Головная боль разбудила меня в начале одиннадцатого. Я валялся на кровати, пытаясь вспомнить, как перебежал с кресла в постель. Омерзительная холодная слюна засохла на правой щеке. Вика была в душе. Я слышал эту песню радости, капли разбивались, пробуждая всё тело. Представлял прохладу и свежесть нового дня, стоя под напором воды. Надо бежать в кафе, надо нырнуть в море, надо закурить, выпить воды, спрятаться от солнца, закрыться в комнате и спать.
— Наконец-то ты проснулся. — Она вышла из ванной комнаты в белом халате и домашних тапочках.
— Да, это было нелегко сделать. — Я попытался встать.
— Ты спишь, как бродяга. Даже одежду не снял. — Она включила телевизор, затем несколько раз щёлкнула, пока не нашла музыкальный канал.
— Ну прости. Вчера был тяжкий день.
— Ты в душ пойдёшь? — Вика легла под лёгкое одеяло, опустила голову на подушку и закрыла глаза.
— Нет, надо идти на работу. — Я взглянул на неё, почувствовав отвращение к себе. Она выглядела так складно и красиво без макияжа: небольшие пухлые губы, аккуратный маленький нос, глубокие карие глаза и маленькая родинка у левого виска.
— Мы сегодня встретимся? — Она приподнялась на локтях в ожидании поцелуя.
— Если захочешь. Ты знаешь, где я буду. — Нет, никаких поцелуев. Надо смыть с себя всю грязь.
— Я приду чуть позже. Посплю ещё пару часиков, — сказала она, пока я в спешке обувался.
К двенадцати часам я успел сходить в душ, переодеться и выпить две таблетки цитрамона, запив их апельсиновым фрешем. Народу почти не было, всего несколько столиков. Надя вымывала посуду, натянув резиновые перчатки до локтей. Натаха покуривала сигарету на улице, попивая кофе, Катя спала в кабинете, Арчи играл в «Монополию», пожирая шоколадное мороженое.
Два молодых парня вальяжно зашли в кафе, уселись за столик у барной стойки и начали возносить руки к небу в поисках официанта. Они были в очках-авиаторах, ярких майках и плавательных шортах.
— Здравствуйте. — Я передал им в руки меню.
— Два бизнес-ланча, — сказал один из них, снимая очки. Он напоминал мешок картошки с квадратной головой. Короткие чёрные волосы торчали во все стороны, трёхдневная щетина и изогнутые морщины на лице с красными впалыми глазами уставились на меня.
— У нас нет бизнес-ланча. Только завтраки.
Второй листал меню, не вступая в разговор.
— Завтраки? Какие нахрен завтраки? А пиво? Чо там по пиву? — Он выпрямился и достал пачку сигарет.
— Да ты видел тут цены? — Белобрысый друг проснулся. Правой рукой он пригладил шевелюру на голове и закрыл меню.
— Да плевать мне на цены. Я хочу жрать. — Он театрально закрыл меню, достал сигарету, но не успел подкурить.
— Тут нельзя курить. — Голова болела. Не хватало ещё споров.
— Почему? Открытая ведь площадка.
— Такие правила. Хотите покурить — можете выйти на пирс. — Левая рука указала направление калитки.
— Ага, ага. — Он прикусил губу. — Тащи два бокала пива, а там разберёмся.
— Хорошо. — Я направился к барной стойке.
— Ты видел тут цены? — Голос второго парня выдавал недоумение. — Пять сотен за салат!
— Да говно заведение. Выпьем пива да свалим. Ещё этот урод со своими ланчами! Нет у них ланчей! Вот мудак.
Секунду я был в замешательстве. Затем коснулся барной стойки, ударил несколько раз пальцами по киперу, не забил заказ, а развернулся и направился к парням. Знал ли я, что делать? Не думаю. Но спускать подобные выходки мне не хотелось. Ещё один шаг. Останавливаться нельзя. Я схватил его за футболку в попытке поднять на ноги, но вышло так, словно я его толкнул, и мы полетели вниз. Хруст ножки стула был первым, что я услышал. Он встретил паркет спиной, я — руками. «Кто мудак?!» — крикнул я, держа его лицо левой рукой, а правой собирался проехаться по мерзкой роже. Его друг остановил меня, обхватив меня со спины. «Успокойся!» — кричал белобрысый. Арчи выпрыгнул из-за стойки и вцепился в потасовку. Через минуту мы все стояли на ногах.
Крики, крики, крики. Никаких движений, только угрозы. Мы все вышли на улицу, нас окружили официанты и другие рабочие набережной, они были со всех сторон. Два ублюдка решили не пытать счастья и так же вальяжно покинуть нас, попутно кидая полуночные угрозы: «Мы тебя ещё встретим! Ты нас не забудешь!» Я чувствовал удовлетворение, смешанное с адреналином, который так и не вышел наружу. Мне хотелось кричать, избивать, смеяться и рыдать одновременно. Боль сдавливала голову. Воздушный шар скоро лопнет. Они ушли с правдой за плечами, гневом внутри и непониманием снаружи.
Сигарета, разговоры, вопросы и мнения. Все стояли у кресла, обжигая чистые лёгкие дымом дешёвых сигарет. Я чувствовал, что мы связаны между собой. Никто ничего не знает друг о друге, но это внутри нас. После моего рассказа каждый из ребят пережил эту ситуацию. Неважно, случалось такое с ними или нет, они видели это в ежедневных рабочих часах. В любой момент с любым из них могли поступить как угодно, правда, есть ещё в людях смелость, некое отчаяние, гордость, ради которой они могут наплевать на всё и сделать так, как считают нужным. Ведь очень больно, когда тебя ломают изнутри, но невыносимо — ломать себя самому.
Вечер утопил разговоры обеденного происшествия, все продолжили работать в обычном режиме. Утёс после очередного заката начинал редеть. Люди сбегали от штормового моря, от алых прощаний солнца, прохладного солёного ветра, чувствуя конец ещё одного лета длиной в официальный отпуск. На их лицах появлялась грусть. Когда уже начинать скучать по морю? Сейчас? Или сразу после отъезда?
Вика забежала около девяти. Она улыбалась и рассказывала о том, как провела этот день в окружении родных. В зале было всего несколько столиков, поэтому, допив апельсиновый фреш, мы вышли на улицу. Я закурил сигарету, усевшись на кресле, наблюдая за движениями её тела. Она была немного на взводе. Пританцовывала под музыку, играющую с ближайших колонок.
— Я сегодня выпила несколько бокалов красного-прекрасного вина. — Она приподняла ногу, подобно балерине на пустой сцене.
— Что за вино? — спросил я для того, чтобы спросить. Никогда не разбирался в винах.
— Не помню, знаю, что ваше, крымское. Они мне все нравятся. — Она привстала на носочки. Лёгкое трикотажное платье чуть ниже колен открыло хороший вид на загорелые ноги. Я заметил, как икры напряглись, собрались, будто баскетбольная команда во время тайм-аута, а после снова разбежались.
— Главное правило — не пей разливное вино. Запомни это.
— Почему же? — Она приблизилась ко мне, наклонилась и поцеловала в щёку.
— Это дешёвый спирт, разбавленный сиропом.
— Да?! Как они смеют травить людей, — нахмурилась она, играя роль ребёнка, борющегося с преступностью.
— Деньги насилуют их мозг ежедневно. Им сперва больно, а потом они получают от этого удовольствие.
— Господи, такой ты отвратительный. — Она потрепала мои волосы и продолжила танцевать. — Я сейчас вернусь к родным, а потом к тебе. Ты не против?
— Нет. Только я сегодня до одиннадцати.
— Отлично. Успею закончить эскиз.
— Не забудь показать.
— Хорошо, я побежала. Ах да! Выпей чего-нибудь, а то ты совсем кислый.
— Непременно.
Бокал пива зашёл хорошо, второй попридержал до того, как рассчитаю столик. Два мужика выпивали уже вторую бутылку коньяка, закусывая дольками лимона, вдыхая прохладный воздух, выдыхая пьяный углекислый газ. Последний столик на сегодня рождает только одну мысль: «Только бы ушли вовремя».
Арчи обслуживал два столика. За одним был его постоянный клиент с женой: на вид им было лет под шестьдесят, но выглядели они бодро, так же бодро опускали рюмки. За вторым компания из четырёх дам в возрасте, который уже не скрыть косметикой, крашеными волосами и замазанными морщинами. Есть что-то искреннее в женщинах после пятидесяти. Они перестают стесняться своего настоящего смеха, перестают цедить вино в огромном бокале, следить за движениями и выражениями. Словно они освободились от оков общественных правил и теперь живут только для себя.
— Подойди к своим друзьям, они решили покурить, — сказал Арчи, подойдя к барной стойке, где я забавлялся с оригами.
— Чёрт, сейчас.
Я проходил через мойку, где Надя выкидывала куски еды с тарелок прямо в бак, дальше был закрытый зал.
— Макс, «твои» решили покурить, объясни им, пож… — Катя с Наташей не отрывались от экрана телевизора, висевшего на стене.
— Знаю, иду.
Я спускался по ступенькам, их было восемь.
— Молодые люди, у нас нельзя курить. — Тактичность, нужна тактичность.
— Почему? Это же открытая площадка. — На их небритых лицах появилось раздражение.
— Такие правила.
— Слушай, парень, здесь почти никого нет. Пара столиков, и то на другом конце зала. Давай ты нам не будешь мешать, а мы не забудем этого, когда ты нам принесёшь счёт, — выплюнул один из них.
— Я всё понимаю, но, к сожалению, нельзя.
Собеседник сжал зубы.
— Вот тебе тысяча, — он кинул на стол купюру, — теперь иди.
— Молодые люди, вы можете спуститься к пирсу, там можно курить. Так делают все гости заведения. — Ветер приподнимал купюру в попытке забрать её с собой. Мужики посмотрели друг на друга. Я чувствовал их гнев, но ничего не мог поделать, да и не хотел.
— Неси счёт, малец. — Он потушил сигарету, закинув окурок в почти пустую бутылку коньяка.
Они не оставили чаевых и ушли. На секунду я задумался о тысяче, улыбнулся и аккуратно протёр стол, забираю бутылку с окурком. Кто-то работает целый день за тысячу, а другие с помощью денег всего лишь хотят выкурить пару сигарет. Где баланс? Пора выпить ещё бокал пива.
Мы закрывали кафе в полной тишине, Арчи протирал столы, собирая салфетницы и зубочистки. Стул, в него ещё один, затем ещё — Вавилонская башня в исполнении официанта захудалой кафешки. Оставив нетронутым один стол возле барной стойки, взглянув на соседние кафешки, где ещё была жизнь, где были отдыхающие, которые хватались за минуты бездумного веселья, мне стало тоскливо, но скоро должна прийти Вика, это не могло не радовать.
— На днях Лиза приезжает. Ты в курсе же? — Арчи поставил небольшой чайник с чашкой на стол.
— Да, она писала.
— Что думаешь делать?
— Надо снять номер и купить пару бутылок вина. — Я ухмыльнулся, вспоминая её любовь к вину. — Наверное, надо будет больше вина.
— Всё с вами понятно. — Он сжал губы, кивнул несколько раз головой и улыбнулся. — Может, я тогда Ленке позвоню, пусть приедет на пару дней.
— Отлично, я только за.
— Тогда завтра наберу Лене, а потом спросим за номер. Вроде бы у Натахи есть знакомая тётка, которая сдаёт жильё.
— Круто. Завтра тогда поговорим. — Вика шла по набережной, прямо к кафе. — Мне надо собираться. Скажешь Вике, что я выйду через пять минут?
— Кому? — крикнул он мне вдогонку.
— Сейчас девушка зайдёт. Пять минут! Пять! — Я побежал в душ.
Пара бутылок вина, две шоколадки, сигареты и жвачки на сдачу. На первом этаже отеля был небольшой бар Ernest Hemingway. У владельцев многих баров и кафе на набережной страх перед русскими буквами. Они хотят дать иллюзию заграничного отдыха. Только английские буквы, только иностранные названия блюд. Вика забежала первая, я за ней. Внутри он походил на дешёвый паб, сделанный на скорую руку, крашеное дерево, пара фотографий писателя, плазма на стене да куча алкоголя за барной стойкой.
— Ну что, молодой Эрнест, что будем пить? — Она перевела взгляд с меня на бутылки, расставленные на полке, словно мишени в тире.
— Виски, только виски.
— А я… — протянула она, — выпью «Маргариту».
Напитки пришвартовались возле нас через минуту.
— За ещё одно лето, — сказал я.
— Нет, это слишком грустно звучит. Лучше выпьем за искусство. — Мелодия стекла вперемешку со смехом зазвучала в полупустом зале. — Так, значит, ты у нас писатель? — Попытка произнести вопрос серьёзным тоном провалилась.
— С чего ты решила? — Я почувствовал уязвимость.
— Я ничего не решала. Твой друг рассказал. Ты слишком долго собирался, а он довольно общительный парень. — Её пальцы пробежались по моей ладони и поставили точку.
— Сценарий. Я написал сценарий. Но не думаю, что это так важно. — Заказал ещё порцию виски.
— Ой, ой, ой. Давай без слёз. Надо? Не надо? Какая разница? Главное, что ты это сделал. — Мы снова выпили.
— Я согласен, но пока нет смысла об этом говорить.
— А о чём тогда говорить? В каких разговорах есть смысл? — Я попытался что-то сказать, но она продолжила: — Я уверена — ты написал не только сценарий.
— Сценарий отправил на конкурс, — ответил я.
— Какой?
— Сценаристов. — Глоток. — Выиграю — буду учиться в Питере.
— А если нет?
— Поеду в Москву или останусь в Крыму. Разницы нет.
— Слушай, если не поступишь — приезжай всё равно в Питер. Я познакомлю тебя со своими друзьями. Они все немного странные, но все пьют, поэтому ты найдёшь с ними общий язык. — Я представил себе этих надменных питерских героев и непроизвольно покачал голой, как пёс, который пытается сбросить муху с влажного носа.
— Давай лучше выпьем.
Её смех издевался над стенами отеля. Мы поднимались медленно, уверенно, с остановками на поцелуи. Первым делом, зайдя в номер, мы освободили столик, поискали бокалы и включили музыкальный канал. Бокалов не оказалось в комнате, поэтому решили пить с бутылки.
Вино и смех, вино и слова, вино и жизнь. Должен ли я думать о чём-то другом, кроме того, что у меня сейчас было? Да и мог ли я думать о чём-то, кроме алкоголя, смеха и девушки напротив.
Мы открыли окно, чтобы покурить. Она запрыгнула на подоконник, я взял её за ноги, гладкие нежные ноги. Закурив сигареты, теряясь в красоте набережной, засматриваясь на морских чудовищ, прятавшихся под чёрной вуалью, мы ощущали жизнь. Я передал ей бутылку, она сделала глоток, проронив пару капель на правый уголок губ, мой указательный палец прошёлся от уголка до подбородка. Вика посмотрела на меня, взяла двумя руками мою кисть и поцеловала палец. Я взял её за талию, потянул к себе, почувствовал лёгкие уколы на кончике языка — волнение. Но поцелуй зажёг пламя. Где-то на набережной играла музыка, доносились крики людей, радость, веселье, дух свободы, но этого не существовало для меня. Мы погрузились друг в друга и наслаждались временем. Два незнакомых человека доверились друг другу и познали самих себя. Ничего нет лучше, чем познать себя через чужую душу.
Часы показывали начало шестого. Передо мной белоснежный потолок, встречающий лучи солнца. Окно открыто — тишина, полный штиль, только рядом со мной тёплое, ровное дыхание человека. Оно напоминает колыбельную, спокойную и безопасную. Хочется погрузиться в сон, никуда не бежать, остаться. Остаться навечно в этом безмятежном мгновении, навечно в эти пять пятнадцать утра.
Ступеньки, а там и дверь. На улице приятный влажный воздух, который усыпал всю набережную прозрачными жемчужинами, готовя её к новым испытаниям. Я прихватил остатки вчерашнего вина, сделал глоток — почувствовал отвращение, выбросил в урну. Нельзя встречать новый день, допивая вчерашнюю выпивку. Закурив сигарету, примостившись на измученной лавочке, мне хотелось научиться ни о чём не сожалеть, а только восхищаться тем, что передо мной. Мне казалось, что это получится, но когда ты ещё не протрезвел — много чего кажется.
Спустился в подвал — услышал Надюхин храп, дверь в комнату к Натахе с Катей была приоткрытой, но сегодня там было тихо. Я прошёл к кровати, скинул наспех вещи на соседнюю койку, ударился головой о вторую полку, разбудив Арчи.
— Ты чо вернулся? — сонным голосом сказал он.
— Не люблю спать в чужой кровати. — Я услышал, как Арчи выплюнул ком ироничного смеха.
— А эта, значит, уже стала твоя. Придурок.
— Пошёл ты.
Я накрылся одеялом с головой, чтобы сбежать от храпа и сопения, замер на несколько секунд для сохранения теплоты, а потом закрыл глаза в надежде уснуть, хоть и спать оставалось пару часов.
В двенадцать дня вышел Арчи. Выглядел он свежо и бодро. Мне же хотелось спать, бросить проклятые столики или нырнуть в воду с пятиэтажного отеля, пусть глаза никогда не закрываются. Он выпил кофе, закинул в себя несколько сырников и отправил меня спать.
Удар по левому плечу вытянул меня из сна.
— Дружище, уже почти шесть. Я бы тебя не будил, но там людей нормально. Нужна помощь. — Он расстреливал меня у стены.
— Да, да. Дай две минуты. — Во рту пересохло. Надо было выпить воды.
— И ещё, там твоя подруга заходила. Передала тебе рисунок, я оставлю на тумбе.
— Она сказала, во сколько зайдёт?
— Нет. Она уехала. Сказала, что ты всегда сможешь ей набрать. — Точно, она уехала. Не попрощалась. Да и к лучшему.
Я вышел из душа, чувствуя прилив сил, собрался на скорую руку, взглянул на рисунок: вид был с потолка на кровать, где лежит один человек, а вторая половина идеальна застелена, человек лежал спиной к центру, и выглядело всё крайне печально. На обратной стороне рисунка номер телефона и подпись «Надеюсь, ты про меня когда-нибудь напишешь».
