1.

Теперь, когда Галкин удалялся от Рима, ему хотелось подвести черту, объединив то, что было известно из литературы и Интернета с собственными впечатлениями, полученными за эти два дня.

Когда говорят первый Рим, – Рим, второй Рим – Византия, третий Рим – Москва, имеют в виду центры христьянства. Но колыбель христьянства, все-таки – Иерусалим. И можно сказать, Рим – это второй Иерусалим, Византия, соответственно – третий, а Москва – четвертый Иерусалим. Не случайно под Москвой построили Новый Иерусалим, где в облике храма стремились повторить образ храма Гроба Господня. Конечно, можно сказать, что в стране Ирода не слишком дружелюбно относились к христианам, но рядом с гонениями и зверствами, которые почти триста лет на головы христиан обрушивал Рим, это не идет не в какие сравнения. Однако Рим – Господин. Ему все прощается.

Город основан Ромулом в 753 году до рождества Христова. С 753 года по 509 год в Риме правят сабинские цари и этруски. С 509 по 27 год (до рождества Христова) – почти пол тысячелетия в Риме правит Республика. За это время он завоевывает почти все Средиземноморье: Грецию, Ближний Восток, Малую Азию, Северную Африку, Пиренейский полуостров, оккупирует Европу вплоть до Британских островов, захватывает огромные территории, массы рабов и несметные богатства. Он становится городом воинов и изнеженных сибаритов.

В последние десятилетия существования Римской республики сочетание богатства и свободы порождает культурный взрыв. Появляются великие имена:

Поэт и философ Лукреций, видит причину людских пороков в боязни смерти. В поэме «О природе вещей» он подробно рассказывает об устройстве мира, стараясь внушить человеку, что смерти бояться не надо, что она так же естественна, как всякий природный акт.

Поэт и философ Квинт Гораций Флокк в своих сатирах высмеивает недостатки людей, но «не брызжет яростью», не пытается изменить род людской, а говорит обо всем с веселой серьезностью и, как человек доброжелательный, приглашает поразмышлять о природе людей. Оставляя каждому делать собственный вывод, он зовет, придерживаясь золотой середины, довольствоваться малым, пребывая на лоне природы за бокалом вина.

Поэт Вергилий в поэме Энеида рассказывает о странствиях троянца Энея – римское отражение гомеровского эпоса.

Поэтом Овидием написаны любовные элегии, и мифологический эпос «Метаморфозы» о превращении людей и богов в животных и созвездия.

Когда тьма самовластия опустилась на Рим, опоздавший родиться при Республике поэт и философ Сенека, – автор философских трактатов и восьми трагедий (в их числе «Эдип», «Медея» и «Федра»), вынужден был по собственной воле расстаться с жизнью.

Золотой век античной литературы в Риме проходил под влиянием идеологических заимствований у греков, в частности у Эпикура 341—270 годы (до новой эры). Он признавал бытие блаженно-безразличных богов, живущих в пространстве между мирами и не вмешивающихся в дела космоса и людей, а так же считал, что познание природы освобождает от страха смерти, суеверий и религий вообще.

Откуда же завоевателям черпать идеи, как не у покоренных народов? В следующие века происходит самое значительное заимствование – идеи единого Бога у евреев, то есть христианства.

В 27 году до новой эры республика пала, начинается эпоха имперского Рима. Он еще пытается расширять территории, но «стержень» сломан. Расширившись, империя начинает распадаться. Она воюет и с варварами и с последователями Христа. До 313 года (новой эры) шло жестокое преследование христиан. Но чем круче заворачивались гайки, тем решительнее следовал отпор. В 313 году языческий Рим признал христианство, а в 325 году – принял его.

В 476 году под натиском варваров обращенный в руины Рим окончательно пал и на многие годы обратился в сонную провинцию.

В 590 году первый римский епископ был объявлен наместником Бога на Земле, то есть Папой. За церковные услуги (коронации монархов) Папе платили землями, и скоро на пространствах, принадлежавших понтифику, проживало уже три миллиона человек. Но «наместнику Бога» не очень везло. Один раскол церкви следовал за другим. Зачастую Папу просто выгоняли из Рима, заставляли прятаться или отправляли в почетную ссылку. А в 1870 году, когда Италия объединилась, и Рим был объявлен столицей, Папе оставили небольшой квартал города на Ватиканском холме. Древний Рим по-прежнему лежит в Руинах. Его гордость (форумы) восстановить невозможно, вернее, не целесообразно. Со всеми своими достопримечательностями и святыми местами Рим не способен скрыть комплекса не очень богатого провинциального города. «Может, и к лучшему,» – думал Галкин, – в этом есть что-то располагающее, как тихая речь старика, пережившего бурную молодость. Ибо, как говорил Сенека: «Чем кто более заслуживает презрения, тем наглее его язык».

Но мысль Галкина следовала дальше так же, как дальше на север следовала машина Джованни.

Это произошло на берегах Арно, у подножья Апеннин, в том месте, где в пору сонного межвременья лежало Тосканское герцогство. За короткое время (около двухсот лет), начиная с четырнадцатого века, внезапно, как по мановению волшебной палочки, миру явилась целое созвездие бессмертных гениев. Среди них – поэты Данте, Петрарка, Боккаччо, мыслитель писатель и политический деятель Макиавелли, художник и ученый Леонардо да Винчи, скульптор художник и архитектор Микеланжело Буонарротти, скульптор и архитектор Джотто, художники Боттичелли и Рафаэль, ученый и философ Галилео Галилей, путешественник Америго Веспучи. Иной большой стране и на целую историю было бы слишком много, а здесь – всего лишь небольшой городок – просто Флоренция.

Считается, что Итальанский язык возник на основе разговорного латинского языка (народной латыни). Существует много местных диалектов, которые делятся на три основные группы: северные, центральные и южнные диалекты. Благодаря культурному расцвету Флоренции и творческой деятельности великих флорентинцев, за короткое время флорентийский диалект стал литературным языком всей Италии.

Этот взрыв, этот стремительный прорыв из средневековья назвали Возрождением. Но до сих пор остается загадкой, как такое могло произойти в одном месте и в одно время.

 

2.

Все эти мысли в голове Галкина заняли не больше минуты. Думая об отвлеченном, он расслаблялся физически.

Пока ехали, прошло два часа с хвостиком. За это время Петр успел рассказать Джованни почти все, что касалось Тараса. О себе сказал, что когда-то они были приятелями, но жили в разных городах и, вдруг, встретились в аэропорту. Тараса похитили люди синьора Сильвестри и спрятали в гнездо «купертинцев».

– Джованни, мы ведь приехали туда вместе с вами!

– Так это – «купертинцы»!? А я думал, сумасшедший дом!? Я слышал, что они похищают людей! Но считал это слухами.

– Я здесь – частное лицо и не имею права ничего предпринять. Позвонил в Санкт-Петербург, а там его уже ищут. Сообщил, где находится, просил подключить Интерпол. До сих пор подключают. Случайно узнал, что его повезли во Флоренцию.

– Ничего, найдем… Что-нибудь известно, например, на какой машине везли и, хотя бы приблизительно, – куда?

Галкин назвал цвет и номер санитарной машины, а так же вспомнил, что вилла, на которую везут Бульбу, называется то ли «Жемчужина», то ли «Жемчужная» (хозяин – синьор Фабио Сильвестри).

Потом Джованни кому-то звонил, спрашивал, договаривался. Когда они выехали, только-только начинало смеркаться. Петр любовался дорогой: изумрудной зеленью, красными крышами лежавших в низинах поселков, серыми замками на вершинах холмов, заходом солнца. Он жалел, что выехали так поздно. Когда промелькнул мост через реку Арно, совсем стемнело.

Сначала планировалось найти гостиницу, адрес которой Пете дала старшая группы. Водителю не требовалась карта, но Галкин достал свою, чтобы в свете уличных фонарей чуть-чуть сориентироваться.

После моста, они поехали прямо, потом направо, а потом завернули налево. Петя никак не мог уловить, с какой стороны река. Затем по каким-то признакам догадался, что она – слева, за несколькими рядами деревьев. Получалось, что уже давно они едут по набережной. Наконец машина остановилась перед порталом отеля «Колумбус» – довольно большого по сравнению с римской гостиницей.

Петя попросил Джованни, на всякий случай, зайти вместе с ним. «Нам сюда – сказал водитель, подводя Петю к стойке регистрации. – Вы справитесь сами. Я вот что скажу: нам, конечно, приятно, когда иностранцы пытаются изъясняться по-итальянски, но есть случаи, когда лучше не пытаться. Это как раз – тот случай. Тем более, что у вас вполне приличный английский». И, действительно, все оказалось просто. Галкин сообщил данные по резервации мест для группы и, сказав, что вынужден прибыть раньше, предъявил паспорт и заплатил по кредитной карточке за дополнительное проживание. Свободные места были, и он спокойно получил ключи. Джованни все это время сидел на диване в холле.

Галкин поднялся на третий этаж, оставил в комнате чемодан и спустился к водителю. После этого они вернулись в машину. «Сейчас едим к Тони. Я с ним уже договорился, – включив зажигание, сообщил Джованни. – Пьетро, я хочу, чтобы он вам здесь заменил меня».

Джованни, у меня к вам есть одна просьба. Вам ведь все равно, как меня называть? Считайте, что на самом деле меня зовут не Петр, а Павел – Паоло. Только на это имя я отзываюсь. Договорились?

– Если так надо?

– Надо!

– Договорились!

Проехали не больше двух километров в сторону окраины. Сначала – чуть-чуть по набережной, потом – на северо-восток по проспекту, через железную дорогу и, наконец, – направо в гущу утопающих в зелени трех-четырех этажных домиков с балкончиками.

– Паоло, на всякий случай, для ориентировки, здесь – «улица Элеоноры Дузе».

«Вот и приехали», – сказал Джованни, пристроившись за другим такси. На тротуаре их ждал человек. Они вышли из машины и Джованни представил: «Знакомьтесь это – Тони, это – Паоло». Спокойной основательностью Тони был очень похож на Джованни, но был чуть потемнее, ниже ростом и улыбчивее.

«Давайте вместе доедим до виллы, – предложил Тони. – Отсюда – недалеко. Не до самой виллы, конечно, а, немного не доезжая. В качестве разведки». Пете предложение понравилось. Джованни не возражал. Уже минут через семь они выехали на окаймляющую город улицу Алессандро Вольта (того самого Вольта, в честь которого названа единица электрического напряжения). Собственно, улица окаймляла не город, а поднимавшиеся над городом заросшие лесами отроги Апеннин. На западе, над центром города стояло электрическое зарево, освещавшее животы плывущих над Флоренцией низких туч. Часть этого сияния озаряло отраженным светом холмы, прошитые цепочками огней, обозначавшие змеившиеся шоссе.

Вскоре обе машины свернули на одно из них. Город то пропадал за частыми кронами, то высыпал из-за холмов искорками огней. Слева и справа изредка, как привидения, возникали двух или трехэтажные домики вилл с участками, огороженными заборами или плотно посаженым кустарником.

Наконец они остановились на площадке перед поворотом и въехали задним ходом на узкую боковую дорожку. «Дальше мы пойдем пешком», – предложил Тони.

Пройдя поворот, они увидели трехэтажный кирпичный дом, обнесенный густыми кустарниками. «У них там – собака», – шепотом доложил Тони. И, действительно, они услышали лай, но не со стороны дома, а откуда-то из-за деревьев, что стояли сплошной стеной вверх по дороге. Послышался шум двигателя и шелест шин. Какая-то машина осторожно спускалась вниз. «Прячемся!» – скомандовал Галкин. Они нырнули в кусты. Мимо проехала знакомая санитарка. Машина «купертинцев», – сказал Петр. – Джованни, тебе все равно возвращаться в Рим. Мне надо, чтобы ты незаметно следовал за ней. Я хочу знать, сколько человек из нее выйдет. Давай рассчитаемся и – вперед. Позвони, когда приедешь. Я буду ждать.

– Как скажешь, Паоло.

Джованни отъехал.

– Тони, а мы проедим выше. Надо найти место, откуда выезжала машина.

Какое-то время вдоль шоссе тянулись сплошные заросли. Казалось, им не будет конца. Но метров через полтораста, донесся собачий лай и они увидели крадущуюся из дебрей лесную дорогу. «Езжайте дальше, пока собака не замолчит», – попросил Петя. Они нашли небольшую площадку и остановились посовещаться. Галкин достал купленную в Москве туристическую карту Флоренции и сказал: «На моей карте нет виллы Сильвестри».

– На моей тоже нет. Я узнал у приятелей.

– Хорошо. Тони, отвезите меня сейчас на вокзал (по-итальянски звучит дословно «центральная станция»), возвращайтесь домой и, если можно, узнайте у приятелей, что за строение может находиться там, где лаяла собака, и откуда выезжала машина. И вот еще что, скажите, мы можем сейчас выехать в город другой дорогой, не возвращаясь назад?

– Конечно, только это будет чуть дальше.

– Неважно. Поехали!

 

3.

Ужиная в привокзальном буфете, Петя старался вспомнить все, что читал о Флоренции, собираясь в дорогу, и все, относящееся к ней, что видел в музеях Москвы и Санкт-Петербурга.

Перекусив, он поднялся на верхний этаж здания и посмотрел вниз. Город как бы лежал в образованном предгорьями Апеннин овальном блюдце, растянувшись на восемь километров с востока на запад и на четыре километра – с юга на север. Большая часть города лежала на северном берегу рассекавшей его реки Арно.

По сравнению с трех миллионным Римом Флоренция город небольшой – где-то около четырехсот тысяч жителей. Название города – Fiorenze происходит от слова «fiore» – цветок. С четырнадцатого века Флоренция имеет университет, где сейчас обучается шестьдесят тысяч студентов.

«Флорентийская камерата» (содружество музыкантов, поэтов и философов) – что-то вроде «могучей кучки» в России – появилась в шестнадцатом веке и связана с возникновением музыкального жанра оперы. Существующая с тринадцатого века «художественная флорентийская школа» положила начало искусству Возрождения.

Выйдя на привокзальную площадь, расположенную в километре от набережной, Галкин вновь почувствовал угрызения совести, упрекавшей его в медлительности. Дескать, вместо того, чтобы снова болтаться по городу лучше бы лег отдохнул перед завтрашним днем. «Какая разница, – возражал ей Петя, – я должен ждать звонка от Джованни. И потом, я сейчас все равно не усну: хорошо отдохнул в дороге. Сначала нужно поднакопить усталость».

Галкин решил по прямой, с небольшими зигзагами, пройти на юг до реки, а затем на восток – до гостиницы. Зигзаги могли обуславливаться всем, что способно зацепить взгляд или мысль.

От вокзальной площади он прошел сначала немного восточнее, мимо церкви святой Марии. В католической церкви Матерь Божья весьма почитаема. Страсть, итальянцев к Мадонне заметна невооруженным глазом. В православии многие женщины испытывают нечто подобное к распятому Божьему Сыну.

Вечерняя подсветка придавала особый колорит, вырывая из темноты то, что заслуживало внимания. Город выглядел не просто иначе. Он был живописнее. Красоту, которую днем мог увидеть только ценитель, сейчас, как принято говорить, была заметна и «дураку».

Галкин пересек «Площадь объединения Италии», миновал еще пару улочек и, пройдя мимо скромной церкви Святого Лоренцо, вышел на площадь того же названия.

Еще когда он знакомился с материалами о Флоренции, было ощущение, что, в архитектурном плане, существенная часть истории города укладывается в историю трех дворцов.

Сейчас он стоял перед первым из них: в трехстах метрах от вокзала, углом на Площадь Лоренцо выходило массивное довольно мрачного вида квадратное здание (со стороной метров сорок). Высота каждого из трех этажей ровнялась восьми метрам. Крышу по периметру украшал большой козырек. Окна и порталы первого этажа были забраны в решетки – так теперь выглядел дворец известной в Европе семьи Медичи.

Козимо Старший Медичи – спокойный и рассудительный человек жил в четырнадцатом и пятнадцатом веках сравнительно долго (семьдесят пять лет). Основав торгово-банковское дело, став, фактически, главой (Синьором) Флорентийской республики, он заказал этот скромный, но вместительный дворец, хотя ему навязывали другой – более величественный. Его соперник – Лука Питти, назло Козимо Старшему, взялся осуществить отвергнутый проект и, воздвигнув помпезное здание на другом берегу Арно, разорился.

А этот Дворец не только вмещал всю семью Медичи, будучи покровителем изящных скусств, Козимо Старший приглашал к себе поэтов, художников, скульпторов, архитекторов, философов. Общаясь, талантливые люди обогащали друг друга идеями. Именно из этого здания с жерлом двора-колодца, освежая воздух Тасканы, а за ней и Европы в целом, впервые забил «фонтан» Возрождения. Народ любил Козимо Старшего. Его называли «отцом отечества».

После смерти Козимо, пять лет правил его сын – Пьетро Подагрик. Он так же покровительствовал искусствам, но постоянно болел и прожил короткую жизнь. А потом Синьором Флоренции стал двадцатилетний внук Козимо – Лоренцо Медичи (Лоренцо Великолепный). Будучи поэтом и знатоком искусств, он значительно преуспел в стремлении сделать Флоренцию центром культуры не только в масштабах раздробленной и захолустной Италии, но и всей средневековой Европы. Внешне некрасивый Лоренцо был назван Великолепным за свои дела. Он не только всеми силами поддерживал искусства, но и искусно разоблачал заговоры противников. Во время одного из таких заговоров его брат Джулиан был убит, а он сам – ранен. У него было много друзей, но еще больше врагов. К ним относились не только завистники и претенденты на власть, но и церковь, ибо «Возрождение» звало людей стряхнуть с себя средневековую спячку, наслаждаться красотой человеческого тела и свободой мысли.

После смерти Лоренцо Великолепного, на политической сцене объявился монах Савонарола – проповедник Флорентийского монастыря Сан Марко. Проклиная падение нравов Италии, он считал гуманистические завоевания Лоренцо возвращением к язычеству и предвещал, что Господь поразит город своим гневом. В течение шести лет Флоренция была зомбирована мракобесом. Потом это всем надоело и Савонаролу повесили.

На другой стороне площади Сан-Лоренцо находится церковь Святого Лоренцо (Лаврентия), названная в честь одного из мучеников поры христианских гонений (последний был заживо поджарен на раскаленных углях). Церковь строилась в третьем веке и перестраивалась в – пятнадцатом. В, так называемой, Капелле принцев и в Новой ризнице захоронены почти все представители рода Медичи.

Там, за серыми стенами, таились истинные шедевры: выполненные Микеланджело Буонарроти беломраморные гробницы Джулиано (младшего сына Лоренцо Великолепного) и Лоренцо (внука Лоренцо Великолепного) – отца королевы Франции и вдохновительницы Варфоломеевской ночи – Екатерины Медичи. Даже копии этих гробниц (в московском музее) поразили однажды Петину душу. Такая усталость и такое граничащее с отчаянием раздумье написаны были на мраморных лицах усопших, что вставал сам собою вопрос: «Зачем жить, чтобы потом все равно умереть?» Ниже были высечены аллегорические символы быстротекущего времени: «Дня», «Ночи», «Утра» и «Вечера» – нагие изогнутые тела, как бы соскальзывающие с покатых крышек саркофагов.

По улице со следами дневной торговли Галкин проследовал дальше на юг и вышел прямо к многогранному (почти круглому) Баптистерию (крестильне), и к прекрасному собору «Святой Марии с цветком» (цветком лилии). Длина собора – сто пятьдесят три метра, ширина – девяносто метров, высота купола – сто семь метров. Отделка всех трех объектов: баптистерия, собора и колокольни завершена несколькими столетиями позже. Она – едина по замыслу, но не единообразна. Использовались мраморные плитки трех цветов: белого, зеленого, розового. Сочетание их в геометрических орнаментах, покрывающих здания, создает впечатление изумительных изразцов. Отделка фасадов напоминает и кружева, и поверхность филигранной резной шкатулки из слоновой кости, где даже фигурки святых и апостолов смотрятся не сами по себе, а все вместе, как детали целого. И только огромный красный купол, вырываясь из общего цветового фона, всплывал к небу символом невыразимой любви к единственной женщине.

Неширокая улица Керчи вела Петю дальше на юг. На пересечении с улицей Данте Алигьери он остановился у дома поэта. Четыре этажа. Красная парадная дверь. Потемневшие от времени кирпичные стены. Ничего особенного, кроме следов косметических реставрационных работ. Где-то рядом когда-то жила единственная любовь Данте – Беатриче Портинари (Биче). Впервые он увидел ее в девять лет и не смог забыть. Еще через девять лет он увидит Биатриче, выходящей замуж, и поразится ее совершенством. Она сделается «владычицей его помыслов». А еще через семь лет Биче не станет. Однако высокое чувство к своему идеалу Данте сохранит до конца своих дней. Он напишет книгу «Обновление жизни», в которой покажет: все, что творится с ним в каждое мгновение бытия, происходит под влиянием священной любви к Беатриче.

С тысяча триста второго года до конца жизни Данте живет в изгнании, много пишет, в том числе главный труд своей жизни «Комедию». «Божественной комедией» ее назовут уже после его смерти. В известной степени книга – тоже о Беатриче. Попав после смерти в сонм ангелов, женщина как будто находит в том мире душу поэта древности – Вергилия и просит его показать Данте царство теней, чтобы в назидание людям он смог его описать. Вергилий соглашается и проводит поэта по девяти кругам ада, девяти уступам чистилища и девяти сферам рая. А вот какой предстает в книге сама Беатриче:

– это было так созвучно музыке, которая играла в душе Петра в ночной тиши у дома с вывеской: «Cassa di Dante Alighieri»! (Дом Данте Алигьери) Разница была лишь в том, что, храня в душе образ «своей Беатриче», он до сих пор не знал ее имени, хотя недавно даже разговаривал с ней по телефону.

В самой существенной части Комедии – в кругах Ада – Данте показывает души одержимые человеческими грехами: ничтожных, сладострастников, чревоугодников, скупцов и расточителей, насильников, обманщиков, сводников и обольстителей, льстецов, прорицателей, мздоимцев, лицемеров, лукавых советчиков, зачинщиков раздора, поддельщиков металла, денег и слов, предателей всех мастей и прочих. Он создает настоящую энциклопедию известных в те времена пороков.

Не забыт был и грех, который Галкин числил за собой лично. У Данте он выглядит так:

Галкин перемещался на юг небольшими рывками метров по пятьдесят-семьдесят. На этот раз перед ним лежала освещенная скрытыми прожекторами уютная Площадь Синьории, которую он не раз мог видеть на картинах музеев обеих столиц.

Площадь окружали старинные здания желто-бурого цвета. Впереди слева высился «Старый дворец» – пятиэтажная громада с окнами-бойницами, с изящным арочным воротничком по периметру верхних этажей, с зубчатым верхом, напоминающим замок. Над дворцом поднималась дозорная башня, тоже с арочным воротничком, с зубчатым верхом и с открытым скворечником маковки. А перед дворцом струился фонтан, над которым, в окружении «бронзовой нечисти» вздымался мраморный Нептун (работы Амманнти). Неподалеку мраморным диском было отмечено место, где тело повешенного монаха Савонаролы было предано огню. Правее стояли еще две мраморные фигуры: знаменитый Давид Микеланджело (копия) и Геркулес Бандинелли. С юга площадь обрамлял высокий арочный навес на четырех колоннах – Лоджия Ланци. Перед Лоджией и под ее навесом также стояли скульптуры. Среди них еще один мраморный Геркулес (с кентавром). А рядом – кудрявый бронзовый юноша, поднимал змеящуюся голову обезглавленной Медузы Гаргоны – знаменитый Персей Бенвенуто Челлини.

Здесь не было постных изображений святых, как будто и не было вообще никакого христианства, а только – «возмутительное» любование красотой нагих тел, мощью древних богов и полубогов. Здесь все «вопило» о Возрождении, о стремлении к красоте, хотя создавалось в пору, когда инквизиция возвела на костер Джордано Бруно и мучила Галилея, когда адепты Савонаролы сжигали на площадях книги. После смерти монаха город преследовали несчастья: войны, пожары, эпидемии, междоусобицы. И тогда в могучей поросли флорентийских гениев стало происходить то, что теперь называется «утечкой мозгов». Одни изгонялись (Данте, Бокаччо), другие (Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи) уезжали туда, где были востребованы.

 

4.

Посреди площади стояла бронзовая конная статуя Великого герцога Тосканы – Козимо Первого Медичи, близкая по масштабам конной статуе маршала Жукова в Москве. Он пришел к власти в начале шестнадцатого века, принадлежал к боковой ветви клана и больше всего ценил порядок. Казимо и супруга его (Элеонора Толедская) также считали своим долгом покровительствовать людям искусства и науки, хотя основная волна гениев уже схлынула. Великий герцог решил, что прежний Дворец Медичи для него слишком скромен и, для начала, переехал в «Старый Дворец» на площадь Синьории. В средине шестнадцатого века он начал строить большое здание государственных офисов (по-итальянски «Уффицы»), двумя параллельными корпусами идущее от «Старого Дворца» к реке, над которой корпуса будут соединяться аркой и коридором.

Вскоре Великий герцог пришел к заключению, что и «Старый Дворец» для него слишком мал. Он купил на высоком берегу Арно большой недостроенный дворец Питти, достроил его и расширил парк за счет территории монастыря Святого Марка (бывшая вотчина Савонаролы) а, увлекаясь изучением лекарственных трав, – разбил тут делянки для ботанических опытов.

Галкин уже нырнул в ущелье между колоннадами зданий «Уффицы» и выходил через арку на набережную Арно. Перед ним поднимались живописные нагромождения зданий на другом берегу и главный «аттракцион» – «Старый мост». Петя улыбался. Он заметил, когда смотришь на красоту и не понимаешь, чем именно она тебя забирает, невольно улыбаешься. То был средневековый мост-улица. Прямо на нем (справа и слева от проезжей части) высились трехэтажные здания. С внешней стороны над рекой нависали, похожие на птичьи гнезда, крытые черепицей, двух-трехэтажные пристройки. А сверху, через весь мост, шел коридор с окнами на Арно. Он шел из «Старого Дворца», через Офисы, через мост и дальше – в гору до грота во Дворце Питти. По нему Козимо Первый ходил из своей резиденции «на работу»: на заседания сената, приемы послов, совещания и прочие мероприятия. В ту пору на мосту торговали мясом – в коридоре царили несвежие запахи, тучи мух. И герцог распорядился: прогнать с моста мясников, а вместо них пригласить ювелиров. С тех пор «Старый мост» – знаменит золотых дел мастерами и магазинчиками, торгующими золотыми изделиями.

Когда Козимо Первый умер, Офисы уже работали, но еще продолжали достраиваться. В восемнадцатом веке они стали музеем искусства Возрождения, в основу которого легла коллекция картин и скульптур семьи Медичи.

Галкин вышел на мост. Он вдруг понял, почему улыбался: небо очистилось и над Флоренцией простирался ковер непривычно ярких звезд. Он впервые наблюдал изумительную панораму южного звездного неба. Лавки давно закрылись, прохожих было немного. Он не стал подниматься к дворцу Питти (это не входило в его планы). Он хотел повернуть вправо по набережной. Но ее, просто, не оказалось. Дома обрывались прямо в воду, и чтобы выйти к следующему мосту Святой Троицы, пришлось обойти целый квартал по узенькой улочке. Наконец, он свернул на мост.

Дойдя до средины, Петя остановился перевести дух, вглядываясь в звездное небо над головой, в отражавшиеся в реке огни берегов, в «Старый мост» – напротив. Он любовался окнами домов – этими особенными флорентийскими окнами. Почти все они глядели сквозь нарисованные темные (похожие на синяки) наличники, как глаза, напряженно смотрящие из глубин веков.

Внизу, ласкаясь к опорам, чуть слышно звенела волна. Пете было сейчас хорошо. Он стоял бы так вечно в этой теплой ночи среди удивительной городской красоты. До него дошла, вдруг, тоска, терзавшая выдающихся эмигрантов Флоренции. Эта похожая на отчаяние растворенная в крови любовь являлась существенной частью их одаренности. Память о подобных ночах могла служить утешением, и пристанищем истерзанным душам. Андрей Тарковский как-то сказал: «Флоренция – это город, возвращающий надежду».

Сквозь тихое пение струй Петя услышал звуки похожие на человеческие голоса. Он оглянулся – на мосту было пусто. Зато под мостом в отблеске огней он заметил юношу и девушку, поджав ноги, они сидевших на мощной опоре. Галкин невольно хмыкнул – молодые люди подняли глаза – прекрасные глаза далекого Востока. «Откуда только, люди ни приезжают, – подумал Петр, – чтобы испытать волшебство флорентийской ночи».

Так как звонка от Джованни все еще не было, в гостиницу он направился не напрямую, по набережной, а через «дебри» средневековых кварталов. После моста он прошел несколькими сравнительно широкими магазинными улицами, миновал что-то похожее на высокую триумфальную арку. Окна домов по-прежнему смотрели из прошлого с особым флорентийским прищуром. Пройдя еще пару-тройку узких почти «безглазых» улочек, он снова вышел на площадь Синьории. Потом долго брел неширокой и сравнительно длинной улицей, название которой он перевел, как «Греческая окраина», и, наконец, пришел на довольно просторную площадь, окруженную невысокими зданиями. Горизонт раздвинулся. Вставала божественная флорентийская луна, когда-то околдовавшая его тезку – Чайковского. Здесь была написана музыка к «Пиковой даме».

Если сначала Петр медленно пересекал центр города с севера на юг, то теперь – прошел с запада на восток, проделав маршрут, по форме напоминающий крест, и оказался на площади Святого Креста, рядом с церковью того же названия.

Фасад церкви венчает рельефное изображение шестиконечной звезды Давида, как символа утренней звезды, возвестившей о рождении Иисуса Христа и символа самого Иисуса, как представителя рода Давидова: Ветхий Завет еще никто не отменял.

С северной стороны у фасада церкви Святого Креста стоит беломраморный памятник Данте Алигьери, по масштабам равный памятнику Пушкина в Москве. Это, увенчанное лаврами и не лишенное манерности скульптурное изображение, с несколько вытянутым ликом, появилось уже в девятнадцатом веке и призвано подчеркивать трагический образ поэта.

Говорят, что Стендаль, увидев красоту церкви Святого Креста, испытал легкое помешательство. Психиатры так и назвали это состояние «синдромом Стендаля». Считается, что сегодня этому состоянию больше всего подвержены чувствительные к прекрасному японские туристы.

Если в церкви Святого Лоренцо захоронены члены семейства Медичи, то здесь, в церкви Святого Креста, покоятся такие сыны Флоренции как Микеланджело Буонарроти, Никола Макиавелли, Галилео Галилей. В знак любви к великому земляку флорентинцы соорудили в церкви гробницу Данте Алигьери, но она так и осталась пустой. Жители Равенны, где поэт скончался от малярии, так и не вернули Родине прах изгнанника. Здесь есть и более поздние захоронения, например, – композитора Джоаккино Россини и радиоинженера Гульельмо Маркони.

Галкин приблизился, приложил ладонь к мрамору фасада, и тот час же в кармане куртки зазвучал телефонный вызов. Взглянув на номер, Петя сказал по-английски: «Привет, Джованни! Рад вас слышать!».

– Привет, Паоло! Мы – в Риме. Все в порядке. Вышел один человек – водитель.

– Отлично! Большое спасибо, Джованни! Grazie tante!

– Auguri! (Желаю успеха!)

– Buona notte! (Спокойной ночи!)

Петр свернул направо, обошел здание Национальной библиотеки и приблизился к парапету. Откуда-то снизу, из темноты, доносился певучий голос Арно. До отеля «Колумбус» было уже подать рукой. Заканчивался второй, бесконечно длинный, итальянский день Петра Галкина.

 

5.

Утром Галкин поднялся с таким расчетом, чтобы, сделав зарядку, помывшись, быть первым в буфете. После завтрака, он поднялся к себе, открыл чемодан и, порывшись в заветной коробочке, кое-что выбрал на утро. Не то, чтобы у него были твердые планы, а так, на всякий случай, – авось пригодится. Уже рассвело, когда позвонил Тони. Он как раз подъезжал к «Колумбусу».

Петя уже выходил, когда зазвонил телефон Сильвестри. Это вполне мог быть Барков, не знавший, что аппарат – в руках Галкина. «Si!» – как бы спросонья ответил Петя, вспоминая на какой ноте расстались при нем эти два деятеля. «Фабио, это я – Игорь, – на сонном английском произнес Барков. – Ты собирался сегодня ехать…» «Dove?!» (куда?!) – капризно отозвался Лже-Сильвестри.

– Да, на виллу, куда отвез парня…

– Я его собирался сдать в полицию!

– Серьезно?

– Вполне!

– Фабио, не сходи с ума! Ты же меня подставляешь!

Галкин выключил телефон и включил опять. И опять позвонил Барков:

– Фабио, ну скажи, что ты шутишь!

– Пошел к черту! Дай выспаться!

– Фабио, что с тобой? Это ты!?

«Барклай» явно нервничал, заподозрив неладное. Сейчас он побежит на этаж выше – в номер Сильвестри. Но Пете было уже все равно. Хотелось похулиганить, внести, так сказать, в стан противников замешательство.

– «Баста!» – крикнул Петр и опять отключился. Больше Барков не звонил: наверняка, уже мчался по лестнице к Фабио.

«Здравствуйте, Тони! Сегодня хорошее утро!» – забираясь в машину, по-английски приветствовал Галкин, «Buon giorno, Pаolo!» – отозвался Тони. – «Как вчера погуляли?»

– Отлично!

– Джованни звонил?

– Звонил. Сказал, что там был один водитель.

– А как насчет того места, где лаяла собака и откуда выезжала машина?

– Там – помещения для работников, склад бочкотары, давильня для винограда и оливков и второй выход винных погребов.

– Значит под землей это место связано с виллой.

– Думаю так. Куда едим?

– На то место, где последний раз мы стояли. Желательно, – маршрутом, которым мы ехали на вокзал, минуя виллу.

– То есть, дальней дорогой?

– Именно так.

Хотя они направлялись на северо-восток, утреннее солнце, во время движения светило им то в лицо, то слева, то справа, то лезло сзади за шиворот. Все, что Петя мог уловить вчера при свете «низкого» неба, отражавшего зарево города, не шло в сравнение с тем, что он видел сейчас. Машина петляла среди холмов и взбиралась на них, точно плыла по гигантским волнам. Пейзажи все время менялись, то, разворачиваясь, то сужаясь, то, уползая и исчезая за поворотом. Змейка дороги вилась среди прозрачных каштановых и дубовых лесов, то рассекала сосновые перелески на вершинах возвышенностей, то огибала спускавшиеся по склонам виноградники. Временами дороги напоминали кипарисовые аллеи, особенно там, где они вели к виллам. Непривычная нежно-изумрудная зелень насыщала картину воздухом радости, и Галкин не мог скрыть улыбки. «Все это – „Тоскана!“» – восхищенно произнес он, глядя на лежащие в голубой дымке холмы и продолжая улыбаться. «Но это так же и территория „Кьянти“.» – добавил Тони.

– «Кьянти» – сорт вина? Не так ли?

– Это общее название вин, производимых в области «Кьянти».

– На карте Италии я не видел такой области.

– Она есть на специальных картах и простирается от гор Кьянти на востоке до долин речек Пеза и Элза на западе, от Флоренции на севере, до Сиены на юге.

– А сорта вин?

– Разные. Знаменитые сорта: «Классико», «Руфино», у нас, например, здесь – «Колли Фиоронтини» (Холмы Флоренции). А вина попроще, в самом деле, называются просто «Кьянти».

– Это идет от сорта винограда?

– От местности и способа приготовления. А виноград почти всюду один – «Санжовезе».

– Я вижу, вы знаток.

– Живя здесь, не надо быть знатоком, чтобы быть в курсе.

Наконец они нашли площадку, где вечером совещались. «Давайте машину загоним в кусты, чтобы не бросалась в глаза,» – предложил Петя.

– Можно и замаскировать. У меня есть пятнистый брезент.

– Было бы здорово!

Они принялись за дело, и минут через пять машины с дороги почти не было видно.

– Какие у вас планы?

– Для начала надо установить, там ли человек, которого они прячут.

– Моя помощь нужна?

– Вы нужны здесь, чтобы в любой момент я бы мог убраться. Когда понадобитесь, – позвоню.

– Окей!

 

6.

Надев черную вязаную шапочку, Петя отправился в путь. Метров семьдесят он шел по шоссе, пока слева не появилась лесная дорога. За зарослями колокольчиком залилась собачка. К ней присоединилась другая – побасовитее. А затем и – третья. Эта – не лаяла, не брехала, а бухала: бух, бух, бух. «Все в порядке, – мысленно сообщил Петя псинам, – я иду к вам». Он не признался Тони, что первой его целью сегодня были именно собаки.

Теперь он шел по лесной дороге, которая петляла, огибая старые дубы. Как только за очередным поворотом впереди обозначилось открытое место, он зашел в кущу и привел себя в порядок: надел перчатки и надвинул шапочку на лицо. Теперь внешне он имел весьма грозный вид, напоминая громилу в маске с отверстиями для глаз носа и рта. Дальше он двигался, осторожно пробираясь кустарником, сначала во весь рост, потом пригнувшись и, наконец, на самой опушке – ползком, пока ни смог охватить взглядом всю панораму хозяйственного двора, открывшуюся за перелеском. Забора здесь не было. Символически его роль выполнял кустарник, который только что преодолел Галкин. Сам двор представлял собой лужайку, метров двадцать на тридцать, засыпанную щебенкой, а по краям поросшую травой. За лужайкой стояло три соединенных друг с другом здания – одно за другим, напоминавшие очертаниями паровоз. Сзади был небольшой двухэтажный, видимо, жилой домик – «кабина машиниста и тендер». Перед ним – длинный высокий сарай – «котел». Вплотную к нему – помещение с башней в три этажа – «дымовая коробка с трубой».

В центре длинного сарая зияла дыра – распахнутые ворота, в которые можно было видеть лежавшие и стоявшие скорее всего порожние бочки. В башне, на высоте третьего этажа, зияла дыра поменьше. Оттуда, поставив локти на край отверстия и подперев голову руками, прямо на Петра глядел Бульба. «Молодцы! Они выставили его, как сыр в мышеловке и поджидают меня», – решил Галкин. Три человека стояли перед сараями, и каждый держал в руке поводок собаки. Заливавшаяся колокольчиком – небольшая белая псина с закрученным вверх хвостом – прямо-таки билась в истерике. Та, что побасовитее, с длинной спутанной шерстью, дергалась лая. А та, что не лаяла – «бухала» (черная, мускулистая, с прямым коротким хвостом), стояла, как вкопанная. Зверье, обращенное мордами к Галкину, которого еще даже не было видно, шумело, рычало, бухало. Но он был учуян. Он был чужой и вызывал сумасшедшую ярость, пополам с ощущением ужаса, передававшимся и хозяевам шавок.

Наконец, собачье терпение лопнуло. Накал бешенства обрел силу взрыва. Поводки вырвались, и свора понеслась к перелеску. А навстречу ей взревел ветер, взвился вихрь запахов, окружил, сбил в кучку, ослепил, лишил песьего разума. Завертевшись на месте, собаки вцепились друг другу в глотки, а когда люди бросились их разнимать, истекая кровью, – ринулись на людей.

Исполнив отрепетированный на подмосковной базе «танец» с собаками, Галкин выполнил трюк, который проделал однажды перед Тарасом, вызвав его недовольство. Теперь это было не важно, он делал то, что считал нужным. Петр взбежал «на пропеллере» по вертикальной стене и юркнул в отверстие башни, стараясь не задеть Бульбу. Оказавшись внутри, он увидел, его бывший сержант прикован цепью к мощному кольцу, вделанному в центр помоста. К кольцу сверху шел трос. Торчали какие-то конструкции. Свисали электрические кабели. С цепью Галкин ничего не мог сделать: он не циркач, чтобы рвать цепи. Вложив в карман Бульбы «мобильник» Сильвестри, а под ворот куртки прикрепив маячок (из заветной шкатулки), он «скатился» по винтовой лестнице вниз. На последней ступеньке присел отдохнуть. «Пропеллер» – нелегкая работа.

Отдохнув, он осмотрелся. В полу башни зиял провал. Рядом с последней ступенькой в стене виднелась закрытая дверь. А в сторону сарая никакой стены не было. Эти два здания составляли единое целое, и сквозь огромный проран Галкин видел бочки и разную тару. Шумы с улицы здесь усиливались, как в резонаторе, и Петр вздрогнул, когда загрохотали выстрелы: ему показалось, что стреляют в него. Он прокрался в сарай и из-за бочек глянул в открытые ворота. Зрелище, которое он увидел, было не из приятных: люди пристреливали взбесившихся псов. Собачки определенно были на его совести. Но что он мог сделать? Выбора не было.

В это время из перелеска выскочили две знакомые машины и лихо затормозили посреди двора. По шуму казалось, они въехали Петру прямо в голову. Из санитарки выскочил Сильвестри с охранниками, а из «Мицубиси Паджеро» – Барков с телохранителями. Петя, не раздумывая, на «пропеллере» помчался встречать «дорогих гостей». Отобрав у Барклая его телефон, он даже не полез за диктофоном (некогда было), а в мгновение ока растворился в перелеске. Выбрав место, откуда виднелась башня, набрал номер аппарата, который бросил в карман Тарасу, и, когда тот взял трубку, по-английски сказал: «Немедленно отойдите от окна! Там – Барков, ваш сосед, если он догадается, что вы его видели, вам не жить. Сейчас вы находитесь на вилле Сильвестри, в двух километрах северо-восточнее Флоренции у дороги, которая называется „Высокие холмы“. У вас телефон Сильвестри, у меня телефон Баркова. Я их просто „изъял“. Звоните сами в Питер. Они мне не верят. Не верят даже вашей супруге. Вместо того, чтобы пустить Интерпол по следам похитителей, они пустили его за мной. На вопрос, кто я, ответить пока не могу. Вы все поняли?»

– Да.

– Действуйте. Я – пока рядом.

Петя вздохнул с облегчением: как только он начал звонить, Бульба исчез из окна.

Петя перевел взгляд на площадку. Все окружили несчастных собак. Барков ораторствовал, обращаясь к Сильвестри. Наш герой мог догадаться, о чем шла речь: Игорь Николаевич был однажды свидетелем такого же случая на подмосковной базе. Фабио задумался, потом дал команду унести собак. Вернувшись в машину с крестом, он попросил выйти водителя и пригласил к себе старшего из местных работников и шефа охранников. Барков, обиженный, что его не позвали, вернулся в машину, забрал «своих мальчиков», но не уезжал. В санитарке явно шло совещание. Потом совещавшиеся вышли и, все местные направились в ту же сторону, куда унесли собак. Скоро все они скрылись из виду.

Машины сорвались с места и исчезли за перелеском. Казалось, на площадке не осталось ни души. Петя не знал, что подумать. Он понимал, что все это – подозрительно, Сильвестри что-то задумал – надо быть осторожным. Но слишком уж осторожничать не собирался.

Собственно говоря, задача дня была выполнена. Условия «игры», которые он сам себе поставил, были такими, что он мог действовать только в информационном поле, то есть создавать условия, чтобы привести к Тарасу спасителей или подсказать ему, как освободиться самому. Однако Петр не мог в этом участвовать лично, ибо это грозило смертельной опасностью людям (он и так шел все время по краю). И еще он не мог допустить, чтобы Бульба вдруг обнаружил его участие в этой истории. Галкин предоставил Тарасу информацию и средство связи. А сам теперь мог позволить себе вернуться к машине. Он снова рассчитывал связаться с Питером, чтобы уточнить ситуацию. Однако не трогался с места. Он ждал, словно чувствовал: вот-вот что-то должно было произойти.

 

7.

Прошло минут десять. Из сарая вышли два человека и тут же вернулись обратно, закрыв изнутри створки ворот. Еще через минуту в окне башни мелькнула голова. Она явно не принадлежала Тарасу и находилась не у самой амбразуры, а в глубине башни. Как будто разыгрывался некий спектакль, специально для него предназначенный. Больше ждать он не мог. Сорвавшись «на пропеллере» с места, Петр понесся к башне и через мгновение снова взбегал по вертикальной стене. Еще через мгновение он повис на краю отверстия и с ужасом обнаружил, что помост, на котором стоял и к которому был прикован Тарас, исчез. Стальной канат, который раньше держал конструкцию, теперь уходил далеко вниз и терялся во тьме. Галкин сделал, что мог: прыгнул, оттолкнувшись ногами от края и, достав до каната руками в перчатках, заскользил по его масляной поверхности. На краю лестничной площадки мелькнула фигура одного из охранников.

Наконец Галкин ощутил под ногами твердый настил – похоже тот самый, что раньше висел наверху. Скорее всего, то был примитивный механизм для подъема и опускания бочек. Где-то высоко над головой, зияло отверстие, через которое он проник в башню. Казалось, он очутился на дне колодца. Вокруг царил почти полный мрак, и только вдали мелькали огни, и струилось свечение разных цветов. Оттуда доносились слабые звуки: не то шаги, не то голоса, не то звон капели. Он осторожно, почти на ощупь, двинулся в том направлении. Постепенно глаза привыкали. Справа и слева Петр уже различал стеллажи, на которых лежали казавшиеся огромными бочки. Запахло вином. Он миновал лестницу, которая вела вверх к подножию башни, откуда он только что опустился. Галкин заметил, что некоторые из бочек снабжены кранами и вспомнил про свои руки в перчатках, которые он не снимал. Запачканные смазкой, они казалось покрылись коростой. Нагнувшись, и открыв один кран, Петя стал мыть руки, не снимая перчаток. Конечно, это было кощунством (мыть перчатки вином), но разве похищение людей, – благороднее?

Распространяя ароматы, вино журчало по желобу в цементном полу. Галкину показалось, он слышит шорох. Закрыв кран, – прислушался. Шорох прекратился. Снова открыл – и подставил ладони. Кто-то явно подкрадывался. Он вспомнил охранника, которого видел мельком, когда скользил вниз по тросу. Подумал: «Это реально. У него может быть и оружие. По крайней мере – электрошокер».

Наказать этого человека Галкину ничего не стоило. Охранник и не заметит, как к нему приблизятся, нанесут привычный удар по шее, от которого он на время потеряет сознание. Именно потому, что человек был один, и что это ничего не стоило сделать, Петя решил воздержаться и не наказывать. Позднее, вспоминая этот момент, он понял, что, пожалев, он почти, обрек человека на гибель, хотя и не мог это предвидеть.

Кое-как обмыв руки, вернее перчатки, он похлопал в ладоши, чтобы избавиться от лишней влаги, и, благоухая винным ароматом, двинулся дальше. Вероятно, охранник был в курсе его возможностей и, сковывая действия Галкина, не торопился сближаться, предпочитая оставаться в тылу.

То ли глаза пообвыкли, то ли что-то светилось, но очертания предметов стали отчетливее. Впереди был поворот, и, возможно, пространство расширялось. Петр больше не слышал шума, который доносился оттуда. Скорее всего, то были действительно люди, которые, пройдя насквозь винный погреб, теперь удалились в иные пределы.

За поворотом погреб заканчивался. Его сменил «винный грот» – полутемный овальный зал. На полу вместо цемента – плитка. На стенах рельефная лепнина, изображающая грозди винограда, и овальные живописные панно с видами холмов, покрытых виноградниками и лесами. В специальных стеклянных шкафах – батареи бутылок с вином и винных бокалов. Фактически, грот не был освещен. Полному мраку противостояла лишь дежурная подсветка внутри шкафов, превращающая коллекцию в подобие таинственного алтаря. Именно ее сияние Галкин мог видеть с противоположного конца погреба. Вдоль стен располагались барные стойки с высокими табуретами. Выемки для светильников, призванных имитировать окна, были забраны коваными решетками так же изображающими виноградные грозди и листья.

Галкину показалось, что звучит тихая музыка. Но, прислушавшись, он убедился, что музыки не было: только тихо звенела капель, и шаркал за поворотом «заблудший» охранник. Поискав глазами, Петя нашел здесь такую же лестницу, как в начале подвала. Но тут она была аккуратнее, чище изысканнее – под стать облику грота. И лепнина здесь была та же с виноградной тематикой. Мрамор ступенек отражал таинственный свет, а дверь наверху лестницы украшали янтарная ручка, позолоченная окантовка и какой-то орнамент – вероятно, фамильный герб Сильвестри. Вот как это, возможно, описывается на геральдическом сленге: «Щит, рассеченный и пересеченный на лазурь и червлень. В лазури – золотой трехвершинный холм, в червлени – лазурная виноградная гроздь».

Галкин не взлетел, но на цыпочках, не торопясь, поднялся по лестнице, перевел дыхание и прислушался. Стояла какая-то подозрительная тишина, словно за дверью кто-то тоже затаил дыхание. Повернув ручку, он чуть-чуть приоткрыл дверь. И сейчас же прикрыл: совсем близко стояла фигура с автоматом «Мини-Узи» наперевес. Ствол оружия почти упирался в полотно двери. Судя по всему, поджидавший его человек тоже прислушивался. Галкин метнулся к стене и вжался в нее. Из-за двери послышался голос: «Sei Paolo?» (Ты Павел?) Неожиданно слева послышался шум, и охранник, следовавший все это время сзади, ободренный тем, что перед «ликом чудовища» он уже не один, перепрыгивая через ступеньки заорал: «Si, si Paolo!» (Да, да Павел!). Из-за двери опять послышался голос: «Attenzione!» (Внимание!) Sparo nelle gambe! (Стреляю по ногам!) И почти без паузы загрохотала автоматная очередь, прошившая нижнюю половину двери. Ногу в передней части бедра обожгла терпимая боль, но Галкин не шелохнулся. Зато охранника, пораженного двумя пулями в грудь, снесло со ступенек и бросило на плитки «грота».

Услышав звук падения, автоматчик распахнул дверь, за которой стоял Галкин и, выставив перед собой оружие, шагнул на ступеньку. В то же мгновение Петя, схватившись за ствол, мощно рванул его вниз, и человек вместе с «Мини-Узи» покатился с лестницы.

Не чувствуя боли, Петя «на пропеллере» выскочил из подземелья, пронесся по коридору и оказался в высоком холле первого этажа того самого трехэтажного здания, против которого вчера на горной дороге они сделали первую остановку. Это и была вилла Сильвестри. Против входа, располагалась широкая лестница. Стену лестничной площадки украшал тот же герб, который Петя видел на двери. С площадки на второй этаж, опоясанный балюстрадой, вели с двух сторон две лестницы.

Как всегда, при работе в режиме «пропеллера» Петя видел немую (точнее застывшую) сцену. Здесь это, в самом деле, напоминало театральную сцену. Например, можно было видеть на лестнице человека поднявшего ногу, и застывшего в таком положении. Но Петю не занимали смешные моменты. Нужно было спешить: он чувствовал, как кровь заполняет штанину и капает на пол.

«Пропеллер» вынес его наружу. На пятачке возле клумбы стояли оба автомобиля. Кроме водителей, в них никого сейчас не было. Черной «карете» Баркова Петя проткнул шину. Подойдя к «санитарке», он открыл кабину шофера и одним рывком выбросил водителя из машины. Охранник, стоявший у входа, неожиданно обнаружил беднягу копошащимся в клумбе. Он словно проявился из воздуха, а машина его в это время, объехав цветы, уже мчалась к дороге.

Галкин повернул направо – в гору. С автоматической коробкой передач – ехал впервые. Рука невольно искала рычаг: ей все время его не хватало. Достигнув поворота, Петр остановился, позвонил Тони, попросил, чтобы выезжал на дорогу. Затем он выправил руль, выключив зажигание, снял машину с ручного тормоза и выскочил из «санитарки».

 

8.

Сил хватило только дойти до обочины. Теперь он почувствовал боль. И – какую боль! Кровь потихоньку остановилась, – набухшая штанина терлась о рану. Галкин сел, прислонившись к дереву. Когда подъехал Тони и, приблизившись, позвал, он с трудом разжал веки.

– Я слышал выстрелы. Вы ранены?

Где-то далеко внизу ухнул взрыв. «Я же выключил зажигание!? – удивился Петя. – Наверно, был сильный удар – взорвался бак».

«Что это?» – спросил Тони.

«Это война,» – одними губами ответил Петя.

– Я спрашиваю, что с вами?

«Пустяки, – объяснил Петр. – Кость не задета. Только вырвало чуточку мяса!»

Тони помог сесть в машину.

– Скорее к хирургу. Потеряно много крови!

– Опасно! Будут искать по больницам.

– Мы сделаем, чтобы никто не нашел. У меня тут поблизости есть практикующий врач.

– Я заплачу! Главное – чтобы они не разнюхали.

По дороге Тони дозвонился к доктору. А минут через тридцать Галкин уже забирался на перевязочный стол.

Пуля прошла по касательной, сняв кожу и проделав борозду в бедренной мышце. Пришлось накладывать шов. Но что это был за шов! У себя на родине о таких швах Галкин даже не слышал. Сначала по краям раны наклеили две полосы из самоклеющейся ткани, а затем застегнули, вделанную в пластырь застежку-молнию. И никаких тебе игл, никаких ниток, скоб, никаких мучений при снятии шва – взял отклеил пластырь и все. Как ему объяснили, это называлось «атразип». «Молния» защищала рану, но не касалась ее поверхности, позволяя тканям свободно дышать, тем самым, способствуя заживлению. Врач советовал два дня воздержаться от нагрузок и резких движений, а чтобы восстановилась кровь, побольше пить сухого красного вина. «Для этого случая могу предложить вам – свое.»

В течение часа Галкин отлеживался на кушетке у доктора, пока Тони ездил по магазинам искать для него новые джинсы. Старые (продырявленные и пропитанные кровью) пришлось выбросить.

До машины Галкин дошел почти не хромая. Этот день решил отлежаться. Попросил Тони купить кое-какие продукты, а вечером выполнить одно поручение и позвонить. Когда стемнеет, водитель должен был проехать мимо виллы Сильвестри с включенным приемником, настроенным на частоту маячка. Сигнал прослушивается в радиусе трехсот метров. Если маячок будет слышен, значит, он остался на вилле (либо – у Бульбы в воротнике либо сам по себе). Если маячок не будет прослушиваться, он или поврежден, или Тараса переместили в другое место. В любом случае, это даст хоть какую-то информацию.

Галкин вспомнил, что хотел позвонить в Питер, уточнить ситуацию. Но зазвонил телефон, который Петя изъял у Баркова в последний раз. Звонил Фабио собственной персоной. Каким-то образом он догадался, у кого сейчас аппарат. Впрочем, догадаться было не сложно: Галкин не первый раз изымал аппараты.

– Пьетро, это же – вы! Отвечайте! Почему молчите?

– Я уже говорил, меня зовут Паоло!

– Я помню. А Игорь утверждает, что – Пьетро.

– Ваш Игорь все перепутал!

– Ну, хорошо, пусть будет Паоло! Но вы разбили мою машину!

– А ваши люди стреляли в меня!

– Вы ранены?

– Синьор, Сильвестри, вы же видели кровь! Зачем спрашиваете?

– Хочу знать, что мне еще от вас ждать.

– Если вы не вернете заложника, вас ожидают серьезные неприятности.

– Интерпол?

– И это тоже.

– От вас зависит, когда и как ваш Бульба вернется домой.

– Опять торгуетесь?

– Хочу найти с вами общий язык.

– Какой может быть общий язык с человеком, берущим заложников?

– Ваш Бульба не заложник, а гость.

– Гость, которого усыпили, насильно лишили свободы, разлучили с семьей? Кстати, он такой же мой, как и ваш.

– А мы, между прочим, решили ему показать Флоренцию, а потом, может быть, и Венецию.

– Кто мы? Вы и ваш Игорь?

– Беру это дело в свои руки. Завтра должны прислать новую машину.

– Это меня не касается.

– Вам так плохо?

– А это вас не касается.

Галкин выключил телефон. Он рассуждал так: «Если бы Тараса обыскали и опять нашли телефон, Фабио наверняка похвастался бы. Впрочем, не обязательно. Сильвестри – очень хитер. Чтобы делать выводы, надо хотя бы дождаться звонка от Тони».

Но Петр не дождался, позвонил сам: «Извините, Тони, это опять я. Хочу попросить, когда будете там проезжать, обратите внимание, стоят ли перед домом машины, и если стоят, то какие. Конечно, если будет видно с дороги. Ни в коем случае не приближайтесь. И вот еще что: постарайтесь запомнить, какие окна, и на каких этажах будут светиться». Тони пообещал обратить внимание и запомнить.

Галкин передумал звонить в Питер: достаточно было того, что звонил Бульба. А его могли снова не так понять. Оставшись один, весь этот день Петр распивал, купленное у доктора вино. Не потому что оно ему нравилось, а как говорится, «для пользы тела», чтобы, по совету доктора, восстановить кровь. Вообще-то он пил очень редко и в исключительных случаях, если были повод и компания. Сегодня он выпил довольно много – в общей сложности, за пол дня – две бутылки. Сначала было даже приятно. Но потом – опротивело. Слабое вино не пьянило, не веселило – от него, просто, мутило и с непривычки поташнивало. Кроме того, он выпил пару йогуртов, вскипятил, по обычаю русских туристов кипятильником чай и придремал в кресле. Проснувшись, – почувствовал себя одиноко и неуютно. Рана не то чтобы очень болела, а как-то неприятно зудела. Только теперь он почувствовал накопившуюся усталость. Хотелось раздеться, лечь и уснуть, но надо было дождаться звонка.

Он вдруг понял, чего ему не хватало, – музыки. Он уже несколько дней не слышал хорошей музыки. Она, как и литература, как поклонение невыразимо прекрасной безымянной женщине, была одной из его религий. Он не был ни фанатиком, ни ортодоксом, ни фундаменталистом, не придумывал себе никаких постулатов и заповедей, просто, когда, закрутившись, иногда забывал причаститься магии звуков, а заодно помолиться священному образу (своему чуду), то впадал в состояние близкое к асфиксии. Удивительно, что именно в этом городе жили до него два гения, исповедовавших ту же «религию», о чем и открылись миру, увековечив имена своих жриц.

Галкин включил телевизор (впервые в Италии), надеясь услышать итальянскую музыку, но увидел Сильвестра Сталлоне. Правда, он тоже был итальянцем, но ни к Италии, ни к музыке отношения не имел. Шел импортный триллер.

Тут зазвонил телефон, – пришлось «ящик» выключить. Это был Тони. «Buona sera, Тони, ну как там дела?» – спросил Галкин.

– Buona sera, Паоло, дела такие: сигнал от радиомаяка есть. Никаких машин перед виллой не видно, на нижнем этаже горит свет за стеклом парадного входа и в одном окне рядом, на среднем этаже светятся почти все окна, на верхнем – одно (крайнее справа). Это – все. Как вы себя чувствуете, Паоло? Какие планы на завтра?

– Вы знаете, я выпил две бутылки вина те, что приобрел у доктора – голова ничего не соображает и немного мутит.

– Извините, Паоло, вчера мне было неудобно сказать, этот доктор хорош, как врач, но как винодел – ниже среднего. У нас тут много любителей и каждый считает себя знатоком. Если б вы выпили рюмочку-две, вы бы ничего не почувствовали, но после двух бутылок качество сказывается.

– Тони, о планах на завтра поговорим утром. Мне надо выспаться. Я позвоню вам сам.

– Тогда, до завтра!

– A domani!

 

9.

Он хорошо выспался. Бедро не болело. Голова была свежая. Проделав легкую зарядку и, стараясь не мочить ногу, ополоснулся под душем. Спустился в буфет, съел включенный в стоимость номера завтрак: хлеб масло, сыр, кружок колбасы, печенье, кофе со сливками. Поднялся к себе и только тогда позвонил Тони.

– Buongiorno, Тони!

– Buongiorno, Паоло! Как себя чувствуете?

– Отлично!

– Benissimo! Ну, что вы решили?

– Тони, я хотел спросить… Там, кругом – горы, вернее холмы. Не найдется ли в округе вершины, с которой можно увидеть виллу, как на ладони? С помощью оптики, разумеется.

– Мне кажется есть. В километре восточнее деревни Фьезоле перед карьером находится возвышенность. Только надо проверить, как туда добраться, и что реально оттуда видно. Кстати, у меня есть хороший бинокль.

– Ну, вот и прекрасно! Но сначала вы опять отвезете меня на вокзал. Я хочу сделать несколько звонков так, чтобы не «засветить» номера.

– Понимаю. Так я еду?

– Жду.

Оставив Тони на площади, он прошел в застекленную призму вокзала, разыскал таксофоны. Кровь яростно билась в висках, как будто он подвергался опасности. Такое сердцебиение само по себе представляло опасность. Сделав все, что надо, он набрал номер и только просил себя: «Ну довольно! Сколько можно!? Возьми себя в руки!» Потом сказал в трубку: «Здравствуйте, я – тот, кто два дня назад вас спрашивал о Тарасе. Он сейчас во Флоренции на вилле Сильвестри».

– Знаю.

– Значит, он сам вам звонил! Вы в Питере?

– Приехала на минутку взять вещи. Через час улетаю.

– Правильно. В Питере вам оставаться опасно.

– Что вам известно еще?

– Возможно, они собираются показать ему город, а потом увезти в Венецию. По крайней мере, так они сами сказали.

– Что им надо?

– Использовать его, как приманку.

– Кого же приманивать?

– Трудно сказать.

– Это действительно так или вы что-то недоговариваете?

– Скорее, – второе. Чего я больше всего боюсь: они и вас хотят использовать с этой же целью.

– А что вы хотите?

– Вернуть Тараса.

– Ну, так верните!

– Я здесь – один, а питерцы, как я понял, – на стороне похитителей. Во всяком случае, ищут не их, а меня. То ли все они куплены, то ли полные бестолочи. Во всяком случае, у меня ничего не выходит. Иногда я кажусь себе человеком с обочины, вмешавшимся в чужую игру.

– Успокойтесь. У вас все получится.

– Вы так думаете!?

«Убеждена!» – сказала она и положила трубку. Для Галкина в этом ответе была загадка и, возможно, надежда. Меньше всего он ждал моральной поддержки с ее стороны. Но было и нечто тревожное. В отличие от первого звонка, на этот раз он имел возможность прислушаться к голосу, который был, конечно, похож на голос «чуда», сохранившийся в памяти с армейских времен… Но только похож. В нем слышалось и что-то иное. Даже поправка на возраст не объясняла изменения тембра. «Возможно, было заболевание связок», – подумал Галкин и решил прекратить обсуждение некорректной придирки.

От вокзала Тони повел машину на север-северовосток, сначала – по улицам города, затем по шоссе. Скоро пошли пригороды: поселки Сан Доменико, Фьезоле с паутиною улиц среди вилл, ферм и каких-то амбаров, мимо шпалер виноградников, фруктовых садов и оливковых рощ. Это был край древних этрусков – праитальянцев и роскошных современных вилл. На центральной площади стояло два бронзовых всадника, которые как бы двигались друг другу на встречу и остановились для переговоров.

Отсюда, повернув на восток, по узенькой улице, называвшейся «Корсика» такси выехало за околицу и, наконец, двинулось вверх по крутой лесной дороге.

Хвойный лес был опрятен и больше напоминал парк где-нибудь в районе Измайлова. Временами попадались дубы с едва пробивающимися листочками. Дорога становилась все круче, звук мотора натужнее, и скоро вой двигателя совсем заглушил пение птиц.

Наконец, они выехали на большую поляну, миновали навес кормушки зверья. Отсюда начинался спуск на восточную сторону. Этот склон был круче, в сравнении с тем, по которому поднимались. Внизу, у подножья, сверкало на солнце водное зеркало, покрывавшее старый карьер.

Тони выключил двигатель. Они вышли. Оглядевшись, Петр почувствовал себя ближе к небу. Ему показалось, что он, просто, гость и приехал сюда отдохнуть. События этой недели, вдруг, утратили значимость. Явилось желание – рухнуть в изумрудное ложе, закрыть глаза и расслабиться. В ощущении непреходящей усталости, в желании раствориться в этом зеленом космосе было что-то привычное, русское. Даже головокружение, которое он сегодня испытывал, казалось привычным. Не в силах преодолеть желание, Петр опустился на землю, не отойдя двух шагов от машины. Внутри двигателя, после натужной работы, что-то еще звенело и булькало. В самом облике машины Петя улавливал нечто родное. Старый Фиат по каким-то родственным признакам напоминал большинство «легковушек», бегающих по дорогам России.

Таксист бродил по поляне, то и дело прикладываясь к биноклю. Он искал место, откуда было бы видно виллу Сильвестри. Наконец, Тони позвал Галкина: «Паоло, кажется, я нашел. Взгляните!» Петя с трудом поднялся. Никогда раньше он не испытывал такой вялости и решил, что сказывались, накопившаяся усталость, потеря крови, выпитое вчера вино, волнение, связанное с телефонным звонком. Взглянув на него, Тони спросил: «Кружится голова?» И поставил свой диагноз: «Так бывает от переизбытка кислорода. Наша растительность мощнее очищает воздух. А ваши легкие не принимают воздуха совсем без примесей.»

Галкин взял бинокль, чуть подстроил его под свои глаза. Прошло немало времени, прежде чем он «нащупал» объект. Ракурс был непривычный. Вилла была обращена к нему под иным углом – не со стороны дороги, а по линии, проходящей через склад с башей. Причем расстояние между ними «скрадывалось», и профиль башни как бы накладывался на силуэт виллы.

Площадка перед виллой, действительно, была пуста. Неожиданно Пете пришла в голову мысль. Барков, скорее всего, уехал. То ли – обратно в Рим, то ли поселился во флорентийской гостинице. На вилле ждали прибытия новой машины. Но не могли же они столько времени оставаться оторванными от цивилизации, ведь заранее на это никто не рассчитывал. А там ведь, по крайней мере, человек пять-шесть мужиков, которым надо как-то питаться.

«Скажите, Тони, – спросил Галкин, – у вас хорошие отношения с диспетчером службы?». «Нормальные», – признался Тони. И когда Петр изложил свою мысль, он согласился с ним, набрал номер телефона диспетчерской. Болтая с девушкой, он сказал, что стоит на улице, дожидаясь клиента, а потом, как бы между прочим, справился, не было ли у нее заказа с виллы Сильвестри. Диспетчер сообщила, что, такой заказ поступил на двенадцать часов пополудни. Петя дал знак, дескать, баста – кончай разговор. Тони, поблагодарив диспетчера, отключился и спросил: «Ну, и теперь – куда?»

А теперь выберем место для засады и проследим маршрут заказнного такси. По дороге вниз Галкин поинтересовался: «Если Сильвестри поступит из Рима новая машина, смогут ли они, пользуясь ею, осматривать достопримечательности?»

– На ходу из окна – могут. Но останавливаться и выходить из машины – нет. Стоянка в городе разрешена только машинам, зарегистрированным во Флоренции.

– То есть, даже если у них будет новая машина, для того, чтобы гулять по городу, им все равно придется заказывать такси.

– Выходит так. А что, они собираются гулять?

– Не исключено.

 

10.

Они замаскировали машину там, где останавливались перед виллой в первый раз. Включили приемник, убедились, что маячок работает. Минут через пятнадцать (то есть точно, как было заказано) по дороге слева направо проехало такси. Еще минут через десять оно проехало справа налево уже с пассажирами. Сняв маскировку, они, не спеша, двинулись следом.

Преследование ничего не дало. Двое охранников набрали в ближайших магазинах две сумки продуктов, потом заехали в аптеку и купили медикаменты и перевязочный материал.

«А это им зачем?! – удивился Тони. – Как будто лазарет устраивать собираются!?» «Это для дела. – объяснил Галкин. – У них там, по меньшей мере, двое раненых».

– Вот как!?

– Слышали вчера автоматную очередь? Одна пуля досталась мне, остальные – своим.

– Так метко стреляли?!

– С закрытыми глазами. Тяжело раненого, думаю, уже вчера положили в госпиталь.

– А как объяснили?

– Уверен, Фабио нашел, что сказать.

– Это кто?

– Сам Сильвестри!

– Ого!

Галкин остановил машину.

– Тони, знаете что, не будем их сопровождать до виллы. Доберутся без нас. Если не трудно, отвезите меня, пожалуйста, к знаменитому «Teatro Communale» и оставьте там.

Галкину повезло, ему выпал свободный вечер. «А что если пойти в театр?» – подумал он. Из различных источников Петр знал, что Флоренция была в числе городов, где зарождалась итальянская опера. Это начиналось естественным образом из сопровождавших драматические спектакли музыкальных и балетных «интермедий» (включений). Сначала интермедиями, просто, заполняли антракты, затем они стали служить иллюстрациями драматических действий. Потом диалоги сменились музыкальными речитативами. И, наконец, все слилось в единое музыкальное действо. Галкин сознавал, что такой взгляд на зарождение оперы – не что иное, как профанация – бессовестное упрощение весьма сложного процесса. Но что остается неспециалисту, то есть «профану», если он хочет иметь хоть какое-то представление.

Это происходило в пятнадцатом – шестнадцатом веках. В стране с теплыми ясными вечерами для театров не строили специальных зданий. Греческие и римские традиции признавали только театр под открытым небом. Но уже во времена Казимо Первого Медичи, когда для смены декораций стали использовать хитрые механизмы, театры переместились под крыши дворцов и офисов. Например, один из самых технически совершенных театров того времени расположился внутри «Старого Дворца» на площади «Синьории», другой – вселился в одно из помещений «Уффицы». Только в девятнадцатом веке во Флоренции было построено специальное здание для театра. Сначала, как открытый амфитеатр на шесть тысяч мест, потом, как закрытый – на две тысячи мест. Он расположен на том же (северном)берегу Арно, что и гостиница «Колумбус» и на таком же расстоянии от центра (то есть «Старого моста»), только в противоположном, (западном) направлении, по адресу «Проспект Италии», дом 16. Это было желтое здание. В закрытых ставнями окнах второго этажа как будто дремали «добрые старые времена».

Галкин не знал, сможет ли выбраться завтра. А сегодня давали оперу «Федра» немецкого композитора Ханса Вернера – известную любой школьнице хрестоматийную историю: Федра, жена Тесея, дочь критского царя Миноса, воспылавшая любовью к пасынку Ипполиту, отвергнутая юношей, кончает с собой. Только из одного этого идти не хотелось. А тут еще – композитор Ханс Вернер, которого нет даже в российском энциклопедическом словаре. Впрочем, в сусеках памяти Петя все же наскреб о нем крохи сведений. Этот немец изучал двенадцатитоновую технику композиции (в отличие от обычной диотонической системы, основанной на противопоставление дух ладов: мажора и минора), был приверженцем новой венской школы додекафонии (додека – двенадцать) Арнольда Шёнберга. В пятидесятых годах Ханс Вернер вынужден был уехать в Италию. По крайней мере, для России он был никто – что-то вроде безвестного музыкального графомана, каких на свете, возможно, – не так уж и мало.

И все-таки Галкин пошел, хотя в зале кроваво-красного колера зрителей оказалось немного. Оперу давали в концертном исполнении (без костюмов и декораций). Колеблющихся это должно было доконать. И, в самом деле, многие ушли в начале спектакля. Петя остался не из одного упрямства – больше из любопытства, хотя ничего особенного от спектакля не ждал. И как часто при этом бывает, – ошибся.

Оркестр звучал превосходно. Голоса были истинно итальянские. В такой постановке можно было не следить за сюжетом и не ждать красивых мелодий. Оставалось наслаждаться очищенным от банальных созвучий мистическим ладом. Это производило странное впечатление, словно Галкин воспринимал не музыку, а испытывал наслаждение, слушая гармонично звучащую прозу Толстого или Томаса Манна. Такое звуковосприятие было неожиданным.

Покидая после спектакля театр, наш герой расценил его, как подарок судьбы, как некую «интермедию» – музыкальное включение в сумасшедшую драму его собственных итальянских буден.

Однако, на набережной, по дороге в гостиницу, им стала овладевать тревога. Она проникала исподволь, будто крадучись, используя его собственные верткость ума и фантазию. В «драму итальянских буден» все решительнее вторгалось трагическое звучание.

Последствия одного, казалось бы, не очень значительного события стали представляться катастрофическими. Мысль зацепилась за фразу, которую нынче он высказал Тони: «Тяжело раненого, думаю, уже вчера положили в госпиталь». Он произнес это убежденно, словно иначе и быть не могло, хотя, в действительности, могло быть все, что угодно. Нельзя, например, исключать, что «сильвестравцы» доставили раненого туда же, куда Тони привез и Галкина. Ведь госпиталь – далеко, до него надо дозваниваться, вызывать скорую помощь, а этот доктор практикует рядышком, в районе холмов. И если случилось именно так, то события могли обрести «злокачественную» направленность.

Врач, наверняка, мог сказать, что на днях у него уже был пациент с огнестрельным ранением; привез знакомый таксист. А дальше – пошло поехало: его могли спросить: Откуда привез? Куда отвез? Как звать таксиста? Номер машины? Адрес водителя могли разузнать в диспетчерской, отель, номер комнаты – из допроса несчастного Тони, все остальное – из памяти гостиничного компьютера. В мозгу Пети точно разматывался клубок зловещих событий.

Он не заметил, как дошел до гостиницы, хотя расстояние составляло около трех километров. А, поднявшись в номер, – не находил себе места. Внешне, как будто бы ничего не случилось. Но кто знает, что было в действительности, и что прячется за видимостью неизменности. Он сознавал, главной его бедой сейчас была паника. Его подмывало звонить Тони, но, во-первых, уже было поздно – поздно по времени суток. А, коли несчастье случилось, – все равно ничего не изменишь. Если – все в норме, будить водителя, ради комфорта души, – просто, подло.

Петя заснул лишь под утро, – забылся каким-то горячечным сном, однако проснулся в девятом часу бодрым и напряженным, как натянутая тетива. И тот час же набрал номер водителя. Они поздоровались. Тони осведомился о самочувствие. «Как я могу себя чувствовать, если второй день вынужден бездельничать!?» – раздраженно заметил Петя. «Вам как раз стоило отлежаться после ранения и потери крови.». – возразил Тони. Беседуя, Галкин прислушивался к голосу из аппарата, пытаясь уловить признаки подконтрольности. Но ничего подозрительного не обнаружил. Зато водитель уловил в его голосе настороженность и спросил: «Что-то случилось?» «Вероятно, могло случиться», – загадочно высказался Галкин. Такой ответ еще больше озадачил Тони.

– В чем дело, Паоло?

Только тогда, сознавая нелепость происходящего, герой наш решил объясниться.

Он старался, как можно последовательнее излагать свои доводы. Когда речь зашла о Тони, Галкин как будто начал оправдываться: «Вы поймите, у вас семья, и я не хочу, чтобы ради случайного нанимателя, вы рисковали. Я и противной стороне жертв не желаю, и если кто-то из них пострадал, то не по моей вине: похитители сами установили правила игры.»

«Я понимаю, – наконец, сказал Тони, – и знаю, что надо делать. Я поеду к нашему доктору и узнаю, были у него или нет „гости“ из виллы».

– Желательно запастись хорошим предлогом. Иначе все можно испортить.

– Что вы имеете в виду?

– Например сказать, что пассажиру очень понравилось вино. И он хотел бы приобрести еще пару бутылок. Пускай я останусь в его памяти не как пострадавший, а как поклонник его погребов.

– Хорошая мысль!

– Деньги я дам.

– Это не самое главное. Ну, я поехал?

– Только осторожнее, чтобы не напороться на эту «компанию».

 

11.

Выйдя на завтрак, Галкин неожиданно, обнаружил в гостинице много знакомых лиц. На каждом шагу с ним здоровались, ему улыбались. Оказывается накануне, во второй половине дня, из Рима прибыла «родная» группа. Петр тоже улыбался, уверял, ни чуть не лукавя, что Флоренция ему очень понравилась. Но люди, вглядываясь в него, почему-то спрашивали: «Что-то случилось? Вы так бледны!?» Галкин испытывал наслаждение. За последние дни он хоть и поднаторел в, так называемом, «колониальном английском», оказалось, говорить на родном языке – все равно что дышать полной грудью.

«Петр Иванович, – остановила его старшая группы, – у нас сегодня обзорная экскурсия. Вы пойдете с нами?»

– Хотелось бы. Погляжу, как сложатся обстоятельства.

– Если пойдете, имейте в виду, экскурсовод будет ждать у памятника Данте на площади Святого Креста. Вы знаете, где это?

– Да – в курсе. Это не далеко.

– Ну, вот и отлично!

«Приятно слышать, когда тебя называют „Петр Иванович“, – подумал Галкин. – Я сам лишил себя удовольствия быть в чужой стране с земляками».

В это время зазвонил телефон. Галкин извинился, нашел укромное место и открыл аппарат.

– Тони, простите, что долго не брал. Приехала моя группа из Рима – не мог говорить. Еще раз простите! Так что, – обстановка?

– Спокойная. Люди из виллы, действительно, навестили врача. У раненого, что привезли на такси, было прострелено легкое. Объяснили несчастным случаем в фирме охраны при проверке оружия. Доктор сказал, что ранение требует помощи высшей квалификации и направил их в госпиталь. Они почти тут же уехали.

– И все?!

– И все!

– А предлог?

– Вы на счет вина? Я решил, лучше ему о вас вообще не напоминать.

– Пожалуй, верно.

– Какие на сегодня планы?

– Тони, я хотел бы сегодня пойти со своей группой.

– Прекрасно! А мне что делать?

– Сначала позвоните в диспетчерскую, не заказано ли из виллы такси. И сообщите мне, а я скажу, что делать дальше.

Звонок поступил через пару минут: «Вилла вызвала такси на половину десятого».

– Извините, Тони, вы наверно сейчас там – недалеко?

– Как раз между доктором и виллой.

– Я бы с удовольствием с вами сейчас проехался, но боюсь, не успеем.

– А что надо делать?

– Надо замаскировать машину на нашем месте, не доезжая виллы. Проверить сигнал маячка до приезда такси и после, затем осторожно проследовать за ними. Объясняю в чем дело: утром на площади Святого креста начнется обзорная экскурсия на русском языке. А Сильвестри как-то грозился показать заложнику Флоренцию. Возможно, – это как раз тот случай.

– Все ясно. Выезжаю!

– Отлично! Только сообщайте мне любые изменения.

– Обязательно! Ждите звонка!

Минут через десять Тони позвонил: «Я на – месте. Слышу маячок, – и, почти тут же добавил. – На виллу проехало такси». Галкин отчетливо представил себе происходящее, но когда не видишь глазами, возникает страх перепутать воображаемое с реальным.

Петя достал из чемодана цельную маску, которую собирался опробовать и, подойдя к зеркалу, аккуратно натянул ее на голову, лицо и подбородок. Снова послышался вызов. Тони докладывал: «От виллы проехали такси и новая санитарная машина. Маячок затухает, уже почти не слышен. Я выезжаю следом».

Собираясь выходить, Галкин суетился. Даже показалось, что дрожат руки. Появилось предчувствие, не предвещавшее ничего хорошего. «Я догоняю! Маячок опять слышен», – сообщал Тони. «Держитесь от них подальше», – советовал Галкин. Ему казалось, что он раздвоился, видя себя одновременно и там, и здесь. «Отстаю, – маячок затухает», – сообщал таксист.

– Тони, я иду на площадь Святого Креста. Оттуда начнется экскурсия. Сообщите, когда и с какой стороны они въедут в центр.

– Постараюсь.

Они переговаривались, как заговорщики, готовящие террористический акт. На самом же деле, Галкин не имел никакого плана. Он был скован в действиях и не знал намерений противника. Сильвестри получил новую машину. Инициатива была на его стороне.

Сегодня Петя решил изменить образ, надев вместо куртки черное демисезонное пальто с многочисленными и вместительными карманами. Он переложил в них полный арсенал технических средств из заветной шкатулки, и теперь был во всеоружии. Взглянув в зеркало, он себе понравился. Свободное пальто не только не сковывало движений, – он чувствовал себя в нем окрыленным.

Покинув гостиницу, Галкин ускорил шаги. Волнение нарастало. Кровь стучала в висках. Никогда еще он так не волновался. Хотя ничего особенного как будто не ожидалось. Он привык атаковать и отражать атаки: «пропеллер», «вибрация», «расслабление» – это вошло в арсенал приемов, стало привычным, естественным, даже докучным. «Что происходит?! (ему трудно было дышать) Определенно, я сегодня – не в форме!» – думал Галкин, обходя со стороны набережной библиотеку, чтобы выйти на площадь.

Почти вся группа была уже здесь. В новой маске его не узнали. К группе примкнуло несколько, видимо, русскоязычных туристов из другого отеля.

Подошла плотная тридцатипятилетняя женщина, с дощечкой на палочке. На дощечке, поднятой вверх, было по-русски написано: «Экскурсия». Женщина представилась, и начала рассказ. Она говорила быстро, напористо, с выражением. Она сыпала фактами, именами и датами. Это была не камерная римская гид, а гид-митинговый вития. «Ишь, какая шустренькая!?» – сказал кто-то рядом. Петр узнал голос Виталия.

Поначалу Галкин прислушивался, стараясь хоть что-нибудь разобрать. Женщина говорила чисто по-русски, но так складно и закрученно, что из набора шикарных слов ничего не возможно было сложить. В голове все мешалось, а в глазах стояли шестиконечная звезда на фасаде церкви и единственное человеческое лицо. Оно принадлежало не той, что рекла, а, совсем другой женщине.

Опять позвонил Тони: «Они подъезжают к библиотеке по улице „Триполи“, объезжают библиотеку, поворачивают направо – к площади „Святого Креста.“»

«Тони, встаньте у библиотеки, – прикрыв рот, сказал Петр, – к площади не приближайтесь! Здесь сейчас будет жарко».

 

12.

Петр, словно забылся, утратив нить мыслей. А в это время на площади начиналось такое, чего он не мог бы себе представить даже во сне. Впрочем, какая-то логика в происходящем все же была.

Разве не сам он постоянно заботился, чтобы в Питере знали, куда девался Тарас и приняли меры. Нет, перед ним сейчас не было Интерпола, было нечто иное, – такое, от чего можно было свихнуться: во Флоренции, на площади «Святого Креста», у памятника Данте стояла та, которую он называл «своим чудом» – своей «Беатриче». Он мог бы вообразить себе здесь что угодно, кого угодно, но не ее. Петр окаменел, обратив скуластую маску в сторону женщины. Она прошла мимо, даже не подняв глаз. А, если бы взглянула? Он представил свою маску со стороны, и у него ёкнуло сердце.

За ней следовал хорошо одетый мужчина, явно не туристического, скорее чиновного вида.

Галкин услышал звук подъезжавшего такси. А затем услышал настоящий, не прошедший сквозь электронные сита, голос женщины. Сперва удивленно, а затем призывно и громко она назвала имя мужа. То, что случилось потом, свершалось так быстро, что позже Галкин с трудом мог восстановить последовательность происходившего.

Туристы возле памятника Данте, видела, как на площади остановилось желтое такси. Из машины вышли четверо и направились к экскурсантам. Трое были одеты в черную униформу. Один из них (по виду громила) шел впереди. Остальные – в двух шагах сзади. Какая-то женщина выскочила из толпы и с криками бросилась к приближавшейся группе. Шедший впереди «великан», расставив руки, преградил ей путь. В это время следовавший за женщиной парадно одетый мужчина разговаривал по телефону, но, увидев, что происходит, поспешил к «громиле» и что-то быстро-быстро стал ему говорить. Но тот положил руку ему на плечо и не сильно толкнул. Мужчина отлетел к толпе и упал бы, если бы не поддержали. Воспользовавшись моментом, женщина шмыгнула под рукой верзилы и бросилась к человеку, идущему сзади между людьми в черном. Приблизившись, она всплеснула руками: «Боже мой! Тарасик! Живой! Какое счастье! Тарасик! Мой Тарасик!» – стенала она, рыдая у него на плече. Он, обнял ее и не проронил не слова. Только крупные слезы текли по его щекам. Галкин почувствовал, как под маской защипало лицо.

Толпа обратила внимание на седого китайца с пухлыми губами и чуть приплюснутым носом. В длинном демисизонном пальто он стоял неподалеку от памятника и выглядел почти так же монументально, как изваяние. На мгновение его перестали видеть. Но на это не обратили внимание. Все уставились на «громилу», который теперь почему-то лежал на земле, задрав подбородок и глотая ртом воздух. Китаец появился на прежнем месте. Зато водитель такси, почуяв неладное, быстро ретировался.

Подкатила большая машина с красным крестом. Из нее выскочили пять человек. Четверо – в черной униформе. Единственный пассажир в цивильной одежде, скомандовал: «Prendete tutt'e due!» (Забирайте обоих!). «Вот это ты зря!» – мысленно упрекнул Галкин, вновь «погружаясь в пропеллер». На глазах толпы крепкие парни в черном стали растаскивать обнявшихся и тянуть их к санитарной машине. Тараса сравнительно быстро затолкали в салон, и борьба шла внутри. Кричавшую женщину уже не тащили, – несли. Тем временем униформисты один за другим оседали на мостовую. Какая-то сила, подхватила женщину и поставила на ноги. Доставая оружие, на помощь молодчикам, спешил сам Фабио Сильвестри, но, неожиданно, по дороге, он наткнулся на чей-то кулак. «Синьор, нижайше прошу Вас меня извинить, – молвил Виталий, – но я был вынужден это сделать!»

На другом конце площади уже появилась полиция.

Получив удар, Фабио выронил оружие, отлетел к машине, завертелся, забился в салон и приказал трогать. Санитарка уехала, оставив на мостовой пять черных шевелящихся тел.

Стоявшее у библиотеки желтое такси качнуло. На сиденье, рядом с водителем возник седой китаец в длинном пальто. «Извините, синьор, машина занята», – сказал по-английски Тони. «Это я», – сказал Галкин, сдирая с лица потную маску.

«Не узнал, простите, – извинился Тони. – Они только что проехали.»

– Знаю. Давайте – за ними!

– Куда?

– Понятия не имею. Во всяком случае, на виллу они уже вряд ли вернутся.

– Что-то случилось?

– Случилось.

Петр коротко изложил суть событий. Они уже следовали по внутреннему кольцу Флоренции. Промелькнула площадь Донателло с английским кладбищем посредине. Впереди обозначились старые ворота на Площади Свободы.

«Жалко, что заложник остался у них», – вздохнул Тони.

«И все-таки мне везет, – сказал Гакин, поднеся к уху наушник. – Маячок до сих пор цел, хотя там была настоящая драка.»

– Почему вы считаете, что они не вернутся на виллу?

– На площади – полиция. Свидетелей – масса. Жена Тараса все объяснит. К тому же с ней – какой-то чиновник, возможно, из консульского отдела, которому, кстати, тоже досталось. Да и водитель такси, я думаю, не оставит машину надолго. Он ведь ни в чем не замешан, надеюсь? Он и покажет откуда их вез.

– Да, вы правы. Но все-таки, куда же они направляются?

– Не знаю. Я слышал, Сильвестри говорил о Венеции. Вы осилите этот маршрут?

– Потребуется заправка.

– Естественно.

– А если у них – полные баки?

– Что-нибудь придумаем.

Машины объехали древнюю цитадель и устремились на северо-запад. Окраины прекрасного города нехотя отпускали их на свободу. Сначала дорога шла по широкой долине среди холмов. Потом они въехали на автостраду и круто повернули на север, к горам. Здесь дорога разрезала Апенинский хребет, идущий с северо-запада на юго-восток полуострова. Ширина хребта была семьдесят-семьдесят пять километров. Самые высокие из вершин поднимались до двух с половиной тысяч метров над уровнем моря.

Даже невысокие и пологие горы все равно выглядят величественными, как всякие горы. Главное, что Апенины не казались дикими. Их спины покрывали хвойные и буковые леса. Их головы желтели на солнце веселыми плешинами. От их подножий во все стороны разбегались белые точки – такими издалека представлялись окруженные виноградниками виллы и виллочки.

Справа, среди гор время от времени блестело озеро. А внизу, на дне каньона, вилась речка Рено, поминутно пересекавшая трассу то слева на право, то справа налево. Серебристая лента ее устремлялась к самой великой на полуострове реке По, но, так и не достигала ее, а поворачивала на восток и самостоятельно впадала в Адриатическое море.