Утомленный усилием, которое потребовало от него чтение, АБВ погрузился в сон.
Я несколько раз пытался вызвать его на разговор, но он — в лучшем случае — лишь таращил мутные глаза и бормотал что-то о неудобном положении, в котором я заставил его спать. Единственным приятным последствием было то, что меня больше не тревожил шум машины, полностью заглушаемый весьма звучным храпом АБВ. Положение становилось однако невыносимым. Как хороший тактик, я тщательно обдумал место, где нанесу удар: Цэндэрей! Сказано — сделано. В то время как машина виляла по узким городским улицам, я начал усердно пользоваться тормозом. На третьей или четвертой попытке мой маневр удался: помотавшись в разные стороны, голова АБВ ощутила твердость ветрового стекла. Несколько секунд слышался лишь приятный шум машины.
— Идиот! Хочешь меня убить! Оставить ребенка сиротой? Сейчас же останови!
Я мог бы изобразить обиду, официально заявить ему, что так не разговаривают с начальством, но, в соответствии с выбранной мною тактикой, лишь слегка свернул направо и, с виноватой миной, стал ждать.
— Ты — нарушитель общественного спокойствия! Пусти меня за руль.
Я погасил в глазах радостный блеск и быстро, чтобы он не раздумал, поменялся с ним местами. Затем, удобно устроившись, закурил и начал смаковать первые минуты отпуска. Впрочем, это был, конечно, не совсем отпуск, хотя на прощание Джиби и пожелал нам приятных развлечений.
… Я уже давно докурил сигарету, а АБВ приятным баритоном все повторял мне, что «так оно бывает в жизни. И плохое, и хорошее — все перемешано…» Было похоже, что он искренне радуется нашему приближению к точке назначения. Я не мог его понять. Мало того, что нам придется играть в казаков — разбойников в совершенно особых условиях, все свое свободное время он будет отдавать ребенку. Олимпия, истощенная материнскими заботами и муками творчества, несомненно, сдаст ему Филиппа с рук на руки, заявив: «Ты его хотел — ты и отдувайся!»
Крупнейший порт нашей страны встретил нас обычным шумом и суетой летних месяцев. АБВ, ловко маневрируя, обменивался со своими собратьями-водителями традиционными любезностями; упоминание бога и ближайших родственников цементировало эти здоровые отношения…
Доехав наконец до места назначения, мы представились начальнику Управления милиции города Констанцы, полковнику Алдя. Беседа протекала в сердечной, дружеской обстановке.
— Знаете, — любезно заключил он, — это как в итальянских фильмах: крупные звезды появляются на несколько минут, чтобы ослепить вас, а основную тяжесть несут остальные участники…
Мы с АБВ дипломатически хранили молчание, с великим вниманием следя за полетом чаек, кружащих над расположенным через дорогу продуктовым магазином.
— Хорошо, — продолжал он после минутного молчания, как бы разочарованный нашим равнодушием, — идите в комнату 45, к старшему лейтенанту Шербану. Он руководит группой, занимающейся преступлением, имевшим место в Ваме.
Старший лейтенант Шербан, веснушчатый молодой человек с симпатичным лицом, встретил нас очень любезно. Казалось, он переполнен жизненной силой и находится в постоянном воодушевлении. После обмена необходимыми приветствиями и ритуала, предшествующего переговорам: кофе и сигареты, как на любой уважающей себя деловой встрече, — начался серьезный разговор.
— Извините, — слегка смущенно обратился Шербан к АБВ, — Вы… муж?..
— Да, — сдержанно подтвердил мой друг.
— Ваша жена — человек… особенный.
Шербан, казалось, тщательно подыскивал слова. Вероятно, он решился на «особенного» в последний момент, из уважения к высшему чину, прибывшему из Бухареста.
— Она рассказала мне про какой-то роман, — продолжал он. — Роман о дворе или о деревне, я хорошенько не понял. Первые главы — у вас, как она мне сообщила, последняя — у меня, — он указал нам на ворох бумаг. — Ваша супруга думает, что если мы внимательно перечитаем их, разумеется, исключая телеграмму и ту историю, с кладбищем и сычом, нам удастся поймать убийцу… Я не слишком понял, что она имела в виду… Извините, в какой-то момент мне даже показалось, что у нее легкое расстройство нервной системы… Я как раз пытался вас найти, когда мне сообщили, что вы скоро прибудете… Что все это значит — телеграмма, сыч, кладбище?!
— Она человек с юмором, — ответил АБВ, причем его ледяной тон полностью соответствовал выражению лица.
— На этих страницах есть что-нибудь интересное? — спросил я Шербана.
— Описание событий вчерашнего дня во дворе супругов Петреску… может быть, лучше было бы вам прочитать их, прежде чем я сообщу остальные подробности.
— Прекрасно. И, может быть, вам также полезно прочитать за это время первые письма, — сказал я, протягивая их Шербану… — Слишком интимные подробности пропустите, мой приятель — человек целомудренный…
«14 августа.
Небо покрыто тучками, угрожающими каждую минуту прорваться над омытым солнцем пейзажем. Прозрачная вода слегка морщится от теплого ветерка.
Когда я появилась на пляже, «гости» нежились на солнце, растянувшись на банных полотенцах и надувных матрасах. Отсутствовали Димок, который отправился на мероприятие, сопровождаемый горячими пожеланиями успеха, и Мирча, даже по этому торжественному случаю не отказавшийся от своих таинственных исчезновений.
Рыбный пир! Эта синтагма вызывает самые горячие мечты и бурные желания! Но откуда рыба — на море? Как откуда? — из моря! Это, конечно, так, только я должна признаться, что в последние годы не часто лакомилась ее нежнейшим мясом. Временами мне даже хотелось взять обыкновенную палку, привязать к ней нейлоновую нитку и крючок и затесаться в ряды смельчаков, которые, стоя по пояс в воде, сжигаемые полуденным солнцем, целыми часами терпеливо ждут — авось да попадется какой-нибудь бычок…
Найдет — не найдет?
— Найдет, он человек — не промах.
— А что, если пойдет дождь? — предположила я к всеобщему возмущению.
Алек дал подробные разъяснения относительно ветра, дующего с открытого моря, с севера и с юга. Мы мало что поняли, но тут же успокоились.
— Лишь бы товарищ Нае принес рыбу, а уж мы все организуем, — заявил Цинтой с оптимизмом человека, преодолевшего препятствия во много раз более серьезные, чем обыкновенный дождь.
Утро прошло незаметно — невинная сплетня, тонкая шпилька, чашечка кофе, основательно сдобренного спиртным.
Наконец, в обеденный час появился Димок с двумя полными сумками. Все живое во дворе Петреску встретило его поцелуями, объятиями, горячими поздравлениями.
— Чорба, сарамура и жареная рыба, — лаконично заявил он. — Здесь карпы и ставрида. Смотрите, готовить чорбу на морской воде — сначала сварить мелочь, а потом положить куски карпа. Особо важно: в меру подсоленная вода и чеснок для сарамуры. Все ясно?
— Oui, mon général! — по-военному ответила ему Мона.
— Дядя Панделе, не забудь о выпивке, — продолжал Димок раздавать приказания. — Достойные дамы, прошу вас мобилизовать также Дидину, да не забудьте пригласить и ее мужа: нужно жить в мире с властями!
— Тогда за столом будет тринадцать… — произнесла, слегка огорченная, Габриэлла.
— Упаси, бог, это — недоброе число! — смиренно отозвалась Милика.
— Ну, дядя Панделе, скажи им: «За дело!» — и пошли, перекинемся-ка в нарды.
Подготовка к пиру началась сразу же. Мы, представительницы прекрасного пола, проявили незаурядный талант и трудолюбие. У Моны обнаружился скрытый дар руководителя — она неустанно распределяла задания и отдавала приказы, следя за нами недреманым оком. Дидина, бедняжка, совсем сбилась с ног. Во дворе царили искреннее братство и трудовое оживление; дразнящие запахи плавали в мягких сумерках. Филипп пытался помочь нам, чем мог, забираясь в самые невероятные места. Появление Петреску на какой-то миг внесло в нашу среду замешательство, быстро прошедшее благодаря доброму настроению «хозяина». Он поразил всех небывалой любезностью, собственноручно приготовив сарамуру, преобладающая роль в которой отводилась острому стручковому перцу.
Отозвав меня в сторону, он сообщил:
— Ха-ха, я люблю веселье! И потом, я человек добрый, душа меня губит… Когда вы приедете через год, мадам Олимпия… У меня такие планы!.. Ха-ха! Всем покажу, кто такой Тити Петреску! Что они думают? Дворец построю! Дворец с зеркалами во всю стену. Пусть лопнут от зависти… А двор заасфальтирую. И «удобства» — в доме, чтобы вам не блуждать в потемках в кукурузе… Всех поставлю на колени!
Так как эту песенку я слышала каждый год, я с воодушевлением согласилась, посоветовав ему, однако, не слишком сорить деньгами.
— Для меня деньги — тьфу! Ради того, чтобы человек хорошо себя чувствовал, чтобы все веселились… У Тити денег навалом, извините за выражение… ха-ха… Все мои враги увидят, кто я такой! — и он конспиративно подмигнул.
Я ответила ему самой очаровательной улыбкой, и он, ободренный, громко повторил свой лозунг: «Все узнают, кто такой Тити! Тити — парень что надо!», встреченный бурными аплодисментами окружающих. Все боялись, как бы хозяин не разгневался и не устроил один из тех незабываемых скандалов, на которые он был великий мастер. Даже Дидина, забыв о недоразумениях последних дней, говорила с ним медовым голосом и называла только «Титишор». Все было прекрасно в этом прекраснейшем из миров.
В семь часов вечера мы были готовы: стол, накрытый тремя скатертями из приданого Дидины, далеко выходил из-под навеса; его украшение, о котором позаботилась я, составляли фиолетовые цветы чертополоха и огромные шляпки подсолнухов. Мы назначили небольшой перерыв для переодевания — и вскоре все появились вновь, свежие и разодетые в самые изящные и разнообразные наряды, от колониальных шорт Барбу до светло-серого рабочего комбинезона Тити; от цветастой фланелевой юбки Дидины до вечерней пижамы, цвета роз-коралл, Габриэллы и придуманного мною потрясающего костюма, в котором главную роль играли тюрбан и пляжная простыня.
— Тайная вечеря! — в восторге шепнула Милика, обнаружив незаурядные познания в данной сфере.
И пир начался. Мы все были голодны, и головокружительный запах чорбы почти заставил нас забыть о приличных манерах, столь необходимых на коллективном ужине. Мы тянули, цедили, чавкали, чмокали, и все это — в страшном ритме и с огромным воодушевлением. Водка, сопровождавшая чорбу, создала необходимое приподнятое настроение. Языки развязывались, разговор набирал силу.
— Божественно, ей богу! Если и сарамура будет такой же, я всех вас возьму в жены, — рассыпался в комплиментах Димок, а мы таяли от удовольствия.
— Хорошо бы к этому музыку — знаете, застольную, такую, чтоб до глубины души пробирала, — мечтательно произнес Цинтой.
— Я могу принести кассетофон, у меня есть запись Джонни Кэша, — предложил Влад.
— Нет уж, увольте меня от этого безобразия! Слыхали? — Кеш! — Да ведь это значит наличные деньги, — это и я знаю, наслышался в заграничных командировках. Лучше поставьте кого-нибудь из наших, румын: Долэнеску, Синулеску… Ух, когда Виковянка запоет «Собирайтесь, парни, вместе»… И что вам в них нравится, в этих английских или каких там еще кривляках?
— De gustibus non disputandum, — ответил ему завтрашний доктор.
— Ну, если уж речь зашла о вкусах, давайте-ка попробуем на вкус сарамуру, — подал Димок сигнал для наступления на второе блюдо.
Бутылки «Мурфатлара» опустошались все быстрее, глаза блестели все сильнее, а щеки приобретали свекольный оттенок — несомненные признаки того, что вечеринка удалась. Говорили о футболе и модах, о тесте для пончиков в питательных масках, о Бобе Дилоне и братьях Пицигой, рассказывали истории о друзьях из Фокшань и анекдоты о Буле, делались ученые замечания о сарамуре, погоде, бритвенных лезвиях «Шик», красивых женщинах, Андском пакте. Каждый спешил сообщить о чем-то чрезвычайно важном, из самых различных областей знания. В девять часов молодые люди, участвовавшие в общем разговоре лишь урывками, но очень сознательно поглощавшие все, что можно было поглотить, покинули коллектив, выдвинув в качестве причины приглашение на «чай» в соседнюю деревню.
— Нет, ей богу, что это за молодежь! Где у них чувство коллектива? Покинуть своих товарищей в самую трудную минуту, на подходе к коньяку «Сегарча»… — прокомментировал Цинтой, недовольный моральным обликом современного поколения.
— Я им покажу! — произнес Тити, явно не представляя себе, о чем идет речь. Не проявляя никакого интереса к разговору, он заботился лишь о том, чтобы потребить максимальное количество «Мурфатлара», необходимое для поддержания его жизненных функций. Однако вдруг обнаружив, что он находится в обществе и что невежливо пить в одиночку, он, по непонятной причине, избрал своим собеседником и собутыльником Мирчу.
По настойчивой просьбе женщин был принесен радиоприемник, и через некоторое время воздушные пары кружили в сумрачном свете по рытвинам и ухабам двора под жалобы Синатры о том, что он все так же одинок в ночи… Произошло и несколько незначительных инцидентов. Кажется, Димок, танцуя с Габриэллой, решил, что ей трудно дышать; как всегда отзывчивый и чуткий, он предложил ей, для того чтобы не случилось какого несчастья, оптимальную помощь — дыхание «рот в рот». Неизвестно по какой причине, Габриэлла проявила неожиданную строптивость, и молниеносная пощечина пресекла в корне добрые намерения ее партнера. Но так как настроение было прекрасным, все нашли этот инцидент забавным, а Цинтой — полувосхищенно-полумечтательно — обратился к Барбу, который занимался в это время обогащением теории сообщающихся сосудов, пользуясь бутылкой коньяка и своим собственным телом.
— Ну и молодчага этот Нае! Я тоже таким был в его возрасте. Ни одной не пропускал, — продолжал он шепотом, кидая любовный взгляд на свою жену.
Петреску также внес свой вклад в общее веселье: в паузах, когда его отчаявшийся поверенный спасался на «танцплощадке», он развлекал аудиторию попурри из обрывков мелодий, тематика которых сводилась к двум общепризнанным всеми честными пьяницами темам: деньги и милиция. Впрочем, припев мелодий, с особым чувством исполняемых Петреску, был тут же выучен и остальными собутыльниками, и приятные баритоны то и дело демонстрировали свое пристрастие к современному фольклору:
и:
Я забавлялась, наблюдая всеобщее воодушевление, хотя испытывала и сожаление человека, не поддавшегося общему магнетизму. Замечали ли вы, как это драматично — остаться в такой ситуации трезвым наблюдателем?! Меня мучили кисло-сладкие мечты об Аби, чье место должно было быть сейчас рядом со мной… тем более что соседи то и дело обращали мое внимание на вопли, которыми Филипп, потревоженный шумом, требовал моего присутствия. В какой-то момент у нас с Моной завязался очень интересный разговор об иконах на стекле; время от времени в него вмешивался Мирча, обнаруживая незаурядный вкус и познания. Алек сделал пару ученых замечаний, но был тут же одернут своей женой. Габровяну и Цинтой упорно испытывали качество коньяка… время от времени снова начинались танцы… В одиннадцать часов хозяйка здешних мест, заикаясь, пожелала нам доброй ночи и величественно удалилась. Петреску наскоро вылакал еще несколько стаканов, исполнил, в последний раз свои любимые мелодии и, примерно через полчаса после ухода Дидины, также отступил, успев, однако, торжественно пообещать остающимся:
— На следующий год я приглашаю вас всех! Задам такой пир… на весь мир! Зарежем барашка… разожжем костер… на глазах у начальства, прямо на асфальте — потому как здесь будет асфальт, кругом — асфальт!.. Вот он какой, Тити, — тонкая штучка!.. Пусть живет, пусть пьет! — пожелал он сам себе, отступая к дому.
Так как Филипп завопил снова, и все накинулись на меня: «да сделайте, черт возьми, хоть что-нибудь!» — я на некоторое время удалилась. Когда минут через двадцать-тридцать я вернулась, вечеринка зашла в тупик. Кавалеры отсутствовали, лишь Барбу продолжал диалог с бутылкой коньяка; дамы грациозно болтали, усевшись вокруг стола. Потом, один за другим, снова появились мужчины: Димок, неся в руке несколько стаканов и заявляя, что, хотя битое стекло приносит счастье, следовало бы завтра купить Дидине новый сервиз; Василиаде, проклиная спешку, в которой уехал из Бухареста, забыв табак для трубки; Мирча с жалкой гримасой, жалуясь на боли в голове и в желудке и собрав последние силы для того, чтобы привести назидательный пример с одним своим знакомым… и наконец Цинтой, с раскрасневшимся лицом, проклинающий всех на свете за то, что он потерял какой-то диплом.
— Который час? — после целого града коротких зевков спросила Милика.
— Вот уж и четверть после полуночи бьет… — ответил ей Димок стихотворной строчкой. — Пир продолжается!
— Хватит, пошли спать! — возразила Мона.
После коротких переговоров, несмотря на существенные расхождения во мнениях между представителями женского и мужского пола, был найден идеальный вариант: дамы удаляются спать, а господа остаются, чтобы опустошить последний стакан или — как уточнил Цинтой, едва Милика исчезла в доме — «последние бутылки». Не чувствуя себя включенной в категорию «дам», я осталась еще на некоторое время. Возлияния продолжались до часу, причем Димок, Габровяну и Цинтой показали себя добрыми и надежными товарищами, Василиаде ушел к себе, а Мирча заснул, положив голову на стол, слегка похрапывая и распространяя вокруг аромат «Мурфатлара» и чеснока.
— Это была удачная встреча, на которой завязались теплые, дружеские отношения! — подвел итоги Цинтой, когда исчезла последняя капля коньяка… — Давайте унесем товарища Пырву в комнату!
Через короткое время двор погрузился в тишину. Вечер был чудесный; ясное небо, усыпанное множеством серебряных осколков, и олимпийское спокойствие, с которым ленивая луна, не потревоженная ни единой тучкой, продолжала свой путь, сулили на завтра изумительное утро.
Хорошо здесь, в Ваме, не правда ли?
Сегодня утром, на заре, Дидина обнаружила труп Тити Петреску. Он лежал на спине, возле железной кровати, на которой обычно спал. Лежал как распятый — серая тряпка, кинутая на землю. Капли крови засохли на его голове и комбинезоне. На лице застыла гримаса, металлические зубы холодно поблескивали, а выпученные глаза смотрели прямо в небо. Дидина кричала и рвала на себе волосы, мы замерли, не в силах сдвинуться с места. Наконец, кто-то сказал, что нужно заявить в милицию; другой возразил, что не следует сдвигать труп с места. Мы вернулись к себе но усыпанной гравием дорожке, едва волоча ноги. Я думаю, всех охватило одно и то же чувство, одно и то же ощущение пустоты в желудке. Дидина сидела в темной кухне, цедя под жужжание мух похоронную мелодию…»
— Умный убийца! Нашел себе идеальное укрытие, — роман Олимпии Верня! — хмыкнул я.
— Нечего иронизировать, — оборвал меня АБВ… — Признайся, что эти страницы набрасывают верную картину происшедших событий. Они могут нам очень пригодиться.
— Да, в том случае, если убийца — один из жильцов Дидины, — заметил Шербан. — Только я не думаю.
— Прежде чем строить гипотезы, сообщите нам сведения, которые у вас имеются… В котором часу был обнаружен труп?
— В 4,30, женой покойного, у входа в огород. В восемь мы прибыли туда.
— Чего искала женщина в такой час в огороде?
— Ребенок товарища капитана обычно дает побудку в 4–4,30. И успокаивается только выпив порцию молока. Хозяйка, принеся ему молоко, пошла в огород собрать помидоры…
— Приблизительный час смерти?
— Около двенадцати. Смерть наступила в результате перелома черепа, причиненного специальным предметом: металлическим или деревянным прутом. Или — врач судебной экспертизы не исключает и такой возможности — от сильного удара, нанесенного ребром ладони… Немного фантастично, не правда ли? Вот и я говорю. Если бы это случилось не в Ваме, еще туда-сюда… Подробности найдете в отчете врача.
— Разве погибший спал в огороде? Из рассказа Олимпии вытекает, что Петреску, уйдя с пирушки, направился к дому.
— Похоже, что он собирался лечь там. Он даже приказал жене, чтобы она приготовила постель… Его жена заявила, что Петреску спал в доме лишь в дождливые ночи.
— Интересно, что же заставило его изменить своей привычке?
— Не знаю… это действительно странно… Ведь в предыдущую ночь он спал в доме… Словно боялся чего-то, хотя ничто в его поведении не выдавало этого. Дидина Петреску заявила, что заснула и она не знает, когда муж вышел. Единственный человек, который видел, как он выходил из дома, — Милика Цинтой.
— Олимпия об этом не говорит. Может быть, это произошло в то время, когда она была занята ребенком… Кстати, рассказ Олимпии совпадает с показаниями остальных?
— Совпадает, и добавляет множество подробностей. Остальные лица не сумели вспомнить почти ничего из событий вчерашнего вечера.
— В котором часу окончилась пирушка?
— В час ночи.
— Видел ли кто-нибудь, чтобы Дидина покидала дом — в тот короткий промежуток времени, что прошел между ее уходом и окончанием пира?
— Нет.
— Есть ли какие-нибудь следы на месте, где был найден труп?
— Ничего определенного… Земля там глинистая. Ясно, что убитого протащили почти два метра. Заметнее вырисовываются следы домашних тапочек его жены.
— Что за человек был Петреску?
— Константин Петреску приехал в Ваму семь лет назад, после того, как вышел из заключения. Работал сначала чабаном в кооперативном хозяйстве, в соседнем селе. Вскоре женился на местной, Дидине Тимофте. За несколько лет они создали прекрасное хозяйство. Долгое время его держали под наблюдением — проверяли, с кем он связан, не расходует ли крупные суммы денег. И пришли к заключению, что он или страшно осторожничает — вещь маловероятная, если учесть его темперамент, — или в самом деле не имел никакого отношения к краже денег, происшедшей двадцать лет тому назад.
— А прекрасное хозяйство, созданное за несколько лет?
— Его жена получила наследство. К тому же, это она содержит весь дом, он и то, что ему удается урвать, тут же пропивает. Несчастье в том, что он слишком пристрастился к бутылке. Его жена раза три заявляла о том, что он угрожал убить ее. Он был человек мрачный, по пьяной лавочке быстро впадал в гнев. Месяца два назад, в пивной, бросился на одного человека с ножом. Оба, и он и Порфир Розоров, были оштрафованы, каждый на две тысячи лей. С Петреску это случается второй раз за последние два года. Первый — тоже за скандал и драку в общественном месте.
— У тех типов, с которыми он дрался, есть алиби?
— Розоров работает на стройке возле Меджидии и не был дома уже три недели, а второй, Исмаил Ремзи, за границей.
— Петреску был убит во время вечеринки. Мог ли кто-либо войти в это время во двор?
— Трудно сказать. Через главные ворота — ни в коем случае; сзади, перепрыгнув через забор — да… хотя и здесь есть одна деталь: овчарка Петреску, если бы вошел кто-нибудь чужой, непременно зарычала бы на него.
— Значит, похоже, что круг сужается, включая лишь лиц, бывших в тот час во дворе.
— Нет, не только. Можно исключить отдыхающих, потому что пес наверняка набросился бы на них. Но не забудьте, что многие местные жители здесь — свои люди. Если свести все к «гостям», преступление покажется слишком странным. Девять из одиннадцати приехали в этом году в Ваму впервые. Они и не слыхали о существовании Петреску.
— Какая-нибудь ссора, вражда с кем-нибудь из деревни?
— С теми двумя, о которых я вам говорил. Вообще он не слишком пользовался симпатией односельчан — об этом говорят и показания начальника поста, но и крупных ссор обычно не заводил.
— Не сделала ли его жена какого-нибудь намека, который мог бы нам помочь?
— Нет, ничего… По ее словам, у него не было ни врагов, ни друзей. Свою злость он вымещал только на ней, а так больше болтал. Разве когда был пьян — тогда на него нападало желание поскандалить.
— У сотрудников показания взяли?
— Я как раз собирался ехать труда, когда мне сообщили, что вы прибываете.
— Вам удалось узнать, чем занимался Петреску в последние три дня — с тех пор как вернулся домой? Выражусь яснее: как я понял, товарищ полковник Алдя объяснил вам, какова будет наша роль в ведении следствия и что именно интересует нас в этой истории. Так вот, мне кажется очень важным то, как Петреску провел эти три дня, по выходе из больницы. Что-нибудь в его поведении казалось странным, выходило за обычные рамки?
— И да и нет… В вечер его возвращения все прошло обычно: детский шум на лужайке, потом ночью избиение жены. На следующий день он должен был пойти в колхоз, но что-то заставило его переменить свое решение в последний момент. Он послонялся по дому, потом все утро крутился возле пляжа. После обеда исчез, и никто не смог узнать, где он был и в котором часу вернулся. На следующий день утром все же пошел на работу. Ушел в шесть утра, а вернулся поздно вечером, пьяный, но в прекрасном настроении. Пил он в пивной: заведующий сообщил мне, что он поставил по стаканчику всем присутствующим. Скрипачу он пообещал двести лей, и тот весь вечер играл для него: «Не тужите, что стареньки: Были б «Дачия» да деньги». И кричал во все горло: «увидят они, кто такой Петреску! Все лопнут от зависти, когда я явлюсь на красной «Дачии». И бабу молодую возьму. Будет жить, как принцесса». На третий день — такое же восторженное настроение, так что его жена, привыкшая в последнее время к одним скандалам и дракам, по ее словам, даже испугалась, не спятил ли он.
— Итак, подводим итоги: поведение Петреску за последние три дня — в общем нормальное. Подозрительные детали: primo — тот факт, что, он, прямо или намеками, утверждал, что располагал значительной суммой денег.
— Я не согласен, — заметил Шербан. — Хвастовство было его второй натурой.
— Ладно… secundo — то, что в последние ночи он спал в доме… Еще?
— Ничего, — с сожалением заявил Шербан.
— Нельзя сказать, что положение блестящее. А вы как смотрите на всю эту историю?
— Кто его знает, трудно сказать… Жену можно исключить из числа подозреваемых… Может, это кто-нибудь из деревни, может, он был замешан в нечистом деле — контрабанда, хранение валюты — и поэтому ликвидирован… или может, все же, кто-то из отдыхающих, хотя я не вижу побудительной причины…
— Значит, вы не думаете, что между этим преступлением и тем, что случилось двенадцать лет тому назад, существует какая-нибудь связь?
— Честно говоря, нет. Хотя полностью эту возможность исключить нельзя. Я уже сказал вам, что после строгой слежки пришел к выводу, что Петреску играл во время нападения в Вылсане пассивную роль. И даже был в каком-то смысле козлом отпущения. Остается вариант с «неизвестным налетчиком» — его появление в Ваме и встреча с Петреску… настоящий детектив!
— Алиби жителей двора?
— Жена Петреску, по ее словам, спала, остальные были на пирушке. Каждый из них исчезал на какое-то время — кто в доме, кто во дворе. Никто не помнит точно, что он делал между 23,30 и 24,30. Впрочем, все их показания у вас в папке… Как будем действовать дальше?
— Вы будете продолжать следствие. Товарищ капитан Верня и я — мы будем действовать сами по себе. Впрочем, «действовать» — это сказано слишком сильно. Мы поселимся в доме Петреску и посмотрим, что произойдет.
— А не покажется странным то, что товарищ капитан Верня — хотя он и муж мадам — приезжает именно теперь, да сверх того еще с приятелем-сослуживцем?
— Молодой человек, не женитесь на талантливой женщине! Моя жена, по специальности художник-график, решила, что будет приличнее, если меня будут всюду считать инженером… Впрочем, — продолжал АБВ в порыве откровенности, — она отчасти права: я чиню иногда дома выключатели.
Старший лейтенант Шербан хранил удивленное молчание. Наконец, вероятно сообразив, что старший по чину, даже если он из Бухареста и у него жена-художница, все равно остается старшим, он примиренно произнес:
— Разумеется. Ведь вы лучше знаете, что вам делать. Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Да, я как раз хотел вас попросить… Мне срочно нужны подробные досье на всех живущих во дворе Петреску.
— Досье Олимпии поднимать не обязательно: она уже однажды написала такую автобиографию… когда мы поженились! Что у нас еще, Джелу?
— Необходимо бросить взгляд на отчеты ребят и на показания врача судебной экспертизы.
— Вот ты и бросай! — решил АБВ. — Скажите, — повернулся он к молодому старшему лейтенанту, — не найдется ли у вас свинцовых грузил?
— Грузил?!
— Да, для удочки. Придется мне половить ставриду, не то умру со скуки.
Несомненно, старшего лейтенанта Шербана ждет в нашей суровой специальности прекрасная карьера. Не выразив никакого удивления при странном пожелании начальника из Бухареста, который приехал сюда распутывать сложное дело, а интересовался почему-то рыбной ловлей, он вежливо предложил АБВ следовать за ним.
Оставшись один, я начал листать отчет врача судебной экспертизы. Все оказалось очень запутанным и сложным. Причина смерти — прямой перелом «меридианного» типа, так как кости разломились вдоль линий, исходивших, как лучи, из точки приложения силы. Удар был довольно сильным, так что появились вторичные переломы, «приведшие к сокращению продольного диаметра и увеличению поперечного…» Погруженный в изучение последствий «бокового удара в височной области», который, помимо того что убил Петреску, «привел к разрушению самой височной кости», я не заметил, как они оба вернулись: АБВ, сияющий, лейтенант Шербан — непроницаемо спокойный.
— Нашел что-нибудь интересное? — спросил меня АБВ. — Я взял штук двадцать грузил. На всякий случай.
— Медицинские штучки. Все точно и умно — только ни звука о предмете, причинившем смерть Петреску. Одни, «если» и «возможно».
— М-да… Ну, тебе здесь еще что-нибудь нужно? Если нет, поехали. С богом! — как говорят атеисты.
Старший лейтенант Шербан прореагировал на это точно так, как я ожидал: сначала его глаза выразили что-то вроде иронической усмешки по адресу духовных запросов АБВ, но в конце концов лицо осветила полувосхищенная, полусмиренная улыбка, смысл которой ясен для всех служащих: «начальник сказал — значит, так оно и есть!»
Мы расстались сердечно, пообещав, что будем держать друг друга в курсе дела, ни на минуту не ослабляя контакт.
После раблезианского обеда, состоявшего из трех маленьких колбасок — «мититей» — и пончика, я воспользовался своим скромным трофеем — выигранной на пари бутылкой пива, опустошив ее с большим удовольствием и к вящему негодованию АБВ — счастливца, выигравшего место водителя машины, затем удобно уселся в его «Дачию» и, тоном вежливого клиента, чьи солидные чаевые по завершении поездки не вызывают никакого сомнения, обратился к шоферу:
— В Ваму, парень! Да не слишком спеши, — может, подберем какую-нибудь попутчицу, чтобы у меня была приятная компания.