РЕМА Кто всё успел, тот зря потратил время, Блаженной праздности угробив Божий дар. Есть небо с облаками в теореме, Где над земным летит воздушный шар. И никаких в том небе доказательств, Что надо жить, не в облаках паря, А всё успеть по части ательств-ятельств… Кто всё успел – потратил время зря. Уж если тема, так должна быть рема, Она же – новость, проще говоря. Кто всё успел – классическая тема, А рема – что потратил время зря. Три яруса рабов гребут в триреме Крушить триеру – копию свою… Кто всё успел, тот зря потратил время, А Клеопатра предпочла змею.

Читателю сердце кровавить? Пытать его душу огнём? Отличное дело!.. Но я ведь Такой не осилю подъём. Куда мне до этой горячки, До этих глубинных корней, — Охотничьи будут собачки Намного меня посильней. Они, свою дичь сокрушая, Сведут её страхи под ноль, И в этом их будет большая, Большая культурная роль. Такую большую создатель Не дал мне, малютке, сыграть. Прости, не могу, мой читатель, Живьём с тебя кожу содрать!.. Прости, что не будешь от боли Орать, изгибаясь дугой. Прости, что не сыплю я соли На раны… Прости, дорогой!

Эту девочку я написала пером на папирусе, Потом поливала её из лейки вином, — У неё от вина розоватые крылья выросли С туманной подпалиной на одном. И улетела она от меня, как птица, Жить в европейском замке, в стекле и в рамке. Когда у нас дождь со снегом, она мне снится, Пахнущая вином и окном шарманки.

ТАКОЕ СУЙЩЕСТВО Такое Суйщество, оно суётся всюду, И дышит, и глядит из всех щелей и створок, Оно изумлено, в нём – ворох оговорок И каждая свежа, как подобает чуду. Такое Суйщество, – когда оно пылает, Засунув с головой себя в горячку гриппа, Известно мне одной, ромашка где и липа, И сколько одеял душа его желает. Такое Суйщество когда плывёт налево И остаётся там, письмо в бутылку сунув, Известно мне одной, как выглядит рисунок С портретом Суйщества на лодочке напева.

ГОРЕЛОЙ СПИЧКОЙ Хороша приморская таверна, Невод, бредень зыблются в углах, Здесь бинокли плавают Жюль Верна, Странствующий молится феллах. Я забыла – кто я и откуда, Как зовут растенье тамариск… Жарится на кухне барракуда, Рыба-зверь для тех, кто любит риск. Я не ем таких произведений, Пусть они снимаются в кино, Где круги с глазами привидений Красят дев и сковородок дно. Моё дело – лёгкое, как тело Искры ниоткуда в никуда, Искры почерк, искренность предела, Почтальон блаженства и стыда. Вот горелой спичкою рисую Поцелуя хитрую лису, — Между строк похожа на лису я В том лесу, где ты целуешь всю.

Мои прекрасные морщины, Седые волосы вот эти, — Такие любят их мужчины, Такие женщины и дети!.. Мои мешочки под глазами, Судьбы неслабые примочки, Очков чудесное сползанье, Когда пишу я эти строчки, Мой нос, мой Сирано и Данте, В стране лица, в стране столетий, — Такие любят их таланты, Красавцы, юноши и дети!.. Мозгами надо повредиться, Таких любовников бросая, — А то могла бы вновь родиться, Поэтка, ласточка босая.

ЧТЕНЬЕ С ВЫРАЖЕНЬЕМ Рыдая, клокотать слезами и хвататься За горло и за грудь, как при смерти больной, — Быть может только так должны стихи читаться, Но только не стихи, написанные мной. Моя живая боль, моя сквозная рана Таятся глубже дна и выше облаков. Тревога – есть волна космического плана, Так много до меня проплывшая веков, Ничто не утолит её магнит и тягу — Раскачивать, сжимать, захлёстывать и влечь. Мы ей благодаря изобрели бумагу, Вино, и колесо, и всё, что входит в речь. Завывкой чаровать и глазками пытаться Вылазить из орбит, и брызгаться слюной, — Быть может, только так должны стихи читаться, Но только не стихи, написанные мной. О да, трудней всего мне воздухом питаться, Со свистом я дышу, и голос мой продрог, — Со свистом и должны стихи мои читаться, Как свежая листва, как воздуха поток. Тут свищет мой запрет на «чтенье с выраженьем», На этот страшный сон в брильянтах мертвеца. Вот на какой балде читателя мы женим — На завыванье чар под маскою лица!.. Завывкой чаровать и глазками пытаться Вылазить из орбит, как призрак заводной, — Быть может, только так должны стихи читаться, Но только не стихи, написанные мной.

О боли – ну что вам сказать? – о боли, О том, как лётчики нас бомбили, О том, как дети пылали в поле, Вертясь волчком!.. О том, как ставит тебя на счётчик Обученный этому делу лётчик — Посланец какой-нибудь «доброй воли», И вот он сбит, и пылает в поле, Вертясь волчком!.. О счастье – ну что вам сказать? – о счастье, О том, как белые медсанчасти Небесных ангелов, крыльев белых, Берут детей — Беззвучно, мглисто, в больничку рядом, За так, задаром, как снег над садом, Как свет любви в неземных пределах, А лётчик сбит, и – костёр горелых Его костей… О духе – ну что вам сказать? – о духе, О том, что подвергнуть его разрухе Технически просто, всё дело – в ухе, Запустят слух, Что мелочь Истории – эти дети, А лётчик зачистил бы джунгли эти, Он сбросил бы счастье туда в пакете, Свободу в мешке и еду в горшке, В своём исключительно высшем духе Развёл бы расцвет на твоей разрухе, Технически просто, всё дело – в ухе, Запустят слух и угробят дух Посланцы какой-нибудь «доброй воли» — Их свет зажёгся, а твой потух!..

Когда я слышу, что на той войне Нам лучше было сдаться той стране, Чьи граждане богаче нас намного, Я благодарна, что по воле Бога Тогда не ваши были времена, Была не вашей та страна и та война. Теперь – всё ваше. На своей войне Свою страну сдавайте той стране, Чьи граждане богаче вас намного. Я благодарна, что по воле Бога Ни глазом, ни на ощупь не видна Моя страна и в ней моя дорога, Моя дорога и моя страна, Чьи граждане в любые времена Свободней всех, богаче всех – намного.

КРУГОВОРОТ ОРГАНИЗМОВ Убивает, в тюрьму прибывает, Из тюрьмы выбывает И вновь убивает. Убитые в землю положены, Защитники им не положены. Убийца имеет права На сахар, жиры и крупу. Убитый имеет права На кости в гробу. Убийца – хозяин всех гуманизмов, Судеб и организмов. Он пишет законные жалобы, Что проявить не мешало бы Гуманность к убийце несчастному, К страданью его ежечасному. Убитые в землю положены, Жалобы им не положены, Посылки, записки, свиданья… Прав у них нет на страданья. Уж если действительность эту любить, Так лучше – убить, Чем убитым быть?!.

Тут все больны неизлечимо Враньём, и лечит их Кощей. Не думать – главная причина Тут всех кошмаристых вещей. У всех одна и та же тайна — Не думать ни о чём таком… И не задуматься случайно, Чтоб не погрязнуть целиком! И Боже упаси подумать О том, что видимость – не суть. Целуй дитя, чтоб мысли сдунуть, Отягощающие путь, Сдувай с любимых эти мысли!.. Трагичны лица обезьян На некой мысли коромысле, Где от вранья никто не пьян.

Блескучий – украинское словцо. Волна блескучая, блескучий свет в лицо, Зигзаг блескучей молнии над чащей, Звезда блескучая, блескучая луна В блескучей тьме колодезного дна, Где места нет материи блестящей. Дела блестящие, блестящий выход в свет, Блестящий вкус, блестящий дать ответ, Совет блестящий, вот блестящий случай, Успех блестящий и блестящий круг Блестящих связей и блестящих слуг, — Блескучая материя созвучий, Игра блестящая мистерии блескучей.

ОЗДОРОВИТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ Чтение книг вызывает наркотическую зависимость. Книги – причина многих смертельных болезней. Оградите детей от книжного дыма. Читайте книги в специальных для этого дела местах. Читая книги, вы подвергаете опасности окружающих. Требуйте в самолётах и ресторанах Посадочные места для нечитающих книги. Излечиваем от чтения книг за один сеанс. Отворот от чтения книг. Потомственный маг. Издание книг – под контроль пищевых и лекарственных стандартов. Не читайте книг во время беременности. От читающих книги рождаются неполноценные дети. Чтение книг – причина мутаций и многих наследственных заболеваний. Рецидивы чтения книг опасны для общества. Чтение книг – заразно! В виде особого исключения, безнадёжно больным разрешается чтение книг по рецепту врача. К 2015 году страна избавится окончательно от болезненной страсти к чтению книг. Наркотики слабой и средней тяжести менее опасны, чем пристрастие к чтению. Только у нас – карамель и пластырь, помогающие от чтения книг. Только наш в пакетиках «Сладкий сон» помогает от чтения книг на ночь. Никогда не читайте книг на ночь и натощак. Вступайте в ДОК — в Добровольное Общество Книгофобов. Вам помогут опытные специалисты Международного класса, с дипломами самых престижных университетов. Берегите своё здоровье, избавляйтесь от вредных привычек. Если тяга к чтению неодолима, вам помогут в стационаре, — круглосуточное дежурство хирургов, лазерная методика удаления прочитанных книг. Лечитесь! В России так много читали, потому что не было колбасы!

Я – не червонец, чтобы все меня любили, Не мясо, не одежда, не жильё. Вдыхая свежесть драгоценной книжной пыли, Со мной поэтствует античное жульё, Все эти странники, разбойники, герои И золотого похитители руна, Циклопы пьяные, лазутчики из Трои, Сирены, гидры, скотоложцы, вся шпана, Уже воспетая щипковым инструментом И всеми связками поэтствующих волн, Чтоб на углу, с античным встретившись клиентом, Поймать тот ветер, тот безумный произвол, Который с новым возвращается уловом Бессмертных типов невозможной красоты, Так нагло дышащей поэтствующим словом Под вечной пылью, чьи пульсируют пласты.

ГЕРОЙ И ВЕСТНИК Влетает вестник, ужас подан, А хор, поющий дифирамбы, Не знает, что с его приходом В мозгах героя гаснут лампы. «Давай!» – кричит герою воздух. «Не смей!» – кричат ему печёнки. У вестника – шпион на звёздах И голос будущего с плёнки. Герой поступки совершает, Он обречён, судьба такая… А вестник только возглашает Судьбу, – никак не поступая. Герой убит, а вестник хрупок. И на поклон выходят вместе Герой, убитый за поступок, И комментатор этой вести. Они вдвоём напьются в доску, Им будет море по колено… Они вдвоём вольются в сноску, Чья прелесть жуткая мгновенна.

Здесь были воры, спёрли – да не всё!.. Хоть в колдовскую завернись рогожу, Нельзя украсть фортуны колесо, А также прикарманить искру Божью. Ворованное – нынче самый шик, Такая в моде доремифасолька, Что посвящённый раскусить спешит — Кто у кого украл, чего и сколько. Покража стала запросто игрой И повседневной пищей интеллекта. И, уходя, ты настежь дверь открой, Чтоб вор ходил, как транспорт вдоль проспекта. По-всякому приманивай ворьё, Подбрасывай блестящие вещицы. Украсть не смогут имя лишь твоё — Куда им с этим именем тащиться?..

ЧЕГО И СКОЛЬКО Пора, мой друг, пора, роняет лес, Редеет туч, душа не помнит тела, Спи, быль, любить иных – тяжёлый крест, В саду до пят Земфира охладела, Идёт безногий в синема, зима, Крестьянин, торжествуя… Здрасьте, здрасьте, Фонарь, аптека, горе от ума, — Пора, мой друг, в порыве сладострастья Чугунной гирей расшибать тома, И орден, бриллиантовый весьма, Назвать – «Звезда пленительного счастья»!.. Пора лишиться чувств и не спеша, С бесстрастностью подробных наваждений, Длить удовольствие, круша и потроша Великолепие – о, да! – произведений Классических, чья вечность на слуху И временно сдаётся новосёлам, Поскольку, превращаясь в требуху, Вовсю работает наркотиком весёлым — Там, где Шаляпин подковал блоху И самовар опохмеляется рассолом.

А в пять утра такая синь, Такая зелень, столько птиц!.. Колёса спят, и спит бензин, И спицы спят в колёсах лиц. И спицы спят в мотках водиц, Чья пряжа спуталась в пути Меж бань, базаров, школ, больниц, — Водой валяйся и блести! Пока не грянула жара, Пока не встала пыль столбом И грубой жизни кожура Не появилась на любом, — Тут в пять утра такая синь, Такая зелень в пять утра, Что мы, как яблоки, висим В раю, где съели нас вчера. Адам и Ева, говорю, Вкусили яблок день назад, Но те же яблоки в раю На той же яблоне висят.

ВНЕШНИЙ ВИД Вечерней пыли плаванье и поиск кого-то в летнем воздухе… Гудит железная дорога, окна в поезд садятся, вид их грязен и сердит. С большим достоинством коза пережидает препятствие, чтоб рельсы пересечь, пока дитя шутя её бодает, свою тем самым развивая речь. Сиреневая пыль порозовела, — закат всех ближе к сладости стыда, всех ближе пыль к сиянию предела, где внешний вид исчезнет навсегда.

Пока не требует поэта Большой общественный бульон, Поэт в себе таскает это, И сам себе он – почтальон. Волненья тайные питая, Он пишет сам себе и шлёт, Он сам – тире и запятая, Конверта с маркой переплёт. Он сам – с ключом почтовый ящик, Из тьмы которого гребя, Глаза на письма он таращит, Читая вести про себя. Вот так под кустиком зелёным Тоски, не понятой умом, Он засыпает почтальоном, А просыпается письмом. Потом в общественном бульоне Он может только утонуть, — Поэт, который в почтальоне К себе и к Богу держит путь…

Я попала на лист ожидания, Это было в аэропорту, В той особой среде обитания, Где погода подводит черту. Но, когда в самолётики первые Стали граждан по списку вселять, Надо было железными нервами В этот список себя просверлять. Говорю, пропади оно пропадом, Мой билет не на эту комедь, Не с моим историческим опытом На листе ожиданья сидеть, На листе пожиранья бесстыжего Моих суток, недель и веков. И такие я скорости выжала, Что по списку пошла облаков, — Мне понравилось!.. Я на свидания Только так успеваю, о да, Только так!.. На листе ожидания Облака не стоят никогда.

А я имею право не хотеть Того, в чём было мне отказано. И впредь Вы мне не предлагайте эти блага, Ни под каким я видом не приму, Они – отрава сердцу моему, В котором живы честь, любовь, отвага. Зато ни в чём не отказал мне Бог, И Божий дар никто отнять не мог, — Мои права защищены небесно. Благодаря такой защите прав, Имею право не хотеть отрав, Чья сладость мне предложена любезно.

ТРЕТЬЯ РУКА Эту замечательную руку Я давно хочу нарисовать. Эту нарисованную руку Кой-кому я буду подавать… Эту замечательную руку Мыть не надо мылом и водой. Подавать я буду эту руку Тем, кто промышляет клеветой. Эту замечательную штуку Негодяям буду подавать. И, почуяв спрос на эту руку, Станут с блеском ею торговать! С этой нарисованной рукою Станут всюду граждане ходить. Разве нам изделие такое Не пора давно производить? Эту замечательную штуку Заграница купит!.. Всем к лицу — Завести такую третью руку И подать при встрече подлецу.

Поэзии божественная стружка К себе взяла ребёнка на ночлег. Он сладко спит, и с ним – его игрушка, Его старушка, белая как снег. Июльский зной, горят леса, болота, Струится дым по улицам ночным. Игрушка цвета парусного флота Идёт облиться душем ледяным. Ей триста лет, и вся она – из тряпки, У ней на спинке – крылья стрекозы, И триста лет мозги у ней в порядке, Где сти-хи-хи живут, расска-зы-зы… Она ребёнку шелестит на ушко: – Прекрасен этот нежный человек! Я сладко сплю, я вся – его игрушка, Его старушка, белая как снег.

Звёздчатой ночи окрас, Звёздчатой речи слова Плавают лодки внутри, Мориц волнуется – раз, Мориц волнуется – два, Мориц волнуется – три… Лодки мерцающий глаз, Волны, трава, острова, Вздрогни, душа, и замри, Мориц волнуется – раз, Мориц волнуется – два, Мориц волнуется – три… Начисто опыт сотри, Голые мы существа, Голые – это про нас, Мориц волнуется – два, Мориц волнуется – три, Мориц волнуется – раз…

Вообразить нельзя, что львиный быт Украсят человеческие шкурки И пьяный лев на этих шкурках спит, Гася об эти головы окурки! Лев просто съест. Но, голод утолив, Заложников не станет брать зубами. Он не настолько всё-таки труслив, Чтоб запасаться пленными рабами И жрать своих, создав такой колхоз, Где львы разводят львов… Он – царь в натуре, И власть над миром – не его психоз, И он не спит на человечьей шкуре.

Право силы перевесило, Право силы перемстило, Чем себя же обалбесило, И себя же опустило. Почти без боя – почти взяли. Почти без боя – почти сдали. Почти любое… Цивилизация культуре не равна, Культуру грохнет бомбами она И обретёт развалины культуры, Как приз победы над бессильем этой дуры, Которой изменили все войска… Цивилизация культуре так близка, Что всю растащит – до последнего куска! Но всех подлей – войска продажные культуры. Право силы перевесило, Право силы перемстило, Чем себя же обалбесило, И себя же опустило. Почти без боя – почти взяли. Почти без боя – почти сдали. Почти любое… За это «почти» Люблями плати, люблями Жаворонку над полями, Который висит не в раме.

ДУХОВКА Да бросьте, господа!.. Засилье масскультуры, Цинизма торжество, упадок чистых сил?!. Вы – духовенство той духовной диктатуры, Которую сам чёрт величьем оросил. Духовности рецепт – вот адская отрава, Под видом чистых сил навязывать враньё Напыщенных пустот!.. Намного чище слава Оторвы и шпаны, – танцульки и пеньё. Духовности полны воинственные спеси, Но песни их скучны, а лица их страшны Серьёзностью, с какой в помпезном мракобесье Они духовно зрят, чистюли сатаны, Чистюли сатаны, глядят они брезгливо, И моют вам мозги, и пудрят – будь здоров! Избави боже нас от этого разлива Духовности для кур съедобных и коров. Я – несъедобна, нет!.. Не член я коллектива, Что весь в духовку влез духовных поваров!..

В тысячелетье, нефтяном и газовом, Обманок потребляя чудеса, Душа трепещет в теле одноразовом, Как в банке перевёрнутой оса. Возможности таятся необъятные Для тех, кто крутит карусель войны, Их чувства – исключительно приятные: Азарт победы, вкус чужой страны, Трофеи, феи в стойле победителей, Адреналина полный мемуар, — Для золотого миллиарда зрителей Прекрасен очистительный кошмар!.. Слова какие – миллиард, миллениум, За ними – чувство собственной цены, Присущее грядущим поколениям, Чьи предки крутят карусель войны, Где не лошадки расписные кружатся, Где абсолютно счастлив идиот. Душа трепещет, тело ест и тужится, Поэзия ответов не даёт.

Душа незрима, ей-то что за дело До ужасов, наглядных, как пособие?.. За ней охотясь, убивают тело, — И в том его значение особое, Его способность явно и на ощупь Живой материей присутствовать в материи, Где все едят друг друга, дышат, ропщут, Ликуют, прибыль извлекая из потери. Душа незрима, ей на худший случай Дана возможность улетучиться из плоти, Из вечной жертвы, отдающей свет летучий Душе – как топливо в космическом полёте. Полотна вьюги серебрятся в снежной дымке, Где дышит пламя непроглядной поволоки И вечной жертвы отпечаток на простынке, На ткацкой нити, на основе и утоке…

Этот маленький серенький льётся На железные шляпочки крыш… Хорошо ли, бутылка, плывётся, Что губами письмо шевелишь? Хорошо! – отвечает бутылка, Проплывая в дожде за окном, И стеклянная эта кобылка Вся прозрачна меж пробкой и дном. В ней записка плывёт дорогая — Дорогой её шлёт дорогой, И, глазами в бутылке моргая, Она свёрнута трубкой тугой. Бульки блямкают, дождик клюётся, Многим здесь не живётся – темно!.. Этот маленький серенький льётся Из небесного в наше кино.

ВОТ ЧТО У древних римлян предки были итальянцы, Они ходили часто в баню и в Сенат, А у гетер они учились делать танцы, И там росли маслины, овцы и шпинат. У них сначала были грубые манеры Мужланов тёмных и похабной солдатни, Но древнегреки показали им примеры, Как делать мифы, проводя культурно дни. И моментально древнеримляне украли У древнегреков эти мифы, кругозор, Их эпос, лирику и прочие детали, Чтоб ликвидировать манер своих позор. Таким вот образом культурные уроки Рождают классику в общественных кругах, Но и классические шашни, и пороки Идут из классики на собственных ногах. И пусть идут!.. Зато всех меньше врёт античность, Где воспевается политика богов И почитается божественною личность, Успех имеющая даже у врагов. Во всяком случае, сегодня в моде глянцы, Петляющее время, конопля… У древних римлян предки были итальянцы, Такая времени свивается петля. И за углом ночная светится аптека, Рецепт заходит, чтоб латынь свою прочесть, — А значит, есть ещё симптомы человека, Симптомы человека – всё, что есть…

Есть ложной памяти насильственный паёк, набор продуктов психопропаганды: отец вас трахал?.. разве не прилёг он вас обнять, когда пылали гланды?.. вас в голом виде не купала мать и не сажала на горшок с подтиркой?.. вам не хотелось всю её поймать и трахнуть, а потом поджечь с квартиркой?.. Такая техника, такие психвойска ведут зачистку наших территорий, что вскоре не останется куска живого чувства… Чистый крематорий. Постлюди – после и взамен людей — сварганят миф об этом или комикс. А ты, моя душа, не холодей и улыбайся, с правнуком знакомясь.

ШТОПАНАЯ КОФТА В Арктике купила я в то лето Кофту путешественного цвета Из хлопчатой нити, плотной вязки, С запахом станка, челночной смазки. Кофта – скандинавское словечко: Платье с укоротом на застёжке, Краткая одежда человечка… В этой путешественной обложке, Обретённой то ли на Ямале, То ли на Таймыре, где поймали Пьяный айсберг и морского волка, — В этой кофте есть для писем щёлка… Связанная в Африке вещица В Арктике нашла меня в то лето, Чтоб над пьяным айсбергом светиться Птицей путешественного цвета. Во втором поймав тысячелетье В Арктике такую африканку, Я люблю сегодня на рассвете Штопаную эту хулиганку!.. Там, где щёлка у неё для писем, Почту шлёт мне дивная надежда, Что каким-то чудом мы зависим От того, как носит нас одежда.

В алтайских травах полыхают маки, Звенит источник дужкой по ведру, Тюльпаны, как бегущие собаки, Волной атласной льются на ветру!.. Твои глаза раскосы, вкусы тонки, Шафраном твой благоухает плов, Где пальчики и пальцы, как ребёнки — Тайком от всех, и обо всём – без слов. Я знаю этих пальчиков коварство И этих пальцев разговор во тьме, Им не одно принадлежало царство, У них на языке – что на уме. В лепёшку заворачивая листья, Твои струятся пальцы, как волна. Сейчас лизну я это мокрой кистью, — Художник пьян, действительность пьяна!..

ГЛАМУР ЗАБВЕНЬЯ Боялся без вести пропасть В столице медленных событий. Дразнил дряхлеющую власть, Боясь, что будет всех забытей. Жил напоказ, держась в тени, Но в той тени пылало пекло Амбиций, дамской толкотни, Где и мужская дружба крепла. Там было общество, оно Насчитывало два десятка, Но всем казалось, что полно Широкой публики, так сладко При мысли – навязать когда — Нибудь грядущим поколеньям Свой стиль, не знающий стыда, Свой жуткий страх перед забвеньем!.. Всё получилось, но подмен Долгоиграющих колода Сдаёт по кругу прах и тлен, Гламур забвенья, масть болота, Где можно без вести пропасть В столице медленных событий, И надо красть кумиров масть, Боясь, что будешь всех забытей. А памятников ремесло Удорожает эти страхи, Держа забвения весло, Как штуку мебели на взмахе.

Не бойся плохо выглядеть в гробу, Не бойся проиграться в пух и прах. Прожить чужую, не свою судьбу, — Быть может, это – самый страшный страх. Судьбу чужую износить дотла, А от своей бежать на всех парах, Чтобы она тебя не догнала, — Быть может, это – самый страшный страх. В своём лице не быть самим собой И вдруг очнуться в неземных мирах Наедине с непрожитой судьбой, — Быть может, это – самый страшный страх. Но плюс к тому у человека страх — Что не чужую прожил он судьбу, Не в той стране и не на тех ветрах, И будет плохо выглядеть в гробу.

РОЗЫ МАРАЗМА Анна Довлатова Сергея Ахматова И Наймана губчатый Рейн — Наставники Бродского И Бутербродского, Пившего с Бродским портвейн. В дни юбилея, Нанюхавшись клея, Розы впадают в маразм. Крыловская дедушка — Взрослая девушка — Из Роттердама Эразм. Памятник едет, Он голый и бредит, Курит и пьёт, но здоров. В розах маразма — Призма оргазма Публики, снявшей покров. Памятник – наг И является знаковым, Въедут в его котелок Булат Пастернак С Окуджавой Булгаковым, Бабель, которая – Блок. Драться им не с кем, В каждой из келий Розы впадают в ампир. Марк Достоевский, Фёдор Аврелий, Пушкин, который – Шекспир.

СТРАШНО СКАЗАТЬ А больше всего мне нравится, Что я не хочу вам нравиться, Что я не должна вам нравиться, Что я вам должна не нравиться, И это – мой главный долг, Его отдавать мне нравится Вовремя, без поблажек, И этот мне долг не тяжек, Он – мой натуральный шёлк. И больше всего мне нравится, Что больше всего вам нравится Как тонко я суть ловлю, Когда не хочу вам нравиться!.. Повтора я сок давлю, Что я не должна вам нравиться, И я вам должна не нравиться, И с этим блестяще справиться Могу, как никто другой!.. Тут все обожают нравиться, Кто нравится – тот и славится. Но больше всего вам нравится, Что я не хочу вам нравиться — И нету такой другой.

ИЗ ЦИКЛА «НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ» 1 Когда идёт Россия на уступки, Ей череп разбивают молотком — На деньги стран, желающих разрубки России, не съедобной целиком. Смолоть зерно судьбы и стать мукою, Утратить путь божественный зерна?!. Тогда весь мир оставит нас в покое И вся правозащитная шпана. Не дай смолоть им нашу силу воли И сделать корм из наших отрубей, Не дай, судьба, очнуться нам в помоле!.. И ты, Поэтка, вкусной быть не смей. 2 С ней не сравнится ни одна страна: Она швыряла атомные бомбы, — Точнее, на Земле она одна Швыряла эти атомные бомбы. Другие страны смели их иметь, Но никогда использовать не смели. Вопрос решая, – сметь или не сметь? — Всех победили те, кто сметь сумели. Быть иль не быть? – вопрос, который впредь Одна страна за весь решает глобус. Кто не посмел ковбойски озвереть, Тот жутко опоздал, самоугробясь Гуманных предрассудков ерундой, Не смея преступить черту запрета, Покончить с человеческой средой В мозгах!.. Земли горячая котлета Сжираема, и быстрая жратва — «Фаст фуд» рабов животного устройства. Я смею знать, что правда такова И у неё – убийственные свойства. Где Макьявелли – гениальный змей?!. Нет Возрожденья без такого змея. И ты, Поэтка, вкусной быть не смей, Об этих вкусах знать всю правду смея. 3 Тирана не поймают никогда. Его страны несчастной города Угробят бомбы гениев науки, — Чтоб осчастливить весь его народ, Гуманитарный рис влагая в рот Под бомб демократические звуки. Тирана не поймают никогда. Он – дух, он – призрак, он – Герой Труда Мистического!.. В пойманном он виде Неуловим, как воздух, как вода, Как, в целом, обитания среда, — Как бред… Ловите этот бред, ловите!.. Тирана не поймают никогда И не убьют, убив… Он никуда Не денется, в его устройстве странном Такой большой скрывается секрет Для маленькой компании, чей бред Его питает и питается тираном. 4 Хорошо сидеть на ветке И чирикать с высоты, Когда трудится в разведке Гений чистой красоты. Он начистит всем паяльник, Как великий Мойдодыр, Умывальников начальник И мочалок командир. Террористов он помоет И побреет их шутя, — То, как зверь, они завоют, То заплачут, как дитя: Надо, надо умываться По утрам и вечерам, А нечистым террористам — Стыд и срам, стыд и срам! Их научат автоматом По-английски говорить. Буря небо кроет матом, Не даёт себя побрить. Только птичку, птичку Божью Не побреют никогда, Даже если иногда Есть у птички борода! 5 Какие подлые злодеи, Какой свиноподобный сброд Раскочегарили идеи Своих разбойничьих свобод!.. А мы глотали это чтиво И поработали с душой Над воспаленьем коллектива Мечтой о радости большой, О справедливости великой, — И, получив такой наркоз, В бреду доверчивости дикой Страну пустили под откос!.. Теперь, глазам своим не веря, Живём на зоне, где шпана Приобрела свободу зверя И святость воровского дна. В итоге такова цена За дар духовной похабели — За яд надежд на пахана И зажигательные цели. 6 А вы, нехорошие дядьки, ужасно плохие на вид, Всегда побеждаете в битвах под сильно вонючим ковром, Где ваши валяются уши, глаза и другой неликвид, — Умельцы такую харизму потом собирают ведром, Сливают в портретную яму, вправляют в портретную раму, Такую вот пишут Историю и делают нам Фукияму!.. 7 Заложники – это валюта светлого будущего. Кроме заложников, прочие деньги – мусор. Цены на всё исчисляться будут в заложниках. Пара обуви – триста заложников, например, За монету в четверть заложника – эскимо. Годовая зарплата в сорок тысяч заложников Повысит самооценку граждан среднего класса. Чеки, счета, долги, чаевые – в заложниках, Заложники – в банках, в карманах, В облигациях, в акциях… Самой крупной монетой будет, примерно, «Десять заложников». Самой крупной купюрой будет, примерно, «Пятьсот заложников». Прочие деньги в обменных конторах Будут меняться по курсу заложников. Фальшивых заложников меньше намного, Чем фальшивого золота, фальшивых брильянтов, Фальшивых картин, мировых валют… Заложники – самые удобные деньги, Цена их растёт фантастически. Человечество ко всему привыкает: – Сколько стоит у вас капуччино? – У нас? Полтора заложника.

Художница, моя подруга Купила дом в Европе юга И вся мимозой заросла. Ей утром ноги лижет море В купальне, в спальне, в коридоре И ножки в комнате стола. И так сверкально там, зеркально, Так ярко, так маниакально Там торжествует вещество Сияющих небес и плоти!.. А здесь у нас – пожар в болоте И дым отечества его. Лети, хоть завтра, к тем мимозам! Но я живу, как под наркозом, — Огромный плавает альбом Такого дыма, где двуокий Белеет парус одинокий В тумане Мориц голубом.

ИЗ ЦИКЛА «УХО ВАН ГОГА» Не занимайся тем, за что не платят, Труды задаром станут лютым злом, Ты будешь клянчить хлеб, ночлег и платье, Тебя отправят в сумасшедший дом. И в день твоей погибели животной Брезгливо закопают – до поры, Когда цена на труд твой безработный Взовьётся, как воздушные шары, И станет знаменит невыносимо Торгующий знаток твоих чудес, И будет денег у него – что дыма В той нищете, где ты на стенку лез. Уймись, талант, не будь столь щедрым, гений, Не трать на краски свой последний грош! Твоё безделье будет сокровенней И праведней, чем сдача на грабёж. Забей косяк, напейся, будь бездельник И, на худой конец, в трактире пой, Где ты получишь и вина, и денег, И славы, и любви не столь скупой.

НА СЛУЧАЙ ОТРАВЛЕНИЯ НАДЕЖДОЙ Как только дух бунтарства Добьётся своего, Он духом станет барства — И больше ничего!.. И самый жуткий барин Выходит из того, Кто жутко был бунтарен — И больше ничего!.. И наглым духом барства Он будет нагло смел, — Ведь пухом был бунтарства, Пока не поимел… О барынях бунтарских Молчу, молчу, молчу!.. В стране кошмаров барских — Раздолье психврачу.

ТЁМНЫЙ ЗАЛ 1. Конечно, я – пристрастное лицо, мои оценки крайне субъективны и примитивны думанья о пользе и о вреде, о доблести и чести, о поклонении таким головорезам, как Македонский с дикою ордой, которые сработали на славу, развешивая трупы вдоль дорог на солнцепёках, чтоб гудела вонь и подавляла дух сопротивленья, — не хуже кадра номер двадцать пять!.. Опять же – феномен Наполеона, который взял бы запросто в Европу и нас, когда бы не мороз, Кутузов, пожары, партизанщина, глубинка и русский дух, болтавший по-французски, — сейчас бы все мы были европейцы. Сдаваться надо, а не побеждать, тогда и нас навеки окультурят. Ну что она с издёвкой тут молотит?!. 2. – Ах, Боже, до чего же он красив! Пожалуйста, верните нам Дантеса! — Механику сказала виконтесса, В виду имея диапозитив. Механик возвратил Дантеса профиль, И тёмный зал, где это шло кино, Дышал, как будто варится давно И выкипает на плите картофель. – Медальное лицо! Порода! Блеск! Очарованье благородной силы!.. – Такого любованья дикий всплеск Убийцей Пушкина?.. Да никогда в России!.. — Я молвила с улыбкой ледяной, Когда меня спросили по-французски, Проходят ли воистину по-русски Дни Пушкина… Он был невыездной, В стране их не был, где классические блузки. И кстати, – я шепнула им, – Дантес Плюгав и слабоват для русской плоти, А Пушкин – он большой деликатес!.. (Ну что она с издёвкой тут молотит?!.) За это Питер Норманн [2] подарил Мне плёнку, где Ахматова вздохнула, Читая «Реквием»… От Этны до Курил — Нет глубже вздоха этого и гула.

Осенняя ночь дождлива, жидкие звёзды кротки, на берегу залива цепь напрягают лодки. Мокрый вбегает мышь, выглядит он омегой. – Ну что? – говорит. – Не спишь? То-то же, больше бегай! Свечу задуваю, в шторах бабочка засыпает, считая слонов, которых за шторами дождь купает. На слонах поют украшения о том, что после крушения утопленники на рынках торгуют силой внушения.

СТИРАЯ ПЫЛЬ Вот ожерелье из зубов акулы, — До тридцати я в нём гуляю лет, Куда и нынче ухожу в загулы На радость тем, кого уж больше нет. Их больше нет, но меньше их не стало. Они моложе всех, кто как бы есть. Игра лучей идёт внутри кристалла, Где я блистать ещё имею честь. Там грани переливчаты и звонки, И там такой прозрачности туман, Что музыка видна и слов заслонки, Сквозящие, как в лирике роман. Скажи мне, где ты руки потеряла, Любви богиня в платье никаком? И зубки из какого матерьяла Любовник твой целует языком? Живёшь ты у меня над головою, На книжной полке цвета янтаря. Твой мир не сдавлен травмой родовою, Клещами смерти, проще говоря. Ты к юбилею не румянишь скулы, — Бессмертных юбилеить не дано. И ожерелье из зубов акулы С тобой мы носим на двоих одно.

Улицу переходя. В потоке машин. Посреди Варшавы. На жутком ветру. Серёжа Аверинцев: – Скажите, когда я умру, Останутся ли хотя бы мои стихи о Святой Варваре? – О Святой Варваре? Ну, конечно, останутся, безусловно! Все стихи, что сегодня Вы прочитали, Останутся тоже. Но ни в коем случае не умирайте, Серёжа, Чтоб это проверить! Несомненно, останутся Ваши стихи о Святой Варваре. – Спасибо! Спасибо! – Да не за что, не за что… Теперь, когда в вечность ушёл, и прах его трепетной ткани Ещё не отпет, и круглые сутки дождь, и землистая мгла В венах Москвы, в бензиновой гари, в кране, в стакане рассвета, — Я распахиваю вот это бесконечно глубокое, гулкое Пространство на жутком ветру, Где Серёжа Аверинцев: – Скажите, когда я умру, Останутся ли хотя бы мои стихи о Святой Варваре?.. – О Святой Варваре? Ну конечно, останутся, безусловно. Куда они денутся, стихи о Святой Варваре?!.

Время – после совести Или до неё… Идёт себе, как новости, Дежурное враньё. Время – до событий Или после них. Скрежет тайных нитей Не у нас одних. Время – после кражи Или до неё. Жуткий вид у стражи, С ножом хулиганьё. Время есть другое — Время Облаков, Тронь его рукою — Будешь сам таков!.. Времена там плавают, Словно корабли. Там увиты славою Времена любви, А на теле голом — Ключик от времён, В каждом из которых — Бога почтальон.