– Только фто ввонил Федькин, – доложил Марк Макарович, когда Пляноватый вернулся к себе, – скавал, дефкать, евели нынфте вы не фдадите свой реферат, зафтра уве будет повдно.

– Придется подсуетиться, – вздохнул Владимир Владимирович.

– Фтем могу вам помофть?

– Марк Макарович, я куда-нибудь смоюсь. Разве тут что-нибудь сделаешь? Постоянно звонят! Будут спрашивать, говорите: пошел к руководству, а к какому не знаете. Меня нет, и когда ворочусь не известно.

– О фтем рефть! Скаву фто-нибудь.

Прихватив материалы и стопку бумаги, Пляноватый отправился прямо к Кузминичне. Он давно все обдумал, договорившись о тайном убежище со старушкой-уборщицей, выделявшей его из всей «ентой публики» за веселое добрословие и аккуратность.

– Милости просим, Володенька, как договаривались – пригласила Кузьминична гостя. В каморке без окон были скамеечка, столик, в углу – пара ведер, короб с тряпьем, синий шкаф для одежды.

– Чаек только-только поспел. Угощайся. Сахар бери. Тут стакан с подстаканником чистый. Я тя снаружи запру. Будут спрашивать, не отзывайся и все. Я пошла.

Ключ в замке повернулся, и Владимир Владимирович испытал облегчение: будто сняли груз чужих глаз, чужих голосов – покушений на иссякающие уже его силы, до сих пор еще не пошедшие в дело, ради которого были на время «одолжены». Вынул прихваченный из «дипломата» футляр и надел аккуратные с гладкой оправой очки «MadeinAustralia». Разложив на столе черновые записки и стопку листов, четким почерком вывел заглавие темы: «Туннельная связь», поплотнее уселся и приступил к изложению мыслей.

В вводном разделе своего небольшого труда решил легкомысленно поступиться наукообразной серьезностью, приберечь «утонченную строгость» для основной обобщающе-математической части.

– «Туннельность», как явление, известно давно, – начал он. – К примеру, полимеризация в химии раньше требовала значительной температуры: для синтеза сложных молекул одолевали высокий энергобарьер… А потом обнаружилось, что реакция протекает и без нагрева, как будто находит «туннель» у подножия температурного «Эвереста». Было также известно, что «полупроводники» проводят электрический ток лишь при значительном электрическом напряжении (тут – «Барьер Напряжения»). Но, как в случае с синтезом, выяснилось, что они способны проводить электричество и при совсем незначительных напряжениях («Туннель Проводимости»). И теперь в электронике широко применяется множество типов так называемых «туннельных диодов». Есть немало примеров и в других областях.

Оглушенным захлебывающимся в электромагнитных и акустических волнах жителям нашей планеты становится все труднее друг друга понять. Человек, напрягая силы и голос, пускаясь на технические ухищрения, все не может никак достучаться, дозваться до ближнего. Что если «Туннельность» – подсказка Природы? Она призывает: «Одумайтесь, люди! Довольно насилия! Одолевая один высочайший барьер за другим, там, где следует быть терпеливым и чутким, вы получаете ложные данные, вводите себя в заблуждение! Так открывайте „туннели“ в „стене отчужденности“! Обретайте новую „связь“ без помех, искажений и недомолвок!»

О японских трехстишьях «Хокку» Мацуо Басё говорит: «Они дают толчок мысли, красота их, поражает, как удар молнии…» «Удар молнии» – вот суть «Эффекта Туннельности». Поэзия – неожиданная мутация до основания стертой идеи. В ней одна строчка – более значима, нежели толстый написанный грамотно том… Вот строчки Гарсии Лорки:

А вот что Гарсия Лорка пишет о СВЯЗИ: «Подлинная дочь воображения – метафора, рожденная мгновенной вспышкой интуиции, озаренная долгой тревогой предчувствия… странствует и преображает вещи, наполняет их особым смыслом и выявляет связи, которые даже не подозревались… Пусть установится между людьми любовное общение, пусть свяжет их чудесная цепь, духовное единение – ведь это к нему стремится слово, кисть, резец, – все искусства».

– Эк меня занесло! – подумал «командированный». Но не мог уже остановиться.

– Оказывается можно достичь эффективных контактов при помощи слабых «гомеопатических средств», – писал он, – в отличие от традиционных, на много порядков превосходящих чувствительность наших «приемников», а потому ослепляющих и оглушающих.

Аргументы «туннельности» не просто роились в мозгу, – мозг ломился от них. Трудно было их выстроить в очередь. Он уж заметил: на видное место всегда вырывается что-нибудь шумное, бойкое, но поверхностное не задевающее самой сути. В этом отличие просто способных умов от ума гениального.

Он писал и писал… «Оторвался», когда затрещал в замке ключ. Дверь открылась. В проеме со шваброй стояла Кузьминична.

– Чонить успел? Ну иди. Там тебя обыскались. Чего чаю-то не пил? Постой! А ты, часом, не болен?

Чувствуя себя выжатым, Пляноватый скитался по зданию, ища места, где бы приткнуться – дописать реферат. Все люди вокруг, казалось, изнемогали от тщетных попыток друг друга понять, ибо способы «Межчеловеческой Связи» дошли до придела запущенности и требовали неимоверных усилий. Мысль о «Туннельности» жгла.

Подгоняемый страхом, что начатое завершить не удастся, отчаявшись подыскать идеальное место, где бы никто не мешал, пристроился на подоконнике между пролетами лестницы. Разложил на шлифованном камне листы и начал стремительно покрывать их знаками выношенных и отточенных мысленно формул. Владимир Владимирович обнаружил в себе недоступный ранее дар все охватывать в целом. СТАРЕНИЕ подарило негаданный шанс: оказывается «накопление времени» может дать взрыв сокровенных возможностей… В сущности, в ожидании этого чуда, мы, и живем.

«Туннельность» достигается в узких пределах, нуждается в снайперской точности. Чтобы вывести закономерность и дать ей четкие формы, требовалось разработать систему… Она уже сформировалась в мозгу. Оставалось перенести – на бумагу. Этим и занимался Владимир Владимирович, ерзая на подоконнике, пока не поперхнулся от дыма: оказывается, тут по соседству собирались курящие женщины. Зажатые двумя пальчиками сигаретки так «оттягивали» эти нежные руки, что проектировщицы были вынуждены прижимать локотки к животу, подпирая их снизу еще одной рученькой. Даже в неловкости, с какой женщины чиркают спичками и прикуривают есть бездна изящества. Одна из них похвалила вторую: «Ты миленькая, умненькая девочка!» На что другая ответила: «Ах, я тобою любуюсь!» Пляноватому стало неловко, как будто у него на глазах примеряла колготки. Стараясь не выйти из состояния «озарения», он выбрался из табачного облака. Почти все уже было сделано. Оставалось лишь «довести до ума». Пристроившись у окошка в курительной комнате, где «журчали» за стенкою писсуары, «командированный» все, что надо было, развил, уточнил и «довел». Кто-то сзади, ворчливо сказал: «Ох уж эти мне формулы! От души навыкладывал? Смотрю, делать тебе, Пляноватый, нечего.»

Обернувшись, Владимир Владимирович узнал старика Григорьева, двадцать лет добивавшегося чтобы признали открытие и заслужившего в связи с этим прозвище «долболоб». Когда, наконец, признали (от старости оппоненты его либо вымерли, либо ушли на покой), миновав кандидатскую, – он получил степень доктора и, потеряв интерес к науке, превратился в администратора.

– «Математический аппарат» еще работает? – двусмысленно ухмыльнувшись, спросил Григорьев.

– А ваш? – подыграл Пляноватый.

– Увы… И давно… – состроил гримасу старик и, поддернув штаны, гордо вынес матерую голову из прокуренной комнаты.

И тут влетел Федькин, хлюст в серой тройке – униформе референтов-помощников.

– Ты где пропадал? Я звоню! По всему институту ищу! Я же предупреждал: кровь из носа, сегодня же реферат должен быть у меня!

Ты из мертвого вытянешь… – вздохнул Пляноватый, доставая из папки листы. – Вот, смотри.

– Дай сюда! – вырвал Федькин. – «Гора с плеч»! Бывай! Тороплюсь!

Вместе с Федькиным и страничками реферата, казалось, исчезли последние силы.

– Скорее всего, я напрасно старался, и эта «Туннельность» – еще преждевременнcть… Или уже опоздала.