Две таблетки цитрамона и душ поставили нас на ноги. Мы вышли на улицу, радуясь новому беззаботному дню. Набережная Утёса, разукрашенная красками природы, улыбалась нам. Мы забежали на маленький рынок, где крепкие здоровые бабули торговали овощами и фруктами, Лиза захотела виноград и персики. Пока я покупал дары земли, она сбегала в магазин за бутылкой белого вина.

— Днём надо пить прохладное белое вино, — сказала она улыбаясь.

— Только если немного.

— Не будь стариком! Что может быть прекрасней сегодняшнего утра?!

— Обед.

— Дурак ты!

Нам помыли фрукты, и мы спустились к морю. Усевшись на буне под одним из бетонных столбов, я открыл вино, а она прыгнула в воду. Всегда умилялся тому, как девушки прыгают в воду: так неумело и совсем по-детски, с раскинутыми в стороны руками и поджатыми ногами. Я сделал глоток вина и передал ей его в воду.

— Давай купаться! — кричала она, делая глоток.

— Нет, мне скоро работать.

— Я поработаю вместо тебя. — Лиза передала мне бутылку, поплыла к лестнице, поднявшись наверх, она сделала несколько попыток скинуть меня, затем взяла виноград и начала им хрустеть и смеяться.

Дул лёгкий ветер, заставляя волны хлопать в ладоши, Солнце общалось с людьми, оставляя им записке на теле, только люди не хотели общаться, не хотели любить солнце и восхвалять его, наоборот, они просто использовали его, как готовый обед, томившийся долгие дни в морозилке. Люди мазались кремом для загара, выдавливая посильнее тюбик за тюбиком, а затем заставляли пылающую планету отдавать жизнь ради них. Всё ради них, вселенная ради них, только никому об этом не сообщили. Каждый хочет писать «Я» с заглавной буквы, а «люди» — со строчной.

Арчи ушёл в номер, оставляя мне два столика, которые допивали кофе и сок. Закинув полбутылки вина в холодильник, сделал Лизе кофе, а сам выпил газировки, мы решили переключить музыку.

Катя с Натахой курили на улице, когда мы подошли к ним, то они постарались приободрить себя, правда, у них это неважно получалось.

— Натах, всё! Правда, это всё чушь. Не знаю, зачем я согласилась! — Катюха сделала тягу, затем посмотрела на нас. — Ну как там в зале?

— Та спокойно, — ответил я.

— Вот так всегда, — словно сама себе говорила она. — Согласилась на эту работу. А зачем? Заработать? Да у меня за три месяца было три выходных. Я семью не вижу. Заработала сто пятьдесят тысяч! Что это за деньги? На них и полгода не проживёшь. Лучше бы работала себе в городе, возвращалась домой и жила как все. — На её глазах уже появлялись слёзы, она выплёвывала всю горечь потерянного времени.

— Больше не приедем. Я тоже никуда не поеду. Пошло всё в задницу. — В голосе Наташи было лёгкое разочарование, но не более. Она не принимала ничего близко к сердцу, кроме кухни, где имела абсолютную власть.

— Тебе легко говорить, ты захочешь — завтра на работу вернёшься к себе в Симферополе. А у меня? Опять поиски работы, куча домашних дел. Господи, — она тяжело выдохнула, — ну вот за что мне это?

Катя докурила и пошла в менеджерскую. Она боялась ушедшего времени, боялась мысли о нём, однако не отпускала эту мысль ни на секунду. Дома у неё был муж и двое детей. Ей пообещали прибыльное местечко, а в итоге она отработала почти весь сезон за копейки. Сто пятьдесят тысяч — три месяца полного рабства. С утра и до закрытия, с утра и до закрытия, как тут могут понравиться коктейли и бесплатная еда, если дома ждёт семья?

В пять часов Арчи с Леной вернулись и предложили покататься на гидроциклах. Они договорились с ребятами, и за пару тысяч мы возьмём мотоцикл на час. Первыми каталась семейная пара, а я пошёл в зал сделать нам с Лизой по коктейлю. Мята почти закончилась, мохито вышел на троечку, правда, это не помешало выпить его в несколько глотков в попытке утолить жажду. Она держала зелёную трубочку двумя пальцами, плавно передвигая её от края к краю. Губы сжимались, затем выдавали глухое «П» с помощью потока воздуха, глаза слились с потоком музыки, зрачки — словно качели, летящие из стороны в сторону туда-сюда, вверх-вниз. Она чувствовала ритм, чувствовала наслаждение, погрузившись в себя. Музыка всегда даёт возможность наслаждаться миром, спрятавшись от всех, где-нибудь внутри, ближе к сердцу.

Молодые волны раскачивали водный мотоцикл. Мы надели жилеты, запрыгнули в гидроцикл, Лиза крепко обняла меня, затем я крутанул газ наполовину — волны рвались, как дешёвая ткань у цыган на забытом рынке. Звук двигателя только раззадорил, ещё, вперёд! Да! К закату, и никак иначе. Мы гнали на всю, только лишь бы прикоснуться к солнцу, покупаться в закате.

Сбежав от людей, нам открылся непревзойдённый вид раненой, но изумительной природы, которую пытаются уничтожить люди, застраивая безвкусными зданиями набережную. Они убивают уникальность непристойной посредственностью.

Горы оберегали нас, прятали от внешнего мира, где мы оставили себя. Свои маски и костюмы, притворство, лицемерие и ложь — всё это так обыденно на берегу. Однако, убежав всего на каких-то пару сотен метров, понимаешь, как без этого хорошо и легко. Мы прыгнули в воду, посмотрели друг другу в глаза и поцеловались. Мы не говорили, ведь слова могут обманывать, а тело — нет.

Время — это единственное ограничение, что у нас есть. Всё остальное ничего не могло с нами поделать. Мы считали часы и минуты до закрытия, мы считали часы на сон, мы считали часы на день, на лето, на жизнь. Правда, на жизнь у нас не было точных чисел. После двадцати лет все планы вылетели из головы. Я бежал из дома, из университета, из столицы, а потом возвращался. Гнался за эмоциями и потерял себя.

В детстве мы любили мир, удивляясь каждой мелочи, радовались проведённому времени друг с другом, говорили о парящих птицах в облачном небе, о плавающих рыбах в неизведанных океанах, о цветах в заброшенном саду. Каждый раз мы придумывали новые игры и смеялись громко, честно. Став подростками, мы начали обсуждать одежду, родительские деньги, физическую силу и девчонок. В университете появились машины, клубы, девчонки и деньги, деньги, деньги. Это вечное «Кто ты?» и «Что у тебя есть?» затуманило людям глаза, лишив их той самой детской радости, но отдав им призрачное превосходство. А я так скучаю по запаху тюльпанов на кухне, которые мы воровали для мам в соседском саду. Скучаю по ящерицам в поле, по военным базам на деревьях и по нашей настоящей, искренней и чистой улыбке, где нет следов морщин от боли в сердце, жёлтых зубов от тлеющих сигарет, потухших глаз от бессмысленной работы.

Вечером ко мне пришли две женщины лет под шестьдесят. Они накинули на себя вечерние платья и нарумянили лица, словно захудалые актёры в скромных театрах. Несколько минут рассматривали меню, что-то бурно обсуждали, а потом сделали зеркальный заказ: две колы, барабульки и фри. Я принёс им две банки колы и стаканы.

— Молодой человек, а можно трубочку? — сказала перекрашенная брюнетка с голубыми, теряющими цвет глазами.

— Да, конечно. — Ненавижу заворачивать трубочку в салфетку.

— А можно ещё одну? — добавила она, когда я вернулся.

— Хорошо. — Снова салфетка.

Картошка фри и барабульки были поставлены на стол через десять минут. Ещё пятнадцать минут дамы обсуждали глупую и ленивую молодёжь, которая работает в «этих ужасных заведениях и не следит за собой и своей жизнью». После этого настало время перекусить. Рука поднята — я подхожу.

— Молодой человек, — по слогам говорит всё та же брюнетка, — картошка холодная.

— Такое случается, когда она остывает. — Она начинала меня нервировать.

— Нет, вы принесли нам холодную. Мы не будем ЭТО есть! — Скрестила руки на груди, приподняла подбородок так, что кожа под нижней губой натянулась чересчур сильно, стала походить на прозрачный скотч.

— Не будете? — Я взял пару картошин, макнул их в кетчуп и проглотил. — Ну, как хотите. Сейчас поменяю вам.

— Будьте так любезны. — Презрение было на её губах, сжатых в форме анального кольца.

— Пару минут. — Я прожевал, взял тарелки, проглотил, пошёл на кухню.

Когда они уходили, то открыли рты, выставляя свои зубы, думаю, они хотели, чтобы я их пересчитал. Поднялись по лестнице, попрощались: «Спасибо большое, до свидания… Мы там оставили, ага. До свидания». Они там оставили двадцать рублей мелочью, они там оставили.

Девчонки взяли вино в магазине, Натаха приготовила ужин, Лена с Арчи поужинали первые, пока я находился в зале. Столиков было немного, но кто-то должен был следить за людьми, искать их взгляд, в случае если потребуется утолить их прихоть. Несколько грязных тарелок отправились к Наде в офис, где рабочим столом служила раковина. Сама же Надя попивала кофе, уткнувшись в телефон, бормоча себе что-то под нос.

Я взял ужин, закинул его в контейнеры, открыл вино, затем пошёл на пирс, где сидела Лиза. Два пледа постелены на остывшем бетоне, одна девушка, и бескрайнее море позади неё. Мы пили с бутылки, большими глотками, терпкое красное вино, закусывая его жареной рыбой, рисом и свежими помидорами.

— А я ещё думала, приезжать сюда или нет. — Она смотрела на волны, а я смотрел на её курчавые волосы, вдыхая аромат сладкой осени.

— Я каждый год думаю, приезжать сюда или нет. — Я коснулся пальцами волос, затем опустил руку на шею. Человеческое тепло — самая нежная вещь на земле.

— Почему ты не останешься здесь? — Она взяла мою руку в свои ладони. — Мы можем вместе остаться. Ты знаешь, я очень люблю Крым.

— Я не смогу здесь жить.

— Но это твой дом.

— Я знаю, но остаться здесь значит сдаться. Мне надо понять, чего я хочу от жизни.

— Что за глупости? Почему нельзя просто жить? — Она крепко сжала мою руку. — Вот сейчас, прямо сейчас ты живёшь! Мы живём. Разве есть что-то лучше того, что есть сейчас?

— Сейчас? А что сейчас? Я работаю официантом в кафе, обслуживаю людей, сплю в подвале и жду, когда закончится смена. — Глоток вина.

— Что?! Да ты живёшь на море! Работаешь с хорошими людьми, вы вообще тут что хотите, то и делаете. Ещё и получаете за это деньги. Это лучшее, что может быть.

— Ага, я чёртов официант.

— Да какая разница? Официант, менеджер, повар. Наслаждайся своей жизнью, ты — это ты, а не твоя работа. Ты придурок, если не понимаешь, как тебе повезло.

Я знал, что она права, просто алкоголь рождал жалость к себе.

— Может быть, ты права. — Я обнял её правой рукой, она опустила голову мне на грудь, и мы замолчали.

Она умела наслаждаться секундами, в этом была её магия. Не подводить итогов дня, месяца, года, чтобы потом сказать, хорошо всё было или нет. А чувствовать настоящее, держать его на ладони, как кусок кирпича, а не песка. Я же играл в дни, анализируя происходящее. Не мог прикоснуться к ветру во время шторма, а после говорил, что помню его. Но так ли это? Быть свидетелем не то же самое, что быть участником. Мало просто открыть глаза, нужно научиться двигаться и жить в этом времени, которое есть у меня сейчас. Жить настоящим значит создавать прекрасное прошлое.

Под самое закрытие Арчи разлил вино на девушку в белом платье, которая отдыхала с друзьями. Небольшой конфуз, а затем её лёгкая истерика вперемешку со смехом друзей. Она прихватила свободный фартук и побежала в номер, чтобы успеть сменить наряд, не потеряв вечернего азарта.

Перед уходом ребята пожали Арчи руку и оставили пару сотен на чай. Не обязательно всегда должна быть негативная реакция на неприятное происшествие. Он, конечно, извинился перед жертвой, которая могла устроить скандал. Однако через пятнадцать минут она вернулась в компанию с улыбкой на лице. А через полчаса мы встретили их разгуливающими на набережной, обменялись взглядами и разошлись.

Возле «Лотуса» снова был сбор, только на этот раз с гитарой, пивом и песнями. Репертуар у всей страны один, у всего брошенного поколения один: Цой, «Сектор газа», «Сплин», «Жуки», «КиШ», Носков и вся гитарная жизнь девяностых. Эта музыка звучала у нас на подвалах, из магнитофонов, работающих на батарейках или прикрученных к аккумулятору. Слова заполняли разбитые стены, увешанные плакатами наших героев, они давали свет лампочке, прикрученной к шурупу, торчащему из потолка, они зажигали сердца горящих подростков, валяющихся на кровати из кирпичей и дырявых одеял, они наполняли дешёвый алкоголь смыслом. И сейчас, когда кто-то из нас слышит эти тривиальные аккорды, когда слышит прокуренные временем слова, — он плачет, вспоминая то время, он плачет от счастья, что оно было его.

Здесь не требовалось разрешение, здесь не нужен был вокал, дипломы музыкальной школы — только твоя душа, готовая открыться и встретиться с другими душами. Мы запели и запили вино, попутно угощая всех наших друзей на сегодняшний вечер. После исполнения «Это здорово» гитарист сделал паузу, выпил пивка, закурил косяк и начал настраивать гитару на другую тональность. Его чёрные длинные волосы прыгали на лицо, как кузнечики, убегающие от детских ног в траве. Он то и дело поправлял их рукой, забитой татухами. Пока он игрался с гитарой, поэт вышел в центр и попросил внимания:

Мы пили, курили и танцевали, словно не существовало рабства, одна лишь свобода вокруг, и ничего больше. Кто-то кричал с балконов отелей — все посылали их дружно в жопу. Рабство и покорность будет завтра, а сегодня здесь живые люди. Поэт скинул с себя футболку, оголив худощавый торс, предложил покупаться. Недолго думая, все побежали на пирс и стали нырять в воду. Затем кто-то передал бутылки с пивом и вином для прогрева тела. Алкоголь на солёных губах, в дрожащих руках оказался волшебством, созданным звёздным небом над мрачным морем, ставшим зеркалом мира.

Гитарист заиграл «Моё море» Noize MC, и тут все попрятавшиеся жуки на пляже приподняли головы, чтобы запеть вместе с нами припев. Я чувствовал некий симбиоз, дарующий радость и лёгкость. Больше не было усталости, не было рабочего дня. Каждый шлепок ладонью по морской коже давал порцию удовольствия. Прыжок в воду стал прыжком независимости, плавание под водой превратилось в полёт и очищение от проблем, гниющих ран и обид. Звёзды смотрели на нас и улыбались, я был уверен, что в этот миг упала звезда, не устоявшая перед соблазном нашей встречи. Ведь даже у них не было такой свободы, как у нас после полуночи.

Когда все пошли в «Лотус», Арчи с Леной пошли в номер, ведь мой друг снова спасал меня на рабочем месте. Лиза заказала «Пина коладу», а мне две порции виски и банку колы. Она сделала несколько глотков, поцеловала меня и побежала танцевать. Я смотрел на её движения, улыбку, губы, взгляд. Лёгкое опьянение придавало ей сексуальности, небрежной сексуальности, огня в глазах. Только это было опасно. Ходить по канату алкоголя, лишний глоток и выпивка побеждает, сводит с ума, забирает контроль. Я выпил вторую порцию виски, когда подошёл поэт.

— Слышал, вы скоро закрываетесь?

Он устремил взгляд на бутылки, служившие для него мишенью. Волосы на его голове слиплись и клочьями повисли в воздухе.

— Постоянно об этом говорим, правда, точно сказать никто не может. — Сделал глоток, допив виски. — А у вас что? — Я не знал, где он работает, да это было и неважно.

— Ещё две недели. — Он заказал два шота «Б-52». — Выпьешь со мной? Я угощаю.

Никогда нельзя отказываться от бесплатной выпивки.

— А что потом? — Кивнул головой.

— Потом? Да кто его знает. Что потом! — Зажигалка в руках подожгла фитиль.

— Хреново.

— Наоборот! — Пламя уже танцевало в наших шотах. — Заработай сегодня, чтобы не думать о завтра!

Чин-Чин!

Кровать застонала от падения двух тел. Громкий смех и подозрения на сломанную ножку нашей обители. Мы свежевали души друг друга, свежевали себя, скидывая одежду на пол, выбрасывая весь внутренний мир, гниющий, терзающий нас мир. Нам нужно было опустошение, убить старые чувства, которые покрылись язвами. Слишком много эмоций в словах, слишком мало желания в действиях. Я любил её после полуночи.