Одним вечерком Кошко отдыхали перед домом на лавочке, а Леопольд то устраивался между ними, то спрыгивал, затевая игру с такими же, как он сорванцами. Прислушиваясь к доносившимся из палисадника звукам, Игорь Борисович отмечал про себя, что в кошачьих воплях, даже если это крики любви, игры и азарта, неизменно присутствует что-то трагическое. На горизонте ворочалась обошедшая город гроза. Начинали сгущаться сумерки. Было тепло, даже душно.
– Как ты думаешь, – спросила Ольга Сергеевна, – Лепушка помнит, что маленьким мы его часто наказывали?
– А как ты думаешь, – ответил вопросом Кошко, – помнит Ирина, что мы ее маленькой шлепали?
– Помнит, а как же! Поэтому злая такая.
– И вовсе она не злая. Она умная девочка. Просто ей трудно.
– Ты всегда ее защищаешь! – упрекнула Ольга Сергеевна.
Над белыми башнями плыла голубиная стая. Круг за кругом поднималась она все выше, парила и трепетала живым лоскутиком неба.
– Свободный полет – мечта юности, – думал Игорь Борисович. – Душа тянется к счастью, а уж коль не выпало личного – хоть прикоснуться к чужому, выпустив стаю, сопережить окрыленность свободой. Голуби развернулись, вытянулись тоненькой ниточкой и… растаяли в золоте уходящего дня.
В сумерках, окутавших заросли, вспыхивали зеленые черточки, и, малыш не выдерживал – то и дело срывался с места, летел стремглав в палисадник, а потом прибегал и усаживался между людьми, чтобы они могли прикоснуться к нему. Затихающий шум, гаснущий свет, почти неподвижный сгустившийся воздух – все казалось приготовлением к близкому чуду. Котенок не находил себе места. Его бросало то в дрожь, то в истому и он признавался в этом хозяину. Они уж давно привыкли беседовать, сами не замечая того.
– Люблю добрых, – беззвучно говорил Леопольд.
– Я тоже, – соглашался Кошко. – Но терпеть не могу наглых типов, которые пользуются добротою других.
– К сожалению, «эти типы» правы, – вздохнул Леопольд, – ибо добрым здесь… нечего делать. – Устремив глаза в небо, он с печалью добавил, – Но это уже… не имеет значения.
Он видел над головами людей бархат тени, похожей на гигантскую бабочку. Он углядел эту «бабочку» очень давно и давно перестал удивляться, что люди ее почему-то не замечают. Однако тень еще никогда не висела так низко. Леопольд глядел вверх, а хозяева думали, что он смотрит на них.
– Почему «не имеет значения»? – удивлялся Кошко.
– Да так… – уклончиво бросал котик и сигал в темноту… и опять прибегал.
– «Я и ты, мы с тобой – одной крови», – мямлил хозяин что-то из Киплинга.
– И «кровь» не имеет значения…
– У нас с тобой родственные души… – угадывал Игорь Борисович.
– Скорее, одна душа… на двоих, – подсказывал Леопольд.
– Возможно… – Хозяин давно отбросил менторский тон – с тех пор, как признал молчаливую тонкость кошачьей иронии, уловив в пушистом комочке свое новое, может быть, более совершенное «Я».
Наконец, Кошко встали. Леопольд подбежал, лег на землю и начал валяться в пыли. Этим он говорил, что ему хорошо, что не может вернуться домой, потому что «пришел его час».
– Лепушка, мы идем, – сказала хозяйка. Возле подъезда они оглянулись. Котенок, прощаясь, смотрел им в глаза, говоря: «Вы же видите, как мне тут славно»!
– Умница! – простонала Ольга Сергеевна. Он успел еще раз потереться о ноги хозяев, и, склонив на бок голову, молча просил: «Ну пожалуйста, вы уж… не обижайте друг друга»!