Сколько воды утекло с той поры, как Создатель дал спящим «Священную книгу», в которой записано: «И сказал Господь, сотворим человека по образу Нашему и подобию, и да владычествует он над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле». С той поры человек в своих снах много в чем преуспел. Начав с колеса и огня, научился летать шибче птицы по поднебесью, видеть и слышать на расстоянии «тысячи снов», проникать в глубь небес, изгонять из подлунного мира другие, спящие рядом, народы и племена… Скоро выяснилось, он не способен учиться на собственном опыте. Да и что можно требовать от «эмбриона» во время утробного сна?

Общество кошек предпочитало «подземное царство» соседнего корпуса, примыкавшего к зарослям, где обычно играл молодняк. Взрослые дамы почти все уже были «полны неприступности». А любимица общая, грациозная кошечка с яркими рыжими пятнами на иссиня-черной шубейке, была еще так молода, что большие коты, подчиняясь инстинкту, довольствовались одним созерцанием. Леопольд отличался от сверстников пышным хвостом, который не волочил по земле, а держал, как и надо, – «трубой». Садился малыш, точно в теплое гнездышко, подоткнув себя снизу мехом. Белоснежный воротничок и аккуратные ушки придавали изысканности. Он глядел на мир, чуть прищурясь, и кошки, впрочем, так же как люди, видели в этом загадку. Большие коты, гонявшие молодых забияк, прощали ему фривольное обращение с «кошечкой». Он мог, например, как свирепый разбойник, кинуться на нее с диким криком… но, не добегая шажок, прыгнуть в сторону. Старичье снисходительно шевелило ушами, а «принцесса» даже не поднимала глаз, давая понять, что «младенческие забавы» – не для нее. Сверстники Леопольда устраивали борьбу, догонялки, шипелки, оралки. Малышу это нравилось но, обладатель роскошного хвостика, вынужден был соблюдать осторожность.

«Грозой» подвалов был большой полосатый кот. Резкий с рыкающим придыханием боевой клич матерого зверя обращал в бегство самых отчаянных. «Полосатик» врывался как ураган, и кошки, боясь попасться ему на глаза «прыскали» в стороны и, либо прятались по закоулкам, либо сопровождали покорным взором. Однажды, пытаясь растормошить «любимицу», Леопольд, не заметив «Тирана», был тут же наказан: мощным ударом тот зашвырнул его в грязь. «Полосатик» с презрением осмотрел пышный хвост и беленькую манишку подростка. Таких «пижонов» в своей «епархии» он еще не встречал: хозяева не выпускали подобных франтов за дверь, а чтобы они не просились, их оскопляли.

В каждом дворе у Большого кота был сатрап. В обществе, которое посещал Леопольд, эту должность справлял пожилой грязно-черный кот с облезлым хвостом и выпученными глазами. Сатрап имел круг своих приближенных, занимавших лучшие трубы и взиравших оттуда с презрением на всю прочую публику.

Когда начинался «Смотр», всех недоростков гнали вон из подвала, чтобы не путались под ногами. Разрешалось только глазеть сквозь отдушины, «чтобы знали, кто здесь – хозяин».

Боевые коты, из круга сатрапа, сначала теснили толпу к широкой стене, а когда теснимые успокаивались, их гнали к стене напротив. Повторялось так до тех пор, пока в толпе не возникало роптания. Цель «Смотра» и состояла в том, чтобы выявить непокорных, да так «позабавиться» с ними, чтобы впредь не повадно было другим. «Полосатик» и черный сатрап, не спеша обходили припертый к стенке «народ». Большинство робко жмурилось. Если же находилась личность, способная выдержать взгляд «Полосатика», подавался сигнал, и вся свора наваливалась на гордеца. Срабатывал изощреннейший способ отбора: невозможно было тысячелетиями существовать рядом с людьми и ничего от них не перенять. Котенок слышал душераздирающие вопли, и сердечко его трепетало от ужаса. Однажды он видел выскочившую из подвала знакомую кошку. Она носилась по улице, обезумев от боли: глаз ее, путаясь между лап, болтался на красном жгуте. В дальнем углу подвала, куда любопытная молодежь проникала тайком, стоял сладковатый дух. Там лежали коты и кошки. Шерсть на них торчала рваными клочьями, а по чернеющим ранам ползали мухи.

Таковым было «дно» жизни кошек. Хозяева знали маршруты котенка и вечерами приходили к зарослям у соседнего корпуса, чтобы вызвать и загнать Леопольда домой. Игорь Борисович звал не напрягая голоса: «Лепа, Лепа. Кис-кис», а Ольга Сергеевна – «Лепушка! Лепушка!» – так протяжно и нежно, что слышалось: «Лапушка»! «Любушка»! При посторонних котенок стеснялся сюсюканий, но не показывал вида. Он не мог обижаться всерьез и прощал даже экзекуцию с купанием в мыльной воде, которую люди придумали, не замечая, что он сам уже первоклассно вылизывается и больше не носит в дом клейкие почки и мусор.

А по утрам Леопольд провожал хозяйку на службу. Боясь, что он поплетется за ней через улицу, Ольга Сергеевна, умоляла котенка остаться. Но упрямец не слушался, – приходилось брать его на руки и относить на площадку возле подвала: тут обычно сидели «приятели» и, боясь их насмешек, малыш уже не решался «увязываться».

Вечером, когда Ольга Сергеевна и Игорь Борисович зазывали его домой, выбравшись из приподвальных дебрей и стесняясь покорности людям, он нехотя плелся за ними, однако, пройдя половину пути, стремглав обгонял их и усаживался на крылечке. Первой входила Ольга. Сергеевна. Игорь Борисович чаще всего отставал. Хозяйка придерживала дверь, чтобы впустить малыша, но котенок смотрел на хозяина и входил уже после него: для комфорта души Леопольду требовалось, чтобы «все свои» были дома.

– Только котяшке я еще нужен, – тешил себя Игорь Борисович. Кошачий инстинкт требовал неусыпной заботы о благополучии тыла. Зимой, дожидаясь Ольгу Сергеевну, малыш изнывал от тревоги: казалось, она позабыла о нем и уже никогда не придет. А в летние будни котенок порой дожидался хозяйки с работы за двести шагов от крыльца: «подвальное царство» в течение дня утомляло. Хотелось скорее домой под «надежную сень». – Только Лепушке я еще и нужна, – тешила себя Ольга Сергеевна.

Налаженный сон часто кажется вечным. Когда приближается «Армагеддон пробуждения», мы на первых порах даже радуемся: до того все обрыдло.

Видились разные сны: деловые, голодные, сны-унижения, пытки, возвышенные, философские сны, сокровенные, вещие сны, сны потешки, пустышки, попойки, сны-города, континенты, галактики, сны-анекдоты… И все там кишело, хрипело, рыдало, переходило друг в друга. Спящие, надрываясь, кричали, стонали, совершали поступки, писали романы, картины, симфонии, изобретали, ломали и строили, лгали и убивали, любили, страдали, летали в «неведомый космос»… умещавшийся в капле Чьей-то слезы, рождались и умирали во сне… А КТО-ТО, кто звал себя «Мотыльком», парил над всем этим – незримый, неслышимый. ОН дирижировал калейдоскопом сюжетов, ужимая мучительное пространство «несна», но думая все же… о пробуждении.