Война, оборона города – это всегда две противоборствующие стороны.

Сюжет о граде Китеже – это история «Батыева нашествия» и осады древнерусского города. О самом городе в народе говорится очень много. И все исследователи, которые обращаются к легенде, сосредоточивают внимание именно на нем, на князе Георгии.

Но ведь была и другая сторона. Сказать о ней «татары, Батый» – значит, слишком легко отделаться от понятного вопроса: а кто же эти враги?

Почему-то совсем разные люди, но довольно часто в последнее время меня спрашивали: было ли татаро-монгольское иго?

Кто заронил в души наших современников сомнения? Они узнали, услышали о каком-то новом взгляде на историю Древней Руси?

Ответ, который всегда прокатывает: сперва объясните, что такое «иго», как вы его представляете, – и будем думать дальше. Слово «иго» на самом-то деле не понимается. Ничего вразумительного и конкретного за ним для людей XXI века, похоже, не стоит.

Несколько лет назад в монографии историка Юрия Егорова я обнаружил поразивший меня факт. Татаро-монгольское иго «началось» в 1827 году. Именно тогда, оказывается, это понятие ввел в обиход, опубликовал в своем учебнике преподаватель истории санкт-петербургской мужской гимназии по фамилии Павлов. До этого такое сочетание слов у исследователей просто не встречалось. Вероятно, у преподавателя была огромная потребность в том, чтобы объяснить, как строились отношения между Золотой Ордой и Владимиро-Суздальской, затем Московской Русью. Он обратился к метафоре. Иго у Даля – «ярмо» и уже переносное значение – «тягость нравственная, гнет управления, чужеземного владычества и порабощения, рабства». Но Владимир Даль составлял свой словарь, когда «татаро-монгольское иго» Павлова уже стало достоянием общественности, пошло в народ, потому что в такой гимназии не могли не учиться лучшие в России ученики, которые затем стали учеными, чиновниками, пишущими людьми, а прежде усвоили уроки отечественной истории.

Пишу это не к тому, что «чужеземного владычества» не было. Легенда о граде Китеже – как раз лучшее свидетельство обратного. Можно приводить сколько угодно рассуждений о том, что отношения Руси и Великой Степи были не просто сложными, а некоторым образом взаимополезными. Что благодаря баскакам были проложены дороги и устроены ямские станции и вообще с помощью своих партнеров с Востока русские люди ко многому приобщились, в частности, узнали, что такое кушак, колпак, балык, башлык, башмак. Можно снова и снова рассказывать о том, что у воинов Батыя, пришедших на Русь, были очень четкие представления о морали и о порядке, а в наших местах эти представления просто были несколько иными, по сути беспорядочными, нелогичными. Не поняли, дескать, люди друг друга. Ведь степное войско по-доброму, как у него было принято, просило в чужих городах десятину со всего. И надо было ее просто отдать, и в результате оказаться под защитой Батыя. А русские не только не отдавали да еще и переговорщиков, показавшихся излишне наглыми, убивали, что совсем уж недипломатично. Но народная память Нижегородского Заволжья воплотилась именно в Китеже. «Батый безжалостно расправлялся с теми, кто жил в то время в редких селениях нашей глухой стороны. Он не щадил ни старого, ни малого, а особенно жестоко карал тех, кто не хотел подчиниться ему… – рассказывал о том времени великий сказочник Михаил Сказкин, который жил на уренской земле. – Зверь и птица те места горестные и ныне стараются миновать, – говорил он о Батыевой тропе и добавлял: – Страшное Батыево нашествие и теперь наводит на всех опасение».

Батый народной легенды – страшное, лишенное всякого чувства пощады и меры чудовище. Конечно, огромное: тропа-то после него вон какая осталась! У Павла Мельникова-Печерского находим упоминание о том, что след ее еще виден где-то в тайге за деревней Олонихой. Деревня эта и поныне цела в Семеновском районе, в пяти километрах от Керженца. Во Владимирском расскажут, что конец Батыевой тропы – это дорога от святого источника Кибелек к озеру Светлояр. Логика тут понятна: сначала враги убили русских богатырей возле родника, а потом подошли к самому городу, значит, шли именно здесь.

Но – много ли мы можем еще сказать об этих врагах и о самом Батые из Китежской легенды?

Истоки их мира, загадочного для русских, – на Алтае. Алтайские народы – носители языков нескольких групп: тюркской, монгольской, маньчжуро-тунгусской.

Мы должны потянуть за две нити – тюркскую и монгольскую. И обе они, если мы, конечно, их будем тянуть аккуратно, без рывков, приведут нас в нижегородские места, к невидимым стенам града Китежа.

Тюрки. Их история начинается в III тысячелетии до новой эры в глубинах Азии. Где-то там, очень далеко от нас, между Тянь-Шанем и Алтаем, на верхнем Иртыше жили скотоводы хунну. Их история отсчитывала тогда столетия эпохи бронзы. В III веке до новой эры 24 хуннских племени создали первое свое государство во главе с шаньюнем Модэ. У хунну появилась крепкая вооруженная конница, и двинулись они на запад. Что их заставило это сделать? Соседство врагов, перемены в климате? Нам трудно себе представить само сознание этих людей. Мы привыкаем к тому уголку земли, который видим с детства, к своей реке, к своим нескольким березам на обрыве, к своей улице. Наша земля – это бесценные могилы наших предков и наших героев. И дальше, куда бы мы ни забрались, это место будет для нас оставаться такой вот нулевой точкой на координатной плоскости. Даже если оно неприветливо, нам в нем не улыбается счастье и мы хотим его забыть ради чего-то другого. А что становится такой точкой для кочевника?.. Может быть, юрта? Великого Аттилу схоронили как матрешку в трех гробах: золотом, серебряном и железном, одарили всем, что могло ему пригодиться по ту сторону бытия. А затем могилу без следа затоптали десятки конников. И они были убиты, чтобы никто не узнал, где она находится. Человек степи должен бесследно раствориться в нее. Нет для него дорогих могил предков, куда можно вернуться. И нет для него чужбины на тысячах верст степных дорог. Его отечество – все бесконечное пространство от Волги до Байкала.

На пороге новой эры хунну кочевали уже в Семиречье, в Приаралье, на Юге Сибири. Вот названия некоторых племен: пулу, бугур, пулей, огур, оногур, сувар, или, по-другому, сабир. Кстати, тюркологи хорошо знают, что племенное имя «сувар» дало название самой Сибири. Воинственная держава кочевников жила четыре века, пока не рухнула под ударами китайцев.

Очень немногие из специалистов смогут рассказать, чем отличались друг от друга хуннские племена, их быт, их языки. Но это они стали предками современных народов Казахстана и Средней Азии, всех, кроме таджиков – те роднятся с иранцами. Племена перемещались по степям и пустыням, встречались, делили между собой пастбища. И совсем не много оставили следов.

В VI веке огуры, серагуры, оногуры и сабиры, двигаясь по огромным пространствам, оторвались от своих соседей, обошли Каспий и оказались на благодатной, щедрой земле Северного Кавказа, возле Дона и Кубани. Там наследники кочевников создали Савирское государство. О нем известно из сообщения византийского историка Прокопия Кесарийского. Но были и другие кочевники, которые принадлежали к родственным тоже тюркским племенам и жили в ту пору севернее и восточнее Каспия. Они окрепли и создали Тюркский каганат. Это государство оказалось сильнее Савирского и распространило свою власть на его земли, до берегов Дона. Однако о самостоятельности племен, кочевавших по Дону и Кубани, снова заявил их правитель Органа в 619 году. А его племянник хан Кубрат создал там спустя полтора десятилетия Великую Болгарию – мощное тюркское государство на рубеже Европы и Азии. Его столицей стал город Фанагория на Тамани. Правда, страну беспокоили набиравшие силу недобрые соседи – хазары. Добраться им на Кубань с низовий Волги было всего ничего.

Древнее предание похоже на сказку про царя и его сыновей. А может, оно и стало истоком той сказки? Говорят, что хан Кубрат собрал своих наследников и попросил их сломать пучок веток. Конечно, это у них не вышло. Но потом он велел ломать ветки по одной… Осталось только изречь мудрую мысль о том, как полезно держаться вместе. Однако после смерти отца сыновья не сумели поладить и сообща противостоять соседям. В итоге они просто увели свои болгарские племена в разные стороны, подальше от опасных мест. Батбай пошел с ними в предгорья Кавказа, и сегодня их потомки – балкарцы. Аспарух – на Дунай, туда, где находится ныне Болгария, давным-давно уже славянская. А Котраг двинулся на Волгу. Пройдет сто лет – и там поднимется, расцветет, станет могучей страна его потомков Волжская Болгария. Она займет земли недавней Великой Венгрии, откатится к юго-востоку до Урала, выйдет на берег Суры. А население ее постепенно до неузнаваемости изменится. Эти люди будут строить города с водопроводами и мостовыми, заниматься ремеслами и даже писать книги.

Ветры Великой Степи овевают белые камни столицы древнего, разоренного много веков назад Болгара. И их надо, наверное, хоть раз в жизни увидеть – на круче над широкой, принявшей уже Каму Волгой. Стоя над этим обрывом, понимаешь, что именно здесь, а не по Уральскому хребту проходит настоящая граница Европы и Азии, двух величайших систем жизни человечества, двух миров.

В Болгар в 922 году впервые так далеко на Север и Запад при хане Алмуше был принесен ислам.

Болгары искали и не нашли спокойное место, где до них не дотягивались бы интриги иудейского Хазарского каганата, не добирались бы нанятые им войска. Тогда они стали искать хотя бы союзников. И обрели их в древнем и могучем Багдаде. Много месяцев персидское посольство, в составе которого был замечательный ученый и богослов ибн Фадлан, добиралось до холодных степей Средней Волги. Караван по пустыням обходил стороной хазарские земли. Казалось, все будет просто: эсегелы, темтюзи, баранджары, берсула, сувары, нухратские болгары обратятся в ислам и получат немедленную помощь от Багдада. Но – нет. Многие во главе со своими племенными вождями наотрез отказались забыть веру предков. И ушли за Волгу, туда, где в ту пору жило редкое марийское и мордовское население. Эти выходцы из Болгарии обосновались там и надолго исчезли изо всех известных ныне письменных исторических документов. Вернулись они в них уже в следующем тысячелетии и под совершенно другим именем – чуваши. Самое первое упоминание этого народа относится только к 1510 году. Но чуваши – потомки волжских болгар. Об этом свидетельствовал и чувашский язык, и пронесенные через века древние орнаменты, и народное почитание руин городов Болгара и Биляра, о чем писали этнографы прошлого.

Но потянем теперь другую нить – монгольскую.

Монгольские племена – в самом прямом смысле дальние родственники тюрков, ушедших в Европу, – тем временем оставались в Центральной Азии и жили там своей кочевой жизнью.

Но что иногда случается в мире? Отчего начинаются вдруг движение полчищ саранчи или огромных оленьих стад, отчего выбрасываются на сушу десятки китов? Живые существа начинают вести себя как железные опилки на листе, под которым водят магнит. А здесь не лист – здесь громадная земная поверхность, на которой миллионы начинают неосознанно подчиняться чьей-то воле – может быть, это начинают перемещаться магнитные полюса?

Происшедшее было похоже на последний акт Великого переселения народов – грандиозного процесса, который был запущен за шесть веков до этого в Евразии?

Темучин, провозглашенный Чингисханом, стал первым правителем Монгольского государства в 1206 году. Слишком известная фигура, чтобы пересказывать драматичные коллизии его жизни, говорить о том, как и почему появились «люди длинной воли». Забитые, казалось, отодвинутые навсегда на исторические задворки племена скотоводов, собранные ханом в кулак, превратились буквально в одночасье в силу. И она была готова не просто постоять за себя перед сильными соседями, а двинуться завоевывать континенты.

Уже спустя год Чингисхан поделил на курултае между своими родственниками многие известные ему страны. Сыну Джучи он отдал все, что лежало к западу. Русские ремесленники и крестьяне работали, князья княжили, священники возносили молитвы в храмах – и долго, еще целых тридцать лет, не догадывались, что на самом-то деле уже являются подданными западного улуса монгольского хана. Просто хозяева еще не пришли.

Меркиты, керейты, найманы, ойраты, уйсуни, карлуки, джелаиры, уйгуры, мангыты, кияты… Медленно перечисляешь племена, которые объединил своей железной рукой Чингисхан. И словно сгущается какой-то ужас, какая-то тьма, наползающая вечером с востока. Наверное, именно так слушали эти слова почти восемь веков назад на Волге. В войске Чингисхана были и татары племен хи и шивей. Оба этих племени оказались особенно упорны – долго не желали подчиниться монгольскому правителю. Потому были почти полностью вырезаны. Впрочем, нашлись и такие воины, которые согласились служить Чингисхану. Почему же именно название их племени так запечатлелось на Руси и в Европе? Почему именно этим словом путешественники из «цивилизованных стран» называли в Средние века всех нерусских жителей Поволжья? Почему в их честь назван французский соус тартар, для которого требуется огуречный рассол?

В 1223 году Чингисхан впервые заходит со своими войсками далеко на запад, легко разбивает русское и половецкое войска на Калке и устремляется в Волжскую Болгарию. Тогда и после, во время монгольских походов через шесть и девять лет, она устояла от ударов. Но все понимали: дело этим не завершилось, страшная развязка приближается. Венгерский монах Юлиан, который отправился в миссионерское путешествие на Волгу, принес своему государю весть от русских князей: на востоке готовится к походу огромное войско из неведомых племен. В 1227 году внук Чингисхана Батый, сын Джучи, получил в наследство Кипчакскую степь, Хорезм, часть Кавказа, Крым и все русские княжества. Владения назывались Улу-Улус – Большой Улус.

Монголы запечатлели в памяти Чингисхана. Его почитают в Монголии сегодня как создателя государства, собравшего, сплотившего народ. Как-то раз в моих руках оказался орден Чингисхана. Эту высшую награду современной Монголии показал мне один из нижегородских железнодорожников, который выполнял в этой стране сложную, ответственную работу.

А русские запечатлели Батыя. Потому что по-настоящему – страшно и неотводимо – на Русь пришел именно Батый, а не Чингисхан.

Нашествие в 1237 году было для самого Батыя по сути даже не походом, а обходом владений. Численность войска разные историки оценивают от 300 до 500 тысяч всадников. Оно смело Волжскую Болгарию с ее пышными городами, где были дворцы, башни, водопроводы. Дальше жертвами стали мордва и одно за другим русские княжества. Они смогли выставить против монголов войска, которые были в десять раз меньше по численности. Из исторических документов не следует, что штурмом городов руководил сам Батый. Даже со столицей Владимиром, судя по всему, справился один из батыевских военачальников Бурундай. Собственно, и биографии-то этого Бурундая не написано, неизвестны даты жизни: он не был ключевой фигурой в Большом Улусе, так – выполнял разовые военные поручения. Он преследовал войско Юрия Всеволодовича и уничтожил его на реке Сить. Весной 1238 года он взял и разорил Суздаль, Переславль-Залесский, Юрьев-Польской, Стародуб, Тверь, Кострому, Галич, Ростов, Ярославль, Углич, Кашин, Вологду, Городец.

И Китеж – тоже?.. В «Китежском летописце» называют следующий, 1239 год, дату – 4 февраля. Чудесный город воплощает в памяти поколений саму эту трагедию окруженных врагами, погибших, но несмирившихся русских городов. А еще надежду на то, что все было не напрасно: здесь или там их защитникам, мученикам, воинству воздастся. И даже больше – если жив Китеж, это значит: они победили, потому что самое главное сражение происходило в совершенно ином измерении. Это значит, что можно победить самое страшное зло – поставившее на колени Азию и Европу, принадлежащее совершенно иному миру, попущенное ради грехов наших, – Батыя.

Батый. Рис. Андрея Негина

В Городце – Малом Китеже – мне доводилось слышать жуткое предание про соседнюю деревню Черепово. Говорят, назвали ее так, потому что на ее месте ордынцы сложили целую гору из голов защитников города.

Батыева тропа, которая вела в глубь тайги от сожженного Городца, должна была начинаться как раз где-то около нынешней деревни Черепово.

В русских городах враги запретили строить из камня. Только деревянные – потому что их можно было при случае легко испепелить. Рухнули многие ремесла.

Чудовище монгольского нашествия персонифицировалось в Батыя. Он потерял очертания человека и присутствовал всюду, где несли смерть и огонь его воины. Легенды о граде Китеже непременно говорят, что брать его пришел сам Батый. Такая своего рода честь – противостоять самому страшному, исполинскому злу: это «Батый нагнал князя китежского да и убил его». И даже так: «Был нечестивый царь Батыйка… Много по пути народу положил, костей поклал, могил наделал» – начинается другая легенда, записанная в начале ХХ века. Он стрельнет в святом месте из пушки, а «заряд полетит и обратно в Батыйку», только ему ничего не делается…

Батый подмял Польшу, Венгрию, Хорватию, Далмацию, Боснию, Сербию, Болгарию. Он стал иррациональной силой, воплощением самых древних пророчеств о том, каким будет начало конца света. Известно, как отреагировал на эти события Фридрих II, император Священной Римской империи, внук Барбароссы, занявший во время одного из крестовых походов Иерусалим. Когда Батый потребовал от Фридриха покорности, тот ответил, что согласился бы стать его сокольничим. Вероятно, такой подход абсолютно согласовался с представлением о «раннефеодальной морали» обоих.

А вот китежский князь Георгий из легенды хотел оставаться именно князем.

И самое страшное, финальное зло сразилось здесь со святыми людьми. Так воспринимала события легенда.

Реальный Батый в 1243 году отошел в низовья Волги. Он основал там Сарай-Бату – город-ставку. Дело было сделано, обход огромной территории состоялся. Князья разгромленной Руси потянулись к ордынским ханам за ярлыками на правление, и не все возвращались назад. Дальше Улу-Улус Батыя российские историки традиционно называют Золотой Ордой.

Улу-Улус прожил чуть больше двухсот лет. Половину этого времени – уже как исламское государство. Пересказывать историю – нет смысла: можно уйти слишком далеко от Китежа, а он – главное. Улу-Улусом правили 49 ханов. Чем дальше, тем калейдоскопичнее они сменялись. С начала XV века в Орде все посыпалось. На смену правителям-чудовищам, достойным Апокалипсиса, пришли поколения их потомков – интриганов, отравителей, трусливых беглецов. Случилась Куликовская битва. Отпали Ногайская Орда, Сибирское ханство, Узбекское, Казахское, Крымское…

Я хотел видеть древние камни Сарай-Бату. Я представлял мощные, титанические руины среди пустыни, подернутые серо-желтой зеленью недобрых колючих растений. Горячее солнце, тишину.

В книгах говорилось: город великого и ужасного Батыя стоял возле нынешнего села Селитренное на берегу реки Ахтубы в полутора сотнях километров выше Астрахани.

Оказавшись в тех местах, мы свернули с автотрассы, которая идет вдоль Волги.

Селитренное было пыльным желто-серым селом. Люди в нем жили русские – это в соседних поселках нам встречалось много чеченцев. Обветренные, словно отшлифованные летящим песком дома были необычны: здесь явно из экономии строили жилища не из бревен, а из их половинок. Можно и так: сильных холодов тут не бывает. Наверное, лес этот пришел сюда с Ветлуги огромными белянами много-много лет назад, а в степи деревянные дома долговечны, если, конечно, не случается пожара, хотя материал недешев. В центре села с машин продавали всякую всячину – какую-то колбасу, платья, кухонную утварь.

Быстро стало ясно, что Селитренное появилось в середине XIX века и, конечно же, не является преемником ханской столицы. А развалины Сарай-Бату начинаются за больницей, вон за тем каменистым холмом, и идут еще далеко вдоль Ахтубы. Туда еще археологи приезжают.

Это был край пустыни – именно от волжской поймы она уходит на восток на сотни километров. Сухие, колючие травы, названия которых я не знаю, ветер… Мы шли по земле, которая – до чего же точны эти корявые слова! – наводила на меня опасение. И не видели ничего. Под ногами были даже не камни, а камешки, спекшаяся глина – черепки словно бы тысяч и тысяч сосудов.

Оказывается, то, что обычно называют развалинами, на месте великого Сарай-Бату увидеть невозможно.

Он не был каменным городом. Земля не даровала ему того своего богатства, которое зреет, крепнет миллионами лет в ее недрах – чтобы хранить, оборонять людей, – камень. А люди Сарай-Бату вдобавок не понимали камня, не чувствовали его силы и завершенности. Потому их город словно разбился – как пустой, свалившийся откуда-то тяжелый керамический горшок.

Древний Сарай-Бату не сокрыт. Он – весь на поверхности. Но то, что мы видим, – всего лишь россыпь мусора.

…Итак, мы пропускаем двести лет и снова дергаем с силой монгольскую нитку. Это нить, на которой держатся династии правителей Улу-Улуса. И вот еще одна фигура среди них, важная для нас. Улу Мухаммед – Большой Мухаммед, прямой потомок Чингисхана, 44-й правитель Золотой Орды. С 1419 года Улу Мухаммед за полтора десятилетия правил державой четыре раза и четыре раза терял престол. Легко представить себе, что могло стоять за такими событиями. Но важно другое: в пятый раз хан больше уже не захотел этой власти. Он удалился вверх по течению Волги. И там сколотил иное, совершенно новое государство, на месте древней Волжской Болгарии. В тех местах, куда ордынским ханам было привычно ходить грабить и угонять в плен, в рабство местное население. Но Улу Мухаммед понял, что из этих людей можно сделать подданных его собственного государства. В большинстве это было потомки волжских болгар, причем многие – мусульмане. Также удмурты, марийцы, мордва.

Государство, основанное Улу Мухаммедом, мы знаем как Казанское ханство.

Его история была короткой и чуть-чуть не уложилась в одно столетие. Отсчет она начала с конца 30-х годов XV века. Столицей Улу Мухаммед выбрал не безобразно разрушенный ордынцами за несколько десятилетий до этого Болгар, а Казань. Тогда это был небольшой новый город, отстоявший на пару верст от Волги. У него было особое обаяние. Он одновременно стоял почти на самом Великом волжском пути и чуть в стороне от него, прикрытый поворотом речки Казанки возле самого ее устья. Но войдите в это устье – и Казань возвышается на горе, словно бы лицом навстречу возможному неприятелю. А с тыла, где начинается пологая, изрисованная дорогами степь, неприятеля тоже ждут: город прекрасно укреплен. Рискую навлечь на себя самую оголтелую критику. Но давайте рассказы о тысячелетии Казани оставим политикам, которые сумели в начале XXI века заполучить под них средства на развитие города. Они совершенно правильно сделали, раз по-другому, без упоминания о великом юбилее или межпланетном спортивном празднике, не понимается, что в средствах нуждаются не только Москва с Санкт-Петербургом! Найденная так вовремя в центре Казани древняя монета говорит только о том, что это… древняя монета. Она могла принадлежать средневековому коллекционеру – неужели таких не было? Всегда и везде жили люди, которые любили и берегли старые предметы. А вот историки, работавшие с весомыми письменными источниками, утверждали в середине ХХ столетия, что основан город был волжскими болгарами во второй половине XIII века в среднем течении реки Казанки. Там до сих пор находится село Иски-Казань – Старая Казань. В конце XIV века Казань, по их версии, перенесли на 45 километров ближе к Волге, к устью Казанки.

Впрочем, стала ли при Улу Мухаммеде Казань столицей в полном смысле этого слова, было ли его ханство именно Казанским? Надо иметь в виду подвижность хана. Он перемещался вместе со своим войском, готовый надолго остановиться в удобном для себя месте. Даже сама биография Улу Мухаммеда говорит о том, что привычки сидеть на месте, в столице, у него за четыре раунда правления так и не выработалось.

Как прямой потомок монгольских ханов, Улу Мухаммед был монголом. Но за степным войском прочно закрепилось название татар. Значит, и за ханом, который его вел, тоже. Хан-татарин приехал править чужим для него народом – потомками болгар. Но уже совсем скоро их стали обозначать словом «татары» из-за их правителя. Ведь даже порабощенные Улу Мухаммедом соседние народа, как видно, тоже для тогдашних западных авторов попала в «татары».

Странная логика. Но мы ее должны понимать, потому что иначе нас накроет стереотип восприятия татар, живущих на Волге, как чуть ли не прямых наследников чудовищного Батыева войска. А ведь все наоборот: предки этих татар, как и предки русских, обороняли свою землю от этих полчищ, погибали на руинах своих городов.

Процессы, которые шли в самой середине тысячелетия в Казани и вокруг нее, были очень сложны. Там собрались люди нескольких тюркских племен – потомки болгар. Там правили ханы, кичившиеся своими монгольскими корнями. Ну, у этих-то хоть языки состояли в дальнем родстве. А рядом жили удмурты – ары, как их называли тогда в Поволжье, жили марийцы. И была невероятная разноголосица пленных, обращенных в рабство. Мы должны отдавать себе отчет в том, что ханство жило во многом за счет работорговли. Но строили в Казани, как это узнают сегодняшние туристы, не Вавилонскую башню, а башню Сююмбеки. Она стоит по сей день. А месиво языков вдруг пришло в резонанс – люди начали понимать друг друга, пусть даже коверкая чужие слова. Лингвисты называют такой языковой конгломерат, который все больше обретает определенность и единообразие, койне. Он богат и живуч, он легко черпает из речи разных племен самые точные и выразительные слова и делает их модными. Он не закисает, он не просит помощи у языка чужеземцев, когда сталкивается с незнакомыми вещами. Казанское средневековое койне превратилось в татарский язык – второй по значимости язык России. Потому что на этом энергичном, веселом, полном красивых и сложных для русского человека сонорных звуков, гласных с тончайшими оттенками произношения, сейчас говорит второй по численности ее народ. И эти татары имеют отношения к татарам Батыя не большее, чем современные русские к половцам и хазарам.

Улу Мухаммеда явно не устраивала неопределенность границ собственной новой державы. Походы его войск формировали ее конкретные очертания.

Был или не был прежде Китеж, но Светлояр и все, что его окружало, вдруг оказалось в самом фокусе военных действий. В 1439 году марийские земли в Нижегородском Заволжье захватили отряды Улу Мухаммеда. Наместником стал монгол Ибраг. Спустя 12 лет, после гибели его, – Зюдзин. Граница прошла по Ветлуге. Левый берег отныне был ханским. Правый берег, вероятно, являлся тем, что можно назвать Китежской Русью. И это был страшный рубеж. На нем обязательно находились русские заставы, поселения. Их жители несли дозор и сами в любой момент ждали нападения, беды. Память об этом времени тоже могла отложиться в Китежской легенде. Ведь это легенда – о крепости, которая окружена врагами, – и не на кого ей надеяться, только на помощь Бога.

Река Ветлуга

Всякий раз убеждаюсь: полезно перечитывать монографии, которые не держишь в руках по нескольку лет. В них можно обнаружить то, что внезапно перемкнется, соединится с чем-то недавно осмысленным. В Нижнем Новгороде не особенно принято штудировать книги известного казанского историка начала ХХ века Михаила Худякова. Они – как правило, о Казанском ханстве. А нижегородцы – какое они к нему особо-то уж отношение имели? Да, казанцы «совершали набеги», «брали штурмом»…

Раскрыл худяковские «Очерки по истории Казанского ханства» и обнаружил обильные цитаты из «Материалов для истории Крымского ханства», опубликованных в 1864 году Владимиром Вельяминовым-Зерновым.

Дело, если судить по ним, заходило куда дальше «набегов».

Осенью 1444 года Улу Мухаммед взял Нижний Новгород. Это, к сожалению, не было исключительным событием в тогдашней практике соседских отношений. Но удивляет другое: хан совсем даже не разграбил, не сжег его, не увел «полон», как можно ожидать, а просто остался в городе жить. Из Нижнего Новгорода он предпринял не особенно для себя удачную вылазку на Муром – там войска Улу Мухаммеда были отбиты московским великим князем Василием II. А вот когда летом хан двинулся все из того же Нижнего Новгорода на Москву, русские войска встретили его у Суздаля и потерпели невиданное поражение. 7 июля в плен был взят сам московский великий князь. Для начала его привели в Нижний Новгород.

Вероятно, сегодня, не зная многих обстоятельств, непросто рассуждать о том, в каком же качестве служил в печально памятные 1444 и 1445 годы этот город. Может быть, хан прикидывал, где выбрать место для ставки. И идея сделать ее поближе к неприятелю и подальше от незабвенных родственников была не такой уж неразумной. Если так, зададим себе вопрос: не являлся ли тогда Нижний Новгород столицей Казанского ханства? Столица ведь там, где ханская ставка. А она точно переместилась тогда в Нижний Новгород… Может быть, задержись хан здесь подольше, и было бы его ханство Нижегородским? В голове не укладывается такое.

Но ведь подобное в истории случалось. Почти за сто лет до Улу Мухаммеда Золотой Ордой правил хан Узбек. Он решил выбрать место для своей столицы поближе к Московской Руси. И несколько лет его ставка находилась в нынешней Пензенской области, в Наровчате. До революции он был небольшим городом, а потом его разжаловали в село. Краеведческий музей Наровчата хранит массу археологических находок, свидетельствующих: город имел очень представительные здания, опять-таки водопровод. Но директор музея не решился в нашем разговоре произнести это слово: «столица». А ведь это был именно такой город. И более того, что совсем уж странно, колыбель узбекского народа! Ведь в него сложились в итоге потомки подданных хана Узбека, который отошел в итоге отсюда в Среднюю Азию.

Победа под Суздалем летом 1445 года была самым последним полководческим успехом Улу Мухаммеда. Вскоре после этого его имя навсегда исчезло из летописей. Историки считают, что спустя несколько месяцев 40-летний хан умер. Или стал жертвой заговорщиков.

Но за этим ничего особенно приятного для Руси не последовало. После поражения и позорного плена Василий II вернулся в Москву вместе с пятью сотнями сборщиков дани. Это было немыслимо и позорно для страны, которая, казалось бы, уже зажила самостоятельной жизнью после того, что называется игом. О Василии (его называют обычно Темным) вспоминают редко и еще реже говорят что-то доброе.

Не наша сегодняшняя задача разбирать коллизии отношений Москвы и Казани, когда они были столицами противостоявших государств. Или вдаваться в детали биографий казанских ханов, одни из которых получали воспитание в Москве, другие – во враждебном ей Крыму. В то, каких ханов подсаживали на казанский престол московские великие князья, а каких – их враги, за спиной которых стояла Ногайская Орда. Тем более бессмысленно считать, сколько «набегов» на Московское государство совершили казанцы, а сколько «походов» – великие князья. В этом не так-то сложно разобраться, если кому-то уж очень этого захочется. Дело тут не в том, кто кого и сколько раз. И не стоит в этих событиях искать «справедливую сторону», если мы исходим из наших сегодняшних представлений о справедливости.

Очевидно было то, что эти войны по-дурному затянулись. Войска, «свои» и «чужие», бесконечно прокатывались по русским, марийским, чувашским, татарским поселениям. От этих войск надо было спасаться, их надо было кормить и ублажать, снова и снова. И нельзя было радоваться работе в поле и рыбалке, детям и любимым людям. И висела над жизнью гадкая перспектива быть случайно убитым или угнанным, проданным в рабство – казанские правители, повторюсь, работорговлей занимались. Жить хотелось, наконец. И положить предел такому существованию должен был тот, кто сильнее.

Когда сейчас разбирают события 1552 года, становится ясно, что они для истории Поволжья оказались самыми главными за все II тысячелетие. Москва была на подъеме. Иван Грозный был молод и задорен. Выродившаяся за три с половиной века монгольская знать плесла: на престоле в Казани все чаще оказывался какой-нибудь испуганный карапуз или чей-то послушный ставленник, готовый при первых же признаках недовольства придворных свалить к своим хозяевам. Над ними уже глумились. Русская летопись писала об одном таком хане: «Зело был взору страшного и мерзкого лица и корпуса, имел уши долгие, на плечах висящие, лице женское, толстое и надменное чрево, короткие ноги, ступни долгие, скотское седалище». И это при том, что он был московским союзником и правил три раза. Казанское ханство было подточено рабством: на чужеземных рабов никогда нельзя положиться. И то, что они могли сделать, не называлось бы предательством, потому что они ничем хорошим не обязаны своим господам.

Казань пала.

Воины Ивана Грозного устремились в пролом стены кремля – и было много убитых.

Но поражает то, что было дальше. Война в результате кончилась. Александр Бахтин, замечательный йошкар-олинский историк, пожалуй, значительно глубже других разобравшийся в событиях последних лет Казанского ханства, познакомился с массой документов того времени и убедился: татары отчего-то и не думали поднимать пресловутую «дубину народной войны». Для них все происшедшее было просто очередной сменой власти. Да, новый «московский белый царь» не говорил на их языке. Но свое войско строго-настрого предупредил: народ не грабить, никого зря не обижать. Да, надо было платить налог-ясак. Но где, в каком царстве налоги не платят? К тому же они оказались в большинстве случаев меньше ханских. Казанские земли не стали раздавать тут же помещикам, татар не обратили в крепостных – это русские крестьяне оставались в такой неприятной зависимости. Тем, кто трудился, давали почувствовать побольше воли. Знать откровенно подкармливали, стремясь сделать ее союзником. Обращение в православие приветствовалось. Но можно было обходиться и без этого, пожалуйста. Если становилось известно, что русские чиновники притесняли татар, их наказывали. А Иван Грозный умел это делать, как известно, с фантазией.

Вспоминаются, наверное, самые необычные свидетельства о событиях, происходивших вокруг Казани. Прошло больше 80 лет после ее взятия войсками Ивана Грозного, и в июле 1636 года здесь оказалось посольство немецкого голштинского курфюрста Фридриха. Оно следовало через Россию в Персию, чтобы заключить с ней торговые отношения. На борту корабля, который так и назывался «Фридрих», был замечательный ученый-энциклопедист Адам Олеарий – его пригласили участвовать в посольстве как советника. А в качестве врача дипломатов сопровождал Пауль Флеминг, который вошел в историю литературы как поэт, один из основоположников немецкого барокко.

Универсальный талант Олеария сохранил для нас картину средневекового Поволжья. Он владел многими языками, был наблюдательным этнографом и добросовестным историком, над которым не тяготел заказ правителя на очередную интерпретацию давно известных событий. Он был во многих вещах совершенно непредвзятым. Потому изданные после возвращения в Германию его записки о путешествии сегодня бесценны для тех, кто хочет знать, чем жила тогдашняя Россия. Ученый нарисовал, а затем перевел в гравюры виды каждого из городов, где оказался.

Всмотримся в его зарисовку Казани: это самое первое из ее изображений, лишенных условности средневековых иллюстраций. Казань спустя 80 лет после ее штурма – очень большой по тем временам, процветающий город.

Записки Олеария давно переведены на русский язык и опубликованы. Но так уж получилось, что некоторые тексты, как бы не относившиеся к основному содержанию записок, оказались оставлены без внимания.

В оригинале под гравюрой я нашел не опубликованные на русском языке стихи Пауля Флеминга – его впечатления о Казани. Олеарий украшал его поэтическими строчками некоторые страницы своих записок.

Пауль Флеминг, медик, сын пастора, писал на немецком и латыни. Он испытал влияние своего старшего современника Мартина Опица и сумел преодолеть сложившиеся средневековые стереотипы «ученой поэзии», отразить эпоху, в которую он жил.

Казань на гравюре Адама Олеария

А эпохой этой, по сути, была Тридцатилетняя война, страшная, беспорядочная, охватившая Европу от Испании до Польши. Она шла между католически и протестантски ориентированными государствами. И если другим странам просто, как любая война, принесла кровь и страдания, то Германию буквально разорвала пополам: князья, которые придерживались разных направлений христианства, разоряли и сжигали города своих же соотечественников, армии вели, с точки зрения поэта, бессмысленные сражения, убивали собратьев. В Германии, лежавшей в руинах, свирепствовала чума. Она унесла жизнь возлюбленной Флеминга. Поэт пришел к своему стилю – к гибкому ритму, естественной речевой интонации, живописной изобразительности. И главной темой его поэзии стали бедствия войны, произвол власти, которая готова жертвовать во имя своих интересов тысячами жизней. Трагическое соседствует в его лирике с горечью и сарказмом, с попытками уйти от своих же переживаний в некую созерцательность.

В России Флеминг он увидел другую жизнь, которая в то время была мирной, спокойной и так контрастировала с тем, что происходило в измученной Германии. В стихах о России поэт порой как бы сопоставляет судьбы народов и радуется тому, что есть страна, не пораженная бессмысленной войной, что люди могут здесь мирно трудиться.

Флеминг был надолго забыт как поэт в Германии. Его стихи вспомнили вдруг в годы гитлеровского фашизма: читатели нашли в них созвучие страданиям, которые он им принес.

Строчки Флеминга, написанные в Казани, выражают радость: на Волге наступил мир, воинственные правители низложены.

Все ли правильно понял поэт? Вероятно, как человек средневековья, он не мыслил для себя завершения войны без «мести». Почувствовал ли он, что рядом с ним рождалась, становилась на ноги совершенно новая Россия? В ее недрах созревали незнакомые Европе начала, соединявшие людей.

И в Казани было очевидно, что русские ни после ее штурма, ни спустя десятилетия потом не сводили счеты с татарами за «татаро-монгольское иго» и походы Батыя. Причем ни власть, ни народ.

Не станем приписывать избыточного толстовского гуманизма средневековым людям и произносить заклинания об удивительной доброй славянской душе. Вероятно, причина была в другом. Все в Поволжье и в Москве в то время прекрасно понимали, что татары окрестностей Казани в общем-то никем особенно не приходятся татарам «нечестивого царя Батыйки».

Очевидно было то, что у русского царя не было такой задачи – захватить чужие земли, разграбить их, поработить народ. И даже принести на другие земли «свет истинной веры».

Иван Странный.

Просто так получилось, что ему надо было уничтожить осиное гнездо поволжских войн.

По-всякому с этими ханами пробовали: и так и этак. И одаривали. И воспитывали в Москве их молодежь, приближали к великокняжескому двору, давали в правление русские города – Каширу, Можайск. Грозились. А толку… Вот в начале XVI века они взяли и убили всех русских купцов на ярмарке рядом с Казанью – на Арском поле, там, где сейчас громоздится супергостиница «Корстон». А ведь надо бы соседям торговать, а не воевать. И снова ханы «ходили» на восточные земли, стравливали с русскими черемису.

Можно было, конечно, шепотом выражать недовольство. Мол, у самих и того нет, а этого не хватает, и тут прореха, а царь «жалует» татар, черемису, чувашей, мордву, вотяков. Зачем? Да лучше отобрать у них побольше всего – и заживем!

Но – не заживем. Не получится. Сам ход событий привел тогда к тому, что потребовалось свергнуть чужих воинственных правителей. И не пускать на престол новых – просто убрать этот престол, чтобы не было новой крови, новых смертей. Но стоит почувствовать себя на земле соседей захватчиками, престол этот немедленно воздвигнут снова. И все начнется сначала, причем обязательно будет еще хуже. Остается единственное – брать соседний народ под крыло. И делать так, чтобы крыло это было по возможности мягким и теплым.

Это была совершенно необыкновенная для Средневековья политика. И она в итоге сложила Россию. В ней почти за половину тысячелетия с тех пор не были уничтожены народы, языки, культуры. И в итоге удавалось улаживать конфликты, гасить ненависть, заставлять забывать обиды.

Нет, никаких иллюзий. Можно взяться за длинный список неприятных событий, которыми были омрачены отношения народов в Поволжье. Были, были эти события. Но во-первых, список всего того доброго, мирного, что состоялось здесь за эти века, составить просто не получится. Это выльется в неосуществимую, абсурдную по масштабу задачу. Во-вторых, составляя такие списки, всегда надо думать, чего же мы хотим добиться в итоге. Как можно изменить конфигурацию Поволжья, чтобы нам хорошо жилось в соседстве? Появятся ли свежие идеи, если мы примемся вспоминать забытые обиды, кем-то, да тем же Худяковым, добросовестно перечисленные в исторической литературе начала ХХ века? Ворошите беду – и к нам прилетят из прошлого Батыевы стрелы…

Утром нижегородский поезд прибывает в Казань. Но прежде, чем на перроне зазвучит по этому случаю марш Салиха Сайдашева, на пару минут раскроется великолепная панорама Казанского кремля, города на берегах широко разлившейся Казанки. Белый кремль, благородные изгибы устремленных вверх конструкций мечети Кул Шариф, купола Троицкого собора. Светлые новые дома, построенные с любовью.

Бывшая столица ханов собирала под своими крышами татар и русских, растила грандиозные таланты. Ей доверили выпестовать один из самых первых в России провинциальных университетов. Здесь звучал бархатный, страстный бас молодого Шаляпина и тоже страстный, картавый голос Ленина – человека, искавшего для мира справедливости. По улицам Казани бродил, складывая и запоминая строчки татарских стихов юноша Тукай. Отсюда ушел защищать Россию Джалиль. Здесь открылись удивительные, иррациональные свойства пространства Лобачевскому.

Казань

Может быть, какой-то именно такой изгиб реальности и спрятал когда-то Китеж?

Мои казанские знакомые и коллеги в Нижнем удивляются иногда, как это я так с лету выговариваю: Фатых Ибрагимович, Ильгиз Файзерович, Айрат Марсович, Райхана Галимзяновна, Фарит Муллаянович, Вахит Меликович. Как запомнил?.. Да легко: люди хорошие!

Казань – это удивительная среда. Здесь рядом живут и работают русские и татары. Они умеют быть доброжелательными, открытыми на улице и в троллейбусе, умеют по-свойски заговорить с незнакомым человеком и вселить в него уверенность. Русские и татары научились здесь не обижать друг друга, но и не изображать при этом европейскую бесполую политкорректность, осторожную учтивость. Они готовы пошутить друг над другом и вместе посмеяться шутке. Они безгранично уважают святыни друг друга, и оттого эти святыни красиво соседствуют: не соперничают – кто выше, кто красивее, кто древнее, не кичатся горделиво пресловутой намоленностью, а создают над собой общую, единую ауру святости, как радугу. Потому что воплощают одну из самых заветных идей каждой настоящей религии – идею человеческого братства перед лицом неба.

Казань – это итог тысячелетий кочевой жизни тюркских племен, поколений, которые грезили необыкновенным будущим, которые текли потоками по равнинам Евразии, не ведая куда. Это финал войны, в которой волшебным образом не оказалось побежденных.

И это торжество над вековечным злом, над Батыем. Над арифметической организованностью его войска, которая напоминала организованность насекомых. Над моралью, которая предписывала не относиться к «чужим» как к людям и попирать их святыни. Над безысходностью.

Это победа, это услышанная молитва китежан.

* * *

Бывает, что выходят наверх, на берег озера люди из града Китежа, если кто приглянется им – к себе приглашают. Один очень верующий мужчина был как-то на озере, молился. Вдруг из горы старик вышел и говорит:

– Пойдем к нам, тебе можно.

А мужчина не сообразил, не понял и говорит:

– Да я дома-то не сказался. Сейчас я схожу да вернусь.

Сходил в деревню, ворочается, а никого уж нет возле озера.

А то еще рассказывают: ехал мужик на лошади мимо Светлояра и вдруг вышел из горы старец да и смотрит, смотрит на лошадь-то.

Потом старец ловко так остановил телегу и говорит хозяину:

– Продай лошадь.

Ну, мужик подумал немного, прикинул что-то в уме и отвечает:

– А что ж, бери, только уж с упряжью вместе.

Тот согласился, купил.

Мужик-то и спрашивает:

– Да ты откуда?..

Старик говорит:

– Да я из града Китежа.

Мужик-то и не сообразил ничего.

Домой пошел и рассказал соседям; так, мол, и так, старик из города Китежа лошадь у меня купил.

Ему говорят:

– Да ты что! Город-то давным-давно провалился, и озеро теперь на его месте.

Мужик-то и рот разинул.