1.

Утром следующего дня московская группа с ручными и колесными чемоданами покинула отель «Универсо», пройдя триста метров и перейдя три моста, – дошла пешком до «Римской площадки», погрузилась в автобусы и тронулась в путь.

По длинной нити «Моста свободы» автобусы пересекли лагуну, въехали в континентальную часть Венеции (Местре) и, миновав два населенных пункта, появились – в третьем, называвшемся Терцо, где и находился терминал аэропорта «Марко Поло» – небольшое светлое здание, расположенное у самой лагуны. Путь от «Римской площадки» до терминала составлял около пятнадцати километров, а взлетно-посадочные полосы были вынесены прямо в море, на намытый фундамент.

Спустя какое-то время, лайнер с москвичами оторвался от «тверди лагуны» и, «пропахав» небо над островами Мурано, Бурано, Торчелло, покинул пространство Италии.

После воздушного путешествия и напряжения последних дней, Галкин испытывал слабость и, выйдя из самолета, приотстал от группы. Пройдя контроль и сняв с конвейера чемоданчик, он направился к выходу и, только заметив впереди, разговаривавшего по телефону Виталия, вспомнил о его совете быть рядом.

Продолжая говорить и, заметив Галкина, Виталий, дал знак подойти. Петя приблизился в тот момент, когда приятель выключил телефон. «Ну что, Петр, – спросил он, – переходим на „ты?“

– Я не – против.

– Вот и чудесненько! Тебе повезло!

– В каком смысле?

– Их взяли!

– Всех?

– Всех, не всех, а двоих задержали у твоей двери при выносе аппаратуры. Ты должен приехать с бухгалтером и хотя бы этим Петровым. Во-первых, установим, не те ли это крышеватели? А во-вторых, ты напишешь заявление, о краже.

– Может быть, я заеду сперва за машиной, чтобы забрать потом краденное?

– Вот именно, „потом“: сразу тебе все равно не дадут.

– Понимаю – „вещественные доказательства“.

– Правильно понимаешь. Машина на платной стоянке около дома?

– Около дома.

– А ключ от машины?

– При мне.

– Добре! Договоримся так: за мной сейчас приходит авто, и вместе мы следуем до ближайшей точки от твоего дома. Дальше меня отвозят домой. Там я оставляю багаж и еду в отделение, где сидят эти гаврики. А ты берешь со стоянки машину, едешь в институт. Там прихватываешь свидетелей и следуешь с ними в отделение вот по этому адресу. Там мы встретимся и определимся, что делать дальше.

– Простите Виталий, что причиняю столько хлопот!

– Разве мы – не на „ты“!?

– Извини, ради бога! Мне так не удобно!

– Ты с моим планом согласен?

– Еще бы!

– Тогда – вперед!

Выведя со стоянки машину, Галкин позвонил в институт Петрову и сообщил обстановку.

„Но они же предупреждали, с милицией не связываться!“ – испугался Петров.

– Получается, они сами связались с милицией.

– А если это – другие?

– Тогда какие могут быть претензии у „наших“?!

– Как такое может случится!?

– Может. Когда левая рука не знает, что делает – правая. Выходите на улицу! Я подъезжаю.

– Я могу взять свою машину.

– Не надо десять машин.

Галкин сидел у следователя писал заявление. Появился Виталий.

– Петр, ты – здесь? Пиши, пиши. Мешать не буду. Только присяду.

– Я уже кончил. Вот, все готово!

– Петр, твои люди: не признали в жуликах тех, кто на них наезжал.

– Стало быть, наезжали другие.

– Нужны фотороботы.

– Я их просил. Они что-то мнутся. Где они?

– В коридоре.

– Пойдемте!

– Ты здесь сначала закончи.

„Да, да, покажите, что написали, – потребовал тридцатилетний очкарик-следователь, прочел заявление и махнул рукой, – сойдет. Подпишите!“

В коридоре Петров стал канючить: „Может быть, я поеду? Не представляешь, как много работы!“ „И у меня тоже“. – вторила бухгалтерша.

– А мы с вами тут что, бьём баклуши? Может, это – самое важное дело! Или прикажите, контору закрыть?

– Может, и лучше. Я еще пожить хочу!

– Теперь спокойно пожить не дадут! Сказал „А“, надо говорить „Б“. „Правильно, Петр!“, – поддержал стоявший рядом Виталий. – И потом, чего вам бояться. Воришек задержали, а они наверняка связаны с главарями, которые к вам подкатили. От кого еще они могли знать о квартире. Их взяли – они раскололись, отсюда и фоторобот. Так что зря беспокоитесь!» «Ну, хорошо, уговорили», – наконец, сдался Петров.

«Скажите, а вы кто?» – подозрительно спросила бухгалтер.

– Вообще-то я – из прокуратуры. Но здесь, – как частное лицо, содействую вашему Петру. Идемте, представлю специалисту по фотороботам. Петя, а ты подожди меня здесь. План – такой: сперва – фоторобот, потом отвозишь людей в институт. А я на своей колымаге – за вами. Из института двигаем к тебе. Дома ты составляешь опись похищенного и передаешь мне, чтобы туда-сюда десять раз не кататься. Без этой бумажки твое заявление ничего не стоит. Я доставляю опись следователю. А ты немедленно едешь в охранную фирму и оформляешь с ней договор. А заодно меняешь двери, замки и ключи. Устраивает?

– Вполне.

Прошло около получаса, прежде чем все трое опять появились в коридоре. Виталий нес листочки фотороботов, держа их за верхний край.

«Ну, вот, и вляпался!» – подумал Петр, едва взглянув на картинки. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы узнать двух «знакомцев»: Виктора Сергеевича Воронина и Володю – шофера. Странное дело, каждый из фотороботов в отдельности мало напоминал оригинал, но вместе они как бы подтверждали схожесть: в памяти Галкина они шли в связке.

– Посмотри на голубчиков! Копии надо?

Петр отвернулся. Его мысль, следуя определенным путем, искала и не находила выхода. Если их арестуют, рассуждал Галкин, то он, как действующее лицо, наверняка, будет им представлен. С другой стороны, невозможно предположить, что они не узнают его. А это означало бы для него полный крах. Он даже подумать не смел, чем это могло для него обернуться.

– Они тебя, действительно не интересуют?

– Нисколько!

– Что с тобой, Петр? На тебе лица нет!?

– Нездоровится.

– Хлипкий ты, сегодня какой-то. Впрочем, я тебя понимаю: не успели прилететь, колесим по Москве – ни тебе поесть, ни отдохнуть, даже домой заскочить некогда! «Вот именно, – согласился Галкин, а про себя подумал: „Если бы ты только знал, что меня мучит!“.»

Виталий занес фотороботы следователю, и все четверо направились к выходу.

Галкин вел машину осторожно, хотя внутри у него все кипело. В нем зрел протест, ну разве он виноват, что эти двое вновь – у него на пути. Простая случайность! Ему было их искренне жаль: два вполне заурядных мерзавца фактически были обречены. Конечно, они совершали противоправные действия, но не больше, чем остальные мерзавцы. Их беда заключалась в том, что они могли его опознать, хотя бы на подсознательном уровне. Им просто не повезло.

 

2.

Со стороны в рассказ о его преимуществах очень трудно поверить. Но при желании, если задаться целью, до всего можно докопаться и все объяснить. Поэтому, в случае огласки, есть только две возможности: его либо станут использовать, как специальное оружие, либо предпочтут, чтобы он исчез. Он много об этом думал и вынужден был защищаться, ибо ни то, ни другое ему не улыбалось. История с Тарасом свидетельствовала, что не просто огласка, а малейший намек, незначительная оговорка могли оказаться опасными не только для него самого, но для всех, кто мало-мальски с ним связан.

«Ах, Виктор Сергеевич! Виктор Сергеевич! – беззвучно причитал Галкин. – Что же это вы с собой делаете!? И как вас угораздило снова оказаться у меня на пути!» – кроме цинизма и ёрничества в этом причитании была и доля искреннего сочувствия несчастному, который не ведает, что творит.

С этими скорбными мыслями Галкин доехал до института, высадил Петрова с бухгалтером и, сопровождаемый «колымагой» Виталия, въехал к себе во двор, испытывая такое волнение, как будто год не был дома: так много событий успело произойти за неделю.

Дверь была запечатана полоской бумаги. Чтобы войти, они не сорвали полоску, а аккуратно разрезали ножичком. Хотя дверь была вскрыта отмычкой, замок не был сломан, и Галкин открыл его «родным» ключиком.

Виталий присвистнул, когда увидел Петину библиотеку, и пока Петр составлял список «утрат», с растерянным видом рылся в книжках. Он не просто был удивлен, он был ошарашен, сражен и раздавлен. Завершив «скорбный» труд, Петя спросил: «Что с тобой? У тебя руки трясутся, как будто не меня, а тебя обокрали. Господи, что случилось? Тебя что-то тревожит?»

– Тревожат несоответствия!

– Меня, вообще-то, – тоже. Но что, конкретно?

– Ты говорил, что окончил техникум, но такая библиотека – не всякому доценту по зубам.

– По нынешним временам, она и не всякому профессору по зубам. Но ты забыл, какой техникум я окончил.

– Запамятовал.

– Библиотечный!

– И ты решил собирать библиотеку!?

– Виталий, я сделал это!

– И ты все это прочитал?!

– Я работал в районной библиотеке и все, что меня интересовало, прочел там, а здесь – только то, что докупал из книг, которые хотелось иметь при себе, отдельные новинки, не дошедшие до библиотек и разная справочная литература.

– Всю жизнь мечтал о подобной библиотеке!

– В чем дело? Можешь пользоваться, – как своей!

– В моих глазах ты так вырос, что уж не знаю, как к тебе обращаться. Может быть снова на «вы»?

– Брось! Сейчас – не до шуток. У меня много дел: надо дверь заказать, ехать в охранную фирму, а потом присутствовать при установке. Если ты отвезешь список следователю, – буду тебе благодарен.

В прихожей Виталий задержался, разглядывая висевшее пальто: «Такое же было на том китайце!»

– Опять – за свое!

– Это – еще одно «несоответствие»! Или наоборот, – «совпадение»!

– Ты меня в чем-то подозреваешь?

Виталий махну рукой: «Живи пока!» – и ушел. Метаморфоза с приятелем произошла так внезапно, что не могла не встревожить Петра. Галкин приблизился к окну, но не вплотную, а на некоторое расстояние и стал наблюдать. Сначала Виталий сел в машину, потом неожиданно выскочил и уставился на его окно, видимо, рассчитывая засечь панику. Но Петр успел «включить вибрацию».

Когда машина отъехала, Галкин взял себя в руки, найдя по справочнику нужные фирмы, позвонил и сделал заказ. В охранной фирме и в фирме по установке дверей сказали, что приедут по адресу во второй половине дня. Пока суд да дело, сходил в магазин, купил продукты, заполнил холодильник, поел. Позвонил бухгалтеру, сообщил, что завтра выйти на работу не сможет: будет занят «ликвидацией последствий налета». Хотел отдохнуть, но не вышло: в дверь позвонили. В одних носках приблизился к дверному глазку и сказал себе мысленно: «Поздравляю! Они уже здесь! Если бы знали, куда торопятся!» Подбежал к окну, – у подъезда стояла знакомая красная машина. Все было, как он ожидал, хотя смертельно этого не хотел. Петя осторожно взял из прихожей кроссовки и куртку, унес в ванную комнату и там, не спеша, оделся, не забыв натянуть перчатки. Все это время звонок почти непрерывно звонил. Когда он вернулся, то услышал за дверью, проклятия. Прислушавшись, понял, ругань направлена не в его адрес. Оказывается, Воронин только теперь заметил полоску бумаги, опечатавшую дверь. Будучи неглупым человеком, сопоставив факты, он сделал правильный вывод, вычислив «шестерок», умыкнувших у него этот адрес и залезших в квартиру.

Возможно, в эту минуту они уже «колются» следователю обо всем, что знают или догадываются. Впрочем, известно им не так уж и много, однако достаточно, что бы бросить на Воронина тень.

Наконец, он кончил ругаться и тихо сказал: «Ну вот что, пока не поздно, „делаем ноги“!» «Поздно, голубчик! – беззвучно ответил Петр. – Тебя уже ищут. Если найдут, нам придется встретиться. А этого я допустить не могу»!

Подошел лифт. Петя открыл со своей стороны дверную защелку и на «пропеллере» попал в лифтовую кабину раньше незваных гостей. Он спускался на «высокой вибрации», исключавшей «двадцать пятый кадр», и, хотя умыкнул у обоих электрошокеры, замечен не был. Из подъезда вышел одновременно с громилами. Пока они рассаживались впереди, Галкин открыл дверцу сзади, «пропеллером» нырнул на сидение и замер. Авто плавно тронулось.

Чтобы проверить опасения, Воронин звонил своим «пацанам». Сначала не отвечали. Потом, когда позвонил второй раз, один телефон отозвался: «Слушаю!»

– Серый ты?

– Я!

– Ты где сейчас?

«В пи-де!» – выругался абонент. «Все! Обложили гады!» – в сердцах сказал Виктор Сергеевич и выключил телефон. «Так, где он?» – поинтересовался водитель.

– В ментовке! Это – не Серый, а мент!

Володя тихонько присвистнул, спросил: «Куда теперь?»

– Куда-нибудь подальше и побыстрее! Но сначала в банк! Сволочи! Сопляки! Тоже мне, деловые нашлись! И зачем я связался с этим дерьмом!

Первый раз Галкин начинал действовать, не подумав заранее, что из этого выйдет. «Будь, что будет, как судьба повернет.»

Тем временем Воронов набрал очередной номер: «Шериф, это – ты? Привет! Как насчет квартиры директора, ну этого – СКОНа (он назвал адрес). Ну да, это я. Мы приехали, а там дверь – бумажкой заклеена. Чего ругаешься?! Ты ведь знаешь, щипать этих сусликов – мое предназначение! Все ясно! Хватит орать, лучше скажи, что теперь делать! Смываться!? Я так и понял!» «Недоноски! Суслики! Им еще под стол пешком бегать, а они туда же – в бизнес!» «Почему – суслики?» – спросил водитель.

«Ты помнишь, ту парочку с которой мы толковали вчера. Там еще их бухгалтерша была – старая перечница? Вылитые суслики! Запомни, как кто выглядит, таков он и в деле! Если выглядишь господином, ты – господин! Если выглядишь сусликом – суслик». – хохотнул Воронов.

– А мы не от сусликов, случайно, бежим?

– От ментов!

– А Шериф, он – не мент?

«Опять – Шериф! – думал Галкин. – Кто он такой?» Петр уже какой раз слышит эту кличку, связанную то с делами Баркова, а теперь вот и с Вороновым.

– Шерифа не трогай! Нам бы сейчас где-нибудь переждать. А после вернемся, и вся эта живность – наша! Пусть жиреют пока что. Нам же больше достанется.

Самомнение лезло из усатого господина во все щели. Внешне Виктор Сергеевич, в самом деле, выглядел аристократом, но рассуждал, как мелкий жулик. «Меня тошнит от этих ничтожеств! – „скрипел“ он. – Этих сусликов надо душить! Ну чего ты тащишься!? Быстрее не можешь?»

В этот момент Воронину позвонили.

«Шериф, снова – ты? Что-нибудь случилось? Да, я в машине. Куда едим? Какая разница куда! Бросить машину!? Ты что, Шериф, – совсем того?! Извини, она денег стоит! Ну дает Шериф! Требует бросить машину! Немедленно! Чудак человек! Не зря Барклай говорил, у него там с головой – не все ладно.»

Неожиданно он потерял телефон, который держал возле уха. Казалось, продолжая издавать звуки, трубка закатилась между сидениями. Он встал на кресло коленями, заглянул за спинку, но в первый момент ничего не заметил. А, вглядевшись, увидел такое, что с испугу взревел: пространство за креслами напоминало колеблющийся глазастый студень, жужжащий неразборчивой скороговоркой Шерифа из невидимого телефона. В страхе Воронин отшатнулся назад и упал на Володю. Водитель дернулся, выпустил руль, и авто на скорости вильнуло на полосу, где шла встречная фура.

«На пропеллере» Галкин покинул машину так, будто она стояла на месте, пересек магистраль и лишь за углом ближайшего дома вошел в «нормальное состояние». В ту же секунду раздался грохот: красная машина врезалась в фуру и вспыхнула. А в трубке, которую Петр держал возле уха еще бушевал гневный голос, приказывающий оставить машину, – голос, принадлежавший тому, кого кое-кто называл «Шерифом».

Выключив телефон и зафиксировав в памяти номер, Галкин возвращался закоулками, дворами и двориками. Уже приближаясь к дому, он задержался у дерева, «нацелился» на свой подъезд, и, когда дверь начала отворяться (кто-то выходил), прошмыгнул в нее на «пропеллере». Эти меры он предпринял на случай, если оставлено наружное наблюдение. Маневр был испытанный, и не требовал особого мастерства. Надо было торопиться: вот-вот пожалуют гости.

А когда «гости» (замерщики дверных проемов и инспектор охранной фирмы, сделав свое дело удалились), Петр организовал дома «шмон». Выгреб все лишнее и опасное, скопившееся за годы холостятской жизни. Из закутков, ящичков, сумок, карманов, чемоданчиков были извлечены приспособления для грима (в том числе маска китайца), электрошокеры, чужие мобильные телефоны, с которых он стер информацию и вынул питание, маячки, мини диктофоны и прочая мелочь. Все это он сначала собрал на столе, надев перчатки, хорошенько протер, а театральные атрибуты разрезал и измельчил. Получившийся мусор рассортировал по пакетикам. Сложил в одну сумку, спустился в подъезд и, дождавшись, когда кто-то собрался пройти, шмыгнул на улицу и только за углом «отключил пропеллер». На троллейбусе доехал до новостроек и разбросал пакеты по разным контейнерам для строительного мусора.

 

3.

На другой день позвонил Виталий: «Как дела?»

– Идут потихонечку.

– А именно?

– Вчера заказал новую дверь и охрану.

– Сам ходил?

– По телефону. Все равно день был потерян.

– Почему?

– Я позвонил сразу, как ты ушел. Но оба сказали, что придут во второй половине дня. Вот и пришлось целый день торчать дома.

– Но после того, как ты позвонил, у тебя было время. (В голосе Виталия проявилась какая-то новая нотка).

– Я только успел сходить в магазин, купить продукты и немного перекусить. Стоило прилечь, как позвонили.

– Кто?

– Из дверной фирмы. Пришли, делали замеры. Потом я выбрал по фотографиям тип двери.

– И какую выбрал?

– Ну что я буду описывать. Придешь – увидишь.

– Приглашаешь?

– Естественно.

«Обязательно приду!» – обычная фраза звучала почти как угроза. Потом, сделав паузу, и будто сбросив наваждение, Виталий спросил прежним голосом: «Из охранной фирмы приходили»?

– Приходили. Определили, что надо делать.

– И что?

– По минимуму. В основном, тоже с дверью.

– Так я и думал.

Галкину показалось, что проверяют его алиби.

– А потом что?

– А потом я лег спать: знал, что сегодня мне не будет покоя. Виталий, когда я смогу получить свою музыку и ноутбук?

– Зачем тебе ноутбук? В игрушки играть?

– Ты что!? Я делаю «платежки» – платежные поручения!

– Это дело бухгалтера.

– В нашей фирме это делаю я. Я работаю с банком.

– Проверим. Тоже мне банкир нашелся!

– Ты что, Виталий!? А – Интернет?

– Ах «Интернет!»

В голосе Виталия звучало такое отвращением, что Галкина передернуло.

– Хочешь быть умнее других?

– Хочу!

– Ишь ты какой!

Вчерашние события многое прояснили, и внутренне Галкин был готов ко всему. Но надо было продолжать игру.

– Виталий, кончай выпендриваться! Я и обидеться могу.

– Ну, обидься! Обидься! Я посмотрю, как у тебя получится!

Галкин положил трубку. Хотя понимал теперь, что нащупывая ходы, Виталий специально его провоцирует, но этот разговор оставлял ощущение ожога и он уже не хотел его продолжать. Впрочем, в известной мере, это совпадало с характером игры. Только действительность помогала отгонять тревогу: надо было делать дела.

Привезли металлическую дверь со звукопоглощающим покрытием с внутренней стороны. Поменяли деревянную дверную коробку на – металлическую, со штырями, уходящими в стену. Заполнили щели пеной, навесили дверь, проверили замки. Петя только проводил мастеров, как приехали из охранной фирмы. Они смонтировали и подключили датчики, показали, как ставить и снимать с охраны.

Галкин снова позвонил бухгалтеру, сказал, что компьютер ему пока не вернули и поэтому дома он не сможет печатать платежки. Женщина просила его не беспокоиться, сказала, что сделает их на своем домашнем компьютере, пусть только он подбросит ее на машине в налоговую инспекцию. «Подброшу!» – пообещал Петр.

– Ну вот и отлично!

Сделав уборку, Галкин, не таясь, спустился вниз, сел в машину и поехал к следователю. Он не крутил головой, не возмущался, но полагал, как само собой разумеющееся, что теперь за ним может быть хвост. Соразмерять свои действия с вероятной реакцией окружающих, в практическом, и в юридическом плане стало для него нормой жизни. Он не ждал от визита каких либо действенных результатов. Посещение следователя входило в некий, продиктованный обстоятельствами, сценарий игры.

Пропустив через анализатор памяти близкое прошлое, Галкин пришел к выводу, что при виде библиотечных стеллажей, Виталий должен был почувствовал несоответствие, которое и явилось причиной нервной дрожи в руках. Будучи, по российским меркам и в соответствии с должностью, образованным и проницательным человеком, сопоставив догадки и факты со своим представлением об усредненном россиянине, он «печенкой» почувствовал вопиющее исключение, назвав его «несоответствием», от которого можно ждать все, что угодно.

В дежурной части Галкин предъявил паспорт и попросился к следователю. Взглянув на паспорт, прапорщик обрадовался: «Послушайте, а вас уже ищут!»

Петр удивился и проследовал в знакомый кабинет.

«А мы вас ждем, – встретил его вихрастый очкарик в капитанских погонах. – Мы послали повестку. Но не ждали вас так быстро увидеть. Вы не боялись идти к нам?»

– Почему я должен бояться?

– Понятно! Повестки вы не получили, а шли сюда за «вещьдоками», то есть за своими вещами.

– Верно.

– Должен вас огорчить. Ваш приятель…

– Виталий?

– Для нас он – следователь прокуратуры Виталий Андреевич Чернов. Так вот вчера Виталий Андреевич изменил свое мнение. Ему кажется, вы не тот за кого себя выдаете.

– Сегодня утром он мне звонил, и я понял: что-то случилось.

– Странно, вообще-то, он не должен был вам звонить.

– Спросите его. Он подтвердит.

– Он добился ордера на обыск вашей квартиры.

– Но вчера он сам был у меня.

– Знаю. Сейчас я возьму оперативных работников, и поедим к вам.

– Пожалуйста. Но согласитесь, это смешно: меня обокрали и меня же – обыскивать. Или это не имеет отношения к краже?

– Пока ничего сказать не могу. Нам дали ориентировку, что конкретно искать.

– Дал Виталий?

– Без комментариев.

Петр чуть не сказал: «Вы меня заинтриговали». Но нарываться не стал.

 

4.

Через сорок минут они подъехали к дому. Вызвали участкового. Он пришел не один, а привел с собой двух понятых (старика и старушку) Кого еще можно найти в рабочее время? Следователь и оперативные работники склонились над листочком ориентировки, потом обсудили тактику и разбрелись по квартире. Кудрявый следователь занялся библиотекой. Судя по всему, она не сразила его так, как Виталия. Впрочем, капитана интересовали не столько книги, сколько возможность использования их, в качестве тайников. Самым тщательным образом были обшарены ящики столов, карманы висевших в шкафу и в прихожей одежек. На кухне заглянули во все кастрюльки, в санузле – в бачок туалета. «Разобрали», осмотрели диван, ощупали, простучали пол под диваном. Заглянули во все щели, перебрали все чехлы и футляры. Они не говорили, что ищут, однако, судя по лицам и действиям, – именно то, что он накануне свез на помойку.

«Признайтесь, вы готовились к обыску?» – спросил, наконец, следователь, словно прочтя его мысли. «Разве вы меня предупреждали?» – спросил в свою очередь Петр.

– Но вы сказали, что Чернов вам звонил.

– Хотите сказать, он добился ордера и тут же посоветовал мне, готовиться к обыску?

– Знаете, говорят, против самого честного человека при обыске можно что-нибудь накопать. А если ничего не нашли, то это втройне подозрительно.

– Байка «опричников» тридцать седьмого года.

– А вы откуда знаете?

– Из мемуаров бывших зеков.

– Вот вы что почитываете!?

– Я многое что почитываю. Лучше скажите, когда мне вернут ноутбук? Он нужен мне для работы.

– Вещдоки хранятся при уголовном деле до окончания суда, то есть до вступления приговора в законную силу. Но я думаю, в течение месяца вы его получите, если только… сами останетесь на свободе.

– Вот как!? Меня могут привлечь?! Интересно, за что?

– Скажите, фамилия Воронин вам что-нибудь говорит?

– Первый раз слышу.

– А этот человек вам знаком?

Ему предъявили фотографию Виктора Сергеевича с почерневшим лицом. На фото он будто спал.

«Разрешите? – Галкин взял карточку в руки. – Странное дело. Мне кажется, это лицо я вчера видел».

– Где?

– На фотороботе.

– Вы видели фоторобот!?

– Виталий показывал.

– Он не должен был этого делать!

– Извините, претензия не ко мне. Это труп?

«Да. Скажите, а вам его не жаль? И еще – вот этого?», – капитан показал фотографию тела водителя – Володи.

– Этого жаль.

– Почему?

– У него добрее лицо.

– Не пойму вас: то ли вы циник, то ли идиот?

– Чем вы не довольны? Вы спрашиваете, я отвечаю.

– Имейте в виду, мы все выясним!

– Ради бога!

– Расскажите, как вы узнали, что обворованы?

– Разве Виталий… Простите! Чернов вам не рассказывал?

– Хотелось бы услышать от вас.

– Я узнал об этом в аэропорту Шереметьево-2 от Виталия Андреевича, когда мы прилетели в Москву. А он узнал об этом по телефону, возможно, даже от вас.

– А потом?

– А потом приехали к вам с сотрудниками, которые составили фоторобот.

– Я не об этом хотел вас спросить.

– А о чем?

– Ладно, у нас еще будет время побеседовать. Кстати, вы завтра встречаетесь со своими сотрудниками?

– Обязательно.

– Я должен вам сообщить, что сегодня мы привлекали их на опознание.

– Они опознали?

– Да.

– Значит, теперь нам никто не грозит?

– Два человека убиты! А вы радуетесь!

– Два бандита! Что это – несчастный случай или разборка?

– Чернов утверждает, что именно вы могли бы на это ответить.

– Рад бы, но к сожалению, помочь не могу.

– Знаете, я скажу, что меня настораживает: вы подозрительно уверенно держитесь. Вы как будто бравируете.

– Я спокоен, потому что сегодня, наконец-то, хорошо выспался.

– Вы плохо спите?

– Мы только вчера прилетели. Знаете, в этих поездках часто бывает не до сна: не хочется ничего пропустить.

Сейчас мы уйдем, но предупреждаю вас, радоваться пока рано. И, пожалуйста, не выезжайте из города, до окончания следствия.

– Но ведь я не подследственный!

– Вы важный свидетель. В крайнем случае, сообщите, куда поедите, и как с вами связаться.

– Согласен.

– И вот еще что, Чернову лучше не звоните.

– Да мне теперь как-то и не удобно.

– Вот и не надо.

– А если он сам позвонит?

– Говорите, что считаете нужным.

– Спасибо. Я так и сделаю.

 

5.

На следующее утро, когда уже рассвело, Галкин глянул в окно на слякотный мартовский двор, припорошенный снегом, и заметил «лишнее» авто – темно-синюю «Ниву», прятавшуюся за невысокой кирпичной оградой, отделявшей от остального двора контейнер с мусором. «Лишней» она была по сравнению с зафиксированной накануне панорамой.

«Надо взглянуть», – подумал Петр, оделся, вышел и, пробежавшись по лестнице, принес домой палки, доски, полиэтиленовые бутылки и прочий крупногабаритный мусор, забытый на площадках и способный засорить мусоропровод. С полным мусорным ведром он выскочил во двор, домчался до контейнера, избавившись от мусора, обогнул кирпичную стену и вернулся домой, зафиксировав в памяти «лишнюю» машину и ее регистрационный номер. Галкин почему-то не сомневался, что это и есть пресловутая «наружка», выставленная по принципу «лучше поздно, чем никогда». Вернувшись домой, он убедился в этом, наблюдая через окно, как две черные фигуры, выбравшись из «Нивы», полезли в помойку изучать, что он скинул в контейнер.

Потом Галкин вспомнил, накануне обещал бухгалтерше подъехать, забрать платежки и подкинуть ее в налоговую инспекцию. Он быстро позавтракал, оделся, спустился вниз и двинулся на платную стоянку. Через несколько минут Петр уже заводил машину и звонил женщине, что выезжает. На улице он остановился, вышел, поставил «дворники», достал тряпочку и стал протирать окна и капот, пока к стоянке не вырулила знакомая «Нива», которую он теперь называл «машиной сопровождения», и только тогда сел за руль и поехал по своим делам.

В дороге из головы не выходил вопрос следователя: «Признайтесь, вы готовились к обыску?». Он ведь и вправду готовился. Хотя «шмон» у себя устроил позавчера, а неприятный звонок от Виталия поступил лишь на следующий день. Мучил вопрос: можно ли звонок считать предупреждением (пусть запоздавшим) или это все-таки – провокация?

Татьяна Петровна встретила его с испуганным лицом. Она дала тапки, пригласила в комнату и зашептала: «Петр Иванович, что вчера было?!»

– Догадываюсь, вы посетили морг.

– Откуда вы знаете?

– От следователя.

– Там были эти, которые нас собирались «доить». Кто-то их порешил! Обоих! Они спрашивали? Не знаю ли я, чьих рук это дело?

– Покойники?

– Да что вы такое, Петр Иванович говорите!? Милиция! А один – тот, что с седой головой, все допытывался насчет вас.

– Чего он хотел?

– Интересовался, знали вы их раньше или нет.

– И что вы сказали?

– Откуда мне знать ваших знакомых!

– Правильно! Татьян Петровна, хочу посоветоваться. Ноутбук мне вернут не раньше, чем через месяц – так сказал следователь. Как мне быть? Может быть, я пока возьму напрокат?

– Если после поездки у вас деньги остались. Это удовольствие стоит около двухсот долларов в месяц.

– Думаю, наскребу.

– Тогда вот вам адрес фирмы проката компьютеров. Я когда-то сама пользовалась. А это – сегодняшние платежки, которые я напечатала.

– Спасибо, Татьяна Петровна! А теперь собирайтесь, поедим в налоговую, как договаривались.

Сев за руль, Галкин внимательно огляделся, и только найдя глазами знакомую «Ниву», успокоился и тронулся с места. Высадив бухгалтера, он поехал искать контору проката и скоро нашел.

Оказалось, что ноутбук надо заказывать за три дня. Так он и сделал – заказал и компьютер, и принтер. А пока суд да дело посоветовали пользоваться оргтехникой в «Интернет-кафе». Заведение находилось рядом, и он зашел посмотреть. Ему понравилось, что народу – немного. Впрочем, выбора все равно не было. Выйдя из «Интернет-кафе», он отыскал глазами «Ниву» и только тогда поехал в банк. Сдал «операционистке» платежные поручения, получил выписки из расчетного счета и отправился в институт, предварительно убедившись, что «Нива» – на месте. Все это время его исподволь покусывала мысль, от которой он не то чтобы отмахивался, а, как обычно, – увертывался.

Еще у конторы проката Петр обнаружил с внутренней стороны бампера маячок и понял, почему так четко «Нива» следовала за его машиной. Он колебался оставить его или выбросить. В конце концов, чтобы не вызывать подозрения, решил не трогать.

Наконец, он добрался до института, и как только «Нива», подъехала, – вошел в здание. Многие люди здоровались с ним так, как будто виделись только вчера, и никакой Италии не было. Татьяна Петровна из налоговой инспекции не возвращалась. А банковские документы нужно было передать только ей. Пока ждал, подошел Петров.

– Привет! Слушай, Петь, знаешь, где я вчера был?

– Знаю – в морге. Опознавал рэкэтиров.

– Правильно! Кто тебе сказал?

– Татьяна Петровна. Ну и как, – опознал?

– Опознать-то опознал…

– Остались сомнения?

– Не в этом дело. Понимаешь, этот седой, что с нами ездил, кажется, на тебя думает.

– Он так и сказал?

– Нет, прямо не говорил. Но расспрашивал так, как будто ему про тебя все известно.

– Конечно, известно. Мы были вместе в Италии. И только что вместе вернулись.

– Ты что, там кого-то убил?

– Не болтай ерунды! Просто, у него – такой юмор.

– Странный юмор!?

– Это точно!

Наконец, подъехала Татьяна Петровна. Петя отдал ей банковские документы, взял заготовки платежек с подписями и реквизиты подрядчиков, которые раньше хранил в ноутбуке. Так как суммы платежек определятся в течении дня, он договорился с бухгалтером, что позвонит к ней утром.

Направляясь к выходу, Галкин задержался в фойе института перед стендом с афишами. Он пробежал их глазами, зафиксировал в памяти и, вспомнив, что на какое-то время будет лишен звуковой аппаратуры, испытал ощущение, напоминающее недостаток кислорода. Он давно не слышал настоящей музыки. Он нуждался в красивой музыке, как в чем-то насущном и материальном.

Наступил момент, когда все запланированные на сегодня дела были выполнены, и Галкин остался наедине с собой, а точнее – с нестерпимой мыслью, от которой уже нельзя было увернуться.

Случилось то, чего он боялся больше всего. Он не хотел никого лишать жизни. По сути, им и теперь никого не убит. Он даже не притронулся к жертвам. Однако, произошло двойное убийство. Его вина – только в том, что он не сумел, а если быть честным, и не пытался это предотвратить.

Произошедшее нельзя назвать самосудом. При чем тут суд!? Он и не мстил. Кому мстить, за что? Не было ни превентивного действия, ни самообороны. Ситуация сформировалась помимо воли его, в его отсутствие. Его не было не только в Москве, но даже в стране. Это можно было назвать роковым стечением обстоятельств. Однако было похоже, что наступил момент, когда Галкин уже не имел права жить, не заплатив за это чужими жизнями. И возник вопрос, согласен ли он расплачиваться таким образом.

Нет, нет, о смерти он не желает думать и не представляет себе, как можно думать о подобных вещах. Ведь с одной стороны – это нечто немыслимое, а с другой – абсолютно элементарное, как говорится, проще пареной репы. Об этом невозможно думать, когда оно далеко. А когда оно уже здесь, думать – поздно. Жить значит чем-то себя занимать, пока ожидаешь конца. Никто не знает, как долго придется ждать. Однако, все – дело времени. Каждый делает свое дело: ты – свое, время – свое. Когда-нибудь результаты сойдутся. А пока наслаждайся жизнью и выкинь сорные мысли из головы.

 

6.

На обратном пути он докупил продукты и подъехал к дому. Поднялся с пакетом в квартиру, пополнил холодильник, спустился в машину и вырулил на стоянку.

Оставив машину и уже выходя за ограду, он заметил только что подкатившую «Ниву». Она стояла с включенным двигателем у тротуара, будто ждала его. Вокруг было много народа. Им овладело шальное желание подойти и сказать «привет». Чувствуя, что это рискованно, он весь подобрался, но не смог отказать себе в удовольствии. Петр не собирался скандалить. На лице его играла улыбка. «Здравствуйте! – сказал он, заглянув в салон и сфотографировав взглядом молодого рыжего водителя и сидевшего рядом небритого наглого вида громилу. – Вам все равно кататься за мной, не могли бы подбросить меня до Большой Никитской?» «Куда вам там?» – спросил рыжий.

– К консерватории. Хочу попасть на концерт в Большой зал.

«Вань, ты чего с ним базаришь!? Шериф говорит, это он Ворона кокнул, а мы его – в консерваторию!?» – зарокотал громила. «Все равно ж ехать, Таран», – возразил Ваня. «А ну, катись, отседова, гад! – заорал на Петра небритый. – Застрелю, гнида!»

«Таран, успокойся!» – просил водитель.

«Верно, Таран, не буянь, а то хуже будет!» – подтвердил Петр и, почувствовав опасность, приготовился «включить пропеллер».

«Ты с кем разговариваешь, сучий потрох?!» – вскричал громила, сунув руку за пазуху.

– А кто ты такой?

«Ах ты, падла!» – рявкнул небритый.

Галкин включил «пропеллер», и в ту же секунду в черной куртке Тарана, на уровне чуть выше пояса, образовалось отверстие, через которое проклюнулась блестящая «рыбка». Она двигалась медленно, слепо, будто сомнабула и пролетела бы мимо, если бы Галкин не помог ей коснуться рукава пальто с внутренней стороны. Когда Петр «выключил пропеллер», машина мгновенно сорвалась с места.

Женский голос за спиной Галкина вскрикнул: «Боже мой – кровь!» Петя обернулся. Какой-то мужчина медленно оседал на снег. Кровь текла из его рукава. Женский крик повторился. Достав телефон, Петр набрал номер следователя: «Товарищ капитан, это – Петр Галкин! У платной стоянки, – он назвал адрес, – стреляли из зеленой „Нивы“, – он назвал номер машины. – Ранен человек. Вызовите скорую и приезжайте сами! Я запомнил пассажиров „Нивы“. Буду вас ждать».

Раненый в плечо мужчина громко стонал: кто-то неумело пытался оказать ему помощь. Милиция и «скорая» прибыли почти в одно время. Очкарик-следователь опрашивал свидетелей, пока медики занимались раненым. Когда очередь дошла до Галкина, он признался: «Стреляли, собственно в меня».

– Промахнулись?

«Можно так сказать. Пуля прошла вот здесь», – Петя показал след от пули.

– Под мышкой?!

– Так точно.

– Где вы стояли?

– У открытой дверцы.

– Так это вы разговаривали с ними?

– Я просил подбросить меня до Большой Никитской. Могу проехать в отделение и помочь с фотороботом.

– А что вам нужно – на Большой Никитской?

– Вы же забрали звуковую аппаратуру, а я без музыки не могу.

– В консерваторию – что ли?

– Ну да, – в Большой зал.

– А что – там сегодня?

– Концерты Моцарта для фортепьяно с оркестром.

– Любите Моцарта?

– Да. Сегодня играют двадцать первый концерт. Мой любимый.

– Откуда известно?

– У нас в институте – афиша.

– Что ж, поехали в отделение. Расскажите, почему, имея машину, вы просили вас подвести? И почему для этого выбрали именно «Ниву»?

– Разумеется, все расскажу. Мне брать машину?

– Вы на стоянку шли за машиной?

– Наоборот, только поставил.

– Тогда брать не надо. Поедим со мной.

Пока добрались до отделения, Галкин все рассказал. «Странно, – вздохнул капитан, выслушав Петю, – мы никакой „наружки“ не выставляли».

– Но ведь есть номер машины! Можно установить владельца.

– В данном случае это ничего не дает, только больше запутывает.

– Не понимаю, как это может быть.

– Я пока – тоже. Ну, давайте, не будем терять времени. Я отведу вас к экспертам.

Галкина усадили перед монитором, попросили «включить» память и сосредоточиться на конкретном лице. На экране появилась «усредненная» физиономия. Далее началась забавная игра: по Петиной команде то сужались, то расширялись, то углублялись глаза, то расширялись, то утончались, то поднимались брови, то удлинялся, то укорачивался нос, менялась форма лба, губ, подбородка, ушей и так далее. Сначала был сделан фоторобот Ивана, затем – Тарана. Потом эксперт «залез» в физиономическую базу министерства, проверить, нет ли у фотороботов преступных прототипов. Но это история долгая, и пока суд да дело он позвонил следователю, чтобы забрали готовые копии. Капитан пригласил Петю к себе. И в этот момент в отделение ворвался Чернов.

Проскочив в кабинет следователя и увидев Галкина, Виталий, переменившись в лице, громко спросил: «Ну, что, Петя, сдаваться пришел?»

– Боюсь, Виталий Андреевич, сдаваться придется вам.

Капитан погрозил ему пальчиком, дескать, не нарывайся.

«Не понял!» – удивился Виталий.

– Вы устроили за мной слежку?

– Это моя обязанность, Петр Иванович!

– Устраивать на улице стрельбу?

«Кто стрелял? Какую стрельбу!?» – Чернов разразился бранью.

«Стрельбу устроила ваша „наружка“ на зеленой „Ниве“» – доложил Петя.

«Виталий Андреевич, – спросил капитан, – кого вы задействовали?»

– Кого надо, того и задействовал!

– А именно?

– Общественных помощников следователя прокуратуры!

В дверь постучали. Вошел эксперт: «Разрешите? Я проверил по базе. Есть результаты». «Давайте сюда». – потребовал следователь. Он протянул руку. Эксперт принес не фотороботы, а копии настоящих фото вместе с «послужным» списком каждого из персонажей. Чернов вырвал листки из рук эксперта и, глянув, в бешенстве начал рвать. «Хреновиной вы тут занимаетесь, дорогие товарищи. А ты… – он повернулся к Петру. – Я думал, ты просто увертливый, а ты к тому же – вязкий, как жвачка! От тебя не отвяжешься!

„Простите великодушно…,“ – хотел возразить Галкин.

„А вы помолчите, – попросил Петра следователь и обратился к Чернову. – Простите, Виталий Андреевич, так кого вы привлекли для наружного наблюдения?“

– Я сказал уже: Общественных помощников следователя прокуратуры! Имею право! Это друзья покойного Воронова. В прокуратуре не хватает людей для наружного наблюдения.

„То есть подельников Воронова“, – уточнил эксперт.

– Что вы болтаете!? Какие подельники? Где доказательства?

„Они были в ваших руках. Вы их только что разорвали!“ – информировал эксперт.

„Вас не спрашивают! Идите отсюда!“ – рявкнул Виталий. Но эксперт не двинулся с места.

„Все ясно! Ты их спровоцировал на стрельбу, – заорал Виталий на Галкина, – а потом увернулся“.

– К сожалению, не увернулся. Пуля прошла вот здесь, зацепив пальто.

– Под мышкой?

– Именно!.

– Гвоздиком проковырял?

„Проверяйте!“ – Петя скинул пальто и протянул эксперту. Капитан кивнул ему, дескать, берите. Захватив „вещдок“, эксперт удалился.

Галкин не мог привыкнуть к метаморфозе, произошедшей с Виталием. Готовый прийти на помощь, толковый, добродушный и даже веселый человек, неожиданно, превратился в истерика.

„Почему они стреляли в меня? – спросил Галкин и сам же ответил. – Это вы, Виталий Андреевич, им сообщили, что я убил Воронова“.

– И что!?

– Стреляя, Таран, указав на меня, крикнул: „Шериф“ говорит, это он кокнул Ворона!»

«И что!» – повысил голос Чернов.

– А то, что выходит, «Шериф» – это вы!

Чернов побледнел. Но в эту секунду у следователя на столе зазвонил телефон. Очкарик поднял трубку: «Румянцев слушает! Понятно! Никого не задело? Ах так?! Мы выезжаем!» Бросив трубку, он сообщил: «Их только что задержали! Таранов отстреливался! Опять кто-то ранен!» «Где?» – спросил Виталий. Капитан назвал адрес. «Сволочи!» – заорал Чернов и рванулся на выход. «Догоняйте! Он сам не свой! Он их пристрелит!» – крикнул Петр вдогонку.

 

7.

Оставшись в кабинете один, Петя хотел бежать за ними, но спохватился: раздетым не побежишь. Он зашел к эксперту, спросил, когда можно взять пальто, ведь на улице – снег. «Извините, это теперь – „вещдок“. Если будет оружие, понадобится сравнительный прострел», – обрадовал эксперт. «Хотите сказать, еще одну дырку прострелите?» – поразился Петя. «Как минимум одну», – успокоил эксперт.

– Надо же, у меня сейчас и дома нет ничего подходящего. А есть здесь поблизости магазин, где можно что-то купить?

– Есть то есть, а как вы туда дойдете?

– А далеко это?

– Одну остановку проехать – большой магазин.

– Я знаю. Вы не одолжите пальтишко? Мы с вами – одной комплекции. Я никуда не денусь – до магазина и обратно.

«Ну и наглец», – верно, подумал эксперт, глядя, как подозрительный тип по-хозяйски снимает с вешалки и надевает его пальтишко.

Большой магазин он отыскал в один миг. Рассмеялся, обнаружив такое же кожаное итальянское полупальто, что сгорело в Венеции. Не было только девицы, которая заботливо подбирала хламиду и обхаживала клиента. Не заметно было вообще никого, кто бы стремился продать. Ленивая дама, блуждавшая между вешалками, казалось, следила только за тем, чтобы ничего не стибрили. Встретившись с «ненавязчивым сервисом», Петя почти что обрадовался: «Наконец-то я дома!» Он даже манерно отвернул сзади ворот. В этот раз ему некому было, кокетливо выгнув ладошку, сказать: «Benissimo!»

Галкин вернулся в отделение. Он успел так примелькаться, что дежурные, уже принимали его за своего и не останавливали. Вернув эксперту пальто и поблагодарив, он сел в троллейбус и проехался до ближайшей метростанции. Потом спустился в подземку и вышел только на «Охотном ряду». После аскетического римского метро, московское – казалось полноценным и разнообразным, правда, – чуточку шумным. Но как в большом городе обойтись без большого шума? Пройдя по Маховой между зданиями манежа и университета, он свернул на «Большую Никитскую» и до самой консерватории уже никуда не сворачивал. Шагая по центру, и вспоминая центральные улицы Рима (Корсо, Национале, Виа Венето) он думал: «Все-таки Москва – это настоящий, а не какой-нибудь музейный город!»

Несмотря на свою начитанность, в душе он оставался восторженным, импульсивным ребенком. Он мало общался с умудренными личностями. Они его почему-то недолюбливали. Он казался им подозрительным излишне самостоятельным чужаком. Чего стоила его любовь к серьезной музыке. Такое увлечение воспринималось бывалыми людьми, как ненормальность, вроде коленки вспять.

Это не значило, что в Большом зале консерватории, куда он скоро поднялся, сплошь собирались чокнутые. В подавляющем большинстве здесь были свои люди, выросшие в музыкальной, артистической, интеллигентской среде, впитавшие классику, как говорится, с молоком матери и посещавшие эти концерты не потому, что они им были нужны, а по традиции, из чувства солидарности, чтобы поддержать исполнителя или, просто, компанию.

Концерты Моцарта были одними из тех лакомств, которыми Галкин любил себя тешить. Особенно нравился двадцать первый концерт. В частности – вторая часть его. Когда от зыби оживленной первой части музыка переходила к плавной баюкающей волне анданте, в нем все замирало. Это было похоже на диалог: тихий робкий вопрос, обращенный к небу, и пронзительный трагический ответ из поднебесья. Там, плавно размахивая крылами, кружила большая белая птица. Цепляясь друг за друга, звуки со стоном и всхлипами падали в Петино сердце и там словно кровью наливались печалью. Рядом с этим все начинало казаться и мелким, и пресным.

Сегодня нота трагического предчувствия звучала особенно сильно. То ли это зависело от исполнителя, то ли от настроя души самого слушателя, но никогда раньше сумрак сгустившийся над головой не казался таким беспросветным. Музыка подтверждала догадку, что во многих несчастьях виноваты мы сами, ибо нам свойственно притягивать на свои головы беды.

Когда по дороге к дому, Галкин проходил темное пустынное место, он услышал за спиной шаги, даже не шаги, а присутствие соглядатая, столь же искусного, как тот, что шел за ним в Риме. Петр натянул перчатки, «включив пропеллер», повернул назад и увидел того, кого ожидал увидеть, кто по всем расчетам должен был оказаться здесь. Находясь под впечатлением концерта, Галкин немного расслабился, но быстро собрался: на припорошенной дорожке, держа наготове пистолет Макарова, стоял Виталий.

По заведенному правилу, в таких случаях необходимо было разрядить оружие, что Петр не замедлил сделать. Осторожно разжав пальцы Виталия, он взял из его руки пистолет, вынул обойму, извлек и пересчитал патроны. Не хватало двух штук. Это значило, что один патрон был использован, а другой – оставался в патроннике. Передернув затвор, Петя разрядил оружие, поймав блестящую «куколку» в воздухе, расстегнул у Чернова пальто и, дотянувшись до висевшей под мышкой кобуры, извлек запасную обойму и опустошил ее. Собрав все «куколки» в горсть, размахнувшись, бросил на обочину. Со страшной силой патроны ушли в снег до самой земли. Затем он совершил обратные действия: вставил запасную обойму в кобуру, а рабочую – в пистолет, застегнул Чернову пальто, всунул в руку оружие и прижал пальцы. Отойдя на прежнее место, – «вышел из пропеллера» и направился к дому.

Очень скоро за спиной послышались щелчки, а потом – брань. Догадавшись, что обезоружен, Чернов еще не думал сдаваться. Он стремительно приближался, пытаясь совместить несовместимое: максимальную скорость и скрытую поступь, рассчитывая воспользоваться рукояткой пистолета, как молотком. Только теперь Галкин догадался, что у его «приятеля» – хитрые подошвы. Но, если прислушаться, их все равно было слышно. Петр все рассчитал: в нужный момент он развернулся, сделал «невидимый» выпад и упал на одно колено.

Он не хотел зла Виталию, только пытался погасить агрессию. Галкин боялся, что «приятель» ударится головой. Слава богу, этого не случилось. Чернов продемонстрировал класс: он не упал, а мягко (профессионально) кувырнулся через голову на припорошенном снегом асфальте, и вскочил на ноги. Для поседевшего мужика сорока пяти лет это само по себе было круто. Он допустил лишь одну оплошность: выполняя трюк, не сумел удержать оружия. Галкин подошвой прижал пистолет к асфальту. Мгновение они без звука смотрели друг другу в лицо. Затем Петр ногой швырнул пистолет вперед: «Возьми игрушку, Шериф».

«Хочешь сказать, ты меня не боишься?» – спросил Чернов, подбирая оружие.

– Не желаю тебе ничего дурного.

– Верится с трудом.

– Объяснись.

«Баркову и Фабио, ты тоже не желал ничего дурного!?» – спросил Виталий, поднимая оружие.

– Ничего. Хотел только, чтобы Бульбу вернули домой.

– И поэтому обоих засадил в каталажку?

– Я их предупреждал, убеждал и словами, и делом: это кончится плохо. Мне казалось, в отношении с Фабио ты действовал со мной за одно.

– Когда он схлестнулся с Барковым!

– В ваших разборках я не участник.

– Ты всегда был сам по себе.

– Откуда ты знаешь?

– Это я уж давно разыскал тебя в городе и по просьбе Барклая наблюдал за тобой. Ну ладно. А что ты сделал с Ворониным? И ему ты тоже не желал дурного?

– Абсолютно! Водитель не справился с управлением.

– Откуда ты знаешь?

– Я был вместе с ними в машине, когда ты звонил, требуя высадиться.

– Я это чувствовал! Но тогда почему же ты цел?

– Повезло. Посчастливилось выскочить.

– Гнида поганая, врешь ведь!

– Зачем же мне врать? Как прокурору тебе здесь не к чему придраться. Но, как у «Шерифа», у тебя могут быть претензии. Впрочем, как и у меня к «Шерифу».

В это время у Пети зазвонил телефон.

– Я слушаю!

– Галкин?

– Да.

– Это Румянцев. Вы где сейчас?

– Возвращаюсь с концерта домой.

– Вы все-таки были в Консерватории!?

– Ну да! Разве я не сказал?

Услышав это, Шериф разразился проклятьями: «Ну и сука же ты! Даже если придет конец света – не пропустишь удовольствия!»

«Будьте осторожны! – продолжал Румянцев. – Вас может поджидать Чернов. Он опасен. Он успел пристрелить Таранова после того, как того задержали.»

– Я же предупреждал!

– Мы не ожидали! Но теперь я предупреждаю вас!

– Спасибо!

«У меня все. Ну, пока», – следователь положил трубку.

«Румянцев?» – спросил Чернов, расстегнул пуговицу и полез рукою за пазуху.

– Он самый. Ты это зря.

– Что зря?

– Зря ищешь: вторая обойма – тоже пустая.

– Ты что, меня раздевал? Нет, честное слово, ты – дьявол!

– Ты разве не знал?!

– Не до такой же степени!?

Виталий попятился. Потом повернулся и побежал, временами оглядываясь.

Петя ухмыльнулся, хотелось по киношному разразиться «дьявольским» хохотом, развлечься: «улететь» вперед «на пропеллере», чтобы окликнуть или подставить ножку. Но он не тронулся с места, вспомнив, как в Венеции, когда стало плохо, Виталий взял его за руку, потащил в «тратторию», на площади Святого Джеремия успокоил и накормил, как отец родной. Хорошее трудно забыть. Ужасно другое: там был человек, имеющий имя. Здесь был незнакомый, утративший юмор, мстительный тип по кличке Шериф. Метаморфоза произошла на глазах. Словно актер вышел на сцену и, вдруг, забыл роль.

 

8.

Петя повернул к дому. Но не успел сделать пары шагов, как заиграл телефон. Галкин взял трубку: «Я вас слушаю!» – телефон молчал. «Кто это? Это ты, „Шериф“?»

– Это я – Виталий. Нам надо поговорить.

«Надо так надо, коли, не шутишь. Идем ко мне» – сказав это, Петя спрятал телефон и направился к дому. Неожиданно, почувствовав тревогу, он ускорил шаги и сходу перешел на «пропеллер». Рядом с подъездом Галкин заметил милицейский наряд и так же «пропеллером» понесся обратно. Он появился «из воздуха» прямо перед Черновым.

«Черт!? Не могу привыкнуть, как это тебе удается?!» – проворчал Виталий.

– Сам не понимаю.

– Да иди ты, знаешь куда!

– Ну, хватит рычать!

– Я вижу, ты хочешь сказать, что к тебе нельзя, там – милиция.

– Верно! Как ты догадался?

– Я не догадывался. Ты мне передал свои мысли.

– Каким образом?

– Не знаю. Наверно, внушением или гипнозом.

– Чепуха!

– Не ври! Я чувствую.

– Что ты чувствуешь?

– Когда на меня воздействуют, то на тыльной стороне ладоней, как иголки покалывают.

«Этого еще не хватало!?» – подумал Галкин.

– Ну, допустим, я передал тебе мысли. А я объяснил, почему нельзя? Разве мы боимся милиции?

Чернов задумался, потом неуверенно сказал: «Вроде бы, не объяснил».

«Господи, что с ним происходит?!» – дивился Галкин.

– Опомнись, Виталий! Они поджидают тебя!

– Почему!?

– Разве не ты застрелил Тарана?

– Кажется, я.

– Зачем ты это сделал?!

– Он был бандитом. На его совести – не одна жизнь.

– Поэтому ты поручил ему следить за мной?

– Я и тебя хотел кокнуть. Разве ты не такой же, как он?

– Я кого-нибудь убил?

– Возможно, физически – нет. Но ты был дьявольским злом. Ты подводил людей к краю пропасти – им оставалось только самим броситься вниз.

– Каких людей?

– Вот здесь мы не поймем друг друга! Я о тех, кто способнее и удачливее остальных, о тех, кому больше дается и кому больше нужно!

– Кончай философию! Раз «физически» не убивал, то и не о чем говорить. Лучше скажи, как объяснишь Румянцеву, почему застрелил Таранова.

«Разве ему объяснишь! Он такой же урод, как и ты!» – в голосе Чернова звучал пафос безумия.

– А ты – не урод?

«В известной степени тоже.» – ухмыляясь Чернов потирал руки.

– Что, иголочки покалывают?

– Чувствую, ты мне что-то внушаешь!

Галкин, вдруг, вспомнил записанные на диктофон, сказанные какому-то Прокопьичу слова Баркова о «Шерифе», «Он мне, как младший братишка. Только после аварии с ним не все ладно. Да, до сих пор».

«Ну, вот что, поехали!» – предложил Петр: у него зрело решение.

– Куда?

– Ко мне мы с тобой не пойдем.

– Почему?

– Там ждут.

– Кого ждут?

– Не понял!?

– Постой! Хочешь сказать, у подъезда Румянцев поджидает меня!?

– Наконец-то дошло!

«Что же мне делать?» – по-детски спросил Виталий. При этом он выглядел совершенно беспомощным. Казалось еще немного, и расплачется. Было очевидно, на человека волна за волной накатывало помутнение разума.

– Ты сам сказал, надо поговорить. Идем на стоянку. Возьмем машину, прокатимся по городу, а заодно и поговорим.

Они взяли чуточку левее и, обойдя несколько домов, подошли к платной стоянке. Через несколько минут они уже выезжали за ворота. «Виталий, ты чувствуешь, что тебе сейчас трудно работать?» – спросил Петя.

«Работать!? – удивился Чернов. – После Италии я еще, можно сказать, не работал. Пока числюсь в отпуске. А ты?»

– Работаю. Сегодня уже кое-что сделал. И завтра предстоит кое-что.

– Хочешь сказать, что тебе надо выспаться? Дескать, баиньки пора?

– Ничего сказать не хочу.

– Твои ахламоны довольны, что никто больше не лезет их крышевать?

– Довольны.

– Не повезло Ворону: не ждал, что нарвется на такого, как ты!

– Думаешь, я радуюсь?

– Во всяком случае, не больно печалишься.

«Вот сейчас он, как будто нормален», – отметил про себя Петя, выезжая на Дмитровское шоссе.

– Это от меня не зависит. Что я могу поделать?

– Самое лучшее, что ты мог бы сделать… не родиться совсем!

– Может, ты прав. Но раз уж такое случилось, надо терпеть.

– Терпеть-то приходится не тебе!

– Ты всерьез предлагаешь исчезнуть?

– Почему бы и нет. Это было бы гениально!

– Как ты себе это представляешь? Хочешь, я сейчас выеду на встречную полосу?

– Нет, не надо! Я тебя знаю, ты успеешь выскочить. А я еще пожить хочу!

– Чернов, ты – эгоист.

– Не отрицаю! Вообще, это совсем неплохо.

Они уже выехали на Бутырскую улицу, потом – на Бутырский вал (у Савеловского вокзала), а у Белорусского – на Первую Тверскую-Ямскую.

Опять позвонил Румянцев: «Извините, это опять – я. Мы ждали вас у подъезда на случай, если явится Чернов. А вас нет и нет. Вы же направлялись домой?»

– Спасибо за заботу, но вы не предупредили, что будете ждать. После вашего звонка, я изменил планы. Решил не рисковать. Пошел на стоянку, взял машину и поехал в центр. Я соскучился по Москве. Решил, перекантуюсь в машине: покатаюсь по городу, может быть, где-нибудь встану, вздремну, а к рассвету вернусь. Или прямо на работу поеду. В общем, как получится. Я свободный человек.

– Вы сейчас в центре?

– Можно так сказать.

– Тогда всего лучшего. Мы снимаем наряд.

– Еще раз спасибо!

«Опять Румянцев?» – поинтересовался Виталий, когда Галкин выключил телефон.

– Да, он.

– Какой заботливый!? Чем ты его приворожил?

– Он просто делает свое дело.

– Ментовское дело!

– Пусть так.

– Скажи, Петр, ты не боишься меня, потому что уверен в своих преимуществах?

– Я не боюсь, потому что желаю добра.

– Ну и хитрец же ты! Как тебе после этого верить?

– Я не знал, что заранее продумывать действия, значит хитрить. Я старался обезопасить себя и других.

– От кого? От себя? Ведь никого нет опаснее тебя!

– И от себя тоже. Но главное, от подлости подлых.

– Подлость по отношению к кому?

– Прежде всего, ко мне и к тем, кто мне близок. Или ты считаешь, похитить человека и использовать его, как приманку – это верх благородств и справедливости?

– Весь вопрос, для чего это делается. Когда убивают бешеного пса, это – вынужденная мера, чтобы обезопасить территорию! Это я говорю, как следователь прокуратуры.

– Ты уверен, что меня хотели просто уничтожить, а не использовать?

– Это единственное, в чем я не уверен. Я отговаривал Игоря, убеждал, что приручить такого урода, как ты, все равно, что стреножить тайфун.

– А Сильвестри?

– Что Сильвестри?! Этому гаду еще мало от меня досталось! Он захотел иметь у себя не только Тараса, но и Светлану! Предатель!

– Так тебе знакома семья Бульбы!?

– Когда-то мы жили все в одном доме и с Барковым и с Бульбами.

– Кто мы?

– Я, жена и мой сын.

– Ты ведь слышал: после аварии, я остался абсолютно один!

– Слышал.

– Тогда, чего спрашиваешь?!

– Извини. Скажи, Барков помог тебе перевестись в Москву?

– А тебе что?

– Хотелось спросить, перед тем, как перевестись, ты долго лечился?

– Наоборот, сначала перевелся, а потом лечился.

– И все это время на службе тебя ждали?

– Ждали. Я был на хорошем счету.

– Приятно слышать.

«А еще, что тебе приятно?» – разговор начинал выводить Виталия из себя. Он уже не просто отвечал, а «нарывался».

– Я еще кое-что собирался спросить.

– Так спрашивая, черт тебя побери!

– Кого из врачей ты помнишь? Из тех, что тебя лечили в Москве?

– Ты что заболел? Могу устроить в тюремный лазарет.

– Так ты там лечился!?

– Я шучу. А что у тебя?

– Что-то с головой.

– Что именно?

– Слышу голоса.

– Слуховые галлюцинации. У меня это тоже бывало.

– У тебя это было, как результат переживания утраты близких людей. Я читал, такое бывает.

– Ты слишком много читал. Ты уверен, что все знаешь?

– Разве это возможно!? Я не ставил себе такой цели.

– Но постоянно стремился знать больше и больше!

– Само собой. Но ты не ответил мне про врача.

– Есть такой врач. Я давно с ним не связывался. Хотя он просил, время от времени, напоминать о себе.

– Вот как!? Прости, я должен остановиться, записать кое-какие данные на завтрашний день.

Они свернули на Тверской бульвар и остановились недалеко от театра имени Пушкина. Галкин достал из «бардачка» блокнот и набрал телефон бухгалтера. «Татьяна Петровна, это я – Петр. Простите меня! Вы еще не спите? Еще раз простите! Дело в том, что я не знаю, как у меня утром получится. Не могли бы вы мне прямо сейчас продиктовать суммы?» Бухгалтер согласилась, но просила подождать, пока найдет все, что нужно.

В машине на полке за задним сидением лежала папка с «полуфабрикатами» платежных поручений. Это были подписанные бухгалтером чистые листы и дискета с файлами «платежек» где уже были банковские реквизиты плательщика (Общества с ограниченной ответственностью «СКОН») и получателей, с которыми «СКОН» работал.

Бухгалтер продиктовала семь строчек. В каждой строке было: название получателя, номер договора или счета (с датой), по которому осуществлялся платеж и, главное, – сумма платежа.

Вместе с ожиданием все это заняло не больше пятнадцати минут.

«Шифровки?» – неожиданно резко спросил Чернов, когда Петя выключил телефон. Галкин не ожидал, что «техническая» пауза вызовет у Виталия такую ассоциацию. Даже при слабом свете, включенном, чтобы можно было писать, Петр заметил, лицо Виталия налилось кровью.

Оставаясь в кресле, Галкин перешел в режим очень слабой «вибрации». При этом со стороны он был еще виден, хотя несколько смазано, зато действия окружающих казались замедленными. Так легче было избежать неожиданной агрессии: герой наш осваивал все новые боевые приемы. Только непонятно, зачем. Иногда он спрашивал себя: «Неужели я собираюсь до конца дней своих постоянно с кем-нибудь воевать!?»

«Да, в своем роде, шифровки». – не стал спорить Петр.

– Агент?

– Агент фирмы «СКОН».

– Промышленный шпионаж? Так я и думал!

– А еще, что ты думал?

«Гнида поганая!» – Чернов потянулся руками к шее Галкина. Петя сжал его руки вместе так, чтобы пальцы сцепились и приказал: «Пока не разрешу, не разожмешь!» Он ощутил, что Чернов подвержен внушению, не столько по свойству натуры, сколько по внутреннему состоянию. А состояние было отчаянным.

Машина тронулась с места.

Виталий рычал: «Ну что, Сатана, справился? Теперь я для тебя – бешеный пес! Давай, убей меня! Что же ты медлишь? Боишься проблем со следами и с трупом? Конечно, будут искать! Ты же бахвалился, что умеешь продумывать. А то хочешь, я помогу. Я тоже умею продумывать!»

«Слушай, заткнись! – не выдержал Галкин. – И без тебя тошно!»

«Что я делаю?! – думал Галкин. – Ну куда меня понесло!? Все так осложнилось, не известно, как из этого выпутаться. Надо же так вляпаться!? Это чистой воды авантюра! Что я практически могу сделать? Ничего! Чтобы все получилось, нужны сумасшедшие совпадения. В жизни таких не случается – все равно, что пролезть сквозь игольное ушко!»

Они спустились по Никитскому бульвару к Арбатской площади, проехали по Бульварному кольцу, повернули на Гоголевский бульвар, выехали на Пречистинскую набережную. Это было не яркое (шел 1995 год) не шумное сердце Москвы – не представительная парадная сердцевина для иностранцев, а нечто родное и доброе, как, возможно, для римлянина – старые улицы, сбегавши к площади Испании.

На сердце стало теплее. Постепенно к Петру возвращалось спокойствие, вера в то, что правильный выход найдется, что чутье и везение не оставят его. И если надо будет пролезть в игольное ушко, он с этим справится.

 

9.

Запахло сыростью. Справа, внизу, подмигивали отражавшиеся в водной ряби огни. Это уютное подмигивание рождало чувство покоя, как будто в воздухе над рекой оживала улыбка.

Какое-то время они ехали молча. При этом, мысленно, Галкин, «взвешивал» время, как некую массу, на внутренних прецизионных весах: «Так! Еще нужно молчать. Так! Еще можно молчать. Все! Дальше, это – невыносимо!»

Только когда проехали набережные (Кремлевскую, Москворецкую, Котельническую, Гончарную), свернули на Народную улицу и выехали на Таганскую площадь, Галкин снова заговорил:

«Однажды в Риме, когда я брал из карманов Баркова сменные диктофоны, мне попался чудный трофей»!

«А ты и в самом деле, – вонючий шпион!» – вставил Виталий.

– А хочешь узнать про трофей?

– Плевал я на…

– Фото Светланы Бульбы, я думаю, не случайно оказалось в кармане Баркова.

– Врешь! Где это фото?

– Где положено. Вернул Тарасу в этот же день.

Виталий фыркнул.

– Я не правильно поступил?

– Ты – слишком правильный!

– Это как понимать?

– Лучше бы отдал мне. Я ведь был рядом!

– Откуда мне знать, что ты и есть вонючий шпик по кличке «Шериф»! Но каков наш Игорь Николаевич!? Он хранил это фото у самого сердца!

– Старый козел! Он был жаден и падок до девок. Но жёны от него уходили: он детей иметь не хотел.

– Зато о тебе заботился, как о родном. Даже в Москву перевел.

– Мы и в самом деле – родня. Но перевел он меня по другой причине. Когда случилось несчастье и я потерял самых близких, только возможность изредка видеть Светлану позволяла хоть как-то мириться с жизнью. Но старик это видел и поспешил спровадить меня с глаз долой. А мне здесь совсем стало худо и я угодил к Александру Михайловичу.

– Это кто?

– Доктор Левин из клиники (улица Рассолимо одиннадцать). Я о нем говорил.

– Древние говорили: «Не возжелай жены ближнего твоего!» По сравнению с Бульбой, ты ведь тоже – «старый козел».

«Старый конь, – говорят, – борозды не портит». Ничего я не возжелал, только глядел на нее, как на икону. А ты чего ею интересуешься? Тоже глаз положил? Когда-нибудь раньше живьем ее видел?

– Только мельком.

– То-то и оно! Представляешь, не испугалась, прилетела в чужую страну выручать муженька! Богиня!

Тем временем машина пролетела над Яузой, по Садовому кольцу, мимо Курского вокзала, мимо Красных ворот, по Садовой-Каретной, под Триумфальной площадью. Сделав петлю, они пересекли собственный маршрут.

«Стало быть, она – богиня, а мне уместнее всего было бы не родиться совсем или исчезнуть», – подумал вслух Петя.

«Именно так», – согласился Чернов. Он успокоился, вероятно, устал и теперь выглядел несколько вялым.

– Как ты себе это представляешь?

– Что именно?

– Мое исчезновение.

– Ты знаешь, это может быть даже красиво!

Его губы еле шевелились, но глаза были широко открыты, будто он вглядывался в видимую только одному ему картину.

– Куда ты смотришь?

«Туда», – указал он сцепленными руками.

– И что ты там видишь?

– Тебя.

– И что я там делаю?

– Свершаешь чудо. Ты ведь любишь совершать чудеса!

– Какие еще чудеса!?

– Ты летишь!

– Терпеть не могу самолеты! И что? Меня ждет катастрофа?

– Да нет же! Ты летишь сам по себе, на собственных крыльях.

– Как птица?

– Вот-вот. Большие белые крылья! Ты поднимаешься вверх. И ты не один! Над тобою в зените – целая стая крылатых. Ты летишь все выше и выше …

– Фантазер!

Чернов не ответил. Прикрыв веки он откинулся на сиденье. Машина уже миновала Большую Садовую улицу, Смоленскую площадь и приближалась к – Зубовской. В это время уже было не трудно найти место у тротуара. Поставив машину, Петя легонько шлепнул ладонью Виталия по щеке: «Очнись! Ты обещал мне телефон доктора Левина».

«Здесь, в книжке», – в забытье он ткнул сцепленными кистями себе в грудь.

Стараясь не слишком его бередить, Галкин извлек из кармана записную книжку, нашел телефоны Левина и отправился дальше. Ехать осталось не далеко.

С Зубовской площади они выехали на Зубовскую же улицу, достигли Большой Пироговской, миновали островок безопасности со стоянкой машин и двинулся по Зубовской улице в обратном направлении. Затем – свернули на Тимура Фрунзе и, почти сразу – направо на нужную улицу, идущую параллельно Большой Пироговской.

Во времена императора Павла Первого один молодой грек решил отправиться в плавание, но, потерпев кораблекрушение, был выброшен на берег вблизи города Одессы. Ему посчастливилось выжить, обзавестись семьей. А уже в двадцатом веке одна из улиц Москвы была названа непривычным для русского слуха именем в честь его внука-психиатра. Эта, можно сказать, случайная информация механически, как пузырек, всплыла из глубины памяти, где вылеживались, и кристаллизовались пласты осознанно и непроизвольно накопленных, сведений. Галкина можно было назвать «обжорой» всеядным пожирателем информации. Он и сам над собой посмеивался. Однако неразборчивость эта пока что ему никак не вредила.

Машина остановилась у тротуара. Виталий не спал. Глаза его были открыты. Губы шевелились. Из них вырывалась словесная «окрошка» пополам с матом. А ведь еще недавно он мог назвать Светлану «Богиней». Галкин завидовал людям, которые, не стесняясь, способны выражать свои чувства. Завидовал, относясь, тем не менее, настороженно, как к болезненной экзальтации, предшествующей путанице мыслей. А ведь получалось, это и было истинным проявлением жизни. Что толку, от того что Галкин «скачивал» в свою память гигабайты информации, если они не способны были однажды взорваться разящими осколками слов.

Петр включил телефон, набрал номер и, дождавшись ответа, сказал: «Здравствуйте!»

«Здравствуйте!» – отозвался усталый мужской голос.

– Извините! Будьте так любезны, позовите, пожалуйста, доктора Левина.

– Левин слушает.

– Я звоню по поводу вашего пациента Чернова.

– Какого Чернова? Случайно, не Виталия Андреевича!?

– Его самого.

– Я давно его жду. Он еще месяц назад обещал мне зайти. Ему нужно срочно обследоваться.

– Извините! Ему очень плохо.

– Вы кто?

– Просто знакомый.

– Скажите, просто знакомый, откуда у вас – мой телефон?

– Из записной книжки Виталия.

– Вам повезло, что вы меня застали! Я сегодня дежурю.

– Я знал, что мне повезет.

– Вы, однако, самонадеянны. Но, к сожалению, у меня нет машины, послать за больным.

– Не надо машины. Мы на улице Россалимо у парадного входа.

– Ах, вы уже тут!? Тогда подъезжайте к приемному отделению.

– Это где?

– Видите ворота и пропускной пункт? Там вам все объяснят. Только назовите мне номер авто.

Галкин назвал номер машины, въехал в ворота, а уже через сорок минут покидал территорию клиники без пассажира.

 

10.

В эту ночь, вернувшись домой, Галкин спал не долго. А утром, приведя себя в порядок, поехал в Интернет-кафе и выполнил все, что планировал. Потом он направился в банк, где решил вопросы с «платежками», а из банка к себе в институт. Начались обычные рабочие будни, лишь несколько осложненные отсутствием личной аппаратуры.

Прошло какое-то время, и аппаратуру Галкину возвратили. Заехав за ней, он узнал от Румянцева, что Чернов, в связи с обострением душевной болезни, попал в клинику и, что уже поправляется. Он намерен покинуть прокуратуру и, вернувшись в Питер, устроиться простым юристом.

Соскучившись по телевизору, Галкин, на первых порах, с удовольствием смотрел передачи. Он стал уделять внимание спортивным программам, из которых его больше всего привлекала борьба. Но не всякая, а виды ее наиболее близкие по характеру к тому, что практиковал сам. Используемые им приемы успели кристаллизоваться и превратиться в рутину. Теперь не мешало их лучше осмыслить, а, найдя им аналоги, уточнить и дополнить.

Спортивного канала тогда еще не было. Петр специально изучал телепрограммы, выискивая соревнования по борьбе. А их было не слишком-то много. Он даже установил за окном антенну-тарелку, чтобы расширить количество программ, а, рыская по «пиратским» магазинчикам, обнаружил настоящую россыпь учебных и не только учебных фильмов по восточным единоборствам.

Существовало множество самых разных стилей и их названий – от тех, что всегда на слуху до редких и вычурных. Например, китайские «Звериные стили» монастыря Шаолинь: «техника дракона», «тигра», «леопарда», «змеи», «журавля». Стили «Сумо», «Толу», «Да-цзе-шу» – так называемое «искусство пресечения боя».

В каждом виде борьбы Петр старался найти что-то приемлемое. Например, в арсеналах техник «Джиу-Джицу», «Дзю-до» или отечественном – «Самбо» были интересны тычковые и рубящие удары в уязвимые места. В карате (смешанном китайско-японском стиле с острова Окинавы) интересными были удары ребром ладони и техника ног. А вот в таэкван-до (корейский стиль) упор делался на жесткий «сухой» удар, для чего максимально использовались: момент инерции, скорость поступательного и вращательного движения, «мышечный взрыв». Здесь так же, как у Галкина, все определяла скорость. Удар ногой имел приоритет перед ударом рукой, атака в голову – перед атакой в корпус, удар в прыжке или с поворотом – перед ударом в стойке. Ему нравилось, что в таэкван-до запрещались все виды захватов, толчки, броски и удары коленями – в ходе боя единоборцы существовали отдельно, касаясь друг к другу только в моменты молниеносных ударов. Важно, чтобы последние были достаточно мощными и снайперски точными.

Восточные учителя внушали: «Уклоняйтесь от ударов противника рано или поздно это заставит его потерять равновесие», «не обязательно обладать большой силой; надо использовать силу противника против него самого», «поддайся, чтобы победить», «уступи противнику и его силе, используя ее в своих целях», «мягкость одолеет силу и зло», – внимая таким наставлениям, Петр не мог сдержать улыбку. Эти советы годились в единоборстве противников, обладающих равной (или сопоставимой) скоростью. Призыв: «Уклоняйтесь от ударов противника…» его не устраивал: сам он увертывался и ускользал, только не уклонялся.

Наблюдая борьбу, Галкин не интересовался ничем, кроме техники боя. Он не пытался запоминать спортсменов (в похожих одеждах они казались ему на одно лицо). Его не волновали места, которые они занимали, общества, которые они представляли, даже результаты турниров.

Он помнил, что еще в армии Тарас, обратив внимание на его таланты, не счел возможным привлечь его к спортивным соревнованиям из-за разницы в «категории». Речь, разумеется, шла о несопоставимой «категории скорости».

Чтобы не тратить время, наблюдая возню слабаков, Галкин поспешил разобраться со знаками борцовского мастерства. Прежде он имел общие представления. Теперь ознакомился поконкретнее. В технике карате, в зависимости от уровня подготовки «кю», ученики носили пояса следующих цветов: белый, голубой, желтый, зеленый, коричневый и черный (пояс мастера). Мастера в свою очередь делились на шесть данов и отличались количеством полосок на поясе. При этом три первых дана принадлежали спортсменам, а с четвертого по шестой – уже профессионалам.

В технике Дзю-до, в зависимости от уровня подготовки «кю», ученики носили пояса следующих цветов: желтый, оранжевый, зеленый, синий, коричневый и черный (пояс мастера). В этом виде борьбы мастера делились на десять данов. При этом пять первых данов принадлежали спортсменам. Даны с шестого по восьмой – спортсменам высшей категории. Девятый и десятый – профессионалам.

Однажды, когда Галкин, не напрягаясь, почти механически, наблюдал очередной турнир каратистов, ему показалось, что над татами мелькнула знакомая физиономия. Он напряг внимание, присмотрелся к происходившему, прислушался к словам диктора и узнал единоборца с черным поясом. Последний раз этого человека он видел так давно, что, казалось, прошла целая жизнь. Он был старше Петра. Борцу по фамилии Лапин, а по кличке «Лапа», – бывшему физруку расформированного библиотечного техникума, – уже должно было «стукнуть» тридцать два года. Девять лет назад он едва не проломил Пете череп, а на прощание пообещал: «Погоди, Буратино! Попадешься – убью!»

И Галкину захотелось «попасться». Он ничего не мог с собой сделать. Петр, можно сказать, заболел этой странной и сладкой мечтой.

Он услышал, что Лапин представлял один из московских клубов «Ашихара-карате» и, без проблем, определил по Интернету адрес. Помещение клуба располагалось в районе Чистопрудного бульвара.

Сначала Галкин выбрался туда на разведку, потерся среди таких же, как он, любопытных. В основном сюда приходили родители с детьми. Взрослые тренировались в отдельном помещении. Среди них было всего восемь мастеров-чернопоясников и даже один – чемпион. Петя узнал, где находится взрослая раздевалка, зафиксировал в памяти расписание, уточнил где и когда тренируется Лапин. Уже покидая клуб, он с ним едва не столкнулся в дверях. Чтобы уйти незамеченным, пришлось «повибрировать».

 

11.

Пролился дождями май. Солнце согрело асфальт, землю, крыши домов. Проклюнулась зелень. Загалдели пернатые. Взыграли весенние соки. Над Москвой загудели колоколами, то сдержанные, то торжественные, то скорбно рвущие душу аккорды рахманиновских концертов. Весна воспаляла души, и люди не знали, смеяться им или рыдать.

Собираясь в клуб «Ашихара-карате», Галкин не строил планов. Словно им двигал не мозг, а какая-то бесноватая железа, мешающая нормально жить и требующая разобраться с «Лапой».

Это было не просто очередным рискованным приключением. Наш герой будто судорожно торопился расправить смявшийся лист ранних глав своей жизни. Когда-то некорректно перевернутый он теперь давил, натирал, причиняя зудящее беспокойство.

Настал день, когда Петр больше не смог терпеть.

Найдя место для машины на краю проезжей части подальше от рельс знаменитого трамвая «Ашки», Галкин решительно направился в сторону клуба.

Он двигался по уже проторенному пути, не задумываясь и не сознавая, что ему предстоит, будто находясь в прострации. Это был плохой знак. Потому что, если размышлять здраво, самое мудрое что он мог сейчас сделать, так это немедленно вернуться домой.

Формально он все рассчитал правильно: по времени и расписанию тренировок Лапин должен был находиться в зале. А что – дальше? Он, наверняка, находился там не один. Петр, как будто шел вразнос, сознавая, что очень опасен и, прежде всего, – для себя самого.

Вот он уже проник в помещение, поднялся по лестнице мимо бабушек с дедушками ожидавших своих «петушков-единоборцев», прошел пустым коридорчиком вправо. И, наконец, уперся в две двери. За одной была раздевалка, за другой – тренировочный зал. Оттуда доносился шум: шмяканье человеческих тел на татами, команды, выкрики, изредка – смех.

Он открыл дверь. В небольшом зале, на шаг отступя от стен, лежали маты (татами). У окон и у свободных простенков стояло несколько стульев и маленький столик для старшего тренера. Широкий витраж наполнял зал потоками света. На татами две пары единоборцев, видимо, оттачивали прием, монотонно повторяя один и тот же бросок. Три человека у стены не громко беседовали. Все присутствующие носили черные пояса. Старший тренер, за столиком, склонившись над какой-то бумагой, время от времени кидал внимательный взгляд на борцов, подавая команды на «языке карате».

«Извините, сюда без кимоно нельзя, – сказал он, заметив Петю. – Собственно, вы кто?»

Еще мгновение назад Галкин был один в коридоре, как бы существуя в собственном «коконе-домике». Но теперь кокон лопнул и, «провалившись» в солнечный свет на глазах у людей, Петя вдруг осознал, что пропал: впервые он решился на шаг, не продиктованный необходимостью, а вызванный случайным капризом.

Все в зале обратили глаза в его сторону. Даже те, кто был на татами. Лапин стоял у стены. Он сразу узнал Галкина, повеселел (приятное воспоминание) и сразу забалагурил: «Буратино, это ты?! Вот так встреча!? Что ты тут делаешь?»

Петя чувствовал себя, как тогда, в техникуме, подобно кролику перед пастью удава. Уже ничего нельзя было изменить. Он приблизился к Лапину.

«Помнишь, Лапа, как ты бил меня? Просто так, ни за что? И чуть не убил! – сказано было по-детски наивно, чужим, вдруг, осипшим голосом.»

– Помню. Жаль, не убил.

– Но, уходя, ты сказал: «Попадешься – убью!»

– Сказал. Ну и что?

«Считай, что я тебе снова попался! – выкрикнул Галкин и быстро шлепнул борца по холодной щеке».

«Эй! Эй! Эй! Не распускай клешни!». – закричал кто-то сзади.

«Ребята, держи его руки! Он, как черт, увертлив!» – вскричал Лапин.

Как будто стальные тиски сжали Петины кисти В этих условиях входить в «вибрацию или пропеллер»: значило остаться без рук.

«Я сказал, убью – значит, убью!» – зарычал бывший физрук и ударил.

Удар пришелся в скулу, может быть, – не со всего маху, но рука была натренированная – рука мастера. У Пети все перед глазами поплыло. Он, вероятно, упал бы, если бы его не держали. Это был пристрелочный удар. Лапин готовился нанести следующий – теперь уже в полную силу.

В этот момент старший тренер резко крикнул: «Яме!», что на языке карате (по сути, – японском) означало «Стоп!»

Лапа уже завершил подготовку к удару. Но старший, мгновенно сорвавшись с места, и, предупредив новым возгласом «Яме!», мощным ударом сбил его с ног.

Лапу подняли и под руки повели в раздевалку. Перед дверью он повернулся к Петру и тупо повторил фразу: «Погоди, Буратино! Попадешься – убью!»

«Лапин, молчать! – рявкнул старший и спокойно добавил: – Парень, ты давно мне не нравился. Можешь считать, ты здесь больше не тренируешься».

Галкину помогли спуститься по лестнице. Выйдя из клуба, он едва дошел до машины и сидел в ней, не трогаясь с места. Болела голова, поташнивало. Он явно получил небольшое сотрясение мозга и, боясь в таком состоянии попасть в ДТП, долго не решался ехать.

И, вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, потихоньку, его начал разбирать смех. Он даже не понял, – с чего бы. Как будто радоваться было нечему. Выходило, что, имея один «смятый лист книги жизни», он только что получил еще один новенький – точно такой же. Повторилась вся последовательность событий: был сильный удар, было изгнание Лапина из коллектива, и даже финальная фраза не изменилась: «Погоди, Буратино! Попадешься – убью!» И это при том, что с тех пор прошло девять лет, за которые Галкин успел поднатореть в драках, пройти через многие «битвы» и уже почти вообразил себя непобедимым. Болевой шок вывел его из прострации и вернул возможность рассуждать здраво. «Ты доволен? Ты этого добивался? – спросил он себя. – А знаешь ли, что будет потом? Наверняка, теперь Лапин захочет тебя разыскать и встретиться один на один: ты снова влез в его жизнь и опять все испортил – надо найти тебя и сделать калекой: ты слишком долго ходил безнаказанным после первого случая. А найти тебя, в принципе, – не так уж и сложно. Пусть техникум расформирован, но где-то в архивах остались списки учившихся в разные годы. Их можно поднять. А потом обратиться в адресный стол. Ну что? Страшно стало?»

Теперь он понял, почему рассмеялся. Самое противное в этой истории – «лихорадка мстительности». События повернулись так, что, неожиданно, ему удалось передать эту «лихорадку» другому. Не по собственной воле: так распорядилась судьба.

Конечно, теперь надо быть осторожнее, не лезть на рожон, не попадать врасплох. И не дай Бог когда-нибудь, в самом деле, вообразить себя непобедимым. А главное, всегда надо знать, чего хочешь.

 

12.

Прошло несколько недель. Галкин уже стал забывать о случившемся, когда однажды, вернувшись домой, обнаружил приклеенную к двери записку Румянцева, где тот просил позвонить. Петя немедленно выполнил просьбу. Оказалось, что на квартиру Галкина было совершено странное нападение. Нападавший не смог открыть металлическую дверь, а, возможно, и не ставил перед собой такой цели, ему нужно было только продемонстрировать силу и напугать. Он не просто колотил в дверь – он с разбегу прыгал на нее ногами. Сработали датчики вибрации. На сигнал прибыли два сержанта охранного подразделения. Бушевавший, видимо, был пьян. Он первый набросился на сотрудников органов. Мало того, что они не смогли его задержать, один из них угодил в госпиталь со сломанной челюстью. «Петр Иванович, – спросил следователь, – у вас есть соображения, кто мог такое совершить? Поймите меня правильно, речь сейчас идет не о вашей квартире и не о вашей безопасности даже, а о нападении на сотрудников милиции.»

Петя подумал, самое легкое – указать на Лапу. Узнать все, что надо про «физкультурника» через клуб карате было бы проще простого. И если это, окажется он, в чем Петр, почти, не сомневался, то выйдет, что Галкин опять отыграется чужими руками. От этой мысли становилось тошно. «Я вас понимаю, – уклонился Петр, – но так вот, сходу, сказать, кто на это способен, я затрудняюсь. Надо подумать».

– Знаете, где лучше всего думается?

– Догадываюсь: у вас в обезьяннике.

– Не обижайтесь. Я пошутил. Но все-таки не тяните. Я жду звонка.

– Хорошо.

Несколько дней подряд Галкин нигде не задерживался. Он ждал, стараясь, больше времени проводить дома. И дождался.

Сначала в дверь позвонили, потом стали бить кулаками, затем пошли отдельные тяжелые удары. Петя глянул в глазок. Лапа явно был выпивши. Он отходил шагов на пять, потом с разбегу ногой или всем телом бил в дверь. «Надо же! – удивился Галкин. – Неужто это я довел мужика до такого отчаяния!?» Выждав момент, он осторожно повернул запор двери и, когда «физкультурник» начал разбег для очередного удара, Петя, в режиме «вибрации» распахнул дверь настежь. Режим «пропеллера» не годился: можно было сорвать створку с петель. Он распахнул дверь полностью, в противном случае, Лапа врезался бы в ее кромку и мог получить травму, как говорится, не совместимую с жизнью. Когда Лапин приблизился, Галкин подставил ногу и каратист с разбегу полетел на пол прихожей, но, даже находясь под мухой, смог собраться и, сделав два кувырка, уже поднимался на ноги, когда его шея встретилась с ребром Петиной ладони. Удар был давно отработан и возымел должное действие, на время, успокоив борца. На всякий случай, связав «лапы» Лапина за спиной, Галкин позвонил Румянцеву и сообщил о случившемся. Румянцев приехал с оперативниками и прихватил с собой второго (уцелевшего) сержанта из охранного подразделения, а тот опознал буяна. Свидетелями были пожилые соседи, все видевшие в дверные глазки.

Эпопея с Лапой ушла в прошлое, как и все прочие эпопеи. Он все явственнее ощущал, как и его собственная жизнь из чего-то полного значимости и надежд, постепенно становится лишь проходным эпизодом в жизнях иных людей.

Последнее время ему не здоровилось. Скорее всего, началось это не за последнее время, а раньше, когда еще было не до здоровья. Теперь ему чудилось, он живет слишком долго. Жизнь представлялась закручивающейся спиралью, при том, что скорость закручивания все нарастала. Это казалось нормальным во второй половине жизни. Но в двадцать шесть лет входить в штопор и считать, что уже все видел и все пережил – вроде бы странновато. Но с другой стороны, пример Лермонтова и «его титульного героя», говорил, что и такое возможно.

Появились боли при движении в нижней части спины (поясница) и при лежании в верхней части спины (плечи, лопатки). Он стал плохо спать, не потому что страдал бессонницей: поспав тридцать-сорок минут, он просыпался от боли в плечах. Приходилось вставать и бодрствовать в течение часа, пока боль успокаивалась. Потом он мог лечь и снова заснуть, но скоро все повторялось. Галкин не высыпался. Часто боль в плечах возникала, как только откидывался на спинку сидения. Больше всего болело с утра. Потом успокаивалось.

Решил проконсультироваться у врачей. Чтобы не стоять в очередях, обратился в платную поликлинику, и его долго, тщательно и дорого обследовали: каждый специалист заказывал свой рентген, свой анализ крови и прочего. Наконец, поставили предварительный диагноз: «анкилозирующий спондилит». Еще это называлось болезнью Бехтерева и расшифровывалось, как затвердение позвоночника. Через Интернет он узнал, что болезнь эта – инфекционная, сравнительно редкая, поражает примерно трех человек из тысячи, но восприимчивость к ней передается с генами (то бишь по наследству). Не зря врач спросил: «У вас дома этим никто не страдал?» Галкин не помнил. Он лично видел причину болезни в переутомлении. В самом деле, какой позвоночник может так долго увертываться, выдерживая «режимы пропеллера и вибрации». После обследований и консультаций, он обратился к ревматологу районной поликлиники. Говорили, что это очень опытный специалист, чуть ли не доктор медицинских наук, в прошлом. Им оказалась горбатая совершенно седая старушка с трясущейся козлиной бородкой. Она даже не взглянула на снимки, которые он положил перед ней. «Мне это не к чему, – сказала она, – я и так все вижу по вашей позе.»

– А что с моей позой?

– У вас – так называемая, «поза просителя».

– И что это значит?

– Это означает – «кифоз».

– То есть?

«Молодой человек, у вас созревает то, что красуется у меня на спине. Вам понятно?» – спросила она улыбаясь, словно получала от этого удовольствие.

– В моем-то возрасте!?

– Эта штука случается и у более молодых людей.

Как ни странно, Петя не ужаснулся. Дело не в том, поверил он или нет. Он воспринял приговор так, как будто он относился к другому. Действительно, речь шла не о завтрашнем дне. Кто знает, что случится с ним через год, через месяц, через несколько дней. Его жизнь и болезнь развивались в разных «временных плоскостях». Он прошел курс инъекций – муки стихли, и стало возможным ночью лежать на спине.

Боль и болезнь – это разные вещи. Боль, играя с ним в прятки, слегка отступила, но он по-прежнему чувствовал, как раздается и деревенеет хребет.

Место боли заняла тоска – ощущение пустоты и тревоги одновременно. Беспросветное одиночество как будто лишало жизнь стержня. Даже страх смерти, связанный раньше со страхом боли, теперь притупился, ведь боль можно снять. Интерес к другим странам тоже угас, может быть, потому, что его «погружение» было слишком активным и односторонним. Возможно, он просто «перегорел». Оставалась лишь узкая щель, через которую еще тянул сквознячок с того края жизни, о котором он старался не думать. Однако, чем больше старался, тем больше тянуло. В Москве ему не хватало воздуха, и, казалось, лишь в Питере еще можно дышать. Этот город опять его звал, чтобы удивить, поразить, окрылить.

 

13.

Будучи книгочеем, он не являлся профессиональным знатоком беллетристики. Когда литература пыталась, забегая вперед, делать прогнозы или упражнялась в космических войнах, он считал, это забавным, как игра в морской бой или ее продвинутые компьютерные варианты. Однако, проклятье насмешника и драчуна Меркуцио, пронзенного шпагой вражды двух веронских кланов «Чума на оба ваши дома! Я пропал», все же значило для него больше. Сколько людей на Земле, так или иначе, могло повторить и уже повторило эти слова!

Казалось, что он совершил оставшийся незамеченным тяжкий проступок, по отношению к «своему чуду», к Тарасу и к себе самому. Он будто бы оступился, упал, но поднялся и забыл о случившемся. Но с этой секунды все чаще ощущал трагический привкус крови во рту.

После поездки в Италию миновал целый год, и как будто, ее уже не было. Прошла очередная весна. Наступило лето. Однажды Галкин подошел к бухгалтеру и попросил подменить его на несколько дней (с платежками, с банком), дескать, надо съездить по делу в Санкт-Петербург. Безотказная Татьяна Петровна не возражала.

В пятницу вечером он сел в поезд. Утром в субботу был уже в северной столице, купил на вторник обратный билет и, как несколько лет назад, снял на вокзале койку в комнате отдыха. В буфете позавтракал и приехал в знакомый двор знакомого дома. Наблюдательный пункт выбрал подальше от подъезда, на лавочке недалеко от песочницы и развернул купленный в привокзальном киоске журнал. Он плюхнулся на сидение, точно старик. А ведь ему еще не было и тридцати. Облокотившись на спинку, задрал голову вверх и, забыв о цели приезда, долго всматривался в стаи безмолвных миров, пронизанных матовым светом и арками радуг, плывущих над крышами города. В долинах между облачных гор зияли кромешные бездны, «лежали» невидимые с земли города. Сияние белых вершин навевало запах озона и мысли о вечной свободе. А в каждой кудели ютилась высокая нежность.

Две причины вернули его к действительности: тупая привычная, боль в районе лопаток и еще ему показалось, что кто-то коснулся колена. Он опустил глаза и увидел ребенка. Мальчуган лет шести, подобрав выпавший из Петиных рук журнал, случайно дотронулся до ноги, когда, разложив на скамейке, начал переворачивать страницы. Он делал это солидно и, как будто читая, бубнил себе что-то под нос. На малыша было так приятно смотреть, что Пете вдруг захотелось погладить его по русой головке. Он протянул руку… но она «погладила» воздух. При этом мальчик не только не отошел от скамейки и не выпустил журнала из рук, но даже не перестал бубнить. «Ну, ты молодец!» – восхитился Галкин. «Папа мне тоже так говорит», – доложил паренек.

– И где ты этому научился? У папы?

– Не, папа так не умеет. Так никто не умеет!

– Так уж – никто.

– Никто, никто!

– Значит, тебе дано то, чего нет у других.

– Но ведь это так просто!

– Не всякий с тобой согласится. Но, знаешь, я соглашусь.

– Ты тоже так можешь?

– Когда постараюсь.

– Ну, постарайся!

Галкин выставил руку.

– Попробуй, ударь по руке.

Мальчик попробовал. Галкин увернулся, используя только локтевой и кистевой суставы. «Еще! Еще!» – требовал мальчик. «Все! Хватит. Хорошего помаленьку», – сказал Петр, пряча руки в карманы.

В это время из подъезда появился Тарас. Пока он оглядывался по сторонам, Галкина «сдуло» с места. Он «вибрировал», стоя за стволом дерева, тогда как ребенок, в растерянности бегал вокруг скамейки.

– Алексей, что с тобой? Ты что-нибудь потерял?

Малыш отчаянно жестикулировал. На глазах появились слезы. От подъезда к скамейке бежала Светлана. «Господи, что случилось!?» – спросила она.

– У парня истерика. Ему показалось, он видел какого-то дядю.

– Ничего мне не показалось! Это его журнал!

– А где же он сам?

– Откуда я знаю!?

– Что же это за дядя такой? Он обидел тебя?

– Нет, не обидел! Зато он увертывается получше меня!

«Действительно, – это серьезно», – подумал вслух Бульба, переглянувшись с женой и озираясь.

– Алешенька, ты забыл? Мы сегодня идем в зоопарк.

– Мамочка, я ничего не забыл! Я ищу дядю!

– Какого дядю? Он тебе что-нибудь сделал?

– Он спрятался! Я его не могу найти!

– Миленький, а может быть, его не было. Просто, тебе показалось.

«Не знаю, мама», – со слезами вздохнул Алеша. «Ну, пойдем, мой хороший,» – она взяла его за руку и повела к дому. Тарас остался у лавочки, машинально листая журнал, потом бросил его на сидение, еще раз внимательно посмотрел вокруг и отправился вслед «за своими».

Галкин успел «на пропеллере» сделать несколько кругов вокруг Светы и маленького Алексея, внимательно их изучить и сделать кое-какие открытия, не торопясь, впрочем, с выводами. А когда Бульба ушел, он вернулся на лавочку и снова взял в руки журнал. Петр был в замешательстве. То, что он выявил, рушило его представления, и в то же время, не давало решительного ответа на мучившие вопросы. Сейчас ему ни о чем не хотелось думать. Но совсем не думать и не сопоставлять факты, даже если их не хватало, он не мог, однако «хромые» мысли только больше запутывали и приводили его в замешательство.

Облокотившись на спинку, он опять задрал голову, провожая глазами небесных странников. Теперь, исчезая за крышами, оставляя сизую дымку и ощущение брошенности, они казались ему уплывающей родиной.

Первое, что становилось понятно, Светлана – совсем не та женщина, за которую он ее принимал, хотя, внешне была чрезвычайно похожа. А мальчик-Алеша – вовсе не сын Тараса и Светы. Если судить по фигуре (Петр когда-то интересовался фигурами), она вообще не рожала, хотя ребенок был удивительно похож на нее, но совсем не похож на Тараса. Петр вспомнил, та, которую он звал «мое чудо» говорила о родной сестре, которая не старше и не моложе ее. По-видимому, Светлана и есть та сестра-близнец, которая жила в другом городе. Возможно, что после травмы, полученной в армии, Тарас не смог быть отцом, и все же Бульбы, судя по всему, явно относились к счастливым семьям.

Галкин затруднялся сказать, на кого похож мальчик, зато обнаружил у ребенка задатки невероятной увертливости. А если вспомнить все, что случилось в единственный день свидания с «чудом», то этот, ангелочек, Алеша… Нет Петр не был готов к скороспелым выводам. Мозг его отказывался принимать скандальные домыслы. Он даже не допускал мысли, что ребенок мог оказаться его сыном, потому что, в этом случае немедленно возникал следующий вопрос, а где его мама – то есть, собственно, «его чудо». Почему она отказалась от мальчика? И отказалась ли? Или…Из множества вариантов ответов, не было ни единого, который бы мог пощадить его душу. Любой ответ был плох и не оставлял надежды.

И снова он почувствовал боль за плечами, как будто там висел рюкзачок, в котором ютилась душа. И с той стороны что-то сильно жгло позвоночник. Галкин поднялся и бежал со двора.

 

14.

Петр двигался по безликим окраинам города, по Московскому проспекту, по набережной обводного канала, по Лиговскому проспекту. Он брел и беззвучно плакал. На Московском вокзале он добрался до койки в комнате отдыха. Лег, но не смог уснуть. Он вышел, ходил по вокзалу. В нем, словно что-то оборвалось. Уже нельзя было все оставить, как есть, ибо то, что было – было неправильно. Но уже невозможно было что-либо изменить: он не считал себя в праве делать несчастными тех, на кого молился и кого защищал.

Уже стемнело. А он то возвращался в комнату отдыха, то покидал ее. Уже стали ворчать соседи, а он все не находил себе места. Долго сидел у дежурного в кресле, потом снова лег. Эта бесконечная ночь казалось, длилась столько же, сколько – вся предыдущая жизнь.

Он, вдруг, пришел к страшной мысли, что «его чуда» уже давно нет в живых.

Есть ли в этом его вина? Кто знает, не прояви он однажды бунтарства, возможно, она осталась бы жить, пусть даже и без него. Он был почти ребенком, когда все это произошло. И понадобилось семь лет, чтобы, наконец, это «всплыло». Используя природный дар, Галкин умудрился соорудить себе хрустальный дворец и надеялся прожить в нем до старости. Впрочем, справедливости ради надо сказать, так далеко он никогда не загадывал.

Только под утро Петр смог прилечь и не на долго забыться. Он лежал на спине и очнулся от привычной боли. Уже рассвело. Встав с койки, он чувствовал себя не просто опустошенным, а именно пустым. Не возникло даже мысли о завтраке, словно он вообще не питался. Механически приведя себя в порядок, Галкин покинул вокзал и вышел на Невский проспект. Как всегда, в любом городе, схема маршрута была у него в голове. По «Невскому» он шел до Фонтанки, потом свернул влево и до Московского проспекта шел по набережной. Возле моста свернул на проспект и шел по нему почти до места – до спального микрорайона неподалеку от Парка Победы. У него даже не было мысли воспользоваться транспортом, словно он вообще никогда им не пользовался. Во дворе, Галкин сел на «свою» скамейку и, вглядываясь в облака, ждал, когда люди проснутся.

В воскресенье народ отсыпался. Сначала выскочили собачатники со своими питомцами. Потом зашумели машины, убиравшие мусор, захлопали двери подъездов – дом оживал. Наконец, появились мальчишки.

Петр едва не прозевал появления Алеши, который, вынырнув из подъезда, видимо сразу заметил его и прямиком устремился к скамейке. Ему нельзя было попадаться мальчику на глаза: так он решил для себя, чтобы не бередить душу ребенка.

Войдя «в пропеллер», Галкин рванулся ему навстречу, вихрем влетел в подъезд, а, поднявшись в лифте, не переводя дыхание, нажал кнопку звонка. Но когда открыли, струсил, сказал: «Извините, я не туда попал…» В оцепенении медленно спускался по лестнице, когда сзади знакомый голос позвал: «Петя, ну что же вы? Мы вас ждем. Заходите!» Механически он продолжал спускаться, тяжело опираясь на поручень. Его взяли за руку, потянули обратно и завели в дверь. Он не сопротивлялся. Сначала это была рука той, о которой, как ему казалось, он мечтал всю свою жизнь. Потом его обнял Тарас, сказал: «Ну здравствуй Петр. Вчера мы почувствовали, что ты – где-то близко». Взяв за плечи, он провел его в большую гостиную с открытой на балкон дверью и усадил в кресло. Появился семейный альбом.

«Как-то Тарас показал мне фотографию, на которой вы – вместе, – говорила Светлана. – Он много рассказывал мне о вас. Когда я спросила, почему же вы не даете о себе знать, он ответил, значит так надо, но если со мной что-нибудь случится, он обязательно явится. Звучало, как в сказке. Но, именно так все и вышло, когда его похитили!»

Галкин молчал. Он, вдруг, ощутил себя стариком, не помнящим слов, но природа этой забывчивости объяснялась не амнезией, а отсутствием необходимости помнить слова, если их смысл, то есть сами понятия, образно выражены незвуковым способом. По сути, слова – шелуха, пустой шелест, делающий мысль вязкой и зачастую искажающий смысл.

Перебирая фотографии, Петр вздрогнул, заметив фото молодой девушки и, молча, указал на него. «Моя сестра Маша, – умерла при родах шесть лет назад. – Объяснила Светлана. – Она жила тогда с мамой, отдельно от нас, в городе, где Тарас проходил службу. Я туда приезжала и познакомилась с ним. А потом уж мы встретились здесь, в Питере».

«Значит, я был прав», – подумал Петр и указал на фото Алеши.

«Да, это и есть ее сын, – объяснила Светлана. – Сколько мама не добивалась, Мария так и не назвала имя его папаши, – все отшучивалась, „Святой Дух“. А после Машиной смерти, мы, усыновили Алешу. Из-за травмы Тараса, „своих“ – у нас не было.».

Петр указал на фото, где он был вместе с Бульбой и на фотографию мальчика.

«Ты все правильно понял: это – твой сын, – вдруг, резко сказал Тарас. – Мы сами только два года назад догадались: Алексей стал не просто похож на тебя, у него проявились твои задатки. Тогда я вспомнил, однажды, без моего ведома, вернее, на зло мне, тебя отправили в увольнение».

Петр тем временем думал, не отстегни он тогда фал парашюта перед прыжком, не отдалился бы он от Тараса и не допустил бы, чтобы тому нанесли увечье. Тогда бы не было ни увольнения, ни встречи с Ней, ни рождения сына ни гибели «Чуда». Как знать? Быть может, лучше было бы всем.

«А, ты хорош, – ворчал Тарас. – Натворил дел и даже не интересовался последствиями!»

Петр молчал, перебирая карточки. Во рту и в глазах было сухо. Плакать он больше не мог, словно выплакал за ночь весь «лимит слез».

Светлана вмешалась: «Чего ты на человека напал! Ну, поинтересовался бы он, – ты думаешь, это что-нибудь изменило»? Галкин нашел фотографию, где были Тарас и Светлана. И показал ее вместе с фото Марии.

– Вот видишь, он все объяснил: он думал, что я и Мария – одно и тоже лицо и решил не вставать у тебя на пути.

Тарас побледнел.

Галкин поднялся из-за стола, положил руку ему на плечо, как бы сказав, «Все в порядке», шагнул к раскрытой двери балкона и вышел к перилам, будто ища глазами Алешу, и в этот момент почувствовал сумасшедшую боль. В спине, подобно нарыву пульсировало нечто, что старая женщина-врач назвала «кифозом». Что-то незримое коснулось лица, приподняло его подбородок. Открылись торжественные «проспекты» небес. Вдаль текла синева, а оттуда надвигались предвестия-сполохи.

Такая красота струилась над городом, что у Пети захватило дыхание. Вцепившись в перила, ощущая, как, распрямляется «столб» позвоночника, он, вдруг, почувствовал облегчение. За спиной с нежным шелестом, заполняя балкон и часть комнаты, раскрывались белые крылья.

И вдруг, зашумев, они вынесли Петю из темной дыры к зовущему небу. Он был спокоен, оставляя сиротку в надежных руках. Впереди, среди сполохов он уже различал «свое Чудо» и рядом – другую прекрасную птицу, образ которой, не ясно откуда, хранил в своей памяти все эти годы. Белые крылья, как паруса, несли их встречным курсом к нему.