1.

Наступил 1995-й год. Наконец, Галкин почувствовал, что пришло время, когда он может исполнить мечту – бывать в туристической поездке за границей. В ближайшем ОВИРЕ в течении месяца он оформил себе «загранпаспорт». Для начала, не зная сам, почему, решил побывать в Италии. Скорее из-за ветра и холода: шел декабрь. По интернету выбрал приличное турбюро, съездил в агентство, собрал документы и заказал на февраль путевку. Немедленно приступил к языку. Несколько лет назад он уже знакомился с итальянским. На этот раз он решил пройти индивидуальное «погружение» с носителем языка. Он нашел курсы, где это было возможно. Когда наметилась дата отлета, наконец-то приобрел мобильный телефон, еще раз повторил английский, который и раньше знал вполне сносно.

Галкин закупил карты городов, где должен был побывать, проштудировал путеводители, посидел в библиотеке над материалами об Италии, покопался в Интернете. Оставалось только увидеть своими глазами, понюхать, потрогать – то есть «проникнуться атмосферой».

Ему и в голову не приходило, что обстоятельства сложатся таким образом, что для последнего у него почти не останется времени.

Откуда ему было знать, что господин Барков, услышав о предстоящей поездке «Золотца», задумал против него достойную лучшего применения многоходовую комбинацию, подключив к ее выполнению свою рать.

Петр договорился на работе с бухгалтером и секретарем, чтобы подменили в банке и ответили, что положено, если позвонят из консульства для уточнения личности. Об этом предупредили в «агентстве». «А что сказать?» – спросила секретарь.

– Правду. Как есть, так и скажите.

Он испытывал удовлетворение, что не надо ничего выдумывать, и радостное возбуждение, от предчувствия новых впечатлений и необыкновенных приключений, в теплой Италии. Однако удовлетворение было временным. Его способность двигаться не так, как другие люди, дала ему пусть опасный и сложный, но зато не совсем противозаконный приработок. «Не совсем противозаконный» – громко сказано. Грабеж наркодиллеров никак нельзя отнести к легальному промыслу. В тоже время, мало у кого повернется язык назвать его в полном смысле преступным – в этом суть противоречия между буквой и духом закона. Рассуждая подобным образом, Галкин вынужден был признать, что жизнь, которую он ведет, скорее всего, можно назвать «двойной жизнью». И как всякая двойная жизнь, она требовала конспирации. Перед отъездом он хорошенько проверил все свои записи, особенно в ноутбуке. Например, файл, содержавший имена, адреса и фамилии наркодилеров, он сначала зрительно сфотографировал, и только зафиксировав в памяти, решился удалить напрочь.

Такая подготовка была тоже своего рода приключением и требовала творческого подхода. Но он не мог и предположить, что настоящее приключение начнется у него перед самым отлетом уже в терминале «Шереметьево-2».

В аэропорт – этот мрачный стеклянный ящик – он прибыл заранее. Чуть-чуть подкрепился в буфете, потолкался среди пассажиров, не как зевака уже, а как полноправный участник предполетных волнений. Он давно привык к самостоятельности и одиночеству на людях. Но первый в жизни полет и, разумеется, связанный с ним определенный риск, придавали моменту особую остроту. Как ни как ему было двадцать семь, и, конечно, еще хотелось пожить.

Подавляющая масса населения страны никогда не бывала за рубежом. Это касается даже таких великих людей, как Пушкин. Россия – столь велика, что многие не представляют, куда из нее выезжать, если и в ближних-то городах еще не – бывал. Что касается Петра, то книги сделали его не только патриотом литературы, но, в известной степени, и космополитом.

Большое табло на стене «сморгнуло» и в колонке «пункт назначения» появилось слово Рим. Номер рейса совпадал с номером в билете Галкина. А сам Галкин знал, что аэропорт «пункта назначения» носит название «Леонардо да Винчи».

В зале появилась старшая туристической группы. Ей было чуть-чуть за тридцать и звали ее Люся. Будучи наполовину итальянкой она просила называть ее госпожа Лючия, в крайнем случае, – Лючия Николаевна. Накануне она уже собирала группу для инструктажа и раздачи билетов. При ее появлении в зале, к ней, как к «мамочке», со всех сторон, устремились туристы. Вынув список, она быстро отметила присутствующих и напомнила, как действовать дальше. Уже шла регистрация. До взлета еще оставалось часа полтора. Вот тут-то и началось…

В зале появилось три человека. Складывалось впечатление, что в центре, вяло передвигал ноги больной человек, поддерживаемый с боков сопровождающими лицами. Больной показалось Пете знакомым, тогда как сопровождающие ему никого не напоминали. Тройка, неожиданно, заинтересовала Галкина, да так сильно, что кровь прилила к лицу и застучало в висках. «Что это? – спросил себя Петя. – Чем эти люди так напугали, что ты готов упасть в обморок?»

Он поспешил зарегистрироваться и сдать багаж, чтобы освободить руки. Расставшись с чемоданчиком, он завибрировал, вплотную приблизившись к троице, стоявшей в очереди к пограничнику. Сопровождающие что-то тихо говорили больному. А он в ответ едва заметно кивал головой.

Петя ждал паспортного контроля: надеялся выяснить имена и цель поездки. Зря надеялся: эта проверка ничего не дала. Чтобы лучше рассмотреть документы, он даже забрался в закуток контролера. И вот, что он там «сфотографировал»: Врач Гельман Александр Семенович и фельдшер Сорокин Игнатий Савельевич сопровождали больного Казимирко Яна Борисовича для операции в клинику «Агостино Джамелли» в Риме. Сопроводительные документы: заключение о болезни, направление московской клиники, согласие на прием и условия приема Римской клиники, паспорта и билеты – все было в порядке. Не было только ответа на вопрос: «Почему Тарас Бульба назывался теперь Яном Борисовичем Казимирко»? А то, что это был Бульба, Галкин почти не сомневался, хотя последний раз он видел его мельком три года назад проездом в Санкт-Петербурге, и знаменитых усов Тараса уже тогда не было. Впрочем, и в армии, Петр привык его видеть с усами и, мысленно, без усов.

Закрутившись с «троицей», Петя не заметил, как оказался по другую сторону паспортного контроля. Пришлось незаметно возвращаться и становиться в очередь. Когда проходил контроль, молодой пограничник, внимательно вглядываясь в лицо, спросил: «Вы, случайно, сегодня уже не проходили контроль?». «Нет! – покачал головою Петя и, мысленно, улыбнулся: Опять – двадцать пятый кадр!»

После паспортного контроля и таможенного контроля ручной клади всех собрали в беспошлинной зоне ждать посадки. Трое тихо, как голубки, сидели в углу, лицом к стене. Петя не стал к ним «липнуть», а подошел к старшей группы и, извинившись, отвел ее в сторону.

«Госпожа Лючия, – начал он, зная, что ей нравится, когда ее так называют. – У меня к вам дело». И он рассказал ей придуманную легенду об итальянских родственниках, которых хотелось бы навестить. «Вообще-то мы не поощряем такие дела, – сказала она. Но вы знаете, тот, кто хочет отстать от группы, чтобы остаться, заранее не предупреждает. Поэтому я готова вам верить. Что вы хотите от меня? – спросила она напрямик. – Места в гостиницах, завтраки и трансфер (перемещения) вами оплачены. Вы свободны. Главное, чтобы успели на обратный рейс». Она дала ему намеченный график перемещений и адреса гостиниц в трех городах, номер своего мобильного телефона. В свою очередь, – записала его данные и телефонный номер.

Петр еще не решил, что он будет делать, ибо окончательно, не был уверен, что это, в самом деле – Тарас. Он так чувствовал, но у него не было никаких доказательств, что перед ним не двойник. Несовпадение имени – не только не успокаивало, а, наоборот, усиливало тревогу. В голове возникали самые дикие предположения. Пете хотелось услышать голос этого человека, но, разговаривая с сопровождавшими, больной почти не разжимал губ. Однажды, когда Галкин прошел перед ним, он как будто взглянул в его сторону, но глаза его были невидящие потухшие.

Наконец, объявили посадку. Открылись воротца и люди устремились в узкий изгибающийся коридор. Галкину еще не приходилось летать в пассажирских лайнерах, и он был удивлен, обнаружив в конце коридора помещение похожее на салон огромного автобуса с рядами кресел под круглыми иллюминаторами. По коридору он шел сразу за «тройкой», но в лайнере ему пришлось искать свое место, согласно билету. А когда нашел, – понял, что потерял «тройку» из виду. Пока люди устраивались, он не мог ходить по проходу, мешая другим. Позднее он все же прошел вдоль прохода до занавески, но тех, кого искал, не увидел. Он испугался, что эти трое вернулись, отказавшись лететь. Стоило выйти из «вибрации», как он столкнулся с бортпроводницей. «Скажите, девушка, там дальше что-нибудь есть»? – спросил он, указывая на занавеску. «Молодой человек! – сказала она вместо ответа. – Вы нашли свое место?» «Нашел». – растерянно ответил Галкин.

– Тогда садитесь и пристегните ремень! Сейчас взлетаем!

– Уже сейчас?!

«Уже сейчас», – рассмеялась она. Ей показалось, что он шутит. А он, в самом деле, не ожидал, что прямо сейчас весь этот длинный «зал» с мягкими креслами должен унестись в холодное разреженное пространство над облаками.

 

2.

Тот аэроплан, с которого они когда-то прыгали, двигался самостоятельно. А этот – долго тащил тягач. Пока вытаскивали на взлетную полосу, самолет разогревал двигатели. Сначала в утробе машины что-то визжало, потом ревело. Доехав до конца полосы, они развернулись на сто восемьдесят градусов. Двигатели затихли, а тягач отцепили. Самолет покачивался, шипел и вздыхал, как будто раздумывал, стоит ли лететь. Потом раздался оглушительный рев, и машина тихонечко, будто крадучись, двинулась с места собственным ходом. Этой громаде, чтобы взлететь, надо запихнуть под себя много воздуха. Для этого требуется сумасшедшая скорость. Все, что было на аэродроме, бешено понеслось вспять. У Пети внутри все сжалось. И, вдруг, отлегло. Напряжение спало: земля отпустила. Все за окном уменьшалось, уходило в туман. Через минуту земли уже не было. Машина рвала облака. А еще минут через пять облака провалились вниз, превратившись в море белых барашков. Выше осталось лишь одинокое перистое облачко. Рев как будто уменьшился: то ли уши привыкли, то ли двигатели перешли на спокойный режим.

Разрешили отстегнуть ремни. Галкин тут же вскочил. Дремавший рядом «пожилой» (лет пятидесяти) аккуратно стриженный седой человек, не открывая глаз, поинтересовался: «Далеко собрались?» «Вперед» – доложил Петя и показал рукой.

– Думаете пешком быстрее? Не боитесь заблудиться?

– Все дороги ведут в Рим.

– Тогда, валяйте.

Петя снова направился к занавеске.

Его остановила та же стюардесса:

– Вы куда, молодой человек?

– Девушка, прошлый раз вы так и не сказали, что там находится.

– Там салон бизнес-класса.

– Для очень богатых, что ли?

– Такой же салон, как у вас, только меньше.

– А можно взглянуть?

– Господи, какой вы любопытный!

– Я первый раз лечу – в самолете!

– Вы серьезно!?

– Честное слово! Я – на минуточку.

– Только быстрее. Сейчас вас начнут кормить.

– Кормить!? Здорово!

– А вы как думали.

– Я – быстро!

Пройдя еще одну занавеску, Петя прошел в небольшой салон. Он находился в головной части: видимо, здесь меньше трясло. Кроме кресел, он заметил что-то вроде гамака. Многие кресла были не заняты. «Наверно, дорогое удовольствие», – подумал он, разыскивая глазами «троицу».

Целой «троицы» он не нашел, но обнаружил в кресле одного из «сопровождающих». Поискал глазами и увидел второго – у двери под светящейся надписью «туалет». «Хорошо устроились. У них тут даже отдельный туалет есть!» – подумал Галкин. Он встал за «сопровождавшим», и тот подозрительно на него покосился. Тарас, если это был Тарас, наверняка, находился в кабинке. Петя ждал, что будет дальше. А дальше открылась дверь. Появился Бульба и, глядя на Галкина, произнес одно слово: «Пошел!», звучавшее, как достопамятная команда, означавшая «прыгай». Петя, не задумываясь, ответил тем же и в том же духе: «Да, пошел ты…сам!» Это прозвучало, как «пароль – отзыв». «Послушайте, что вы себе позволяете! – видимо, почувствовав неладное, взорвался сопровождающий. – Идите отсюда! Вы не из этого салона!» С места вскочил второй сопровождающий. На шум появилась стюардесса. «Вы же обещали не задерживаться!» – корила она Галкина. «Ухожу-ухожу», – примирительно лепетал Петя. Бросив взгляд на «сопровождающих» – высоких прилично одетых, прилично натренированных мужиков и, прицелившись к их кадыкам, подумал, как просто было бы сейчас положить их обоих в проходе; они бы даже не успели заметить. «Ах, извините!» – сказал он, мысленно, привыкнув извиняться, каждый раз, когда ловил себя на бессознательных агрессивных помыслах. И сам же плевался, находя в этом откровенную глупость и плохо скрытый цинизм.

Он чувствовал, здесь – какая-то игра, правил которой он не знает. А самое главное не знает, какую роль в ней играет Тарас. Пришлось отступить. Он вернулся на свое место в большом салоне, когда начали развозить обед.

«Ну, как успехи?» – поинтересовался сосед.

– Оказывается, место нашей посадки – не Рим, а Фьюмичино.

– Как интересно!? И далеко это Фьюмичино?

– Как Шереметьево от Москвы.

– Тогда все в порядке. Будем знакомиться – Виталий!

– А по батюшке?

– Обойдемся.

– Тогда я – Петр.

Пообедав, Галкин чуть-чуть придремал, а, открыв глаза, заметил в иллюминаторе знакомое облачко, похожее, на медленно машущую крылами белую птицу.

 

3.

Аэропорт имени Леонардо да Винчи во Фьюмичино, что в тридцати двух километрах от Рима, встретил их солнечной погодой. Проделав в обратном порядке все процедуры, связанные с контролем и багажом, пассажиры вышли на площадь перед тремя терминалами. Галкин прислушивался, как один из «сопровождавших» ругался на английском по мобильному телефону, а потом жаловался по-русски напарнику: «Макаронники! Не могут прислать машину. Говорят все в разъездах! Идиоты! Советуют взять такси! Ну и порядочки в этой паршивой конторе! И еще смеется: „Мы куперптенцы“…» «Купертинцы» – поправил второй сопровождающий. «Вот именно! Купертинцы, – говорит, – должны сами летать!» «Гавнюк!»

Туристы искали свои автобусы. А «троица» направилась к стоянке такси. За ними со своим чемоданчиком плелся и Галкин. Машины они взяли почти что одновременно, но «трио» долго устраивалось на заднем сидении, и все это время Петин водитель – коренастый тридцатипятилетний шатен с открытым лицом вопросительно смотрел на клиента. В голове Пети крутились заготовленные итальянские фразы, но те, что нужно, никак не приходили в голову. Неожиданно, он открыл рот и совершенно непроизвольно сказал по-английски: «Следуйте за этой машиной.» «О-кей!» – с облегчением воскликнул таксист и тронулся с места.

«Куда мы едем?» – спросил водитель, когда они выезжали на широкое шоссе, обсаженное кипарисами и какими-то экзотическими похожими на сосны деревьями. «Я сам не знаю, – признался Петя. – Следуйте за этой машиной». «О-кей!» – с удовольствием повторил таксист. Когда самолет разворачивался, идя на посадку, Галкин видел море. Но отсюда (с дороги) моря не было видно. Зато ему показалось, что небо, поверхность земли и вся местность вокруг были какого-то изумрудного цвета. И это в феврале. Увидев, что Петя залюбовался дорогой, водитель спросил: «Отдых?» Галкин так же односложно соврал: «Дело». Судя по времени и по солнцу, сейчас они ехали на восток – то есть удалялись от моря. Справа от дороги (то есть южнее) то появлялась, то пропадала обычная деревенская речка. Однако Петя, заранее ознакомившийся с картой, знал, что это и есть знаменитый Тибр, на берегу которого вскормленные волчицей Рем и Ромул основали свой «вечный город».

До города было как будто еще далеко, когда обе машины нырнули в туннель. «Извините, – спросил Петя по-английски. – Скажите, пожалуйста, как вас завут?» «Джованни!» – доброжелательно отозвался водитель. «Ну, конечно, и здесь первое же попавшееся имя – Иван». – подметил Галкин. «А вас?» «Петр!» «О, Пьетро! – значительно повторил Джованни. – Это хорошо!»

– Джованни – тоже хорошо!

– Спосибо!

– Джованни, скажите, сколько вы зарабатываете за день.

Водитель с подозрением покосился.

– Это секрет.

– Я хотел спросить, сколько стоит взять машину на целый день?

Таксист рассмеялся и показал на счетчик:

– Вы хотите нанять меня на день? А у вас хватит денег?

– Лир у меня нету. Сколько стоит ваш день в долларах?

Джованни задумался, подсчитывая. Потом назвал цифру.

«О-кей, – сказал Галкин. – Я вас беру!» Водитель кивнул: «Согласен».

Туннель кончился. Они вынырнули на поверхность уже в городе. Проехали по проспекту, свернули направо, попетляли обшарпанными улочкам и выехали на небольшую площадь с трамваями, ползающими среди руин каких-то огромных древних сооружений. «Большие ворота» – объяснил по-английски Джованни.

Петя не решался с ним заговорить по-итальянски, как слепой, которому сделали удачную операцию, никак не решается открыть глаза. Но в этот раз он не выдержал и перевел название площади на итальянский: «Piazza di Porta Maggiore» – «Площадь больших ворот». «Magnifico!» – «Великолепно!» – отозвался Джованни.

Машины нырнули под железнодорожную эстакаду и углубились в небольшой серый массив на восточной окраине города, зажатый между железной дорогой, кладбищем, университетским городком и сортировочной станцией. Движение замедлилось. Чувствовалось, что они приближаются к цели. «Джованни, пожалуйста, увеличьте дистанцию, – попросил Петя. – Я не хочу, чтобы они нас заметили». Произнеся эту фразу, он испытал странное чувство, ибо не мог себе дать отчет, на каком языке – сейчас говорил.

– Кто они?

– Русские.

– Вы ведь тоже русский?

– Тоже. Но я не хочу, чтобы они запомнили ваш номер.

– Почему?

– Это опасно. И, прежде всего, для вас.

«Мама-мия!» – сказал Джованни, и стал притормаживать.

– Но я хочу знать, куда они едут! Кажется, уже близко.

«Все ясно, – сказал таксист и через несколько минут остановился. – Они встали». И действительно, машина, за которой они все это время следовали, остановилась в трехстах метрах впереди. С ее заднего сидения тяжело выбирались три пассажира. Тарас был так плох, что сопровождавшие почти несли его на руках.

– Джованни, я оставляю багаж. Скоро вернусь. Подождите меня. У вас есть с собой телефон? Запишите мой номер. Если что звоните. А хотите, я заплачу вам сейчас за пол дня?

«Нет! Лучше потом, – сказал водитель. – У меня ваши вещи. Я буду ждать, сколько надо».

 

4.

Когда Галкин находился метрах в двадцати от парадной двери, такси, привезшее «троицу», отъехало, а у подъезда остановился большой темный внедорожник, из которого вышли сначала два охранника, а за ними два «боса» – надутые, расслабленные и подвыпившие. В их пухлых губах и мохнатых бровях было столько значительности и самомнения, что более подходящего слова у Галкина для них не нашлось. По комплекции они были, как близнецы, только один – чуть светлее (вернее, рыжее), другой – чуть темнее, но с проседью. Вышедшие из машины охранники угрожающе уставились на прохожего, и, словно от этого взгляда, он в миг «испарился».

Один из охранников приблизился к двери, нажал кнопку и назвал пароль. Дверь тут же открылась. Петя, «вибрировавший» около стражника, зафиксировал слово в памяти и вошел первым. Далеко впереди, по широкой парадной лестнице с трудом поднималась «троица». «Вот суки! Ну что за страна! Никто не поможет! Никому дела нет!» – громко ворчал по-русски старший сопровождающий. Они достигли следующего этажа и повернули направо. Петя нагнал их, когда они зашли в комнату с открытой металлической дверью. Но сопровождающие почти тут же вышли. А крутившийся возле них страж запер дверь и, взглянув в глазок, отошел. Галкин «подвибрировал» и тоже взглянул. Комната напоминала тюремную одиночку: кроме лежанки, на которой растянулся Тарас, здесь были стол, табуретка, умывальник и унитаз. Эту комнату отличало от камеры большое зарешеченное окно во всю стену. Из него, по всей видимости, открывалась панорама двора.

Еще одно отличие: на столе помещался небольшой телевизор, что как бы свидетельствовало, это вам не совсем тюрьма, а в чем-то даже – гостиница.

Галкин едва отскочил: сзади незаметно подкрались «босы». Отдышавшись, после подъема по лестнице, они говорили то по-английски, то по-итальянски, то по-английски, и по-итальянски одновременно.

– Фабио, здесь только что кто-то стоял!

– Где здесь? Игорь!

– У двери!

– Это как раз та самая дверь!

– Да я не про дверь!

Только сейчас Петя узнал того «боса», что был порыжее. Не очень давно он видел его в подмосковье. Это был российский магнат по кличке Барклай – Барков Игорь Николаевич. Там на базе еще говорили о его связях в Италии. И теперь, как тогда, он тупо уставился на то место, где только что «вибрировал» Петр.

Подбежал охранник с ключами.

– Синьор, Сильвестри, вам открыть?

– Игорь, вот тебе и человек! Вы здесь только что были?

– Да, да, синьор, я запирал дверь. –

«Видишь, все объясняется! – Фабио приблизился к двери и заглянул в глазок. – А вот и твой подопечный! Он – здесь! Смотри сам»!

«Тише, Фабио. Он ведь знает меня. Мы же – соседи. – Барклай подошел и взглянул. – Да, это – он.»

– Ничего. Сейчас он – в отключке.

– Чем это вы его успокоили – клофилином?

– У нас есть кое-что поизысканее.

– Вы с наркотиками поосторожнее. Он мне еще будет нужен в здравом уме и без вредных привычек.

– Как долго нам его тут держать?

– Подержи, Фабио. Подержи. Что тебе стоит. Позже скажу, что с ним делать.

– Да мне-то что! Главное, чтобы в вашем посольстве не пронюхали – будет скандал.

– А ты береги его, Фабио. Как сокровище.

– В одиночке он, пожалуй, свихнется.

– А ты займи его чем-нибудь, развлеки.

– Чем же, к примеру?

– А чем вы тут занимаетесь, господа! Не зря у вас – тайная ложа! Ну, научи его, Фабио, прыгать лягушкой, как твои «купертинцы».

– Обижаешь! Они не прыгают, Игорь. Они летают!

«Ну да, летают. Как бы!» – расхохотался Барклай.

– По крайней мере учатся!

– Ну, да! «Орлята учатся летать!»

– Игорь, ты ведь за кем-то охотишься?

– Я лично – нет! Для этого у меня есть Шериф!

– Ты с ним приехал?

– Нет, он сам по себе.

– Ты меня с ним не знакомил.

– Еще познакомитесь.

– Надеюсь.

В этот момент распахнулась дверь во двор. По пандусу, который вел на верхние этажи, как будто и в самом деле, зашлепали большие лягушки. Вереница наголо бритых людей в плавках с подогнутыми по себя ногами и взглядами, устремленными вдаль, прыжками поднималась в свои помещения. Это зрелище воодушевило Фабио. Он стоял на площадке, размахивал руками и орал: «Быстрее! Выше! Вперед! Это я – папа Фа! А ну, „купертинцы“, покажите, кто взлетит выше!» «Папа Фа! Папа Фа! Папа Фа!» – вскрикивали «купертинцы» в такт прыжкам. Неожиданно две «лягушки» столкнулись в воздухе. Тела, образовавшие клубок, покатились вниз. Послышались вопли.

Но Галкину не удалось досмотреть эту страшную сцену: зазвонил телефон. Забившись за угол, он поднес аппарат к уху и услышал голос Джованни: «Петр, они идут ко мне – те двое и с ними два в черном.» «Я понял! – ответил Галкин. – Заслони номер машины и жди меня!» Он успел спрятать телефон, когда услышал голос: «Я говорил, здесь кто-то есть!» – заорал Барклай, в упор глядя на Петю. Больше он ничего сказать не успел. Галкин достал из его кобуры пистолет, извлек патроны (он сделал своей привычкой выхолащивать обоймы с патронами), всунул оружие обратно, положил ладонь сверху на голову Игоря Николаевича и надавил. Ноги у Барклая разъехались и он сел на пол. Петя развернул его и прислонил спиною к стене – пусть отдыхает с комфортом. Он решил для себя, что этого человека он будет беречь. До тех пор пока Тарас нужен Барклайю, Барклай будет нужен Галкину, в качестве гаранта безопасности Бульбы.

 

5.

Галкин ветром спустился вниз, перед носом охранника нажал кнопку отпирающую дверь. Как водится, страж чихнул, пропуская мимо себя сквознячок. На улице Петя увидел четыре фигуры, приближавшиеся к такси. Капот двигателя был поднят. Джованни спиной к четверке, ковырялся в моторе, закрывая собою номерной знак. До такси оставалось метров двадцать, когда Петя настиг идущих. Не считая себя вправе отнимать жизни, он успел научиться соразмерять силы, чтобы не убивать наповал, но выводить из строя. Защищаясь, Петр, наказывал крепко так, чтобы помнили долго. Чаще всего наносил удар в шею – спереди или сзади, в зависимости от обстоятельств, только не сбоку, где можно задеть артерию или тонкие височные косточки.

Убрав с дороги стенающие тела и достав карту, Галкин попросил Джованни развернуться, чтобы не проезжать мимо двери, где стояла темная машина, и ехать прямо на «Площадь больших ворот». «Я не заметил, как вы подошли – сказал водитель, когда они тронулись. – А здорово вы их положили! Кстати, а что – за той дверью?»

– Что-то вроде сумасшедшего дома.

– Я так и думал. А эти, которые тут «отдыхают», они – санитары?

– Вот именно – санитары, которые схватят любого, кто под руку подвернется.

По карте Петя еще раз сориентировался и определил, что нужная ему улица находится неподалеку от площади. Минут через пять они уже были у древних ворот. Машина остановилась, и Галкин расплатился с водителем.

– Вы пойдете пешком с чемоданом? Я бы мог повезти, куда надо.

– Не стоит.

– Почему же?

– Говорят: «Меньше знаешь – лучше спишь».

«Это верно. – согласился Джованни. Если надо будет…»

– Если надо будет, я позвоню. Всего доброго Джованни!

Галкин вынес чемоданчик, отошел немного, повернулся, помахал рукой, дождался, когда машина отъедет, и пошел своей дорогой, которая называлась: улицей Джованни Джолитти (Via Giovanni Giolitti). Эта улица вытекала из «Площади больших ворот» и текла вдоль железной дороги до самого вокзала. Метров через двести на ней стояли две почти одинаковых трех этажных гостиницы желтого цвета. Ближняя была та, что искал Галкин. Через зеленый двор к парадной двери полого спускался пешеходный пандус, украшенный небуйной февральской зеленью. Перед дверью высилась стройная пальма с пышной желтоватой кроной на уровне крыши. Галкин первый раз видел настоящую пальму вблизи, наверно, поэтому она показалась ему не совсем настоящей, напоминающей театральную декорацию.

По пандусу Петр спустился к двери, вошел в холл, погрузившись в его янтарный мирок, приблизился к стойке портье. Поставив чемодан, предъявил паспорт и по-английски объяснил миловидной брюнетке, что он отстал от московской группы, которая сегодня приехала, и что номер ему заказан. Брюнетка проверила списки, справилась с документом и сказала: «Си, си, вот ваш ключ, синьор». «Грацие!» – поблагодарил Петя и, подхватив чемодан, отправился искать жилье. На ключе была бирка, а на дверях таблички. Он нашел свой номер в самом конце коридора на третьем этаже. Номер был предельно маленький – даже меньше того, куда поместили Тараса. Даже телевизор – такой же крошечный. Зато санузел и душ – отделены перегородкой. Это было понятно: в тюрьме все должно просматриваться через глазок. Галкин открыл чемодан, надел тапочки, развесил и уложил вещи в шкафу. Подумав, решил на несколько дней воздержаться от посещения дома на той стороне железной дороги: «Наверняка там сейчас все „стоят на ушах“. Есть смысл дать переполоху улечься».

Он разложил на столе карту Рима. Прежде чем начать гулять по городу, надо было разобраться в схеме его центральной части. Сначала он отметил главную (продольную) ось (с севера на юг), которую являла собой улица Корсо (по-итальянски Корсо – проспект), соединявшая площадь Пополо (Народная) с площадью Венеции. Условно эту линию можно было продолжить южнее до самого Колизея. Сама собою напрашивалась и поперечная ось (с запада на восток) от Ватикана по проспекту Виктора Эммануила, по Национальному проспекту до площади Республики не далеко от вокзала (TERMINI). Оси пересекались на площади Венеции возле монумента Виктора Эммануила. Начинать надо было с головы, то есть с Народной площади.

Галкин почувствовал, что проголодался. Это повлияло на план: сначала он пойдет до вокзала, там пообедает, спустится в метро и доедет до Пополо. А там будет видно.

Это был славный план, и он приступил к его исполнению. И все было бы ничего, если бы не тревожные мысли о Бульбе. Его все еще мучили сомнения, действительно ли это Тарас, а не двойник Тараса. Сказанное человеком слово «Пошел!», напомнившее команду для прыжка с парашютом, больше не убеждало Галкина. В конце концов, это могло быть простым совпадением. Да и лицо могло подзабыться. Если это, действительно, – Тарас, что может связывать его с Барклайем, зачем его надо было под другим именем увозить в Италию и не в клинику «Агостино Джамелли», как записано в документах, а в какую-то подозрительную шарагу? Хотя с другой стороны кое-какую надежду придавали отдельные реплики Баркова, высказанные им Фабио перед дверью в темницу Тараса.

Короче, вопросов было больше, чем ответов. И главный из них: имеет ли Галкин право вмешиваться в судьбу пленника, не зная всех обстоятельств дела, да и что, вообще, он может сейчас предпринять, не подвергая опасности жизнь несчастного.

Первый раз в жизни Петр чувствовал себя связанным по рукам и ногам. Дефицит информации вызывал ступор, растерянность, ощущение безысходности, невозможности что-либо предпринять. Он чувствовал усталость. Хотелось прилечь и закрыть глаза. Он так и сделал. Но тут же вскочил, обожженный тревогой. Это было опасно уже для него самого. Состояние напоминало панику. «Необходимо отвлечься, – внушал он себе, – переключить мысли. Нужны новые впечатления, во всяком случае, нужно двигаться».

 

6.

До вокзала пришлось пройти больше километра. Огромный светлый зал итальянского общепита на втором этаже стеклянной призмы «Termini» напоминал российские столовые-самообслуживания, но публика, не в пример нашей, была хорошо одета. У нас такая – посещает рестораны с музыкой и белыми скатертями. Здесь было множество одухотворенных лиц, принадлежавших брюнетам и брюнеткам, как будто в городе происходил слёт интеллигентной армянской диаспоры.

Из еды Галкин взял себе что-то привычное: пасту с мясом, (подобие макарон по-флотски) и бокал сока с куском пирога.

Не выходя из «призмы», купив билеты и, пройдя турникет, Петр спустился под землю на эскалаторе. Метро было скромное, без излишеств и особых претензий. Радовали веселенькая подсветка, янтарный цвет пола и стен. В римском метро пятьдесят две станции и две линии. Красная – идет с севера на юг. Синяя – примерно, с востока на запад. Пересекаются как раз под вокзалом. «Termini» – единственный метропереход. Галкин спустился на станцию красной линии, присел на скамеечку, достал записную книжку и нашел в ней то, что искал, обдумал, что дальше делать, вынул карту, определил маршрут и сел в поезд. Вышел на станции «Фламинио» (четвертая станция). На поверхности он обнаружил буйство зелени: кустарников и густых крон. Явилось впечатление, что здесь – парк. Ничто не напоминало центр огромного города. Около станции нашел обычную телефонную будку и сделал то, что задумал: позвонил в Санкт-Петербург на домашний номер Тараса. Петр знал, что на западе из любой будки можно звонить в любой город, если известен код. Главное, чтобы денег хватило. Долго не брали трубку, а когда взяли и спросили «алло», голос звучал приглушенно и странно. Галкин, вспомнив о матери Бульбы, спросил: «Это Сара Иосифовна?» Ответили: «Сара Иосифовна год назад умерла.»

– Простите, нельзя ли позвать Тараса.

– Кто вы?

– Прошу вас, дайте трубку Тарасу, если он дома? Это важно!

– Откуда вы звоните?

– Издалека! Позовите Тараса!

– Его нет дома.

– Где он? Когда он будет?

– Боже мой! Кто это? Почему вы спрашиваете? Вы что-нибудь о нем знаете?

– Что я о нем должен знать?

– Его третий день ищут!

– Ищут!? Кто?

– Милиция!

– Что с ним случилось?

– Три дня назад он позвонил мне с работы, что едет домой. Он всегда звонил, когда задерживался… Он не приехал.

– Могли бы вы дать телефон тех, кто его разыскивает?

– Есть их визитка… Вы хотите помочь?

– Попробую.

– Но если вы далеко…

– Скорее, диктуйте мне номер. Деньги кончаются. Я – в другом городе.

– Пишите: «Капитан Васильев Сергей Иванович, телефон…»

– Спасибо.

Галкин записал номер и, отключившись, перевел дыхание: по всей видимости, только что он говорил с той, кого всю жизнь мысленно называл «своим чудом». Он даже вспотел. А сердце, как будто хотело выпрыгнуть из груди. «Спокойно!» – приказал себе Петр, еще раз вздохнул и стал набирать вновь полученный номер.

– Капитан Васильев слушает!

– Я – по поводу пропавшего Тараса Бульбы…

– Кто вы? Представьтесь!

– Я звоню из Италии. Имею важное сообщение.

– Представьтесь!

– Звоню из римского таксофона. У меня мало времени объясняться!

– Кто вы?

– Примите сообщение!

– Валяй!

– Сегодня утром Бульба доставлен на самолете из Москвы в Рим, как Ян Борисович Казимирко, якобы для операции в римской клинике. Он был невменяем, но его сопровождали два человека, под видом медицинских работников. Думаю, здесь – похищение. Я проследил, куда его отвезли. Запишите адрес… Это здание общества «Купертинцев». Кто такие? Вроде, – левитанты! Простите, у меня больше нет денег. Срочно заявите в Интерпол! «Как связаться со мной?» Я свяжусь сам. До свидания!

Все! Он сделал то, что обязан был сделать. Теперь он искал «Народную площадь». Выбрав женщину с лицом мадонны, он задал вопрос, лишенный и связки и вопросительного слова, словно туземец с Новой Гвинеи. «Пьяца дел Пополо?»

«Мадонна» изящно изогнула ладошку, указывая через плечо на едва видимый сквозь листву силуэт, и была столь же лаконичной: «Эко порта», – сказала она – «Вот ворота». В ее облике было что-то античное. «Грацие!» – поблагодарил Галкин. И мысленно уточнил впечатление от милого жеста: «Именно грация».

Он прошел на площадь через ворота, на которые ему указали. Судя по карте и путеводителю, они так и назывались: «Порта дель Пополо» (Народные ворота). Площадь являет собой овал, посреди которого высится мало чем примечательный увенчанный крестом обелиск, скорее всего выполняющий роль центра симметрии. Здесь начинается знаменитый римский «трезубец» – три улицы, расходившиеся широким трезубцем. Слева – улица Бабуино, справа – Рипетта, а по средине – Корсо (Проспект). В самом начале улицы Корсо, как божьи стражи, стоят по бокам два храма-близнеца, в честь Святой Марии. Туда, между ними, и направился Петя.

Слово проспект означает: прямая, длинная и широкая улица. Впрочем, слово «широкая» имеет относительное значение. Например, Невский проспект в Санкт-Петербурге показался Пете и узким, и низким по сравнению с проспектами Москвы. Что говорить о Корсо, которая – втрое уже «Невского». Галкин подозревал, что в двадцатом веке архитектура Москвы наградила москвичей искаженным вкусом, ибо широкие улицы отнимают площадь у города, прибавляя воздуха, они разбавляют, а порой и совсем выгоняют душу из города. Улицы должны принадлежать людям, а транспортным средствам – главным образом недра.

Длинная узкая Корсо считается центральной улицей Рима. Когда-то француз Стендаль, влюбленный в Италию, назвал ее «самой красивой улицей мира». Стендаль (Анри Бейль) жил в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого веков, учавствовал (в качестве снабженца) в войне Наполеона с Россией. Галкин читал его «Пармскую обитель», «Красное и черное», а также книгу Анатолия Виноградова о самом Стендале. Глядя по сторонам на обшарпанные трех-четырех этажные здания, Петя с трудом допускал, что когда-то она, действительно, могла слыть самой красивой улицей. Ведь Невский проспект тогда уже существовал, хотя, возможно, в те времена он считался верхом безвкусия, как раз из-за своей ширины.

Галкин отметил странность: дома с ободранной облицовкой имели великолепные витрины из пуленепробиваемого стекла, а если заглянуть во дворики или подъезды (что для Пети не составляло труда), то можно было обнаружить совершенство и роскошь во всем. Неожиданно, он начал понимать, что некогда слышанное им выражение «итальянский дворик» означает не просто маленький двор, а обычай под неприглядной внешностью прятать богатство и шик. По логике это должно иметь место там, где существует пропасть между богатством и бедностью, где есть основания для зависти, а в народном характере скрыта готовность к бунтарскому взрыву.

Петр не строил планов. Он шел, куда вели ноги. Метров через пятьсот, пересекая небольшую улицу (почти переулочек), взглянув налево, он заметил в перспективе нечто знакомое и, не задумываясь, повернул в ту сторону. Улица, по которой он теперь двигался называлась Кондотти. Здесь было еще больше богатых витрин, а вывески магазинов пестрели известными именами «Гермес», «Валентино», «Версачи». Заскочив в старинное кафе «Греко» и, пробежав сквознячком по янтарным залам, Петя обнаружил на стенах галерею миниатюрных портретов известных завсегдатаев: Гёте, Стендаля, Байрона, Берлиоза, Гоголя – люди во все времена стремились отметиться в Вечном городе. Наконец, эта серая улица с глазищами шикарных витрин кончилась, стены раздвинулись, и Пете открылась одна из красивейших панорам Европы – знаменитая «Площадь Испании».

Посреди площади журчал трогательный фонтан «лодочка» из белого мрамора, изображающий полузатопленную лодку, которую со всех сторон заливала вода. Образ напоминал мраморное надгробье и создавал настроение светлой печали и умиротворенности.

Через пятнадцать шагов за фонтаном начиналась (как пишут) красивейшая лестница Европы. Её ширина – метров сорок. Два ряда метровых тумб, предназначенных для вазонов с цветущими рододендронами и азалиями делили ее на три части: двадцать метров в средине и по десять – с краев. Поднявшись на две трети высоты холма лестница венчается фонарями и раздваивается, с двух сторон охватывая две огороженные балюстрадами и стоящие друг над другом площадки. На верхней – стоит обелиск. А за ним на вершине холма – церковь «Святой троицы». Холм венчают две стройные с большими сквозными арками и окаймленные балюстрадами колокольные башни. Играя роль вертикальной оси симметрии, обелиск врезался в вечернее небо как раз между башнями.

Лестница с низу до верху была заполнена молодыми туристами, стремящимися запечатлеть в памяти и на пленке момент «встречи с прекрасным». Весной ее украшают розовые цветы, а летом она служит декорацией для парадов мод. В отличии от зданий, лестница доступна для всех, в том числе для бомжей. Им только запрещается лежать на ступенях.

По ступеням Галкин поднялся к храму, мимо высокой пальмы вышел на площадь Святой Троицы, по другую сторону холма, и мало примечательной улицей «виа Систина» направился к площади Барберини. Так вели ноги. Это был юг – его первый вечер в Италии. Здесь быстро темнело.

На площади струился фонтан «Тритоны»: два сидящих в раковине усатых мужика с голыми торсами и рыбьими хвостами, вместо ног, наслаждались стекающей сверху влагой. Тритоны – языческие божества (сыновья Посейдона и владычицы морской Амфитриты) или, проще говоря, русалки мужеского пола. Наверно, летом, при здешней жаре, тритоны должны вызывать у зрителей зависть (во всяком случае, понимание). Пяти-шести этажные дома здесь выглядели импозантнее, чем на Корсо и современнее, если девятнадцатый и начало двадцатого века можно назвать современностью. По крайней мере, они не казались обшарпанными.

Здесь был вход в метро. И Галкин вошел в вестибюль. Не для того, чтобы спуститься и ехать, а чтобы позвонить по таксофону. Пока гулял, ему пришло в голову, что должен опять это сделать, чтобы продублировать адрес женщине, которую назвал «своим чудом».

Он набрал номер. А, услышав звук ее голоса, без вступления сообщил: «Я вам недавно звонил. Вы слышите? Я узнал: Тарас похищен, перевезен в Италию, в Рим и находится по адресу…Запишите!» Петя назвал адрес и положил трубку.

Из площади с фонтаном в северном направлении вытекает улица Витторио Венето или сокращенно «виа Венето». Будучи вдвое шире Корсо она кокетливо изгибается, подобно латинской литере «Z». На тротуарах у проезжей части посажены деревья и цветники. «Виа Венето» считается одной из шикарных и светских улиц. На ней расположены посольства, дорогие гостиницы и знаменитые кафетерии.

Сейчас вдоль витрин прогуливались стройные брюнетки в темных плащах (конец февраля). Громадные окна бросали янтарные отблески на их знойные лица. Женщины улыбались. Сквозь эти улыбки одновременно проглядывали: интерес, азарт охотника и плохо скрытое отвращение.

Если на Корсо, на Площади Испании и в прилегающих улицах царил чуточку затхлый музейный дух, то здесь благоухали ароматы европейской цивилизации: было много прохожих, автомашин, звучала разноязыкая речь. Здесь не надо было делать вид, что морщины времени, на обшарпанных стенах, вызывают у вас романтический трепет. Вокруг царила современная жизнь и не самого дешевого сорта.

Галкин, расслабившись, брел по тротуару, глазея по сторонам, почти ничего не различая, кроме отдельных пятен и линий. Это нормальное состояние «распущенности» – состояние отдыха в движении, свойственное ему, как многим другим, для него было особенно опасным. Так его легче всего можно было застать врасплох. Легче, чем даже во сне, потому что во время сна он – в постели, а здесь – на виду. Он движется, но беззащитен.

На этот раз он ощутил удар током, но успел отскочить, и «завибрировал», прижимаясь к стене, уходя от места удара. Заряженный картридж электрошокера только скользнул по одежде Галкина. Петр автоматически увернулся, и коробочка разрядилась, ударившись в спину дефилировавшей рядом брюнетки. На ней были плащ и тонкое платье. Она даже не вскрикнула, вытянув шею, опустилась, свернувшись на тротуаре, как черная гусеница. Галкин стоял, озираясь, и скоро увидел знакомый темный внедорожник и знакомого «суслика-телохранителя», пробиравшегося сквозь толпу. В руке у него был электрошокер. В любую секунду он готов был снова пустить его в ход. Из машины выскочил второй «суслик», за ним «выкатился» Барков. Вместе они устремились к парадной двери, против которой стоял лимузин. Первый телохранитель (с электрошокером) поспешил за ними. Упавшую окружила толпа брюнеток. Они привели женщину в чувство и поставили на ноги. Появился карабинер.

Подняв глаза, Петя заметил вывеску: «Отель Мажестик» и, «включив пропеллер», бросился внутрь вслед за Барковым и телохранителями.

«Просвистев» мимо портье, Галкин настиг «троицу» у двери лифта, поднялся с ними на третий этаж, довел до места. Барков занимал целые апартаменты, где была предусмотрена даже комната для охраны.

Они поднимались молча. Барков выглядел надутым, громко и угрожающе сопел. Он опять видел «двадцать пятый кадр». По обыкновению, наш герой проскользнул в апартаменты первым. Комнат было достаточно, крупных предметов, за которыми можно укрыться и отдохнуть, тоже хватало. Пока он «носился пропеллером», его не было видно, но в эти доли секунды (или просто секунды) ничего и не происходило. Нельзя было даже услышать полного слова. Во время «вибрации» все происходило, как бы в замедленном темпе. Оба состояния требовали от Пети расхода энергии и, несмотря на тренированность, порядком изматывали. Галкину приходилось все время искать укрытия, чтобы перевести дух и расслабиться. Но он уже привык и делал это автоматически, неосознанно.

– Вы уж простите, шеф, что так получилось, – винился «суслик».

– Знаешь, Серый, последнее время ты мне не нравишься.

– Ну что я мог сделать? Я же не знал, что он увернется!

– Я показывал, кого стреножить. Вот его! А не бабу! Смотри!

– Это он?

Галкин «пропеллером» подлетел к столу. На столешнице лежала фотография, которую он подарил Тарасу, когда, прощаясь, они обменялись снимками.

– Что не похож?

– Вроде он. Откуда это у вас?

– Не твое дело!

– Если – он, то чего здесь делает? Как здесь оказался?

– А я почем знаю!

– Может, вовсе не он.

– Может. Надо проверить.

– А как?

– Это ты у меня спрашиваешь!? Это я тебя должен спросить! Ты у меня начальник охраны!

– Может, лучше пришить и делу конец?

– Он мне нужен живым!

– Хотите взять его вместо нас? Тогда уж я точно его пристрелю!

– Только попробуй! Убью, как предателя! И вообще, если хочешь жить, береги его пуще глаза! Ты меня понял?

– Понял.

В дверь постучали. Донесся голос портье: «Синьор Барков, к вам – карабинер!» «Исчезни быстро!» – приказал Барклай. А когда телохранитель скрылся у себя в комнате, приоткрыл наружную дверь и пригласил: «Энтрате, синьори» (входите, господа). Вошел карабинер (полицейский) старший портье (администратор) и женщина, пострадавшая от электрошокера. Женщина начала тараторить, указывая ушибленные места, порванные колготки, испачканный плащ. Она «кудахтала», словно квочка: «Ки, ки э ки!» (Здесь, здесь и здесь!). Игорь Николаевич в такт словам ее склонял голову, приговаривая: «Ми диспаче! Ми молто диспаче!» (Мне жаль! Мне очень жаль!) Переведя дыхание, женщина прямо сказала: «Волно и солди» (Я хочу денег). «Куанто, ин тутто, синьора?» – спросил Барков. – (Сколько, за все синьора?). Женщина замялась. «Как синьорину зовут?» – поинтересовался шеф. «Мария». – отвечала она. Извинившись перед остальными, он отвел даму в гостиную, а через несколько минут привел обратно. Довольная, она улыбалась и благодарила: «Грацие, синьор! Милле грацие!» (Спасибо, синьор! Большое спасибо!). А карабинер протянул Баркову официальный счет. Очевидно решив, что к такому богатому не ловко обращаться по итальянски, он сказал по английски: «You mast pay the fine, signore.» (Вы должны заплатить штраф, господин.) «No problem», – согласился Игорь Николаевич, принимая счет.

 

7.

Когда гости покидали апартаменты, с ними вышел и Галкин. Выходя, он забрал со стола свою фотографию. На сегодня наметил еще пару дел. Первое дело было у стойки портье. За спиною администратора висела доска с ключами от номеров. Не так уж и много – всего сто ключей. Пете нужно было узнать, где хранится второй комплект. Он ломал себе голову, где искать: заходил со стороны, залезал под стойку, выдвигал ящики, один раз даже толкнул портье. Вежливый служака никого не заметив, все же, на всякий случай, извинился. Найдя, что искал, Петя про себя расхохотался. Оказалось все просто: доска поворачивалась на вертикальной оси. С одной стороны – основной комплект, с другой – запасной.

Потом Галкин должен был не на долго заехать к себе и снова вернуться в «Мажестик».

Теперь он ехал в метро до вокзала. Там пересел и вышел на станции «Площадь Витторио Эммануэле». Площадь представляла собой довольно большой сквер. Но этот зеленый клочок его мало интересовал. Он свернул направо, к железной дороге, не доходя до нее, еще раз свернул направо, потом – налево, еще раз – направо и неожиданно оказался перед пандусом, ведущим в гостиницу. До метро здесь, казалось, подать рукой, хотя пришлось сделать несколько поворотов.

Петя хотел незамеченным прошмыгнуть к себе в номер, но в коридоре столкнулся со старшей группы. «Вы вселились?» – спросила она.

– Давно уже.

– Ну и прекрасно! Имейте в виду, завтра, будет пешая обзорная экскурсия. Сбор в девять утра у гостиницы. Вы придете?

– Постараюсь.

– Постарайтесь. Если все разбредутся, неудобно будет перед экскурсоводом. О нас, русских, и так бог знает, что говорят.

– Спасибо, что предупредили!

«А-а, наш молодой друг появился! – в коридоре возник Виталий (седовласый сосед по лайнеру). Я уж подумал, вы в самолете остались ждать, когда полетит обратно», «Вы еще спали в кресле, а я был уже в Риме», – парировал Галкин.

Зайдя в номер, Петя открыл чемодан, нашел коробочку с гримом, привычно изменил внешность, выбрав образ с усами, на голову натянул парик, надел перчатки потоньше, бросил в карман два «подарочка» для Игоря Николаевича и покинул гостиницу. С неба глядели большие южные звезды. Было прохладно и весело. Он еще раз продумал план действий: намечался небольшой тарарам. Галкин, вдруг, ощутил себя всесильным карающим ангелом. И почти сразу же весь сжался: показалось, за ним кто-то следует. Он оглянулся, но никого не заметил, хотя ощущение, что за ним наблюдают, осталось. Потом он спустился в метро, а минут через тридцать опять подходил к отелю «Мажестик».

Петя не «дернулся» сразу в парадную дверь. Сначала надо было узнать обстановку. Обойдя здание, он снова почувствовал, что кто-то идет по пятам. Тогда он нырнул под арку во двор и огляделся. Во всех комнатах апартаментов Баркова горел свет. В глубине двора за деревьями светился фонарь, кромсая пространство трещинками ветвей.

Галкин двинулся дальше, пересекая двор. Он завернул за угол и, резко «перейдя в пропеллер», понесся обратно, едва не сбив с ног соглядатая. Это был человек в черной куртке. На голове – вязаная шапочка, надвинутая на уши и брови, из тех черных шапочек что, надвинутые глубже, превращаются в маску с прорезями для глаз. Хотя овал лица сейчас был открыт, сумрачный свет и сетка теней искажали черты. Петя смог зафиксировать в памяти только неясный образ, который мало что ему говорил, и подумал: «А может быть, это был вовсе не соглядатай. Ладно, кто бы ты ни был, теперь лови!»

Он проник в парадную дверь с первым, кто выходил и приблизился к стойке портье. На доске основного комплекта на третьем этаже висело лишь три ключа. Он «подлетел на пропеллере» и один из них снял. А через минуту уже отпирал незнакомый номер. Включив свет и окинув глазами апартаменты, Галкин направился к телефону. Нашел список внутренних номеров и набрал телефон портье.

«Это номер (он назвал номер Баркова). Здесь случилось несчастье! Скорее!» – он говорил по английский.

– Что случилось?

– Не спрашивайте! Скорее!

На проводе кто-то по-итальянски ругался: «Опять этот русский!»

Петя запер апартаменты и «отвибрировал» за угол. Лифт мелодично просигналил о своем прибытии. Два служащих отеля подбежали к двери Баркова, прислушались, потом стали стучать. Петя, встал за их спинами.

Дверь открыл телохранитель по кличке Серый. Стучали так сильно, что не могли не вызвать беспокойства. Охранник, конечно, держал наготове электрошокер. Служащие затараторили что-то на «англо-итальянском». Несколько расслабившись, Серый недоуменно пожимал плечами. Галкин, как будто этого ждал. Он врезался между итальянцами, ударив телохранителя головою в живот. Тот отскочил, выронив предмет. Петя поймал его на лету и замер на миг, чтобы телохранитель зафиксировал его измененный облик. «Ужаленный» собственным электрошокером громила по женски взвизгнул и свалился на пол. «На пропеллере» Петя ворвался в гостиную и опять замер, чтобы его зафиксировали. Сидевшие за столом Барков, Мария и еще одна брюнетка вскочили с мест. «На пропеллере» Галкин подлетел к Баркову и всунул в нагрудный карман нарядного пиджака «подарочек». Потом подлетев к шкафу и, выбрав знакомый повседневный пиджак, вложил «подарочек» и туда. Затем Галкин покинул честную компанию, спустился на первый этаж, повесил на место ключ от номера, из которого вызвал портье и «вылетел» из «Мажестика».

С неба все так же глядели звезды, но стало прохладнее, и уже не было весело. Петя больше не чувствовал себя всесильным карающим ангелом. Теперь он казался себе просто мстительным, злобным ничтожеством, не ведающим, что творит.

Для одного дня было чересчур много впечатлений, и он не выдержал, сорвался, проявив себя, слабаком. Вместо того, чтобы выжидать, терпеливо добывать информацию и обдумывать каждый очередной шаг, он стал делать резкие движения и откровенно хулиганить. Даже в Москве с дилерами он действовал хладнокровнее. Сказались необъяснимая ситуация с Тарасом и неожиданно обнаружившаяся слежка. И хотя похоже, что ни Бульбе, ни ему самому, пока еще ничего не угрожало, теперь не известно было к каким последствиям приведет сегодняшняя сумасбродная выходка. По существу, он отвел душу. Но со стороны это могло выглядеть, как агрессия или дерзкая провокация, требующая ответного хода. Нет, он не чувствовал страха. Просто, когда он вернулся в свой номер и лег, ему было одновременно и стыдно, и грустно.

 

8.

Утром после завтрака Галкин подошел к старшей группы с раскрытой картой Рима и попросил ее показать, хотя бы приблизительно, маршрут ожидаемой обзорной экскурсии. «Не примерно, а точно! – сказала она и указала на карте восемь объектов. – Если в больших мегаполисах, таких, как Париж или Лондон практикуют автобусные экскурсии, то центр Рима не так уж велик. По нему лучше гулять ножками. Маршрут стабильный, можно сказать традиционный, протяженностью в три километра. Проходит он с юга на север от Колизея до площади святого Петра. Обычный порядок: день прибытия – самостоятельное ознакомление с городом, второй день – обзорная пешеходная экскурсия по давно разработанному классическому маршруту».

– А как добраться до начала осмотра?

– Своим ходом. Можно на метро. Вот на карте станция «Колизей». Но нам удобнее на трамвае. Садимся тут рядом, на площади.

Слова женщины заставили Галкина призадуматься. После вчерашнего вечера можно ждать, что угодно. Барков, наверняка, сообщил об инциденте Фабио, и, с участием телохранителя, возможно, составил два фоторобота, будто бы принадлежавшие двум разным людям.

Допросив типов, сопровождавших Тараса в полете, они могли предположить, что Галкин один из туристов, прилетевших в Рим накануне. Стало быть, сегодня он отправится в пешеходную экскурсию вместе со своей группой. А если маршрут известен, значит можно предположить, в какой точке, и в какой момент он окажется.

Что ему теперь делать? Совсем не идти, а если идти, то, с каким лицом – со своим обычным, с усами или в каком-то ином образе? И потом, что ему угрожает? Разумеется, они захотят попытаться схватить и даже убить его. А могут не выдать себя, но засечь всю группу – проследить и узнать гостиницу. И тогда уже он у них – на крючке: они смогут контролировать каждый его шаг, дожидаясь удобного случая для внезапной атаки. Он сам поступил бы именно так, но вариантов множество и всех продумать нельзя. Он решил идти без грима, но взять с собой заветный пенальчик, со средствами моментального преображения. А там – будь, что будет.

Размышляя таким образом, Галкин, в действительности, чересчур усложнял и вместе с тем упрощал ситуацию, потому что не мог знать всего.

На всякий случай, он очистил номер: все свои вещи убрал в чемодан и сдал его в камеру хранения.

Если вечером, после вчерашних проделок Петя был само благоразумие, то сегодня с утра он чувствовал пьянящую уверенность в себе, решительность и желание испытать врагов.

«Петр, где вы вчера пропадали? – спросил в трамвае седовласый Виталий. – Мы уж боялись, не сгинули ль вы в римских катакомбах!»

– Не сгинул, как видите.

– Ну и слава богу!

Трамвай остановился метров за сто до Колизея. Сойдя на мостовую, группа туристов плотной толпой двинулась вперед в сторону самого знаменитого римского стадиона. Он был не просто изувечен. Фактически люди надругались над его трупом, «содрав кожу, выколов глаза и выпустив внутренности».

Возле мрачных стен уже копошилось несколько туристических групп. Подходили все новые. Старшая Петиной группы издалека заметила гида и помахала рукой. Они были знакомы. Экскурсовод (немолодая усатая женщина, критически настроенная к собственной стране) представилась группе и приступила к работе.

Овальный Колизей имел площадь и вместимость соизмеримые с площадью и вместимостью стадиона «Динамо» в Москве, но высота стен его была около пятидесяти метров, то есть значительно больше. Самой арены, политой кровью тысяч животных, гладиаторов и христиан, давно не существовало. Ее плиты использованы для строительства собора Святого Петра и прочих сооружений. Открылись сокрытые галереи Колизея. А в «ослепленные» арки-глазницы просвечивало небо.

Подземные норы, когда-то прикрытые плитами, уводили далеко за пределы громадной руины – в камеры, где собирали для кошмарной расправы животных и христиан, где готовили к боям гладиаторов.

В средние века к Колизею относились как к памятнику раннехристианским мученикам, хотя Ватикан, использовавший в своих нуждах облицовочный травертин и строительные блоки сооружения, утверждает, что документальных свидетельств о массовых казнях христиан в Колизее не сохранилось.

Желчная дама-гид склонна была считать, что самим римлянам (развращенным бездельникам-люмпенам и неумехам) такого гигантского сооружения никогда бы не возвести. Руководили строительством вывезенные из интеллигентной Греции инженеры и архитекторы. А в качестве рабочей силы использовались еврейские каменщики из палестины. Выполнив работу, они высекали на блоках свои персональные знаки качества.

Народ Рима, как известно, требовал «хлеба и зрелищ». Рабы обрабатывали поля, выпекали хлеб. А зрелища… Есть сведения, что воду из Тибра по акведукам и подземным каналам пускали в Колизей таким образом, что арена погружалась на достаточную глубину. А потом на глазах народа устраивались кровавые морские сражения с участием тех же рабов.

С восточной стороны «овала» площадку вокруг Колизея обтекала шумная улица. С западной – трехметровая красная стена, подпиравшая невысокий холм. В стене этой были устроены ворота, ведущие внутрь холма, а над стеной – на холме росли кустарники и даже небольшие деревья, а еще дальше, за кустарником, шла дорога, а потом – снова деревья – кипарисы и красивые итальянские сосны. Расстояние от Колизея до красной стены – около тридцати метров. Здесь, у входа в амфитеатр, часто фотографируются молодожены, как в России у «вечных огней», а еще собираются кошки, обитающие в лабиринтах «каменного трупа».

Какие-то странные похожие на бомжей существа привозят в сумках-колясках кошачью еду и раскладывают на бумажных тарелочках. Амфитеатр закрыт от людей (для их же безопасности) решетками, и кошки появляются из своего элитарного мира величественно, словно осчастливливая недостойную двуногую чернь, приносящую им жертвы.

Заглядевшись на римских кошек, Галкин чуть-чуть оторвался от группы и, когда решил догонять, неожиданно услышал позади русскую речь: «Ну? Ты видишь меня?» – спрашивал голос, который Петя уже слышал однажды в самолете. По мобильному телефону говорил один из «бомжей», ублажавших кошечек: «Он – в пяти метрах от меня. Видишь? Пускай!» Галкин рванулся «пропеллером», а потом «завибрировал» в сторону группы. Люди ахнули: из кустов над красной стеной вылетел человек одетый в «дзюдеги» – форма борца восточных единоборств. Пролетев тридцать метров, он врезался в грязно-белую колонну, подпиравшую одну из внушительных входных арок в том месте, где за секунду до этого стоял Галкин. «Опять „купертинцы“ шалят!» – проворчала усатая русскоязычная гид.

Там, где упал человек уже суетились люди в синих халатах. Откуда-то появилась машина с красным крестом. «Не отвлекайтесь, – советовала гид. – Чего доброго, а падать „купертинцы“ умеют. Идемте дальше».

«Извините, – сказал Виталий. – Вы только что сказали „купертинцы“. Не могли бы вы пояснить, что это значит?»

– Вы не знаете, что такое «купертинец»?! – подняла брови экскурсовод.

– Представьте себе, не знаем. Вот такие мы необразованные!

– Не в этом дело.

– А в чем, извините?

– Я сомневаюсь, стоит ли вам вообще это знать.

– Думаете, для нас – это слишком сложно?

Женщина рассмеялась: «Я имела в виду, стоит ли, в этом разбираться! Конечно, если желаете, я расскажу. Сейчас переходим на новое место, и, пока будем двигаться, попробую объяснить, что это значит».

– Уж будьте так любезны!

– Тогда слушайте! В семнадцатом веке в деревне Купертино, что на юге Италии, родился некто Иосиф Деза. Ребенком он был отдан в ученики сапожнику. Но мальчик хотел посвятить себя богу. В семнадцать лет его взяли послушником в монастырь капуцинов. Юноша отличался набожностью и в двадцать два года получил духовный сан, а еще через три года сделался священником. Как раз в это время и начались его знаменитые полеты. Об Иосифе заговорили. Люди тысячами стекались в Италию, чтобы только увидеть его. За свою жизнь он совершил сотни полетов на глазах массы свидетелей, среди которых были римский Папа Урбан V111, принцесса Мария Савойская, кардинал Факкинетти, Герцог Брауншвейгский Иоганн, и многие другие авторитетные граждане Европы. Он не просто поднимался в воздух, он мог летать, словно птица. Взгромоздив на плечи ягненка, Иосиф взмывал с ним на высоту деревьев. А однажды, чтобы вывести из транса сумасшедшего, он поднялся в воздух, держа его за волосы, и парил так пятнадцать минут. Иные известные в те времена «левитанты» умели лишь не надолго отрываться от земли на высоту до девяноста сантиметров и часто при довольно сомнительных обстоятельствах. Хотя большинство полетов Иосифа были при жизни задокументированы, церковь относилась к нему с подозрением. Его объявили шутом, богохульником. Он был вызван в святую службу и обвинен в одурачивании черни. Однако, свидетельства в его пользу были столь убедительны, что его отпустили. Но до конца дней к нему относились неодобрительно: летающего кардинала еще могли бы принять, но летающий монашек противоречил иерархии святости. Церковь сделала все, чтобы после смерти Иосифа Деза поскорее забыли. И, тем не менее, он был объявлен святым.

Когда гид остановилась перевести дух, Виталий сказал: «Про Иосифа – вроде бы, ясно…» «Слава богу!» – вздохнула женщина.

– Не ясно одно: кто же такие эти – «купертинцы».

«Извините, я забыла сказать, – продолжала гид. – В последнее время у нас появилось тайное общество, (или, если угодно, ложа) „купертинцев“, названная в честь деревни, где родился монах. Эта организация возникла не с целью найти объяснения „удивительным фактам“, а чтобы собрать вместе всех живущих, обладателей нестандартных способностей перемещаться в пространстве. Общество создано на деньги одного сицилийского миллионера, не желающего афишировать свое имя.»

«Почему – тайное?» – не понял Виталий.

– Во-первых, потому, что в дела, попахивающие мистикой, любят соваться всякого рода спецслужбы и пресса. Во-вторых, потому, что конечные цели организаторов – очень туманны. И, наконец, потому, что собирание «купертинцев» не всегда происходит на добровольной основе, а чаще – путем похищений.

«Вот так! Ну, что молодой человек? Я удовлетворила ваше любопытство?»

«Вполне, сударыня. Премного вам благодарен!», – отозвался Виталий. Галкин тоже был доволен: теперь многое для него разъяснилось. Несмотря на опасность, которой была чревата обзорная экскурсия, получив информацию, он уже не жалел, что пошел.

 

9.

От Колизея все экскурсионные группы шествовали на север по проложенному Муссолини проспекту «Империале». Этот длинный людской поток напоминал траурное шествие из-за своей неспешности и благодаря месту действия. Слева разворачивалась похожая на «историческое кладбище» панорама форумов. Нет, слово «кладбище» здесь не произносилось. А слово «форум», собственно, означало средоточие политической, религиозной и торговой жизни. То есть по современным понятиям соответствовало слову «центр», где на площадях и в залах собраний шумели политические страсти, где в храмах люди общались с богами и выпытывали у весталок судьбу, где в базиликах Фемиды рождалось «Римское право». А в античных «супермаркетах» кипела торговля.

Был, так называемый, Римский Форум, то есть городской Форум времен республик. И были Императорские Форумы времен Римских Империй. Но беда заключалась в том, что теперь это все, разъятое на фрагменты, лежало, стояло, торчало на огромной площадке, как после ковровой бомбардировки эскадрилиями безжалостного «времени». От одного объекта сохранились мраморный фриз и несколько плит. От другого – неф и стена. От третьего – пара-тройка колонн или целехонький портик. К примеру, от храма, посвященного Ромулу, уцелела бронзовая дверь. От форума императора Трояна (с рынками, храмами и библиотеками) осталась знаменитая сорокаметровая «Колонна Трояна». Сохранились отдельные триумфальные арки.

Дорожки подметены. Грязь смыта. Мусор вывезен. Наведен относительный кладбищенский порядок. Каждый фрагмент здесь – бесценен. Но общий вид форумов в целом не может не вызывать горестных ощущений хаоса и мыслей о конце света, который уже состоялся, а то, что перед нами теперь – это жизнь с другим знаком, как бы «мнимая жизнь».

Капитолийский холм – один из семи холмов, на которых возник древний Рим. На нем заканчиваются руины форумов и начинается собственно центр города. Когда-то эта возвышенность играла роль крепости, здесь находился храм, посвященный Капитолийской триаде богов (Юпитер, Минерва, Юнона). А однажды, согласно древней легенде, именно здесь разбудившие стражу гуси спасли Рим от врагов.

Тут заседал сенат и шумели народные собрания. Иными словами, на Капитолийском холме в древности был очередной Форум. Когда же Рим утратил мировое значение, здесь устроили тюрьму. Но в эпоху Возрождения Папа Пий 111 поручил Микеланджело произвести реконструкцию этого знаменитого места.

Тем временем группа Галкина свернула с проспекта «Империале» в проход, ведущий через кладбище камней на Капитолийский холм. По мере того, как они поднимались по лестнице, им открывались все новые и все более щемящие панорамы развалин. Несмотря на солнце, которое светило с утра, сердце сжимала тоска. Поднявшись наверх, бросив последний взгляд на руины и пройдя между двумя зданиями, люди облегченно вздохнули, как невольно вздыхают, когда покидают погост. Они оказались на маленькой площади, сиявшей, как золотое солнышко. Поражал изящный узор брусчатки, напоминавший паутину. В центре площади лучилась звезда, а в центре звезды стояла конная статуя императора Марка Аврелия. Капитолийскую площадь обрамляли три невысоких, здания. Слева и справа – два одинаковых дворца музеев, в центре – действующий дворец городского сената, башня с часами и поднятым флагом. Сверху здания украшали роскошные балюстрады. К крыльцу сената с двух сторон поднимались сказочно прекрасные лестницы. Все три дворца сияли белыми плитами и золотистым травертином. Площадь так контрастировала с развалинами форумов, что казалась залитой светом и радостью. С четвертой стороны пологий пандус нисходил от нее на улицы города живых.

Едва начав спускаться по пандусу, разделенному белыми выпуклыми (для торможения транспорта) поперечинами, Галкин заметил внизу знакомую темную машину. Она стояла у противоположного тротуара возле дома с нормально (для Рима) облезлой стеной. В глубине, за открытым боковым стеклом блеснул объектив бинокля, Петя старался не подавать виду и держаться в гуще толпы. Было понятно, почему Игорь Николаевич нынче так суетлив. Галкин, может быть, сам хотел бы сейчас забраться в его нагрудный карман, но не показывал виду и не делал резких движений.

Спустившись на улицу, группы, заполонив тротуар, двинулись вправо, в сторону площади Венеции и скоро достигли ее. Площадь имела форму вытянутого прямоугольника. Ее обрамляли четырехэтажные здания простой архитектуры начала девятнадцатого века. Выделялся только Дворец Венеции, примыкающий к площади с запада. Возведенный в пятнадцатом веке, он был первой постройкой в Риме времен Возрождения и представлял собой мрачный багрового цвета замок, обрамленный поверху крепостными зубцами. Над замком высилась угловая башня. Сначала здесь находилось посольство Венеции (отсюда и название площади), потом – Австрии. А в двадцатом веке здесь была резиденция Бенито Муссолини. Отсюда с балкона второго этажа он обращался к римлянам.

Посреди площади был скромный зеленый газон. Но со стороны форумов на нее смотрело несоразмерно огромное белое сооружение, – колоннада, похожая на растянутую гармошку, служившая торжественным фоном конному памятнику Виктору Эммануилу – первому королю объединившейся в 1861году Италии. Масштабы сооружения были таковы, что внутри конной скульптуры разместился банкетный зал, где отмечали сдачу объекта.

Сооружение призвано было украшать город. Но римляне, как будто, стыдились его. Отцы города успокаивали народ аналогией с башней Эйфеля в Париже, дескать, стерпится – слюбится. Но аналогия, пока что, не выручала.

На противоположной стороне площади на втором этаже зеленел «исторический» балкон, вроде того, с которого когда-то выступал Ульянов-Ленин. С этого балкона в начале девятнадцатого века громко поносила римлян сварливая корсиканка, знаменитая тем, что однажды подарила миру Наполеона Бонапарта.

Отсюда из площади «вытекала» центральная улица – Корсо, по которой группы и продолжали свой путь.

«Объясните, любезная, – интересовался Виталий, – почему на центральных улицах Рима столь откровенно сыпется штукатурка?»

«По двум причинам, дорогой мой, – отвечала женщина, стремясь поддержать его интонацию, – во-первых, именно, в силу откровенности итальянцев. Они не любят показухи. Для них важно, что – внутри, а не снаружи. За обшарпанными стенами палаццо таятся очаровательные итальянские дворики с фонтанами».

– А во-вторых?

– А во-вторых, мы – титульная нация бывшей империи, тогда как вся остальная Европа – всего лишь «постримское пространство». Из больших европейских народов мы, самые бедные, самые ленивые и самые крикливые, никак не научимся жить без политических кризисов.

– Откуда вы так хорошо знаете русский?

– А я – русская. Мама вышла замуж за итальянца, работавшего в Тольятти. А потом он забрал нас сюда.

– Благодарю вас. С вами все ясно. Подробностей не надо.

– Слава богу!

Пройдя метров триста по Корсо, группа повернула направо. На узких улочках бурлили потоки туристов. Хотя Петя и был уверен, те, кто за ним наблюдает боятся полиции и вряд ли решатся напасть в таких тесных местах, тем не менее он смотрел в оба, то и дело оглядываясь. Он не мог и предположить, что основной наблюдатель находится от него в какой-нибудь паре шагов.

Пройдя еще метров двести, группа вышла к Фонтану Треви, который ослепил Петю белым сиянием и обилием сверкающих струй. Фонтан начинался с трехэтажного здания, изображавшего дворец бога морей. Из центральной арки дворца выезжал сам Нептун. Его раковину-колесницу мчали морские кони с тритонами. Вокруг громоздились скалы, торчали причудливые обломки камней, с которых струилась вода. Не скульптуры, а именно эти камни и скалы сильнее всего поражали воображение.

Порой, когда мы видим сложную живопись или читаем заумную книгу, нас раздражает наглость автора: «Как он смеет останавливать нас „на скаку“, задерживать наше внимание, отнимать наше время, требуя разобраться в хаосе красок, мыслей и чувств, которые не в состоянии прельстить наш менталитет. Приходится разминать, распинать сложившееся нутро, сдирать кожу, ломать установки и гнуть скелет. И, если кончается тем, что „ключики“ к сумасшедшему хаосу найдены, ритм пойман, смысл схвачен, мы – счастливы. Так часто бывает, когда слушаем незнакомую музыку.»

Фонтан был до верхней кромки полон сине-голубой водой. На чистом дне его можно было разглядеть монеты, брошенные через плечо туристами, желающими еще раз вернуться в Рим.

Галкин и раньше видел это диво в кино и на фото. Он представлял его себе стоящим посреди большой площади, видным издалека и был поражен несоответствием своих представлений с действительностью. Фонтан Треви со всех сторон был зажат высокими зданиями, занимал, на глазок, восемьдесят процентов площади между ними и казался прекрасным узником, брошенным в тесную яму.

Группа повернула назад и снова пересекла Корсо. Это был час пик, когда все группы собрались на игрушечных улочках центра. Минут через двадцать они вышли на небольшую площадь с фонтаном, совмещенным с обелиском, который заканчивался крестом. На площадь выходило мощное здание с многоколонным портиком и гигантским куполом. То был Пантеон – то есть храм всех богов. Именно с этой целью он был воздвигнут на закате дохристовой эры и должен был быть разрушен в поздние времена, как языческая постройка, если бы не был обращен в богородичную церковь. Его величественная ротонда перекрыта полусферическим куполом. Благодаря идеальной соразмерности: диаметр основания и высота купола (высота одиннадцатиэтажного дома) равны между собой, возникало ощущение легкости сооружения. Свет в зал поступал через единственное отверстие в вершине купола. Снизу оно казалось крошечным пятачком, хотя в действительности его диаметр составлял около девяти метров. Главный алтарь с богородичной иконой расположен в алтарном выступе с полукуполом. По окружности зала – еще шесть алтарей, украшенных мраморной облицовкой и колоннами. Позднее храм приобрел значение усыпальницы выдающихся личностей. Здесь похоронены некоторые известные художники и члены королевской семьи. В зале, как и положено усыпальнице, – чуть мрачновато. Преобладает цвет темного золота.

«У нас мало времени, но к одной могиле мы все-таки подойдем». – в голосе гида звучала нотка человека, делающего одолжение. В нижней части мраморного надгробия, к которому приблизилась группа, была застекленная полуовальная ниша, и можно было увидеть темно золотой саркофаг. Над нишей было выполнено странное, как будто условное, изображение мадонны с младенцем – убранный за стекло надгробный памятник автору знаменитой Сикстинской мадонны. Галкин видел множество иллюстраций с этой картиной, и всякий раз в его ушах звучала Аве Мария Шуберта. Два мировых шедевра слились в его сознании в одно целое, хотя авторы были очень разные люди и жили в разное время. На вопросы о Рафаэле Санти гид отвечала сухо, даже враждебно. Ее как будто коробила мысль, что приезжие могут интересоваться и восторгаться этой недостойной личностью. Когда группа вышла из Пантеона и по узеньким улочкам двинулась дальше, Виталий обратился к женщине с вопросом: «Складывается впечатление, что вы недолюбливаете Рафаэля. Я – прав?»

– Я, хоть и русская, но католичка. А вы все привыкли к автопортретам, где сам он изображает себя ангелоподобным. В действительности он – далеко не ангел. «Известно, – перебил Виталий, – как и Карлу Марксу, ничто человеческое ему было не чуждо: он любил покутить, имел много женщин. Но зато был гением!» «Злым гением, – поправила она. – Он был сам дьявол!»

Она сжала губы и замолчала. Виталий подмигнув Галкину, тихо шепнул: «А ты, в таком случае, – фурия!» Петя автоматически отозвался: «Между прочим, так звали римскую богиню мщения». Но Виталий не унимался: «Говорят многие гении – неисправимые грешники. По-вашему – лучше, если бы их не было вовсе?»

– По мне так было бы лучше.

Петя задумался: «Что это? Веет дух Ватикана, до которого тут – рукой подать? Скорее всего, бедняжке очень досталось от тутошних грешников. Может быть, ей исковеркали жизнь, а мы лезем в душу».

 

10.

Переходя по «зебре» проспект Возрождения, гид сказала: «Взгляните налево. Видите у подъезда – двух часовых».

«Домик, вроде обычный жилой. Наверно, в подъезде какая-то шишка живет», – предположил Виталий.

– В том-то и дело, что дом – нежилой! Представьте себе, это Сенат итальянской республики.

– Да что вы!? Вот никогда не подумал бы!

Седоволосый мальчик слегка перегибал палку. А усатая женщина фыркала, но терпела.

Проскользнув крысиными щелями улиц, группы вышли на площадь Навона. Она была шириною в шестьдесят метров, располагалась на месте древнего стадиона и тянулась с юга на север метров на двести пятьдесят. Обрамляющие здания стояли на фундаменте античных трибун. «Наве» по-латински – «корабль». Очертаниями площадь, действительно, напоминала лодку. На ней струились три фонтана: на юге фонтан «Негр», на севере – «Нептун», в центре фонтан «Четырех рек» с обелиском и скульптурной группой. Четыре скульптуры обозначали реки и континенты одновременно: Ганг представлял Азию, Дунай – Европу, Нил – Африку, Ла-Плата – Америку. Об Амазонке, Волге и Миссисипи в семнадцатом веке, когда создавался фонтан, существовали только смутные представления.

У площади – свои легенды и свои анекдоты. На западной ее стороне, против «Фонтана четырех рек» стоит церковь святой Агнессы с двумя башнями и куполом. История этой святой восходит ко времени раннего христианства. Тринадцатилетняя девушка по имени Агнесса (овечка) мечтала посвятить свою жизнь Иисусу Христу и отказалась выходить замуж за сына префекта. Непокорную решили наказать – провести по городу нагой, а потом отдать на поругание толпам язычников. Но произошло чудо: за одну ночь у бедняжки выросли длинные волосы и прикрыли ее наготу. Все, кто приближался к ней с дурными намерениями, в ужасе убегали. Она была обезглавлена, но объявлена святой, а отрубленная голова до сих пор покоится в церкви ее имени. Храм проектировал папский архитектор Борромини, а «Фонтан четырех рек», что – напротив, не менее знаменитый архитектор Бернинни. Они ревниво соперничали. Бернини распространил слух, что фасад церкви выполнен неграмотно и может рухнуть. Свое отношение он выразил с помощью изваяний речных богов. Символ Ла-Платы вытянул вперед руки, как бы защищаясь от готового обрушиться здания, а символ Нила прикрыл голову плащом, чтобы не видеть этого «кошмара».

На площади было много туристических групп, но они не мешали друг другу. Сидели художники с мольбертами. Бродили цыгане. Прямо из-под ног выпархивали ленивые голуби.

Группа «вытекла» через северную «пробоину» в лодке «Навона» и устремилась к набережной. Река в это время года почти высыхала. Оголившееся дно выглядело чуть-чуть непотребно. Не верилось, что это и есть тот самый Тибр, на берегах которого волчица выкармливала братьев Рэма и Ромула. На другом берегу сиял на солнце «Дворец Правосудия».

Группа двигалась дальше на запад вдоль тенистой набережной, в том направлении, где находился мост, ведущий к фантастическому сооружению, горой вырастающему на правом берегу Тибра. Это был «Замок Святого Ангела».

«Здание сооружалось в качестве усыпальницы императора Адриана – поведала гид, – а потом и все остальные императоры, до Каракаллы включительно, взяли моду там упокаиваться».

Ее русский был, в общем-то, правилен, но несколько «кучеряв». Она относилась к тем, кто наречию «точно» предпочитает словечко «ровно», как бы при этом спрашивая: «Улавливаете, как я изысканна?»

«Наружные стены замка (высотой пятнадцать метров) образуют квадрат со стороною в девяносто метров, – продолжала гид. – По углам стоят круглые башни, названные именами апостолов: Матфея, Иоанна, Марка и Луки. Внутри „оборонительного квадрата“ поставлена гигантская „тура“ (диаметром шестьдесят метров), на двадцать метров возвышавшаяся над стенами. Внутри „туры“ сооружено прямоугольное замковое здание в пять этажей (на шесть-семь метров выше стен туры). Между зданием и турой – двор-колодец. Передняя часть крыши здания представляет собой террасу (обзорную площадку с парапетом). Часть крыши за террасой – приподнята на несколько метров. Сначала тут была статуя императора Адриана. Когда в шестом веке нашей эры в Риме случилась чума, на крыше замка якобы видели Архангела Михаила, возвестившего окончание эпидемии. По указанию Папы на этом месте установлено каменное изваяние Ангела с железными крыльями, а после попадания молнии, его заменили крылатым ангелом отлитым из бронзы.

Замок Святого Ангела, считался неприступной крепостью и соединен виадуком („Коридором“), с резиденцией Папы, откуда, в случае опасности, можно было в запряженной повозке скрытно и быстро перебраться под защиту замковых пушек. Длина „Коридора“ равнялась семистам метров. Внутри туры папы пережидали тревожные времена. По сути, здесь была вторая папская резиденция, – продолжала гид. – По праздникам, когда число паломников, страждущих прикоснуться к святыням возрастало, понтифики наблюдали за их потоком с верхней террасы замка. В такие дни на пешеходном мосту (Мост Святого Ангела), соединяющем город с Замковой набережной, происходило настоящее столпотворение. Эта картина подтолкнула Великого Данте к созданию образов страждущих в аду душ. А однажды, в пятнадцатом веке, во время празднества, перила моста не выдержали. Тогда много людей разбилось, утонуло и было задавлено толпой, устремившейся к берегу. После этого Мост перестроили, украсили статуями святого Петра, святого Павла и десятью фигурами ангелов. А потом, когда Замок превратили в застенок, на мосту, к которому мы приближаемся, стали вывешивать тела казненных противников папы».

«Мы приближаемся к пешеходному мосту!?» – переспросил Галкин.

– А что вас удивляет?

«Просто, приятный сюрприз!» – сказал он, и, чувствуя, как напрягаются мускулы, молча отметил: «Действительно, – славное место для западни!»

Когда группа уже выходила на средину моста, гид поведала: «В подземелье и на первом этаже замка размещалась тюрьма. В ней бывали такие известные узники, как Галилео Галилей, доказывавший, что Земля вертится, Джордано Бруно, которого заживо сожгли на костре, знаменитый граф Калиостро, обвиненый в ереси и создании тайных обществ. А известного ювелира, скульптора и писателя Бенвенуто Челлини, обвиненного в краже драгоценных камней из папской тиары, сначала посадили на первый этаж, но после того, как он попытался бежать, его бросили в подземелье».

В этот момент, к пешеходному мосту с двух сторон подъехали две машины. Сзади на санитарной машине с крестом подкатили охранники Фабио и пешим порядком двинулись через мост. Спереди (со стороны замка) встала машина Баркова. Теперь Петр знал, внедорожник назывался «Мицубиси Паджеро». Сам Игорь Николаевич покинул салон и, дымя сигарой, спокойно разговаривал по мобильному телефону. Галкин заметил, как один из телохранителей, оставаясь в машине, целился в него из гладкоствольного ружья. Включив «пропеллер», Петр, то, появляясь, то, пропадая приближался к машине, стремясь запутать стрелка, да так, чтобы не пострадали другие. Он «подвибрировал» как раз в тот момент, когда из ствола ружья выплыла длинная пуля-шприц. Сорвав «снаряд» с траектории, как с дерева плод, кидая с ладони на ладонь, как раскаленный уголь, он даже в перчатках, ощутил его жар. Просунув руку в салон, Галкин с силой воткнул шприц в щеку стрелявшего господина, прихлопнув сверху, как прихлопывают муху. Затем, подлетев к Барклаю, который еще разговаривал по телефону, – выгреб из его внутреннего кармана то, что вложил накануне, засунул туда новый мини-диктофон, вырвал из руки «мобильник» и, выключив, положил в свой карман. Лишь после этого наш герой пересек набережную и направился вслед за группой, которая, обойдя машину, уходила в открытые ворота замка Святого Ангела.

 

11.

Войдя в наружные ворота, он оказался во «Дворе Славы» и увидел в углу когда-то поверженного молнией мраморного Ангела с железными крыльями. Пройдя вторые ворота (через стену туры), он увидел себя в узком дворе-колодце (между замковым зданием и турой). Здесь лежали ядра, стволы пушек, лафеты и прочий военно-исторический хлам.

Теперь Галкин, догоняя, все время опаздывал. Виталия он догнал на широкой парадной лестнице, ведущей сразу на третий этаж.

– Где вы там бегаете? Вас всюду ищут, не могут найти!

– Кто меня ищет?

– Папа римский вас спрашивал!

– Никому я не нужен. И это – здорово!

– Ох, Петр, не зарекайтесь!

– А чего хорошего бегать в стаде?

– А что плохого? Никакой тебе ответственности. Не надо ни о чем беспокоиться. Пусть другие за тебя думают.

– Фюрер что ли?

– Ну, кто-нибудь в этом роде.

– Это мне не подходит.

– Чаще всего мы сами не знаем…

– Не знаем чего?

– Что нам подходит, а что – нет.

Продолжая болтать, Петя встретился взглядом с человеком стоящим на верхней площадке. Он был одет в «дзюдеги» (говоря попросту, в «кимоно»). Когда Галкин взглянул на него вторично, человек уже висел под сводом лестничного марша, на поджатых ногах. Галкин, «вибрируя», зигзагами заскакал по лестнице. А «висевший», потеряв цель, также зигзагами заскользил вниз по воздуху, пока не «выпорхнул» в открытую дверь. «Мать их ти-ти этих „купертинцев!“» – в сердцах выругался Виталий. Потом Галкин еще несколько раз видел фигуру в «кимоно» мелькавшую в лабиринтах замка. Хотел было спуститься по винтовой лестнице вниз, в усыпальницу (квадратное помещение с нишами для давно перезахороненных императорских урн), но передумал, предпочел догнать свою группу. Он и Виталий присоединились к ней в папских покоях. Гид как раз демонстрировала ванную комнату, украшенную фресками, изображавшими эротические сценки с участием богини любви и красоты Венеры и бога плодородия Адониса. «Хотя Папы обязаны вести жизнь аскетов, – сообщала гид, – эти фрески доказывают, ничто человеческое им не было чуждо. И дело не ограничивалось картинками. Например, Папа Иннокентий Х подарил своей фаворитке целый дворец. Она была влиятельная и ловкая женщина. Ее власть была так сильна, что иностранные послы, по прибытии в Рим, сначала наносили визиты ей, а уже потом Папе Римскому. Она сумела убедить наместника бога, что заниматься сбором налога с публичных домов ему не пристало, и доверчивый Папа передал эту обязанность ей. Говорят, что донна Олимпия сумела выкрасть два сундука золота из кладовых прелата, и бедный Иннокентий был похоронен на общественные пожертвования, ибо денег на похороны в папской казне не оказалось.»

Группу провели мимо зала правосудия, зала сокровищ, музея оружия, архива, библиотеки. Большинство туристов начало самостоятельно спускаться вниз, и только небольшая их часть, во главе с гидом, к которой присоединился и Петя, поднялась на верхнюю террасу.

Глядя на панораму, открывавшуюся с обзорной площадки, Галкин только теперь осознал, вернее, ощутил смысл выражения «Третий Рим» для Москвы. Самыми высокими зданиями в этом городе по-прежнему оставались колокольни и, видимо, число их было сопоставимо с числом последних в старой Москве.

«Терраса, на которой мы с вами находимся, – объявила гид, – является местом, где разыгрывался третий акт драмы Викторьена Сарду и великой оперы Джакомо Пуччини „Флория Тоска“. На этой площадке солдаты расстреливают художника Марио Каварадоси, а его возлюбленная Флория Тоска, не желая попасть в руки полиции, восходит на парапет и бросается вниз на каменное дно колодца».

Петя ждал, когда терраса опустеет. Прямо, слева и справа от него лежал Вечный Город. Сзади на возвышении стояла исполинская фигура распростершего крылья бронзового Ангела. Едва поднявшись сюда, Петя заметил, что на тумбе, у ног крылатого колосса, что-то пестреет. Перемещаясь среди туристов то к гиду, то от нее к парапету, он краем глаза следил за этим пятном. И лишь когда гид ушла и площадка почти опустела, он повернулся спиною к Риму, а лицом к сиявшему на солнце Ангелу, у подножья которого в «позе лотоса» (подогнув ноги и распрямив позвоночник) сидел человек в «кимоно». Поймав этот взгляд, «купертинец» оттолкнулся бедрами и повис в воздухе, а в следующее мгновение устремился на Галкина. Петя «пропеллером» отскочил в сторону, а «купертинец» опустился на парапет и встал на ноги. В этот момент наш герой мог бы легко столкнуть его вниз. Но убивать не входило в планы Галкина. Он разрешал себе только наказывать, а поэтому замер на месте, чтобы его могли видеть, и когда, скользнув с парапета, человек устремился в атаку, Галкин «исчез», сделал шаг навстречу и привычно подставил ребро ладони под хрящ подлетавшего «адамова яблока».

Галкин догнал свою группу на подходе к площади Святого Петра, надел наушники и включил на прослушивание диктофон, что недавно извлек из нагрудного кармана Баркова. Даже, если за ним наблюдают, это не должно вызывать подозрений: он молод и не прочь насладиться музыкой. Для экономии батареек, диктофон так устроен, что начинает записывать, только, когда идет звук. Пиджак висел в шкафу, куда звуки едва проникали. И все же то малое, что Галкин сумел разобрать, его огорчило. Он понял, что ночью Барклаю звонили из Санкт-Петербурга, и догадался кто. Возможно разговаривая, Барклай ходил по номеру. Громкость и четкость звука постоянно менялись. Петр не все смог понять. Барков то и дело обрывал собеседника: «Постой, постой, Серый, значит, говоришь, он звонил из Рима и в точности доложил, как и куда привезли. А про меня что-нибудь говорил? Нет? Тогда, пока нечего опасаться. Спрашиваешь, что делать тебе? Ничего не предпринимай. Мы его попробуем здесь оприходовать. Вот что, позвони-ка ты его бабе, спроси, нет ли и у нее известий. Да не сейчас, завтра! Кто ж, на ночь глядя, звонит! Говори, что звонишь на всякий случай. Если признается, что и ей звонили, скажи, что тебе никто не звонил, проси, чтобы о звонке никому не рассказывала. Нет! Слушай, Серый, ей лучше совсем не звони, а то все испортишь! Что тебе делать? Жди и не дрейфь! Мы тут сами займемся. Да, с Шерифом».

«Вот тебе на, – думал Галкин, – в мире Баркова – сплошные „Серые“. Можно запутаться. А я ведь как будто звонил тем, кто ищет Тараса, а попал к подельникам Игоря Николаевича! Да еще обнаружился некий Шериф – полицейский что ли? Нет, скорее – кличка».

Потом Галкин слышал переговоры Баркова с Фабио. Барков сообщил, что в гостинице на него напали и выложил свои подозрения. Оказывается, они ожидали, что это случится: «Золотко, – как выражался Барков, – должно было себя проявить». Потом они выработали план действий. Надо сказать, что маршрут пешеходной экскурсии выбран точно. Но действия преследователей были вялыми, несогласованными. В таких случаях говорят, левая рука не знает, что делает правая. Они явно недооценили Галкина. Но он тоже допустил прокол: отнял телефон у Баркова как раз в тот момент, когда позвонил капитан Васильев – то бишь Серый. «Что ты мелешь, Серый, я же просил тебя ей не звонить! Что? Позвонила сама!? Ну и дурак!» На этом разговор оборвался уже по вине Петра.

Он полез в карман выключить наушники и наткнулся на вещь, которой там раньше не было и, которую, видимо, прихватил у Баркова вместе с диктофоном. То была еще одна фотография. Но какая! Он держал в руке фотографию женщины, которую называл своим чудом. Итак, сначала он обнаружил у Игоря Николаевича свое фото, а теперь вот и это, что говорило, если не о целях, то, по крайней мере, об озабоченности Барклая. После того, как у него отобрали телефон, последний, наверняка, сразу же раздобыл – другой, чтобы докончить начатый разговор с Васильевым. Испугавшись, Серый может попытаться убрать женщину, как свидетеля, знавшего о телефонном звонке. Но теперь Галкин полагал, что сам Барков этого не допустит. Наверняка, у него в Питере остались свои люди.

Так получилось, что звонок Пети в Санкт-Петербург не только не помог Тарасу, а напротив – все осложнил.

Теперь ему оставалось делать одновременно три вещи: слушать гида, следить за теми, кто на него охотился и обдумывать сложившееся положение.

«Ватикан – это название римского холма, на котором размещался цирк Нерона, – рассказывала гид. – Развратный и самовлюбленный Император Нерон в пятьдесят девятом году нашей эры умертвил свою мать, в шестьдесят втором – жену, в шестьдесят четвертом сжег большую часть Рима, и свалил вину на христиан. В результате гонений в шестьдесят пятом году был обезглавлен апостол Павел, а в шестьдесят седьмом – суд Нерона приговорил апостола Петра к распятию. Петр просил, чтобы казнь его не уподобляли казни христовой. Он был распят в цирке Нерона головою вниз и здесь же захоронен. Столкнувшись с подобными злодеяниями, человек уже не воспринимает разумные доводы. Естественным ответом может быть только взрыв неистовства.»

Галкин и раньше испытывал особенный интерес к личности Нерона. Этот император, казалось, нанес незаживающую родовую травму зарождавшейся европейской религии. По сравнению с ним даже пресловутый британский злодей Ричард Третий представлялся красной шапочкой рядом с серым волком. Злодеяния Нерона вошли в генетическую память христианства. При столкновениях эта память, как вирус, передавалась другим конфессиям. Пока оружие были просто убийственным, этот эффект удавалось купировать. Самой страшным было последнее столкновение христианства с язычеством (фашизм). Но, совершенствуясь и становятся тотальными, средства уничтожения, выравнивают шансы. Впереди столкновение со ждущими своего часа и накапливающими силы истинными исламистам. Этим людям не дорога жизнь. Они хотят убивать неверных и возноситься на небеса, где им уготован рай. Не ассимилируясь, они просачиваются в христианские страны, уже владеют ядерным оружием и глухи к доводам разума. Можно ли вылечить человечество от Нероновой травмы или она всех погубит? Вот какие мысли волновали Петра при упоминании этого страшного имени.

В триста двадцать шестом году первый христианский император соорудил на месте захоронения Петра церковь. В тысяча четыреста пятьдесят втором году было начато продолжавшееся без малого двести лет строительство собора Святого Петра. Сооружение собора явилось так же косвенной причиной раскола христианской церкви в Европе. Для покрытия расходов на его строительство Папе Льву Х за хорошую сумму пришлось передать право распространять индульгенции Альбрехту Бранденбургскому. Злоупотребления индульгенциями в немецких землях вызвали протест Лютера, Реформацию, а затем и раскол.

Приглядевшись, Петя заметил, людей Фабио крадущихся вдоль колоннады к храму. «Ну давайте, голубчики, поторапливайтесь. Я вас жду!» – приговаривал он, чувствуя нарастающее раздражение. Группа уже поднималась по лестнице, а гид продолжала рассказ: «Высота собора – тридцать восемь метров, длина двести одиннадцать, ширина – шестьдесят метров. Высота купола сто девяносто, диаметр – сорок два метра. Увенчанная крестом полусфера купола со „зрачками“ слуховых окон является в Риме доминантой. До тысяча девятьсот девяностого года храм считался самым большим в мире. Теперь – уступает только христианскому собору в столице Берега Слоновой Кости – Ямусукро (с числом жителей сто пятьдесят тысяч человек). В отличие от прочих храмов, алтарь собора обращен на запад, а не на восток.»

 

12.

Ворочая головой и зрачками, Петя засек на стоянке у площади знакомую медицинскую машину с крестом. Он узнал Фабио (с биноклем) и нескольких его ландскнехтов. «Надоело! – ворчал Галкин. – Ничего нового они все равно не придумают».

«Вы, случайно не мне?» – спросил Виталий.

– Нет, – другому человеку.

– А другого здесь нет.

– Быть не может!

– Я не шучу. С вами все в порядке?

А тем временем гид продолжала рассказ: «Площадь Святого Петра – это огромная роскошная сцена, задником которой является фасад базилики. – К собору ведет просторная (шириною сорок пять метров) лестница. Восемь строгих колонн поддерживают изящный фронтон. Между колоннами вы видите тонкие оконные переплеты. Пять бронзовых дверей ведут внутрь собора. Справа – Святые врата, открываемые раз в двадцать пять лет (в юбилейные годы). Слева – Врата Смерти с картинками казни святых Петра и Павла. На центральной бронзовой двери – сцена передачи Господом ключей от Царства Небесного Святому Петру. Перед фасадом на пьедесталах статуи Святых Петра и Павла. Петр держит в руке ключи. С крыши смотрят на площадь шеренги святых. С двух сторон пространство заключено в объятия колоннады (284 колонны в четыре ряда). Длина площади – триста метров. Ширина „объятий“ – двести метров. На площади можно видеть два фонтана. В центре – египетский обелиск с частицей голгофского креста на игле. В Рождество здесь разворачивают большой раешник с библейскими сценами».

«Не будете ли вы так любезны сказать, что за странные люди в полосатых штанах и в черных крылатках стоят у ворот, из которых выезжают машины?» – поинтересовался Виталий.

«С тысяча пятьсот шестого года Ватикан охраняют Швейцарские гвардейцы. В тысяча пятьсот двадцать седьмом году, когда император Карл V захватил Рим, сто сорок семь гвардейцев погибли, но дали возможность Папе Клементу V11 скрыться в Замке Святого Ангела. Сейчас эта самая маленькая армия в мире насчитывает сто десять человек, – отбарабанила гид. – Внимание! Входим через центральную дверь»!

Храм поглощал группу за группой. Оказавшись внутри, они почти исчезали в необъятном гулком пространстве.

Собор имел три нефа – три продольных проспекта, дали которых терялись в светлом тумане. Нефы соединялись арочными проулками со светло-коричневым настенным орнаментом. Слева и справа – ряд входов в боковые капеллы, точно парадные двери высоких, смотрящих на улицы зданий.

«Храм вмещает шестьдесят тысяч верующих – воистину „стадионный масштаб!“» – шептала гид: священные своды не позволяли вещать в полный голос. Группа шла по центральному нефу напрямик к алтарю. «Здесь каждая „улица“ шире, чем большинство улиц в Риме,» – отметил про себя Галкин. У алтаря на витых колоннах – увенчанный крестом балдахин, а внизу, в окружении негасимых лампад – окошко, через которое можно видеть таинственную гробницу самого Святого Петра. В алтаре – деревянный трон, по преданию, принадлежавший апостолу. Бронзовый Петр восседает на троне. Нога его «стерта» поцелуями бесчисленных паломников. Из овального окна над престолом расходятся лучи «благодати» Святого Духа. Беломраморные простенки, как будто светятся. Арочный потолок – покрыт клетками орнаментов цвета кофе с молоком, на потолке и под потолком – сусальное золото.

«Возвращайтесь самостоятельно, разглядывайте, любуйтесь, радуйтесь жизни, наслаждайтесь красотой. Экскурсия закончена. благословила группу гид. – Только не шумите. Здесь это не поощряется».

«Спасибо! А это вам!» – сказал Виталий, как фокусник, доставая откуда-то букет роз и вручая смущенному гиду.

Окружающий мир был так прекрасен, что Петя действительно чувствовал наслаждение красотой, как всегда, когда сталкивался с совершенством, независимо от того, что это было: красивая музыка, захватывающая мысль или удивительное лицо.

Гуляя под сводами, впитывая в себя эту радость, он остановился возле стеклянной раки. В боковом проходе было выставлено тело усопшего кардинала только что объявленного святым. Об этом можно было узнать из таблички на трех языках: английском, итальянском и, разумеется, латыни. Это было так же неожиданно, как, идя по улице, вдруг, наткнуться на труп. Петя замер в оцепенении. Ему показалось, что лицо мертвеца выражало недовольство. Действительно, чего тут хорошего, если на тебя будет пялиться каждый, кому не лень. Галкину сделалось стыдно. Он отвернулся и… вздрогнул: боковой проход, где стоял саркофаг, в плане являл собой четырехугольник со сторонами примерно восемь на десять метров, и в каждой вершине этого прямоугольника сейчас торчало по одному охраннику Фабио. Каждый из них держал в вытянутой руке электрошокер, готовый выстрелить заряженным картриджем – Петр был окружен и застигнут врасплох.

«Ну ладно, вы сами этого хотели!» – подумал он про себя, пропеллером отлетел в центр прямоугольника и «завибрировал» самой слабой «вибрацией», чтобы они могли его видеть, как сквозь туман. Для него самого все движения вокруг если не замерли, то сильно замедлились. Охотники не выдержали, и он увидел, как картриджи один, за другим поплыли в его сторону … Он дождался, когда все четыре – вышли на траекторию и только тогда покинул поле боя. А в следующий миг он проявился, чтобы узнать результат. Трое лежали на холодном полу, корчась от удара током. Один из четырех, видимо, промахнулся, потому что находившийся против него молодец остался на ногах. Последний, оценив обстановку, тут же рванулся бежать. Но, зацепившись за Петину ногу, шлепнулся на пол, потеряв электрошокер. Галкин спрятал приборчик в карман и направился к выходу. В это мгновение, словно муравьи из каких-то щелей вылезли шустрые парни в одежде украшенной широкими черно-оранжевыми гвардейскими полосами. Они действовали беззвучно и быстро. В мгновение ока поверженных уволокли в неведомые боковые пределы.

С каждым таким испытанием Галкин чувствовал, как растет «мастерство увертывания», но не очень этому радовался, находя, что победы выглядели не слишком приглядно, что силы совсем не равны и, что у него – всегда преимущество. Получалось, как у Кортеса, покорившего Ацтеков обманом, конницей и огнестрельным оружием. Кортесу – легче: он не был пропитан литературой. Он умер за столетие до великого своего земляка Сервантеса Сааведры. К тому же, при всех преимуществах, Галкин до сих пор не помог Тарасу (скорее навредил). Все, что ему удавалось так это оттягивать на себя силы противников. Но и это он ухитрялся делать, в первую очередь, защищая себя и не с жертвенной самоотдачей, а, скорее, играючи.

«Стоп! – скомандовал себе Галкин. – Ишь разбушевался! Успокойся! Так, и подставиться не долго». Ноги привели его к стеклянной витрине неподалеку от входа. То, что увидел он за стеклом, ослепило его, заставило на миг плотно сжать веки, хотя он уже пережил это раньше в Москве в Музее Изобразительных Искусств. То была встреча с копией, но и она тогда поразила его. Речь шла о беломраморной Пьете – скорбящей Деве Марии, нянчившей на коленях снятого с креста Иисуса. Она была не просто юна и прекрасна. Она имела прямое отношение к Пете: у нее было лицо его ангела – «его чуда». Ему не нужно было доставать фотографию, чтобы в этом убедиться. Уже в Москве, впервые увидев мраморное изваяние, Петя выяснил: несравненный Микеланджело Буонарроти выполнил этот шедевр, будучи примерно в его возрасте. Можно сказать, этот мраморный лик – что-то вроде послания ему – Галкину прямиком из «Страны Возрождения». Он слышал, что оригинал хранится в Ватикане, но не ждал, что столкнется с ним столь неожиданно и при таких обстоятельствах. Его не удивило, что скульптура помещена за пуленепробиваемое стекло: вандалы всех времен и народов не могут выносить красоту: она вызывает в них ярость.

 

13.

Выйдя из храма, спускаясь по ступеням на площадь, Галкин заметил вдалеке Фабио с биноклем, и поднял приветственно руку, дескать, смотри – а вот и я. Петя знал, что это опасно, но ему хотелось созорничать. «Чудак! – сказал он себе – Фабио ждет не тебя, а своих „задержавшихся“ легионеров. Вперед! Надо подумать, как защитить гостиницу».

Хотя торопился, он не смог пройти мимо стоявшей посреди площади сцены. В музее театра кукол он видел однажды коллекцию настольных раешников: глянешь в дырочку, а там – крошечный хлев в мареве неземного сияния от лежавшего в кормушке дитя. И уже не хлев это вовсе с Марией, Иосифом, пастухами, козой и ослом, а целый уютный мирок, таинственно перенесенный из прошлого.

В большом римском раешнике ничего таинственного не было, все в – натуральную величину, подобно музею восковых фигур. Кроме одного пастуха. «Сколько можно! – возмутился Галкин. – Никакой фантазии?!» Пастух, как сидел, в «позе лотоса», так и сорвался с помоста, оттолкнувшись бедрами. Петр не стал наблюдать за его траекторией, а, увернувшись, пронесся мимо, вскочил на помост, погладил холодную щеку Марии. Не выдержав, зашевелился еще один «пастушок». Ударом ноги Петя спустил его на мостовую, через пристройку «пролетел» сквозь раешник, спрыгнул на камни и отправился дальше.

Галкин продолжал следовать за своей группой, но на этот раз не очень спешил. Сначала он обогнул левую дугу колоннады, затем пересек «Улицу Коридора», по которой в сторону Замка шел виадук. Пройдя вдоль «Ватиканской Стены», он выбрался на «Площадь Рисорджименто». Итальянское слово Рисорджименто значит то же, что французское – Ренессанс (Возрождение). Но если французское слово имело отношение, прежде всего, к искусству, то итальянское – к политике. В тысяча восемьсот семидесятом году результатом движения Рисорджименто явилось объединение Италии.

На площади – три зеленых островка – три сквера. К этому времени группа ушла далеко вперед. И только сзади плелись две фигуры. Последним был Петр. А еще дальше за его спиной чернели тучи следующих групп, направлявшихся к ближайшей станции метрополитена – работал обычный туристический конвейер.

Галкин принял решение обогнать идущего впереди путника, когда тот переходил площадь. По одежде он напоминал одного из ландскнехтов Фабио. Пройдя мимо, Петя обернулся к нему лицом и остановился. Парень вздрогнул и попятился, чуть не попав под машину. Не желая никого пугать, наш герой ушел вправо – по направлению к скверу и устроился там на скамеечке. А «ландскнехт» достал телефон и что-то затараторил. Галкин не слышал, о чем он там говорил, но, представив себе ситуацию, попытался мысленно «сконструировать» его диалог с Фабио по телефону.

Скорее всего, человеку этому вменялось сопровождать Петину группу до самой гостиницы и, таким образом, выявить ее. А в гостинице по документам можно было вычислить и самого Петра. Теперь у «ландскнехта» появились сомнения на счет группы, о чем он и докладывал Фабио. Разговор мог быть примерно таким:

– Клиент – здесь.

– Что он делает?

– Ждет.

– Чего ждет?

– Не знаю. Может быть свою группу.

– Идиот! Он морочит тебе голову! Не обращай на него внимания! Догоняй группу, за которой шел! А мы едем к подземке!

– Ясно!

Перейдя площадь, человек побежал трусцой, но, споткнувшись, не без помощи Галкина, разбил колено, ударился головой и теперь плелся, плохо соображая, обгоняемый новыми группами по «Улице Октавиана» (так звали императора Августа, до того, как он стал императором). Дорога к метро пролегала как будто по вехам Римской истории. Туристы пересекали «Германскую улицу», «Улицу Гракха» (Народный трибун в древнем Риме), «Улицу Сципиона» (полководец, захвативший и разрушивший Карфаген), «Улицу Юлия Цезаря» (великий диктатор и полководец).

Где-то в подворотне Галкин на скорую руку трансформировал внешность. Прежде всего, изменил глаза: брови, тени век, их удлиненность. Напялил седой паричок, приклеил седые усы. Он дошел до метро неподалеку от соглядатая в плотном кольце туристов. На проезжей части у входа в подземку стояли два знакомых авто: санитарная машина с крестом и темный «Мицубиси Паджеро» Барклая. «Соглядатай и ахнуть не успел, как его затолкали в салон „санитарки“. Игорь Николаевич восседал в кресле рядом с водителем в мрачном расположении духа. Петя „включил пропеллер“, распахнул дверцу машины, забрался Барклаю в нагрудный карман, поменял диктофон и захлопнул дверцу. Перейдя на вибрацию, он подошел к турникетам метро. Здесь были стражники Фабио. Они просеивали публику чуть ли не пальцами. Петя мог бы перескочить, но, не слишком надеясь на трансформацию внешности, решил не светиться, не делать резких движений, а прогуляться до следующей метростанции. Благо до нее было каких-нибудь семьсот метров.

Прямая обсаженная деревьями „Улица Юлия Цезаря“ оказалась довольно людной. На ней легко было затеряться. Галкин воткнул наушники и включил на прослушивание только что добытый диктофон.

„Серый, это опять я, – Барков звонил капитану Васильеву. – Прости, в прошлый раз у меня батарейка села. Да, извини, действительно, пришлось поменять телефон. Что ты понял? Что ты понял? Это к делу не относится! Ничего не случилось! Ты сказал ей, что тебе никто не звонил? Ну, и чего ты боишься? Хорошо. Позвони ей, скажи, что до тебя дозвонились из Рима, и ты принимаешь меры. Все равно выплывет?! Это от тебя зависит. Что? Хочешь от нее избавиться!? Учти, Серый, если с ее головы упадет хоть один волосок – я тебя достану, где бы ты ни был! Что тебе делать? Хочешь сюда, ко мне? Может, и правда, так будет лучше. Позвони Делягину. Ты знаешь его телефон? Не знаешь? И не надо! Прокопьич сам позвонит. Вы встретитесь. Он сделает тебе документы и все прочее. Я дам команду. Жди!“

Потом Барклай позвонил Делягину:

– Привет! Это Игорь! Что? Спрашиваешь, как Шериф? Ты же знаешь, он мне, как младший братишка. Работает. Только после аварии с ним не все ладно. Да, до сих пор. Послушай, Прокопьич, хватит об этом, у меня к тебе срочное дело! Угадал. Кое-что подчистить. Помнишь, капитана Васильева из ментов. Да, служил верой и правдой. Ничего не скажешь. Но теперь стал опасен. Для всех! Обстоятельства так повернулись. Жалко, но нечего делать. Надо! И как можно скорее! Ты знаешь его телефон? Позвони ему. Он ждет звонка. Хочет смыться. Я сказал ему, что ты спрячешь его, подготовишь документы и сплавишь в Италию. Ну, ты понял? Его надо убрать. И чтобы концов не осталось. Сочтемся! За мною не заржавеет!

Дальше звучали реплики Баркова и Фабио:

– Не падай духом Игорь! Мы все равно его достанем!

„Не знаю, как тебя, а меня он уже достал! Не могу понять, где я прокололся! Он возник, как черт из табакерки. Я думал, знаю его. Оказалось, и понятия не имею!“ – Барков говорил на русско-английском „наречии“. Во всяком случае, слова „достал“ и „прокололся“ были произнесены по-русски. И еще Галкин почувствовал, Барклай не больно-то доверяет Фабио и, что-то утаивает.

– Очень интересный тип! Второй день им занимаюсь – готов поклясться, он стоит всех моих „купертинцев“! Ничего, Игорь, „расколим“, – последнее слово Фабио произнес по-русски.

Галкин подумал: „Надо дать человеку шанс“, достал из куртки телефон Баркова, включил его и набрал номер Васильева-Серого.

– Слушаю! – ответил капитан.

– Не пугайтесь. Это еще не Делягин.

– Кто вы?

– Тот, кто звонил вам вчера из Рима.

– Я догадался. Чего вы хотите?

– Обратите внимание, с какого номера я звоню, и сделайте для себя вывод.

– О чем – вы!

– О том, что и вы, и Делягин, и сам Игорь Николаевич находитесь под колпаком.

– Если так, то зачем вы предупреждаете?

– Чтобы вы не наделали глупостей.

– Каких еще глупостей?!

– О вашем разговоре с Барковым, где вы предлагаете избавиться от жены Бульбы, уже знает весь Питер.

– Господи, я только заикнулся!

– Теперь молите бога, чтобы с ней, действительно, ничего не случилось!

– Что от меня нужно?

– От вас – только одно – явки с повинной.

– Вы с ума сошли!

– Я вас предупредил. И не тяните время. Учтите, никаких документов Делягин выправлять не станет. Ему поручено встретиться с вами и убрать. Все!

Галкин даже не заметил, как подошел к следующей станции. Она называлась „Лепанто“ по названию греческого городка, где в шестнадцатом веке, как пишут историки, имело место „последнее“ в мире сражение гребных кораблей: испано-венецианский флот здесь разбил – турецкий. Правда, уже в восемнадцатом веке галерный флот Петра Первого разбил при Гангуте – шведский, но это – не важно. Мы уже привыкли, что многое, связанное с Россией, всерьез не воспринимается. Россия для остального мира – явление внеисторическое – то ли мифическое, то ли анекдотическое.

 

14.

Не прошло и получаса, как Петя подходил к гостинице. Он шел осторожно, озираясь и присматриваясь. „Все в порядке?“ – спросил он портье. „Все в порядке“, – ответила женщина. – А что должно было случиться?» «Странно…» – тихо сказал себе Галкин, отправился было к себе на этаж, да, вдруг, передумал, вспомнил, что рядом, на этой же улице, есть отель-близнец. Выскочив из гостиницы, он заметил вдалеке знакомую санитарную карету. Первое, что он сделал, приблизившись, – незаметно проколол шину. Потом «на вибрации» проник в холл второго отеля, где нашел Фабио с тремя ландскнехтами. «Скорее всего, они сунулись сюда наугад, перепутав группы», – подумал Галкин.

Компьютера здесь еще не было. Фабио кипятился, требуя от портье журнал клиентуры. Он даже пытался вырвать толстую книгу из рук женщины. Но она не сдавалась. Тогда он вытащил пистолет и стал им угрожать. Но женщина не испугалась и пистолета, догадавшись, что это игрушка. «Прямо Флория Тоска!» – подумал о ней Галкин. К героине за стойкой уже подкрадывался один из ландскнехтов, на ходу разворачивая пакетик с ваткой. В воздухе запахло эфиром. «Ну, хватит!» – сказал себе Галкин и, ужалив боевика электрошокером, вырвал пакет и закрыл им нос и рот Фабио. Затем легонько подтянул к себе двух охранников. «На вибрации» это «легонько» обернулось таким сотрясением, что у обоих пошла носом кровь. Оставалось повернуть их друг к другу лицом и отпустить. Женщина-портье, все это время, не отрывая пальца, жала на кнопку вызова карабинеров. Получив свободу, охранники, непроизвольно махая руками, упали друг другу в объятия. А потом явились карабинеры, и Галкин прошмыгнул мимо них из чужой гостиницы, оставив «Фабианцев» разбираться с полицией.

«Очевидно, я что-то не понимаю, – рассуждал Петр. – Раньше казалось, что „охотники“ не знают меня и чтобы добыть сведения готовы проследовать за группой в гостиницу. Действия Фабио это как будто бы подтверждают. Но почему не приехал Барков. Не потому ли, что ему давно все известно? Выходит, у Баркова и Фабио – разные цели, и каждый действует сам по себе. Может быть, они рассорились?» Галкин успел почувствовать, что Барков со своим итальянским приятелем не вполне откровенен. Но было здесь что-то еще, нечто очень существенное, чего Петр никак не мог уловить.

Он научился заранее продумывать действия, чтобы лучше использовать свои качества. Галкин привык считать их естественными, но при этом старался не подвергать никого смертельной опасности. Однако он не был достаточно опытен, чтобы читать коварные замыслы.

Галкин торопился. Миновав стометровый тоннель под идущими к вокзалу железнодорожными линиями, он принял вправо и углубился в лабиринт улочек и домов, зажатых между железной дорогой, сортировочной станцией и большим кладбищем. Он искал здание, где вчера оставил Тараса. Такси выезжало по другому тоннелю, расположенному далеко от того, по которому он только что шел: тоннели были с односторонним движением. Даже помня адрес и, мысленно, представляя себе карту, он с трудом находил дорогу и до конца не был уверен, что идет правильно. Он двигался, чувствуя, что теряет время, проклиная собственную медлительность. Но, в конце концов, вышел на улицу, где вчера стояло такси, а, перейдя перекресток, увидел знакомую парадную дверь, на три ступеньки поднимавшуюся над мостовой. Только теперь обратил он внимание на едва заметную вывеску: «Общество купертинцев».

Галкин сходу нажал кнопку звонка. А когда спросили: «Вы кто?», нажал копку снова. Он помнил пароль, но из принципа не желал им воспользоваться. Потом услышал выражение недовольства по-итальянски – что-то вроде «Кого там черти носят?», и опять нажал кнопку. На этот раз дверь приоткрылась, и охранник выглянул. Петр не собирался с ним объясняться, он уже «был в пропеллерном состоянии» и так резко дернул парня к себе, что тот скатился со ступенек на тротуар, и дверь на пружине захлопнулась. Галкин уже мчался по широкой лестнице на второй этаж и только там остановился, «переходя на вибрацию», осмотрелся, прислушался, перевел дыхание.

Стороживший карцер охранник стоял посреди площадки второго этажа. Его привлекли шум и хлопанье двери. На нижней площадке появился второй охранник. Взглянув на монитор камеры наружного вида, за которым почему-то никто не сидел, он вскрикнул, позвал стоявшего на лестнице, и вместе они втащили коллегу, лежавшего на тротуаре. Потом вызвали подкрепление с третьего этажа, оказали бедняге первую помощь, увели в комнату отдыха, и тщательно затерли кровь на полу и ступеньках, чтобы скрыть следы ротозейства.

А в это время Галкин, отворив окошко, через которое в карцер подавали еду, заглянул внутрь. Бульба стоял у зарешеченного окна, глядя во двор, где «купертинцы» развивали свои «летательные» способности. Сейчас, руководствуясь соображением: «меньше знаешь – лучше спишь» и не желал, чтобы Тарас узнал его. Петр быстро проверил на себе парик, усы, брови и прочее и только тогда постучал по окошечку. Бульба вяло повернул голову. Галкин постучал еще раз и положил на подставку для подносика два предмета: мобильный телефон Баркова и взъятую у Баркова фотографию госпожи Бульбы.

Через амбразуру он видел, как Тарас подошел, взял обе вещи в руки и, изменившись в лице, спросил: «Кто вы?»

«Возьмите!» – по-английски приказал Галкин, «исчезая из вида». Внизу стало шумно: стукнула дверь, послышались знакомые голоса. На площадке первого этажа столпились охранники, а сторож карцера скользнул снизу на свое место. Игорь Николаевич выглядел по-прежнему мрачным. Фабио удалось довольно быстро (быстрее, чем рассчитывал Петр) прийти в себя после действия эфира и встречи с карабинерами и, судя по всему, он был доволен собой. «Как там наш русский?» – спросил он снизу вверх у сторожа карцера. ‘Nutto e in ordine!’ «Все в порядке», – бодро ответил тот.

– Завтра мы переводим его в другое место.

– Куда?

– Куда надо.

«Ребята, – обратился Фабио к тем, кто сейчас с ним приехал. – Вам сегодня досталось. Теперь отдыхать! А у меня совещание». Он прошел вместе с Барковым по коридору в свой кабинет и повернул изнутри дверной ключ.

 

15.

«Надо дать возможность Тарасу воспользоваться телефоном», – рассудил Галкин. В это время охранники с нижней площадки потихоньку начали расходиться. Сторож карцера, стоя над ними у кромки лестницы на втором этаже, игриво перекатываясь с носка на пятку, интересовался: «Ребята, это точно, что вам сегодня досталось?» Ему не успели ответить: нога охранника соскользнула; он потерял равновесие и, вскрикнув, покатился вниз. «Доигрался!» – сказали «ребята», утаскивая второго пострадавшего в комнату отдыха. А Галкин не испытал никакого восторга, отмечая про себя, что его бойцовские навыки не просто совершенствуются, а начинают обретать некую зловещую агрессивность.

Ему стало муторно и хотелось есть. Он не знал, как долго протянется совещание, но не мог позволить себе уйти. Надо было дождаться Баркова и заполучить информацию из диктофона.

В этот момент с шумом распахнулась дверь во двор. По пандусу, который вел со двора на верхние этажи вновь, как вчера, «зашлепали большие лягушки». Вереница наголо бритых мужчин в плавках с подогнутыми по себя ногами и взглядами, устремленными вдаль, прыжками поднималась в свои помещения. Пока на лестнице и в коридорах шумело, Галкин краем уха слышал, что Бульба во всю использует только что обретенный «мобильник».

В этот раз все прошло мирно: никто ни с кем не столкнулся. Когда шум стих, запахло пищей, и Галкин решил прогуляться по зданию. Он успел заметить, что в последнее время здорово поднаторел в умении переключать свое состояние из обычного – в «вибрационное» или «пропеллерное». Больше не надо было заранее ставить задачу. Все достигалось автоматически на подсознательном уровне.

Галкин поднялся на этаж «купертинцев» частью похожих на монахов Тибета (голорукие в бордовых хламидах), частью – на францисканских монахов (в сереньких балахонах с капюшонами). Двигаясь среди «левитантов», он был виден, пока на него не смотрели, и «пропадал», когда появлялась униформа охранника. Псевдомонахи казались погруженными в себя. Для них не существовало ни Аллаха, ни Христа, ни Будды. Каждый был сам по себе. Самодовольные, полные значительности, не замечая друг друга, они возвращались после трапезы в помещения отдыха, громко рыгая, стреляя из всех своих «сопел», будто разогревая двигатели. Он даже подумал, не здесь ли таится секрет их «подъемной силы». Должно быть, каждый из них почитал себя исключительным. В их дортуарах пахло не пищей, и даже не потом, а серой и преисподней, и Галкин поспешил возвратиться на первый этаж.

Возвращаясь, он думал: «А как же я сам выгляжу со стороны?» Он не считал себя особенным, все объясняя несчастным случаем. Петр представлял себя бегемотиком, которого в детстве ударили по носу. Просто выросла «шишка-рог», и он стал этим пользоваться, что перекликалось с известной сказочкой про любопытного слоненка, которому на реке Лимпопо крокодил вытянул нос в хобот и, таким образом, вооружил против мучителей. Но это – совсем другая история.

Когда в двери, за которой шло совещание, повернулся ключ, «вибрирующий» Петя ждал у стены, напротив, с подготовленным диктофоном в руке. А когда появился Игорь Николаевич, Галкин привычно сменил приборы в его кармане, потом «подвалил» к Фабио и вытянул все документы, что были при нем: пора было познакомиться ближе. Затем – «отвибрировал» в сторону, чтобы наблюдать и прислушиваться. Приятели (Фабио и Барков) выглядели надутыми и заговорщицки о чем-то перешептывались.

Разговаривая одними губами, они вышли на улицу, приблизились к машине, и Петя услышал, как Барков спросил: «Фабио, ты серьезно думаешь, что он нас слышит»?

– На счет «слышит» не знаю, а вот, что видит – уверен.

Барков поежился и нырнул в свой «Паджеро».

Галкин решил возвращаться через тот переход, по которому сегодня прошел под железной дорогой. И, не теряя времени, включил диктофон на прослушивание. Все малозначащее, при этом, он отсеивал, а все важное автоматически фиксировал в памяти.

Сначала было слышно, как Барков, чертыхаясь кому-то звонил и не мог дозвониться. Наконец он сказал: «Привет, Шмара, Это Барклай! Как там дела? Кого сбила – Делягина!? Только что!? Насмерть!? Какая машина? Не засек? Шмара, я знаю, кто это сделал! Опер Васильев. Мент поганый! Он теперь против нас работает! Останови его, если можешь. И всем передай: „Надо остановить!“»

Потом, видимо, звонил Фабио сообщал адрес гостиницы. Дальше не было ничего существенного, пока ни щелкнул дверной замок, в котором повернули ключ: Фабио и Барков остались вдвоем.

«Игорь, давай обдумаем, с кем мы имеем дело». – предложил Фабио по-английски.

– Что толку! Я уже думал!

– Давай – по порядку.

– Мне кажется, я его видел раньше и в Питере и в другом месте, и вчера здесь, когда привезли русского, но все – как в тумане. А потом, вдруг, увидел четко из машины, возле «Мажестика».

– Это ты уже говорил.

– А сегодня его видели все. Но, похоже, он внешность меняет. Хуже – другое: отсюда он звонил в Питер. Что и кому говорил не знаю, только по его милости я уже потерял там двух человек.

– А я думаю, Игорь, он – не один. Это – целая банда!

– В том-то и дело, что он – один! Просто, – очень хитер и ловок.

– Значит, ты его знаешь?

– Знаю, что зовут Петром.

– Совсем, как апостола!

– У меня была его фотография, но куда-то запропастилась.

– Значит, ты и раньше искал его.

– В известной степени, да.

– Ты что-то темнишь.

– Ты сам сказал, он стоит всех твоих «купертинцев».

– Ты хотел иметь его у себя!? Как этого русского!? Они как-то связаны?

– Связаны, но как, я точно не знаю. С Бульбой, который у тебя тут сидит, мы живем в одном доме и даже ходили друг к другу в гости, пока ни стало известно, что он – из наркоконтроля.

– Кто из наркоконтроля Петр или Бульба?

– Бульба. О Петре не имею понятия.

– А что ты знаешь о нем, кроме имени?

– Жена Бульбы показывала фотоальбом, и, когда попалась его фотография, назвала его человеком-легендой, который даже не ведает своих возможностей. На вопрос, откуда она это знает, сказала: «от мужа». Когда я спросил про Петра у Бульбы, он заметил: «Любопытная личность. Второго такого я не встречал. Но я сам про него ничего не знаю».

Потом я видел этого человека-легенду около дома и даже поднимался с ним в лифте. Он ехал к Бульбе, но, кажется, не застал.

– Ну? И твое впечатление?

– Смутное. С виду обычный тип. Но со странностями. В тот день он спас меня от пули, практически, сдав телохранителям киллера.

– А что за странности?

– Демоническая сила, скорость, и умение растворяться в воздухе. Я потом еще допытывался у Бульбы, но больше ничего не узнал. Хуже того, Бульба, насторожился и совсем замолчал. Я и подумал, что Петр тоже работает в наркоконтроле. Каким-нибудь тайным агентом. А недавно, мне показалось, что я его снова видел уже под Москвой, во время одной операции. Вот тут я не на шутку струхнул. Если это агент, то очень опасный. Я долго думал, как его обезвредить. Можно, конечно, просто убрать. Но я еще не забыл, что он меня спас. И потом, грех не пытаться использовать такое сокровище. Но для этого надо сначала поймать. А как это сделать? И если эти ребята, действительно, связаны службою, то Бульба наверняка ничего не расскажет, хоть режь его на куски. И вот я решил зайти с другой стороны.

– Понимаю, задумал взять его моими руками, так сказать на живца. Это была, конечно, афера. Но тебе повезло – он клюнул.

– Интуиция!

– Ну, вот, а теперь выясняется, он нам не по зубам. Я уверен, что он не один. Почему должны страдать мои мальчики!? Пора с этим кончать!

– Хочешь выйти из игры? Не получится – завяз коготок!

– Игорь, ты меня, подставляешь! Только «Интерпола» мне здесь не хватает! Забирай своего русского куда хочешь! Не желаю, чтобы у меня его обнаружили!

– Спрячь получше!

– Куда спрячешь – всюду найдут!

– А что ты мне посоветуешь?

– Одно из двух: или убери его, а самое лучшее, – верни туда, откуда взял. Хочешь, я тебе помогу?

– Фабио, я хочу еще поиграть.

– Не наигрался!

– Сменим обстановку и попробуем снова. Мы ведь теперь многое о нем знаем. Я уже не могу его отпустить: пока он «гуляет», мне не вернуться в Россию.

– Да и я с тобой влип!

– Надо вместе выкручиваться! Хочешь, я еще привезу парней из России.

– Это потом. Сначала определимся. У меня ведь есть бизнес, а «купертинцы» это, просто, – забава.

– Да знаю я! У нас с тобой, Фабио, – одинаковый бизнес.

– Ладно, вот что могу предложить. Во Флоренции у меня есть вилла. Ее я использую для транзитных целей. Ну, ты понимаешь… А еще у меня там – винные погреба. Собственно, это не вилла, а маленький замок. А погреба – не простые подвалы, а подземные улицы. Настоящая жемчужина. Я так и назвал эту виллу!

– Предлагаешь, спрятать Бульбу туда?

– И этой же ночью.

– Почему ночью?! Этот Петр все равно найдет.

– Усложним ему задачу и выиграем время. Флоренция – меньше чем Рим. И людей там поменьше. Каждый человек – на виду. А для нас главное что? Постараться застать врасплох.

– Именно врасплох! Ну а если он не найдет «живца»?

– Пусть помучается. А мы подыграем. Ты, тем временем, вызывай подкрепление, хотя бы пять человек. У меня на вилле штат – небольшой.

– А как найти виллу?

– Тебя привезут, а там сориентируешься. Людей вызывай сюда. Во Флоренцию отправимся вместе.

– Я не знаю, когда будут люди, но пока Бульба здесь, мы – под угрозой.

– Предоставь это мне.

– Не хочешь открывать карты?

– Вообрази себе, что сейчас он нас слушает.

– Ну, ты даешь!?

– Все возможно, Игорь. Твой Пьетро – хитрец!

– Ты знаешь, я ведь не очень уверен, что это – тот самый, что с фотографии и зовут его, именно, Петр.

– А сейчас – и не важно. Условно назовем его Пьетро! Выходим!

Петя слышал, как в дверном замке повернули ключ.

 

16.

Выйдя из туннеля под железной дорогой, Галкин свернул направо: возвращаться в гостиницу не хотелось. И хотя весь день провел на ногах, усталости не было. Наоборот, он испытывал возбуждение и еще – сильный голод. До вокзала было отсюда рукой подать. Петя решил пообедать там, где обедал вчера, хотя время было уже ближе к ужину. Но, как только он вышел на виа Джованни Гильотти, что-то ему не понравилось. Сзади, у портала тоннеля он уловил какое-то мельтешение и мгновенно изменил маршрут. Он теперь шел не на право (к вокзалу), а налево, к трамваю, который должен был следовать в сторону площади «Больших Ворот». У портала была конечная остановка. Галкин забрался в вагон и, присел у задней площадки, ведя наблюдение за тоннелем. Мельтешение продолжалось, но, пока трамвай стоял, никто не появлялся. Со стороны следующего тоннельного перехода (ближе к вокзалу) подъехала санитарная машина и остановилась напротив тоннеля. Два человека, отделившись от портала, бегом пересекли улицу и вскочили в салон авто. В этот момент подошел водитель трамвая и взобрался на свое место. Галкин «пропеллером» выскочил через открытую дверь и, перейдя на «вибрацию», стал переходить дорогу.

Трамвай просигналил и тронулся. Машина поехала следом за ним. Петя успел пересечь проезжую часть перед ее бампером и даже помахал рукой. Его не заметили. Свернув на боковую улицу, наш герой поспешил к расположенной неподалеку площади-скверу «Виктора Эммануила», не забывая, при этом, оглядываться по сторонам. Он уже потерял счет названиям, включавшим в себя имя первого короля Италии.

Перейдя в нормальное состояние, Галкин оценил обстановку. Похоже было, что Фабио решил действовать самостоятельно, мягко отстранив от участия Игоря Николаевича.

Взору открылся красивый сквер. Галкин выбрал местечко, где зелень – погуще, а людей меньше, присел на скамеечку и решил разобраться с документами Фабио. Петя искал фамилию. Никакого паспорта, разумеется, не было и документов на автомашину – тоже. Но были разные бумажки: приглашения, уведомления, пачка визиток, даже одно письмецо. Просмотрев документы, он пришел к выводу, что Фабио носит фамилию Сельвестри.

Пройдя под колоннами, вдоль большого здания, Петя вошел в вестибюль метростанции также имени первого короля Италии.

Найдя глазами телефон-автомат, решил позвонить Тарасу на номер Барклая. «Я слушаю». – тихо ответил Тарас. «Вы говорите по-английски?» – спросил Петя: Он не хотел, чтобы Бульба узнал его голос (на другом языке голос звучал чуть иначе, а текстовая связь СМС в том году еще не вошла в обиход). Получив утвердительный ответ, Галкин коротко сообщил: «Вы похищены и находитесь там-то, по такому-то адресу. Заказчик похищения Барков Игорь Николаевич. Ему помогает итальянский авантюрист Фабио Сильвестри. Питерский капитан милиции Сергей Васильев – пособник Баркова. Необходимо подключать Интерпол». Когда, выслушав, Бульба вновь задал вопрос: «Кто вы?», Галкин повесил трубку.

Потом – спустился на перрон, сел в поезд. На следующей остановке вышел, но не на улицу, а сразу поднялся на второй этаж, где рассчитывал пообедать и минут через пять, действительно, приступил к трапезе. Пока ел, решил провести с собой внутреннее совещание – определить, чего он, собственно, добивается, а чего старается избежать. Прежде всего, ему хотелось, чтобы Бульба скорее вернулся домой. Было все равно, как его возвратят: то ли похитители это сделают сами, то ли его найдет Интерпол. С другой стороны Галкину была невыносима мысль, что Бульба может узнать о его участии. Поэтому он и звонил с «автомата». Во-первых, он не желал, чтобы Бульба чувствовал себя чем-то ему обязанным, и потом, это было связано с женщиной, счастье которой он даже в мыслях не смел поставить в зависимость от своей воли. Ему вообще казалось странным, что какое-то дело связывает его с ней. Он представлял ее парящей на недосягаемой высоте. И в то же время чувствовал, что ей больно, что она тоже страдает, просто не может не страдать. А он, при всех своих необычных способностях, только бегает, суетится, и все пока – бестолку.

Покончив с едой, Галкин встал с места и увидел охранников Фабио. Они следовали за ним по пятам и чувствовали, где его можно найти. Обеденный зал был большой, но они сразу его обнаружили. Петра охватил гнев, но он был сыт и не мог долго сердиться. «Эти ребята со мной уже сталкивались, – догадался он. – Они могут меня распознать в любом гриме. Они тоже совершенствуются. Ну что ж, примем меры». Он исчез, и охранники яростно закрутили головами. Петя приблизился к старшему из них. Тот стоял возле очереди спиною к плотной брюнетке. Петя подкрался и, первое что сделал, сунул ему в карман все документы, которые умыкнул у Фабио, потом, ущипнув толстушку за ягодицу, «отвибрировал» в сторону.

Треск пощечины прозвучал в столовой, как выстрел. Какой-то мужчина схватил охранника за грудки. Петя не стал дожидаться развязки. Он уже покидал вокзал. Пробегая мимо санитарной машины, – мимоходом, почти не задумываясь, проколол колесо. Перейдя привокзальный сквер, он вышел на круглую «Площадь Республики» с огромным фонтаном наяд (нимфы рек, ручьев и озер) и свернул влево на «улицу Национале» (Via Nazionale).

В голове копошились грустные мысли. Опять выходило, он может себе позволить только чуточку похулиганить, еще раз убедиться в своих особых возможностях и тем ограничиться. Ведь если бы он решился, то мог бы в первый же день уничтожить всех «купертинцев», вкупе с Барковым, сломать всем охранникам шеи, взять ключ, отпереть Тараса, перенести его в такси и передать в посольство. Что можно здесь возразить? Первое: до своего вчерашнего звонка со станции Фламиньо он окончательно не был уверен, что пленник – именно Тарас Бульба. Но главное – другое: Петр, вдруг, в полной мере осознал, что заложенное в нем табу на убийство непреодолимо. Отнять жизнь у другого он способен разве что в безвыходном положении, защищая собственную жизнь.

Он не просто чувствовал себя скованным по рукам и ногам. Галкин, в принципе, не мог стать хладнокровным убийцей. Все его мысли и действия находились под неусыпным контролем внутренней воли, которую, согласно Канту называл «Категорическим императивом». По существу, он был спеленат всяческими табу, которые давали фору его противникам.

 

17.

Галкин всего второй день находился в «Вечном городе», о котором давно мечтал. Теперь он шел по одной из его центральных улиц – довольно широкой и многолюдной не слишком шикарной, но вполне продвинутой «улице Национале» – и испытывал настоящую скуку.

В самом знаменитом из древних городов – в городе исторических гигантов, гениев и злодеев, высочайшего триумфа и глубочайшего падения, ему не хватало взлета души и восторженной радости, на которую он себя настраивал.

План города он помнил до мельчайших подробностей. Ему не надо было раскрывать карту, чтобы знать: вот сейчас будет правый поворот на «Улицу четырех фонтанов», которая вливается в «площадь Барберини», из которой течет «Виа Винетто», и откуда рукой подать до отеля «Мажестик» – резиденции Баркова и Фабио. Скучно было от того, что и там все повторится, и там, наверняка, будут ждать охранники. И снова придется играть с ними в кошки-мышки. Скучно!

«Сейчас развеселюсь», – пообещал себе Галкин и, зайдя в метро на площади «Барберини», подошел к телефону-автомату.

«Это опять я, – сообщил он по английски Тарасу. – В ближайшее время здешний подельник Баркова (Фабио Сильвестри) намерен перевезти вас на виллу Сильвестри под Флоренцией. Будьте осторожнее с телефоном и не показывайте вида, что – в курсе дела.»

– Чего они хотят? Выкупа?

– Нет, они хотят выйти через вас на другого человека, держат вас, как приманку.

– Кто он – другой?

– Пока сказать не могу.

– Как с вами связаться?

– Со мной – нельзя. Я сам позвоню. Скажите, с кем, в первую очередь, можно связаться в Питере?

– С Беленьким Дмитрием Федоровичем, – Бульба продиктовал телефон.

Зафиксировав в памяти информацию, Петя спросил: «С кем еще?»

– Этого достаточно.

– Спасибо.

Петя повесил трубку. Вышел из метро и, не торопясь, направился по «Виа Венето» в сторону «Мажестика».

За полквартала до гостиницы Галкин вошел в «режим вибрации», как обычно, вместе с входившими проник в холл, перед стойкой портье задержался. Сейчас он искал именно то, что искал Фабио в маленькой гостинице на улице «Джованни Гьолитти» – книгу записи постояльцев. Петю интересовал номер Сильвестри. Скорее всего, Фабио въехал давно и найти регистрацию будет сложно. Галкин приуныл, решив, что это будет толстенная книга, а, возможно и не одна. Но потом его осенило: это не какая-нибудь гостиничка с тремя звездами, а шикарный, хоть и не большой, Гранд-отель. Здесь все – по высшему классу. И в самом деле, взглянув за стойку, он увидел «ноутбук», на котором и велась регистрация. Галкин зашел за спину дежурившего сегодня худого брюнета с тонкими усиками и понаблюдал, как он работает. Дождавшись, когда тот удалился по надобности, Петя «кликнул» страничку регистрации Фабио Сильвестри и, сфотографировав взглядом, «закрыл» ее.

Ключа на месте не оказалось. Значит, хозяин – дома. Петя поднялся на второй этаж, нашел нужную дверь и прислушался. Что-то было слышно, но не было уверенности, что это не звук телевизора.

На лестнице зашумело. Только что вышедший из «вибрации» и остановившийся перевести дух Галкин вынужден был снова начать «вибрировать»: в коридоре показались охранники – те самые, что вспугнули его в привокзальной столовке. Они явно направлялись к Фабио. Охранники постучали. Не спрашивая, им открыл личный телохранитель, должно быть, они только что созвонились. Как всегда, Петя первым протиснулся в апартаменты и поспешил выбрать позицию за препятствием (спинка кресла), где можно было перевести дух от «вибрации». В самом кресле в шикарном халате развалился хозяин. Видимо, он только что принял душ и расслаблялся, благоухая изысканными ароматами.

Пока охранники докладывали о своих «подвигах», Галкин кое-что понимал, но как только полилась красочная речь Сильвестри, он уже ничего не мог уловить кроме самой музыки слов. Но, в общем-то, тема разговора была известна: речь шла не о чем-то абстрактном, а о нем самом. Почти в каждой фразе использовалось местоимение мужского рода третьего лица единственного числа (lui, di lui, a lui, gli, lo, con lui, da lui) – он, его, о нем, ему, от него, у него, к нему и прочее. Его самого они называли то «компаньо» (товарищ), то по имени – «Пьетро». Потом старший охранник передал Сильвестри бумаги, которые обнаружил в своем кармане. Некоторое время хозяин тупо рассматривал их, потом, бросив на журнальный столик, согнувшись, стал усиленно тереть виски и, наконец, шлепнув себя по лбу, воскликнул: «Mio cognome! Bravo!» – «Моя фамилия! Молодец!» «Кажется мы с ним начали понимать друг друга», – решил, в свою очередь, Галкин. Он уловил еще несколько знакомых слов: «Gualora, se» – если; «qui» – здесь; «adesso, ora» – сейчас. «Судя по всему, Фабио справедливо допускает, что сейчас я могу находиться здесь», – решил Петр. И в этот момент хозяин поднял палец и торжественно произнес: «Verifichiamo!» – «Проверим!» Последующие его действия были такими: он запер наружную дверь на ключ, а ключ положил в карман халата, вынес из ванной комнаты металлический тазик с какой-то игрушкой на дне, вытащил из шкафа противогазы, раздал каждому из присутствующих и приказал: «Одевайте!» Свою маску положил рядом в кресло и, склонившись над тазиком, дернул за хвостик игрушки. Кто-то сказал ему прямо в ухо: «Браво!» Он повернул голову, но в этот момент руку обожгли искры, посыпавшиеся из игрушки. Повалил едкий дым. Фабио пошарил рукой в том месте, куда положил противогаз. Но его там не оказалось. Он сунул руку в карман, где лежал ключ, но и ключ куда-то исчез. Сильвестри вскочил на ноги и, размахивая кулаками, закричал: «Sei diabolo!» – «Ты дьявол!» и закрыв руками лицо, взвыл. Охранники бросились открывать окна и ломать дверь. Но какая-то сила отшвырнула их от порога. В ту же секунду ключ сам обнаружился в скважине, и дверь приоткрылась. Люди срывали маски и выскакивали в коридор. Последним выволокли Фабио. Он был почти без сознания. Но, придя в себя, впал в эйфорию и расхохотался, приговаривая: «Браво! Браво, Пьетро!» Но Петр уже не слышал. Ему опять стало скучно.

 

18.

В седом парике, с усиками, Петр сидел этажом выше на верхней ступеньке лестницы. Только сейчас он почувствовал, как устал. Казалось, вся скорбь мира застыла в его опущенных на колени руках, в сцепленных ладонях. Глядя на себя со стороны, он невольно представил себе врубелевского Демона, а в голове возникли строчки из Демона лермонтовского:

– сравнение вызвало вялую улыбку. Медленно ворочались мысли: «Если Барков в номере, то, скорее всего, Фабио захочет подняться к нему на третий этаж, хотя бы на время, пока выветрится ядовитый дым. Возможно, они уже созваниваются.» Сидя, Петя расслабился и не заметил, как задремал. Разбудило приближавшееся шлепанье тапок, а затем удивленный возглас: «Пьетро?» – перед ним стоял Фабио. Он, действительно, поднимался к Баркову. «Мое имя Паоло», – не поднимаясь, усталым голосом произнес Галкин. «Пардон, – отозвался Фабио по-английски, – ошибся апостолом. Что вы здесь делаете?»

– Жду вас.

– Меня!? Зачем?

– Хочу дать совет.

– Я слушаю.

– Верните заложника туда, откуда взяли. И не дай вам бог причинить ему хоть какой-нибудь вред.

– О ком – вы?

– О Бульбе.

– Бог ты мой! Как же я верну?

– Так же, как взяли?

– Но он же не мой.

– Меня не касается. Привезли ваши люди.

– Ну хорошо. А если я это сделаю…

– Вы собираетесь со мной торговаться?! – Петя поднялся во весь рост, а Фабио опустился на одну ступеньку, потеряв тапок.

«Mamma mia!» – воскликнул Сильвестри и замотал головой, увидев, что собеседник исчез. Это было похоже на сон. Он даже провел по лицу ладонью, чтобы снять наваждение.

Когда Фабио, вслед за незримым Галкиным, вошел к Баркову, последний спросил по-английски: «Чего ты так долго? Я думал ты не придешь. Что там случилось?»

В тот же момент за спиною Фабио хлопнула дверь. Петя заметил выскользнувшего из комнаты безликого человека в надвинутом на голову берете. На этот раз не мешали ни сумрак, ни тени. Но был виден только затылок и тот – мельком.

«Скорее всего, это он – подумал Галкин – мой вчерашний преследователь».

«Кто это?» – спросил итальянец.

– Да так, приятель один. Что там у тебя стряслось?

– Где там?

– Но, ты же сам кричал в трубку, что у тебя пожар.

– Ах, в номере!

– А что, где-нибудь еще горело?

– Ну, пожар, как пожар.

– Сгорело что-нибудь ценное?

– Нет, пустяки.

– Ты – какой-то взъерошенный.

– Мне не здоровится.

– Прихватило сердечко?

– Сердечко.

– А, может, опять – это Петр?

– «Пьетро!», «Паоло!» – надоело!

– Не прошло и двух дней – уже надоело!?

– Игорь, мы жили спокойно!

– Не о том надо думать!

– О чем же?

– О том, что будем иметь, если у нас все получится!

– Ты веришь в это!?

– Фабио, он же один! Один, понимаешь!

– Боже мой, Игорь, ты – как ребенок!

– Ты не веришь в успех?

– Скажем так: разуверился.

– Фабио, ты затеял со мной игру!

В дверь постучали. «Кто там?» – спросил Барков. Телохранитель впустил охранника Фабио.

«Синьор Сильвестри, – сказал вошедший, протягивая сверток – меня просили вам передать.»

– Что это?

– Нашли у русского, когда собирались в дорогу!

«Мой пропавший мобильник! – вскричал Барков. – Это его рук дело!»

– Игорь, не вали на другого. Признайся! Ты сам это сделал. Хотел быть добреньким, а заодно подставить меня!

– Ты сума сошел!

– Теперь я знаю, кто затеял игру!

«Кому этот гад звонил?» – спросил Барков, глядя на свой «мобильник» в руках Фабио.

– А ты не знаешь?

– Наверно в Питер!

– Тут все стерто. Возьми свою вещь!

Заиграл телефон Сильвестри. Доставая его, Фабио демонстративно удалился в коридор. Петя выскользнул следом.

«Луиджи, вы уже выезжаете? – шеф „купертинцев“ спросил в телефон. – Наденьте наручники и заклейте рот скотчем. Да, да! Вилла „Жемчужина“! Ты же там был! Прекрасно! В погреб номер четыре. Ну и что ж, что – почти открыто. Прихватим наручниками. Так надо!» Галкину показалось, что разговор был предназначен специально для его ушей: Фабио столь отчетливо выговаривал слова, точно говорил с глухим.

Кончив разговор, Сильвестри спрятал телефон (ему показалось, что спрятал) и направился к себе на второй этаж. «Барклай» выскочил в коридор: «Фабио! Фабио! Мы так и не договорились, вызывать мне людей?» «Обойдусь!» – отрезал Фабио.

«Я немного тут задержался», – подумал Галкин и, положив телефон Сильвестри в карман, направился к выходу.

Минут через пять он подошел к метро на площади «Барберини» и влез в телефонный закуток. Первым делом он позвонил водителю такси Джованни.

«Буонасера, Джованни!» – приветствовал Галкин и перешел на английский.

– Это Петр.

– А, Пьетро! Добрый вечер! Как поживаешь? Как тебе Рим?

– Рим очень понравился, но вынужден срочно уехать.

– В аэропорт?

– На этот раз во Флоренцию.

– Когда выезжаем?

– Желательно, прямо сейчас.

– Куда подъехать?

– К метро «Барберини».

– Буду через двадцать минут.

– Окей!

Потом он набрал номер Баркова на том телефоне, который сегодня «Барклаю» вернули. Как только Барков «заалекал», Галкин четко, без всяких вступлений по-русски сказал: «Запомни, если Бульба живой и здоровый не вернется в Россию, ты тоже туда не вернешься!»

И последний звонок Галкин сделал Беленькому Дмитрию Федоровичу, по номеру, который дал Тарас перед тем, как у него отобрали «мобильник». Номер долго не отвечал: сперва было занято, потом не брали. Наконец, на другом конце линии произнесли: «Беленький слушает…» – таким тоном, словно делал одолжение.

«Извините, это звонят из Рима», – сказал Галкин.

– И что вам угодно?

– Я по поводу Бульбы.

– Слушаю вас.

– Бульбу только что вывезли из Рима. Связали, отобрали телефон.

– Извините, минуточку…

Прошло пол минуты, пока Беленький снова взял трубку.

– Простите! Что вы сказали?

– Я сказал, что Бульбу только что увезли из Рима.

– Куда увезли?

– Предположительно, во Флоренцию.

– Вы знали об этом и не смогли помешать!?

– Я сам только что узнал. И потом я – не Интерпол, чтобы помешать!

– Я тоже – не Интерпол.

– Но Бульба вам доверяет.

– А вам?

– Меня он не знает.

– Но вы с ним разговаривали. Как же он мог довериться незнакомому человеку!?

– У него не было выбора. Я ему передал телефон. Кстати, телефон Баркова.

– Мы это знаем, – проверили.

– Аппарат вернулся к Баркову.

– Как это понимать? Сначала вы берете телефон у похитителя и отдаете заложнику. Потом берете у заложника и возвращаете похитителю. Какие-то подозрительные манипуляции. Вы ведете двойную игру? Кто бы вы ни были, как после этого вам доверять.

– Сомневаться – это ваше дело. Главное, чтобы принимали меры.

– Меры – это, по-вашему, привлекать Интерпол?

– Желательно.

– Сначала, желательно, разобраться.

– В чем разбираться? Все вам было известно: кто похитил, когда, куда? И теперь, когда его увезли, вы все еще разбираетесь.

– Успокойтесь! Мы не знаем, кто вы. Может быть, вы работаете на того же Баркова и стараетесь нас запутать. Может быть, вы сами похититель и вынудили Бульбу передать данные, порочащие Баркова. А, может быть, вы работаете на пару с Бульбой. Есть сведения, что у его жены и Баркова намечалась интрижка.

– Откуда такие сведения?

– От таких же доброжелателей (в кавычках), как вы!

От возмущения Пете не хватало слов. Но его удивило другое: уж слишком обстоятельно с ним разговаривали, как будто нарочно тянули время. Потом он подумал: «Слава Богу, что за эти два дня я привык не снимать перчаток и не оставлять следов». Вестибюль станции неожиданно заполнился полицейскими. Они внимательно изучали прохожих. У некоторых проверяли документы, заглядывали в телефонные закутки. Повесив трубку, Галкин прошел «на вибрации» мимо стражей порядка. Судя по надписям на униформе, это как раз и был Интерпол. «Значит, все-таки они его привлекли, – подумал Галкин, – хотя и не там, где следовало». На площади его уже ждал Джованни. Они пожали друг другу руки.

– А где машина?

– Я увидел облаву и на всякий случай оставил такси за углом.

– Молодец! Ну поехали?

Сначала они заскочили в гостиницу и Петя забрал чемодан, затем остановились у банкомата, снять с карточки немного наличности и лишь после этого выкатили на идущую с юга на север автомагистраль А1.