Шесть сорок три, электричка снова опаздывает. Люди собирались в группы, сохраняя, как им казалось, драгоценное тепло. Перчатки остались дома, потрескавшиеся фаланги пальцев замерзали в карманах осеннего пальто. Ветер мастерски резал лицо, снег забегал под пазуху, как муравьи под футболку в теплый ясный летний день. Декабрь вступил в силу, оставалось только мириться с погодными условиями, обременяя себя слоями одежды. Мне никогда не нравился такой расклад, поэтому добрую половину зимы старался носить пальто.

Дома еще спали под остатками одинокой ночи. Фонари скучно освещали пути, им плевать на окружающих мир, они делали свою работу, как многие из нас, стоящие на этой платформе. Люди лишь делают вид, словно они живут, а сами забивают на все вокруг, ища личную выгоду, способ выжить, обеспечить семью достатком, забивая на принципы, амбиции, мораль, интересуясь лишь деньгами и общественным мнением.

Забитый тамбур не давал возможности сделать какое-либо движение. Плечом к плечу, нога к ноге, лицом к затылку — такое приветствие встречало меня каждое утро. Пять дней в неделю полные вагоны направляются в центр столицы. Мелкие невзрачные тела разбегаются кто куда, преследуя собственные цели. Агрессивные и уставшие, близкие и дальние, знакомые и прохожие.

Зимой в этом огромном городе, среди миллионов людей, трудно найти по-настоящему живого человека. Все уходят в себя, уделяя внимание музыке в наушниках, буквам в электронных книгах, перепискам в телефонах. Электричка, подобно гончему псу, гнавшемуся за добычей, минуя все преграды, оставляла мрачные станции позади, желая быстрее заполучить добычу.

Спустя некоторое время, когда она прошла половину пути, у людей появилась возможность свободно двигаться, прижаться к стене тамбура. Звуки музыки обрывками проскальзывали в тамбур. Я узнал песню. Молодая семья, которая день за днем ходит по вагонам, исполняя одну и ту же песню на протяжении полугода. Они таскают с собой еще двоих детей: девочка лет шести собирает деньги, бегая с пакетом между лавочек, другой малыш томится у матери на груди. Они берут с собой комбик, гоняя единственный записанный минус по кругу. Меня либо начнет тошнить от этой песни, либо выучу ее наизусть и стану им подпевать. Я всегда поддерживал самобытное творчество, но это не являлось таковым. Я бы назвал это вымогательством. Одна избитая песня звучит из этой маленькой колонки, насилуя и без того угрюмых людей в вагоне.

Люди по большей части кидают мелочь только из жалости к этой семейке. Это видно по брезгливому выражению их лиц. Так нельзя. Нельзя гонять одну сопливую песню на протяжении такого количества времени, нельзя подключать детей в эту мошенническую схему. Детям сложно отказать, все это прекрасно понимают. От злости я почувствовал, как мне становится жарко, они допевали эту чертову композицию, а я хотел биться головой об стену. В конце каждого выступления они предлагают компакт-диски со своими песнями, флешку, прочую хрень. Вопрос, мучивший меня все это время, сидел до сих пор во мне. Если у них есть свой компакт-диск с песнями, то почему они поют только один ноющий трек?

Маленькая девочка с пакетом зашла в тамбур, открыла железную дверь между вагонов и шмыгнула туда, за ней ее рок-коллектив. Оставалось проехать еще три станции, ноги гудели, меня клонило в сон. За окном полумрак, город только просыпался, а люди в машинах уже успели создать пробки. Снег прилипал к стеклу, превращался в капли, затем скользил вниз, напоминая дождевых червей. Стрелки на часах падали на пятнадцать минут восьмого, скорее всего, снова опоздаю на работу. Две электрички по утрам — слишком тяжелое испытание для меня. Внутри печки работают на максимум, горло пересыхает, как забытый небесами горный водоем. Воротник пальто начинает натирать шею, от этого никак не избавиться. Прислоняюсь лицом к стеклу, такая приятная прохлада, жаль, ее не передать всему телу.

Первые глотки воздуха ободрили меня, забрав с углекислым газом легкое головокружение. Я перешел на Ярославский вокзал, занял очередь в кассу, пробивая мелочь по карманам. Кассирша протянула мне билет и три рубля сдачи, я искал табло с расписанием электричек и увидел, как два мужика натаптывают круги в центре площади: «Отвали, да отвали ты от меня!» — кричала жертва в темно-синих спортивных штанах, кроссовках Аdidas и бело-синей куртке Boscо. Он убегал от местного бомжа, торчащего здесь сутками, зарабатывая на жизнь протягиванием руки. В этом ему способствовала его наглость и упорство. Картина выглядела довольно забавно: приличный мужик, убегающий задним ходом от пьяного бомжа, а тот пытается достать его своими боковыми. Люди невольно замыкали круг, наслаждаясь комедией, кто-то крикнул: «Да влепи ему правый хук, да он рухнет, чего ты с ним играешься». Удар, затем еще один — бомж словно ничего не почувствовал, он даже не сбавил темп. До отправления электрички оставалось две минуты. Пришлось оставить это шоу.

Прошел через турникет, окруженный бездомными и сонными охранниками, те, в свою очередь, прятали вторые подбородки в вороте бездонных курток. Одна из самых скучных работ. Охранники, подобно псам на привязи, — могут только лаять.

В тамбуре последнего вагона уже толпились торгаши с телегами и забитыми сумками. Головы людей, как поплавки на гладкой реке, раскинуты по всему периметру. Я сел на свободную лавочку, обитую потрескавшейся тканью, напоминающей свиную кожу. Тепло из печки под лавкой заставило меня расстегнуть пуговицы пальто и приникнуть к окну. Поезд тронулся, началась жизнь внутри этого маленького мира. Торгаши выстроились в очередь, каждый ждал своего выхода в этом убогом представлении.

Чай, кофе, батончики, чипсы, стеклорез, отвертки, ножи, открытки, игрушки, книги, футболки — все это блуждало по вагонам в поиске свободных денег. За шесть месяцев постоянной езды в электричках я понял, что самый ходовой товар — это детские игрушки. Бабули раскидывали уши, доставали кошельки в поисках заначки, задавали один-два вопроса, затем прощались с купюрами, оставляя у себя дешевую китайскую безделушку. Они спасали всю эту систему своей щедростью, любовью к внукам, желанием их обрадовать.

После торгашей вышел высокий парень в квадратных очках. Неловкость выпячивала под кожей, насыщая ее яркими красками. Он достал с рюкзака колонку, проверил микрофон и включил мелодию, состоящую из скрипки и пианино. Небольшая подготовка. Я надеялся на бездарную песню, но в ход пошли стихотворения:

После первого выступления кровь ударила в юную голову, он продолжил читать дальше. Я и не заметил, как уснул под звуки плачущей скрипки. Волна горячего воздуха прибила меня, унесла далеко от крикливых чаек и бакланов в конце вагона, от поэтов и музыкантов, от духоты и вони. Открыв глаза, не мог понять, какая станция передо мной. Жалкие попытки увидеть знакомый торговый центр, автобусную остановку, светофор — хоть что-нибудь. Двери закрылись, поезд набирал обороты. В окне напротив появился торговый центр, ожидающий моего прихода, на светофоре горел красный свет, а люди забивались в автобусы. «Черт, как так?» — с этой мыслью я выбежал в тамбур. За окном играла метель, покрывая пустые улицы снежными зернами. Белоснежные облака прятали уставшее солнце, давая ему возможность еще немного подремать.

Мы пролетели станцию Строитель, даже не сбавив ход. Следующая оказалась Челюскинская, но что-то мне подсказывало, что ее мы так же пролетим, как и прошлую. В тамбуре открылась дверь, высокий худощавый мужик с двумя огромными сумками пробивался в вагон.

— Извините, молодой человек, вы не знаете, какая следующая остановка? — Он посмотрел на меня с высоты птичьего полета, обдумывая односложный ответ. Черная шапка прятала его волосы и лоб, оставляя небритое лицо с большими впалыми глазами и редкими бровями.

— Пушкино. — Он отвел взгляд, вскрыл двери в надежде лишиться через несколько минут тяжкого груза на плечах. Мне ничего не оставалось делать, как смириться и ждать. Небольшие перроны на мелких станциях держали при себе несколько человек. Я представил, как им тяжело стоять под ударами колючего ветра, и обрадовался плюсовой температуре в закрытом ящике.

Бездушные турникеты пропускали только по билетам, рядом стояли охранники, контролируя бесперебойную работу техники. Я попытался объяснить одному из хранителей порядка произошедшую ситуацию. Он слушал и кивал головой, затем указал на автомат по продаже билетов. Все опираются на правила и законы, лишая себя человечности. Восемьдесят три рубля стоил билет. Я слышал, как металлическая свинья хрустит потрепанной соткой. Через несколько секунд он выблевал билет, оставив себе сдачу.

— Эй, ваш ублюдский автомат не отдал сдачу! — Охранник отлип от рации, устремив на меня взгляд. — Я ему сотку дал, а он решил оставить все себе. Решите эту проблему.

— Сейчас механик подойдет. — Времени совсем не оставалось.

— Да к черту вашего механика. — Пройдя через турникеты, я начал искать расписание, чтобы попасть в Мытищи. Электричка отходила через шесть минут. Снова купив билет, я вышел на платформу. Двери открылись, поезд следует со всеми остановками, следующая остановка Мамонтовская.

Часы выдавали девять сорок пять, я опоздал на сорок пять минут, да и плевать по большому счету. Главное, успел приехать до открытия магазина. Выкурив сигарету под свежие воспоминания небольшого приключения, я улыбнулся. Не знаю почему, просто захотелось, а такое бывает слишком редко. Сегодня удача со мной.

После потерянных девяти часов жизни меня ожидала встреча со старыми знакомыми. Особого желания встречаться с ребятами с предыдущей работы не было, но присутствовало желание выпить. На светофоре горел красный, еще пятнадцать секунд. Люди толпились у перехода, пытаясь занять выгодную позицию. Безногий мужик сидел в инвалидной коляске у входа в вокзал. На обрубках его ног лежала картонная коробка, внутри нее томилась горсть монет. На ступеньках суетились молодые парни, предлагая качественные окна и двери. На улице метель, а они предлагают заменить окна. Один подошел ко мне, протягивая брошюру. Он прятался в дешевом костюме и удлиненном пальто, шарф, как анаконда, душил шею, а на ногах держались поношенные ботинки. Кожа на пальцах начинала трескаться от холода, в одной руке у него торчала ручка, в другой — планшет. Я отказался от его предложения как можно тактичней, правда, его настойчивость начинала меня раздражать.

— Молодой человек, вы взгляните на цены, — повторял он.

— Нет, спасибо.

— Это невероятные цены, такие предложения только у нас.

— Здорово. — Я уже купил билет и сбегал к турникетам.

— Замерим бесплатно, на установку сделаем скидку, — он старался не отлипать от меня. Вот только смысла в этом абсолютно не существовало. Ведь у меня нет квартиры. Хотя надо ведь с чего-то начинать, почему бы и не с двери. — Возьмите хоть брошюру, — его глаза выдавали полное отчаяние.

— Спасибо. — Я преодолел турникет, спустился к платформе, выкинул брошюру в урну и запрыгнул в вагон.

Почти все места были заняты большими, маленькими, старыми и юными задницами людей. Отыскав свободный пластиковый край, я присел рядом с бабулей, укутанной в три одеяла. Она походила на деревянную бочку с ромом. Напротив сидела женщина с ребенком, он с самого начала пути говорил, как сильно хочет в туалет. К нам подсел седоватый мужчина в круглых очках с огромными линзами в потертой старой оправе.

— Уважаемые пассажиры, прошу всего одну минуточку внимания. —

Представление началось. — Я предлагаю вам познакомиться с великими поэтами и писателями былых времен. Предлагаю вам несравненные рубаи Омара Хайяма, лирику Анны Ахматовой, проникновенность Марины Цветаевой, — одной рукой торгаш жестикулировал, а другой жонглировал небольшими книгами, доставая их из сумки. — А вот всеми любимый Антон Павлович Чехов со своим сборником рассказов. Ранние работы Александра Сергеевича Пушкина, — он словно не говорил, а пел. Так близки ему строчки из книг. — Все это и многое другое из моей личной библиотеки. Спрашивайте, не стесняйтесь, поговорим, обсудим, а по возможности, можете и приобрести. — Он повторял фамилии любимых героев, передвигаясь по вагону. Каждый шаг печалил мужчину, ведь нынче литература не в моде. Другое дело, если бы он пирожки толкал, такие, чтобы пожирней да сочней, наши люди это обожают.

После творческой личности на сцену вышла крупная женщина, нарядившаяся в камуфляжную плащ-палатку. Поставленный суровый низкий голос добегал до последних рядов. Она наводила ужас и интерес одновременно. Сидевшая рядом со мной бочка достала кошелек и ожидала встречи с продавщицей.

— Женщина, а можно взглянуть поближе на плащ? — Я оказался меж двух огней.

— Да, конечно. Вот на мне сейчас плащ-палатка. — Сумка упала мне на ногу.

— А можно потрогать? — соседка прикрепила очки, став экспертом в вопросах плащ-палаток.

— Трогайте на здоровье. Стопроцентный нейлон. Под дождем не промокает, ветер не пропускает. — Морщинистые руки приступили к работе. — В магазине отдают по тысяче рублей, я же предлагаю всего за шесть сотен. — Она предлагала кусок синтетической ткани за чертовых шесть соток, когда закупочная цена у них не превышает и сотни.

— А стирать ее можно?

— Конечно. В машиночку закинете, на полчасика поставите, все отстирается. Я ношу этот плащ уже второй год. Как видите, отлично держит цвет, не рвется. За качество отвечаю. — Плащу не было и недели. Упаковочные складки не успели выпрямиться. Но кому какое до этого дело. Шесть соток исчезли из кошелька. Бабуля счастлива покупке, продавец счастлив обману. Дальше выступил алкаш с просьбой о мелочи на водку. Он ставил на искренность, и кто-то этому поддался. За ним жутковатая монашка, распевающая молитвы, после пошли цыганские дети с аккордеоном и неокрепшим голосом.

Оставалось всего несколько станций, когда зашел парень с гитарой и дешевенькой колонкой. Он спокойно настраивал гитару, подключил ее к усилителю, поправил микрофон-каплю, свисавшую с правого уха, выглядело все гармонично, словно это неотъемлемая часть шоу. Пальцы левой руки взяли несколько аккордов для проверки звука. Правой рукой поправил прядь волос, метавшуюся по высокому чистому лбу. Клетчатая рубашка застегнута на все пуговицы, дырявые джинсы и браслет на руке делали свое дело. Правая нога начала набивать ритм, руки приступили к делу. Комбик выдавал песню Elvis Presley «Tutti Frutti», и все человечество будто проснулось. Даже старики растянулись в улыбке, взгляды посыпались на музыканта. Малыш, сидевший напротив меня, сделал грязное дело в пустую литровую бутылку минералки и теперь вытанцовывал возле бдительной мамаши, следившей за бутылкой у ее ног.

— Спасибо большое, — сказал гитарист после того, как его заслуги отметили рукоплесканием. — Если кому-нибудь будет интересно мое творчество, вы можете найти мою группу в интернете под названием «Мрачные щи». — Публика встретила данную новость легкими смешками.

— А почему «Мрачные щи»? — спросил кто-то из толпы.

— Вы посмотрите вокруг, с какими лицами вы сидите, — недолго думая, ответил парень.

В семь часов вечера я стоял на Комсомольской, у входа в метро. Мир покрылся вечерними красками, небо превратилось в манную кашу, осыпающую землю белоснежными зернами уже целые сутки. Широкие спины пробивались к метро, создавая огромную мясорубку, где куски свежего мяса превращаются в фарш. Телефон завибрировал в кармане, достать его оказалось слишком трудно, для этого мне пришлось отойти к мусорному бачку, куда непременно кто-то скидывал окурки. Один пропущенный от Лизы. Пальцы дубели, надо бы скорее спуститься в метро.

— Алло, привет. Ты где? — Музыка на заднем плане губила всю красоту ее голоса.

— Собираюсь спускаться в метро.

— Через сколько будешь?

— Полчаса.

— Хорошо, мы тебя ждем. Я заняла тебе место. Будешь сидеть рядом со мной?

— А у меня есть выбор?

— Нет конечно, — она ребячески засмеялась, так чисто и естественно. — Всё, я тебя жду. Целую.

— И я тебя целую.

Я положил телефон в карман, в голове звучал ее смех, в глазах играла ее улыбка. Смех — это единственное, что не меняется с возрастом. Единственное, что остается у нас с малых лет.

Две станции до Чистых прудов сопровождались ядовитой вонью бездомного, отдыхающего в левом углу вагона. Люди теснились, пытались продвинуться в правую сторону, оставляя левый угол пустым. Изгой общества, один среди сотен людей. Никто не борется с грязью, все сторонятся ее. Мне захотелось сесть напротив него, посмотреть на других со стороны, но что-то внутри меня боролось с этим желанием. Возможно, это страх перед остальными или отвращение к этому мужчине. Я выл от нерешимости, от ужаса перед самим собой. Мне хотелось утереть нос людям, презиравшим такого же человека, как и они. Мир погряз в предрассудках и отвращении к людской сущности. Никакого равенства нигде и никогда не существовало. Иллюзия, пелена, созданная, чтобы удержать народ от бессмысленных бунтов в своем сердце. Двери открылись, станция Чистые пруды, а я так и не решился.

Газ в зажигалке закончился, мне пришлось просить огня у прохожих. Около метро это сделать не так просто, как казалось на первый взгляд. Все куда-то спешили, что-то слушали, с кем-то говорили. Я не успевал озвучивать просьбу, а голова уже выдавала движение по горизонтали. В итоге огонь одолжил патрульный, с условием, что моя тушка будет находиться на расстоянии десяти метров от входа в метро.

«Современник» выпускал людей с очередного спектакля. Яркие платья, дорогие меха, собственные машины и ожидающие такси. Все это выглядело броско на фоне остальных человеческих тел, разодетых в скромные пальто, серые куртки, теплые шапки, вязаные шарфы. Огни фонарей резали глаз, серая толпа невозмутимо переходила дорогу и двигалась в сторону общественного подземного транспорта. Еще несколько минут назад спектакль объединял все человечество, удерживая его одной игрой, музыкой, декорациями. Но на выходе всех встретила реальность жизни. Это одновременно прекрасно и печально, когда толпа становится на одну ступень друг с другом, когда есть вещи, уравнивающие нас по отношению к кому-либо. Сейчас это театр. Неважно, на каком ряду ты сидишь, плевать, во что ты одет, набит ли у тебя кошелек, ожидает ли иномарка на выходе, главное — это то, что вам дали. Игра актеров для людей, а не для отдельных личностей. Печально лишь самомнение человека, поглощающего все вокруг себя. Слишком многое слепит нам глаза, чтобы понять, что все мы люди.

Я прошел новомодную библиотеку с панорамными окнами, таких библиотек разместилось около семи по всей Москве. Просторные читальные залы, компьютеры, Wi-Fi, большие книжные шкафы и место у окна, для самых стильных ребят нашего времени. Творчество в таких местах не рождается, оно копируется. Выставляется напоказ как нечто новое, тонкое и изощренное, подпитывая самооценку создателя. Так мы и становимся не такими, как все. Решая, будто мы исключение, избранные, новаторы, бунтари, а на самом деле выдаем всю ту же кучу дерьма, только пользуемся новым освежителем воздуха.

Навстречу мне двигалась девушка, неуверенные маленькие шаги, опущенная голова, на которой повис капюшон с искусственным мехом. Свет фар проезжавшей машины ослепил глаза, я замедлил шаг.

— Привет, Максим, — раздался мягкий, знакомый голос.

— Привет, Юль. — Неприглядная, скромная девушка двадцати пяти лет являлась моим первым менеджером. — А ты чего так рано уходишь?

— Меня муж ждет, надо ехать, — она улыбнулась, но радости никакой в ее зеленых глазах не появилось.

Мы разошлись, как машины на автостраде. Юля уже восьмой год работала в компании, успела за это время окончить университет, купить машину, квартиру и выйти замуж. Для полного счастья не хватало декрета, но и он был не за горами. Такие люди всегда будут оставаться основой человечества. Если Бог и создавал нас, то кого-то он создавал для жизни, а кого-то для безумия. Мы не можем быть все одинаковыми, как и не можем быть разными. Правда, настоящих психопатов слишком мало, поэтому шестеренки работают исправно.

Мы просиживали уже второй час в полупустом кафе. Азиатская кухня не привлекала меня. Второй бокал свежего пива подходил к концу. Восемь человек находили общий язык только на тему работы, она связывала нас, как кровные узы неизвестных родственников. Напротив меня сидел Кирилл со своей девушкой Сашей. Он жадно поглощал жареную рыбу, отрывая раз за разом новые куски мяса, проталкивая еду темным разливным пивом. От алкоголя его прямоугольное лицо покраснело, длинные русые волосы кололи глаза, из-за чего тыльная сторона его кисти постоянно работала над решением данной проблемы, перекидывая челку на правую часть лица. Изредка он поднимал голову, чтобы предложить белое мясо Саше, но она решительно отказывалась.

Густые мелированные волосы закрывали грудь, бледная правая рука держала бокал с красным полусладким вином. Бордовые губы, накрашенные ресницы и аккуратные зеленые глаза, скрывающие ее истинную душу с помощью холодного безразличного взгляда. Словно беззащитная вишня, защищающая плоды тонкими листьями. Стоит только рассмотреть, но это дано немногим. Поэтому большинство довольствуется нашей внешностью, а не сердцем. Саша редко говорила в больших компаниях, скорее, ей нравилось общаться в тесном, замкнутом кругу близких друзей. На людях ее лицо частенько покрывалось слоем грусти, подобно пылинкам, опускающимся на предметы, одну пылинку не видно, но, если не уследить, появляется ковровое покрытие, его бы с легкостью можно было уничтожить, только никому до этого нет дела.

По правую сторону сидела Лиля. Ее образ напоминал черную вдову. Этот мрак преобладал в одежде, в цвете волос и глаз, даже ногти покрылись черным цветом, но был в них противный блеск при свете, все это благодаря стразам, прилепленным к ногтю поверх лака. Дальше разместился Андрей, недавно открывший всем свою тайну любви к мужчинам. По первой это всех удивило и отпугнуло, но потом все забили и продолжили общаться. Он напялил на себя пиджак на двух пуговицах, черную рубашку, зализал волосы и скинул килограмм десять с нашей последней встречи. Влюбленный в себя, он редко заговаривал с нами, его отвлекал телефон, ставший ему подружкой или другом на этот вечер. Слева сидела Аня с Артуром. Когда-то на одном из корпоративов они напились и занялись животным сексом в одной из кабинок туалета. Ее никак не отвлекало кольцо на пальце, а он не стеснялся плотских желаний. Аня проглатывала пиво бокалами, они растворялись в добрых метр восемьдесят от земли, не давая никакого намека на опьянение. Голубые глаза и тонкие губы находились во власти Артура. Он видел лицо, а я видел взъерошенные медные волосы на затылке. Артур допивал третий стакан виски с колой. Его крепкие руки не стеснялись обхватывать чужую талию. Трехдневная щетина, круглые черные глаза, уже успели загореться, легкая, ветреная ухмылка выдавали его сущность.

Я посмотрел по сторонам. Здесь сидели финансисты, экономисты, журналисты, инженеры. Всех объединяло отсутствие амбиций. Никто не знал, что делать с собственной жизнью. Лет через пять многие из нас будут томиться в спокойных семейных однообразных днях, радуясь бытовым мелочам. Позабыв цели, планы и мечты. Такова наша участь, мы не выбираем ее, скорее, это она выбирает нас, в тот момент, когда наши руки опускаются. Мы не замечаем, как отпускаем прежних нас, нам кажется, мы взрослеем, старые идеи становятся глупыми, детскими, невозможными. Система давно уже установила порядок жизни человека. Кто-то следует ее курсу: школа, университет, работа, семья, дети, — считая такой порядок правильным. Это нельзя назвать ошибкой, ведь это признанная обществом лестница, так нужно, так нормально. Мы выбрасываем в урну, убираем в дальний ящик, прячем на чердаке все то, что росло вместе с нами все эти годы.

Мы перестаем бороться, ведь это глупо. И спустя некоторое время садимся на табуретку, сделанную собственными руками, смотрим на людей, пытающихся добиться, как мы полагаем, совсем еще детских целей, и улыбаемся. Улыбаемся по-доброму, с ноткой опытного воина, ведь мы знаем, что это пройдет.

Однажды, когда настанет время, они придут туда, где мы уже успели обосноваться, — к общепризнанной стабильности. Ну, а если кто-то и добьется чего-то, мы спустим это на удачу, преследующую незаурядного человека. Снова улыбнемся, только уже тоска заиграет в наших глазах, воспоминания всплывут, как труп всплывает со дна, когда веревка прогнивает, камень больше не держит мертвое тело. Да, нам станет грустно. Но мы вспомним про табуретку, на которой сидим, вспомним, что она наша, и возрадуемся жизни, пытаясь позабыть всплывающее тело — наше собственное.

Кто-то предложил поиграть в «Мафию», я заказал себе еще одно пиво в предвкушении скучной игры. Карты разошлись по рукам, первого слили Артура. Начались необоснованные догадки.

— Это Максим, отвечаю, это точно он, — кричал Кирилл, размахивая короткими руками.

— С чего ты решил? — его глаза горели, рубашка трещала по швам, а сам он не замолкал.

— Да, это ты. Посмотрите, как он улыбается, а теперь и нервничает. — Забавы ради, я не стал оправдываться. Мне никогда не нравилась эта игра.

— Ты уверен? — Все остальные молчали, чувствуя себя истинными следователями, они наблюдали за нами. В их светлых головах существует стержень истины, но на самом деле они поддавались влиянию другого человека.

— Да. — После этого я замолчал, давая возможность Кириллу насладиться победой.

Лиля и Андрей попытались взглянуть на остальные лица, может быть, у них получится найти верное решение. Нет, верное решение ни к кому не пришло, все поддались доводам Кирилла, он говорил и говорил. Два голоса против него, четыре против меня. «Мирный житель» — вылетел из группы. Следующий вылетел Андрей, за ним Кирилл, и в итоге Аня оказалась «мафией».

Вторая игра проходила с таким же успехом. В этот раз не проснулся Кирилл, и тут его понесло. Главным аргументом являлась обида за прошлую игру. Я бы назвал это слишком очевидной подставой, вот только остальные не хотели этого видеть.

— Для мертвеца ты слишком много говоришь. — Его ор разносился по всему залу, шея покраснела, две пуговицы расстегнулись.

— Макс, это слишком очевидно. Я знаю — это ты. — Его уверенность придавала остальным сил. Даже Лиза поддалась, проголосовав против меня. Я кинул карту на стол — снова «мирный житель». Подвинул стул поближе к Лизе, она оказалась «мафией» и выиграла игру. В третий раз я оказался «мафией» и убрал Кирилла. Он в печали скинул карту «шерифа» и заказал себе еще бокальчик темного пива. Ни у кого уже не было уверенности, что я «мафия», один за другим все вылетали из игры. В итоге остался я и Саша. Лиза с Лилей пошли курить, новый бокал чешского пива поставили рядом со мной.

Накинув пальто, вышел на улицу. Ледяной воздух взбадривал уставшее тело. Лиза стояла с Лилей у самого края здания. Она закуталась в удлиненный бордовый кардиган, скрывающий белую облегающую блузку. Прямые волосы цвета осенних золотистых листьев кружили над ее плечами. Я подошел к ним, снял пальто, накинул его на маленькие плечи, затянулся ее сигаретой, доставая пачку из кармана. Лиза посмотрела на меня теплым ласковым взглядом, улыбнулась и подняла глаза к крышам. Я продолжил смотреть на нее. Глаза, похожие на два каштановых ореха, блестели среди уличных фонарей. Ее цитрусовые духи боролись с зимними вечерами, не давая им отобрать надежду на то, что когда-нибудь наступит весна, а там и рукой подать до лета.

— Ребят, представляете, я тут ходила с Андреем и его дружками в гей-клуб. Это полный мрак. — Мы переглянулись с Лизой, она проявила серьезную заинтересованность в данном рассказе. — Представляете, я взяла свою подругу, и мы отправились в этот клуб для педиков. Нас с подругой не пропустили. Сказали, что вход стоит пятьсот рублей, а парням бесплатно, — фонтан эмоций бил ключом. Лиля любила менять интонацию и жестикулировать, рассказывая свои истории. Я до конца так и не понял, где фальш, а где — правда. — Ну, тусуемся мы в этом клубе, отдали деньги за вход, чтобы посмотреть на настоящих педиков, а там просто жесть! Я захожу в туалет, а они там повсюду сосутся, лапают друг друга. Фу, такая мерзость. А еще на меня так косо все смотрели, словно я не человек.

— Это очень интересно. Надо будет как-нибудь сходить. Да, Максим? — она шлепнула меня по заднице, отыгрывая до конца шутку.

— О, нет, спасибо. Полагаю, я не готов для таких авантюр. — Джинсовая рубашка остыла под выстрелами зимнего ветра, меня начинало трясти от холода.

— Так прикиньте, сидим мы за столиком, я спрашиваю одного из этих мальчиков: «Как тебе может не нравиться такая грудь?» — я показала на грудь подруги, а у нее добрая четверочка, он только скривил рожу. Мать твою, даже меня ее грудь возбуждает.

— Чего ты так паришься по этому поводу? — меня вся эта история не особо трогала. Мне не было никакого дела до геев, лесбиянок, проституток, трансов и прочих неординарных личностей. Каждый строит свой храм, и молиться в нем остальным необязательно.

— Да потому что скоро нормальных парней не останется. А мне ведь хочется замуж. Хочется семью и все такое. Господи, я сама себя не узнаю.

Мы зашли обратно в кафе, где началась суета, кто-то просил счет, собирался домой, Андрей зазывал всех в кальянную. Оплатив счет, мы начали собираться домой. Лиза хотела поехать на метро, а затем на такси. Я же предлагал метро и электричку. Так было дешевле, а в кармане оставались последние четыре сотни. По дороге к метро мы разругались с Лизой, она ненавидела электрички, а я не видел смысла тратить деньги, если есть возможность сэкономить. Двери вагонов открылись, мы разбежались в разные стороны. Она с ребятами в сторону Охотного ряда, переночевать у родителей, а я один на Комсомольскую в пустую квартиру.

У автоматов стоял караул из двух бомжей. Я накормил железного монстра полтинником, билет вылетел через несколько секунд. Посыпалась сдача из двадцати рублей.

— Уважаемый, извините. — Кислый запах настоявшегося пота ударил мне в лицо.

— Берите сдачу. — Его грязная рука облизывала дно, собирая каждую монету, как дети, забирающие вазу с конфетами в канун Нового года.

Несколько мужиков торчали на лавочках у фонтана, разливая водку в белые стаканчики. Алкоголь грел их тела, но мороз лишал их пальцев на руках. Очень часто у алкашей руки усыпаны язвами, гнилыми ранами. Ногти на руках чернеют и грубеют. Они этого не замечают или просто не хотят видеть. Мир лишил их чувств, оставив только ломку.

Электричка отправлялась через две минуты. Запрыгнув в последний вагон, где воздух пропитан мочой и дерьмом — аромат, заставивший скривить меня лицо и двинуться в следующий вагон.

Свободных лавок оставалась уйма, присев у окна, протянул ноги в надежде найти удобную позу для получасового путешествия. Женщина объявила, что поезд проследует без нескольких остановок, до которых мне не было дела, и мы тронулись.

Внутри меня скрипели весы Фемиды. Острое лезвие проникало внутрь всех органов. Электричка набирала обороты, пытаясь скинуть меня с моста. Сожаление засело в голове. Почему я пошел на принцип? Почему не поехал на такси? Да плевать на деньги. Они являлись всего лишь предлогом. Мы очень редко уступали друг другу в пустых мелочах, отравляющих наши отношения. Мне захотелось выйти на следующей станции, вернуться обратно, остановить поезд. Так это глупо и эгоистично, отстаивать мелкие принципы, теряя хорошие вечера.

Пухлый бородатый мужчина с гитарой на спине зашел в вагон. Маленькая тканевая сумочка повисла у него на левом плече, ремешок натянут, гитара в руках. Пальцы пробежались по струнам, он сыграл одну октаву, проверяя инструмент. Обычно у гитаристов вытянутые пальцы, с длинными ногтями на правой руке, но у него ничего такого не наблюдалось. Пять сарделек с приплюснутыми ноготками пошли в бой. Он играл блюз, играл его хорошо. В живую редко когда удавалось такое увидеть, тем более бесплатно. Единственный минус всего этого — язык, на котором он пел. Русские слова не укладываются в голове, они чужие для музыки вечного одиночества и отчаяния. Он заходил на второй припев, а я жалел, что этого не слышит Лиза. Она обожает джаз и блюз, еще больше она обожает самородков, играющих настоящую музыку.

Компания, сидевшая впереди меня, хлеставшая пиво из жестяных банок, начала рукоплескать, затем дамочка попросила сыграть The Beatles. Они угостили его банкой, он аккуратно поместил ее в сумку, затем пошла игра, это была песня «Oh, darling». Вокал давался ему тяжело, зато игра была превосходная. Я без сожаления кинул ему в сумку две сотки, оставляя себе сотню, чтобы добраться завтра на работу. Мысль о завтрашнем дне отравляла мозг, таким далеким был этот день, таким несуществующим, словно не мне предстояло вставать в шесть утра и гнать на проклятую работу, а кому-то другому, тому, кто мне об этом говорил, кто работает, а сегодня я не работаю. Безработный на сутки не может оставаться безработным всегда.

Мы приближались к станции, где живут родители Лизы. Тоска и ненависть к себе проявлялись все больше. Фонари появлялись на горизонте, а я не знал, что делать. Выходить или нет, есть ли вообще в этом смысл? Двери открылись, надо выбегать, надо вставать, надо, но я этого не сделал. Страх и неуверенность прибили меня к сиденью.

Печка душила спертым воздухом. Фонари исчезали из виду вместе с людьми, спускающимися в подземный переход. Наступило настоящее отчаяние и ненависть к себе. Телефон молчал. Набрать мне? А что сказать? Я идиот, не понимаю, почему так поступил?! В кармане оставались сигареты. Да, определенно стоит перекурить. В пачке оставалось шесть отростков, походивших на обрубленные и замороженные пальцы.

Я полез в карман в поисках зажигалки. Открылась тамбурная дверь, я встретился взглядом с Лизой. Шипы сдавили грудь, затем теплая волна радости затопила набережную, разбивая все на своем пути, оставив только яркий свет. Она стояла напротив меня. Она здесь, со мной, сейчас. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, затем на ее лице заиграла улыбка, та самая улыбка, от которой невозможно скрыться, которую невозможно подделать. Я обнял ее изо всех сил, чувствуя, что каждая клетка скучала по ней. По ее улыбке, запаху, волосам, губам, рукам. В это мгновение она была со мной, и я уже не представлял, как это, быть без нее. Она засмеялась, пряча лицо у меня на груди.

— Ты что, успел соскучиться?

— Ты не представляешь как. — В тамбуре воняло, как на помойке в жаркий летний день, но я плевал на это.

Она была рядом, а остальное всегда будет оставаться позади. Кто-то говорит, что нельзя прикоснуться к счастью, что оно нематериально, оно в голове, в сердце, но мое счастье было рядом со мной. Счастье в возможности обнять любимого человека, почувствовать его запах, увидеть улыбку, прикоснуться к губам, взять за руку — это счастье, и оно ближе, чем нам кажется.

— Ты только что пропустила одного очень интересного музыканта.

— Да? И что он играл? — она не поднимала голову, ее голос уходил в пол.

— Блюз, а затем битлов.

— Ого, ничего себе. И вправду жаль. — Она попыталась сделать несколько движений, вывести меня на танец. Я рассмеялся.

— Не стоит жалеть. — Я подхватил ритм, мы задвигались в танце. Без музыки, без слов. Просто дурачились, как обычно.