1

Утром, едва домашние ушли, Маляка вошел в комнату сестры. Чуть ли не каждый день он теперь укладывался на свою прежнюю кровать и, упершись ногами в заднюю спинку, а руками вцепившись в спинку у изголовья, начинал подтягиваться. Ему казалось, что косточки похрустывают, — прекрасно! Значит, он растет!

Сделав новую отметку на дверном косяке, мальчик обнаружил, что за десять дней он вырос на целых два сантиметра. Если и дальше так пойдет, через три с половиной месяца он догонит Панту.

Охваченный столь счастливой мыслью, Маляка выглянул в окно и оцепенел — внизу у баскетбольного щита высилась груда кирпича, а на мокрой от ночного дождя земле чернели глубокие следы самосвала.

Маляка мигом оделся и помчался к Камену, но, узнав, что приятель пошел стричься, бросился в парикмахерскую. Влетел в нее как раз в тот момент, когда уборщица, наклонясь, заметала в совок срезанные волосы. Распахнувшаяся дверь стукнула ее и едва не сбила с ног. Маляка рванул назад и как раз вовремя — уборщица, с большой, как у Бабы Яги, метлой, понеслась за ним и до угла улицы преследовала его. Бежала она быстро и едва не догнала Маляку, а он, как известно, шестьдесят метров пробегает за восемь секунд.

— Я тебя подстригу, только приди! — грозила она вслед мальчику.

Немного погодя Маляка снова отважился подойти к парикмахерской. Уборщица опять подметала. И опять, того и гляди, кто-нибудь войдет и толкнет ее. Ну точно как в старых кинофильмах — идет солидный господин, уборщица растягивается на полу, потом, вскочив, хватает швабру и — ломает ее о голову вошедшего. В жизни, впрочем, так не бывает, жизнь — это не улыбки старых кинолент.

Никто в парикмахерскую не вошел, и уборщица, закончив свое дело, села на стул точно против входа. Маляка, не теряя ее из виду, осмотрел салон парикмахерской. В кресле сидел Камен, его стригли. Гримасами и жестами Маляка попытался привлечь внимание товарища. Эх, досада, не видит! Машинка, что ли, рвет ему волосы? Чего он глаза-то закрыл? Словно влюбленные на экране. Вот сестра целовалась-целовалась с закрытыми глазами, а теперь Маляке приходится спать в гостиной.

Наконец Камен заметил приятеля и сразу понял, что дело не терпит отлагательства. Только парикмахер повернулся к коллеге, как Камен соскочил с кресла, и мальчики стремглав понеслись по улице. Прохожие оглядывались на них — Камен не успел снять салфетку, а голова его была подстрижена наполовину.

Ребята промчались между домами и, потрясенные, с трудом переводя дух, остановились. Кто-то посмел посягнуть на спортплощадку, их спортплощадку, которая стоила им таких трудов и нервов и за которой они так тщательно ухаживали! Да и деревянную скамью у ограды для запасных игроков и зрителей они сделали своими руками. А теперь…

Камена и Маляку окружили братья-близнецы, Тончо и еще два мальчика из соседнего дома.

— Какой пень с ушами свалил сюда кирпичи? — возмутился один из мальчиков.

Камен и Маляка пожали плечами, а Тончо виновато опустил глаза.

Тут во дворе появился Панта — пришел на очередную тренировку. Увидев кирпичи на спортплощадке, он чуть не заплакал. Что же это за безобразие?! И это когда упорство и настойчивость спортсменов начали давать свои результаты!

Неделю назад пошли они посмотреть на тренировку детской команды спортклуба «Академик». Сели в сторонке и стали наблюдать. Пангаров сразу заметил мальчиков и подошел — мягкий, как вата.

«Ну как, хвостист? — пошутил он, обращаясь к Панте. — Исправил отметки?»

Панта и ухом не повел — что с дурака взять, хвостистом его называет. Знал бы, что он, Лучезар Пантев, по литературе получил пять, не говорил бы так.

«Надеюсь, со временем ты вернешься в нашу команду. Соревнования стучатся…»

«Куда стучатся?» — спросил Панта.

«В дверь, конечно. Не в твою же голову, Пантев. Хочешь, я поговорю с директором, с учителями… — предложил Пангаров. — Спортсмену не обязательно быть отличником. И профессоров, когда-то окончивших школу с отличием, раз-два и обчелся. Я могу попросить, чтобы тебя вызвали для исправления двоек и троек. Ты вроде бы обиделся, но сам виноват. Спортсмен как скрипач. Если не играешь… Чтобы нам не пришлось начинать с до, ре, ми, фа, соль».

«Разрешите нам сыграть», — неожиданно попросил Панта.

«Сыграть? Кому?»

«Нам, — Панта кивнул на товарищей, — нам с вашими ребятами».

Пангаров улыбнулся и вместо ответа дал свисток — его воспитанники тотчас прекратили игру. Тренер пригласил всех на площадку — и матч начался. Пангаровские воспитанники в спортивных костюмах, Панта с друзьями — в обычных майках. Ничего, что в этот день все, включая Панту, были в белых трусах. Дело не в одежде.

Мальчики проиграли, но проиграли с минимальным счетом. К тому же за пять минут до конца игры Пангаров наказал Панту пятым фолом, и тот отправился на скамью зрителей. После матча Пангаров снова подошел к Панте, но Панта решительно отказался вернуться в команду, держался даже вызывающе — и почувствовал себя отомщенным.

Домой ребята возвращались в отличном настроении. В ушах Маляки снова звучала духовая музыка, но на этот раз Маляке слышались и овации многотысячной толпы.

«Через месяц опять сыграем с ними, — сказал Панта. — Все дело — в упорных тренировках».

И вот сейчас друзья стояли возле разрушенной площадки, над которой могильным холмом возвышалась груда кирпича. Послышался шум мощного мотора, и ребята повернули головы: самосвал, объехав их и оставив следы на площадке, высыпал новую груду кирпича. Вываливаясь из кузова, кирпичи били по столбу, и баскетбольный щит шатался.

— Дядя, мы здесь играем! — закричал Камен.

— Лучше бы снял слюнявчик! — высунулся из кабины шофер и, довольный, посмотрел на мальчиков — какое впечатление произвела его шутка.

Ровно никакого. Ребятам было не до смеха, а Камен смутился — он только сейчас заметил, что стоит с салфеткой на шее, и сразу же сбросил ее. Погладив недостриженную голову, он в бессильном гневе пнул ногой по шине грузовика и решительно пошел прочь. Остальные мальчики последовали за ним. Подойдя к подъезду, ребята поднялись по лестнице и остановились перед дверью с табличкой «Константиновы». На звонок открыл сам Константинов и удивился: что привело к нему целую ватагу ребятишек?

— Вы видели, что творится? — обратился к нему Камен.

— А что такое?

— Кто-то сбросил на спортплощадку целую груду кирпича.

У Константинова вытянулось лицо. Это еще что такое?

— Сейчас разберемся, — сказал он. — Никаких кирпичей! Сколько боролись за ваш баскетбол, а тут какие-то кирпичи! — Выглянув в окно и увидев самосвал, Константинов крикнул, обращаясь к шоферу: — Кому это ты привез кирпичи?

— Товарищу Ташеву, — отозвался шофер.

— А зачем?

— Для гаража.

— Какого гаража? Тут не место для гаража. А где детям играть?

— У киоска «Спортлото», — снова сострил шофер.

И опять острота его не была оценена по достоинству, потому что Константинов тоже возмутился происходящим.

— Я поговорю с Ташевым, — пообещал он мальчикам. — Уберет кирпичи как миленький… — Взглянув на голову Камена, Константинов оторопел: — Где это тебя так?

Камен растерянно дотронулся до волос, посмотрел на часы и вдруг сорвался с места.

В негодовании Маляка схватил Тончо за ухо.

— Да, отец, — заморгал Тончо. — Я ему сказал, а он… ведь машина…

— Мало нам было твоей бабушки, а теперь еще и отец!

— Бабушка — мамина мама, — оправдывался Тончо.

Маляка схватил малыша за руку и потащил вниз, в подвал. Прижал к стенке возле двери и растерялся — ну что тут можно сделать?!

— Меня опять похитили? — обрадовался Тончо, ему понравилось быть похищенным.

— Как влеплю тебе! — пригрозил Маляка.

А Тончо был все так же невозмутим.

— Скажи своему отцу — пусть убирает кирпичи, понял?

Тончо знал, что это ему не по силам, отец только разозлится, и все.

— Пусть убирает эти поганые кирпичи с площадки, слышишь? — зло повторил Маляка.

— Папа не…

— А вот уберет! — прервал его Маляка, которого осенила новая идея. — Знаешь, что такое голодовка?

— Нет, — признался Тончо.

— Я тебе объясню. Это забастовка в знак протеста. Никто из родителей не может выдержать голодовки собственного ребенка!

В тот же день Тончо начал голодовку, только поначалу это осталось незамеченным. Всей семьей сели обедать. Когда Тончо налили борща, он гордо взглянул на родителей и отодвинул тарелку, но они спокойно принялись за еду и не обратили на демонстрацию сына никакого внимания. «Ничего, — подумал Тончо, — подожду».

Бабушка Гинка налила себе борща последней. Она была молчалива, и это означало, что бабушка сердится и лишь ждет повода высказать свое неудовольствие. Повод не замедлил появиться.

— У нас что, нет черного перца? — спросил Ташев.

— Нет черного перца! — раздраженно повторила бабушка Гинка. — Хорошо, хоть догадались спросить, что в доме есть, а чего нет. Никто из вас по дому и пальцем не пошевелит. Я готовлю, а из чего готовлю, вам нет дела. А мне не тридцать лет. Да и давление у меня… Пока вас не было, было куда лучше…

— Мама, ты знаешь… — Ташева попыталась успокоить бабушку Гинку, но та уже не могла остановиться.

— А раньше? Когда вы были малышами… Я одна, помочь некому, из сил выбивалась и все-таки находила время ткать гобелены. Для «Тайной вечери» четыре раза ходила в Картинную галерею за советом. Кто ее рисовал — не знаю, но волосы Иуды одного цвета были — совершенно черные. А я добавила несколько белых волосков — считала, что они должны у него появиться из-за угрызений совести, после предательства. Три оттенка черным волосам придала. А сейчас времени не остается чулки заштопать.

— Что такое оттенок? — спросил Тончо; только он один и слушал бабушку.

— А ты почему не ешь? — рассердился отец.

— Я объявил забастовку, — заерзал на стуле Тончо, довольный, что наконец-то обратили и на него внимание.

— Какую забастовку?

— Голодную.

— Кто тебя этому научил?

— Маляка, — чистосердечно признался Тончо и придвинул к себе тарелку, решив, что теперь забастовка кончилась.

— Зачем понадобилась эта забастовка?

— Надо заставить тебя убрать кирпичи.

— Кирпичи? Какие кирпичи?

— Для гаража. — Тончо отвечал коротко, потому что с жадностью ел. Во время забастовки запах борща показался ему особенно аппетитным.

— С какой это стати я буду их убирать?

— Чтобы ты не строил гараж.

— Как это?

— Так, мешаешь нам играть на площадке.

— А мне ваша площадка не мешает?

Тончо перестал есть. Никто из родителей не может выдержать голодовки собственного ребенка, а его отец выдержал. Мама по-прежнему молчала, а бабушка Гинка все твердила, что сейчас и пригодных для гобеленов ниток не найдешь, но это не утешало Тончо: Маляка его обманул или он что-то не так сделал.

— Ребята сказали, если ты не уберешь кирпичи, не будут со мной играть. Убери, слышишь, или я не буду есть всю жизнь.

— Не будешь есть? — повысил голос Ташев и, дав сыну подзатыльник, отодвинул его тарелку. — Ну и не будешь, в наказание. И вечером, и завтра утром.

Тончо заревел, вскочил с места и бросился к бабушке:

— Скажи ему, что я есть хочу, б-а-а!

2

Пока Тончо бастовал, Панта подстригал Камена отцовской машинкой. Камен решился рискнуть — у него не оставалось другого выхода, ведь после обеда парикмахерская не работала.

Машинка Панты оказалась старой, она так драла волосы, что у Камена искры из глаз сыпались. Тогда Маляка предложил смазать машинку маслом, но, смазанная, она по-прежнему рвала волосы, да еще и пачкала их. Камен сидел, стиснув зубы, а Панта, высунув язык, старался изо всех сил. Очень скоро стало ясно, что парикмахер он никудышный.

— Жаль, машинка не электрическая, — виновато проговорил Панта, — наверняка было бы лучше, но…

Тон его насторожил Камена.

— Маляка, посмотри, как я выгляжу.

Маляка покрутился возле Камена — стул стоял у окна, поближе к свету — и озадаченно взглянул на Панту, у которого был совсем несчастный вид.

— Ну что? — Тревога Камена все возрастала.

— Хорошо, — нерешительно промямлил Маляка. — Волосы отрастут, и все исправится, а пока походишь в шапке.

Камен вскочил со стула и, схватив зеркало, начал вертеться перед окном, но разглядеть толком ничего не мог, поскольку больше всего от неумелой стрижки пострадал затылок. Волосы были то сострижены до корней, то торчали космами.

— Не очень безобразно? — беспокоился Камен.

— Как сказать… — пробормотал Маляка.

— Не очень, — протянул Панта. — Да…

Дома Стефчо и Тончо, увидев прическу старшего брата, смеялись до упаду. И дедушка смеялся, приговаривая, как хорошо, что у него теперь нет катаракты — на такое диво надо глядеть в оба глаза. Дедушка подравнял стрижку ножницами сколько мог, а время пролетело, и Камен опоздал в школу.

Первым уроком была математика. Отмечая отсутствующих, Добрева спросила про Камена. Панта решил — надо что-то придумать, и, поднявшись с места, начал говорить о тяжелом положении у Камена дома — дедушку оперировали, двое близнецов… Пробормотал еще что-то невнятное, учительница разрешила ему сесть.

В этот-то момент дверь открылась, и вошел Камен, на голове его красовался берет, натянутый по самые уши.

— Извините, я…

— Знаю, — кивнула Добрева. — Садись. И сними берет.

Когда Камен обнажил голову, раздался смех. Панта почувствовал себя виноватым и толкнул ребят, сидевших рядом, чтобы те перестали хохотать.

Добрева постучала по кафедре и положила руку на тетради с контрольными работами.

— Вашими работами я довольна, — сказала она, как только в классе установилась тишина. — Всего одна двойка.

Ученики обрадовались, и только Пантев, которым овладели дурные предчувствия, понурился.

— Пантев, к доске!

Панта поплелся между рядами, встал у доски, взял мел.

— Давай посмотрим, так ли трудна контрольная? — И Добрева стала читать условие задачи.

Пока Панта страдал у доски, один мальчик нарисовал на листочке Камена, у которого вместо головы красовалась фара. Карикатуру передавали из рук в руки и приглушенно хихикали. Кто-то пририсовал рядом с фарой купол церкви с крестом наверху, который также должен был обозначать голову Камена. Камен потянулся за карикатурой и тут услышал голос учительницы:

— И что же надо делать?

Вопрос был обращен к Панте, а тот стоял у доски, словно статуя, и никак не мог преодолеть барьера, отделявшего его от решения.

— Что здесь такого сложного, а? Вот что нужно сделать.

Добрева взяла мел и начала решать задачу. Она объясняла каждое действие, на ходу спрашивая Панту, все ли ему ясно. Панта согласно кивал головой. Учительница написала результат, подчеркнула его двумя чертами и опять посмотрела на Панту:

— Ну, как?

Панта беспомощно уставился в пол.

— Садись, — устало сказала учительница. — Кто-нибудь должен ему помочь по математике. Камен! — Она не случайно обратилась к Камену: знала, что мальчики дружат и вместе играют в баскетбол, но, впрочем, тут же передумала. — О, нет, у тебя тяжелое положение в семье.

— Почему, я…

— Садись, садись, — добавила Добрева. — Ты у нас и председатель совета отряда, и дома устаешь, с тебя хватит! Кто мог бы позаниматься с Пантевым?

Встала Юлия. Камен посмотрел на нее, на Панту, а тот от помощи Юлии отказываться не стал. И тогда Камен решил, что друг предал его. Да, да, предал. Так думал Камен.

После школы мальчики возвращались домой вместе. Какой-то не знакомый Маляке парень остановил Панту — хотел с ним поговорить. Маляка решил было подождать приятеля, но Камен мрачно заявил, что очень торопится, его ждут.

— Тяжелое положение в семье… — прошипел Камен. — Кто это сказал?

— Панта.

— Кто?!

— Панта, — ответил Маляка. — Добрева спросила, почему тебя нет на уроке, и он, чтобы тебе не отметили прогул…

В этот момент Панта догнал мальчиков, и Камен замолчал. Точнее, разговор прервал Панта.

— Меня пригласили в «Локомотив»! — радостно сообщил он товарищам.

— Ну и?.. — Маляка даже остановился.

— Раз приглашают, пойду.

— Бросаешь нас, значит.

— Да нет. — Панта положил руку на плечо Маляке. — Я с вами, но надо подумать о будущем. Видите, в школе у меня дела идут плохо.

— Теперь тебе помогут, — язвительно бросил Камен.

Панте и в голову не пришло, что Камен обиделся из-за Юлии, он думал — из-за неожиданного приглашения в «Локомотив», которое, конечно, льстило его самолюбию. Пригласил сам тренер, а это немало. Тренер Цапе наблюдал за Пантой еще во время его тренировок у Пангарова и решил заполучить мальчика любой ценой. Конечно, неловко переманивать спортсмена у коллеги, надо бы подождать, и вдруг Панта исчез.

«Теперь, — размышлял Панта, — у меня приличный опыт занятий у тренеров. Каким бы хорошим ни казался поначалу этот Цапе, никто не знает, когда и какая муха его укусит. Поэтому на всякий случай надо будет носить в сумке куртку и надевать свой тренировочный костюм». Вопрос об успеваемости тоже волновал Панту — неужели и в «Локомотиве» оставят в команде только с хорошими отметками? С литературой и историей он уже более или менее справлялся. Но с математикой… Вот и последняя контрольная, тяжелым грузом лежащая в портфеле. Если бы не двойка, возможно, он и не согласился бы так быстро пойти в «Локомотив», а немного подержал бы фасон. Кто держит фасон, того больше ценят, но о чем может идти речь при двойке по математике? Ни о чем! Бросаешься в объятия Цапе и ни о чем не спрашиваешь. Да и о чем тут спрашивать, если тебе учителем назначают ученицу. Юлию! С какой стати?

А Камен был сердит на Панту, он стыдился того, что рассказал ему о своем отношении к Юлии, и теперь многое представлялось мальчику в ином свете. Он вспомнил, как Панта отправился с Юлией в кино, а мог бы — как Маляка — пойти с ним в больницу к дедушке! А стрижка? Может, Панта, нарочно все устроил, чтобы над ним потешался весь класс? А теперь «Локомотив»! Ох, и почему только именно на их спортплощадку свалили кирпичи? Как говорится, корабль дал течь. А с тонущего корабля первыми бегут крысы. Где-то он это вычитал. Вот первая крыса убежала. Кто следующий?

— Маляка! — Камен позвал приятеля с собой.

— Куда это вы? — спросил Панта.

— Да так, дело, — холодно отозвался Камен.

Маляка не знал, о каком деле может идти речь, но послушно пошел за товарищем.

— Куда мы идем? — поинтересовался он.

— В парикмахерскую. Пусть подстригут как следует, — ответил Камен. — Ты что, хочешь, чтобы я из-за этого «локомотивщика» всю жизнь в берете ходил?

Легковая машина чуть не сшибла мальчиков, хотя они переходили улицу по пешеходной дорожке. Камен от неожиданности резко вскинул портфель, водитель крутанул руль и проскочил мимо. Маляка плюнул, норовя попасть в машину, но она была далеко. В школе только и твердят, что переходить улицу следует в установленных местах. Уж если машина собьет пешехода на «зебре», шофера ждет очень строгое наказание.

Все-таки прежде чем они дошли до противоположного тротуара, Камен заставил другую машину остановиться. Тормоза завизжали, и шофер крикнул:

— Вам что, жить надоело? Я вам сейчас!

— Здесь переход, — с достоинством ответил Камен. — И вы должны нас пропустить.

— Тюрьма по вас плачет, — погрозил пальцем шофер.

— А вас могут повесить, — заявил Маляка. — К высшей мере приговорить.

Шум мотора заглушил брань водителя, но мальчики не обратили на нее внимания.

— У нас и в самом деле есть смертная казнь? — спросил Камен.

— Не может не быть, за убийство. Если задавит детей — смертная казнь! Чем старше жертва, тем меньше наказание.

После второго посещения парикмахерской Камен оказался остриженным наголо. Вероятно, из-за этого по дороге домой он продолжал оставаться мрачным.

— Вообще Панта с нами… — Камен помолчал, но фразу не закончил. — Подумаешь, пойдет в «Локомотив»!

В этот момент к дому подкатил старый «Трабант» Константинова. Мальчики удивились: Константинов увидел их, но почему-то, не сказав ни слова, поспешил запереть дверцу и нырнул в ворота. Ребята бросились за ним во двор, но Константинова уже не было там. Мальчики поднялись по лестнице и долго звонили в его квартиру, но никто так и не открыл. Странно!

3

Константинов действительно злился на Ташева: ишь какой, отправился за границу на три-четыре года в погоне за большими деньгами! Вернулся и, пожалуйста, ни у кого не спросив, свалил во дворе кирпич. Для гаража! Хотя, с другой стороны, если ему разрешат строить гараж, то и «Трабант» не будет мокнуть под дождем. Но мысль об этом Константинов отогнал: столько труда положено на спортплощадку! «Я покажу Ташеву, где раки зимуют! Если он какая-то шишка в Министерстве иностранных дел, так ему все можно?»

Константинов напрасно поджидал Ташева утром, упустил, когда тот приехал обедать, — увидел соседа лишь в половине второго, снова уходившим на работу, и выскочил в шлепанцах во двор.

— Товарищ Ташев, можно тебя на минутку?

Ташев обернулся. Высокий, худощавый, изысканно одетый, он выглядел настоящим дипломатом. Был он значительно моложе Константинова, но тем не менее не сделал и шага навстречу соседу. Высокомерия у Ташева хоть отбавляй.

— Скажи, что это такое? — Константинов кивнул на кучу кирпича.

— Кирпичи, — вызывающе ответил Ташев, с которого еще не сошло раздражение, вызванное голодовкой сына.

— Вижу, что кирпичи, — вскипел Константинов. — И знаю, что собираешься строить гараж. Но этого не будет!

— Посмотрим.

— Без разрешения райсовета нельзя, а разрешения тебе не дадут.

— Не волнуйся, дадут! — Ташев похлопал по карману, тем самым как бы говоря, что разрешение у него уже есть, и подошел к стоявшему на улице роскошному «Форду». — Ну, посуди сам, разве такой красавец не заслуживает гаража? — И показал Константинову спину.

«Красавец, значит? Ладно, ладно! Увидишь, как твоего красавца будет поливать дождь, как вода тут и там просочится сквозь краску, как ржавчина разъест металл и твою мещанскую душу!» — гнев переполнял Константинова. Хорошо, что он сегодня свободен. Если нужно, он и завтра не пойдет на работу, но…

Константинов надел ботинки и отправился в райсовет, где сразу выяснил, что частные гаражи строить не разрешают. Прекрасно! Он пошел в министерство к Ташеву и сообщил ему об этом, но Ташев тут же показал ему разрешение: черным по белому написано. Ах, так? Ну, ну! Константинов накатал заявление — и снова в райсовет. В приемной отказались регистрировать его заявление, и Константинов расшумелся: как так? А кто дал разрешение Ташеву на строительство гаража? Секретарша пожала плечами — откуда ей знать?

— Гаражи там запрещено строить, — еще раз объяснила она.

— А он строит. И кирпичи уже привез. И разрешение имеет. Своими глазами видел.

Секретарша поднялась со стула и надела очки, чтобы получше разглядеть такого скандального посетителя. Глаза за стеклами очков стали огромными — у нее была большая дальнозоркость.

— Кто дал, тот пусть теперь и беспокоится, — пожала плечами она.

— Я разнесу вас в пух и прах, так и знайте.

В маленькую приемную вошли еще двое посетителей, стало совсем тесно, и люди заволновались.

— Долго вы еще? — обратился кто-то к Константинову. — Мы все-таки с работы.

— Хороша же у вас трудовая дисциплина, — колко заметил Константинов. — Я вот в выходной пришел. Как же! Ташеву разрешение дали, а мое заявление не принимают! Я в газету напишу. Ему гараж — и мне гараж! Это вам не в Штатах. «Форды», «Трабанты» — мы все равны!

Когда Константинов вышел из райсовета, его оштрафовали за стоянку машины в неположенном месте, и тут он совсем расстроился, прямо хоть плачь.

Константинов заметил Камена и Маляку в тот момент, когда выходил из «Трабанта», но поспешил скрыться. Однако вскоре в дверь позвонили, еще раз, еще — очень продолжительно. Ну и мальчишки! Неловко, конечно, получилось, но жизнь есть жизнь. Ташева все равно не одолеть, так хотя бы для себя он выхлопочет разрешение. Ташеву что? Года через два-три купит новую машину, а он, бухгалтер Константинов, будет водить свой «Трабант» до гробовой доски. Такова его доля. Даже если в лотерею выиграет машину — опять будет всего лишь «Трабант». Каждый рождается под своей звездой. Один — лев, другой — рак. Впрочем, все это ерунда! При чем тут лев и рак? Уж как кому повезет.

Услышав, что дети спускаются по лестнице, Константинов почувствовал угрызение совести, пожалел ребят. Ну да ничего, подумал он: пусть учатся жизни.

4

Панта сновал по комнате в одних трусах. Часы пробили десять — пора! Мальчик достал чистую рубашку из гардероба, надел отутюженные темно-синие брюки и, встав перед зеркалом, провел ладонью по лицу — кожа гладкая, только усики чуть-чуть пробиваются. Панта надел свежие носки, а старые швырнул под кровать, потом обулся — ботинки блестели как лакированные. Кинул последний взгляд в зеркало, сложил тетрадку и засунул ее в задний карман. Уже в дверях Панта вспомнил, что не взял с собой денег, и вернулся.

Панта шел к Юлии — этим и объяснялись его тщательные сборы. Он был ей благодарен за желание позаниматься с ним, хотя и считал, что еще не родился тот человек, который смог бы вытянуть его по математике. В таком случае надо хотя бы внешне произвести хорошее впечатление. А может, отказаться от ее помощи?

Панта почувствовал, что Камена задело предложение Юлии, уж не подумал ли он… Юлия и в самом деле нравилась Панте, но после того как Камен доверил ему свою тайну… Раньше, правда, случалось — Панта то дернет девочку за волосы, то выбьет портфель из рук, но после признания Камена он держался с ней ровно.

Панта остановился перед киоском и положил стотинки на прилавок.

— Пачку «Солнца», — как можно более солидно произнес он, привстав на цыпочки, чтобы казаться выше ростом.

— Как тебе не стыдно, — укорила его продавщица.

— А что такое? — сразу включился в разговор какой-то мужчина, протянувший продавщице лев. — «Бэ-Тэ»!

Панта забрал свои стотинки и исчез, но от мысли купить сигареты не отказался, полагая, что для пущей важности надо бы иметь их — сигареты производят впечатление, особенно на девчонок. В бакалейном магазине возле кассы стояла небольшая очередь. Панта направился прямиком к кассе и положил стотинки перед кассиршей.

— «Солнце»!

— Эй, малыш! — крикнул кто-то сзади. — Ты очень спешишь?

— За сигареты выбивают без очереди, — вмешался продавец.

Выйдя из магазина, Панта вынул из пачки несколько сигарет, разломал их и бросил в урну.

Вскоре он вошел в подъезд красивого дома, где жила Юлия. Остановившись перед дверью, мальчик проверил, хорошо ли заправлена рубашка, пригладил волосы и только после этого позвонил.

Открыла Юлия.

— Точность — вежливость королей, — улыбнулась она. — Опоздал лишь на десять минут. — И пригласила Панту в свою комнату.

Они сели рядом за письменный стол, Юлия волновалась: это был ее первый урок, она ведь мечтала стать учительницей.

— Что тебе неясно по алгебре? — спросила она.

— Знаешь… — растерялся Панта, ему многое было неясно. — Задачи.

— Какие, логические?

— Логические, не логические — всякие.

В комнату вошла мама Юлии — познакомиться с гостем. Она знала, что дочь должна помочь какому-то отстающему ученику, и это было ей неприятно — вместо того чтобы учиться, Юлия будет тратить время на то, чтобы учить.

— Надеюсь, вы недолго… — Мама Юлии была не слишком любезна. Поздоровавшись с Пантой за руку, она добавила: — Если человек сам учиться не хочет, другому его не научить!

Юлия покраснела, Панта тоже, ему захотелось встать и уйти, даже нагрубить, но он боялся обидеть Юлию.

— Ну, занимайтесь, занимайтесь, — попыталась исправить свою бестактность мама и повернулась к Панте: — Значит, это ты Лучезар Пантев? Я никогда не видела твоих родителей на собраниях в школе.

— Мама в это время работает и…

— А где она работает?

— В Министерстве иностранных дел…

— О-о-о! — Мама Юлии была приятно удивлена.

— …уборщицей. Как раз в это время…

Приятное удивление исчезло, и тон заметно охладел.

— А твой отец?

Мать не заметила предостерегающего взгляда Юлии.

— Он погиб. В автомобильной катастрофе.

— О, боже! Ну, не буду вам мешать.

После ее ухода наступило неловкое молчание.

— Может быть, не надо… — Панта хотел сказать, не надо ему приходить, но Юлия прервала его:

— Прекрати! Мама не со зла, вообще-то она неплохая женщина.

— А у меня мама очень добрая, — признался Панта. — Я в долгу не останусь, когда-нибудь, честное слово, такое для нее сделаю…

Юлия вздохнула и открыла учебник. Счастливый Панта, может отблагодарить свою маму. А она? У родителей нет только птичьего молока, что уж тут сделаешь для них?

— Ну, давай начнем, — предложила Юлия. — Ты решай одну задачу, я — другую, а потом посмотрим, что у кого получится.

— Хорошо, — согласился Панта.

Предложение Юлии ему понравилось. Он принялся читать условие задачи, незаметно для себя покусывая шариковую ручку. Взгляд его блуждал по учебнику, потом остановился на Юлии. Красивая девочка, правда, красивая. Юлия посмотрела на него, и это его смутило.

— В чем дело? — удивилась она.

Он совсем смутился и, не ответив, спросил:

— Можно закурить?

— А ты разве куришь?

— Пытаюсь бросить, — Панта старался говорить по-взрослому и неторопливо достал из кармана пачку «Солнца». — С утра выкурил только пять сигарет.

— А если войдет мама…

— Ну, ладно, — Панта сунул сигареты в карман. — Меня и так с утра бил кашель.

Напрасно Панта полагал, что Юлия очарована его пристрастием к курению. Единственно, о чем она думала, — как бы не вошла мама и не устроила скандал. А то еще возьмет и вышвырнет Панту за дверь, как паршивого котенка. Конечно, семья их интеллигентная, но терпение и самых интеллигентных людей имеет свой предел.

Юлия посмотрела в тетрадку Панты — он ничего не написал. Ну, конечно, где уж тут решать задачи, если мозг отравлен никотином? Пожалуй, следует сказать ему об этом, но потом девочка решила, что достойней будет не придираться к нему, а помочь. Тем более, что она мечтает стать учительницей.

— Давай решать. Увидишь, это не трудно.

— Давай, — согласился Панта. — Я математику вообще… — пренебрежительно махнул он рукой, — а вот читать люблю. Не уроки, а… Я много читаю, — соврал Панта.

— А «Ночью на белых конях» читал?

— Это чье? — растерялся Панта.

Он слышал впервые об этой книге, но тут же решил непременно прочитать ее. Раз о конях, должна быть интересной, а, может, она и о спорте…

— Павла Вежинова.

— Не читал, — признался Панта.

— Очень хорошая книга.

Юлия придвинула учебник и повторила условие задачи. Говорила она медленно, громко, а сама наблюдала за Пантой. Заметив, что он невнимателен, снова повторяла условие задачи и очень хорошо объясняла ход решения.

В голове Панты вдруг что-то блеснуло, но тут же угасло. Он переписал решение и ушел, а зайдя за угол дома и убедившись, что никто его не видит, кинул сигареты через ограду во двор соседнего дома. Наконец-то избавился от них!

Панта передернул плечами, он был смешон в собственных глазах. Как могла ему прийти в голову эта затея с сигаретами? Швырнул деньги на ветер, словно у них в доме их куры не клюют… Он злился на себя и одновременно мучился от стыда. Мама надрывается ради него, ходит убираться в чужие дома, чтобы заработать дополнительно один-два лева, а он… Всё! Никогда в жизни он не будет курить!

Панта прошел мимо книжного магазина, но тут же вернулся посмотреть на книги в витрине. Той, о которой говорила Юлия, здесь не было. Мальчик вошел в магазин и стал искать ее на полках, но и там книги не было. Тогда Панта обратился к продавщице.

— Есть ли у вас такая… — Мальчик покрутил рукой, пытаясь вспомнить заглавие… Наконец вспомнил вроде бы: — «Посредине ночи с белыми конями».

Продавщица усмехнулась:

— Ни посреди ночи нет, ни посреди дня! — Увидев смущение Панты, она решила развлечься. — А кто автор?

Панта напряг память.

— Раз книги нет, не все ли равно, кто автор? — И пошел к выходу.

Продавщица остановила мальчика:

— Не посреди ночи, а «Ночью на белых конях».

— Ну, как скажете, — согласился Панта, обиженный снисходительностью продавщицы и смущенный собственным невежеством.

Уже подходя к дому, он увидел на противоположном тротуаре Камена и, перейдя через улицу, остановил его.

— Привет, ты куда?

Камен обратил внимание на нарядный вид Панты и, не ответив на вопрос, сам спросил:

— А ты?

— Ходил заниматься алгеброй. Что со спортплощадкой?

— А она тебя еще интересует? — рассердился Камен. — Ты ведь теперь в «Локомотиве».

— Ну и что же?

— А ничего, голубчик! — повернулся к нему спиной Камен и пошел прочь.

5

Целых три дня Тончо обманывал Маляку, говоря, что он все продолжает голодовку. Маляка водил его в кондитерскую, поил бузой, кормил пирожными и — вконец разорился. А на третий день вечером привезли черепицу для крыши гаража, и тут правда открылась. Тончо во всем признался, даже в том, что во время «голодовки» с ним два раза было плохо от обжорства. Тем не менее взбучки он избежал — дал слово, что вернет Маляке потраченную сумму — два лева и сорок шесть стотинок.

Когда стало известно, что Тончо обманул ребят, Камен сразу отправился к Константинову:

— Удалось вам поговорить с Ташевым?

— Говорил, а как же! Знаете ведь: если дядя Константинов обещает, то обязательно выполнит. Но у Ташева есть разрешение.

Камен понял, что дело швах. Только почему дядя Константинов так смущен?

— И в райсовет ходил. Грандиозный скандал устроил, но раз по закону… Ничего, там видно будет… — уклончиво пообещал Константинов.

Так, значит, дядя Константинов умывает руки. Но разве могло прийти Камену в голову, что он тоже собирается строить гараж? В конце концов с помощью Ташева в райсовете приняли и его заявление. И было даже решено построить гараж под одной крышей, так обойдется дешевле. Из неприятеля Ташев сделал Константинова своим союзником. Не зря же он дипломат!

Камен позвал Маляку и рассказал ему о разговоре с Константиновым.

— По закону, так и сказал? — негодовал Маляка.

— Так. Неужели беззаконие можно творить по закону?

Мальчики долго стояли во дворе возле груды кирпича и приняли твердое решение ни в коем случае не сдаваться.

Вернувшись домой, Маляка застал всю семью на кухне. Все молча ужинали, даже не сделали ему замечания по поводу его опоздания. Опять, видно, выясняли отношения. Ничего, он узнает, в чем дело: теперь он спит в гостиной и слышит все вечерние разговоры взрослых.

Вечером папа сообщил Маляке потрясающую новость — Маляка будет дядей, дядей Митко. То был шурин, а теперь и дядя. Неплохо!

Рано-рано утром Маляка открыл учебник, чтобы домашние видели — он вовсю занимается. Все это заметили и были очень довольны. Правда, мама все равно напомнила, чтобы он не торчал на балконе, нечего тратить время понапрасну. Маляка, впрочем, и не собирался проводить время на балконе, ему надо было улизнуть из дома.

Только родители ушли, из серванта донесся звонок. Мама запирала телефон в сервант, чтобы сын не отвлекался на пустые разговоры. Но у Маляки был ключ.

— Иду, — по-деловому сказал Маляка в трубку и снова запер телефон в сервант.

Во дворе его ждал Камен — на том самом месте, где Ташев собирался строить гараж. Здесь сейчас красовался «Форд», а там, где должны были подняться стены гаража, по земле известкой провели полосы.

— Давай напишем ему что-нибудь обидное, — предложил Маляка.

Камен молча смотрел на машину и вдруг ударил кулаком по капоту.

Противоугонное устройство тотчас тревожно взвыло, а мальчики дунули в подъезд. И как раз вовремя. Из дома вылетел рассвирепевший Ташев. Обойдя машину, он внимательно осмотрел ее. Сигнализация уже отключилась, но Ташев продолжал проверку. Все было на месте — и молдинги, и стоп-сигнал. Тогда он качнул машину — охранное устройство снова завыло.

— Хоть бы днем выключал свои чудеса техники! — крикнула с балкона Худерова.

— Вот еще! — запальчиво ответил Ташев.

Камен и Маляка наблюдали за происходящим из окна лестничной клетки. Они знали, самая большая слабость Ташева — жестянка с четырьмя хромированными буквами: «Ford». А если исцарапать ее? Ну и что будет? Отведут их в милицию, только и всего. Что тут скажешь участковому? А может, сделать так, чтобы милиция призвала к порядку самого Ташева? Куда как лучше! Надо написать заявление, пусть разберутся, каким образом Ташев получил разрешение строить гараж.

Мальчики сели сочинять заявление, но дело шло медленно. О чем только ни заставляли их писать сочинения в школе — кем хочу стать, мои родители, мир на Балканах и на всем свете, ты — болгарин и т. д. и т. п., но как писать заявление — не научили.

Тем не менее заявление кое-как состряпали, Маляка добавил туда несколько газетных фраз, и с заявлением в руках они отправились в Управление милиции. Сознание важности происходящего снова распалило неуемную фантазию Маляки.

— А вдруг Ташев окажется подлым шпионом? С этим «Фордом»!

— Ты опять вчера вечером смотрел телевизор? — усмехнулся Камен.

— Да, — признался Маляка и замолчал.

Сели на трамвай и ехали молча, сжимая пальцы — на счастье, чтобы не появился контролер: в спешке приятели не взяли ни денег, ни билетов.

При входе в Управление милиции мальчиков остановил дежурный.

— Нам нужен начальник, — сказал Камен.

— Он принимает с двух часов.

А сейчас еще только половина двенадцатого — это сколько же нужно ждать…

— После обеда мы учимся, — настойчиво объяснил Маляка.

— Ученье — свет, — добродушно засмеялся милиционер.

Мальчики решили, что не стоит выпрашивать, чтобы их приняли сейчас же. В милиции строго, а как же иначе соблюдать порядок? Выйдя на улицу, Маляка посмотрел наверх, словно мог увидеть начальника в одном из окон.

— Может, ты подождешь здесь, Маляка? — Камен протянул другу заявление. — Все-таки у тебя мама в родительском комитете, тебе за прогул ничего не будет.

Маляка взял свернутое в трубочку заявление. Пожалуйста! Он на занятия не рвется!

Камен ушел, а Маляка, словно караульный, стал прохаживаться по тротуару перед Управлением милиции. От нечего делать он принялся разглядывать прохожих. Как много людей ест на ходу — кто сдобную булочку, кто — баничку. Маляка остановился возле небольшой очереди — здесь продавали теплые кебапчета. Пахло изумительно, и у мальчика потекли слюнки. Он спросил, сколько стоит одно кебапче, и прикинул, надень он другие брюки, был бы полный порядок — лежащих в кармане монет хватило бы на четыре кебапчета и два ломтика хлеба.

Маляка вернулся к Управлению. Тоска! Он стал считать, сколько на тротуаре плит от одного перекрестка до другого, и вдруг у самого края тротуара увидел двадцать стотинок.

Вскоре он пил бузу и ел баничку в кондитерской, решив, что буза и баничка гораздо лучше наполнят пустой желудок, чем одно кебапче. Тут какой-то мальчик подошел к столику Маляки со стаканом бузы и пирожным и присел напротив. Уши оттопырены, на носу очки в толстой роговой оправе — пожалуй, слишком большие для его лица, а лицо спокойное и умное.

— Здравствуйте!

— Привет! — Маляка попытался припомнить, не встречались ли они раньше.

Незнакомый мальчик откусил большой кусок пирожного, почти четверть, и, проглотив, спросил:

— Вы тоже сын разведенных родителей?

— Нет.

— А почему обедаете один?

— Я не обедаю, сегодня я вообще не буду обедать, у меня есть дело.

Маляке хотелось, чтобы мальчик спросил, какое у него дело, ему не терпелось похвастаться: не каждый день ходят к начальнику милиции! Но мальчик продолжал есть, его, видно, вовсе не интересовали дела Маляки.

— Как вас зовут? — спросил мальчик.

— А почему ты говоришь мне «вы»?

— Из уважения. Я всегда так разговариваю с незнакомыми, так я воспитан.

— Мне впервые говорят «вы», — признался Маляка. — Взрослые, и те говорят детям «ты».

— Они так воспитаны, вы понимаете?

Маляке очень понравилась эта вежливая форма беседы, и он, в свою очередь, обратился на «вы» к новому знакомому.

— О чем вы меня спросили?

— Как вас зовут?

— Димитр, но прозвище у меня Маляка, так меня все и называют.

Мальчик с головы до ног оглядел Маляку.

— Нет, нет, из-за фамилии. Моя фамилия Маляков. А вас как зовут?

— Добролюб.

— Очень длинное имя, — заключил Маляка.

— Мама меня называет Добри, а папа Любо, — ответил мальчик и, заметив недоумение Маляки, пояснил: — Ведь я дал вам понять — они разведены.

— А я пойду к начальнику милиции! — не удержался Маляка.

— Зачем?

— Да… — Маляка задумался, с чего бы начать рассказ, и протянул Добролюбу заявление. — Здесь все написано.

Добролюб читал с интересом, водя вилкой по тарелочке, чтобы ни крошки пирожного на ней не осталось.

— Годится, — одобрил Добролюб. — Написано хорошо, производит впечатление. Вы его откуда-нибудь переписали?

— Естественно. — Маляка был немного задет.

— Могу я пойти с вами в милицию?

— Что ты будешь делать с нами, со мной… хочу сказать вам, как же ты пойдешь… Слушайте, давайте перейдем на «ты»?

— Хорошо, — согласился Добролюб. — Мне все равно. Если хочешь, я с тобой пойду в милицию.

— Но ведь ты к нашему делу не имеешь отношения. Если тебя о чем-нибудь спросят…

— Я живу рядом с Управлением, меня там все знают, но если не хочешь… — обиделся Добролюб.

— Почему не хочу? Идем!

Ровно в два часа мальчики постучали в дверь начальника и вошли в его кабинет. Увидев детей, полковник улыбнулся, поднялся с места, поздоровался с ними за руку и предложил сесть. Маляка и Добролюб утонули в огромных кожаных креслах.

— Какое преступление раскрыли? — с нарочитой серьезностью спросил полковник.

Не раз случалось, что к нему на прием приходили мальчуганы, рассказывали о результатах своих наблюдений за «подозрительными» лицами.

Добролюб сразу вступил в разговор.

— Эти дети… — показал он на Маляку.

— Подожди, — прервал парнишку полковник. — Как это — дети? А ты кто?

— Другие, в школе… — попытался объяснить Маляка.

— Кстати, почему вы не в школе?

Маляка посмотрел на Добролюба, который оставался все так же невозмутим, — может, он учится в утреннюю смену? Но Добролюб молчал. После того как полковник его перебил, он решил больше рта не раскрывать, пока к нему лично не обратятся с вопросом — Добролюб был обидчивым.

— А если родители узнают, что вы прогуливаете школу? — еще строже проговорил полковник.

— Его родители разведены, — кивнул Маляка на Добролюба.

Это немного смутило полковника, он сел на место и, приветливо взглянув на мальчиков, сказал:

— Ну, хорошо, слушаю вас.

Маляка подал ему заявление:

— Здесь все написано.

Полковник бросил беглый взгляд на лист бумаги, увидел несколько орфографических ошибок и вернул заявление Маляке.

— Как у тебя с грамматикой, вижу. Теперь посмотрим, как умеешь читать.

«Всяк, кому не лень, норовит тебя экзаменовать, — подумал Маляка. — Вот и милиция тоже». И Маляка стал читать с выражением:

— «С каждым днем усиливается внимание к проблемам гармонического развития подрастающего поколения. Только в прошлом году на добровольные средства граждан в соответствии с планом благоустройства города в двух районах столицы построено…»

— Это из газеты, — прервал его полковник.

— Из газеты «Вечерни новини», — уточнил Маляка. — И из газеты «Труд» немного взяли. А в конце пишем о том, что нам надо.

— Тогда давай прямо с конца, — усмехнулся полковник.

Ему отнюдь не хотелось выслушивать обзор столичной печати.

— «В связи с вышеизложенным, — читал дальше Маляка, — просим приказать товарищу Ташеву убрать кирпич и не строить никакого гаража».

— Прекрасно! Но это не по нашей части, — серьезно сказал полковник. — А ты как считаешь? — повернулся он к Добролюбу.

«Раз спрашивают меня, — решил Добролюб, — следует ответить. В конце концов, последнее слово, как всегда, за мной».

— Нет, — потребовал он, — арестуйте его!

Полковник рассмеялся:

— Не могу. Не имею права.

— Разве это не ваше дело? — сдержанно спросил Добролюб.

— Не совсем. Забот у нас и так хватает. Вот сегодня беседа с вами, мы могли бы ее продолжить, но вижу, вы торопитесь в школу, сидите как на иголках. Да и меня ждут другие люди.

В приемной действительно сидело четыре человека.

Маляка и Добролюб, разочарованные, пошли к выходу.

— Не их это дело! — негодовал Добролюб. — Просто работают спустя рукава, и все!

— Везде так, знаю от папы, — подтвердил Маляка. — Особенно в торговле.

— Во внешней или у нас? — заинтересовался Добролюб.

— Я спрошу, но сам он работает во Внешторге.

На улице Маляка посмотрел на часы.

— Успею на последние три урока.

— А зачем? Ты активист, что ли?

— Нет.

— Раз нет, и торопиться нечего. Пойдем к нам.

Маляке очень захотелось пойти к приятелю. Добролюб казался ему интересным, оригиналом, как сказал бы отец Маляки. Нет-нет да и выкинет что-нибудь неожиданное. То потребовал Ташева арестовать, то спрашивает, активист ли Маляка. Как будто прогул записывают только активистам.

— Слушай, ты разбираешься в технике? — неожиданно перевел разговор Добролюб.

— Я отвечаю в нашем классе за НТТМ, — похвастался Маляка.

Он действительно занимался в кружке научно-технического творчества молодежи, а старостой его сделали прежде всего потому, что его папа был инженером.

— Ты-то мне и нужен, — обрадовался Добролюб. — Я тебе помог в милиции, а ты теперь…

Добролюб жил совсем близко, в прекрасной квартире, у Добролюба была отдельная комната, и, как только мальчики очутились в ней, Добролюб достал из гардероба нейлоновую сумочку с надписью «Овощи и фрукты».

— Что это? — полюбопытствовал Маляка.

— Автомат для программного управления несколькими светофорами, — пояснил Добролюб, доставая из сумочки пластмассовую коробку.

Он подсоединил к ней пять макетов светофоров и включил в сеть: зеленые, желтые и красные огоньки беспорядочно замигали.

Добролюб пододвинул приятелю ящик с инструментами, и ответственный за НТТМ в шестом классе «Г» Димитр Маляков понял, что мосты сожжены. Взяв отвертку, он отвернул четыре винта и снял крышку с блока управления. Внутри были реле, катушка индуктивности и… Познания Маляки на этом кончились. Но как в этом признаться? Маляка отвернул еще два винта, и катушка покатилась по полу.

— Из-за него я сегодня и не пошел в школу, — признался Добролюб. — Если починишь, буду тебе очень благодарен.

— Я думал, ты в первую смену учишься.

— Это ты так думаешь, а учителя-то знают, что во вторую и что меня нет в школе. Куда мне деваться — я должен был принести этот прибор.

— А зачем записывался в кружок? — упрекнул его Маляка.

— Классный руководитель настаивала. Ей хотелось обойти другие классы. Мы на первом месте!

Маляка достал паяльник и включил его. Подождал, пока нагреется, и не знал, что же дальше-то делать?

— Хочешь ванильного крема? — предложил Добролюб.

— Можно, — согласился Маляка, словно оказывая Добролюбу еще одну услугу.

Как только Добролюб вышел, Маляка выключил паяльник и попробовал снова собрать прибор. Закусив губу, он усердно работал отверткой. Один винт почему-то остался не у дел. Маляка сунул его в карман — каждую секунду Добролюб мог войти с кремом — и включил прибор в сеть. Огоньки замигали попарно — уже лучше!

Вдруг раздался треск, посыпались искры, и из прибора повалил дым. Маляка в ужасе выдернул вилку, разогнал рукой дым и запихнул дьявольский аппарат в нейлоновую сумку. Прислушался: тихо. Чуть-чуть приоткрыл дверь. Полная тишина. Он осмотрелся. Удивительный дом! На старинном буфете стоят какие-то разбитые горшки, а на стенах — картины, картины — одна чудней другой!

Что-то скрипнуло, и Маляка испуганно повернул голову. Никого. Иногда мебель так скрипит, чтобы напугать детей.

— Эй, — робко позвал Маляка приятеля.

— Ну как, починил? — послышался голос Добролюба.

Маляка не ответил — что тут скажешь? — и пошел на голос. В открытую дверь кухни он увидел Добролюба.

— Что ты делаешь? — спросил Маляка.

— Готовлю ванильный крем, — удивился Добролюб. — Ведь ты сказал, что хочешь!

Маляка сел за стол. Две пузатые стеклянные банки с разноцветными конфетами привлекли его внимание. Никогда прежде не видел он ни таких банок, ни таких конфет. Увидел бы он их у Камена, непременно попросил бы, а здесь постеснялся. К тому же Добролюб занят кремом.

— Что-то не густеет, — вздохнул Добролюб и принялся быстро-быстро помешивать деревянной ложкой в кастрюле.

Маляка украдкой взглянул на лампу. Не горит, с какой стати ей гореть средь бела дня? Но Маляка понял: крем не густеет потому, что он сжег пробки, когда проверял этот проклятый прибор — вот плита и осталась без электричества.

— Ты хочешь быть поваром? — Маляка старался отогнать мысль о перегоревших пробках.

— Нет, философом.

Ответ поразил Маляку: как это Добролюб решился на такое, но он промолчал — ему было стыдно, что по его вине товарищ напрасно с таким усердием орудует ложкой. А сказать о пробках — значит, признаться, что он сжег прибор.

Маляка подошел к окну и посмотрел во двор. Какой-то мужчина, стоя на стуле, выбивал ковер, повешенный на довольно высокую перекладину.

— Почему у вас перекладина сделана так высоко? — удивился Маляка.

— Чтобы дети не висели на ней.

Добролюб с таким остервенением задвигал ложкой, что крем расплескался по плите. Тогда он сунул палец в кастрюлю. Крем был совершенно холодный.

— Включи свет, пожалуйста, — попросил Добролюб.

— Да и так светло. — Маляка сделал вид, что не понимает, зачем это нужно.

— Видно, электричество отключили, — объяснил Добролюб.

— Как же я зажгу лампу, если нет тока?

Добролюб снял кастрюлю с плиты и вылил все содержимое в раковину.

— Третий раз готовлю крем, и все не получается. Я ведь по поваренной книге…

— А почему ты меня не угостишь конфетами? — отважился спросить Маляка.

Добролюб снял крышку с одной из банок, и Маляка сунул в нее руку.

— А почему ты решил стать философом?

— Все говорят, что я страшный философ, поэтому. А вот в математике я — пень… И зачем только учительнице понадобился автомат со светофорами?!

— Ты его сам делал? — Маляка старался выиграть время.

— Один десятиклассник помогал, но… За четыре лева.

— Он ведь ничего не сделал!

— Знаю, поэтому я тебя и позвал. Удалось?

— Удастся, — уверенно ответил Маляка. — Камен все исправит.

— Кто это, Камен?

— Мой лучший друг. Я ему отнесу. Он просто маг и волшебник в таких делах. Сколько хочешь светофоров сделает.

— Пусть будет пять. Если больше, никто не поверит, что я сам их сделал.

Маляка взял горсть конфет и встал:

— Пожалуй, пойду, успею на последний урок.

— Не успеешь, — попытался задержать приятеля Добролюб. — Электричества нет, значит, трамваи не ходят!

Но Маляка стоял на своем. Взяв сумку с прибором, он сообщил Добролюбу свой адрес и оставил номер телефона. На лестничной площадке Маляка нажал кнопку освещения: лампы загорелись.

— Проверь, не перегорели ли у вас пробки, — крикнул Маляка, довольный тем, что изловчился подсказать Добролюбу причину аварии.

— Я позвоню вечером, узнаю, что скажет твой приятель насчет светофоров.

— Камен? Ладно! Но если трубку поднимут мама или папа, скажи, что я тебе нужен по пионерским делам.

По дороге к трамвайной остановке Маляка подумал, что быть сыном разведенных родителей не так уж и тяжело.

6

Камен ждал приятеля у школьной ограды и уже начал беспокоиться. Мимо него прошла классный руководитель. Камен заметил ее в последний момент и тут же поздоровался.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась она.

— Да так… — неопределенно пожал плечами Камен.

Добрева сразу поняла — мальчик что-то скрывает, но раз не хочет говорить, спрашивать не стоит.

Камен продолжал ждать Маляку, не на шутку тревожась. Наконец увидел его бегущим по улице и размахивающим нейлоновой сумкой.

Маляка принялся рассказывать о своем разговоре в милиции, и Камен рассердился: надо было посоветоваться с полковником, к кому теперь следует им обратиться.

Во дворе на спортплощадке красовались уже две кучи песка. Баскетбольный щит сильно накренился набок.

— Товарищ Ташев, щит упадет, вы что, не видите? — ощетинился Камен.

— Ах, это вы? — оглянулся Ташев. — Легки на помине. Это ваше бревно, — кивнул он на баскетбольный щит, — уберите! Если, конечно, оно вам нужно. Мне оно мешает.

— Это наша спортплощадка! — вскипел Камен.

— Ваша? Превосходно! — повысил голос Ташев. — С каких это пор вы делите все на наше — ваше? Пионеры, называется. Убирайтесь отсюда!

— Вы не имеете права говорить с нами в таком тоне, — шагнул вперед Камен, а Маляка встал рядом с товарищем в знак поддержки.

— Ты еще будешь меня учить! — подскочил к мальчикам Ташев, угрожающе взмахнув рукой, но вовремя сумел удержаться. — Ничтожество!

— Вы пожалеете об этом, — крикнул Камен.

— А ну, повтори! — вконец разошелся Ташев.

— Вы пожалеете об этом! — повторил Камен.

Мальчики повернулись и пошли каждый к своему подъезду.

— Я вам не позволю собирать здесь всю улицу! — орал Ташев вслед.

На лестнице Маляка задержался у окна. Ташев все так же стоял возле кирпичей. Плюнуть бы в него, да не попадешь — слишком далеко. К тому же это не очень вежливо, что и говорить…

Маляка старался открывать дверь в квартиру бесшумно. Юркнуть бы незаметно на кухню! Тогда родители спросят только о времени его возвращения домой. А если его засекут у двери, сразу начнется: «Где ты был?» Первый момент встречи с родителями решает все. Поэтому, пробравшись в прихожую, Маляка постарался тихонечко закрыть за собой входную дверь. А вот дверь в гостиную скрипнула! Но если его не окликнули сразу, он сейчас получит фол.

Увидев маму, Маляка сделал вид, что очень удивлен.

— Ты здесь?

— Я-то здесь, а где был ты?

— Как где? — Маляка изобразил недоумение, но вышло у него это неубедительно. — В школе.

— А где же портфель?

— Портфель? — Маляка растерялся. Значит, мама видела его портфель дома. «Сейчас все исправим, дорогая мамочка», — смекнул Маляка. — Нам сегодня велели приходить без портфелей, потому что…

Ложь оборвалась на полуслове. Пока Маляка придумывал, что бы такое сказать, и открывал дверь в гостиную, он увидел Добреву. Да, ошибки не было, в гостиной сидела классный руководитель. Мальчик так растерялся, что протянул ей руку, словно знакомясь:

— Добрый день. Маляков.

— Ох, Маляков, Маляков, — покачала головой учительница, испытующе глядя на него.

— Так где же ты пропадал? — снова спросила мама.

Маляка молчал, и тут в тишине послышался поворот ключа в замочной скважине.

— Отец! Сейчас тебе достанется, — пригрозила мама.

В гостиную вошли сестра с мужем, и мама представила их Добревой.

— Что натворил мой шурин? — улыбнулся молодой человек.

— Да вот, в школе сегодня не был, — объяснила учительница.

— Удрал с занятий?!

Маляка подумал, что муж сестры сейчас подольет масла в огонь — вот потребует, чтобы Маляку отправили в колонию для трудновоспитуемых, а сам тем временем и гостиную захватит.

Но он ошибся. Молодой человек явно шутил.

— Ничего, бывает, — добавил он мягко, подкупающе улыбнулся и тотчас принялся рассказывать, как однажды он с двумя товарищами сбежал из дома. Беглецы отправились в Вакарел, потому что один из их одноклассников уверял, что там около радиостанции можно слушать радио Софии на кусок провода.

— Но матери ты ведь сказал, где был? — подчеркивая каждое слово, спросила мама.

— Как же, зная ее, скажешь? Она же крестьянка. И сейчас-то крепка, а тогда… У нее удар в две с половиной лошадиные силы.

Мама Маляки почувствовала себя неловко, а Добревой молодой человек очень понравился своей непосредственностью.

— Мой шурин — хороший мальчик, — продолжал он успокаивать маму Маляки. — И больше так не будет поступать.

— Обещай мне это, сыночек! — потребовала мама.

Маляка молчал, в таких случаях он всегда становился упрямым.

— Надо дать слово, — сказал ему муж сестры. — И держать его!

Учительница улыбнулась, и Маляка почувствовал, что нависшие над ним тучи уплывают в открытое окно. А все муж сестры… Маляка питал к нему противоречивые чувства, а уж когда пришлось ему лечь спать в гостиной и все шныряли мимо его кровати… Но теперь…

7

Ташев, как всегда довольный собой, вышел из подъезда и прежде всего направился к горе кирпича. Немного подгреб ногой песок, еще раз взглянул на строительные материалы, приготовленные для гаража, и двинулся далее. И вдруг остановился, лицо его побелело как полотно: ветровое стекло машины расколото на тысячи крошечных кусочков!

Оцепенение Ташева стало проходить, жилы на шее вздулись, лицо побагровело от ярости. Он знал, чьих рук это дело, — помнится, Камен пригрозил ему: «Вы еще пожалеете!». Вот и пришлось пожалеть, но и Камен пожалеет, и остальные — хулиганье! — тоже.

Спустя мгновение он, задыхаясь, позвонил в квартиру Тошковых и, когда дверь открыл Камен, не владея собой, схватил мальчика за грудки:

— Ну, ты у меня сейчас получишь!

На шум выскочил отец Камена — он как раз собирался на работу. Двое близнецов остановились за спиной отца, испуганно тараща глазенки.

— Что случилось?

— Вы только посмотрите! — Голос Ташева дрожал от гнева. — Вдребезги разбили стекло!

— Это не я, — выдавил из себя Камен, но когда отец взглянул на него, мальчик виновато опустил голову.

Не он?! Отец так крепко схватил сына за ухо, что близнецы скорей прикрыли ушки ладонями, а отец рванул Камена по лестнице вслед за Ташевым.

— Вы понимаете, это валюта. — Ташев немного успокоился. Наказание, которое на его глазах понес Камен, принесло ему некоторое удовлетворение, но владеть собой он был не в состоянии, поэтому без всякой логики вдруг выкрикнул: — Надо запретить им гонять мяч!

Чем ближе подходили они к машине, тем больше лицо Ташева вытягивалось от удивления — ветровое стекло блестело на солнце целым и невредимым. Отец Камена отпустил, наконец, сына. Камен потрогал ухо, словно пытаясь убедиться, на месте ли оно.

— Честное слово, я видел, оно было разбито вдребезги, — не верил своим глазам Ташев.

Отец Камена в ярости сжал кулаки.

— Ваша машина, может быть, и валюта. — Он был вне себя от гнева. — А тут человек, да еще ребенок! Это вас надо отодрать за уши! Хоть они и не валюта!

— Но я, извините, я…

— Я-я-я! — угрожающе двинулся отец Камена, и Ташев отступил: если этот человек выйдет из себя…

Пятясь, Ташев споткнулся о камень и распластался на земле. Раздался смех. Ташев посмотрел на окна. Кто только ни оказался свидетелем его позора — и Худерова, и Стоименов, и мама Камена, и собственная теща, и родной сын Тончо.

Отец обнял Камена, и они отправились домой. А Ташев, отряхнувшись, провел ладонью по ветровому стеклу, чтобы удостовериться еще раз, что глаза его не обманывают. Потом, кипя от негодования, торопливо пошел по улице. Хорошо, что не заметил еще одного свидетеля, не то и на него обрушил бы свой гнев.

Спрятавшись за оградой, Маляка не пропустил ни одного момента из разыгравшегося на его глазах спектакля и был очень доволен. Только он собрался выйти из укрытия, как услышал, что кто-то окликнул Ташева. Маляка посмотрел в щель и увидел бежавшего Константинова. Ташев его подождал, и они стали оживленно беседовать. А вдруг дядя Константинов добился отмены незаконного разрешения и сообщает сейчас Ташеву, что придется убирать эти ненавистные кирпичи?!

Но судя по всему, разговор мужчин был вполне спокойным, и это смутило Маляку. Надо бы спросить у Константинова, какие новости. Увидев, что он открывает дверцу «Трабанта», Маляка покинул убежище.

— Дядя Константинов!

Выхлопная труба выбросила густое облако дыма, и машина тронулась с места, а Маляка так и остался стоять, почесывая лоб рулоном бумаги, который он держал в руках. Тут, улыбаясь до ушей, к приятелю подошел Камен.

— Шикарный номер, — протянул он руку к рулону. — Дай посмотреть.

И развернул рулон, превосходно имитирующий разбитое стекло.

— Папа привез из Франции, — сказал Маляка. — Сегодня вечером прилепим на машину моего дяди.

Мальчики вдруг почувствовали: за спиной кто-то стоит, и оглянулись. Стоименов, тот самый дядя Стоименов, который с таким трудом дал свое согласие на спортплощадку, смотрел через их головы на лист.

— Спрячьте это, — посоветовал он и, уходя, добавил: — Чего только не придумает человеческий мозг!

Только теперь Маляка заметил распухшее, лиловое ухо Камена.

— Отец?

— Да, но он извинился.

— Ну и что, тебе от этого легче?..

Друзья решили сначала сделать уроки, а потом поиграть во дворе. А еще надо придумать, как действовать дальше.

8

Добролюб, новый товарищ Маляки, тщательно приглаживал в ванной волосы, но вихор на макушке так и торчал торчком. Чтобы одолеть его, Добролюб плюнул в ладонь — лучшего средства для этой цели пока еще не открыли.

Добролюб учился в шестом классе, но рос он не как другие дети — азбуку выучил в четыре года, в пять лет уже читал сказки братьев Гримм, а в первом классе намного опережал в своем развитии одноклассников, и поэтому контакта с детьми у него не было. Если много знаешь, тебя не понимают, — таково было первое философское заключение Добролюба, высказанное директору школы, когда тот вызвал его к себе после того, как Добролюб вытащил у одноклассников пружинки из ручек.

«Потому, что меня дразнят», — объяснил Добролюб свое поведение.

«Почему тебя дразнят?»

«Потому, что меня не понимают».

«А почему тебя не понимают?»

Тут Добролюб изрек свою сентенцию, добавив, что будь он сильнее, он не вытаскивал бы потихоньку пружинки из двадцати девяти ручек, а врезал бы их владельцам — и все.

«Да ты, оказывается, философ, — удивился директор. — Посмотрим, каково тебе придется в жизни».

Так директор первым убедился в склонности Добролюба к размышлениям.

Наконец непокорная прядь поддалась, и Добролюб вышел из ванной.

В передней слышались звуки пианино — мама играла. Она преподавала в консерватории, часто выступала с сольными концертами, поэтому, придя домой, сразу садилась к инструменту и упорно, по нескольку часов подряд занималась.

Добролюб остановился в нерешительности: стоит ли ее беспокоить, но все-таки открыл дверь в гостиную:

— Мама, я ухожу!

— А уроки? — напомнила мама, не прекращая играть.

— У меня дела!

— Какие?

— Общественные!

Добролюб всегда лгал убедительно и легко, сам веря в то, что говорил. Так было и сейчас, когда он сослался на общественные дела. На самом деле он шел к Маляке, чтобы узнать о судьбе светофорного автомата. Хотя, впрочем, разве это не пионерское дело? Ловко же он сумел оставить мамин вопрос без ответа.

Добролюб сошел с трамвая. В этой части города ему не приходилось бывать. А здесь хорошо: больше простора, чем в центре. Разыскав нужную улицу, мальчик зашагал по ней. Вот и дом Маляки. Куча кирпича, валявшаяся на спортплощадке, убедила его в том, что он не ошибся адресом.

— Ты не знаешь, в каком подъезде живет мальчик по прозвищу Маляка? — подошел Добролюб к Тончо, игравшему во дворе вместе со Стефчо и Тошко.

— Знаю.

— Позови его, пожалуйста.

Тончо с готовностью сорвался с места. Дело было вовсе не в волевых нотках, прозвучавших в голосе Добролюба. Малыш был рад выполнить просьбу взрослого мальчика. После «голодовки» ребята во дворе не играли и не разговаривали с ним.

А Добролюб тем временем рассматривал спортплощадку, — да, Маляке и его друзьям есть о чем жалеть — такую прекрасную спортплощадку в центре города оборудовать немыслимо, нет свободного места!

— Он скоро придет, — выскочил из подъезда Тончо и вернулся к малышам.

Добролюб достал носовой платок, постелил его на кирпичи и сел. В просвете между двумя домами виднелся «Форд». Мальчик сразу понял — тот самый. Увидел и возвращавшегося с работы Ташева. Тот опять остановился возле машины, осмотрел ее — все в порядке!

Тончо, заметив отца, побежал навстречу.

— Мне красную галочку поставили! — похвастался он. — Я выучил стихотворение.

— Прекрасно, — похвалил Ташев сынишку, поднял его на руки и поцеловал.

— Но и две черных!

— Неужели? — сделал строгий вид Ташев. — За что?

— Я плюнул на мальчика, только раз плюнул, а учительница поставила две черные галочки.

— Больше так не делай.

— После школы я и за вторую галочку плюнул.

Ташев рассмеялся и спустил сына с рук.

Добролюб рассердился на Ташева — ишь, даже не заметил его! Вот бы начал ворчать на то, что он посмел усесться на кирпичи. Тогда бы Добролюб ему ответил: не на кирпичи сел, а на заднее место! Но Ташев ушел в дом, даже не сделав ему замечания. Жаль!

Тут внимание Добролюба привлек парнишка в спортивном костюме с баскетбольным мячом — Панта, но мальчики еще не были знакомы.

Панта заметил, что незнакомый мальчик поглядывает на него, и ну демонстрировать класс, бросать мяч в покосившуюся баскетбольную корзину, показывать приемы. При этом он с шумом то вдыхал, то выдыхал воздух.

— Что это ты? — удивился Добролюб.

— Тренируюсь, — Панта взял мяч под мышку и принялся подпрыгивать на месте. — Я из «Локомотива».

— И поэтому так пыхтишь?

Панта рассердился: таким невежеством веяло от глупых вопросов этого мальчишки, что хотелось запустить в него мячом.

— Ты ничего не понимаешь, — бросил Панта. — Глубокое дыхание очищает легкие. Ты каким видом спорта занимаешься?

— Для чего мне спорт, я стану философом.

Панта перестал прыгать и задумался.

— Тогда играй в футбол. Больших философов, чем наши футболисты, нет.

Потом подошел к подъезду Камена и позвонил снизу.

— Кто это? — послышался с балкона голос Камена.

— Почему не спускаешься во двор? — крикнул Панта.

— Зачем?

— Ты что, сердишься?

— А чего мне сердиться?

— Ну… — Панта не знал, как начать разговор. — Скажи, что нам задано по алгебре?

— У тебя есть кого спрашивать по алгебре, — съязвил Камен и ушел с балкона.

Панта почувствовал себя неловко и покинул двор. А Добролюб, уже теряя терпение, все ждал Маляку. Маляка появился только через десять минут с хлебом под мышкой, с горбушкой в руке.

— Легко меня нашел? — обрадовался он Добролюбу.

— Если нужно, найдем! Что сказал твой друг о светофорном автомате?

Маляка сунул два пальца в рот и свистнул, Камен тотчас вышел на балкон.

— Это он, — кивнул Маляка на Добролюба.

Немного погодя Камен спустился во двор. Достав из нейлоновой сумочки с надписью «Овощи и фрукты» аппарат управления светофорами, он подключил батарейку. Послышались щелчки реле. Вид работающего прибора доставил Добролюбу радость.

— Какой идиот делал эту обмотку? — буркнул Камен.

— Я, — с готовностью признался Добролюб, словно в словах Камена звучала похвала.

— Что я говорил? — воскликнул Маляка. — Он здорово разбирается в технике.

Камен положил все в сумочку и отдал ее Добролюбу.

— Я очень вам признателен, — поблагодарил Добролюб и показал на кучу кирпича. — Если решите их выбросить, я помогу.

— Что выбросить?

— Кирпичи. Они же мешают вам, здесь такая прекрасная спортплощадка…

— Так-то оно так, да только потом хулиганами прослывем.

— А вы организуйте все по общественной линии, никто ничего и не скажет! Как сбор желудей, например, или воскресник по уборке школы. Надо же навести на площадке порядок. Через ограду их покидать и…

Камену и Маляке это предложение понравилось, но они колебались.

— Если вы не уверены в справедливости дела, — назидательно произнес Добролюб, — то и не беритесь за него. Никакую работу не выполнишь без твердой убежденности в своей правоте.

Ну и мыслитель, подумал Камен, хотя Маляка и не говорил ему о наклонностях Добролюба. Интересный тип! Немногословен, а впечатление производит.

— Во всяком случае Ташева необходимо деморализовать! — У Добролюба в запасе оказалась еще одна идея. — Активное противодействие может заставить его отказаться от своей затеи.

— Уже деморализовали, — ответил Камен. — У меня до сих пор горит левое ухо.

Добролюб бросил кирпич, который держал в руках. Уже поздно, но уходить ему не хотелось — и Камен, и Маляка нравились мальчику. Ни в квартале, ни в школе никто не был ему так симпатичен, как эти ребята. Он стал строить из кирпичей домик, как из костяшек домино.

— Все-таки выбросьте кирпичи, — не отказывался от своей идеи Добролюб. — Пусть это будет ваша пионерская акция, а я тоже подумаю, как вывести его из себя. — И, взглянув на Камена, добавил: — Я очень вам обязан.

— А почему ты говоришь мне «вы»? — удивился Камен.

Маляка забыл ему сказать об этой особенности Добролюба.

— Потому что он так воспитан, — ответил Маляка вместо Добролюба.

Добролюб, в знак согласия, кивнул, положил четвертый ряд кирпичей, и домик рухнул.

— Ребята, чего у кирпичей вертитесь? Двор большой! — крикнул с балкона Ташев.

— Это он и есть? — Добролюб, не поднимая головы, принялся строить новый дом из кирпичей.

— Ага.

— Сейчас я его заставлю выйти из себя и прогуляться, — объявил Добролюб и как ни в чем не бывало продолжал укладывать кирпичи рядком.

Маляка и Камен видели: каждый новый кирпич действительно выводил Ташева из себя. Что же будет дальше? Непонятно только, что имел в виду Добролюб под словом «прогуляться».

Домик обрушился, когда Добролюб укладывал третий ряд.

— Эй, лопоухий! Я тебе задам! До каких пор будете собирать здесь хромых и слепых со всего района?

Тогда Добролюб подошел к балкону Ташева и с достоинством произнес:

— Я не из вашего района. И не хромой и не слепой. У меня дальнозоркость — очки плюс два. А уши торчат, потому что моя мама пианистка.

— Если спущусь, еще больше оттопырятся! — пригрозил Ташев.

— Лучше иметь торчащие уши, чем быть дурнем! — парировал Добролюб.

— Хватит философствовать!

Добролюб бросил кирпич в кучу, и кирпич развалился надвое. Это окончательно взбесило Ташева. Он исчез с балкона и через секунду появился во дворе.

В углу двора играли Тончо с близнецами, а остальных детей уже и след простыл. Ташев поднял расколовшийся кирпич, соединил два куска, словно хотел их склеить, снова бросил в кучу и ушел.

— Ну и тип! — протянул Добролюб.

Мальчики наблюдали за Ташевым из соседнего двора через щель ограды.

— И все-таки мы с ним справимся! — У Добролюба родилась новая идея.

9

Рано утром Добролюб снова отправился к своим приятелям. Он вез с собой нечто большое, круглое, завернутое в газеты.

Маляка ждал его за два квартала от дома. Ноша Добролюба внушала уважение. Маляка пока не знал, что это, но на Добролюба можно было положиться.

Мальчики остановились у ближайшего к дому перекрестка. Дорожный знак запрещал проезд гужевого транспорта.

Добролюб развернул газеты. Внутри была жестянка, запрещающая стоянку автомашин. Мальчик осмотрелся — как бы его повесить? Маляка стал на четвереньки, Добролюб забрался ему на спину — и тут на месте старого знака появился новый.

Для наблюдения ребята заняли удобную позицию. Вот появилась и сразу притормозила легковая машина: водитель удивленно посмотрел на знак и свернул на соседнюю улицу.

— И Ташев поступит так же, — объявил Маляка. — Поставит машину в другом месте.

— А мы и туда — знак! — воскликнул Добролюб. — Он машину — мы знак. Будем водить его за нос. Это я беру на себя.

Тут мальчики заметили Ташева, шедшего на работу. Первым делом он, как всегда, отправился на поклон к машине, осмотрел ее со всех сторон, потрогал и зашагал по улице.

— Гладит ее, гладит, остается только поцеловать! — усмехнулся Добролюб.

Как и договорились вчера, друзья решили сегодня заняться приведением спортплощадки в порядок — надо освободить ее от всяческих стройматериалов. Будем считать, объявили ребята, это наша общественная работа.

Собралось десять человек, самых верных, как сказал Камен. Не пришел только Панта, но уж придется обойтись без него.

Группа будущих игроков национальной сборной страны стала в цепочку, и кучи кирпича исчезали на глазах. Ребята работали молча, не за страх, а за совесть, даже Добролюб оставил свои рассуждения.

— А Ташев-то знает об этом? — крикнула с балкона Худерова.

— Зачем ему говорить? — вмешался в разговор Стоименов. — Он-то нам не спешил сообщить, что собирается строить здесь гараж.

— Госпожа Гинка, — окликнула Шайтанова бабушку Гинку, — ваш зять обозлится на вас…

— Я дала согласие на ребячью спортплощадку, — заявила бабушка Гинка и ушла: зачем ей все это брать на себя?

Во дворе появился милиционер, и мальчики, как по команде, прекратили работу. Маляка даже испугался, что его сейчас арестуют, и вспомнил, как они с Добролюбом побывали в милиции. Не дело милиции это было?!

— Чья это машина? — подошел милиционер.

— Да есть тут один, — буркнул Маляка.

— Пусть их будет хоть пятеро, дорожные знаки обязательны для всех.

Только сейчас милиционер, судя по всему, заметил, что мальчишки покрыты кирпичной пылью.

— А что это за рапсодия в красном? — засмеялся он.

— Очищаем спортплощадку, — откликнулся Добролюб, едва услышав, что речь зашла о рапсодии, не зря же его мама пианистка! — Их площадку! — кивнул он на ребят.

— Молодцы! — похвалил мальчиков милиционер. — Продолжайте работу.

Ребята принялись вышвыривать кирпичи с еще большим подъемом.

— Не миновать Ташеву штрафа, — подмигнул Добролюб. — И дырки в талоне предупреждений.

— Если он расшумится насчет кирпичей, скажем, что получили разрешение милиции.

— Да, конечно. Все ведь слышали, милиционер сказал «продолжайте», — подтвердил Добролюб. — Я — свидетель!

На площадке оставалось уже не так много кирпичей, когда прибежал Сашо:

— Скорее!

На улице двое рабочих по распоряжению симпатичного милиционера грузили машину Ташева на трейлер техпомощи. Закрепили ее, чтобы не потерять где-нибудь по дороге, и уехали.

Все развеселились, а Добролюб просто сиял: такого поворота событий он никак не ожидал.

10

Только Ташев обогнул угловой дом, как сразу увидел — машины нет! Примчавшись к месту стоянки, он стал осматривать все вокруг, словно искал ее следы, но следов тоже не было. Тут он заметил свою тещу.

— Где моя машина?

— Где машина? — повторила бабушка Гинка.

— Ее украли! — Ташев был вконец расстроен.

— Когда? — оторопела бабушка Гинка.

Ташев бросился на улицу — нельзя терять ни минуты, хорошо, что районное отделение милиции совсем неподалеку.

— Найдем машину, — успокоил его майор. — Хоть по частям, но найдем.

— Как по частям? — подскочил Ташев.

— Пока не могу сказать как, — пожал плечами майор. — По-разному бывает. Найдем, например, один узел, а к нему постепенно — и все остальное.

На лбу Ташева выступил холодный пот.

— Запасных частей к этой машине не достанешь, — отчаянно проговорил он.

— Знаем. Ее небось и украли, чтобы продать на запчасти. А сейчас где-нибудь разбирают…

Лицо Ташева исказилось от боли, словно его самого раздирали на куски.

— Но мы, гражданин, поймаем преступника. Извините, я хотел сказать — товарищ Ташев, вы-то у нас не подследственный. Только напишите — какая марка машины, цвет ее, год производства, где украдена и прочее.

Пока майор говорил, Ташев рылся в портфеле, но вот он достал снимок и передал его майору.

— Этого достаточно?

— Что это? — Майор с недоумением посмотрел на снимок.

— Моя машина. Вас же не может не интересовать ее внешний вид.

— Да, — вздохнул майор: каких только людей не бывает на свете! — Пишите, пишите! — поторопил он Ташева.

Ташев написал заявление на семи страницах, свою машину он знал отлично. Потом, измученный, отчаявшийся, пошел домой. Он потерял всякий интерес к окружающему, за исключением мчащихся мимо автомобилей — так и крутил головой, надеясь увидеть свой. У перекрестка, на котором стоял знак «Стоянка запрещена», Ташев остановился: что-то здесь явно не так! Какие странные скобы! Да ведь они прикреплены к старому знаку! Все понятно! Автоинспекция к этому не имеет никакого отношения. Ловко придумано!

На лице Ташева появилась злобная ухмылка. Он стремительно зашагал к дому, но во дворе его ожидал новый удар: кирпичей как не бывало, а песок раскидан по всему двору. Ему окончательно все стало ясно. Если он замер в оцепенении и ничего не предпринимал, так это только потому, что обдумывал, с чего начать.

— Машину не украли!

Голос заставил Ташева вздрогнуть, и он резко повернулся. В подъезде стоял Стоименов.

— Ее увезла милиция, — разъяснил он спокойно, но ничто не могло скрыть бесконечного удовольствия соседа Ташева. — Видел собственными глазами!

— Если видели, почему не остановили?! — возмутился Ташев.

— Потому что считаю — милиция знает, что делает! — равнодушно процедил сквозь зубы Стоименов и пошел своей дорогой.

Кровь ударила в голову Ташева, и лицо его стало похожим на спелый помидор. Он бросился за Стоименовым, вмиг догнал его и помчался вниз по улице.

В учительской перед началом уроков царило оживление. Преподаватели разбирали классные журналы, тетради, учебные пособия.

— Кто классный руководитель шестого «Г»? — гаркнул Ташев и сразу перекрыл шум учительской.

Все насторожились.

— Я, а в чем дело? — недоумевала Добрева.

— Вы классный руководитель хулиганья, — прошипел Ташев.

Учителя с возмущением посмотрели на него, и Ташев понял, что позволил себе лишнее. Он взял себя в руки и, смутившись, мягко сказал:

— Извините. Сейчас я вам все объясню.

Разговор в коридоре продолжался десять минут. Классный руководитель обещала Ташеву поговорить с детьми — пусть вернут на место кирпичи, хотя Ташев и показался ей весьма несимпатичным субъектом.

11

После того как мама Юлии не очень любезно встретила Панту, он больше не приходил к Юлии. Девочка поняла, в чем здесь причина, но не отказалась от первого в своей жизни ученика — предложила ему заниматься у него дома. Панта поколебался, но все-таки согласился.

Пока Юлия побывала у него всего один раз, и сейчас Панта ждал ее снова, окончательно решив, что этот урок последний. Не оставалось никакого сомнения — Камен ревновал к нему Юлию. Да, ревновал попусту, но зачем дразнить товарища? К тому же общество Юлии смущало Панту. Он не столько слушал ее объяснения, сколько думал, как бы ее уколоть. А почему так, он и сам не знал.

Юлия пришла вовремя, поздоровалась и, сев за стол, открыла учебник.

— Начнем. — Она вслух прочитала условие задачи и повернулась к Панте: — Что здесь следует определить?

— Расстояние между двумя городами.

— Правильно. Какой будет ход решения?

Панта в задумчивости почесал голову карандашом:

— Зачем мне все это! Я стану спортсменом, объеду весь мир, даже если не буду знать, какое расстояние между этими двумя городами. — Он понимал, что немного хвалится, но в то же время верил, что все так и будет. — Цапе был даже в Пальма де Мальорка.

— Кто этот Цапе?

— Тренер «Локомотива». Говорит, что у меня золотые руки, а это в баскетболе главное — под каким углом бросать мяч, с какой силой и в результате — точное попадание.

— Где эта Пальма де Мальорка? — спросила Юлия.

— Не знаю, но по названию — очень далеко. Я тебе говорил, что бросил курить?

— Нет.

— Бросил. Навсегда. Не хочу из-за сигарет терять спортивную форму и перспективы на будущее. Цапе шутит: «Даже локомотивы больше не дымят, теперь их движет электричество!» Он у нас не дурак.

— Добрева на меня будет сердиться, — остановила Панту девочка.

— Почему?

— Я вызвалась тебе помогать, а ты все о мяче говоришь.

— Хорошо, — согласился Панта, — давай посмотрим, что делать с этими двумя городами.

Они еще раз прочитали условие задачи. Панта сосредоточился и начал рассуждать вслух. Юлия с радостью наблюдала за ним — ход решения задачи намечался им правильно. Потом Панта стал писать в тетради, и с каждой написанной цифрой росло удивление Юлии. Откуда ей знать, что Панта очень самолюбив и порой допоздна занимался математикой. Решил Панта и вторую задачу.

Прощаясь, он пожал Юлии руку и вежливо добавил, что теперь сможет обойтись без дополнительных занятий.

— Почему? — обиделась Юлия.

— Ну, как тебе сказать, просто теперь нет в этом необходимости. Вот видишь, я уже сам справляюсь.

Юлия повернулась к нему спиной и ушла.

Урок алгебры был по расписанию последним. Добрева объяснила новый материал и, так как до звонка еще оставалось время, написала на доске громоздкую систему уравнений.

— Кто хочет к доске? За правильное решение повышу четвертную отметку на один балл.

Панта бросил взгляд на уравнение и поднял руку — энергично, настойчиво.

— Тебе чего, Пантев? — спросила Добрева.

— Можно?

— Что?

— Решить уравнение.

Добрева не поверила своим ушам.

— Иди!

Панта взял мел, отошел на шаг от доски, чтобы еще раз вникнуть в уравнение, прищурился, словно прицеливаясь, снова приблизился к доске, и мел застучал, будто пулеметная очередь.

В классе никогда не было так тихо. Все уставились на Панту, а доска тем временем быстро покрывалась цифрами. Дважды Панта ошибся, но тут же исправлял ошибки и продолжал решать дальше. Мел уверенно двигался к нижнему углу доски. Скобки и неизвестные исчезали на глазах. И вот результат: х = 6.

— Прекрасно, Пантев. Шесть! Дай дневник.

Звонок ознаменовал первую шестерку Пантева по математике. В ушах Панты он звучал, как торжественные колокола.

12

День был хмурым, небо затянуто облаками, того и гляди пойдет дождь.

Хмурыми были и мальчики, сидевшие на сломанной скамейке. Мрачно смотрели они, как Камен и Маляка перебрасывали с соседнего двора ташевские кирпичи. Классный руководитель оставила ребят после уроков, крепко отругала их, сказала, что они пренебрегают нормами поведения в обществе. Это недопустимо! Мальчики слушали ее, слушали и с каждой минутой все более уверялись в том, что если кто и нарушил нормы поведения, так это Ташев. С какой стати он будет строить гараж на спортплощадке, никого об этом не спросив?! Они-то, например, прежде получили письменное согласие всех жильцов на ее устройство!

— Ничего вам не будет, — успокаивал товарищей сидящий на скамейке мальчик.

— Она не твой классный руководитель, потому ты так и говоришь, — оборвал его Камен.

— Она сердитая, — добавил Маляка. — Если вы не из ее класса, не думайте, что и вам при случае от нее не достанется.

Мальчики один за другим включились в работу. Дело не в том, что учительница приказала вернуть на место кирпичи. Они трудятся ради друзей, так они заявили. Но работа не клеилась. Слова Добролюба оказались справедливыми — никакую работу не выполнишь без твердой убежденности в своей правоте.

Подошел Стоименов и удивленно спросил:

— Зачем вы это делаете?

— В школе велели…

— В школе? С какой стати? Этому вас учат в школе? Какое отношение имеют кирпичи к учебной программе? — Уже войдя в подъезд, он снова выглянул во двор: — Тогда я сам выброшу кирпичи! Непременно выброшу!

Мальчики прекратили работу.

— Пусть выбрасывает! — отряхнул руки Маляка и пошел за своей рубашкой, а остальные направились следом.

Послышался шум машины. «Форд» сделал полукруг и остановился посредине спортплощадки. Из машины вышел Ташев, посмотрел на кирпичи. Их было очень мало.

— Вас что, понукать надо? — разъярился он.

Тем временем прибыл «Трабант» Константинова и остановился рядом с «Фордом».

— Здравствуйте, — несмело поздоровался Константинов с ребятами и повернулся к Ташеву: — Прекрасные дети, мы вместе занимаемся спортом. Вон какой парк! — указал он рукой в сторону Парка свободы, хотя отсюда была видна только гора Витоша. — Чудесный парк для спортивных занятий.

Самосвал с ревом въехал на тротуар. Константинов жестами показал водителю, где остановиться. Самосвал вылил раствор, и о спортплощадке можно было говорить теперь только в прошедшем времени.

— Нам разрешили, что поделаешь, — оправдывался Константинов. — Не я, так кто-нибудь другой построит.

Будто в подтверждение его слов, с балкона послышался женский голос:

— Эй, Константинов, если можно строить, мы все этим займемся!

В довершение всего прибыла и бригада строителей — трое пожилых рабочих, которых Константинов представил Ташеву. Ну и тип!

Бригадир сел на скамейку, их скамейку, и развернул чертеж. Рабочие стали перебрасывать кирпичи из соседнего двора. Это уже не шуточки! Строительство гаража началось.

Мальчики, скрестив руки на груди, смотрели на Константинова с убийственным презрением.

— Ваше дело как-нибудь устроится, — пустил в ход свои дипломатические способности Константинов. — Это важный вопрос!

— Да что ты объясняешься с этими… — Ташев не договорил и со злобной ухмылкой повернулся к ребятам: — Намылила вам холку классный руководитель? В следующий раз пойду к директору!

Камен пробормотал что-то себе под нос, что именно, не было слышно, но смысл был понятен.

— Чего, чего? — Ташев угрожающе шагнул к Камену. — А ну, повтори!

Камен смотрел вызывающе, сжав кулаки.

— Ишь какой еж! — обозлился Ташев и схватил мальчика за ухо.

Боль и обида ослепили Камена. Он схватил кирпич и замахнулся.

Крик Маляки сдержал его, Камен изменил направление броска, но кирпич вырвался из рук, шлепнулся на ветровое стекло «Форда», и оно разлетелось на множество осколков.

Ташев побелел от бешенства и влепил Камену звонкую пощечину. Он не остановился бы на этом, но с балкона раздался крик Стоименова:

— Как ты смеешь бить ребенка!

Послышались крики и с других балконов — разразился грандиозный скандал. Только бригадир, сидя на скамейке, рассматривал план будущего гаража, словно вокруг ничего не происходило. Воспользовавшись наступившей паузой, он обратился к Константинову:

— Вы тут разбирайтесь, как хотите, а поденную оплату придется выложить, так и знайте!

Ташев ушел домой, заперся в комнате и написал несколько жалоб — отцу Камена, отцу Маляки, классному руководителю Добревой и директору школы.

13

В связи с поступившей в школу жалобой в шестом классе «Г» было назначено родительское собрание, на котором счел необходимым присутствовать и директор. В последнее время у него было немало объяснений с Добревой — она, конечно, прекрасный педагог, но успеваемость в ее классе все-таки оставляет желать лучшего. А теперь еще и дисциплиной следует заняться.

— Главный виновник случившегося — из вашего класса, — обратился директор к родителям, — если не сказать, два виновника. Несомненно, виноваты и мы… — взглянул он на Добреву.

Учительница стояла у окна и рассеянно смотрела во двор.

— Наверное, мы распустили детей. Сейчас необходимо подтянуть их. Педсовет решит, как наказать их, но надо подумать и о том, что может сделать пионерская организация.

Отец Камена был мрачен: почаще бы напоминали детям, что они пионеры.

— Камен Тошков не может теперь оставаться председателем совета отряда, — продолжал директор. — Поэтому я прошу вашей помощи. На пионерском сборе дети сами определят отношение к случившемуся. Но я прошу каждого из вас — поговорите с ребенком, объясните ему смысл проступка Камена. Мы не можем пустить все на самотек. Хочет ли кто-нибудь высказаться?

Молчание. Директор обвел взглядом собрание, но никто так и не изъявил желания говорить.

— Может быть, выступит отец Камена? — предложил директор.

Тошков встал, и парта под ним заскрипела.

— Я бы мог сказать, если бы речь шла не о моем сыне… Чтоб пусто было и этой машине, и стеклу!

На следующий день в шестом «Г» состоялся пионерский сбор. Добрева рассказала о проступке Камена и добавила, что хотела бы знать мнение ребят на этот счет. Пусть подумают, может ли Камен после такого недостойного поведения оставаться председателем совета отряда.

Наступила тишина.

— Кто хочет выступить?

Юлия подняла руку.

— Камен всегда был отличником, хорошим товарищем, занимал первое место на районной выставке научно-технического творчества…

— Два раза, — уточнил Маляка.

— Да, два раза.

Класс оживился, и это придало Юлии смелости.

— Он хороший пионер, добрый товарищ…

— И скромный, скажи, скромный человек, — подсказывал Панта.

— Скромный… — Юлия думала, что бы еще сказать. Вспомнив, что надо выразить свое отношение к проступку товарища, добавила: — А если учесть, что ему дали пощечину… — Она пожала плечами, тем самым как бы говоря «как же иначе мог он поступить», и села.

Девочка с косичками, не в силах скрыть своего любопытства, повернулась к Маляке:

— Он ведь получил пощечину после того, как разбил стекло?

— Ну и что же?! Все равно пощечина!

Маляка грубо толкнул девочку — нечего вертеть головой и вмешиваться в чужие дела.

— Кто еще хочет выступить? — вновь предложила Добрева.

Один мальчик, испуганно вертя в руке лист бумаги, не сводил глаз с учительницы. Заметив это, она дала ему слово.

Мальчик положил листок бумаги за спиной товарища, чтобы никто не видел, как он читает, поднялся с места и начал говорить. Чувствовалось, что свое выступление он приготовил заранее и не без родительского участия.

— Мы, пионеры, должны быть хорошими гражданами, честными, совестливыми, слушаться родителей, уважать старших. Поступок таких, как Ка…

Мальчик остановился, потому что Панта выхватил листок с написанным выступлением и спрятал его.

Добрева отошла от окна, пройдя между рядами, остановилась перед Пантой и протянула руку. Что делать? Панта отдал ей лист бумаги. Почерк был не детский. Добрева разорвала листок.

— Не читай, а скажи, что думаешь по этому поводу.

Мальчик попытался вспомнить, что было написано дальше.

— Мы, пионеры, потому что маленькие…

Бумажный шарик скользнул по его голове, и мысль оборвалась.

— А ты сам как расцениваешь поступок своего товарища? — повернулась к нему Добрева.

Мальчик скорчил гримасу, пытаясь что-то сказать, но слова застревали в его горле. Наконец он выдавил:

— Но он оплеуху получил, чего уж тут!

Панта с одобрением взглянул на товарища.

— А знаете, мой папа для «Москвича» целый месяц искал стекло, а для «Форда» наверняка вообще не найти! — И мальчик, счастливый, сел на место — тяжесть свалилась с его плеч.

— Еще кто-нибудь хочет сказать? — предложила Добрева.

Девочка с косичками никак не могла унять свое любопытство:

— Я не понимаю, какая точно была машина?

Маляка дернул девочку за косы, и она сконфуженно села.

— Кто еще хочет выступить?

Желающих говорить больше не было. Добрева решила заканчивать обсуждение.

— О своем отношении к происшедшему я ничего не скажу, — начала она. — Кто будет председателем совета отряда, вы решите сами. Вы достаточно взрослые, пионеры, и вам надо учиться рассуждать самостоятельно. Кто за то, что Камен не должен оставаться председателем совета отряда, поднимите руку.

Класс затих. Ребята смотрели друг на друга. Наконец под взглядом Добревой одна за другой стали подниматься руки. Маляка! Камен! Последним поднял руку Панта.

— Будь я там, разбил бы и заднее стекло, — шепнул он Юлии.