«Мотылек» ощущал приближение «Конца сна». Количество «спальных мест» имело предел, и спавшие пробуждались, чтобы дать спать другим. Этот сон напоминал ветхий дом, где гнилые стропила и балки трещат, потолок протекает, осыпаются стены, двери визжат, а в полу – безобразные дыры. В доме – дрожь и сквозняк… И чтобы та «дрожь», тот «сквозняк» раньше времени не будоражили «спящих», «Мотылек», простирал свои крылья, заслоняя ими прогалы «Вселенского сна».

У Кошко оставалось от прошлого благоговение перед чудом «звукогармонии». Он давно уже не ходил на концерты, но иногда позволял себе дома послушать пластинки с музыкой Моцарта, Людвига Вана Бетховена, Грига, Шопена, Рахманинова, а порой даже Шнитке.

Как-то, в одну из суббот, уж после того, как Ирина поправилась и уехала к бабушке, Игорь Борисович, слушая в спальне великую музыку, гладя дремавшего у него на коленях «котяшку», позволил себе не вполне серьезные мысли.

– Музыка – это больше чем жизнь вокруг нас, – рассудил он – это вершина всего! Но до чего же эта «вершина» хрупка, как зависима, как ненадежна! Достаточно оторвать от пластинки иглу, убрать звук, нажать выключатель – все оборвется. Есть тысяча способов уничтожить гармонию, в то время, как дать ей дивную жизнь мог лишь случай, граничащий с совершеннейшим чудом. Но если Гений – великое чудо Природы, тогда почему же она не заботится о надежности гениев и наследия их, как заботится, например, о «котяшках», которых любовно снабдила когтями для добывания пищи, шерсткой, чтобы не мерзнуть зимой, очами, способными видеть даже в ночи, усами, которые слышат не хуже ушей. Не зря говорят: «Живучий, как кошка».

В эту минуту хлопнула дверь. Малыш неожиданно выпустил когти, насторожился, вскочил и, стоя на хозяйских коленях, «сделал верблюда». Игорь Борисович выключил музыку и тот час же узнал зычный глас, доносившийся из прихожей.

– Я поражена! Милочка, что происходит? – вопрошала супруга влиятельного Ничипуренко. – Почему ваша дочь не желает встретиться с Вовиком?

– Лучше спросите об этом ее.

– Господи! Какой спрос с ребенка!? Вы мать ей или не мать?

– Если Вовик еще ребенок, – возразила Ольга Сергеевна, – то наша Ирина – взрослая девушка… Разве нельзя допустить, что он ей не нравится?

– Что вы такое несете!? – взвизгнула гостья. – Скажите пожалуйста! «Он ей не нравится»! Господи, цаца нашлась – ни кожи, ни рожи! По крайней мере, мне теперь ясно, «откуда ветер дует»! Это вы ее подучили недотрогу разыгрывать – цену себе набавлять! Чтоб опутать покрепче! Только с нами это у вас не пройдет! Не на тех напали, голубушка!

– Опомнитесь, Прасковья Филипповна! Что вы такое тут говорите!? – лепетала Ольга Сергеевна. Когда Игорь Борисович появился в прихожей, жена стояла, грея сердце ладонью, прислонившись к стене. А на тонких губах Прасковьи Филипповны играла улыбка: ее поражало не противление, а люди, от которых оно исходило. Ей хотелось взглянуть на хозяев, прищурившись, из-под ладошки, дескать, «Это кто там попискивает?»

– Я вас прощаю: – она неожиданно смилостивилась и, глядя из-под приспущенных век, уже адресовалась к обоим, – вы могли и не знать, как мой Ничипуренко расправляется с хамами. В проеме мелькнул пышный хвост Леопольда.

– Вы еще держите эту пакость? – поразилась женщина… и рассмеялась. – Ах да, я забыла: вы все тут – Кошко!

– Знаете… – начал было Игорь Борисович, но его перебили: «Мы все про вас знаем»!

– Ну вот что… – Игорь Борисович распахнул наружную дверь. – Попрошу нас оставить!

– Это вы мне!? – изумилась Прасковья Филипповна. Вообще-то она уважала силу, но тут выступала не сила, а, можно сказать «черте что» – «курям на смех».

– Будьте любезны, оставьте наш дом. – Игорь Борисович исходил вежливостью, как самоубийцы исходят кровью.

– Хорошо, я уйду… – согласилась Ничипуренко. – Только учтите, так просто это вам с рук не сойдет!

А на улице она с сожалением покачивала головой, признавая, что этих ничтожеств трудно казнить: «Комара или муху можно размазать о стенку… но попробуй прихлопнуть бациллу».

Отведя Ольгу Сергеевну на «корову», взяв ее за руку, наблюдая, как медленно сходит бледность с родного лица, Игорь Борисович думал об удивительном «парадоксе профессий»: он вот, здоровый мужик, занимается гуманитарной наукой, а Ольга, хрупкая женщина, тащит на слабых плечах своих воз многомудрой и склочной инженерской работы. Разве по нынешним временам кормилец семейства может польстится на инженерский оклад?!

Когда боль отошла, Ольга Сергеевна тихо сказала: «Страдаешь? Первый раз в жизни позволил себе непочтительность к даме… Не мучься: ты ее просто вежливо выпроводил…. Удивляюсь, как духу хватило… – Она погладила мужа по бритой щеке, усмехнулась. – Растешь, червяк… Ну расти… Теперь будем ждать, что они против нас там придумают».

– Мы им – не по зубам, – хорохорился Игорь Борисович.

– Ишь ты, храбрый выискался!

– Ольга, ты помнишь, как сказано в физике, чем центр тяжести ниже, тем больше устойчивость тела.

– Имеешь в виду наш первый этаж?

– При чем здесь этаж!? В самой жизни мы занимаем устойчивый «полуподвал».

– Философствуем? – улыбнулась Ольга Сергеевна.

А тем временем «Конец сна» приближался. «Мотылек» относился к спавшим, как мать относится к детям, с которыми придется расстаться. Он был хозяином снов, и спавшие, как малые дети, обращались к нему, называя придуманными именами. Фантазии их были лишь искаженными бликами Истины. Они умоляли помиловать, благословить, пожалеть, пощадить что-то дать или что-нибудь не допустить. И он «миловал», «благословлял» и «давал» или не «допускал», помогая лишь тем, кто просил за других: таково условие СНА. Помогал он и тем, кто его не просил, а надеялся лишь на себя: такие, как неназойливые и достойные люди больше других заслуживали ЕГО помощи… Только скоро все равно все это кончится.