В легенду всегда хочется верить.

Еще Марк Баринов, приезжавший со своей экспедицией на берега Светлояра, наверняка в глубине души надеялся на то, что таинственный древний город может на самом деле находиться на дне озера. И под слоем ила обнаружатся остатки его построек.

Баринову и тем, кто рядом с ним работал, удалось в результате очень многое узнать об озере. Но практически ничего – о граде Китеже. А затевалось-то все, разумеется, ради него.

Можно ли тогда предположить, что он стоял не на дне, а на берегу озера?

Город и на берегу искали. С этого, собственно, и начали. Самые первые археологические раскопки с целью обнаружить следы Китежа еще в 1867 году предпринял Александр Поливанов. Это был местный помещик, очень образованный человек, добрый знакомый Владимира Короленко. Читая начало очерка Николая Оглоблина «На озере Светлояре», я задумался, почему же его автор ехал к самому озеру от села Благовещенского, с берега Ветлуги, хотя вроде бы есть и более короткие дороги, с кем вместе он отправился в путь. Ответ удалось найти, когда в Благовещенском я познакомился с одним из старожилов – 90-летним Борисом Николаевичем Промтовым. Он показал в паре километров от села на берегу Ветлуги место, теперь уже заросшее лесом, где находилась усадьба Поливановых. Отец Промтова, местный фельдшер, рассказывал ему, как бывал в этой усадьбе и пил там чай с пожилым хозяином и человеком, фамилию которого хорошо запомнил, – Оглоблиным.

Александр Поливанов был археологом-любителем, что ни в коем случае нельзя путать с современным «черным археологом». Он не получил серьезного образования как историк, но был начитанным человеком. Столичные специалисты доверяли ему исследования и печатали статьи и отчеты Поливанова в научных сборниках. Он был членом Московского археологического общества. Конечно же, найти следы града Китежа возле озера и этим подтвердить его существование было мечтой Поливанова. Но обнаружить в лесах за Светлояром удалось только несколько каменных топоров. Они явно принадлежали не той эпохе, в которой по идее должен был относиться Китеж. Говорят, что именно поливановские топоры в итоге, спустя сто лет, и заняли место на витринах Воскресенского народного краеведческого музея.

Археологи середины ХХ века – и нижегородские, и приехавшие из Москвы с экспедицией «Литературной газеты» – не оказались удачливее. «Археолог Т. Макарова провела серию поездок по окрестностям Светлояра, обследовала прилегающие к озеру районы и пришла к интересному выводу. Люди уже двести и триста лет тому назад селились вокруг Светлояра, в некотором отдалении от него, оставляя берега озера незаселенными. Складывается впечатление, что они лишь приходили сюда молиться, но не смели здесь жить», – сообщается об итогах экспедиции «Литературной газеты».

Столичная исследовательница глубоко ошибалась. Она не сумела обнаружить то, что, как оказалось, было совсем рядом с озером.

Летом 2010 года мне позвонил мой добрый знакомый Дмитрий Карабельников, краевед, глубоко преданный исторической науке, долгие годы работающий рядом с молодыми нижегородскими археологами.

– Мы нашли град Китеж!.. – сказал он. – Приезжайте – вы все увидите сами.

Ветлужская археологическая экспедиция Нижегородского университета не первый год уже к тому моменту обследовала северные районы области. В то лето раскоп был впервые заложен на возвышенности – в нескольких сотнях метров к югу от озера, за часовней.

Где можно было жить на берегу Светлояра? Конечно, «на горах». Место-то какое!.. Как пишут сейчас в объявлениях, пытаясь продать опротивевший, запущенный дачный дом: «Рядом лес, озеро, имеется вода».

Находки – металлический нательный крестик, остатки несложной домашней утвари, следы срубов – говорили о том, что люди здесь жили. Причем люди русские, в позднем Средневековье. Но это было явно совсем крохотное поселение, и оно существовало на берегу озера недолго. А ведь град Китеж даже в легенде называли Большим. И то, что было обнаружено, явно не могло претендовать на его роль.

Однако в легенды надо верить. Не только потому, что они бывают красивы и, веря в них, лучше это чувствуешь. И не потому, что они «берегут землю», как говорит эстонская народная мудрость – заставляют нас вольно или невольно хранить для будущих поколений места, о которых в них рассказывается.

Истинная причина в том, что в легендах все – правда. Конечно, прошли века, и детали, имена могли исказиться, передаваясь в рассказах из уст в уста, от человека к человеку. Что сложнее всего – от народа к народу: в таком случае обязательно происходила потеря чего-то важного, переосмысление слов, названий, которые попадали в среду другого языка. Если мы что-то в легенде готовы сегодня назвать вымыслом, значит, мы просто не все поняли.

Да, Светлояр – действительно необычное место в природном отношении, и мы должны беречь следы того, что называют естественной историей.

Но значит ли это, что именно там надо искать град Китеж? Может быть, чем вчитываться в строки путаных заволжских «хронографов», не посмотреть ли лучше упоминания о нем на страницах летописей. Тех самых, которые историки безо всякого сомнений считают документами Владимиро-Суздальской Руси, а не более поздними подделками под них.

Это означает, что надо снова обратиться к труду Василия Комаровича. Он был великолепным знатоком этих русских средневековых памятников.

И он нашел в них пусть и не сам Китеж, но нечто очень похожее – «Кидешку» или «Китешку». В летописи, составленной в XV веке, приводится сообщение о том, что князь Юрий «ссыпа город Кидешьку».

На взгляд русского человека, название это должно быть образовано от имени легендарного града. Ну, представим себе: в какие-нибудь другие места многие века назад переехали китежане. Если так, почему бы селу, которое они основали, не носить такое имя.

«Китешка» – именно и есть село. Точнее, один из старинных вариантов названия села во Владимирской области в нескольких километрах к востоку от знаменитого Суздаля. Сейчас официально это – Кидекша. В нее, если остается время после знакомства с суздальскими музеями, монастырями и храмами, если есть транспорт, иногда заглядывают туристы.

Село Кидекша

В окрестных селах много замечательных по красоте церквей. Однако они построены не раньше XVII века. И только в Кидекше сохранился удивительный по красоте и древности Борисоглебский собор. Он еще домонгольский, возведенный в XII веке. И потому может стоять в одном ряду с самыми замечательными постройками Северо-Восточной Руси – с храмом Покрова на Нерли, Золотыми воротами, Дмитриевским и Успенским соборами Владимира, Георгиевским – Юрьева-Польского, Спасским – Переславля-Залесского. Но он меньше известен. Возле Кидекши течет знаменитая река Нерль, и в нее там впадает маленькая извилистая Каменка, подбегающая со стороны Суздаля. Село служило загородной резиденцией суздальских князей – там шла их семейная жизнь на некотором удалении от торговой суеты, от простолюдинов.

Комарович оговорился в своей работе: он не знает, что именно может означать название «Китешка», как не знает и смысл слова «Китеж». Вероятно, считал он, это слово одного из местных исчезнувших финно-угорских языков, и, чтобы осмелиться на какие-то выводы, требуется языки эти хорошо знать.

Однако при чем здесь Владимирская область? Между прочим, до Суздаля – четыре сотни километров от озера Светлояр. Это сколько дней пути было восемьсот лет назад через леса и болота сначала по правую, а потом по левую сторону Волги?

Однако связь между ними – самая серьезная.

Заглянув в историю Нижегородского Поволжья, мы обнаруживаем: истоки его славянского населения находятся именно на владимирской земле. Туда около тысячи лет тому назад добрались выходцы из Киевской Руси. Они обосновались, построили крепости. И это стало этапом в движении славян на восток. Наступил момент: князь Андрей Боголюбский перевез сюда главную святыню русского православия – икону Богоматери, и это означало, что столица переместилась на владимирскую землю.

В междуречье Клязьмы и Волги жила меря – финно-угры, хорошо известные по летописям и археологическим находкам. Княжества Владимиро-Суздальской Руси подчинили этих людей себе. Это называется колонизацией.

Пишу это слово с надеждой быть правильно понятым. В начале 90-х годов мне случилось выступать на конференции в Москве. Слушателями в зале были в основном благообразные, академического вида немолодые люди. Я описывал на примерах процессы взаимодействия фольклора русского и соседних народов на границах нижегородских земель. Когда я произнес слово «колонизация», зал недобро замер, кто-то из слушателей испуганно проснулся. И через минуту ученые-патриоты, посверкивая очками и потряхивая бородками, начали агрессивно хлопать в ладоши и топать. Они ненавидели меня, считали своим врагом, который игнорировал величие русского народа, прекрасную и чистую историю его государственности и еще бог знает что.

Наверное, мне полагалось схватить в охапку с трибуны все свои бумажки и бежать. Но я этого не сделал и терпеливо дождался окончания овации. Я улыбнулся, стараясь казаться невозмутимым, кивнул и упрекнул аудиторию в непонимании смысла слов, терминов, наконец.

Колонизация совершенно не подразумевает превращение местного населения в рабов, его заковывание в цепи. Она не означает, что аборигенов немедленно посадят на суда и отправят за океан на плантации. Это всего-навсего появление каких-то новых поселений пришлого народа, которые начинают доминировать в хозяйственном, культурном, административном плане. А еще, если кого-то порадует такая грань жизни колоний, нести свою культуру на территорию.

Или есть те, кто считает, что добрые, красивые, умные и образованные славяне жили на землях Владимирской области всегда? Именно там обитала когда-то отдельная обезьяна, от которой они произошли, или это место сразу же заняли первыми правильные, белые потомки Адама (это уж кто какой методологии придерживается)?

Многое позволяет делать выводы о том, что отношения славян и мери развивались достаточно спокойно. Колонизаторы действительно принесли в этот край свою культуру, свою веру. А к мере они относились как к равным, оставив за ней ее в основном земледельческий уклад жизни. Князья обложили ее данью. Но это не было каким-то злодейством. Мерю взяли под защиту от куда менее приятных восточных соседей – грабителей. А ведь за такое во всем цивилизованном мире и платят налоги. Узловые поселения мери разрастались постепенно до размеров серьезных городов: Ростов, Суздаль, Ярославль. Настал момент – и границы владений славянских князей достигли Средней Волги. Городец – древнейший из городов Нижегородского Поволжья, основывается как «пригород Суздаля», то есть, судя по названию, город маленький и ему подчиненный.

Очень многое в истории значат дороги. Причем даже те, которые давно исчезли. Это сейчас главный путь на восток в этих местах пролегает южнее Суздаля – через Владимир, Вязники на Нижний Новгород. Но в начале минувшего тысячелетия дорога была другой. Южнее Суздаля начинались земли владимирских князей. Клязьма, в которую впадает Нерль, конечно, была удобна. Но для суздальцев она уже текла «за границей». Потому на Волгу более приемлема была сухопутная дорога через современные земли Ивановской области. Она пересекала реки Уводь, Тезу, шла болотами и борами того края, который был известен в древности как Жары. Видимо, там было много горелых лесов, а отсюда произошла и фамилия знаменитых владельцев этих обширных земель – Пожарских.

Городец

Можно предположить даже и то, что дорога эта была еще древнее, чем сам Суздаль. И принадлежала она мере. Известно, что с продвижением на северо-восток славян часть мери ушла за Волгу: не всем, конечно, хотелось терпеть соседей, которые заявляли о своей власти и навязывали свою веру. А стоило углубиться в тайгу за Волгой – и там ждала встреча с марийцами, почти родным народом. Можно предположить, что меря понимала их язык не хуже, чем русские поймут сейчас белорусов.

В одном из залов Городецкого краеведческого музея на нас глянет скульптурный портрет жителя этого города времен первых веков его существования. Он реконструирован по черепу антропологами. Скуластое лицо очень не похоже на славянское.

Лев Гумилев в книге «Древняя Руси и Великая Степь» пишет о том, что к ХIV веку земля между Волгой, Унжей и Керженцем была известна как Меровия. Это название совершенно забыто. Но в Чкаловске от пожилых людей я впервые услышал слово «Маура» – им они обозначали противоположный, левый берег Волги, там, где Городец и Сокольское. Смысл пояснить мне никто не смог. Но слово удивительно созвучно названию этой самой Меровии – и тут не может быть случайного совпадения. Археологи рисуют контур обжитых мерей земель на правом волжском берегу, включая в территорию московские, ивановские, владимирские, костромские и ярославские земли и только между Мологой и Унжей за Волгой – левобережные леса. Меровия, Маура, начинается сразу же ниже той точки по течению Волги, где впадает в нее Унжа.

Меря и марийцы – два родственных народа, два народа-ровесника. Они встретились на землях, которые окружают Светлояр. Как представить себе это спустя тысячу лет?

Фантазия подсказывает картины: вот идут таежными тропами переселенцы, уходящие от движения соседнего, сильного, теснящего их народа. Вот они встречаются с людьми, которые говорят на очень похожем языке. У них можно спросить разрешение жить рядом. Но что дальше – оставаться возле них чужими или отмечать общие праздники, родниться, решать сообща вопросы?

О встрече марийцев и мери мне довелось беседовать с археологом доктором исторических наук Татьяной Никитиной – одной из ключевых фигур в современном финно-угроведении. В последние годы она много исследует именно Поветлужье, считая его колыбелью марийского народа.

– Каждый народ чем обладает? Своей территорией, своей экономикой, языком, конечно. Текстов на языках того времени не осталось. Но мы, археологи, оперируем индикаторами культуры – и материальной, и духовной. Так вот, эти индикаторы культуры читаются очень хорошо: для мерянской культуры – одни, для марийской – совершенно другие.

– А что можно считать индикаторами культуры?

– В материальной культуре – это прежде всего погребальный обряд. Все мировоззренческие аспекты выражаются через какие-то формы: через формы святилищ, погребальный обряд, одежду. Мерянский костюм и марийский читаются отдельно, особенно головные украшения. Женщина никогда не наденет головной убор чужого народа – это просто накликать на себя беду. Да и просто этого никто не позволит ей сделать: это табу, священно. По головным уборам, по нагрудным украшениям – по таким этноиндикаторам – мы можем уверенно говорить: эти памятники – мерянской культуры, а эти – марийской.

– А случалось ли вам находить следы не просто соседства – совмещения?

– Да. Действительно, где-то с конца XI века, на рубеже XI–XII веков, в марийской культуре чувствуется сразу как будто какое-то изменение. Мы читаем очень много западных черт (западных – это относительно нас!). Увеличивается поток изделий волжско-финского и древнерусского облика. Очень многие исследователи склонны считать, что сюда пришли русские. А я вот не разделяю точку зрения о раннем присутствии русских в нашем регионе. Последующие события показали, что это было не так. Если бы русские присутствовали в марийском левобережье Волги уже с XI века, может быть, не так болезненно пошло бы присоединение края к Русскому государству: была бы почва подготовлена. Думаю, что это все-таки следы прихода мери: она была знакома с русской культурой, частично русифицирована. И это меря, которая сюда продвинулась, принесла приток русских вещей. На рубеже XI–XII веков внешний облик марийских памятников меняется. Меняется до такой степени, что у меня иногда внутри бывает сомнение: а одна ли это культура – может быть, уже какая-то другая? Но культура одна, просто мы видим влияние наших западных братьев: меря, которая была недоассимилирована, близкой к нам муромы – она ведь тоже куда-то делась. Все они могли уйти к своим родственникам по вере, по крови, кто не был ассимилирован и не был согласен с этой ассимиляцией на западе.

– Вы исследовали на берегу Ветлуги Русенихинский могильник того времени, который всего в двух десятках километров от озера Светлояр.

– Да, и летом 2013-го какие-то странные вещи стали попадаться на окраине могильника. Мы группу раскопали на самом мысу – это место, с которого начинались у нас несколько лет назад раскопки Русенихинского могильника. Четыре погребения и два жертвенных комплекса. Я их копала и все время говорила: «Слушайте, что я копаю? Такое ощущения, что я копаю или древних русских, или волжских финнов». Там, на мысочке, как раз были погребения маленькой группы населения, которая отличалась по многим позициям от основного могильника. За дорогой – чисто марийский массив с яркими этноопределяющими марийскими украшениями. А здесь мы нашли группу, где нет ни одного элемента марийского, но есть вещи древнерусского облика – витые браслеты немножечко другого характера. Еще мы там обнаружили мерянскую подвеску круглую. И это навело на мысль, что перед нами волжские финны, которые уже познакомились с русской культурой и к марийцам пришли. Это не древнерусское население, конечно.

– То есть меря?

– Там нет явно выраженных мерянских черт, но меря, наверное. Там и височные кольца есть такие своеобразные, я бы сказала мордовско-муромского плана. Культура знаете такая намешанная, волжско-финская, но не выражающая ни один этнос ярко. Мне кажется, так и должно быть. Если уходят поселенцы с другой территории, они ведь что-то теряют, но в целом их облик – немарийский. И вы знаете, самое интересное еще не это. Мы же делаем анализ параллельно. Костные остатки изучаем по методу атомной абсорбции, это химический метод: их промывают и потом делают реакцию на микроэлементы, которые могут говорить о характере питания. Мы работаем с минеральным статусом костной ткани. Получилось, что вот эти индивидуумы, которые захоронены на мысу, имеют совершенно другой минеральный статус костной ткани, в отличие от тех, которые захоронены на горке. То есть, видимо, у них даже система питания была другая. Вот мы, марийцы, в большей степени были охотники-рыболовы. А меря – люди в большей степени земледельческой культуры, они жили на других территориях и имели совершенно другой тип хозяйства. То есть было некое другое население, которое поселилось на окраине, через ложбинку (а в древности эта ложбина была больше). Они примкнули к местному этническому коллективу, на окраине жили. Отношения были дружелюбные, чувствовали эти люди себя там комфортно, и процесс торговли и обмена, видимо, способствовал тому, что у нас на основной территории тоже начинают появляться к XI веку вот такие заимствованные вещи: витой браслет появился, мерянская подвеска. Был процесс обмена, а может быть, даже и этнические брачующиеся контакты – сейчас уже трудно сказать.

Современные марийцы делятся на четыре группы: луговые (они живут в районе Йошкар-Олы), горные (их села в окрестностях Козьмодемьянска), восточные (заселившие 200–300 лет назад часть Удмуртии, Пермского края, Башкортостана, Свердловской области) и северо-западные (их можно встретить в Кировской и на северо-востоке Нижегородской области – в Тоншаеве, Шаранге и даже в полусотне километров от Светлояра – в Воскресенском районе за Ветлугой). У них различны и этнографические особенности, и наречия (или языки, как их склонны считать некоторые специалисты). Причем отличий очень много: иной раз даже люди, владеющие разными марийскими языками, готовы, чтобы обсудить сложную тему, перейти на русский. По мнению лингвистов, самое архаичное северо-западное наречие. На нем пока еще нет ни литературы, ни газет, ему не учат в школе. Есть только словарь и грамматика, подготовленные и изданные в начале 70-х годов ХХ века йошкар-олинскими лингвистами Иваном Ивановым и Геннадием Тужаровым. Это наречие хранит массу элементов языка мери. Северо-западные марийцы серьезно отличаются от других групп и своими бытовыми особенностями, и верованиями. Анализируя их прошлое, специалисты приходят к выводу: предками северо-западных марийцев были сразу два родственных финно-угорских этноса. Меря, отступившая за Волгу, в конце концов мирно встретилась с жившими там марийцами – и на Узоле, и на Керженце, и на Ветлуге. И растворилась в их среде.

Что только не перевозили по старым дорогам! Случалось – слова. С волжского правобережья, из окрестностей Чкаловска, где когда-то жила меря, прямо в город Семенов, находящийся сегодня в центре этой самой средневековой Меровии, доставили, ничуть не попортив в пути, сразу два названия. Одно – Пурех: село на правом берегу Волги и улица на окраине Семенова. Другое – Санахта: притоки Волги и Керженца имеют одинаковые имена. Семеновцы убеждены – совпадение не случайно, это память переселенцев о родных местах. А название окрестной деревни Мериново, по общему мнению местных жителей, происходит «от племени такого», а никак не от «мерина».

Поверим пока семеновцам на слово. И продолжим искать в дебрях веков град Китеж.

«Мерянский язык» – одна из самых известных работ киевского лингвиста академика Ореста Ткаченко. Замечательный ученый реконструировал язык – с его словарем, с грамматическими формами, исследуя диалекты и географические названия тех мест, где совершенно точно жила меря.

В 90-х годах мне посчастливилось познакомиться с Орестом Борисовичем в Киеве. И задать ему простой вопрос: почему он, украинский ученый, занялся восстановлением лексики и форм мерянского языка – вроде бы это никак не касалось ни его родных мест, ни тем, связанных с его национальной культурой.

– Совсем наоборот, – ответил он. – Мне хотелось понять, чем же отличается украинский язык от русского. Совершенно очевидно, что славяне, ушедшие с современной территории Украины на северо-запад, встретились там с кем-то, кто всерьез повлиял на их культуру, на их речь. А в результате возникли новый народ, новый язык. Мне хотелось вычислить этот компонент. И я стал изучать диалекты тех мест, где шло формирование русского этноса, русского языка.

Мерянский язык действительно оставил живые следы, обломки, которые очень хочется осмыслить. Краевед из подмосковного Воскресенска Андрей Фролов прислал мне недавно запись, сделанную в его родных местах, в исчезнувшей теперь уже деревне Кладыково. Старожил рассказал ему, как развлекалась когда-то в этой деревне молодежь летними вечерами: девчата отбивали дробь, распевая «Ки на экир, ки на кур», а те, кто стоял вокруг, хлопали в ладоши. Все в деревне знали, что это «старый язык», но никто не понимал смысла этих слов.

Почти случайно в руки Андрея Фролова попала книга «Духовная культура Северного Белозерья». Эта часть Вологодской области – исторически тоже совершенно нерусские земли. Там жили (а в некоторых селах и деревнях живут поныне) вепсы – один из малочисленных финно-угорских народов. Чужой человек, заехав в их село, скорее всего, примет их за русских – ему некогда будет прислушиваться к мелодии их речи, а при нем на вепсском языке, разумеется, никто не заговорит. Изучая книгу, Андрей Фролов нашел в одной из опубликованных записей из тех мест что-то очень похожее. «Кинакур, канакур, канаакур, кинакур», – приговаривали там девушки во время пляски. Короткий комментарий самого Фролова: «Ки», по мнению автора, означает «камень». «Кур» – жизнь? В марийском – «жизнь», «человеческий век».

Корень «ки» в мерянском отметил в своей книге и Орест Ткаченко – с тем же в точности значением «камень». «Ки/кит/кив/кев» – такой корень можно встретить во многих финно-угорских языках. В главе «Имя существительное» Ткаченко составляет гипотезу-парадигму склонения этих слов. И мы обнаруживаем: «-ешка» – окончание направительного падежа множественного числа. Аналогичной формы русский язык не знает, но перевести ее совсем несложно. Она должна отвечать на вопросы «куда?» и «к чему?». Форма «китешка», если мы допустим, что у нее окончание направительного падежа, могла бы переводиться с мерянского довольно просто – «к камням».

Что стоит за этим?

Есть совпадения, которые случайными вряд ли могут быть. Речка, текущая через Суздаль, носит название Каменка. Впадает она в Нерль именно в Кидекше. Дно у нее и в устье, и в самом городе действительно каменистое, а это большая редкость для Суздальского Ополья. Так что бежит речка и правда к камням.

А вдоль нее идет старая дорога на восток. Та самая, по которой суздальцы достигали Волги, выходили к Городцу, как говорили в старину, «через несколько поприщ», то есть путь занимал несколько дней. Так сложилось, что на одной и той же дороге на Руси часто основывали города и села с одинаковыми именами. Они как бы знаменовали общее направление. Когда такое случалось, существовавшее раньше село получало в своем имени дополнительное слово: Большое, Старое, Ближнее. Все это совершенно конкретные и полные синонимы, если перед нами географическое название и означают они первичность поселения! Другие, построенные позднее, – это уже Малое, Новое, Дальнее. Примеров тому масса. Возьму нижегородские, коль скоро речь идет об этом крае. Кроме знаменитого Большого пушкинского Болдина, есть на дороге мало кому известное Малое. На слуху районный центр Дальнее Константиново, но было в том же южном направлении от Нижнего Новгорода и Ближнее, уже поглощенное растущим городом, существуют парные названия – Большие и Малые Мурашкино, Козино… Буквально на наших глазах на шоссе из Нижнего Новгорода в сторону Арзамаса появились в табличках у деревень с одинаковыми названиями Криуша пометки «Ближняя» и «Дальняя», хотя официально их никто не переименовывал. Но надо же как-то различать эти две деревни – хотя бы потому, что билеты на автобус до них стоят по-разному!

«А Кидешьшую церковь постави Борисъ Михайловичъ, сынъ брата Андреева Всеволожа, и съсыпа городъ Кидекшу, тои же Городець на Волзе» – такое летописное упоминание Городца под 1152 годом приводит в своей статье «Сказание о невидимом граде Китеже», написанной в 60-х годах ХХ века, выдающийся археолог и историк Лев Клейн. Из этих слов следует, что Городец – поселение по дороге, которое вела из Суздаля куда-то вдаль через Кидекшу, – тоже назывался так же (точнее – Кидешой или Кидешкой)! И естественно, если был он исторически вторым, то полагалось ему считаться Малой Кидекшой. Ну а вариант названия Кидешка русскому человеку предельно легко переосмыслить на свой лад, понять как уменьшительный. «Китешка», если так должна происходить от «Китеша» или «Китежа». И тогда можно сказать, что Городец – это Малый Китеж. Между прочим, примеры подобного образования названий в Нижегородской области есть. В паре десятков километров от озера Светлояр стоит деревня, жители которой хорошо знают, что их предки приехали с костромских земель, из-под города Чухломы. Деревня называется Чухломка. Шаблон, по которому образуются подобные названия, сидел в сознании людей XIX века: когда на солидном расстоянии от уездного города Горбатова была построена железнодорожная станция для его обслуживания и поселок рядом с ней, то это новое место стало именоваться Горбатовка.

Что касается названия нашего сокровенного града, то, в сущности, совершенно непонятно, как его следовало бы писать правильно: через «и» или «е», «ш» или «ж». Городской власти, которая бы писала официальные бумаги, там не было, потому нормы не существовало. В ХIХ веке в публикациях я нашел и «Китиж», и «Китеж», и «Китиш». Но именно второй вариант оказался в конце концов принятым всеми. Осмелюсь предположить: произошло это потому, что именно так было написано в названии знаменитой оперы Николая Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Афиши с крупными буквами всегда запечатлеваются.

Есть еще один необычный аргумент в пользу того, что Городец назывался Китежем или каким-то очень созвучным этому словом. Об этом пишет Лев Клейн: «Село Кидаш удалось отыскать в Башкирии, на реке Кидаш или Кидыш (позднее село получило официальное название Верхне-Троицкий завод). Русское население, как явствует из старинных документов, перебралось сюда в 1760 году из поселка Городец-на-Волге». Старообрядцы уехали в дальние края, за тысячу верст от дома, а унесли с собой не официальное название своего села Городец, а хорошо им известное, любимое и понятное, народное – Кидаш.

Ну а сама связь между Малым Китежем – Городцом и Кидекшей с десятилетиями становилась все слабее. В 1221 году появился Нижний Новгород. На него Городцу с первых же лет после этого приходилось оглядываться куда чаще, чем на Суздаль. Столица Суздальско-Нижегородского великого княжества переместилась в 1350 году именно в Нижний Новгород. Суздальские князья правили Поволжьем из него. А в былой метрополии среди белокаменных монастырей и храмов постепенно словно замерло время, и она стала в нашем сегодняшнем представлении символом Древней Руси с ее памятниками, местом, предназначенным для туристов.

Лев Самуилович Клейн

Историческая память Городца после страшных разорений, учиненных ордынцами, несколько раз погибала вместе с людьми. Он долго числился пустошью, потом до начала ХХ века – селом в Балахнинском уезде.

Запала – именно так говорят в Лесном Заволжье – старая дорога из Городца на Суздаль через Кидекшу. Где ее искать среди сосновых боров и болот? И конечно, возник со временем простой вопрос: если есть Малый Китеж, то где же искать Большой?

* * *

В незапамятные времена, когда ордынцы на Русь напали, подошел к Китежу их отряд. Привел его сам хан Батый.

И вот уже возле самого города, перед Светлояром, конь у хана споткнулся, встал как вкопанный.

Тут и образовался овраг. До сих пор овраг этот за Светлояром виден. Смотрят на него люди и те страшные времена вспоминают, проклятого хана Батыя.