Здесь я прервусь.

Прервусь потому, что понимаю, что начну сейчас писать вещи, малопонятные для того человека, кого называют «широким читателем».

«Я вам все сейчас разложу по полочкам, чтобы потом было общей кучей» – эти слова я записал за одним из наших университетских преподавателей, который впоследствии стал профессором. Мы, студенты, его очень уважали и не насмешничали. Но вот – сорвалось с языка. И ведь это правда, так оно и бывает.

На берега Светлояра самая пора привести людей.

Мы ведь только что установили: озеро по геологическим меркам совсем молодо. И люди могли видеть все, что с ним происходило.

Наши обыденные представления о том, кто тут жил в глубокой древности, очень странны. Род, племя, палка-копалка, орудия труда – эти слова оседают в голове после школьных уроков истории. И мы их как-то совершенно не можем применить к своим местам. Задай вопрос любому: что у нас было здесь, на Нижегородской земле, кто тут жил до русских? И не услышишь ничего внятного. Это не объясняют в школе. Собственно, и в вузе тоже не объясняют. Популярные книги о местной истории обычно говорят о каком-то абстрактном первобытном строе. Еще, конечно, есть книги археологов. Но даже профессиональные историки, которых интересуют другие, более поздние эпохи, ощущают: эти книги написаны чаще всего на птичьем языке. Их авторам важен конкретный материал, о котором они пишут, и это понятно. Они описывают прежде всего детали: украшения, осколки керамики, особенности трупоположения в могильнике. А где большие и важные выводы, адресованные нам, неархеологам? Так эти люди, погребения которых найдены, – наши предки или нет? На каком языке они говорили?

Другой птичий язык – язык сравнительно-исторической лингвистики. У человека, желающего разобраться в истории языка и не имеющего филологического образования, быстро зарябит в глазах, когда он откроет специальную литературу, от рядов сравнений корней в неведомых ему языках, от реконструкций, от гипотез палеоконтактов.

Ответьте мне на простые вопросы: кто мои далекие предки и кто тут жил до нас, – если с этим к специалистам обратится пресловутый «широкий читатель», то археологи будут говорить ему о смене, преемственности культур, а лингвисты – о родственных языках. Желаемого ответа он не получит. И специалисты с торжеством пояснят: это не случайно – ведь тут все очень сложно. И доступно только тем, кто этим занимается долгие годы. На деле же даже они сами иной раз могут толком не понимать друг друга: как-то так сложилось.

Людей, интегрирующих знания из смежных по своей сути научных областей, очень мало. Наверное, я в своей жизни видел двух – петербургского археолога, который известен во всем мире, Льва Самуиловича Клейна. Это человек, который оказался способен реконструировать общую праэтническую картину Европы, ее этническое состояние три, четыре, пять тысячелетий назад, смог наложить анализ истории археологических культур на данные о прошлом древних языков, мифологии. И написать об этом потрясающе понятно, популярно – для неспециалистов. И еще марийский фольклорист Виталий Александрович Акцорин. Он размышлял о том, какие события отразили сказки, легенды его народа, и искал следы этих событий в археологических материалах, в летописях, в словах соседних языков, в географических названиях.

Молодым преподавателем я встал в свое время в тупик перед задачей, которая сперва показалась мне простой, – рассказать людям именно о том, чьи предки здесь жили и на каких языках говорили. Потребовалось штудировать работы археологов и лингвистов и пытаться сопоставлять то, что в них написано.

Самая далекая древность в наших местах – та древность, за которой теряются уже всякие следы человека, – 20–25 тысяч лет в глубь времени. Так повезло, что в 50-х годах ХХ века экскаваторщик, работавший в карьере на восточной окраине Владимира, наткнулся на что-то, не понятное ему, и остановился. Это было времени культа науки. Уверен: экскаваторщик, имя которого мне неизвестно, был истинно культурным человеком. Потому что он прекрасно понимал: находки нельзя просто бросить в отвал, нельзя и ковыряться в них, хотя и очень любопытно, что же это такое, может, ценное что обнаружится. Надо звать специалистов.

Через несколько дней из Москвы приехал знаменитый археолог Отто Бадер… Это были стоянка и могильник Сунгирь. Они через несколько лет вошли в учебники истории – даже школьные. Время Валдайского оледенения. Суровый климат: в нескольких сотнях километров к северу от нынешнего Владимира уже возвышались горы льда. Жилище, стропила которого были сделаны из бивней мамонта, – строители этого сооружения владели технологией, позволявшей их выпрямлять. Погребение двух подростков и пожилого человека. Люди палеолита – древнего каменного века – были людьми, и мы, наверное, многое могли бы понять, встретившись с ними. Трудно сказать, что случилось с их умершими соплеменниками. Но те, кто здесь жил, о них горевали, надели на них красивую одежду и украшения. Антрополог Михаил Герасимов выполнил скульптурные портреты – реконструкции древних сунгирцев… «Они не потерялись во времени» – эту удивительно точную фразу о сунгирских людях сказал в одной из повестей писатель Владимир Герасимов. Но что еще можно сказать? Остались ли потомки у людей, живших в овраге Сунгирь? Что было здесь дальше? На эти вопросы ответить невозможно. Слишком далеко. Слишком мало следов после мощных потоков воды, прокатившихся спустя тысячелетия, когда ледник начал таять. Тогда и небольшие реки имели многокилометровую ширину. А сунгирская стоянка сохранилась лишь благодаря тому, что находится на высоком левом берегу. Высокий левый – огромная редкость, обусловленная какими-то особыми геологическими условиями. Обычно – согласно закону, который открыл в середине XIX века Карл Бэр, – реки Северного полушария подмывают и обрушают высокий правый берег. Столь же обычны поселения людей на высоком берегу: вроде и у воды, и не затопит. Но проходит всего несколько веков – и никаких следов людей не остается. Искать их по правым берегам бесполезно.

Вероятно, в ту же эпоху, что и сунгирцы, люди жили и возле современной деревни Юнга-Кушерга недалеко от Козьмодемьянска. Но в литературе я натыкался на очень различную датировку их стоянки: от 25 до 18 тысяч лет назад. В окрестностях Мурома – Карачаровская стоянка – современница таяния ледника: около 12 тысяч лет назад. Это тоже реликтовый высокий левый берег Оки. Все это – повторюсь – у соседей, на самой нижегородской земле никаких хорошо читаемых следов человека такого отдаленного времени не осталось.

И дальше – перерыв, пробел. Археологическая литература не описывает ни одного серьезного памятника ни на нижегородской земле, ни в смежных с нами регионах. Знакомые мне археологи показывали найденные ими на Оке, в Поветлужье примитивные каменные скребки, показывали, что их удобно брать рукой. Я согласно и уважительно кивал. Но в душе оставалось сомнение: а может быть, это просто случайно откололся на россыпи плоский камень, похожий на скребок?

Будущее население Нижегородского Поволжья формировалось тысячелетиями. Причем в основном не здесь. Оно перемещалось по материку. Племена встречались с племенами, созидая технологии и язык. Я верю в гипотезу, согласно которой мы ведем свою культурную родословную от гиперборейцев, они же люди ностратической языковой общности. Это предки большинства народов Европы и Азии, жившие в эпоху последнего оледенения. Версий относительно того, где на Земле было их место, слишком много… Среди их потомков оказались люди алтайской языковой общности. А среди ее наследников – племена урало-камской культуры – носители уральского языка на Южном и Западном Урале.

Именно там в начале IV тысячелетия до новой эры происходит их разделение на прафинно-угров и самодийцев.

Нас в этой истории, разумеется, будут интересовать финно-угры. По той простой причине, что любой мало-мальски начитанный человек скажет, если его спросят, кто жил до русских в Нижегородском Поволжье: «финно-угорские племена». Так в школьном учебнике говорится.

Ну, говорится – так говорится. Будем разбираться.

Так получилось, что самодийские народы, отошедшие к северу и востоку от Урала, оказались словно бы на обочине мировой истории. Перечислить их, пожалуй, сейчас в Центральной России смогут немногие. Ненцы, которых свыше 90 тысяч, – самый известный и многочисленный народ из них. Он запечатлен в названиях трех административных единиц современной России – северных территорий от Архангельской области до Красноярского края. Еще самодийцы – энцы и нганасаны на Таймыре, селькупы на среднем течении Иртыша. Наконец, практически уже исчезнувшие жители Саян – койбальцы. Они растворились с тюркоязычных хакасах. Еще их соседи – камасинцы. Завершающая страница их истории была перелистнута совсем недавно: последняя из носителей языка камасинского языка 95-летняя Клавдия Захаровна Плотникова-Анджигатова умерла в 1989 году. Но незадолго до этого приехавшие в этот край лингвисты заставили ее, которой не с кем было говорить уже пару десятилетий, вспомнить родной язык и записали многие, многие часы ее речи.

Самодийцы остались далеко на севере и востоке.

Теперь – к финно-уграм.

VI–III тысячелетия – это время, когда финно-угры делятся на две ветви – финскую и угорскую.

Угры, оставшиеся на Урале, в Западной Сибири, – это предки венгров и еще двух народов, живущих ныне на Оби, – ханты и манси.

Ранний неолитический человек – нового каменного века – пришел в Нижегородской Поволжье в IV тысячелетии, покинув Южный Урал – котел этногенеза, где шло формирование финно-угров. Этот человек был рыболовом, собирателем, охотником, гончаром. Древнейшие стоянки этой поры известны в Нижегородской области совсем недалеко от центра около Володарска, на юге – у поселков Шатки и Велетьма. Язык, который был принесен сюда, специалисты называют волжским, а культуру – средневолжской.

Нижегородское Поволжье – это рубежи. Здесь под землей напирают друг на друга в нескольких километрах от поверхности разогретые адской температурой магмы базальтовые плиты – Варяжская и Сарматская, и это граница севера и юга на геологической Восточно-Европейской платформе. Здесь влажные атлантические циклоны встречаются с антициклонами – то горячим, пришедшим из казахских степей, то леденящим, сибирским – и это климатический рубеж. Здесь, петляя вместе с Волгой, тянется граница тайги и степи. Замечательный географ ХХ века, посвятивший свою исследовательскую работу судьбам российских регионов, Борис Хорев назвал Нижегородское Поволжье территорией многоплановой рубежности. Когда на такие земли приходила стабильность и их переставали трясти или хотя бы трепать природные катаклизмы, они становились самыми притягательными краями для жизни человека. Здесь он не просто существовал – он жил уверенно, спокойно, понимая, что у такой земли есть все, чтобы он не погиб ни в страшную засуху, ни в мороз, ни в наводнение. На такой земле совсем рядом обнаруживаются средства от любых бедствий: голода, наводнения, засухи… В таких краях в нескольких дневных переходах от любой точки всегда найдутся полноводные реки с рыбой, леса с ягодами, грибами, зверями и птицами, луга, пастбища – все, что потребуется именно сейчас. За эту землю стоило бороться. И те, кто ее обжил, встречал потоки соседей, переселенцев. С кем-то из них воевал, с кем-то готов был родниться. С кем-то просто жить по соседству: нам – лес, вам – степь. И тогда всем хватало здесь места.

В III тысячелетии в Нижегородском Поволжье складывается волосовская археологическая культура. Название ей дало село Волосово. Оно – на юго-западе этих земель, недалеко от Оки и города Навашино. Это расцвет неолита: совершенная техника обработки камня – шлифование, пиление, сверление. Люди живут в прямоугольных землянках, соединенных переходами. Кроме охоты и рыболовства, археологи обнаружили явные следы разведения скота и земледелия. Прогресс, как известно, никогда не совершается сам по себе: к нему вынуждают обстоятельства, не лучшим образом меняющиеся условия жизни. Значит, реки и леса стали уже беднее, и приходилось волосовцам искать новые способы вести хозяйство, выживать. Лингвисты называют язык людей этого времени финно-пермским. Те предметы, которые сохранились в древних жилищах и могильниках, навели археологов на мысль, что волосовцам приходилось общаться с другими неолитическими племенами. Не всегда это было для них приятно. Пишется о пришлых, южных племенах балахнинской культуры, вероятно, воинственных, ведь одной из ее выразительных примет являются массивные каменные топоры с отверстиями. Дальше шел распад – волосовская культура и язык делились словно бы на два крыла. Одно из них по какой-то причине отходило, оставляя следы, к северо-востоку. И это были предки пермских народов – удмуртов и коми. Но распад не означал гибели. За ним стояло рождение новых, прихотливо прокладывающих свой путь в будущее культур, двух языков – пермского и финно-волжского.

В эпоху бронзы люди, говорившие в Нижегородском Поволжье на финно-волжском языке, вступили во II тысячелетии. Наследниками волосовской культуры здесь стали чирковско-сейминская и культура поселений большекозинского типа. Чуть позднее начинает развитие на их фундаменте обогащенная новыми технологиями поздняковская культура. Самое главное – работа с цветным металлом, который обнаружил свойство плавиться и приобретать нужную человеку форму. Поздняковцы освоили опыт, ценнейшее не только в этих двух базовых культурах, но также в неолитической балахнинской, в более поздних, пришлых – балановской, фатьяновской, абашевской. Многое говорит в пользу того, что эти три культуры были иранскими. Нам кажется, что носители этой группы языков всегда жили где-то очень далеко от нас, на юго-востоке. На самом же деле ираноязычные земли – не только древняя Персия и Таджикистан, но и значительная часть Кавказа. На иранских языках говорили скифы, а их земли начинали в нескольких сотнях километров от Среднего Поволжья. Есть основания считать, что иранская кровь – пусть и в очень небольшой доле – течет в жилах многих современных жителей Поволжья. Потому что ничто не исчезает совсем, безо всякого следа. Финны-поздняковцы сумели вобрать лучшие технологии, принесенные сюда. А их соседи, вероятно, растворились постепенно среди местного миролюбивого населения. Растворились со всеми своими страшными каменными топорами – удобными не для того, чтобы рубить лес, а, пожалуй, скорее, чтобы пробивать ими кому-нибудь голову. Самые характерные памятники новой культуры были обнаружены все в том же Навашинском районе, у села Поздняково, которое и дало ей свое название. Ее время – до середины I тысячелетия до новой эры. Территория расселения финноязычных племен в эту эпоху охватывает многие современные области Центральной России. А Нижегородская занимает в ней важное, по сути – фокусирующее положение.

И вот он – рубеж двух эр. Как-то диковато видеть это слово во множественном числе.

Археология и лингвистика позволяют представить себе этническую картину Нижегородского Поволжье в эту эпоху.

Совершаются новые, тектонические по своей сути перемещения людей по континенту. Из Среднего Поволжья на северо-запад отходит большая группа людей. И это новое разделение языка: финно-волжского языка на волжский и прибалтийско-финский. Ушедшие станут предками балтийских финнов. А тем еще предстоит разделиться на прибалтийских и лапландских. Прибалтийские финны – существующие и уже исчезнувшие народы. В южной их группе ливы, эстонцы, водь. В восточной – ижора (ингерманландцы), карелы (которые делятся на собственно карел, ливиков, живущих на Ладоге, и людиков – на Онеге), вепсы. Северная группа представлена только финнами. Лапландцы – это сегодня саамы.

Носители волжского языка Нижегородское Поволжье и его ближайшие окрестности не покидают. Археологи говорят о наступившем новом времени как о веке железа. Работа с ним – это принципиально иное в сравнении с медью, с бронзой. Требуются температуры, которые не достижимы, если сжигать обычные дрова, – нужен древесный уголь. Александр Спицын, известный археолог рубежа XIX и ХХ веков, дал культуре этих племен название городецкой. Но не в честь того Городца, который стоит на Волге, – Малого Китежа. Село с таким же названием и с валами древней крепости есть в Спасском районе Рязанской области. Формироваться городецкая культура начинала в VII веке до новой эры. Она насытилась опытом всех – и аборигенных, и пришлых культур. С ее появлением в Нижегородском Поволжье исчезла этническая пестрота. Люди городецкой культуры – это уже самые последние и прямые предки нынешних марийцев и мордвы.

Небольшие, прекрасно защищенные от неприятеля городища этих людей стояли обычно на высоком мысу. В центре его был загон для скота, а округлые жилища-землянки по периметру городища. Их диаметр – около четырех метров, глубина – до полутора. Раскопки открыли следы глинобитных выступов-нар, очага в центре. Крупный и мелкий рогатый скот, лошади, свиньи давали пищу и сырье для обуви и одежды. Кстати, само начало разведения домашнего скота запечатлели мифы марийцев Заветлужья – «Дочь неба» и «Сын неба». В этих древних рассказах звучит удивление: оказывается, соседи пасут коров и овец! Небольшие поляны вокруг поселений люди городецкой культуры обрабатывали мотыгами. Охотились, ловили рыбу, как их предки. Поражают мастерством металлические изделия, особенно – украшения. Памятники городецкой культуры обнаружены были во многих районах Нижегородской области: Богородском, Борском, Вадском, Воротынском, Лысковском, Павловском, Перевозском.

В одно время с городецкой в соседстве существовала и родственная финская дьяковская культура. Название ей дало село Дьяково. Оно давно уже поглощено Москвой, и место его находится на территории заповедного парка Коломенское. Потомком дьяковской культуры стала исчезнувшая еще в Средние века меря.

К северо-востоку жили племена ананьинской культуры. Она участвовала в формировании современных удмуртов и коми. Ананьинцы оставили всего несколько городищ и могильников на высоком берегу Ветлуги в верхнем ее течении. Их называют костеносными: возле них обнаруживались доверху заполненные останками животных овраги. Мне приходилось читать о том, что археолог Александр Спицын открыл эти городища, просто придя как-то на базар в одном из маленьких уездных городов. Вятский крестьянин привез туда на продажу целый воз очень старых костей. Где он их нашел?.. Назавтра Спицыну уже показывали один из таких оврагов. Нет, похоже, любили ананьинцы хорошо поесть! Раскопки установили: жизнь в большинстве таких мест продолжалась веками, охота сочеталась со скотоводством. А домашние животные преобладали уже в более высоких слоях.

В середине I тысячелетия новой эры на месте городецкой культуры начался бег истории новых народов Среднего Поволжья: марийцев, мордвы, муромы, мещеры. С запада в эту пору на основе племен дьяковской культуры формируется меря. Память о муроме сохранили в нижнем течении Оки не только археологические памятники. Каждый слышал о Муромских лесах, а они вклиниваются в правобережье до самого Арзамаса. В головокружительное прошлое уходит история города Мурома. Он впервые упоминается в летописях под 862 годом. Но когда он был реально основан, не скажет никто: город постепенно приобретал очертания, вырастая, по сути, из древних стоянок и селищ. Мурома, вероятно, была поглощена, слилась не только с русскими, но и с мордвой.

Словом «Мещера» называют сейчас земли между реками Окой, Клязьмой и Москвой, главным образом – в Рязанской, Владимирской и Московской областях и лишь небольшим восточным клинышком – в Нижегородской. Этот край сохранил множество названий с древним корнем, обозначавшим имя народа мещеры.

Граница между землями марийцев и мордвы прошла по правому берегу Волги.

А за реками, за лесами были неведомые страны. Наверное, наши марийские и мордовские предки хорошо знали о них.

Знали о том, что, если несколько дней плыть вниз по Волге, а потом свернуть в Каму, окажешься в Великой Венгрии. Да, была такая страна. Находилась она где-то на том месте, которое занимает современный Башкортостан. Многие жители – венгры – оставили ее в эпоху переселения народов, тоже Великого. Они прошли через будущий юг России и Украины и оказались в самом центре Европы. А потом их потомки веками рассказывали своим детям истории о покинутой родине. В XIII столетии венгерский монах Юлиан отправился искать этот край – и нашел его. В его записках говорится о том, что он прошел земли мордвы, плыл по огромной реке и, наконец, встретил людей, язык которых он очень хорошо понимал.

Есть ли сегодня следы той Великой Венгрии? Конечно же, башкиры – потомки ее народа. И их тюркский язык поймал, запечатлел на тысячелетие многие угорские слова. Замечательный нижегородский лингвист профессор Николай Русинов был убежден в том, что венгры, уходя на запад, не просто прошли по нашим землям. Какая-то их часть просто потерялись где-то здесь. Самоназвание «мадьяр» слышалось Русинову в названиях сел и деревень Можарка, Можаров Майдан, Можарово недалеко от Суры. И даже в названии татар мишарской группы, которые живут на юго-востоке нижегородских земель. Не было ли среди их предков и венгров?

Вверх по течению Оки можно было доплыть до голяди – самого восточного из балтийских народов, который можно было встретить там, где сейчас Подмосковье.

Север – чудь, весь, пермь, водь, лопь – светловолосые люди, живущие по рекам, по озерам, по краю таежным лесов. Узнаем ли мы за этими словами предков финнов, вепсов, ижоры, карел, коми, удмуртов, саамов?.. Это был целый финский материк. А сегодня – острова.

Зачем этот длинный экскурс в такую древнюю историю?

По одной простой причине.

Это, конечно, моя попытка рассказать об истории озера. Но ведь озеро родилось и жило рядом с людьми, на их глазах, буквально за несколько тысячелетий. Даже если на его берегах не нашли следов этих людей, поверьте: они тут были, они приходили сюда. И они по-своему любили Светлояр-озеро и как-то его называли.

* * *

Некоторые старые люди и теперь еще наш Светлояр не Светлым озером называют, а Святым. Ну а мы, люди здешние, от рождения рядом с ним живем, так оно нам кажется самым обыкновенным.

А вот от старух и теперь еще можно услышать такое, будто под водой Светлояра до сего дня город стоит. И город тот даже увидеть можно. Люди рассказывают, что где-то на середине озера есть дырка – не очень уж большая – ну вроде как с ковш будет. Только найти ее очень трудно. Зимой лед на Светлояре бывает чистый-чистый. Так надо прийти, разгрести снег, и можно посмотреть, что там на дне делается.

А там, говорят, всякие чудеса; дома белокаменные стоят, деревья растут, колокольни, церкви, рубленые терема, люди живые ходят. И это тот город, который скрылся в старые времена под водой.

Только он не всякому покажется, не всякий эту дырку найти сможет.

А что мы никто города не видели, так старые люди говорят: мало осталось в теперешние времена таких, кто на чудеса смотреть достоин.