

Командир остановился, чтобы подождать остальных.

— Ну и погодка! — проворчал кто-то.

— Видать, ведьмы на помелах вылетели прогуляться, — сплюнул Выдра.

— Как, ребята, силенок пока хватит? — заботливо спросил Хорват.

Мальчишки утвердительно кивнули, хотя все у них невыносимо болело. Ни за что на свете они бы не признались, что силы покинули их. Они должны во что бы то ни стало выдержать всё.

— Видите, это вам не прогулка! — погрозил им пальцем Шимак. — Теперь небось жалеете, что меня не послушались.

— Что вы, пан учитель! — Они и здесь обращались к учителю, как в школе. — Зато мы поняли, что такое снежная буря в горах.

Отдохнув немного, партизаны двинулись дальше.

«Еще немножко, еще чуточку бы передохнуть, — думал Йожо, чувствуя, как отяжелели ноги. — Ну, прямо свинцовые, хоть бы еще минутку передохнуть…»

Но Шимак не разрешил:

— Мы разогрелись, можем простудиться. И потом, чем больше стоить, тем больше тебя охватывает усталость. Пошли!

Лес густел. Овраг, по которому они продолжали свой путь, охранял их от разбушевавшейся стихии. Идти стало значительно легче.

Вот только ноги…

Отряд спустился в долину, и командир решил, что село уже близко. Он выслал вперед троих.

— Если кого увидите, сразу зовите нас!

Но кто станет в такое ненастье ходить по лесу?

Патруль не заметил ничего подозрительного. Увидев плетень, партизаны поняли, что они уже в селе.

Во Франковце стояла тишина. Несколько деревянных домишек теснились в узкой долине. Они были покрыты толстым слоем снега. С крыш свисали розоватые сосульки.

Снег все шел. Метель, поразившая партизан в лесу своей безудержной силой, здесь превратилась в обычный снегопад, сопровождаемый легким ветерком.

— Пошли! — указал Шимак на первый дом. До него было не более пятидесяти метров. — Кажется, все спокойно.

— Хорошо бы сначала расспросить. Не то вдруг попадем все в западню, — предложил Хорват. — Пусть кто-нибудь останется здесь.

— Согласен, — ответил Шимак. — Ондрей, и ты, и ты… Пошли! Разведаем обстановку.

Четверо партизан вмиг оказались под кривыми сливами у деревянного дома, который щурился в их сторону единственным маленьким, с ладонь, окошком. Окошко было покрыто ледяными узорами и до половины засыпано снегом.

Остальные притаились у забора. Они едва стояли на ногах, но оружие держали наготове.

Йожо с Габриелем напряженно прислушивались, чтобы не пропустить опасность. Йожо держал Грома за мохнатую шею и приговаривал:

— Тихо, Гром! Тихо!

И пес понимал его. Мудрыми глазами он смотрел на мальчика, как будто хотел сказать: «Понимаю. Не волнуйся».

Из-за угла дома показался командир. Он подозвал всех взмахом руки.

— В селе немцев нет. Наведываются они редко. Говорят, раза два или три приходил патруль, но, не увидев ничего подозрительного, больше не появлялся, — разъяснил командир.

— Тогда пошли! — стали торопить его партизаны, замерзшие у плетня. — Согреться надо, ноги одеревенели.

— Нет, друзья! — вернул их командир, когда они стали протискиваться в узкие двери. — Не спешите… Даже если в селе нам прямая опасность не грозит, надо быть настороже. Сначала выставим часовых.

— Но ведь холод собачий… — послышались голоса.

— Да, ничего не скажешь… И все-таки двоим придется потерпеть. Остальные согреются, тогда часовых сменим.

Все так закоченели, что добровольцев не нашлось, и командир назначил двоих сам.

Дом, куда они вошли, был небольшим и темным. В единственной комнатенке у глиняной печи сидели двое стариков: Мармуля и его жена. В углу за печью громко сопел рыжий с белыми пятнами теленок. Когда первые четверо партизан постучали в дверь, Мармуля вздрогнул и шаркающими шагами пошел отодвигать засов. Вместе с партизанами в комнату проник холод.

— Добрый день!

— Добрый день… и добро пожаловать! — пролепетал ошарашенный Мармуля. Он испугался при виде здоровых парней с оружием в руках. И спросил: — С чем пожаловали?..

— Нет в селе?..

— Чего? Молока? — переспросил Мармуля.

— Да при чем тут молоко?

— А чего же?

— Да немцев!

— Этих нет. Недели две назад были последний раз, но с тех пор, как навалило снегу и ударили морозы, больше не приходили.

Старик совсем успокоился и суровым голосом спросил:

— А вы кто будете?

— Партизаны!

— Гм… Вот как!..

Село было так далеко от остального мира, а сейчас, зимой, совершенно от него отрезано, что партизаны сюда не заходили. Но он слышал о них, о партизанах, разговор заходил часто.

— Ну заходите, погрейтесь!

Тогда Шимак вышел и позвал остальных.

Когда все втиснулись в комнату, старуха Мармулиха всплеснула иссохшими руками:

— Господи боже мой! Сколько вас!

— А откуда вы пришли в такое ненастье? — полюбопытствовал Мармуля.

— Из леса… с той стороны Сухого Верха, дедушка, — объяснил Хорват.

— Как же вам удалось пройти? — удивился старик, знавший, как труден этот путь.

Командир рассказал, почему им пришлось предпринять такой опасный поход. Мармуля качал седой головой. Старуха тяжело вздыхала.

— Ох, бедные мы, как церковные крысы, — начал Мармуля. — Одно слово — горяне… Коровенка, полоска поля под горой на склоне, навоз туда — прошу прощения — приходится на себе таскать. Кроме овса и ячменя, ничего не родит… Но что имеем, дадим. Вам ведь все сгодится, переборчивыми не будете.

— Да где уж там! — кивнули партизаны, которые грелись у глиняной ночки.

Мармуля сказал жене:

— Позови соседей! Разберем их по одному, по два. Всех ведь нам самим не накормить.

Вскоре в дом начали приходить жители села. Все в овчинных тулупах, в валенках и бараньих тапках, надвинутых низко на глаза.

Через минуту комната была полна до отказа. Полна не только людей, но и запаха овчины и еще едкого дыма от дешевого трубочного табака. И любопытных глаз.

— К нам пришли партизаны, — сказал Мармуля односельчанам.

Те закивали головами, как будто хотели сказать: «Видим, а дальше что?»

— Надо их накормить!

Опять молчаливые кивки. Пришедшие осторожно осматривались, разглядывал и партизан.

Наконец один из них, молодой парень, сказал:

— Мы знаем, вы против этих… с черепами на шапках.

— Да, — подтвердил Шимак. — Мы боремся против них и вообще против всякой несправедливости.

— Несправедливости? — недоумевающе спросил кто-то. — Какой несправедливости?

— Ну, например, против того, что вы здесь, за спиной у господа бога, тянете лямку, как скот, носите бадьи с навозом на спинах и ничего от этого не имеете и никто о вас не думает.

Слова командира задели за живое. Ведь их жизнь и вправду была лишь жалким прозябанием. И поэтому отозвалось сразу несколько голосов:

— Да, никто о нас не думает, разве что судебные исполнители.

— Вот видите! Никто вам не советовал, как облегчить заботы, никто не помогал. И нам тоже. Вот мы и стали сами думать, как сделать жизнь лучше.

— Значит, вы как когда то разбойники Яношика? — послышался у печки хриплый голос старика Мармули. — Они тоже боролись за бедноту.

— Правильно, дед, — подтвердил учитель. — Но мы уничтожим кривду действительно навсегда.

Одобрительный гул разнесся под низким потолком с закопченными балками.

Горяне оживились. Они стали похлопывать партизан по спинам. И тут кто-то из них заметил ребят.

— Ну и ну, и мальчишки с ними… А стрелять вы умеете?

— А как же, увидели бы — не поверили, — похвастался Габриель.

Крестьяне одобрительно засмеялись.

— И впрямь трудно поверить, что такие мальцы могут быть партизанами. Что от них толку? — махнул рукой один из крестьян.

Йожо было обиделся и хотел сказать ему что-то, но отец опередил его:

— Не говорите, и от них польза немалая.

Крестьяне разобрали бойцов по своим домам. Мармулиха сама попросила, чтобы мальчики остались у нее. Йожо никогда раньше не видел такого морщинистого лица — как сушеное яблоко, пролежавшее до поздней весны. Но старушка была бодрой не по годам. Она сразу же принесла им вареной картошки, теплого молока и хлеба, из которого местами торчала овсяная шелуха.

И ребята наелись до отвала. Мармулиха все время приговаривала:

— Ну ешьте, детки мои, ешьте, бедняжки!

— Спасибо, тетя, мы уже сыты! — смеялся Йожо.

— И вовсе мы не бедняжки, мы партизаны, — защищался Габо, морща лоб под растрепанной челкой.

— Ну как же, как же, конечно, партизаны, — успокаивала их старушка, пряча улыбку в уголках губ.

В ту ночь мальчики, измученные тяжелым походом, спали как убитые. На ночь командир тщательно распределил часовых, и после долгого перехода все, кроме них, спали на перинах или теплых печках. Крестьяне ни за что не позволили своим гостям лечь на полу.

Маленькие оконца домишек светились до позднего вечера. Это крестьяне слушали рассказы партизан.

А пока гости спали, многие хозяйки пекли для них хлеб.

Утром каждый из крестьян вручил своему гостю солидную ношу. Картошку, хлеб, солонину и конченое мясо. Ценный груз нужно было перенести на другую сторону Сухого Верха. Ведь там ждут. Надо торопиться!

Вчерашняя метель прошла, и небо поголубело.

К Шимаку подошли двое молодых крестьян.

— Возьмите и нас с собой.

Шимак задумался, потом подозвал Хорвата, и они вместе отошли в сторону посоветоваться. Затем он пожал обоим добровольцам руки:

— Но оставайтесь здесь, в селе!

Парни растерялись и разочарованно уставились в пол.

— Все равно зимой никаких больших боевых действий не будет. Надо дождаться весны. Тогда придете… А сейчас каждый лишний рот — проблема, харчей-то нет, — объяснил Шимак. По лицу его было видно, что ему это не безразлично.

Крестьяне переминались с ноги на ногу.

— Считайте, что вы с нами, мы вас принимаем, но оставайтесь дома до конца зимы. И будьте наготове! Когда отряду понадобится помощь, мы в первую очередь обратимся к вам.

И он пожал им руки.

— Когда припасы у вас выйдут, — сказал высокий, — мы к вам подскочим, еще принесем.

— Отлично, идет!

И партизаны с мешками на плечах пустились в обратный путь.

Йожо и Габо достались самые легкие мешки, но и их они еле тащили. Сцепив зубы, ребята мужественно шагали наравне со взрослыми. Пусть Шимак не думает, что они будут в тягость.

 

Йожо отморозил ноги

Зима бесновалась.

Лютые морозы, снежные завалы и пурга не пощадили и лагерь Шимака. Именно здесь они свирепствовали в полную силу.

Снегу намело столько, что даже высокий человек проваливался выше пояса. Морозы тоже не унимались. К счастью, дров поблизости было сколько угодно. На корню и вывороченных. Правда, в землянках не было печей. Очаги чадили, а вытяжные отверстия в потолках не справлялись с потоком густого дыма и не успевали впускать свежий воздух. У жителей землянок распухли веки и покраснели глаза. Некоторые стали кашлять. Поэтому они охотнее стояли на часах: там по крайней мере досыта можно было надышаться свежим воздухом.

Хотя лагерь находился высоко в горах и зимой был отрезан от долин, командование отряда все-таки постановило регулярно нести караульную службу.

— Никогда нельзя знать, не подстерегает ли за ближайшим деревом враг, — утверждал Хорват.

— Будем выставлять часовых, — решительно сказал командир.

Никита поддержал его. Некоторые партизаны вначале сетовали на холод и снег, ворчали, что, мол, гитлеровцы сюда никогда не придут, и тогда Никита рассказал им случай из своего боевого опыта.

— Не верьте этому… Я-то уж знаю этих волков. Нельзя им верить!

Все притихли, потому что Никита обо всем говорил интересно и его любили слушать. Особенно мальчики, те просто ловили каждое его слово. Они очень любили Никиту, и оба старались во всем на него походить.

— Однажды мы стояли в лесу в нескольких десятках километров от Овруча. Наш отряд находился тогда глубоко в тылу врага. Леса густые, старые, почти непроходимые. Они были для нас надежным укрытием. Враг никогда не мог быть уверен, что мы не ударим ему в тыл, не перережем путь. Отряд наш был невелик, но зато очень подвижен. Как жало. Кольнет и скроется. Он стал грозой для захватчиков. И мы этим очень гордились. Фашисты уже перестали перевозить свою технику мимо лесов: все равно она не прибывала к месту назначения, а попадала к нам и в наших руках оборачивалась против них. А мы чувствовали себя очень уверенно. «Да разве эти трусы осмелятся углубиться в наши леса!» — смеялись мы, считая леса действительно непроходимыми для немцев. Так, усыпив свою бдительность, мы жили в лесу спокойно, как на отдыхе. Часовых не выставляли. Но однажды врагу понадобилось перевезти оружие на передовую мимо наших лесов. Другие магистрали мы им уже перерезали, осталась только дорога через Овруч. И тогда, отчаявшись, они двинулись в лес, чтобы разгромить нас и таким образом освободить дорогу вдоль леса.

— И вас нашли? — спросил кто-то.

— Молчи, не перебивай! — прервали его.

— Мы сами себя выдали, — продолжал Никита. — Наши леса богаты диким зверьем. Мы как раз подстрелили оленя и готовили еду. Выдал нас, наверное, запах дыма. В это время они уже были у нас за спиной. Да, нам тогда досталось, пока мы не вырвались из окружения.

— Главное, что пробились, — бросил Матуш.

— Да, слава богу, нам удалось вырваться. Но пятеро партизан погибли. И среди них девушка — Лена.

Никита встал, достал из вещмешка измятую фотографию, посмотрел на нее, а потом показал сидящим вокруг:

— Вот она.

— Она тебе что — родня? Почему ты сохраняешь ее фотографию? — спросил Ганзелик.

— Ну да… Она была моя невеста… С тех пор ее карточка всегда со мной.

Слушая рассказ Никиты, Йожо невольно вспомнил о Верке. Что она делает? Сердится ли еще на них? Долго не мог он отогнать от себя мысли о тоненькой девочке с косичками, как мышиные хвостики. Но Габо об этом не сказал, чтобы тот его не высмеял.

Вокруг лагеря теперь несли вахту часовые. На часах по очереди стояли все.

Хорошо стоять на посту в ясную погоду. Но переминаться с ноги на ногу в пургу не так уж приятно. Кто не проявлял осторожности, мог отморозить ноги или уши.

Эта беда не обошла и Йожо.

Однажды его назначили часовым под утро. Мела пурга. Ветер с диким воем вздымал падающий снег. Он взметал снежные комья, швырял их и сваливал в перины-сугробы. И как раз перед входом в землянку снегу намело по самые уши. Чтобы выйти, пришлось прорыть в сугробе туннель.

Йожо с трудом выбрался наружу. Хотя на нем была отцовская шинель, мороз пробрал его до костей.

Йожо стал ходить взад-вперед. Но в глубоком снегу переставлять ноги было трудно, а правый ботинок почему-то жал.

«Пустяки. Наверное, я плохо намотал портянку», — подумал он. Потом спустился вниз по склону к старой пихте. У толстого ствола ветер намел снежный вал, за который можно было укрыться от ветра. А мороз свирепел. Йожо прислонился к стволу, так что только голова торчала из-за сугроба. При этом он все время внимательно смотрел по сторонам, но забывая, что как часовой несет большую ответственность. В такие минуты он чувствовал себя взрослым.

В ненастье часовых сменяли каждый час.

Но и час тянулся долго. Минуты ползли очень медленно.

Мальчик притаился под пихтой за сугробом, держа обеими руками автомат. Пар изо рта застилал ему глаза, оседал на отворотах поднятого воротника, превращаясь в белую изморозь. Ворс на сукне покрылся тонкой наледью.

Йожо думал только об одном: «Ты на часах! Смотри в оба!»

Сначала эта мысль владела им целиком: «Смотри в оба, смотри в оба!» Но отцовская шинель хорошо грела, и внимание его стало ослабевать. Ему хотелось дремать, и слова «смотри в оба!» все слабее звучали в его сознании. Пришлось ущипнуть себя за руку. «Что же это со мной, черт возьми?!» Он очнулся, протер снегом глаза и посмотрел вокруг. Но как ни старался всматриваться в пургу, никак не мог ничего увидеть сквозь ее густую подвижную пелену.

Так он терпел до тех пор, пока от бункеров не донесся слабый зов:

— Йожо!.. Йожо!..

Он знал, что это смена караула.

Поднявшись, мальчик почувствовал, что правая йога одеревенела. Как будто это была не его нога. Йожо подумал: «Наверное, я слишком долго просидел на корточках».

Только по пути в командирскую землянку он сообразил, что, вероятно, отморозил йогу. В лагере случалось, что кто-нибудь приходил с побелевшим ухом, а кто-то с отмороженными пальцами. Он это знал и испугался.

Когда он пришел в землянку, ему дали кружку черничного чаю.

— Ну что, промерз? На, выпей!

Кружка чаю с двумя вареными картофелинами — вот и весь скромный завтрак. Йожо был голоден как волк. Он хотел есть, но все время думал о ноге, быстро разулся, размотал портянку. Нога от пальцев до лодыжки была белой.

— У Вртиака есть мазь! — закричал Никита и сразу выбежал, чтобы привести от «соседей» врача.

Вртиак быстро выпел Йожо на воздух и начал растирать отмороженную ногу снегом. Он так ее тер, что капельки пота выступили у него на лбу. И при этом ворчал:

— Тьфу! Ты что, не почувствовал?

— Мне казалось, что ботинок жмет, но… — признался мальчик, стискивая зубы, потому что к ноге начала приливать кровь и он почувствовал жгучую, дергающую боль.

— Послушай, ты… — врач никак не мог вспомнить его имя, — ты ведь заметил, что жмет… А там, где ботинок слишком прилегает, там нога замерзает быстрее.

Нога болела все больше и больше. Она распухла, и кожа на ней вздулась.

— Придется полежать, братец, — сказал Вртиак, натирая отмороженное место коричневой мазью.

Сначала Йожо мучили боль и лихорадка, нога казалась тяжелой, как из свинца. Потом отмороженное место начало гноиться. Доктор каждый день его осматривал и перевязывал чистыми тряпками.

Мальчик не мог выходить из землянки и очень от этого страдал.

— Иди сюда, Йозеф! — подзывал мальчика Никита, видя, что тот понуро сидит в углу на нарах. Надо немного развлечь мальчишку, чтобы он не думал только о больной ноге.

Йожо начал интересоваться передатчиком. Кроме того, его обязанностью стало поддерживать огонь. И он не забывал подбрасывать в очаг хворост. Ни разу не случалось, чтобы очаг остыл.

Никита тем временем научил мальчика азбуке Морзе. И он стал проникать в секреты профессии радиста. Йожо повторял за Никитой «ти-та-та… ти-ти-ти… та-та-та».

Потом получил наушники и пытался ловить передачи, различать знаки. Записывал их на бумаге грубо оструганным карандашом. Сначала у него почти ничего не получалось, из слова он улавливал один или два знака. Но чем упорнее занимался, тем больше совершенствовался.

Никита только улыбался и повторял:

— Добре, Йозеф, добре!

Когда Йожо напрактиковался в «ловле» морзянки, Никита начал учить его обращаться с телеграфным ключом.

— Мягко, кончиками пальцев отбивай знаки, — объяснял он ему.

Пока Йожо корпел над передатчиком, Никита напевал. Вообще он был самым веселым жителем командирской землянки.

Чаще всего он пел о Чапаеве:

— Хорошая песня, — похвалил Йожо. Песня в самом деле ему понравилась. Он перестал выстукивать морзянку и прислушался к мелодии.

— Нравится тебе?.. Чапаев был настоящий герой.

— Научи и нас ее петь, — попросил Йожо.

Мальчишки выучили песню и пели ее, увлекая всех жителей землянки.

Отмороженная нога заживала очень медленно и сильно болела. Потом вокруг раны напало чесаться.

— Чешется — значит, заживает, — говорил Вртиак. — Это хороший признак.

А тем временем Йожо изучил все устройство передатчика, и Никита разрешил ему самостоятельно передавать и принимать сообщения.

Но чем больше интересовался Йожо передатчиком, тем чаще Габо смотрел на него исподлобья.

Он завидовал своему другу, удостоенному такой чести. И ему тоже хотелось бы «поиграть» с морзянкой, но Никита никогда ему не предлагал.

Когда они сидели однажды вместе в углу на парах, у Габо вырвалось:

— Все тебе удается… Даже отмороженная нога и та принесла тебе счастье.

Йожо удивленно посмотрел сначала на приятеля, потом на ногу, обмотанную большим ярким куском фланелевой рубахи. Ну и счастье!

— С чего ты взял?

— Еще спрашиваешь!.. Никита тебе все объяснял, а меня никогда не звал.

— А меня он разве звал? — засмеялся Йожо. — Я сам стал присматриваться.

— Но на меня он даже внимания не обращает, — преувеличивал Габриель, упорно выковыривая какой-то палочкой мох из щелей на стене сруба.

— Не болтай! Вот увидишь, как он будет смеяться, когда я ему расскажу об этом. Смех, да и только!

И Никита действительно весело рассмеялся:

— Ну и ну, вы что, рехнулись, ребята? Этого еще не хватало!

Габо покраснел до самых корней волос.

Он и стыдился и радовался.

— С Йозефом я занимался, потому что ему было скучно. Нога болела, ну, чтобы он отвлекся от боли, я и научил его морзянке. Даже дым он не так чувствовал, когда занимался. Вот и все…

— Но если Габо хочет… — стал просить Йожо за друга.

— Конечно!.. Если хочет, пожалуйста.

С тех пор и Габриель почувствовал себя счастливым, он уже не испытывал обиды, уже не считал, что его оттолкнули. И ему разрешили притрагиваться к радиолампе, которая волшебно светилась.

Зима постепенно сдавала свои позиции. Здесь, высоко в горах, снег под лучами солнца стал зернистым, как кристаллики сахара. В ложбинках под языками снега журчали веселые ручейки. Внизу, в долинах на глазах увеличивались и разрастались темные пятна оттаявшей земли.

Над извилистой лентой Вага по утрам держалась густая пелена тумана, который днем поднимался вверх и таял в воздухе.

Йожо стал снова ходить. Наконец кончились эти долгие, тоскливые дни.

Но отмороженную ногу надо было поберечь. Поэтому командир запретил ему принимать участие в вылазках и приставил к Никите помощником.

— Ноты он мне, что ли, перед носом держать будет? — смеялся Никита Владимирович.

— Нечего смеяться. Может быть, то, чему он возле тебя научится, потом ему в жизни пригодится, — сказал Шимак.

И Йожо сидел возле Никиты, наблюдая за каждым его движением. По малейшему изменению в его лице он мог догадаться о содержании принятого сообщения.

Однажды отряд спустился в долину, чтобы нанести очередной удар по вражеским частям.

Никита с Йожо сидели в землянке при открытых дверях. Солнышко на дворе боролось с исчезающим снегом.

Никита был в черных наушниках. Двумя пальцами левой руки он поворачивал черные ручки на аппарате. И вдруг пальцы замерли, словно окаменев. Лицо расплылось в улыбке, а губы под черными усами зашевелились.

— Пиши!.. Пиши, братец! — схватил он Йожо свободной рукой за локоть. И стал диктовать сообщение: — «Говорит Сергей… Говорит Сергей… Наступление от Микулаша началось. Подготовиться! Подготовиться!.. Говорит Сергей…»

Никита сорвал наушники с головы. Вскочил, крепко обхватил своего помощника руками и сильно встряхнул.

— Слышишь, парень! Перешли в наступление… Теперь они уже близко! Скоро мы услышим голос наших «катюш». Может, завтра, а может, еще и сегодня.

Сообщение вселило бодрость в бойцов отряда, вернувшихся из долины.

— Скоро мы спустимся в наше село и в другие села и города, — радовались партизаны.

Теперь настал их час. Их долг — помогать наступающей армии, сделать для врага невозможным спокойный и планомерный отход. Отряду предстояло нанести врагу последний, решительный удар.

В тот же вечер в командирской землянке собрался штаб отряда.

— Надо быть готовыми. Так сказал Сергей, — начал командир военный совет.

— Надо, надо… — поддержали его все.

— Мост у них перед носом взорвем. — У Хорвата уже был план; ночи напролет он думал, что и как сделать. Мост — единственный путь к отступлению. — Пока они сумеют навести переправу — если вообще сумеют, — красноармейцы будут уже здесь.

Стальной мост через реку был важным объектом. Враг несомненно использует его при отступлении. Если мост взорвут, отступление на время приостановится.

— Это будет наша главная диверсия!

— Я предложил, я это и осуществлю, — вызвался Хорват. — Разрешите мне подложить заряд под опоры.

Партизаны переглянулись.

— Ну что ж, раз ты сам хочешь, мы твое предложение принимаем, — кивнул Шимак. — Подбери себе помощников. Отряд тоже спустился вниз, чтобы быть рядом и помочь в случае необходимости.

План был затем подробно разработан, и отряд ожидал приказа: «Взорвать!»

Наступила ночь. Йожо не спал. Он лежал на нарах между отцом и Габриелем. Нары были узкие, приходилось лежать на боку. Вообще-то он привык к твердым доскам, но сегодня почему-то вертелся с боку на бок. В другом углу кто-то громко храпел.

Йожо лежал и думал. Его отец будет минировать мост! Его отец… Дело это опасное, все может случиться. И он решил: «Пусть папа возьмет меня с собой! Я должен быть с ним!»

— Папа…

Но тихий шепот не разбудил отца. Как он может так спать перед таким делом?!

— Папа, — наклонился Йожо поближе к его уху и при этом положил руку на его плечо.

Отец пошевелился:

— Чего тебе?

— Возьмешь меня с собой?

— Спи!

— Хорошо, только скажи: возьмешь или нет? — просил опять мальчик.

— Это не забава:

— Ты мне всегда так говоришь.

— Вот упрямый… Спи. Утро вечера мудренее.

Теперь Йожо знал: отец возьмет его с собой.

 

Мост

Давно прошел день святого Матея. А народная поговорка гласит, что Матей лед ломает. Правда, в этом году лед пережил Матея, но не надолго. Лед тронулся, гладь Вага вскрылась. Под мостом теперь с мрачным, зловещим гулом текла мутная вода. Вода пенилась, наталкиваясь на волнорезы. По мосту ходил часовой в непромокаемой шинели, подбитой заячьим мехом, и в капюшоне, туго затянутом под подбородком.

Берега реки в утреннем полумраке казались тихими, безжизненными. Неподалеку от моста на другом берегу стоял обшарпанный домишко с темными окнами, казавшийся нежилым.

Только издали, откуда-то из-за турянской фабрики, доносился грохот. Это был какой-то особенный грохот, похожий на глухую стрельбу. Взрывы следовали без перерыва один за другим: бум-бум-бум-бу-у-ум…

Потом на мгновение наступала тишина, и снова раздавался грохот.

Часовой на мосту был полностью поглощен этими странными звуками. Он вздрагивал на ходу и смотрел в том направлении, откуда они доносились. Грохот этот был ему хорошо знаком: ведь он преследовал его уже давно. Он знал, что это грохочут «катюши». И холодный пот выступал у него на лбу от ужаса.

Но пусть себе боится, пусть дрожит от страха. Чего ему здесь надо, сидел бы себе дома. А может, он и хотел сидеть дома, да не смог, погнала его нечистая сила завоевывать чужие города и села. А теперь «катюши» играют ему марш отступления.

Подкованные сапоги часового равномерно стучали по бревнам моста. Их топот отмерял время: цок… цок… цок…

Часовой в пятнистой непромокаемой шинели дошел до самого конца моста. И хотел пойти обратно, но тут из-за высокой насыпи выскочили два человека. Часовой не успел даже сорвать с плеча автомат, висевший стволом вниз. Железные руки обхватили его, зажали рот и нос, так что у него перехватило дыхание.

Нападение длилось всего лишь миг. Партизаны снова скрылись за насыпью. А минуту спустя по бревнам моста уже снова шагал часовой. Шинель с капюшоном, сапоги, автомат на плече стволом в низ. На вид все в порядке. Но часовой не доходит до конца моста, от середины он поворачивает обратно. И не сводит глаз с тихого домика на другом берегу.

Отдаленный грохот на время прекратился.

— Наши наступают; «катюши» сделали свое дело! — ликовал Никита. Его лицо светилось от счастья. В звуке «катюш» ему слышался голос Родины: голос Украины, голос Урала, голос родной Москвы. Никита не мог больше сидеть у передатчика. Он сам вечером предложил Хорвату, что пойдет с ним.

— Знаешь, Андрей, с передатчиком я уже навоевался. Попробую, не разучился ли держать в руке автомат и бросать гранаты. Возьми меня с собой, Андрей.

И Хорват охотно принял Никиту в свою группу. Он знал, что лучшего бойца ему не сыскать.

Хорват обвязал вокруг бедер шнур, взял пеньковый мешочек с зарядами. Йожо смотрел на него с восхищением. Шнур показался ему серой змеей, обвившейся вокруг пояса. Но отца уже не видно, он нырнул под мост и уверенными движениями соскользнул по одной из опор.

По мосту проехал легковой автомобиль. На радиаторе развевался флажок со свастикой. Машина мчалась с той стороны, откуда доносился грохот «катюш».

Часовой небрежным взмахом руки отдал честь. Ведь армия, представителя которой он теперь изображает, уже не умеет отдавать честь как следует. Для этого надо очень сильно верить в победу и обладать непоколебимой моралью. А победе — капут. Морали тоже капут. Аллее капут! Поэтому вовсе не обязательно отдавать честь по всем правилам, можно на все наплевать.

— Корабль тонет — крысы бегут, — засмеялся часовой.

А под насыпью притаились партизаны. С оружием в руках, изготовившись, как для прыжка.

Утренний полумрак сменился светлым днем. Но сегодня было бы лучше, если бы день чуточку запоздал.

Хорват скользит по опорам от траверса к траверсу, от столба к столбу. Останавливается, подкладывает заряды и соединяет их шнуром. На лбу его выступили капельки нота.

— Пора кончать. Слишком светло, — беспокоится отец Габриеля.

Йожо от волнения и нетерпения грызет ногти.

— Да, пора, — кивает Никита, глядя на часы. — Он там уже четверть часа, если не больше.

Четверть часа!

— А мне кажется, не меньше часа, — удивился Йожо.

А Хорват все скользит по опорам, подкладывает заряды, и пот ручейками стекает по его лбу.

Матуш, заглянув под насыпь, сказал:

— Кажется, идет.

Подкладывая заряды под траверсы и соединяя их шнуром, Хорват добрался на другой конец моста. А выполнив свою задачу, полез по опорам обратно.

Он все время был начеку, следил, не наблюдает ли за ним кто-нибудь с другого берега. И сразу заметил, как из домика, стоявшего недалеко от моста и казавшегося пустым, вышли двое в касках и в пестрых брезентовых накидках.

Вражеские солдаты пристально посмотрели на мост. Хорват прижался к опоре, почти слился с ней и стал осторожно ползти к противоположному берегу.

Но наметанный глаз солдат заметил движение среди конструкций моста. Один из них навел винтовку.

Тогда Хорват двумя прыжками перескочил через перила моста на бревенчатый настил и сделал попытку убежать за насыпь.

Он был уже в каких-нибудь двадцати метрах от укрытия, где его ожидали партизаны, когда раздался выстрел. Выстрел из-за реки… За насыпью он прозвучал, как резкий хлопок в ладоши.

Мнимый часовой, наблюдавший с края моста за Хорватом, исчез за насыпью.

Партизаны, забыв об опасности, подняли головы над насыпью. И увидели: Хорват лежит на мосту вниз лицом, одна рука под ним, другая откинута в сторону.

А из домика на другом берегу выбегают солдаты в серо-зеленой форме. Тревога! Тревога! Один выбежал в нижней рубахе, другой на бегу застегивает пуговицы на кителе.

Все дальнейшее разыгралось в один миг. Из-за насыпи выскочил мальчик. Сын Хорвата.

— Огонь! — заорал Никита и бросился за мальчиком. Он догнал его и потащил назад. А затем снова поспешил на мост и, пригибаясь у перил, подбежал к лежащему.

Партизаны открыли стрельбу. Надо задержать солдат, чтобы они не попали на мост и не смогли выстрелить вторично. Девять автоматов посылали на другую сторону раскаленный свинец.

Солдаты на берегу попятились. Один, неестественно дернувшись, упал на землю. Остальные стали искать укрытие, которое защитило бы их от выстрелов. Стрельба застала их врасплох и вызвала панику.

Тем временем Никита подбежал к Хорвату и с трудом потащил его к насыпи. Беспомощного человека всегда трудно тащить.

Наконец ему удалось оттащить Хорвата в безопасное место. Йожо бросился к отцу. Он весь дрожал.

— Отец!.. Папа!..

Он так боялся, что все это плохо кончится. И не ошибся.

Его душили слезы, но он даже не всхлипнул.

По знаку Никиты стрельба прекратилась.

— Вот погодите, мы им еще покажем! — тихо сказал он.

Мост уже был заминирован. Осталось лишь нажать кнопку. Пускай только выбегут на мост, пускай… Взлетят в воздух вместе с ним.

Так и случилось…

Солдаты на другом берегу постепенно стали отрываться от земли. Услышав, что стрельба не возобновляется, они побежали на мост. Подкованные сапоги тупо стучали по бревнам. Когда солдаты добежали почти до середины моста, Никита подмигнул Ганзелику.

Взрыв сразу же многократно повторило эхо. Все вокруг наполнилось грохотом.

Моста через Ваг, которым гордились сучанцы, уже не было. Он больше не служил фашистам. Только четыре серых столба торчали из воды, поглотившей искореженные остатки мощной железной конструкции.

А группа партизан быстрым шагом уходила по глубокому оврагу в лес. Четверо несли раненого. Углубившись в лес и почувствовав себя в безопасности, партизаны остановились и осмотрели рану. Рана была маленькая, на правой стороне груди.

— Несите осторожнее! — предупредил Никита.

Йожо шел сзади. Лишь теперь он осознал, как сильно любит отца.

«Хоть бы он не умер! — повторял он про себя. — Только бы не умер, что будет с мамой?!» На лице его отразились печаль и волнение, когда он понял, как близко и сам был от смерти.

Они двигались к Быстрой долине. На краю долины стояла небольшая охотничья хижина, забытая и полуразрушенная. Теперь она снова ожила. Сюда отряд переместился из-под Сухого Верха, чтобы быть поближе к врагу.

С востока доносился грохот орудий. Он звучал уже близко, намного ближе, чем гул «катюш».

В Быстрой долине с нетерпением ожидали группу Хорвата. Они слышали сильный взрыв и понимали, что задание выполнено. Но не ожидали, что Хорвата принесут на носилках…

Все сгрудились вокруг Вртиака.

— Скажи правду, будет отец жить? — спросил Йожо у доктора.

— Будет, отчего же ему не жить?.. Пуля задела легкое, а сердце в порядке, — объяснил Вртиак, накладывая белую повязку. — К счастью, легкое лишь задето немного. Не умрет, не бойся.

Йожо обрадовался уверенным словам Вртиака, но полностью им не доверял. А что, если он недостаточно в этом разбирается?

После перевязки Хорват спокойно уснул. Видимо, ему полегчало.

Мальчик не отходил от отца. Держал его сухую и горячую руку, смотрел на заросшее лицо, бледное, но спокойное.

— Йозеф!

Это был голос Никиты. Он встал за спиной мальчика, положив обе руки на его плечи. Йожо обернулся и посмотрел Никите в лицо. Вид у радиста был торжественный.

— Пороть тебя надо, — сказал Никита ласково. — Но ты молодец. Никогда бы не поверил, что ты сумеешь так быстро принять решение.

И Никита наклонился к мальчику и дважды поцеловал его в лоб.

Йожо еще долго чувствовал на лбу горячие губы и колючую бороду. И именно в эту минуту ему захотелось плакать. От счастья. Он долго не мог произнести ни слова.

Ночью почти весь отряд спустился к шоссе. Йожо остался с отцом. С волнением прислушивался он к непрерывному грохоту, доносившемуся сквозь деревянные стены. Свобода приближалась…

Потом у мальчика сомкнулись глаза. Во сне он увидел мать. Она гладила его по голове и говорила: «Сынок мой, мой герой». Лицо матери как-то по-особому светилось. Он еще никогда не видел ее такой красивой.

«Мамочка!»

А мать гладила его натруженной шершавой рукой по волосам, по лицу.

Тут Йожо проснулся и увидел, что не мама гладит его по голове, а Гром облизывает ему лицо своим теплым языком.

— Ах ты чудище лохматое!

Отец еще спал. Голова его склонилась к Йожо, и мальчик увидел, что на лице отца уже появились краски.

А за стенами непрерывно раздавались взрывы, стрельба все приближалась. Мальчику показалось, что шрапнель разрывается где-то совсем близко. А когда послышался очередной взрыв, он невольно пригнулся. К музыке боя примешивался гул самолетов, всю ночь бороздивших небо.

Отец открыл глаза. Казалось, он прислушивался.

В это время эхо снова донесло грохот взрывов, раздробив его на отдельные звуки.

— Слава богу!.. — прошептал раненый. Он с трудом поднял голову и, увидев рядом сына, схватил его руку и крепко, изо всех сил сжал ее: — Дождались, Йожко!

Потом лицо его исказилось от боли. Тяжело дыша, он опустил голову и закрыл глаза.

…А на другой день, когда сонное солнце выглянуло из-за Лысой горы, красноармейцы без боя освободили село. Отступающая вражеская армия была разбита в ночном бою на подступах к разрушенному мосту и при переходе по временной понтонной переправе.

 

Новая весна

Весна пришла во всей своей силе и красоте.

Это была радостная весна, она принесла человечеству мир. Война окончилась. Уже не рвались бомбы, не ухали мины, не стрекотали пулеметы. Наступил покой, долгожданный мир.

На первый взгляд казалось, что война не коснулась «Взрыва».

Лишь несколько снарядов упало среди почерневших стен. Те самые, которые Йожо видел в бинокль из-под Сухого Верха и которые так напугали его.

Казалось, что и сейчас, после войны, во «Взрыве» почти ничего не изменилось. Только буйная трава в эту весну разрослась еще гуще и местами доходила до зиявших чернотой оконных проемов.

Вся семья Хорватов уже снова поселилась на прежнем месте.

Как только прошел фронт, мать с Зузанкой сразу же вернулась из Кальника, куда уходила к сестре. Возвратился и старший брат Йожо Карол, поручик Первого чехословацкого корпуса. Суровая русская зима не прошла для него бесследно. Он заболел ревматизмом и ходил с палочкой.

Йожо не отходил от брата. Как здорово, что у него такой взрослый брат! А как изменился Карол с тех пор, как они последний раз виделись. Страшно изменился. Был беззаботным мальчишкой, а теперь взрослый мужчина с усами, как у казака.

Йожо без конца приставал к нему с расспросами. Как тот перешел на сторону русских? Что было под Белой Церковью? И под Проскуровом, в прошлый раз он не дорассказал. Но больше всего Йожо интересовался боями при Дукле. Карол сказал, что вместе с красноармейцами им пришлось отвоевывать там каждую пядь земли.

— Ты бы мог написать хорошую книгу, — вздыхал Йожо.

— Может, и напишу, — смеялся Карол, и у него топорщились усы. Усы эти казались Йожо смешными, но все-таки ему самому тоже захотелось когда-нибудь отрастить такие же.

Но больше, чем усы, Йожо интересовали ордена и медали, которые позвякивали на разноцветных ленточках на кителе Карола.

— Эту звезду ты где получил? — спросил он.

— Под Белой Церковью. Я со своим отделением отбил у врага три пулемета, мы заставили отступить, целый взвод… Тогда меня наградил сам генерал, командир участка фронта.

— Настоящий генерал? — удивился Йожо.

И Каролу пришлось рассказать историю всех наград, которые раскачивались и звенели на его груди.

— Вот эта за уничтоженный танк, вот эта за разведку в расположении врага… — Рассказывал он долго, потому что наград оказалось немало.

Йожо очень гордился братом.

— И у Никиты много наград, — рассказал Йожо брату о радисте. — Жаль, что ты его не знал. Но он обещал к нам заехать, когда будет возвращаться домой.

После освобождения Сучан Никита Владимирович присоединился к своим и продолжал гнать отступающего врага на запад. С Никитой ушло большинство отряда. И австриец Лидке, и Шимак, и пастух Матуш.

Хорваты остались в селе.

— Надо руководить селом, залечивать раны. Кто-то ведь должен остаться!

И рабочий Хорват остался, а жители села выбрали его председателем национального комитета.

Потом возвратились и те, кто ушел с Никитой. Командир отряда Шимак снова стал учить детей, хотя окна в школе еще не застеклили, а многие парты были поломаны. Только пастух Матуш не вернулся. Он погиб где-то в Моравии, настигнутый вражеской пулей. Друзья по отряду насыпали на его могиле высокий холм…

А Йожо все еще ждет, когда же во «Взрыв» придет Никита.

Он твердо верит, что в один прекрасный день увидит большой грузовик с красным флажком на радиаторе. Машина остановится, и из нее выскочит Никита Владимирович. Вся грудь у него будет в орденах. Он будет побрит и, конечно, в Новой военной форме.

Но вместо Никиты пришла открытка, написанная русскими буквами. Мать дала ее Каролу, который хорошо понимал по-русски.

— На, читай!

И Карол прочел:

— «Мой милый друг Андрей!»

Значит, открытка была адресована их отцу. Карол читал дальше:

— «Привет тебе и всем бойцам отряда, которым ты можешь передать мой привет. А особенно Йозефу. Что делает наш смелый парнишка? Я хотел к вам приехать, очень хотел повидать вас, но наш обратный путь пролегает далеко от «Взрыва». Мы возвращаемся через Польшу, более короткой дорогой. Жаль, что не увидимся. Много мы пережили вместе, нам было бы о чем поговорить, о чем вспомнить. Но и домой надо торопиться. Строить надо. Я снова поеду на Урал, буду работать на заводе.

Оттуда я вам напишу, и вы обо мне тоже не забывайте!

Никита Владимирович».

— Так, значит, не приедет наш Никита, — огорчился Йожо.

Как он мечтал послушать рассказы Никиты о том, где он побывал! Конечно, и отцу будет жаль, что он не повидается с Никитой.

Йожо не мог усидеть дома. Он побежал на кирпичный завод. Надо рассказать Габриелю, что Никита возвращается домой через Польшу.

Он шел вдоль Буковинки. Из зарослей доносился крепкий запах трав. Над мягкой серебристой травой летали пестрые мотыльки. Их крылья поблескивали в золотистом солнечном сиянии.

Когда осенью Йожо прощался с этими местами, все живое на Буковинке как раз готовилось к зимнему сну, а сейчас снова ожило. Радостно распускаются молодые дубки, буки, грабы, калина. Весна и сюда принесла победу.

Над его головой застрекотала сойка.

Когда он подходил к кирпичному заводу, позади послышался лай. Он оглянулся и остановился. Его догонял Гром.

— Ты что, минуты без меня прожить не можешь? — стал выговаривать он псу. Но привязанность собаки оценил. Схватил Грома за ошейник, и оба они подошли к белому домику за кирпичным заводом.

Йожо просвистел старый условный сигнал: три протяжных, три коротких свиста, но вместо Габо вышла его мать.

— Габо дома?

— Там, — указала она на главное здание кирпичного завода. — Завод ремонтируют.

Увидев, что рабочие не ходят на завод, что машины стоят, а трубы не дымят, вражеские солдаты разозлились не на шутку. Им нужен был кирпич для ходов сообщения, бункеров и укреплений, а кирпичники исчезли, как сквозь землю провалились.

— Саботаж! — визжал высокий тощий офицер.

— Саботаж! — повторяли вслед за ним остальные.

Всех рабочих в селе дважды оповестили, но на работу все равно никто не явился. Тогда офицер приказал заминировать круговую печь.

— Раз она не работает на нас, пусть не работает ни для кого! — кричал он.

К счастью, заминировали печь недостаточно умело. Окончательно вывести из строя ее не удалось…

Сейчас, после войны, кирпичники, засучив рукава, стали восстанавливать печь. Части, которые разметал взрыв, заменили новыми.

Габриель с отцом тоже помогали.

Габо измазал всю спецовку. Остальные выглядели не лучше.

— Привет! — поздоровался Габо с другом. — Ты что, тоже пришел помогать?

— Если бы я знал… то был бы здесь уже давно, — сказал Йожо и покраснел, как будто стесняясь, что сам до этого не додумался.

— Мы и без тебя обошлись… Дней через пять все будет готово, — сказал Габриель с очень важным видом.

— Послушать тебя, ну прямо инженер! — вмешался в разговор мальчиков Ганзелик, руководивший ремонтными работами. — Но плохой инженер… Раз Йожо хочет, пусть приходит. Сейчас любая помощь хороша.

— Ладно! Завтра приду, — охотно согласился Йожо.

Ребята вышли. По дороге Йожо рассказал о письме Никиты.

Габо воспринял рассказ Йожо спокойно:

— Ну что ж, каждый спешит домой.

Некоторое время шли молча. Вдруг Йожо схватил приятеля за руку:

— Пошли к Верке!

— Пошли, если хочешь, — кивнул Габо.

Они свернули на тропу, поднимавшуюся вверх на Буковинку. Не к белому домику, а к опушке леса.

По дороге Йожо все время думал о девочке. Сначала они оттолкнули ее от себя, а потом ушла она. Навсегда. Вернувшись из лесу, они сразу узнали, что Верка умерла. Тетя Бачова рассказала им печальную историю:

— На кирпичном заводе немецких солдат много было, они там кишмя кишели… Командовали, как дома. И в нашем доме жило несколько. Просто пришли и расположились, как на ярмарке. Приказывали, что им варить, заставляли стирать белье. Что оставалось делать? Хорошо еще, что не узнали про отца. Я варила, стирала. А они только пили, играли в карты и шныряли по кирпичному заводу, как ищейки. Один из них, такой щеголеватый, стал приставать к нашей Верке. Гладил ее по голове, приносил конфеты, но она ни одной в рот не взяла и удирала от солдата. Однажды он был пьян в стельку и снова хотел ее погладить. От него несло винным перегаром. Вера ударила его по руке и крикнула: «Не гладьте меня! Вы наши враги!» Я побледнела и зажала ей рот. Но достаточно было сказанного. Он все понял, позеленел от злости, ударил девочку по лицу и крикнул: «И ты партизанка!» И выхватил револьвер. Верка хотела броситься ко мне, но пьяный солдат встал между нами. Тогда она увернулась, выбежала из дома и бросилась к Буковинке, надеясь спрятаться в лесу. Все это произошло так быстро, что я ничего не успела сделать. Разъяренный солдат побежал за ней, размахивая над головой револьвером, но, увидев, что она убегает в лес, закричал: «Стой!.. Стой!..» Она побежала быстрее. Ей страшно было, бедняжке. Вдруг она на что-то наскочила, раздался взрыв, и девочка упала лицом в траву. Лишь потом мы узнали, что эти подлецы из страха перед партизанами заминировали опушку леса. На опушке мы ее и похоронили.

Рассказав ребятам об этом страшном событии, Веркина мать утерла заплаканные глаза…

Теперь мальчики поняли, как когда-то обижали Верку. Она оказалась отважнее их.

Тропинка вела ребят вдоль леса. Верку похоронили на лугу под калиной. Могила была обложена дерном, на ней цвели весенние цветы.

Мальчики остановились у могилы. Гром тихо сел на задние лапы. Теплый и мягкий ветерок шелестел в кроне дерева. Калина тихо качалась, шурша ветвями. Ветки легонько поскрипывали. На некоторых веточках перезимовали плоды и теперь, сухие и черные, мерно раскачивались над могилой. Пес вытянул шею и тихо завыл, нетерпеливо поглядывая на мальчиков.

— Пошли! — сказал Габриель.

— Жаль, что Никита ее не знал, — сказал Йожо, когда они спускались по тропинке.

Потом друзья разошлись в разные стороны. Габо спустился к белому домику, а Йожо с Громом пошли вдоль Буковинки.

— Завтра обязательно приду! — крикнул Йожо вслед Габриелю.

— Приходи! — И Габо помахал ему на прощанье рукой.