Фамилия старого господина была Пошалаки. Жил он в очень милом деревянном домике за аптекой, во дворе большого желтого дома.

Миши очень хотелось быть прилежным, поэтому в первый раз он явился к господину Пошалаки на полчаса раньше.

Господин Пошалаки сидел в большом соломенном кресле. Удивительно было, что этот слепой старик, такой опрятный и спокойный, сидит в полном одиночестве у пылающего очага, попыхивая сигарой. И на столе даже стояла зажженная лампа.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер. Кто это?

— Это я, пришел вам читать.

— Ну что ж, мой мальчик, садитесь.

Миши сел. Газеты лежали на столе.

— А какую читать?

— Ну еще успеем; начнем ровно в пять.

Миши стало стыдно, он подумал, что неприлично, наверное, было являться раньше времени. Теперь он может показаться старому господину очень жадным. Или несобранным, раз приходит, когда вздумается. Миши покраснел и, не смея заговорить, тихо сидел и слушал тиканье часов.

На полированном коричневом шкафу стояли часы на алебастровых ножках, но не такие, как у Тёрёков, где он жил в прошлом году. На тех часах сверху была фигура золотого гусара, гарцевавшего на коне, и они были накрыты стеклянным колпаком; эти же без стеклянной крышки, а наверху — черный фасад, как у греческих храмов, что изображены в учебнике. Часы господина Пошалаки казались Миши гораздо благороднее, тем более что у Тёрёков стеклянный колпак был с трещиной и заклеен бумагой.

Часы мерно тикали, а Миши считал буквально каждую секунду. Стрелка двигалась страшно медленно. Старый господин спокойно сидел и молчал, видимо о чем-то задумался.

Зато у Миши было достаточно времени хорошенько рассмотреть его. Он был вовсе не такой уж старый. Пышные белые усы на румяном лице напоминали кусты розмарина зимой, когда они покрыты инеем. Выглядел он таким здоровым и безмятежным, взгляд его голубых глаз был так ясен, что не будь у него на лбу защитного козырька из зеленого шелка, просто трудно было бы поверить, что он слепой.

Миши очень хотелось заговорить с ним, но он не знал, что сказать. Спустя некоторое время он все-таки произнес:

— А у нас так рано снега еще не бывает.

Старый господин не ответил.

Мальчик снова приуныл: нет-нет, он не посмеет нарушить покой этого старого человека; кто знает, о чем он сейчас задумался. Да и сказать такую глупость… Какое дело старому господину, когда у них в деревне выпадает снег: здесь-то он выпал сейчас.

Миши хотел взять свои слова обратно или не произносить их вовсе. Он ерзал и покусывал губы. Ему хотелось спросить, действительно ли господин Пошалаки ничего не видит? Даже свет? И не знает даже, когда встает солнце и когда наступает вечер?

Но старый господин только попыхивал своей сигарой, удобно устроившись в кресле, в котором целиком помещалась его крупная фигура; руки у него были мягкие и розовые, тщательно выбритое лицо светилось здоровьем и приятной безмятежностью, губы слегка улыбались.

Так прошло четверть часа.

Начали бить часы, три раза ударили медленно, высоко и звонко, а затем еще четыре — гораздо быстрее и ниже, как-то ехидно, будто насмехаясь над Миши.

Опять стало тихо, мальчик снова смотрел на часы и следил за стрелкой.

Наконец он украдкой заглянул в газету, опасаясь, что старик немного видит и, не дай бог, подумает, что Миши пришел сюда читать в свое удовольствие. Пробежав глазами только название газеты и начало передовой статьи, Миши хотел развернуть сложенную газету, но побоялся шелестом привлечь внимание старика и перескочил на другой столбец. В статье речь шла о том, что конка будет везде переделана на паровик, и в основном это заслуга бургомистра, так много сделавшего для процветания города, и что в Дебрецене еще никогда не было такого бургомистра.

Это Миши заинтересовало, он очень уважал знаменитых людей; мальчик слышал, что господин Пошалаки, пока не ослеп, был муниципальным советником, и ему хотелось спросить, когда построили первую железную дорогу. Ну, а первую конку? А что было в Дебрецене раньше, до конки? Из аптеки видно, что конка доходит только до гостиницы «Золотой бык», там лошадь выпрягают и впрягают с другой стороны вагончика, кондуктор пересаживается, дует в медную трубу, и… покатился маленький вагончик! А железная дорога идет до Большого леса, но Миши еще никогда по ней не ездил, за это ведь нужно платить, поэтому он даже со станции шел с вещами пешком и до Большого леса тоже добирался пешком, когда ходил туда с ребятами собирать дикие груши. Но ему очень хотелось хоть раз проехать по этой дороге. Как это, должно быть, прекрасно!

Миши вздрогнул: внезапно начали бить часы кафедрального собора. Били с достоинством, медленно, так что между двумя ударами можно было сосчитать до пяти. И вдруг загудел большой колокол. Удары его слышались так близко, точно он прямо в окно говорил: «Вот когда нужно было прийти, выскочка!»

Затем и комнатные часы, словно посмеиваясь, высоким звонким голоском пробили четыре раза и басом — пятый.

Тогда Миши смело взял газету и начал читать передовую статью:

— «„Будущее Дебрецена“. Теперь, когда наш город гигантскими шагами идет по пути современных преобразований, нам стало известно, что принято решение заменить функционирующие на территории города две конные дороги…»

Читал Миши так быстро, что если раньше он понимал и мог даже поразмыслить кое над чем из прочитанного, то теперь ни одно слово не доходило до его сознания. Он только произносил слова четко и ясно, следя за тем, чтобы звуки не сливались, чувствуя, как движутся его губы. Мальчик вкладывал в чтение всю душу, чтобы каждое слово звучало как можно лучше.

Он так и летел по строчкам. Заголовки следовали один за другим. Если старика что-то не интересовало, он говорил:

— Проскочим!

И Миши «проскакивал». Но заголовки даже самых мелких заметок надо было прочитывать все до одного, правда, чаще всего старик приказывал:

— Проскочим!

Когда пробило шесть, Миши как раз был на середине одной интересной статьи. В ней говорилось о том, что в дебреценских лесах насчитывается десять тысяч хольдов пахотной земли: «Крестьяне, живущие здесь в полуразвалившихся домишках, среди песчаных холмов и топких болот, ведут ожесточенную борьбу за урожай, отвоевывая у природы в один год немного ржи, в другой — кукурузы. Стоящие вокруг вековые дубы как бы оплакивают погибших собратьев и хмуро глядят на редкую рожь и жалкую худосочную кукурузу. Крестьяне оберегают и ценят эту землю не столько за то, что она кормит их самих, сколько за то, что обеспечивает кормами их скот, который пригоняют сюда время от времени, ведь для его перевозки понадобилась бы мощная тягловая сила и затраты на транспорт превысили бы стоимость самих кормов».

Как раз на этом месте начали бить часы, и старик сказал:

— Ну, хватит, пусть останется на завтра.

Миши сложил газету и поднялся.

Он увидел, что у старика дрогнули губы, точно он хотел что-то сказать. Миши густо покраснел: сейчас попросит его не приходить так рано. Но господин Пошалаки сказал совсем другое:

— Здесь снег тоже не каждый год выпадает так рано. И не припомню такого года, когда бы он выпал восемнадцатого октября…

Миши постоял немного, помолчал. Старик кончил говорить, и не похоже было, что он хочет добавить что-нибудь еще.

— До свидания, — попрощался мальчик.

Старый господин ласково кивнул:

— До завтра.

На улице ветер швырял снег в глаза. Втянув голову в плечи, мальчик быстро прошел через двор. Он всегда боялся встретить здесь какую-нибудь собаку. Собак Миши не любил, у них в деревне их много и все злые. И его уже дважды покусали, когда он ходил за молоком.

В коллегии он наконец укрылся от ветра. Вскоре гимназисты пошли на ужин. Опять была сладкая каша — его любимое блюдо, но все страшно злились и говорили, что надо бы швырнуть ее поварихе в физиономию.

Вечером снова сидели вокруг лампы и занимались, а Миши все время представлял себе, как столетние дубы в Большом лесу грустят и тоскливо шумят своими кронами над хилой кукурузой и реденькой рожью: ведь из-за них им придется погибнуть… На улице выл ветер, стучал в окна, рвал водосточную трубу, а в комнате от раскаленной печки веяло теплом, нагоняющим сон.

С тех пор, как Миши получил посылку, он чувствовал себя уверенней. О съеденной ваксе Бесермени напоминали теперь только во время стычек, и Миши смирился со своей потерей, зато таким чужаком среди ребят он уже не был. Как-то его даже приняли играть в лапту, и он, вопреки своим ожиданиям, был довольно ловок, но из-за холодной погоды играть, к сожалению, больше не пришлось. Теперь уж до самой весны не поиграешь!

Счастливые были деньки. Из дома прислали новую шляпу — коричневую, с широкими полями. Миши нравилось, что вместо щетинки и коготков на ней была настоящая лента. Шляпа была под стать серьезному человеку — гимназисту и никому не бросалась в глаза. Но над письмом матери он, как всегда, долго лил слезы: стоило только взять листок в руки, как сердце сжималось от боли, и он просто не мог понять, что с ним происходит.

В гимназии его ежедневно вызывали к доске, и он так хорошо во всем разбирался и так хорошо отвечал, что все учителя были им очень довольны.

К господину Пошалаки он уже не являлся раньше времени, а прогуливался перед желтым домом до тех пор, пока часы на соборе не начинали бить пять. Он уже знал, что сначала они издавали особый гулкий звук, и, услышав его, мальчик входил во двор. Когда он подходил к дому, раздавался первый удар, а когда садился на стул, принимались весело посмеиваться комнатные часы.

— Знаешь, Нилаш, моя мама велела пригласить тебя к нам. Сегодня суббота, приходи.

— Я?

— Да.

— Зачем?

— Да просто так.

— А для чего?

Орци рассмеялся:

— В гости. Придешь?

Миши не мог опомниться от неожиданности. Ведь уже второй год они сидят за одной партой, и Орци ни разу его не приглашал. Вот у Гимеши он бывал часто, особенно в прошлом году.

Орци был первым учеником в классе, а Миши еще дома привык, что второй всегда слепо повинуется первому. Дома он был старшим, и младшие братья должны были его слушаться. Орци считался первым учеником, но это было несправедливо, потому что у Миши по словесности была пятерка, а у Орци только четверка. По гимнастике у обоих были тройки, а по остальным предметам — пятерки. Ребята говорили, что Орци первый незаслуженно, раз у него четверка по словесности. Но Миши это ничуть не обижало, ведь Орци был любимцем преподавателя латыни, да и знал он действительно гораздо больше Миши. Например, однажды на уроке латинского языка встретилось имя Юлия Цезаря. Преподаватель Дереш спросил, кто уже слышал это имя и что о нем знает. Никто ничего не знал, и тогда Орци встал и сказал, что так называется спектакль, который он видел в Будапеште, и что Юлия Цезаря убили.

— А кто его убил? — спросил Дереш.

Этого Орци уже не помнил.

— Ну, хорошо, садись, — улыбаясь, сказал преподаватель и потрепал Орци по щеке.

Миши нравилось, что Орци так много знает. Почти на каждом уроке он говорил что-нибудь такое, чего не знали остальные. Зубрилой он, правда, не был, так же как и Миши, но Миши прекрасно понимал, что оба они по справедливости не заслуживали первого места, так как лучшим учеником должен быть Шанта, считавшийся тем не менее в классе только четвертым. Отец его, говорят, работал лесорубом, а сам Шанта был дебреценец, ходил в сапогах, был очень молчалив, но знал абсолютно все, что проходили на уроках. Правда, Миши знал еще многое, чему не учили в гимназии, от своей матери. Но в спряжении латинских глаголов никто не разбирался так, как Шанта.

И все-таки он был на четвертом месте, потому что ему несправедливо выставили две четверки. Гимеши тоже хорошо учится, только вот все тетрадки у него исчерканы, вечно он что-нибудь в них рисует и совсем не следит за уроком, и спроси его преподаватель неожиданно, он редко знает, о чем идет речь, но если вопрос повторить, то уж ответит правильно.

Во время урока Нилаш наклонился к Гимеши:

— Я тебе что-то скажу.

— Что?

— Потом.

Уроки кончились к двенадцати часам. Орци тут же завернул учебники в черный дермантин и перетянул их желтым ремешком с блестящей никелированной пряжкой. Потом, надевая зимнее пальто, наклонился к Миши.

— Очень обяжешь своим приходом.

Нилаш не ответил: его задело это изысканное «обяжешь». Сам он не мог бы так сказать. Что это еще за «обяжешь»?

— Ну, что у тебя? — спросил Гимеши, стягивая свои учебники обычным ремнем.

— Знаешь…

— Ну?

— Меня Орци пригласил.

— К ним в гости?

— Да.

— Ну и ну!

— А тебя нет?

— Нет.

— Тогда и я не пойду.

Гимеши молчал. Затем взглянул на Миши:

— Не валяй дурака.

— Не пойду.

— Ах ты упрямый осел! — сказал Гимеши и боднул Миши головой в грудь: он всегда дрался головой.

Миши свалился на парту и засмеялся.

Толкая друг друга, мальчики направились к выходу, и у Миши рассыпались учебники — у него не было даже ремешка, и учебники он носил просто под мышкой. А Гимеши всегда складывал свои вещи второпях и совсем не так тщательно, как Орци.

— Все равно не пойду! — выпрямляясь, заявил Миши.

— Ну, раз ты такой глупый… — пожимая плечами, сказал Гимеши. Вдруг в класс запыхавшись вбежал Орци.

— Нилаш!

Миши покраснел и с испугом взглянул на Орци: наверное, тот уже знает, что он не хочет к ним идти.

— Поди-ка сюда!

Он отвел Миши в сторону и зашептал:

— Совсем забыл, я ведь даже не объяснил тебе, где мы живем.

— Я не… — Миши хотел сказать, что не придет, но не посмел, вдруг страшно пожалев, что с ним сейчас нет Гимеши.

Орци долго объяснял, где они живут (на улице Кошута, около театра), назвал номер дома и сказал, что надо подняться на второй этаж — там их квартира.

— Мама сказала, чтобы я обязательно тебя пригласил, ей и господин Дереш говорил о тебе.

Миши обомлел: господин Дереш!

Орци дружелюбно кивнул и умчался — и так потерял много времени, надо было наверстывать.

Нилаш бросился во двор, чтобы догнать Гимеши и сказать ему, что преподаватель латыни обязательно велел пойти к Орци, но приятеля нигде не было, хотя Миши и добежал до самого памятника Чоконаи. Он искал Гимеши, пока не позвонили к обеду, и тогда что было духу кинулся со своими учебниками на третий этаж, к себе в комнату, а потом помчался вниз, в столовую, но все же немного опоздал.

На обед подали суп-гуляш и молочную кашу. Звон ложек и тарелок подействовал на Миши благотворно, ел он с большим аппетитом, и, когда в конце обеда наставник принялся читать молитву, мальчик быстро доел остатки каши.

Вернувшись в комнату, Миши стал одеваться.

— Куда это ты собираешься?

— Глядите, Нилаш умывается! — кричали ребята.

— Даже чистую рубашку надел! Ноги-то вымоешь?

— Куда это он идёт? — удивлялись ребята.

— Да вот господин Дереш велел, — уклончиво отвечал Миши.

Имя преподавателя было для него защитой, иначе он не посмел бы устроить такую комедию.

Миши прекрасно знал, где находится театр; он прошел сапожные ряды и, подойдя к театру, прочитал на афише: «Головорезы». Вот бы посмотреть! Он решил, что купит билет. В канцелярии за десять крейцеров можно было получить билет, и Миши не пожалел бы денег, но нужно просить разрешения у классного наставника, преподавателя латыни, и поэтому Миши еще ни разу не был в театре.

Он долго разгуливал возле театра, как вдруг, громко напевая, подошел какой-то человек, с бритым лицом, в цилиндре и в странном широком плаще, и Миши убежал.

Погода была хорошая, снег почти растаял, оставаясь только кое-где под кустами; светило солнце, но было все-таки холодно.

Когда Миши нашел дом, в котором жил Орци, он не отважился сразу войти, а раз пять прошелся мимо. Только после этого, весь красный от смущения, он торопливо вошел, робея, поднялся по лестнице с решетчатыми чугунными перилами и подошел к большой белой двери, на которой не было ручки.

Мальчик просто не знал, что ему делать: как тут войдешь, если нет ручки? Он долго стоял расстроенный, но вдруг дверь распахнулась, и из-за нее выскочила служанка, едва не налетев на Миши.

— Я к Орци.

— К Бебуци? Он дома! Ну, заходите! Да заходите же!

Миши обидело, что служанка с ним так разговаривает. Он молча вошел в квартиру и оказался в красивой комнате с ослепительно белыми шкафами. Оглядевшись, Миши увидел, что в ней четыре двери, и не знал, куда идти дальше.

Тут он услышал за спиной смех и обернулся: над ним потешалась все та же служанка.

— Туда идите, налево. Не туда! Налево, говорю же вам, налево, — и, смеясь, показала на дверь справа. — То есть я хотела сказать, направо!

С этими словами она захлопнула за собой дверь. Миши взялся за ручку, которая была довольно высоко, и вошел в маленькую темную комнату. Из нее дверь вела в другую, большую и светлую, окнами выходившую на улицу.

Миши остановился посреди темной комнаты, следующая большая комната была ярко освещена солнцем и еще чем-то, висящим над столом, сверкающим, как второе солнце, — просто слепило глаза от такого яркого света. У стола сидела белокурая женщина и громко смеялась.

— Конем, конем! — послышался голос Орци.

Некоторое время Миши стоял тихо, его не замечали и продолжали играть в шахматы. Миши тоже умел играть в шахматы, в прошлом году его научил дядя Терек.

Наконец он решился и тихо позвал:

— Орци!

Его услышали и оглянулись, а он, держась рукой за косяк двери, снова тихо сказал:

— Орци!

Орци бросился навстречу Миши.

Белокурая женщина тоже увидела мальчика — стоит в зимнем пальто, опираясь о косяк двери, и шепчет — и не могла удержаться от смеха.

— Привет, Нилаш, я играл с мамой в шахматы, — сказал Орци.

Они как-то неловко пожали друг другу руки.

У Миши горели щеки — наверное, от ветра: здесь, в Дебрецене, возле коллегии и у театра, где он сегодня долго бродил, всегда такой сильный ветер.

— Сними пальто, — сказал Орци.

Миши снял пальто, которое ему шила мама, оно было на толстой ватной подкладке, теплое, как одеяло, вот только не слишком ладно на нем сидело.

Вдвоем с Орци они отнесли пальто в прихожую и повесили, а сверху положили шляпу, его новую суконную шляпу.

Стена, где висели пальто, была обтянута зеленым сукном и украшена оленьими рогами и саблями.

Когда они вернулись в комнату, матери Орци там уже не было.

— Будь добр, садись.

У Орци была отвратительная манера разговаривать: «будь добр» и тому подобное…

Пришлось сесть.

— Ты здесь делаешь уроки? — спросил Миши.

— Да, это моя комната.

Это тоже рассердило Миши: «моя комната»! Почему это его комната? Он, что ли, ее строил?

— Вот мои книги, здесь игры, а там — спортивные принадлежности.

Но маленький Нилаш ничего не мог разглядеть, свет проникал только из соседней комнаты, и было довольно темно.

Посмотрев вверх, Миши страшно удивился: он думал, что такие высокие потолки бывают только в коллегии. У них дома потолки такие низкие, что если отец слишком сильно взмахнет топором, то обухом задевает балку. А до главной балки даже Миши может дотянуться рукой. Неплохо было бы, конечно, иметь потолки повыше, ведь отец зимой всегда делает полозья для саней дома и щепки так летят во все стороны, что мама вскрикивает: «Лампа! Лампа!» А отец, разозлившись, бывало, так гаркнет, что весь дом дрожит: «Надоела мне эта проклятая лампа! Разобьется так разобьется! Найдется еще в лавке!..»

Но Миши ни за что на свете не решился бы здесь об этом рассказать. Кажется, заикнись он только, как тут же попадет в страшно неловкое положение.

Они и подозревать не должны, что его отец делает полозья в доме, хотя это так здорово, так красиво: у свежих стружек такой приятный запах, с ними можно играть прямо на полу, а здесь все такое хрупкое, с братишками и не поиграешь!

— У тебя есть брат? — спросил он Орци.

— Старший, — рассеянно ответил тот и положил на стол кипу книжек.

Все они были в красных обложках и назывались «Маленький журнал». Орци тут же открыл один из них и показал сочинение, написанное им самим, под заглавием «Летние радости». В нем рассказывалось, как во время летних каникул Орци в отцовском поместье катался верхом на лошади и была у него собака по кличке Гектор, которая доставила ему больше всего радости.

Широко раскрыв глаза, Миши с завистью смотрел на журнал, сердце его бешено колотилось.

— Это ты написал?

— Я!

— Сам?

— Конечно.

— Ей богу?

— Да.

Нилаш задумался: у Орци по словесности была четверка, как же тогда это возможно?

— Поклянись!

— Клянусь!

Значит, все-таки сам написал.

Миши перечитывал снова и снова: «Вильмош Орци», «Вильмош Орци», «Вильмош Орци».

Он разглядывал шрифт и повторял про себя: «Вильмош Орци». Господи, а что, если перевернуть страницу, и там будет «Михай Нилаш»!..

Его это так ошеломило, что он ни о чем другом не мог думать.

Ведь еще в сентябре, во время распродажи в седьмой комнате, он купил несколько тетрадок для записей и сделал из них книгу, в которую переписал «Простодушного крестьянина» и много других стихотворений, переписал нарочно мелким почерком, чтобы побольше уместилось… Но написать «Летние радости», да еще издать в журнале… И тут еще эта подпись: «Вильмош Орци»…

У него просто в голове не укладывалось, что он видит в журнале то, что написал Орци, и его «Летние радости» он мог бы переписать в свою тетрадку точно так же, как «Поклялся король…» Шандора Петёфи.

— Я получил за это альбом, — сказал Орци, заметив, как заинтересовался маленький Нилаш.

И он принес большую роскошную книгу, красную с золотом. В ящике у Миши было несколько репродукций из точно такой же. В ней вся история Венгрии, все короли, герои, вельможи… И это было обидно: у него никогда не будет такой книги, никогда ему не заработать столько денег, чтобы ее купить.

Миши поглядывал то на подпись в журнале, то на толстую королевскую книгу.

— Бебуци! — послышался женский голос из соседней комнаты.

— Пойдем, Нилаш, мама зовет, — тихо позвал Орци.

Нилаш словно очнулся от сна.

Они вошли в другую комнату — там сидела красивая белокурая мама.

— Миши Нилаш, — представил его Орци.

Миши замер в этом море света. Солнце светило ему прямо в глаза. Он удивленно смотрел на мать Орци — она уже сидела не за шахматами, а за маленьким столиком у окна, она была красива, как фея, с такими же, как у Орци, светлыми волосами. И только потом, уже гораздо позднее, Миши подумал, что надо было поцеловать ей руку.

— Значит, это ты Мишика Нилаш?

Голос ее звучал нежно, как у певчей птички. У его матери голос тоже высокий и чистый, особенно когда она поет. Только волосы у мамы черные и такие густые, что, когда она их расчесывает, закрывают целиком ее лицо и плечи.

— Так ты дружишь с моим сыном?

Миши смущенно улыбнулся, — а он и не знал, что они с Орци дружат.

— Мы сидим за одной партой. Он первый ученик, я — второй.

Женщина рассмеялась, но как-то странно: сначала посмотрела совершенно серьезно, потом широко раскрыла глаза и вдруг неожиданно засмеялась.

Видимо, она не знала, что бы еще такое сказать Миши.

— Ты любишь моего сына? — спросила она наконец.

Нилаш посмотрел на Орци: любит ли? И так как он ничего не ответил, женщина опять спросила:

— А деретесь вы часто?

От неожиданности Миши вытаращил глаза: как можно было такое спрашивать, ведь он никогда еще ни с кем не дрался! Наверняка она приняла его за кого-то другого.

А какое на ней было платье! Его мать всем девушкам и молодым женщинам их деревни шила красивые фартуки, а парням жилеты, но такого платья Миши еще никогда не видел: эта женщина была для него точно живая картина…

— Неужели вы не деретесь?

Миши окончательно смутился и покраснел. Конечно, она его с кем-то путает.

— Это был Ланг! — выпалил он.

— Кто?

— Ну, тот, который повалил его на землю…

Женщина была поражена.

— И вовсе не повалил! — весь вспыхнув, испуганно вскрикнул Орци и быстро стал объяснять: — Мамочка, милая, это просто игра такая…

Миши страшно растерялся и сказал вдруг такое, чего и вовсе не следовало бы говорить…

— Я хорошенько не разглядел, — пролепетал он, — ведь на нем верхом сидело сразу несколько человек.

— Это была просто игра, куча мала, — тараторил Орци, — ведь Нилаш никогда не играет и не дерется, вот ему и показалось, что мы деремся.

Все трое были смущены.

— Значит, мой сын дерется? — спросила она.

— Орци тоже не дерется, — сказал Миши.

Женщина снова взглянула на него, сначала серьезно, а затем рассмеялась.

— Кто-кто? — воскликнула она. — Орци?!

— Да, Орци.

— Орци! — повторила женщина и залилась звонким смехом. — Папа, папочка… идите-ка сюда! — Она еле сдерживала смех.

Открылась дверь, и в комнату вошел высокий бородатый мужчина, точь-в-точь председатель…

— Вашего сына уже называют Орци! — воскликнула женщина, не переставая смеяться.

Высокий господин строго посмотрел на Миши.

— Как тебя зовут?

Но Миши, которому казалось, что все здесь против него, сдвинул густые брови на своем худеньком личике и упрямо молчал.

— Э-э, да ведь ты дружишь с моим сыном! — сказал, улыбаясь, отец Орци и положил руку на голову Миши. — Это о нем говорил преподаватель Дереш?

— Да, папа.

— Браво!.. Каков молодец!

— Зато вашего сына колотят почем зря, слышите?

— Да нет же, мамочка, нет!

— Молчите, Орци! — смеясь воскликнула мать.

— Нет же, мамочка, это вовсе не драка, а игра!

— Орци!.. Молчите!.. — И она продолжала смеяться.

— Пусть колотят, — так же засмеявшись, сказал отец, — крепче будет!

Маленький Нилаш был поражен.

— Если мальчишка не дерется, от него проку не будет… Ну, хорошо, играйте, играйте… Только вот голову не стоит терять такому отличнику!

В этом Миши был совершенно согласен с господином председателем. Раньше он понятия не имел, что собой представляет отец Орци и что у них есть даже свое имение, верховая лошадь и собака Гектор… Когда Миши был еще в первом классе, кто-то сказал, что отец Орци — председатель… Это всегда казалось ему чем-то очень важным, загадочным и недосягаемым…

Мальчики снова пошли в соседнюю комнату. У Орци там была игра, которая Миши очень понравилась: из воска можно было отливать разные фигурки.

Орци растопил в кухне воск и сделал первую.

— Это Гёте.

— Гёте? — рассмеялся Миши.

— Да.

— Это какой же?

— Да тот самый, немец.

— Вовсе он не немец, а венгр, и по-немецки не знает ни слова.

— Кто? Гёте?

— Да, Гёте, — сказал Миши и лукаво засмеялся.

— Ты что?.. — удивился Орци. — Это же самый великий немецкий поэт.

— Поэт?.. Да ведь это же могильщик… У нас в деревне старик Гёте роет могилы. — И Миши громко рассмеялся своей шутке, представив себе старого деревенского пьяницу могильщика, по имени Гёте.

Сначала Миши никак не мог растолковать Орци, в чем тут дело, но, когда наконец тот понял, его это тоже здорово рассмешило.

— А сейчас я сделаю Шиллера.

— Сделаешь вино «Шиллер»?

Мальчики громко смеялись.

— Ты сделаешь «Шиллера», а его выпьет Гёте.

Эта шутка понравилась им обоим.

Орци выбежал в соседнюю комнату, смеясь поделился шуткой с матерью и вернулся обратно.

— А теперь знаешь кого сделай?

— Кого?

— Петёфи.

— Не могу, для него нет пресс-формы.

Миши не посмел спросить, что это такое, решив, что и самому следовало бы знать.

Чуть позже Орци сказал:

— У нас полное собрание сочинений Петёфи, показать?

— У нас тоже. Я читал все.

Орци оторвался от своего Шиллера и посмотрел на Миши.

— Все стихи Петёфи?

— Да, все.

Орци недоверчиво взглянул на него и опять занялся Шиллером.

Тут в комнату вошел старший брат Орци. Миши как-то его уже видел в коллегии, он стоял во дворе и разговаривал с Лисняи. Орци-старший держался с достоинством, только Миши не смог его хорошенько разглядеть, потому что тот скоро ушел.

— Знаешь, Генрих, — успел сказать ему Орци-младший, — а Гёте может выпить «Шиллера».

— Хороша шутка, — с улыбкой сказал старший брат и тут же вышел.

Возиться с воском было просто здорово, только вот запах у него был не слишком приятный, да и весь стол перемазали.

— Ты прочитал всего Петёфи? — спросил Орци.

— Всего. В прошлом году я прочел его маме вслух, а потом читал про себя.

Орци не смотрел на него, только лепил фигурку.

Вспомнив о «Летних радостях», Нилаш спросил:

— Это ты сам написал?

— Что? Да… Брат только кое-что вписал.

— Твой брат?

— Ну да.

Миши недоверчиво слушал.

— Но папа сказал, что лучше всего то, что я сам написал: смешно получилось.

Маленький Нилаш удивлялся все больше и больше: значит, и смешное можно писать в журнал?

Потом их позвали на полдник.

Стол был накрыт только на двоих. Подали шоколад. Миши никогда еще не приходилось пить шоколад: он был приторно-сладок, и мальчик с трудом допил. Но не допить постеснялся, боялся, что его сочтут невоспитанным. Он и кофе-то пил только с половинкой кусочка сахара, а этот шоколад был чересчур сладок. Зато кекс оказался таким вкусным, что Миши был готов съесть кусков двенадцать. Сначала он был очень весел и чувствовал себя совершенно свободно, но, когда вошла мать Орци и села возле них, он ни за что на свете уже не решился бы взять ни одного куска.

— Большое спасибо, достаточно.

— Да что ты! Ведь в коллегии не пекут кексов, возьми еще хоть кусочек.

— Большое спасибо, я сыт.

— Тогда возьми парочку с собой, съешь в коллегии.

— Большое спасибо, нет.

Невозможно было его переубедить: скажет один раз «нет», значит, уже окончательно. Дома, бывало, в воскресенье встанет из-за стола после сладкого, поблагодарит за обед, поцелует родителям руки, и вдруг принесут жареную курицу. Братья с восторгом накидываются на нее, а его хоть режь, ни кусочка больше не съест, раз уж поблагодарил.

— Ну что ж, тогда поешь компоту.

Миши не знал, что это такое, но оказалось, что просто ягоды в сиропе. Мама тоже заготавливала каждое лето пять-шесть, а то и десять банок, когда бывал сахар.

Компот ему страшно понравился, он даже два раза себе подкладывал.

— А ты, Бебуци? Ты почему не ешь, сынок?

Бебуци!.. Сегодня он уже слышал это имя несколько раз, но как-то не обратил на него внимания. Бебуци! Не хватало только, чтобы и его дома называли каким-нибудь именем вроде этого!..

И тут пришли гости, к тому же — о ужас! — целая толпа девочек. И все словно из «Журнала для девушек», но Миши никогда не думал, что такие бывают на самом деле и разгуливают вот так запросто.

С ним даже не поздоровались, и он тихо стоял в стороне, зато Бебуци поздоровался с каждой из них за руку. Среди них была одна светловолосая, краснощекая толстушка. Миши ее сразу же заметил: волосы у девочки рассыпались по плечам и блестели, словно настоящее золото. Она только взглянула на Миши своими серыми глазами, такими большими, что он совсем перепугался, покраснел, колени у него задрожали, и он не смог бы выговорить ни слова. Миши, правда, заметил, что у нее вокруг носа веснушки.

Он шепнул Орци, что ему пора уходить.

— Уже? — спросил Орци.

— Да.

— Я провожу тебя.

Они вышли из комнаты.

Тут Миши вспомнил, что не поцеловал руку матери Орци ни когда пришел, ни теперь, когда уходит; он остановился, собираясь вернуться, а то что она может подумать?

Мать Орци в этот момент как раз обнимала сероглазую, светловолосую девочку, и Миши так испугался, что тут же выскочил в прихожую.

— Куда ты так спешишь? — спросил Орци.

Миши не ответил и так дернул свое пальто, что порвал на нем вешалку.

— Девчонок испугался?

— Никого я не испугался!

— Я-то просто шучу с ними.

Миши нахмурился.

— У тебя есть кузины? — спросил Орци.

— Что-что?

— Да девочки в семье, двоюродные сестры.

— Нет.

— Так ты один у родителей?

— Нет, как же, нас пятеро.

— Ну а сестры-то есть?

— Нет… Сестер нет.

— Когда ты теперь придешь?

Миши взглянул на него и хотел сказать, чтобы Орци приходил сам, но испугался, что тот и вправду придет, а это не разрешалось. Только к старшему по комнате могли приходить друзья, остальным было запрещено приглашать знакомых. Еще пропадет что-нибудь, если будут ходить посторонние.

Миши пожал плечами и опустил глаза. «Никогда!» — подумал он.

— Не знаю, — сказал он громко и крепко пожал Орци руку.

— Пока.

— Пока.

В этот момент вошла мать Орци, неся в руках маленький сверток.

— Что, Орци, убегает наш маленький друг? — смеясь сказала она. — А вот это возьми с собой, но разверни только в коллегии.

И она сунула ему в руки легкий сверток.

— Надеюсь, ты идешь домой?

— Нет.

— А куда же?

— Читать.

— Куда?

— Я каждый день в течение часа читаю вслух одному слепому старому господину.

— Да?

— Да.

Красивая белокурая дама с удивлением посмотрела на мальчика.

— А как же… Деньги он платит… или… — спросила она нерешительно.

— Конечно платит!.. Десять крейцеров!

— В месяц?

— В час.

— Вот как? В час…

Она с каким-то испугом посмотрела на маленького мальчика.

Этого еще никто не знал, он и в классе не посмел никому сказать, так что приятель его тоже был поражен.

— Слышишь, Орци? — проговорила мама и засмеялась, но по щеке ее катилась слеза.

Теперь маленький гимназист понимал, что на этот раз над ним не смеялись, и, дойдя до театра, все еще не переставал радоваться, что так удивил их.

Он снова вспомнил, что так и не поцеловал руку матери Орци, не посмел. Тете Терек и тете Вашархеи он всегда целовал руки, но такой благородной даме просто не отважился… Миши покраснел: что она теперь о нем подумает?

До пяти часов ему пришлось еще долго слоняться по улицам, зато многое удалось продумать. Но вдруг ему вспомнилась эта светловолосая сероглазая девочка, и он, как заяц, пустился бежать, сам не зная куда.