Эльберд Гаглоев

Люди… твари…

Крупный лобастый волк испуганно отпрыгнул, запоздалой угрозой оскалив клыки. Увидел, как Старший прошел совсем рядом: хотел бы, мог поймать за загривок. Не захотел.

Не каждый день теперь в Лесу увидишь Старшего. Уходят они. Куда? Волк не знал. Любопытный зверь бросил послушное тело вперед, интересно ведь. За Старшим оставалась ощутимая струя запаха. И как раньше не учуял? Правду старики говорят. Умеют Старшие себя прятать, ох и умеют.

Скоро волк увидел большую фигуру, облаком тумана скользящую по Лесу. В неприметной темной шкуре, босые ноги ласково ступают по нежной весенней траве. Плывут. Наконечник недлинного копья весело швыряет синеватые искорки с кромки лезвия. На широкой спине — плотно притянутый длинный меч в лохматых ножнах. Старший учуял взгляд, резко, с перешага развернулся. Весь. Оголовье копья уверенно глянуло на куст, за которым сокрылся зверь. Серые глаза, казалось, уперлись прямо в желтые звериные. Старший широко раздвинул узкие губы, блеснул кипенно-белым оскалом. Волк знал, что он не сердится, когда показывает зубы. Радуется. Родня.

— Здрав будь, волчок серый, братик младший. Как семья? Как охота?

— По добру все, — без слов ответил. — Помочь ли?

— Благодарю тебя, братик, на добром слове. Пооглядывайся, серый, вокруг. Вязко мне тут. Или не любит меня кто?

Волк возмутился:

— Кто же Старшего в Лесу любить не будет? Разве что эти, те, что люди. Совсем одичали! Норы деревянные строят. Леса боятся…

— Может, кто и из них. Пооглядывайся.

Волк снова ткнулся в ладонь и серой рыбкой нырнул в зелень. Как и не было.

А Старший задумчиво посмотрел ему вслед и тяжело вздохнул. Может, не стоит? Ведь столько потеряно будет. И горько ответил: стоит. Очень уж далеко разошлись пути-дороги.

Потеряли люди Искру. Почти все потеряли. И правда ведь, Леса бояться стали. А за деревянными да каменными стенами — так там вообще непотребство творится. Доходят слухи, хоть верить не хочется, — братьев на костер тянут. Скоро вообще охоту объявят.

Бежать надо. До Урочища еще долгонько. И, привычно согнувшись, прянул вперед.

Засаду волк учуял раньше, чем увидел. Кислый запах кожаного доспеха грубо перебивала тяжелая вонь железа. Ноздри забило. «Люди», — подумал презрительно.

Не верилось, что когда-то были братьями. А как старикам не верить? Все ведь знают.

Опасливо попятился. Испуганно дернулся, когда тяжелая рука мягко легла на загривок.

— Спасибо, волчок серый. Углядел. С умом спрятались. На деревьях.

Волк довольно возразил. Такую-де засаду даже однолетка учует. Белые клыки раздвинули черные губы. Поднялся хвост. Спросил:

— Биться будем?

— Придется.

Старший разглядывал засадников. Четверо. Немолодые. Зрелые. Самые опасные. Луков нет. Но у одного самострел. Кто послал? Зачем? Вдруг быстро пополз назад. Волк недоуменно ткнулся носом в локоть. А как же биться?

— Успеем, — шепнул в ответ.

Недолго ползли. Старший привстал на колено. Склонился к чуткому уху.

— Ты, волчок серый, мне вот того возьми, с самострелом.

— С чем?

— Вот с той странной штуковиной. Понял?

— Как не понять? Так не белка ведь я, по деревьям прыгать.

— Спустится.

— Ну, раз спустится…

Старший поднялся и пошел. Странно так. Как заболел. С шумом, с грохотом, на сучки, шишки наступая. Волк удивился.

«Ты учись, учись, младшенький. Похоже, скоро тебе оно понадобится», — горько подумал Старший, поймав мысль волка.

И пошел вроде ловко, как люди ходят. Для тех, на деревьях. Когда щелкнул самострел, случайно так поскользнулся. Стрела дернула штанину. Упал на колено, ругнулся. С деревьев гулко спрыгнули. Четверо.

— Или ногу подвернул, Гравольф? — насмешливо спросил один. В длинной кольчуге. Лицо спрятано в шлеме с забралом. Круглый щит прикрывает грудь, длинный меч с острым концом смотрит в горло путнику. — Вставай, проводим. Поговорить с тобой хотят.

— А я хочу, спросить не надо ли? — Старший по-волчьи блеснул улыбкой.

Кольчужный отшатнулся. Но короткое копье с окованным сталью древком уже ударило по мечу, отбрасывая его острие. Скользнув вдоль клинка, глубоко влетело под личину, натянуло кольчужную сетку, порвало, высунувшись из шеи. Окровавленное. А тот, кого назвали Гравольфом, крутанулся на месте и, оставив в ране копье, ударил голой пяткой в личину другого. Хрустнули кости, воина со звоном приложило о толстенную ель. Голопятый привычно вскинул руку к рукояти меча за спиной. В прорези безрукавки вздулись могучие мышцы. Третий мечник, хотя и ошеломленный быстрой расправой с соратниками, прыгнул вперед, занося для удара клинок.

Стрелок, уперев оружие в землю, согнулся, дернул, взводя тетиву, и опрокинулся с криком, пытаясь зажать перехваченное волчьими клыками бедро. Из рассеченной жилы алым ударило в многолетний хвойный ковер.

А вырванный из-за спины меч с лютым свистом уже ударил в круглый щит, и последнего латника отбросило на несколько шагов. Он грянулся на спину, но — умелый воин — ловко кувыркнулся и воздел себя на ноги. Лишь для того, чтобы попятиться под тяжелыми ударами. Меч путника замелькал размазанными полосами. От щита полетели щепки. И вдруг голая нога тараном ударила в многострадальный щит. Меч отшвырнул неловкую защиту. Противно заскрежетала разрываемая сталь личины, и воин сломанно рухнул на землю. Старший прыжком оказался у стрелка. Меч блестящей змейкой нырнул в щель забрала.

— Кто послал?

— Не знаю. Вон тот знал, — указал на вожака с пробитой копьем шеей.

— Тогда ты мне без надобности. Прощай.

Голопятый легко двинул кистью. Из-под личины широко хлынуло красное.

Из кустов вышел волк. Вкусный запах свежей крови забивал глотку голодной слюной. Не сейчас. Бой еще не окончен. Он чуял странный запах. Не человек. Не волк. Не Старший.

Осыпая с глыбистых плеч водопады хвои, из ловкого укрывища, вырытого прямо в земле, выскочил еще один. Рослый, крупнотелый, он двигался неожиданно быстро. В куртке волчьей шкуры, в которой искусно выделанная голова служила капюшоном для круглого шлема. В мягких кожаных штанах, заправленных в высокие лохматые сапоги. С небольшим щитом, что кустился полосками шкур. Напоминал какого-то странного зверя, вставшего дыбом. Меч не доставал, тот и так торчал рукоятью из-за спины. Вниз. У бедра.

Краем глаза ухватив сбоку движение, волк плавно переместился за спину Старшего. Прикрывая.

С толстой ветки бесшумно перетек на землю кто-то длинный, гибкий. Сквозь чехол рысьей шкуры блеснул булат доспеха. Легкие, как пух, шелковистые волосы удерживает широкий ребристый стальной обруч. Гибкий уселся на ногу, уперся второй стопой в землю, аккуратно устроил на колене длиннопалые кисти, утвердил на них подбородок. Глянул широко распахнутыми зеленоватыми глазами на Старшего.

— Правда же они скучны? — спросил тихим ровным голосом. — Я так давно их растил. А зацепить тебя не смогли.

Мечей на нем видно не было, но от мягко растекшегося в ленивой расслабленности тела веяло готовностью немедленной атаки. Опасностью.

— Даже стыдно. — Он замолчал, глядя на Гравольфа.

— Какая встреча, Эль Гато, — вроде бы даже обрадовался. — Что это тебя на Север занесло? Или выгнали? Не сам ушел?

— Ты знаешь, как трудно меня выгнать, — оскалился гибкий и добавил, как плюнул: — Старший.

— Трудно не значит не можно.

Ладонь Эль Гато цапнула голенище высокого сапога. Взвизгнул от боли рассеченный воздух, и, уставившись на Старшего острым жалом, яростно задрожал длинный тонкий клинок. В ответ блеснул синевой широкий, как меч, наконечник копья. Опять голодный. Быстрой змейкой спрятался клинок в норку голенища.

— Я не драться пришел, — притушил ярость в глазах гибкий. — Поговорить.

— Затем и свору свою спустил? — Улыбка того, кого называли Старшим, весьма напоминала волчий оскал. В глазах вдруг мелькнуло понимание. — Тебя ведь попросили передать мне приглашение. Так?

— И что с того? — пружиной взвился на ноги гибкий. — Это достойные люди.

— В твоих устах это странно звучит, Эль Гато. Люди — и вдруг достойные. Могу напомнить. Память у меня хорошая.

— Люди разные бывают.

— Отцы, например.

— Да, Отцы, — с вызовом отозвался гибкий.

Гравольф задумчиво рассматривал синеватый металл копейного наконечника.

Волк никак не мог понять. Кто те, с кем разговаривает Старший? Они точно не были людьми. От них, от них самих несло зверем. Не от одежды, покрывающей их тела: пошитая из хорошо выделанных шкур, она несла еще запах своих бывших хозяев, но совсем слегка. Лобастый удивленно наклонил в сторону голову. От гибкого, растворяя в себе человечий запах, плыла тяжелая волна странного кошачьего аромата. А вот от другого пахло братом. Волком. Но не был он волком. Не был.

— Гато, я с удовольствием поговорю с последователями того восторженного мальчика, но потом. Сейчас меня ждут. Я объявлюсь сам, — наконец прервал молчание Старший.

— Ты идешь в Урочище, — спокойно сказал гибкий.

— Да. — В ответе мелькнуло удивление.

— Ты хочешь встретиться с Гневным Жеребцом. — Гибкий не спрашивал, утверждал.

— А тебе-то что до этого? Или твоим отцам?

— Тебе не стоит торопиться. — Гибкий оскалил в улыбке зубы. Желтоватые, крепкие, с острыми гранями. В лицо противника толкнулась волна смрада, так не вяжущаяся с изящным обликом воина. — Ведь ты прав. Здесь лишь треть моей стаи. А две трети, как ты понимаешь, в Урочище.

Старший мрачно усмехнулся.

— Отцы прислали тебя со Словом. Значит, ты прошел Обряд.

Малоприятная улыбка стала еще шире.

— Да. И ничего со мной не произошло. Я так же могу перекинуться. Я так же быстрее всех живущих. Я…

— А Искру ты чувствуешь? — Все время улыбающееся лицо заострилось. В глазах плескалась боль и еще что-то. Может быть, жалость.

— Ты опять о своем? Никогда я не чувствовал в себе этой Искры. Слышишь — никогда.

— И потому так затаптывал ее, заливал, и в себе, и во всей стае. Но теперь дело не в этом. Так, значит, ты прошел Обряд.

— Да.

— Тогда молись, чтобы воины твои попали в лучший, а не худший мир.

Гибкий напрягся.

— Их четыре десятка, — шепотом почти выкрикнул. — Этого хватит и на пастыря, и на ублюдков.

— Слепец. Ты когда-нибудь видел, как бьется Гневный Жеребец? Хотя когда ты мог это видеть… Он ведь всегда был для тебя добрым пастырем. А никогда ты не думал, Котенок, — лицо Гато исказила недовольная гримаса, — почему доброго старика так странно называют?

Гато молчал.

— Котенок, ты можешь поплакать над четырьмя десятками своих. Или молча скорбеть, скрипя зубами. Ты ведь приобрел такую дурную привычку у презираемых тобой людей.

Забывшись, Эль Гато действительно скрипнул зубами. Волк негромко в ответ клокотнул горлом.

— Ты так и не научился говорить, — опять попенял Старший. — Не ярись. Просто скажи мне, где назначена встреча и с кем. Я приду. Ведь я, — он грустно улыбнулся, — Старший.

Волк с любопытством смотрел в лицо того, кого Старший называл Котенком. Люди бы, наверное, испугались, а ему было интересно.

И без того крепкая, как кулак, физиономия гибкого воина вдруг заходила желваками, натягивая кожу. Нижняя челюсть пошла вперед, удлиняя лицо. Губы раздвинулись, обнажая белоснежные клыки. Эль Гато еще ниже припал к земле, все больше становясь похожим на того, чье имя носил. Только таких больших котов волк никогда не видел. Он оскалился, обнажил зубы для схватки с извечным врагом.

— Р-р-рлау, — бичом хлестнуло горловое рычащее заклинание Старшего, и Эль Гато разогнулся.

— Не смей смеяться надо мной, Гравольф. У меня есть свои Старшие.

— Отцы? — В голосе босоногого воителя вдруг прозвучала такая горечь, что волку вдруг захотелось заскулить. Как тогда, давно, в детстве.

И дерзкий Эль Гато вдруг потупился. Ответил. Глухо, как из-под земли:

— Отцы.

Гравольф быстро перебросил копье в левую руку, а правую протянул в сторону Эль Гато. Воздух между ними ощутимо загустел. Одетый в волчью душегрейку воитель запоздало бросил ладонь к рукояти меча.

Из-под доспеха потупившегося Эль Гато медленно поплыла широкая серебряная цепь, вытянулась в сторону Гравольфа, с громким звоном лопнула, рассыпая звенья, и в ладонь его со шлепком влетело тяжелое серебряное кольцо.

Одним слитным движением взлетел на ноги Эль Гато. Мутными кругами с визгом разорвали воздух вырванные из голенища узкие мечи. Взвыли и застыли, глядя в глаза Старшему.

— Как ты посмел, нечисть? — страшно прорычал гибкий.

— Нечисть?! — удивился Старший. — А почему серебро не кипит, разъедая нечестивую плоть? И я не ору, ослепленный силой освященного талисмана?

На мгновение дрогнули искрящиеся острия мечей. Но застыли вновь.

— Как же тебе заморочили голову. — Так горько прозвучали эти слова, что волку опять захотелось заскулить. И после недолгой паузы добавил: — Дитя.

И клинки рухнули.

Волк был хорошим учеником Седых Наставников и помнил эту странную сказку Народа. Старую-старую сказку.

Давно, когда Тот-Кто-Создал сотворил Мир, он сразу сотворил и его Народ и другие Народы. И приходил к ним, и бродил с ними по лесам, по горам и долинам, наслаждаясь красотой своего творения. И не грустил и не удивлялся тому, как Народы добывают себе пропитание. Напротив, сам Создавший учил Народы и новым охотничьим уловкам. Учил и те Народы, на кого охотились, как оборонить себя и потомство от добытчиков. И подолгу бродил он, забывая о своем Логове, том, что пряталось за Небесной Твердью. Ибо знали Народы, что нет у него на земле жилища.

Охота охотой, но часто Народы и бились друг с другом, ибо у всех были сильные. А лишь в бою с равным сильный себя показать может. Для охоты же слабые есть. Старым, слабым и немощным нет места в Мире. Кто же с этим будет спорить?

Но Тот-Кто-Создал ходил везде невозбранно. Ел то же, что и Народы. То с добычей ходил, то с добытчиками. И узнали Народы, что там, где поспит Тот-Кто-Создал, Искры дыхания его остаются. И если тот, в ком силы много, Искру ту в себя примет, сильнее и мудрее становится. Вождем в Народе своем.

Но горе, если слабому та Искра достанется. Мудрее он становился, но сильнее — никогда. И гибнул. Хоть добычей был, хоть добытчиком.

Стали у таких вождей детеныши странные рождаться. Бывало, что на Народ был похож тот детеныш, бывало, что нет. Те, кто истинное обличье Того-Кто-Создал знали, говорили, ему подобны те детеныши. Только слабы они были, и много сил требовалось вождям, чтобы вырастить их. Но когда те в силу входили, не было у Народов равных им по мощи и мудрости. И заслуженно Старшими их звать стали, ибо долго жили они и самые старые из Народа всегда помнили их зрелыми и могучими. И легко было Старшему перетечь из облика странного в облик Народа своего. А вот детеныши у таких Старших рождались разные: одни, что подобны Тому-Кто-Создал были, так и оставались в подобии том. И через много времени так много стало их, что Народу этому имя дали — Люди. Другие же, что на Народ свой похожие народились, всю жизнь легко свой облик меняли.

И больше становилось тех Людей, и больше, ибо не давали Старшие их добычей назвать. Потом разрешили, только поздно. Забыв родство, на все Народы Люди ополчились. Теперь говорят про себя, что Тот-Кто-Создал их сотворил, и сотворил лучшими.

А те, вторые… Не наследовали они мудрости Старших. И вообще в них мудрости не было. Силой и Народы свои они превосходили, а жестокостью — Людей. Потому что лишь Люди для развлечения охотятся.

И стали они изгоями для Народов и оборотнями для Людей. И завещали своим потомкам лишь ненависть. К Народам — потому, что чужды они им. К Людям — потому, что чужды они им. А сильнее всего — к Старшим. Ибо создали они их. Подарив лишь Силу, не наделив мудростью.

И Народы, и Люди отвечали им тем же. Лишь Старшие — любили, ибо не могли ненавидеть потомство свое. Детей своих.

— Дитя, — прозвучало под кронами древесных великанов, и клинки упали, утянув за собой перевитые жилами руки.

Эль Гато качнулся было вперед.

Жесткое лицо его стало вдруг детским, обиженным. Казалось, что он сейчас прильнет к широкой груди Старшего.

— Не дай ввести себя во искушение, сын мой, — хлестнуло из-за деревьев.

Мгновение на лице Эль Гато была видна борьба, но вот оно закаменело в привычной жесткой настороженности, и руки согнулись в локтях, поднимая клинки. Но видно было — тяжело рукам.

Из-за деревьев неторопливо вышел седовласый мужчина в коричневой рясе с большим серебряным кольцом на широкой груди. Высокий лоб мыслителя несколько не вязался с тугими скулами и крепким подбородком. Но жесткие губы, тяжелый взгляд больших глаз указывали на то, что человек этот привык повелевать. Вместо вервия ряса была подпоясана широким ремнем, который слегка перетягивал на сторону тяжелый меч. Руки привычно прятались в рукавах сутаны.

Подошел, остановился рядом с Эль Гато. Окинул тяжелым взглядом Старшего. Тот с улыбкой принял тяжесть взора.

— Мир тебе, Гравольф, — пророкотал неожиданно тяжелый бас.

— Не думал тебя здесь встретить, Доминик. Но не жди, что пожелаю тебе здравия или дня доброго. Не знаю, как все повернется, но, боюсь, недолго тебе наслаждаться жизнью.

— Не смей угрожать мне, — рокотнуло в ответ, — нечисть.

— Оставь, — поморщился Старший. — Ведь здесь все свои.

— Да как ты смеешь?!

— Смею. Ибо жизнью ты мне обязан. А эти двое — потомки мои. О чем тебе, кстати, известно.

— Прекрати! Воины сии — Дети Единой Матери Нашей — Пресвятой Церкви. И ты не волен над ними.

— Послушай, почему ты все время кричишь? Или ты не уверен в себе? Как я понял, это твое приглашение мне пытался передать Котенок.

— Забудь мерзкое имя это! После Святого Обряда имя ему — Филипп.

— Как же, как же, — примирительно вскинул руку Старший. — Так твое?

И монах вдруг потупил яростный взор.

— Мое.

— Но что случилось, Доминик?

— Отец Доминик, — вновь налился тяжестью голос.

— Да какой ты отец, — вдруг рокотнуло хрипло в горле Гравольфа, — если спокойно говорить не можешь. А ведь раньше говорили мы много. Ты не знал, Котенок? Большими друзьями ведь были.

— Да, были. Но не поддался я речам бесовским, — гордо вскинул голову монах.

— Каким речам?

— Бесовским.

На лице Старшего явственно отразилась досада.

— Это когда я тебя из рук весельчаков барона Субботы выдернул, когда ты им Слово свое нести собирался? Когда они спорили, до какого из деревьев твои кишки достанут? Когда месяц тебя выхаживал? Когда историю твоего Мира тебе рассказывал? Когда с ложки тебя кормил?

Старший, похоже, рассердился не на шутку. Волк невольно подобрался.

— Я помню добро твое. И потому пришел с добром.

— С добром? — весело оскалился Гравольф, стрельнув взглядом на тела поверженных.

— С добром, — твердо повторил Доминик. — Все сказанное тобой донесено было до Отцов — иерархов Единой Матери Нашей Пресвятой Церкви. И твои слова, и слова отшельника того, что заблудших детей, оборотнями именуемых, учит. И просьба твоя о встрече обсказана. И решено было на Верховном Капитуле том вот что.

Не нужна Единой Матери Нашей Пресвятой Церкви нечеловеческая мудрость. Лишь тот, кто Обряд Святой пройдет, вправе знаниями своими делиться. Ибо все, что не от Отца Нашего Небесного, от подлого Антипода Его исходит. Согласись же принять Обряд Святой и приди к нам. Как брат.

Старший исподлобья смотрел на Доминика. Волк бы сказал — прицеливаясь.

— А если нет?

— А буде откажется кто, да падет он жертвой гордыни своей.

— Но почему, Доминик?

— Нет места ни вам, ни знаниям вашим среди людей. Уходите от нас. Либо — умрите.

— А как же они? — указал Старший глазами на волка.

— Они твари есть лесные, неразумные и бездушные. Незачем им свет знаний.

— Жесток ты.

— Жесток, но справедлив. Нет твари под небом сиим, человеку равной. Так есть, и так будет. Ответствуй мне, — вновь загремел его голос, — согласен ли ты Обряд Святой пройти? Если согласен, то дай на то свое слово. Ибо знаю я, хоть и блуждаешь ты во тьме заблуждений, но крепко слово твое. Отвечай же!

И в яростных глазах мелькнула… мольба?

— Не могу я их бросить, — тихо сказал Старший. Очень тихо. Но волку в его голосе послышалось далекое ворчанье грома. — Никак не могу.

Доминик, казалось, стал выше.

— Или ты дашь согласие, или не уйдешь отсюда вовсе.

И, к немалому удивлению волка, с ветвей деревьев на землю бесшумно слетело с десяток воинов. Разномастно вооруженные, они выглядели опасно. Отряхивая с плеч листву, поднялось из укрывищ еще полдюжины в волчьих душегреях. Волк удивился. Он не чуял их запаха. Их не было!

На лице Гравольфа мелькнуло недоумение. Но именно мелькнуло. Широкий клинок копья со свистом очертил круг над головой.

— Не стоит оно того. Поверьте, дети!

Жесткие губы Доминика искривила недобрая усмешка.

— Дети? И ты поднимешь оружие на детей? На своих детей?

Окаменелое лицо Старшего сломала усмешка. Горькая, как боль.

— Глупец! Неужели ты не понял? Все вы наши дети! И ты, и они, — добавил он уже тише.

— Лжец, — хлестнул ответ. — А хочешь совет? — И, не дожидаясь: — Уходи. Совсем уходи. Вы не нужны нам. Не нужны! Убирайтесь в свои логова, залезайте в свои норы, прячьтесь в пещеры! Только оставьте нас. Оставьте. Вы не нужны нам! Не нужны!

Истерику прервало тихое:

— А им? — Ладонь Старшего опять упала на загривок волка.

Из Доминика будто выпустили воздух. Он вдруг разом ссутулился. Быстро развернулся на месте. Пошел. На ходу бросил:

— Убейте его. Волка не троньте. Пусть расскажет, чтоб неповадно было.

Копье опять мутно гуднуло над головой, воины отшатнулись, но наконечник блеснул синей молнией и с глухим стуком зарылся в плотный хвойный ковер. Гравольф широко раскинул мощные руки. Безоружный.

— Бейте, дети!

И те было шагнули… Серым серебром метнулась кольчуга Эль Гато, и он встал, закрывая собой Старшего. Сложный зигзаг выписали узкие ловкие мечи.

— Назад, — зашипел рассерженный кот.

В лесу было тихо. Но волк слышал, как испуганно шепчутся Малые Народцы, как со страхом стонут деревья, знающие, что может и их случайно укусить злое железо; как птахи закрывают крыльями глазики детишкам, чтобы не смотрели на бесстыдное смертоубийство. И вдруг в ноги толкнуло. Еще и еще. И слух на крае слышимости ухватил… Грома раскаты? Но не пахнет грозой, не пахнет. Конями воняет. И какими конями!

Волк хорошо помнил, как раз надумал отбить жеребенка к лесу. Только не рассчитал. На помощь детенышу примчался лютый жеребец. Покувыркался тогда волк по траве, от тяжелых копыт уклоняясь… Загривок невольно встопорщился. Эти кони были пострашнее. От того несло рассерженным спокойствием, а от этих перло давно сдерживаемой яростью. И не сдержанной.

— Помереть спокойно не дадут, — недовольно рыкнул Гравольф. И, гибко наклонившись, с неожиданной быстротой ухватил древко брошенного было копья. Мягко встал рядом с Эль Гато. — Остановитесь, дети, — негромко проговорил. — Недоброе вы собрались делать по наущению. Не было такого, чтобы дети на Старших руку подняли. По незнанию, бывало, сталкивались, но по незнанию. Теперь же…

— Не слушайте его, дети мои. Убейте и его, и отступника, — глухо проговорил невесть когда вернувшийся Доминик. И добавил устало: — Убейте.

А к грохоту копыт добавился громкий треск ломаемых сучьев. Кто-то мощнотелый ломился сквозь чащу, не волк, не медведь, не тигр, а тот, кто, в неистовство впадая, не видел разницы между врагом, камнем и деревом, сокрушая все с одинаковой мощью и яростью.

И чужане уже услышали приближающийся грохот и учуяли запах приближающегося. Завертели головами, распознав опасность своей звериной половиной. Лишь глухой, как все люди, Доминик кровожадничал:

— Убейте…

И лютый, вырывающийся за пределы слуха конский визг в ответ.

Меж деревьев мелькнули тени. Ближе, ближе. Это были кони. Но какие… Волк никогда не видел столь огромных. В полтора раза больше своих самых рослых собратьев, плотные, как только что избитый молотом слиток металла, сухощаво-мускулистые. Они расшвыряли ощетинившийся сталью круг. Яростное ржание, как ветром, заставило отступить.

Трое. Лунно-белый с серебристой искрой, играющей в атласе шкуры. Угольно-черный, как тьма пещеры ночью. И третий, вернее, третья. Цвета расплавленного золота.

Кони мощным скоком вломились в круг, уже не замыкающий ощеренную сталью и клыками пару. Неторопливо, тяжело пошли по поляне, люто пофыркивая на чужан. А те вместо того, чтобы ощериться на новых врагов, отступали. Прятали глаза за коваными личинами. С хрустом склонялись головы на мощных шеях. Отступали. Волк чуял: не привыкли эти воины ни отступать, ни глаза прятать. И к поклону их шеи не привыкли. Смелые. Гордые. И как всякий зверь — независимые. Но… Было «но».

А кони, порушив роковой круг, остановились возле отданных смерти. Несмотря на бешеную скачку, бока их не ходили заполошенно, цепляясь ребрами, не дрожали, как приметил волк. Только нервные ноздри трепетали. Успокаиваясь.

Миг — и обернулись. Волк от неожиданности слегка присел на круп. Видеть такое не доводилось. Слышать — слышал. От стариков. А вот видеть… Сподобился.

На месте коней стояли трое.

Огромный, ширококостный, серебряную гриву венчает стальной обруч. Короткую кожаную тунику плотно охватывает широкий пояс с двумя тяжелыми кривыми мечами. Длинные ноги обтянуты кожаными штанами, влитыми в высокие сапоги. Лицо жесткое. Длинное. Гневное. Кожа гладкая, юная. Но усталые, мудрые, грустные на яростном молодом лице глаза. И тяжелое кольцо на широкой груди.

— Пастырь Седой… Дядька… Гневный Жеребец… — вырвалось из нескольких глоток.

Чужане стали опускаться. Нет, не на оба колена, позорно, как люди. На одно. Как воины. Отдавая дань уважения.

По правую руку старца — гигант, раздутый яростной силой. Страшные мускулы с трудом сжимает тяжеленный стальной панцирь, что носят северяне. Черный как ночь, он казался бы стальной статуей, кабы не мягкий шаг. Легкие движения. И порхание крылатых секир, неподъемных с виду.

По левую — высокая, гибкая, как клинок, женская фигурка. Обнаженная на первый взгляд. Нет. Облитая, как перчаткой, золотом кожи дракона. Нет под этим небом оружия, что пересилит такой доспех. Два длинных узких клинка блеснули змеиными жалами, прежде чем спрятаться в темноту ножен.

— Доигрались, — гневно громыхнул старец. — На свою кровь руку поднять надумали. Ведь не люди же вы…

— Да как посмел ты, самозванец? — вперил обличающий перст отец Доминик в кольцо на груди его. Он побледнел, глаза его метали молнии. — Символом веры тело свое нечестивое прикрыть? Ведь это кольцо иерарха!

— Замолкни, грязь. — Этот Старший явно не был столь добросердечен и терпелив, как Гравольф. — Забыл, как удивлялся, что знаком лесовик-отшельник с трудами Тимофея Цесарца? «И как же глубоки твои знания. Не место тебе в глуши сией», — явно передразнил он. — А как мне с его трудами знакомым не быть, когда сам их и написал? Умолкни, тебе сказано! — рявкнул он, заметив, что монах вновь собрался открыть рот. — Велико мое терпение, но не беспредельно. И едва не кончилось оно, когда моих же воспитанников за моей кровью ты послал. Хорошо хоть, признали, — невесело усмехнулся. — А вы, дурачье, — обвел тяжелым взглядом коленопреклоненных, — Обряд прошли — решили, людьми станете? Пришли б хоть, спросили. Мало в вас грязи, чтобы людьми сделаться. Или вы не слышали? Из глины их лепили. А вас вот — нет, — грустновато закончил. — И ты хорош, Пастырь Волчий, — вдруг влепил подзатыльник Гравольфу. — А с тобой, Котенок, отдельный разговор, — пригвоздил Эль Гато к земле.

Тот устало убрал клинки и сломленно осел на мягкий травяной ковер. Много в этот день на его долю пришлось Самого Страшного Знания.

— Это что же получается, Эль Гато… — заговорил вдруг тот первый, в волчьей душегрейке.

— Замолкни, Белая Пасть, — всем телом развернулся к нему Гневный Жеребец. Действительно гневный. Владелец душегрейки даже коленопреклоненный умудрился слегка отползти. — Или не чуял ты, что Гравольф из Старших? Силу проверить решил, щенок. А к кому бы мать твоя пришла на беду свою жалобиться? Когда б тебя по ковру травяному в клочья разметало, а? — вдруг рявкнул он, отчего у воспитуемого голова вползла в район брюха. — Эх вы! Дети, дети… Нет, уводить вас надо. Нельзя вам, дурачью, рядом с людьми жить. Испортят они вас.

— А как же эти, — осмелился подать голос Гравольф, положив ладонь на загривок волку.

— Эти? Ты что, еще не понял? Не мы им. Они нам нужны. Они мудры. И им без нас легче. Да ведь знаешь, они всегда найдут к нам тропинки. Так ведь? — и, резко присев, оказался своим костистым, лошадиным лицом напротив хитро улыбающейся морды волка. — Видишь. Найдут. Куда мы без них. Они без нас не пропадут, а вот мы… — Лоб его пересекла глубокая морщина.

— Нечестивец! — вдруг раздалось.

— Ах ты!

Никто не заметил, как Гневный Жеребец оказался вдруг рядом с Домиником, никто не заметил, как он выхватил меч. Услышали лишь, как гуднуло мутное полукружие клинка, увидели, как разрубленный пояс, увлекаемый тяжестью нелепого оружия, шлепнулся в густую траву. А владелец его заплясал на пальцах ног, потому что высоко подняло подбородок острие.

— Убирайся. И скажи иерархам — мы уходим. Не потому, что вы сильнее. А потому, что не нужны ни мы вам, ни вы нам. Тупиковая ветвь. Иногда, чтобы дерево не болело, отрезают лишнее. Но в вас столько яда, что лучше новое дерево посадить, а может, и целый лес.

Волк встопорщил загривок, учуяв тяжелый запах врага. Пардусы. Много. Странно. И братьями пахнет. Волки и пардусы. Вот же день странный. Меж деревьев замелькали тени.

С дерева слетел росомахой, кувыркнулся по земле жеребенком, и перед старцем встал вихрастый мальчишка в домотканой одежде с четырьмя ножами на широком поясе.

— Дедушка! Сюда люди идут. Много. Все в железе. Так воняет…

— Ах ты… — шагнул старец к Доминику.

Тот отшатнулся, зацепился ногой за разрубленный пояс и упал навзничь. Секунду смотрел пастырь на побледневшего человека. В глазах была… жалость? Отвернулся.

— Все. Уходим, тропками. Всех оповестить надо, — гибко присел. Ухватил за челюсть волка. — Встретимся еще, братик серый. Заглядывай.

На поляне остались волк и Доминик. Зверь, наклонив голову, смотрел на человека. Улыбался? Почему-то не было страшно. Громко хрустнула ветка. Волк одним прыжком исчез в густом подлеске.

Доминик вдруг посмотрел на свои руки. Пальцы не дрожали. Но ему вдруг показалось, что этими руками он оторвал от себя что-то. Он спрятал в ладони лицо и заплакал.

О чем? Он не знал.

 

Татьяна Минина

Одна за всех

 

1

Камин дымил.

Сквозь белесо-серый дым прорывались робкие красно-желтые язычки, но на полноценное пламя их не хватало. Удушливый запах плыл по комнате. Потертый кирпич очага словно побледнел, на каминной полке оседала мелкая сажа цвета перца. Рыжжет фыркнул и, не желая пачкаться, перебрался с полки на спинку старинного дубового кресла.

Колени затекли и ныли, наконец-то можно встать. Тяжело долго сидеть на корточках, раздувая гаснущий огонь и заново складывая щепки и бересту. Вернулась во второе унаследованное от предков резное кресло, такое же, как и то, спинку которого облюбовал Рыжжет. Села, и на моих коленях немедленно угнездилась Трусь.

— Надеюсь, теперь разгорится, — сообщила я присутствующим. — Надо мне все-таки прочитать дедушкины записи и вызвать дух огня. Пусть поработает, камин без конца дымит…

— Может, мурр-мяу, надо для начала просушить дрова? — снисходительно поинтересовался Рыжжет.

Да, я их не представила. Рыжжет — кот, разумеется, рыжий, а Трусь — серая кошка. Потомственной магессе-воительнице положено иметь магических же животных. Увы, несмотря на череду славных предков, магесса из меня вышла так себе. То ли генетика сильно разбавлена предыдущими поколениями, то ли училась я недостаточно усердно… Но животных все равно люблю и с удовольствием держу. Тем более без них в этой унаследованной от предков дыре, то есть чародейском замке, забуду, как разговаривать.

Трусь тихонько мурлыкала, массируя коготками мои затекшие ноги, а я уныло разглядывала украшавшие стены каминного зала старинные гобелены. Они чередовались с портретами достойных представителей моей фамилии.

Вот прадедушка, знаменитый маг, воин и целитель, благодаря которому наше королевство Россошат сохранило свою независимость от страшных степных завоевателей. Запечатлен в момент наивысшего триумфа — произносящим собственноручно изготовленное Заклинание Высшей Сложности. Вот бабушка, магесса-драконоборица, поражает гнусного дракона, возжелавшего пожрать россошатскую королеву и тем самым пресечь династию россошатских королей. Бабушка-бабушка, милая моя воспитательница и учительница, я-то в кого такая бездарь?! Воительница из меня ничего, это да, а вот как маг я, увы, — не продолжатель славных дел рода. За всю карьеру так и не смогла овладеть магическим искусством настолько глубоко, чтоб с успехом применить на благо королевства…

Между гобеленами были прибиты к стене дурацкие рога неизвестного монстра, которые добыл кто-то из моих еще более отдаленных, но не менее славных подвигами предков. На рогах сидел и чистил перья огромный и абсолютно черный ворон, всем своим видом демонстрируя недоверие ко мне как покорительнице духа огня и заодно как разжигательнице каминов. Ворон тоже относился к моим домашним и звался Хьорн.

— Миарра, — это он ко мне обратился. — Там кто-то прибыл. Топчется на пороге. Опасается войти в чаррродейский замок без разрешения.

И дело не в том, что у ворона особо тонкий слух, просто рога прибиты около окошка, сквозь которое виден вход.

— Я, я его встречу, можно?! — радостно вскочила на лапы Терч и в предвкушении встречи заулыбалась во все свои сорок с лишним зубов. Она только с виду — суровая псина сторожевой породы, а на самом деле обожает гостей, норовит утопить их в слюнях счастья и зализать до смерти. Правда, вновь прибывшие обычно не дают ей шансов, падая в обморок гораздо раньше — при первом же взгляде на зубастую морду в размер человеческой головы и шкуру окраса «мрачный тигр».

Поэтому я не отправила Терч встречать королевского гонца. Нет, я не обладаю даром предвидения, но кого еще понесет в горный замок чародеев, страх перед которым передается в стране Россошат из поколения в поколение? Простые люди нашего жилища по-прежнему сторонятся, ближайшее поселение в двух днях пути. Знатные пошлют не просто гонца, а целую делегацию по всем правилам этикета. Ну а король по старой памяти может счесть меня на что-то годной…

Дальнейшее события показали, что я была права. Гонец — светловолосый, безусый, явно напуганный до смерти и отчаянно скрывающий это юноша — переминался на пороге зала, не решаясь приблизиться к Миарре делла Монте, великой магессе Россошата.

Еще бы, я успела подготовиться и предстать в традиционном для нашего семейства облике. Сменила обычную рубашку и потертые штаны на величественную черную мантию с красными молниями. Растрепанные волосы запрятала под традиционный колпак мага с золотыми звездами. В руках бабушкин посох и дедов меч, которые Терч спешно разыскала в шкафу. Все эти вещи обладали собственной, не зависящей от меня магией, которую в них заложили славные пращуры. Даже мои вполне обычные серо-голубые глаза под звездоносным колпаком заблистали неземной лазурью. Хорошо, что камин уже перестал дымить, а догадливый Хьорн успел приоткрыть окошко, чтобы запах дыма быстрее выветрился. Может, гость и не унюхает, что у нас дрова сырые.

— Его величество велели привезти ответ, — тихо, но внятно произнес гонец.

Потомственная магесса-воительница Миарра, то есть я, величественно кивнула из наследственного кресла.

Рыжжет перебрался на спинку моего сиденья, Хьорн составил ему компанию с другой стороны моей головы, Трусь распушилась на коленях. Все трое читали предназначенное не им письмо. Только Терч, усевшись на задние лапы, радостно рассматривала юного гонца, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Она наверняка представляла, как весело можно было бы побегать с юношей во дворе, играя в мяч. Посланец бледнел, краснел и явно видел себя в роли зайца при борзой.

— Ответ будет завтра, — провозгласила магесса Миарра. — Трусь, проводи молодого человека в комнату для гостей и возвращайся. Есть что обсудить.

Думаю, юноша предпочел бы ночевать под открытым небом, нежели в чародейском логове. Тем не менее здесь ему ничего не грозит, а удобства — свет, вода, тепло и канализация, созданные еще моими предками, — работают исправно. Замок вообще меня переживет: сам себя обслуживает, сам себя защищает. Умели же маги-предки творить!..

Ну ладно, хватит ныть, Миарра.

 

2

Письмо лежало на низком столике мореного вишневого дерева, опять-таки наследственном. Три листа, исписанные моим коронованным родственником Румиэлем Четвертым собственноручно, причем почему-то каждый с одной стороны. Впрочем, удобно — я положила листы рядом и могла охватить текст одним взглядом. Три прямоугольника на темно-красной с коричневыми прожилками столешнице были ослепительно-белыми, как ледники высоко в горах. Казалось, тонкие листы придавили стол, еще немного — изящная резная ножка не выдержит, темный столик покосится и три тяжелые бумажные льдины рухнут на пол и разлетятся на мелкие куски…

«Достопочтенная Миарра…»

Да, дорогой Румиэль вежлив. Называет меня достопочтенной, несмотря на то что в битве против превосходящего наше по силам войска напавшего на нас королевства Корн толку от моей магии было ноль целых и еще меньше десятых. Каким-то чудом тогда молодой король сумел закончить войну без лишних потерь со стороны Россошата. Впрочем, какое там чудо — собственный ум и работа от зари до зари.

«сообщить, что у вас появился прекрасный шанс проявить свои магические способности и взять реванш за прежние неудачи…»

Как маг в той войне я провалилась окончательно и бесповоротно. Корн рассчитал верно, и у него были преимущества: внезапность и сила. Конечно, король-отец умер не в одночасье, а, как говорится, после долгой и продолжительной болезни. Но войска Корна давно выжидали на границе, а наши шпионы оказались такими же шпионами, как я магессой, — не успели, проморгали, не сообразили вовремя… Так молодой Румиэль, едва короновавшись, попал на фронт.

Но у Корна были приличные маги, которые знали, как махать волшебными палками. А у Россошата — только потуги на магию в моем лице. Румиэлю это чуть не стоило жизни, а он все еще на меня надеется…

«…Сначала крестьяне, живущие в нижнем течении реки Игрель, что на границе с Корном, пожаловались на опустошения, причиняемые их стадам. Местные владетели не придали значения их словам, считая, что таким образом крестьяне норовят уклониться от уплаты налогов и сборов. Затем чудовище нанесло визиты в замки нескольких королевских вассалов, заслуживающих всяческого доверия. Пока люди находились в панике, дракон сбросил письма и улетел…»

Опять письма. Грамотные все стали, даже драконы.

«…вопреки распространенным легендам, дракон не требует себе в жертву принцессу. Этот монстр возжелал принца — и непременно королевской крови!»

Хорошенькое желание, должна заметить. Ибо у дорогого моего Румиэля четыре дочери, и лишь немногим более трех лет назад королева осчастливила его и всю страну принцем-наследником Ульемом.

«Мы и двор… не стерпев оскорбления… отряд из двадцати вооруженных панцирных рыцарей выехал незамедлительно…»

Дальше просто ужас. Гордые дворяне искали чудовище прямо на пастбищах и, судя по всему, не утруждали себя маскировкой. Дракон же открыл огонь в прямом смысле с неба, а затем начал наземное избиение. Восемь рыцарей обгорели как головешки, до сих пор не могут ходить, еще двое обратились в бега. Оставшиеся десять обожжены не так сильно, как первые, но получили тяжелые раны и переломы. Чудо, что они оттуда выбрались! Дракон же по-прежнему требует прекрасного принца Ульема и продолжает опустошать поля и загоны для скота. Крестьяне стонут. Господа боятся.

«…настоятельно прошу госпожу Миарру, внучку и правнучку знаменитых драконоборцев, избавить землю Россошата…»

Умеет король Румиэль писать письма…

Терч прижалась сбоку к моей левой ноге, преданно глядя в глаза. «Ха, хозяйка, новая игра, хорошо, хорошо! Сыграй с драконом, я в тебя верю!» Трусь крутилась у правой ноги, терлась то головой, то хвостом: «Мурль, все хорошо, ты только спокойнее, мурль, спокойнее». Рыжжет подошел спереди, поднялся на задние лапы, требовательно опираясь лапкой на мое колено: «Собираемся, мурр-мяу, в дорогу?» Хьорн на подоконнике любовался закатом, и его черный профиль выражал непоколебимое одобрение.

Мой рыжий умник, моя серая хитрюга, моя полосатая радость, мой черный мудрец… Если бы не вы, я бы никогда не нашла в себе силы жить рядом с собственным бессилием и пытаться его преодолеть. В какой раз, наверное, даже не важно.

 

3

Дороги.

На карте они похожи на веревки — плавные изгибы крученых линий, узлы-перекрестки, кое-где оборванный конец висит истончающейся на глазах нитью. А когда уже идешь такой веревкой-дорогой, запоминается лишь пыль. Где-то под ногами утоптанная земля, где-то — аккуратно уложенный камень, где-то — мелкий щебень, но пылью пахнет везде, если в течение трех дней не было дождя.

Рано утром гонец ускакал обратно в столицу с моим ответом. Улетел и Хьорн — купить мулов и припасы в ближайшем селении. Рыжжет и Трусь занимались чисткой оружия и упаковкой вещей, еды и прочего необходимого для путешествия. Терч изучала карту. Я бездельничала в библиотеке, перелистывая бабушкины мемуары. От рукописи пахло пылью, я немилосердно зевала и жалела, что раньше не догадалась почитать бабулин труд в качестве средства от бессонницы.

— Вот, вот как нам надо двигаться, — воодушевленно взмахивала ушами и тыкала носом в карту Терч. — Река Игрель вытекает из наших гор Соррель намного выше замка. И сразу-сразу поворачивает в сторону Корна.

— Верхнее и среднее течения реки Игрель известны своими порогами и водопадами, так как проходят по самой труднодоступной части Соррельского среднегорья, — процитировала я читанный когда-то давным-давно учебник географии. — Расставшись с горами, река Игрель в нижнем течении является естественной границей Россошата и Корна…

— С верхним и средним течением мы связываться не будем, не будем! — подпрыгивала и хлопала ушами Терч. — Спустимся по тропам и выйдем на дорогу. А к реке, к реке мы приблизимся уже на равнине, вдали от гор. Именно там, там, где жаловались на этого… дракончика.

— Мурль, дракона, — поправила неизвестно зачем появившаяся Трусь. — И мулов надо бы своих иметь. Там Хьорн привел каких-то трех костлявых, мурль, они даже на жаркое не годятся.

— Хищники, — вздохнула я. — Какие свои мулы? Вы же всех сожрете в три дня, и все равно ездить не на чем будет!

Сентябрь — прекрасное время для путешествий по Россошату: солнечно, но жары нет; ночи прохладные, но не настолько, чтобы замерзнуть. Охаянные Трусь мулы оказались довольно выносливыми ушастиками, которых не смущали ни пыль, ни веревки-дороги, ни странные пассажиры. Рыжжет и Трусь в силу небольшого роста и природной лени постоянно восседали на безропотных копытных. Хьорн иногда летел, но по большей части присоединялся к кошкам. Я и Терч предпочитали идти пешком. Пусть утруждать ноги не пристало великому воину, но я нуждаюсь в постоянном поддержании физической формы. А Терч всегда готова прогуляться за компанию.

Область нижнего течения Игрель была мне памятна еще с войны. Холмистая, богатая оврагами местность. Прошло пятнадцать лет, и селения здесь выглядели зажиточными, как будто их никогда не жгли и не топтали чужие и свои армии. Разве что дома в основном новые — в деревнях они и по сто лет стоят, а тут видно, что намного моложе. Справные дома, кое-где с пристройками, не землянки погорельцев. Поля под земледелие здесь куцые в силу неровного рельефа, а вот всякие овцы-козы на буйной местной траве росли и плодились просто на ура. Завидев молочный скот, остроухие вымогатели потребовали натурального молока и ныли до тех пор, пока я не свернула в ближайшую деревушку и не забарабанила в калитку.

— Что вам угодно, молодой человек? — степенно осведомилась солидного вида хозяйка. И ничего смешного: когда я в походной одежде, мужском платке-бандане и волос не видно, меня часто за юношу принимают. Ну, плечи у меня широкие, ноги мускулистые, да. Тем более ей солнце в глаза бьет.

— Она не молодой, мурр-мяу, — сообщил ей Рыжжет, выходя вперед.

— Она не молодая, — встряла еще и Трусь, хитро сощурив глазки. Чего к возрасту прицепились… — Мурль, и вообще женщина.

Ойкнув, крестьянка начала извиняться. В родном моем Россошате даже последний бродяга знает, что за женщины болтаются по дорогам в одежде воина и с говорящими кошками. Вернее, одна женщина. Вокруг меня столько слухов, что я бы и сама поверила, что магесса Миарра — настоящий страшный маг.

Хозяйка тем временем принесла пузатый горшок с холодным молоком из погреба и мисочку простокваши для Терч. Пока ушастые хлебали полезные продукты, я попыталась расплатиться за съеденное.

— Нет-нет, госпожа, с вас денег я не возьму. Вас же, поди, господин король послал нас от дракона избавлять?

Я уныло кивнула, отводя глаза. Да, его величество попросит как пошлет. Будет ли с меня толк? А богато они здесь живут, вон какие здоровые хлева для овец с козами у ближайших домов, и огороды до самого пруда тянутся.

— Родители мои бедно жили. — Хозяйка, похоже, проследила направление не только моего взгляда, но и мыслей. — Дед говорил, мол, крестьянину никто не поможет, кроме своих рук. А король Румиэль, дай боги ему здоровья, как начал царствовать, так всем и помог. Уж сколько лет каждая семья на свадьбу от казны получает пять золотых монет: хочешь дом строй, хочешь скотину заводи — на многое хватит. У кого ребенок рождается, на год от государственной подати освобождает. И господам местным запретил с крестьян лишнее драть, как прежде было…

Да знаю я, знаю все это. Давняя мечта моего коронованного родича — не богатая аристократия, а зажиточный народ. Вот только ни король, ни королева давно не носят коронных драгоценностей Россошата, переходивших от поколения к поколению со времен древнего основателя государства. Изумруды, сапфиры, рубины, невиданных размеров жемчуг — почти все было продано во время войны с Корном. Многие думали, что после заключения мира Румиэль кинется выкупать их, а он начал давать крестьянам монеты на новые дома…

Кажется, не зря.

Внезапно нахлынувшие воспоминания вырвали меня из реальности. Словно не было этих пятнадцати лет, опять я стою в королевской палатке одна перед молодым королем… о боги, да ведь это было вон на том холме! Или на вот этом? Пращур побери это Игрельское приграничье, тут все холмы одинаковы…

…Стена палатки словно лопнула, и за ней открылся совсем другой военный лагерь — враждебный лагерь армии Корна. И оттуда, закрытый мощной пеленой магии, шагнул чужой маг. Сила, клубившаяся вокруг него, была такой мутной, что черты лица врага словно смазались. Из вытянутых вперед сложенных рук вырвалась кроваво-красная удавка, захлестнувшая горло моего короля!

Я видела, видела это заклинание, эту магическую нить, и судорожно попыталась схватить ее руками. Бесполезно, удавка душила Румиэля, но для всех остальных оставалась лишь дуновением воздуха. Кто-то из королевской охраны влетел в палатку, но арбалеты и алебарды были бессильны — магическая пелена была непробиваема, к магу никто не мог приблизиться. А дорогой мой Румиэль кашлял кровью и задыхался, упав на одно колено, отчаянно борясь за жизнь…

Выскочившая откуда-то из-за двери Терч с разбегу ударилась о магическую пелену всем телом, включая уши и хвост. Собаку отшвырнуло, в воздухе запахло паленым. Маг надменно повел плечом. О, он был уверен в своей неуязвимости, раз явился сюда, прямо в королевскую ставку! Хотя, может, издали удавка-заклинание не действовало бы? Или хотел лично доставить тело врага королю Корна?

У меня не было возможности задать пришельцу эти вопросы. Терч странно взвыла на нескольких нотах, но в этом вое не было боли. В ответ коротко зашипели кошки, вывернувшиеся непонятно откуда. В следующий момент раздался звук, который я так часто слышала в родовом замке, — звук раздираемой портьеры. Восемь когтистых лап драли защитную пелену вражеского мага! Пахло жженой шерстью, но недаром коты способны прыгнуть даже на горячую плиту…

А вы еще спрашиваете, зачем мне столько животных?

— Миарра, не спи! — В защите врага мелькнула прореха, точь-в-точь как на охотничьем гобелене у меня в малой гостиной. Я кинулась внутрь, не думая головой, отдавшись рефлексам тела — не зря столько лет проходила воинскую подготовку. Сорок подтягиваний в день в течение нескольких лет сослужили свою службу — руки у меня железные.

Ухваченный за интимную часть тела вражеский маг оказался не в силах не только восстановить разодранную защиту, но даже внятно разговаривать. Удавка на шее Румиэля растаяла без следа, и король, держась за горло и хватая ртом воздух, поднялся на ноги, а враг лишь выл и ныл. Наконец удалось разобрать, что он извиняется за причиненные неприятности и предлагает вылечить слегка поджаренных котов и Терч. (Собака, разумеется, не просто так полетела на магическую защиту, а разведала боем, к какому слабому месту приложить кошачьи лапы.) И правильно предложил, потому что за короля и своих друзей я была морально готова раздавить ему то, что потом ни один маг-лекарь не восстановил бы. В благодарность враг получил от меня прощальный апперкот и до конца дня пролежал в нокауте, но сама я от этого магессой не стала…

— Так что спасибо вам, госпожа, заранее. — Крестьянка уже собирала пустую посуду. — Дракон этот уже много скота поел, на короля и на вас вся надежда.

— До свидания, хозяйка, — вразнобой ответили мои спутники.

Эх, честная женщина, знала бы ты, какая на меня надежда. Одна надежда, что опять верные друзья начнут, а я уж как-нибудь доделаю.

«Твой дар тебе не подчиняется, — вздыхает бабушка. — Он есть, но ты не можешь взять его в руки». Я чуть не плачу: выучила же, выучила все заклинания! Разрозненные куски помню прекрасно, но собрать в единую формулу не могу, и моя природная сила не откликается на куски, не колет кончики пальцев, чтобы вылиться в колдовство… А как здорово было, когда бабушка произнесла первые строки заклинания, я последние, и с моих пальцев сорвался настоящий огненный шар!

«У Миарры странное свойство. Она не может сама начать заклинание, но может успешно закончить то, которое начал кто-то другой», — подводит итог дедушка.

«Но кто будет вести ее за собой по жизни?» — хрустит по-королевски изящными пальцами мама.

Тогда мне были подарены удивительные помощники, мои верные друзья — мои вожатые. Я научилась идти за ними. Они делали первые шаги, я — последний. Они подносили артефакты, считывали из рукописей первые фразы заклинаний, а я честно шла проложенной мне дорогой.

Сама! Не это ли ключевое слово? Меня учили, и я честно старалась пользоваться готовыми магическими формулами, которые каждый раз разваливались, разбегались в разные стороны, как муравьи.

Может, надо просто придумать свое собственное заклинание? Пусть на основе старых, но не вспоминать заученное, а придумать свое?

Как придумал король Румиэль помогать крестьянам, хотя такого никогда и нигде не было.

 

4

— Хьорн, — окликнула я ворона. — Поднимись повыше и оцени, где тут может быть логово дракончика… то есть полновесного дракона. Ищи относительно высокий холм, желательно каменистый, с которого удобно взлетать, возможно, со входом в пещеру…

— Не повторрряй. Я читал записки твоей бабушки делла Монте, — буркнул ворон и поднялся в воздух.

Сам бы и позаботился о разведке, раз такой начитанный. Впрочем, ладно, не время обращать внимание на чужой характер.

Трусь все пыталась перебраться с мула на мое плечо. Однако ритм шагов у меня и у вьючного ушастика не совпадали, и кошка никак не могла прицелиться для точного прыжка. Такое же несовпадение мучило мой мозг. Несовпадение происходящего с известной мне историей и географией, которые в один голос твердили, что драконы живут и размножаются только в Черных горах за Желтой пустыней. Конечно, летающие рептилии не раз выползали оттуда и добирались до Россошата, где обычно попадали в объятия моих приветливых предков. Но вот в чем странность. Желтая пустыня находится с другой стороны Россошата, нежели река Игрель и королевство Корн! То есть дракон не только выбрался из родных краев и одолел пустыню — прецедентов полно, — но и зачем-то перелетел (или облетел) весь Россошат. И обосновался только на границе с враждебным нам Корном.

Трусь наконец изловчилась и перепрыгнула. От ее тяжести меня слегка перекосило, в ухе зазвучало ласковое «мурль».

Очень странно, что дракон забрался на другой конец страны от Желтой пустыни. С той стороны скот не хуже, напротив, там держат более крупных животных — коров и буйволов, которым плохо подходят здешние кочки-овраги. Да, письма еще эти! Почему он их по пути нигде не сбросил, тащил через всю страну? Ну же, Миарра, хвостик секрета где-то под носом, дерни — и размотаешь весь клубок…

Хьорн шлепнулся на спину мула часа через полтора, заметно вымотанный полетом.

— Там, за лесом, — более хриплым, чем обычно, голосом сообщил он. — Целая черреда гор. Ну, того, что здесь горрами называют. Одна вполне подходит. Повыше других, веррхушка ровная. Одна сторона совсем отвесная. Еще одна крутая. По другим можно подняться пешком. Тихо. Птиц нет, зверья нет. Охотиться не на кого.

— Ага! — в один голос воскликнула моя команда, а Терч энергично замахала ушами.

Рыжая, почти до желтизны высушенная солнцем глина крошилась под пальцами. Серый камень, глинозем, коричневый камень, песок, кусок гранита, глина… Кое-где прилепились небольшие пятнышки черной земли, в которых гнездились чахлые кустики. Эту сторону горки — предположительно драконьей — словно кто-то обрезал гигантским ножом.

На других, более пологих склонах плодородный слой задержался успешнее. Там росли сосны, ежевичник и самшит. Именно там должны были подниматься мулы под наблюдением Терч. Я велела им начать подъем на полчаса позже, чем мы. Мы — это Рыжжет, Трусь и я — все те, кто умеет лазить по склонам.

Я провела полжизни в горах, где ходить по скалам куда труднее. Сплошной камень, приходится впихивать пальцы ног и рук в твердые расщелины и цепляться за выступы. Здесь же, где между камнями то песок, то мягкая глина, удержаться куда проще.

Серый камень. Глина.

Мой план был прост. Мы втроем поднимаемся незаметно с этой стороны, Терч с караваном — там, откуда нас могут ждать. Они отвлекут дракона, а мы подберемся сзади и скрутим его как миленького. Хьорн, как независимое от рельефа местности существо, осуществлял связь.

Желтый камень. Опять глина. Красновато-коричневая глыба…

Выше ничего нет. Справа через край гранитной площадки легко перемахнул Рыжжет, слева его движение повторила Трусь. Я вслед за ними перекинула тело через уступ и увидела, что оба кота уже стоят в боевых позах. Спина дугой, хвост бьет по бокам, уши прижаты.

Только сейчас в нос ударил запах гари.

Хьорн не успел нас предупредить. То ли мы поднимались слишком медленно, то ли Терч взяла слишком быстрый темп… Дракон уже напал на маленький караван!

Прямо у меня под носом ворочался огромный хвост с зубцами наподобие крепостных поверху. Впереди маячил массивный таз ящера, темно-синяя чешуя на солнце отливала лиловым. Из передней части туши — высматривать голову мне было некогда — вылетело пламя и устрашающий рев.

Однако дела наши были совсем не так плохи, как можно было предполагать — Терч и Хьорн вовремя сориентировались. Терч согнала мулов в тесную кучу и жестко пресекала любую попытку панического бегства деликатным прикусыванием за ноги. На голове переднего мула разместился Хьорн, раскинув крылья во весь размах, от которого, к слову, не отказался бы и полноценный орел. В клюве он держал кольцо из невзрачного металла с семью камнями, переливавшимися всеми цветами радуги. Из камней вырывались лучи света, переплетавшиеся между собой и образующие нечто вроде зонтика над всей компанией. Пламя дракона скатывалось с радужного зонта, как дождь с настоящего.

Глаза Хьорна были полуприкрыты, ворон весь отдался управлению знаменитой Радужной Защитой, созданной моей бабушкой. А вы как думали? Готовясь к поездке, мы выгребли из подвалов замка самые надежные из оставленных предками штучек!

Помня бабушкины писания, я скосила глаза на тень от дракона. Ого! Можно было предположить…

«Что тут предполагать, Миарра, — сказал в моей голове голос короля. Нет, мой дорогой Румиэль не обладает даром мысленного общения, просто вновь вспомнился разговор пятнадцатилетней давности, который как был прерван нападением вражеского мага, так и не был закончен. — Что предполагать? В тебе есть наследственная сила, ты честно учила то, что тебе преподавали, но ты не можешь колдовать сама. Остается лишь ждать, что рано или поздно в какой-то угрожающей ситуации ты сама сделаешь первый шаг, и твои возможности прорвутся наружу. Вернее, что ты наконец-то выйдешь за рамки своих нынешних возможностей…»

Угрожающая ситуация случилась через пару минут после тех слов короля, но ничего не произошло.

Ничего во мне не прорвалось наружу, и ни за какие рамки я не вышла.

Тогда мои помощники кинулись делать основную работу, а я лишь довершила дело. В меру своих физических способностей. Силой — самым простым и банальным способом, который знает человек.

Рыжжет и Трусь хлестали себя хвостами по бокам, но не нападали. Пробьют ли кошачьи когти чешую дракона, удастся ли вцепиться? В желтом глазу Рыжжета мелькнуло сомнение, нерешительно вздрогнул кончик хвоста Трусь.

Они никогда не сомневались. Они всегда знали, что если они не начнут — ничего не получится.

Мне бы ум Рыжжета…

Мне бы хитрость Трусь…

Мне бы незамутненную уверенность Терч…

Мне бы Хьорнову мудрость в расчетах…

Не начнут они?

Ничего не получится?!

В моей голове рушился мир, и время словно остановилось. Замер драконий хвост, застыли искры Радужной Защиты, нарисованной казалась шерсть на кошачьих боках…

Одна секунда.

Один шаг.

Одна жизнь.

Посмотреть на мир своим взглядом. Не черным и не красным — прозрачным как стекло. Не замутненным чужим знанием и чужими традициями.

В следующий миг все рвануло вперед с прежней скоростью.

Не размышляя, я прокричала слова, которые подсказывало сердце. Кажется, добавила туда что-то, чего ни бабушка, ни дедушка, ни прочие славные предки даже в горячечном бреду не могли помыслить. Меня словно несло горячим ветром, сила колола кончики пальцев, и некогда было думать о том, правильная ли это формула, сработает ли она. Я просто бросила заклинание в чудовище, как кидают тухлый помидор в плохого актера.

С чувством.

Рыжжет и Трусь прыгнули одновременно с разных сторон. В следующий момент дракон словно взорвался. Части огромной темно-синей туши разлетались, испаряясь на глазах. Миг, и перед нами запрыгала синяя некрупная драконица размером не больше коровы. Подросток со странным металлическим ожерельем на шее. На ее морде, душераздирающе шипя, висели разъяренные кошки. Кошачья шерсть искрила, драконица пыталась плюнуть огнем в белый свет как в копеечку, но из пасти вылетал лишь дым. Переделанное на ходу бабушкино заклинание не только нейтрализовало драконью магию, но и лишило девчонку возможности извергать огонь.

Миарра, ты все-таки магесса!

 

5

— Дурррачье! А если бы она лапой вас прихлопнула?

Исцарапанная драконица ревела в три ручья. Отцепившиеся кошки чистили когти, а Хьорн вполголоса отчитывал их за безрассудство.

— Одной лапой двух кошек прихлопнуть невозможно, мурль-мурль, — сообщила ему Трусь. — А двумя лапами сразу неудобно — упадешь.

— Она вас и по очереди перебить могла, — сбавил обороты Хьорн. — Нет, ну что за безответственность…

— Миарра успела бы ее заколдомяу… э… заколдовать, — от радости Рыжжет сбивался на примитивный диалект кошачьего языка. — Она мяумяугесса, настоящая!

— Бабушка делла Монте всегда в это карррила… веррррила, — расчувствовался ворон, тоже зачем-то переходя на наречие помоечных ворон. — Что рано или поздно Миарра скарр… спрррравится одна за всех…

Терч бдительно следила за пленницей. Иногда порыкивая, отчего драконица нервно вздрагивала. Пыхать огнем она уже не пробовала.

— Как тебя зовут-то? Да не реви ты.

— А-а-а-а… У-у-у-у-у-у… обманывают все… и вы тоже обманете.

— Зовут тебя как, говорррю?! — это Хьорн не выдержал, прикаркнул на пленницу.

— Ундишвалахмапари… а-а-а-а-а… — рыдала драконица. — Бедная я несчастная… И зачем я брата не послушала… а-а-а…

— Унда, — немедленно укоротила я непроизносимое имя. — Это брат тебя прислал помогать королю Корна?

— Не-е-е-ет, брат наоборот, брат не пускал… Несчастная я! Это они… Они меня соблазнили, и-и-и-и-и, принцем соблазнили.

— Кто «они»? — опять вступил грозный Хьорн.

— Эти. — Драконица Унда махнула лапой в сторону корнского берега Игрель. — Оттуда. Они брата звали… и-и-и… Брат большой, он старший. Это я как он выглядела, когда ты, магесса, — девчонка взяла себя в лапы до такой степени, чтобы сделать уважительный жест в мою сторону, — иллюзию разбила. Это брат мне подарил. — Она коснулась ожерелья на шее. — Чтобы, если драться, я как он казалась и его силой пользовалась. — Она опять всхлипнула.

— Так как ты рассталась с братом? — продиралась я сквозь путаный рассказ.

— И-и-и-и… брат мне показывал мир. Мы были около большого порта. Там, за пустыней…

Кусочки складывались в мозаику. Если верить Унде — а почему бы, собственно, ей не верить, — к ее брату обратились представители королевства Корн. Каким-то образом — то ли с помощью магии, то ли через особо отчаянного купца — прислали письмо с приглашением поразорять земли Россошата в нижнем течении Игрель. Соблазняли его также принцессами, дочками Румиэля. Брат Унды (с еще более непроизносимым именем) дураком не был и отказался. Зато наивная Унда с дарованным братцем ожерельем…

— А-а-а, — хныкала драконица. — Я подслушала, там принц есть. Я принцев никогда не видала! Я решила — прикинусь братом, а потребую не принцесс, а принца. Пусть приезжает на белом коне от меня освобождать, а я его хвать — и домой! И-и-и-и-и… И король этот… тамошний… ну, с того берега… поддержал. Правильно, говорит, принц там красавчик, забирай его скорее, пока невесту не нашли…

Еще бы, лишить Россошата наследника, а королевскую семью — единственного сына! Отличная диверсия.

— Надули тебя, — фыркнула я. — Принцу Ульему всего три года!

— Чего? — От шока драконица перестала рыдать и икать.

— Вот чего. — Я вытащила из тюков миниатюру с королевской семьей. Да, я сентиментальна, таскаю с собой такие вещи. — Видишь? Писано в королевском замке весной этого года. Вот твой принц.

Розовощекий трехлетка Ульем улыбался на коленях у отца, окруженный сестрами.

Унда надула губы.

— Он, поди, подгузники еще носит… Тут и есть-то нечего! Я думала, он взрослый уже, красавец мужчина… опять обманули, а-а-а-а-а… — она печально взглянула на меня. — И чего теперь со мной будет? Я даже огня своего лишилась.

Я заговорщицки подмигнула, уверенная в себе как никогда.

— Огонь я тебе верну, мое заклинание: хочу кладу, хочу снимаю. Но ты немедленно вернешься к брату. — Драконица отчаянно закивала, явно мечтая убраться как можно дальше от коварного Корна и вредного Россошата. — Передашь ему мое письмо и кое-что расскажешь на словах…

 

6

Камин горел ровным желто-красным огнем, экономно кушая поленья. И дело не в том, что я все-таки потолковала с духом огня, просто мы наконец-то сложили дрова в сухое помещение.

Дубовые прадедушкины кресла казались особенно уютными. Может, потому, что на улице звенел первыми заморозками ноябрь. Терч спала, развалившись перед огнем и подставив живому теплу светло-полосатый живот. Лапы собаки периодически подергивались — наверное, в своих грезах она кого-то догоняла и почти наверняка зализывала до судорог. Трусь мурлыкала во сне, оккупировав одно из антикварных кресел. Я не возражала, а других претендентов и не имелось — Рыжжет в этот раз предпочел дремать на каминной полке. Черный Хьорн улетел, и никто не сидел на рогах монстра у окошка, сквозь которое виден вход в замок.

Поэтому гостей мы услышали, когда они уже входили в каминный зал. Непременно выскажу Терч свое недовольство — она страшная охранная собака или напольный коврик? Трусь едва шевельнула серыми ушами, Рыжжет так вообще даже не проснулся. Совсем распустились, бдительности никакой! Привыкли, что магическая входная дверь кроме постоянных обитателей замка впускает только одного человека.

Высокий черноволосый мужчина уже скинул капюшон и снимал теплый, на меху, плащ. Рядом с ним топтался мальчик лет четырех, закутанный в теплую одежду. Щеки карапуза порозовели от горного воздуха, любопытные карие глазенки перебегали от полосатой собаки к огромному коту на камине. Малыш даже неосознанно шагнул вперед, протянув ручонку погладить, но твердая ладонь мужчины ласково придержала его за плечо. Вот так же — уверенно и спокойно — он правит своим королевством. Он — его величество Румиэль Четвертый собственной персоной с сыном и наследником Ульемом.

— Лежать! — скомандовала я вместо приветствия. Разумеется, не королю, а Терч. Ее любовь к детям выливается в столь бурные поцелуи и объятия, что дети обычно не выдерживают напора и падают. А катание принца Ульема по полу вряд ли входит в планы моего обожаемого Румиэля.

Хитрая Трусь незаметно для всех проснулась и уже помогала принцу раздеться. Страдающая Терч честно выполняла «лежать»: живот прижат к земле, лапы собраны, лишь хвост роет напольный гранит да уши поднимают ветер, выражая бурное желание прыгнуть на Ульема. Отважный малыш тщательно изучил оскаленные в приветственной улыбке зубы, затем, повернувшись к отцу, изрек:

— Папа, это тот дракон, которого победила тетя Миарра?

— Нет, это другой, — улыбнулись мы с братом. Чего вы не знали? Я же говорила, что мы с королем родственники!

Так уж сложилось, что королевская династия Россошата издревле была в родстве с магами делла Монте. Собственно, первый король был братом первого мага. Позже то принцессы выходили замуж за магов, то сестры магов становились супругами принцев. Вот только у наших бабушки с дедушкой был один-единственный ребенок. Дочь, которая в восемнадцать лет влюбилась в наследного принца Румиэля Третьего, причем взаимно.

Бабушка заламывала руки, дед хмурил брови — род магов делла Монте рисковал прерваться! Но наша будущая мать была непреклонна. «Продолжать дело рода пришлю внуков!» — заявила она и отправилась замуж в столицу. Ну а дальше вы уже наверняка догадались. Мой брат унаследовал королевство, а я в юном возрасте отправилась выполнять долг магессы. До последнего времени вполне безуспешно.

— Ну, рассказывай, — потребовал мой дорогой брат, поудобнее усаживаясь в дедушкином кресле. Это в письмах он придерживается официального тона, а наедине нормальный родной брат. — Как ты устроила этот подарок королю Корна?

Рыжжет, Трусь, Терч радостно заулыбались каждый на свой лад. Они-то были в курсе того, что именно я написала брату Унды. Вообще иметь братьев весьма полезно, как я погляжу.

— Видишь ли, страшный дракон оказался на самом деле маленькой испуганной девчонкой. Но у этой девчонки имелся старший брат, который о ней заботится. Ну а я просто открыла этому парню глаза на то, как гаденько посланцы Корна использовали наивность его сестры. Насчет принца.

Малыш Ульем важно фыркнул, показывая свое отношение ко всем на свете девчонкам, за что немедленно схлопотал легкий отцовский шлепок по лбу.

— Как ты вообще поняла, что это не большой страшный дракон? Двадцать рыцарей не догадались, так она по ним прошлась…

— Понимаешь, я никак не могла понять, зачем он… она… короче, дракон пересек страну. Что-то в этом драконе было ненастоящее, понимаешь? Я перечитала записки нашей бабушки. Она тоже утверждала, что эти чудовища никогда не попадали в нижнее течение Игрель. Я прямо чувствовала, что что-то не так с этим драконом! Еще искала про всякие драконьи обманы… У бабушки сказано, что они иногда придают себе более внушительный вид, с помощью иллюзии увеличивая свои размеры. И чтобы увидеть истинные размеры летающей рептилии, надо посмотреть на ее тень. Ну и заклинание для снятия иллюзии тоже было, только, — я скромно потупилась, — я его малость попортила. Не только вернула драконицу в ее настоящие размеры, но и приостановила ее способность изрыгать пламя.

— Миарра, ты просто гений! — Румиэль даже привстал в кресле. — Ты же доработала заклинание нашей бабушки!

— Угу, и победила напуганную зареванную девчонку.

— Которая, между прочим, двадцать здоровых вояк мне положила! Кстати, подробности того, что происходит в Корне, уже знаешь?

— Пока нет, отправила Хьорна разузнать.

— Я тебе сам расскажу! Да будет тебе известно, в королевство Корн заявились драконы. С классическим требованием золота и принцесс.

— Драконы? Что, даже несколько?

— Целый косяк! Твоя Ундишвалахмапари… не делай такие глаза, пообщаешься с мое с разными дипломатами, и посложнее имена научишься выговаривать… так вот, Ундишвалахмапари — сестра драконьего вожака. И теперь вся стая явилась разбираться, зачем девочку обидели.

Я не выдержала и расхохоталась. Вот уж встретились два одиночества — я и Унда! Обе сестры могущественных правителей, и обе, похоже, мучимые комплексом неполноценности. Надеюсь, драконице со временем тоже повезет.

Румиэль оставался серьезен.

— Миарра, я горжусь тобой. Ты все-таки сделала свой шаг! После стольких неудач… я все эти годы так переживал за тебя…

— Я просто научилась быть собой, Румиэль. Перестала брести в хвосте великих предков и посмотрела на мир и магию собственными глазами.

Потянуло сквозняком — это Хьорн влетел в окошко и устроился на излюбленном месте — монструозных рогах. Трусь умывалась, сидя на моих коленях, и когда только успела на них забраться? Рыжжет терся о правую ногу, к левой прижалась Терч.

— Ну, старые приятели, — мой брат внимательно оглядел их всех и улыбнулся во весь рот, как в детстве. Сейчас он нечасто может позволить себе такое. — Что, четвероногие-крылатые, теперь наша магесса без вас справится?

— Спррравится, — подтвердил ворон. — Прикажете отпрравляться на свалку истории, ваше величество?

Ульем настороженно взглянул на отца — неужели он и правда хочет разогнать такую веселую компанию? Трусь презрительно фыркнула, выражая национальное кошачье отношение к приказам всяческих королей. Рыжжет задумчиво шевельнул ушами и показал ворону растопыренные когти — мол, глупо шутишь.

— Это как сама Миарра решит, — отвечал брат с делано скромным видом.

— Еще чего, — буркнула я. — У них еще полно дел. Мышей, например, не всех доловили, кресла не до дыр пролежали… Да и вообще, нас, магов, разные короли просят чуть ли не каждый день — то дракона поймай, то реку поверни. Отбоя нет от работы, мне что ж, одной все делать?!

И тут его величество король Румиэль Четвертый прижал большой палец правой руки к носу, большой палец левой — к мизинцу правой, растопырил пальцы и, как в детстве, показал своей великой и ужасной сестре-магессе «длинный нос». Чтоб не зазнавалась.

 

Сергей Раткевич

Кровь невинных

— А на самом деле ты должен его убить, — произносит отец. — Подойти, рывком повернуть к себе и перерезать горло.

— Убить? Горло перерезать? Но зачем? — ошарашенно выдыхаешь ты. — Разве он в чем-то виноват?

— Тебя должна обагрить невинная кровь, — отвечает отец. — Тебя… и всех остальных. Только в этом случае заклятие обретет должную силу и мы сможем быть уверены в успехе.

— Только в этом? — зачем-то переспрашиваешь ты.

— Только в этом, — непререкаемо говорит он. И добавляет: — Это твой долг, сынок. Сам посуди, ну что может значить жизнь двенадцати простолюдинов, когда решается судьба страны?

«Двенадцати… значит, они все умрут… все… должны умереть…» — проносится в твоей голове.

— Но… убить так подло… напасть неожиданно… практически ударить в спину… не дать возможности защищаться… разве так можно поступать с человеком, кем бы он ни был? — бормочешь ты, запинаясь. — Даже с простолюдином? Боги…

— Забудь о них, — обрывает отец. — Я возьму на себя этот грех. Думай о том, ради чего ты все это делаешь.

О да, ты хорошо помнишь, ради чего. Весь мир тускнеет, когда ты об этом помнишь. И все-таки…

— Но разве нельзя нормально вызвать его на поединок? — тем не менее пытаешься возразить ты. — Раз уж нельзя иначе, раз непременно нужно его убить… давай я просто вызову его на бой и убью в честном поединке?

Отец бросает на тебя недовольный взгляд, но ты не останавливаешься.

— Раз он принимал вместо меня присягу — не такой уж он теперь простолюдин. Он достоин скрестить клинок с сыном графа и честно пасть от моей руки. Разве я не прав?

— Ты прав. Но… ты сделаешь то, что я сказал, — с тяжелым вздохом отвечает отец. — Только это. Никаких поединков. Мы не можем так рисковать.

— Ты считаешь, что я не смогу его одолеть, отец? — с обидой спрашиваешь ты.

— Я считаю, что нельзя нарушать предписания мага, — отвечает он. — А маг предписывал покончить с вашими двойниками именно таким способом.

— Но это же нечестно! — само собой вырывается у тебя. — Они же ни в чем не виноваты!

Глупость, конечно, при чем здесь виноваты — не виноваты? Когда решаются судьбы целых государств, отдельно взятый человек, пусть даже и благородной крови, — песчинка в куче песка, а такие, как эти, — таких и вовсе считать никто не станет, нужны они кому…

— Они так надеялись сражаться вместе с нами! — Твой голос звучит почти жалобно. — Мы же обещали им это!

— Вот пусть и умрут с этой надеждой, — откликается отец. — Зачем их разочаровывать? Их смерть укрепит вас, когда вам придется сражаться, а они отдадут свои жизни за великое дело. Если ты помнишь, именно в этом они и клялись, вместе с вами: отдать жизнь за великое дело. Они всего лишь выполнят свою клятву. Отдадут жизнь.

— Но не так же! — восклицаешь ты.

— А почему, собственно? — спрашивает отец. — Они клялись умереть — они умрут, их жизнь не пропадет напрасно — маг об этом позаботился. Умирая, они отдадут свои жизненные силы вам. Вы станете сильнее, удачливее. Сила и удача — важные качества для заговорщиков.

— Они надеялись умереть, сражаясь, — мрачно роняешь ты.

Отец слегка морщится.

— Ни один простолюдин никогда не сможет по-настоящему сражаться. Каким бы сильным и ловким он ни был, он остается простолюдином. Воином нужно родиться. Я понимаю, что тебе нравится твой двойник, возможно, ты испытываешь к нему некую привязанность или даже какие-то дружеские чувства, но пойми, у него нет другого пути. Он должен умереть. Сегодня. Сейчас. Нет другого пути и у тебя. Ты должен пойти и убить его. Я бы с радостью взял это на себя, но… именно тебе предстоит действовать дальше. Именно тебя должна укрепить эта жертвенная кровь.

— Я бы хотел знать об этом с самого начала! — продолжаешь упорствовать ты. — Я же считал его своим соратником… оруженосцем… Я привык к нему! А теперь… за что я должен его убить?

— Хотя бы за то, что он, простолюдин, посмел принести присягу королю вместо тебя, сына графа, — отвечает лорд Лэдон, граф Донгайль, отец.

— Но ведь мы же сами приказали ему сделать это!

— Вот именно. Сами приказали, сами и накажем, — раздраженно откликается он. И, помолчав, добавляет: — А ты думал спасать свою несчастную родину в белых перчатках? Увы, сынок… не получится. Проклятый узурпатор пролил реки крови. Благородной, между прочим, крови. Взошел на трон по грудам трупов. А от тебя всего-то и требуется убить одного-единственного простолюдина. Неужто это такая большая жертва ради всеобщего блага? Ради восстановления поруганной справедливости? Ради мести ненасытному тирану и всему роду его? Не ты, а он будет виновен в смерти этих двенадцати!

Ты молчишь, ты думаешь о том, узнает ли умерший два года назад «ненасытный тиран» об этой мести. Увидит ли ее свершение твой собственный дед, переживший узурпатора всего на полгода? «Кровавая династия должна быть смыта кровью!» — шепчет он тебе из своего посмертия.

И ему совершенно не важно, чья это будет кровь, как она будет пролита и кем.

Ты отворачиваешься от деда и смотришь в глаза отцу. Долго смотришь.

«От мертвого легко отвернуться», — обиженно бурчит дед за твоей спиной, но ты не обращаешь на него внимания. Потом. У мертвых сколько угодно времени, тогда как живые…

— Пойми, мы слишком далеко зашли… — говорит твой отец и первым отводит глаза.

Он отвел взгляд, признал себя неправым, но что с того? Лучше бы он был уверен в своей правоте и продолжал смотреть. Потому что… если бы он не отводил взгляда… кто знает, быть может, что-нибудь изменилось бы… а так… а так все остается по-прежнему.

Он признает свою неправоту, но продолжает настаивать на выполнении приказа. По праву старшего, отца, графа, наконец…

— Так почему мне не сказали об этом раньше? — спрашиваешь ты. Ты уже понял, что ничего не изменить, но… глупая детская привычка спорить с неизбежным…

— Никому из вас не сказали, — глухо откликается твой отец. — Никому, понимаешь? Слишком все серьезно, чтоб доверить такое мальчишкам. Даже наложив на них заклятие молчания.

— Но заговор вы нам доверили, — безжалостно бросаешь ты. — Доверили мальчишкам…

— Заговор — дело благородное, а это… необходимая мерзость, — выдавливает из себя лорд Лэдон. — Поверь, если бы я мог… я бы все сделал сам!

Он отворачивается. Тебе больно видеть его сгорбленную спину. Где-то в глубине души ты все еще видишь его самым сильным, самым смелым и самым благородным. Ведь именно так мальчишки видят своих отцов. Ты предпочел бы взять все свои слова обратно и зарезать кого угодно, чтобы никогда этого не видеть, но… ты просто не можешь остановиться.

«Я бы все сделал сам?»

— Тем не менее честь зарезать тех, кого мы считали своими друзьями, выпала именно нам, — говоришь ты.

Отец горбится еще сильнее. Тебе вдруг кажется, что он стал меньше ростом. Это почти пугает, но… этот согбенный старик упрямо стоит на своем.

— Да. Это честь выпала именно вам, Уллайн. Так уж вышло. Любой, кому пришлось бы совершить такое, был бы несчастен. Но кто-то же должен это сделать. Это. И все остальное.

Неприятный голос, неприятный тон… горький, резкий, язвительный…

— Сделать. И быть несчастным? — вырывается у тебя.

— Это ваш долг, — отвечает он.

«А ведь мечталось, что все будет красиво…»

«Кровавая династия должна быть смыта кровью».

Один из первых ручейков тебе предстоит пролить прямо сейчас.

Рукоять клинка холодная, как могила, а лезвие острое… очень острое… достаточно одного движения. Только одного. Этот бедняга и понять-то ничего не успеет…

Он сидит и ждет своего последнего посвящения. После которого он примкнет к заговору уже с полным правом. И будет сражаться со всей возможной доблестью, защищая своего господина и сокрушая кровавую династию. Он и представить не может, чем будет для него это самое «посвящение». Оно и к лучшему, что не может.

Подобранный на улице голодный, нищий мальчишка… мальчишка, которого подбирает добрый господин граф, подбирает, чтоб воспитывать наравне с собственным сыном… мальчишка, душой и телом преданный своему господину, готовый жизнь отдать за него… если бы он только знал… лучше ему до самого конца ничего не знать. Если бы тебе довелось оказаться на его месте, ты бы предпочел не знать. Впрочем, нет, ты бы предпочел вовсе не быть. А он…

Ты стоишь и ждешь, пока рукоять согреется в твоей руке, но она остается холодной.

Ты и не думал, что это будет так трудно. Но ведь недаром же говорят: «Клятва, которую легко исполнить, не стоит потраченного на нее времени».

— Иди, — говорит отец. Поникший, усталый… непреклонный.

— А тело? — спрашиваешь ты. — Его нужно куда-нибудь… или оставить там?

— Не будет никакого тела, — отвечает он. — Кинжал магический. Все, что останется, — горсть пепла. Я сам позабочусь о том, чтоб ее убрали. Иди же! — повторяет он, и ты выходишь из дома.

Исполнить долг. Убить. Оставить от своего двойника горсть пепла. От того, кого считал своим будущим оруженосцем, соратником, кто мечтал сражаться с тобой, заслонять тебя своим телом… кто, быть может, готов был погибнуть ради тебя… что ж, ради тебя он и погибнет, вот только…

Ты идешь и думаешь о том, что случилось полвека назад. Что стало твоей жизнью с момента рождения. Как только ты смог хоть что-то понимать — тебе рассказали об этом. И наложили заклятие молчания, чтоб не сболтнул лишнего. А так хотелось похвастаться! Ну хоть кому-нибудь!

Некоторые рождаются для того, чтоб всю жизнь повиноваться, другие — для того, чтоб повелевать ими. Ты был рожден для служения. Чтобы исполнить долг. И так хотелось поделиться этим… ну, хоть с кем-нибудь. Но было нельзя. Ни с кем, кроме отца и других лордов, затеявших все это. А также их сыновей. Таких же, как ты. Рожденных для служения высшей цели.

Но высокие лорды нечасто собирались вместе, опасаясь, что их заподозрят. И еще реже ты встречался со своими будущими соратниками.

А потом появился он. И тебе объяснили, для чего он понадобился. Совсем не так объяснили. Никто не сказал тебе, что придет время и ты должен будешь его убить. Он был частью великого замысла — частью не столь значимой, но тем не менее необходимой для великой цели. С ним можно было поговорить обо всем. В том числе и о том, что вам предстояло. Заклятие молчания не связывало вас в отношении друг друга. Друг другу вы могли все рассказать о высокой цели, о долге и мести. О своих мечтах. Ты не знал, что вам предстоит на самом деле. Ты узнал только сегодня. И что с того, что ты так и не подружился с ним? Сыну графа не с руки дружить с простолюдином? Верно. Не с руки. Вот только… готов ли ты его убить? Ах, не готов? А отца ослушаться? А дело великое предать?

Ты идешь и думаешь о том, что случилось полсотни лет назад.

Тебя не было, когда все это происходило, ты еще не родился, но тебе столько раз об этом рассказывали, что ты почти воочию видишь все это.

Дворцовый пол, залитый кровью. Ее так много… свежей… еще дымящейся… и мертвых тел тоже много… их еще не успели вынести. Их вынесут, чтобы бросить собакам. Лучших из лучших, благороднейших мужей и прекраснейших дев… всех, кто состоял хоть в каком-либо родстве с королем Линниром или был ему другом, советчиком… всех.

Король… он умирал дольше других… узурпатору очень хотелось вызнать у его величества какие-то тайны… но король Линнир так ничего и не сказал, и тогда разгневанный узурпатор зарезал его лично. Священная королевская кровь выплеснулась на мрамор дворцового пола.

Кровь… кровь… много крови… невинной, благородной крови… ее куда больше, чем предстоит пролить тебе… и ведь не просто так, верно? Последний, чудом уцелевший потомок истинного короля — твой соратник по заговору. Он должен занять место своего великого деда.

Тогда, полсотни лет назад, дед ныне правящего мерзавца, коего теперь приходится называть королем, был всего лишь герцогом, вассалом короля Линнира. Маленькое, ничтожное герцогство Рэннэин ютилось в сени великого королевства Эрналь, пользуясь всеми преимуществами дружбы с сильным соседом.

И до поры до времени герцог Рэннэин вел себя как благородный лорд и истинный вассал, ничем не проявляя свою мерзостную сущность. Никто не знал, что уже тогда в его черном сердце свили свое гнездо зависть и ненависть. Что он уже замыслил предательство. Одна за другой сыпались на него королевские милости, и все менестрели королевства пели ему хвалу. Но герцог Рэннэин лишь выжидал удобного момента. Достаточно удобного, чтобы нанести смертельный удар своему сюзерену и покровителю. И такой момент настал.

В любом королевстве бывают неблагополучные времена. Случилось так, что королевская казна Эрналя почти опустела, тогда как герцог Рэннэин, наоборот, сильно разбогател. И стали роптать жители королевства Эрналь, попрекая собственного короля и невежливо указывая ему на его расторопного вассала. И даже благородные лорды роптали. Вассал же не спешил делиться невесть как нажитыми деньгами, изыскивая все новые и новые причины, чтобы отказать своему сюзерену. Тогда же случился и бунт в армии. Когда долго нет денег, солдаты всегда бунтуют. Неизвестно, поспособствовал ли герцог Рэннэин этому бунту, или же он случился сам собой, но только повел герцог себя совсем не так, как надлежит действовать верному вассалу. Вместо того чтобы выступить от имени его величества Линнира и подавить бунт, он предложил солдатам денег, если они поддержат его против короля. Кроме того, он и сам собрал немалое войско. Пользуясь тем, что удержать его было некому, он ворвался в Эрналь, с необычайной яростью принуждая всех к покорности. Благородные лорды, собрав собственные дружины, пытались оказать ему сопротивление, но он и его наемники были столь неистовы, что никто не мог устоять перед ними. Сломив сопротивление оставшихся верными королю армейских частей, узурпатор захватил столицу и дворец с королевской семьей и многими благородными лордами и леди. Он уничтожил всех. Многих — собственноручно. Герцогу Рэннэину нравилось убивать.

Одиннадцать спасшихся благородных лордов собрались тогда в замке твоего деда, решая как быть дальше, как продолжать борьбу. Все решил приезд двенадцатого лорда. Герцога Искера. Потому что кроме остатков своей дружины он привез с собой беременную от уже покойного короля юную фрейлину Альрис, которой чудом удалось бежать из дворца. А это значило, что династия еще не прервалась, и если леди Альрис родит сына… Кроме того, герцог Искер предложил план, поначалу возмутивший сторонников немедленного продолжения борьбы, но, поразмыслив, благородные лорды убедились, что герцог Искер прав.

Тогда-то и был составлен тот план, что ведет тебя и всех остальных. Маг появился несколько позже. Заговорщики долго искали такого, который бы им подошел. А тогда… обговорив все детали и условия заговора, они вернулись в столицу и присягнули новому королю, уже водрузившему на свою голову не просохшую от крови корону и вовсю раздающему чины и почести пришедшим с ним наемникам и прочим мерзавцам и предателям.

Вновь прибывших посчитали такими же. Узурпатор был очень обрадован их появлением, ведь сражаться с ними со всеми было бы нелегкой задачей даже для него. Герцоги и графы присягнули новому королю, тем самым лишая себя права на месть. В народе их тотчас прозвали лордами-предателями.

Каждый раз, когда ты слышал это, тебя возмущала отвратительная несправедливость черни. Узурпатора, искупавшегося в крови, прославившегося чудовищной жестокостью, уже через год преспокойно звали королем, а тех, кто всего лишь склонился перед неизбежным, до сих пор называют предателями. И ведь они никому не могли открыть правды!

Одним из этих великих стариков был твой дед, лорд Эльстарн, граф Донгайль. Он воспитал отца, передал ему все необходимые качества, он готовил его так же, как отец потом готовил тебя. Тогда-то они и нашли мага, сделавшего то, что должно было сделать для тебя и твоих соратников.

Когда тебе исполнилось пять лет, ты получил двойника — мальчишку, подобранного на обочине дороги, нищего бродяжку Хести. Маг заколдовал его таким образом, что он походил на тебя, словно ты смотрелся в зеркало. С этой минуты с ним обращались так же, как с тобой. Одевали так же, кормили за тем же столом, обучали, воспитывали… ему все рассказали так же, как и тебе, и маг точно так же наложил на него заклятие молчания. Только отец и маг знали, как вас различить. Только отец и маг знали, для чего двойник нужен на самом деле. До сегодняшнего дня ты тоже считал, что знаешь это.

Пришел день, и Хести принес вместо тебя присягу его величеству Ремеру, внуку покойного узурпатора. Ты, сын графа, не приносил присяги королю Ремеру, потомку кровавого мерзавца. Вместо этого ты принес присягу лорду Челлису. Единственному наследнику законного короля Линнира. Тому, кто возглавит страну, когда внук узурпатора будет свергнут.

У тебя и двенадцати твоих соратников развязаны руки. Вы не приносили вассальной клятвы. Вы — свободны. Ваши отцы и деды сплели и упрочили все нити заговора. Внук узурпатора, сам того не ведая, оказался как бы опутан незримой паутиной. Пройдет еще недолгое время, и он забьется внутри прочных жестких тенет. Это случится скоро. Очень скоро.

Но для того, чтобы это случилось, нужен еще один шаг. Тот, о котором тебе не сказали заранее. Тот, о котором ты узнал лишь сейчас. Деды и отцы все сделали для вашей победы. Ничем не побрезговали. Переступили даже через собственную честь. А ты? Неужели ты споткнешься на такой малости? Неужто твое место придется занять другому? И кому? Твоему отцу? Но ведь он давал проклятую присягу, а она — магическая. Она держит. Не дает действовать в полную силу и — самое главное — лишает удачи. Неужто весь заговор — такой долгий, трудный! — провалится из-за тебя? Из-за твоей неспособности перерезать чью-то глотку?

Ладонь, державшая рукоять клинка, вспотела. Ладонь вспотела, но рукоять все равно — холодная.

Вытираешь руку о куртку.

Еще раз.

Все. Ты пришел.

Здесь он и ждет. В этой маленькой замковой часовенке.

Войти и убить. Увидеть, как кровь выплеснется на родовой алтарь. И жить дальше. И победить. Пройти все до конца, оглянуться и понять: все, что сделано, — сделано не зря.

Все.

Даже это.

Ночь. Звезды. Кинжал в твоей руке. Долг за твоей спиной, как огромная и холодная гора. Кажется, что во всем мире не осталось ничего теплого, а рукоять кинжала сделана из камня этой горы.

Хватит об этом.

Пришло время действовать.

Отец ждет.

А где-то там, за порогом жизни, еще сильнее ждет дед.

Вперед!

* * *

Дверь открывается совершенно бесшумно. Кто-то заранее смазал петли. Впрочем, Хести все равно не повернется. Он исполняет ритуал. Он знает, что сейчас к нему подойдешь ты и положишь руки на плечи. А за твоей спиной встанет маг, произнося слова древнего заклятия, которое сделает вас обоих вдвое сильнее и окончательно закрепит вашу связь «рыцарь — оруженосец». Хести не знает и уже не узнает, что магу нет необходимости приходить сюда, чтобы совершить свое колдовство, а ты… ты явился совсем с другой целью. Он стоит на коленях, накинув на голову капюшон плаща, стоит и ждет свершения таинства. Полумрак, словно кокон, охватывает его одинокую фигуру, а свечи горят тускло и тревожно.

Шаг… еще шаг… ровно, спокойно… так немного этих ровных и спокойных шагов… и уже ничего не изменить, и даже вспоминать, как вы когда-то в детстве вместе играли, — поздно… для всего поздно. Ты — рожден для служения. Он — для гибели. Тебя ведет долг. Его ожидает смерть.

Шаг… еще шаг…

Хватаешь за плечо, рвешь на себя, занося кинжал, и замираешь…

Потому что это совсем другое плечо.

Другое.

Эта рука никогда не знала тяжести меча. Это тело ни разу не пробовало воинских упражнений. Это вовсе не…

Ты отшагиваешь, а скрытый плащом незнакомец, вскочив и стремительно развернувшись, бросается на твой кинжал. Всем телом, силясь найти собой ускользающую смерть. Успеть умереть до того, как ты…

Ты отшатываешься, отводя оружие, и он налетает на тебя всем телом. И ты замираешь вновь, потрясенный пуще прежнего. Ты не можешь не узнать это тело. Не можешь… не можешь… Ведь это все равно что не узнать рассвет и закат, дождь и ветер, саму жизнь…

Она всегда приходила к тебе, когда ты этого хотел, отдаваясь твоей власти, покоряясь твоим ласкам, она…

Это не Хести ждал тебя в замковой часовне, чтобы пасть от твоей руки. Тебя ждала Роуни.

— Проклятье, Роуни, что ты здесь делаешь?! — с ужасом восклицаешь ты.

— Убей! — выдыхает она. Яростно, с отчаяньем: — Ты же пришел сюда убить? Ну так убей!

— Что? Что ты такое говоришь?! — ошеломленно бормочешь ты.

На миг тебя охватывает ужас. Неужто она каким-то образом оказалась посвящена в эту тайну? Но нет, этого просто не может быть! Она всего лишь увидела кинжал в твоей руке, и…

— Какая тебе разница, кого убивать, меня или Хести? — с отчаяньем вопрошает она, и ужас возвращается.

«Она знает! Знает!»

«Так что ж, и ее придется убить?»

Рукоять кинжала леденит ладонь.

— Откуда ты знаешь? — шепотом спрашиваешь ты.

— Подслушала, — откликается она. — Когда его светлость с магом сговаривался.

«И отец не заметил!»

«Убить?»

«Ее убить?!»

— И все рассказала Хести?! — спрашиваешь ты. — Зачем?!

— Я ничего ему не рассказывала! — качает головой она. — Он гордый. Если бы я рассказала, он бы решил, что это и есть его судьба. Его долг. И все равно пришел бы!

— Тогда… где он? — Ты оглядываешься по сторонам.

Никого вокруг. Никого. Лишь легкий ночной ветер шелестит в ветвях деревьев, пролезает в оконные щели да колышет горящие на жертвенном алтаре свечи.

— Я обманула его, — отвечает Роуни. — Назначила ему свидание. На берегу реки, на закате, за несколько часов до того, как он должен был идти сюда. Он пришел. Я напоила его вином с сонным зельем, а когда он уснул…

— Ты пригласила его на свидание?! — в ярости выпаливаешь ты. — Ты… ты была с ним?! С ним?!

— Уллайн, — отвечает твоя девушка. — Я спала с тобой, потому что ты этого хотел. Разве я могла сказать «нет»? Тебе? Сыну графа? А его… его я полюбила.

— Можно подумать, ты в состоянии отличить его от меня! — вырывается у тебя.

— Так я сперва и перепутала, — отвечает она, и внезапная улыбка на миг озаряет ее лицо. Всего на миг. — Думала, что это ты… а потом… научилась вас различать… и полюбила его.

— Именно его?!

— Улл, прости… ты, наверное, когда-нибудь сможешь стать таким, как он… если очень постараешься, — виновато говорит она. — Но пока…

Вот теперь и впрямь хочется ее убить. Или хотя бы ударить. Вот только… что-то останавливает. Что-то не дает это сделать.

«О боги! Да она же тут и вовсе ни при чем! — внезапно соображаешь ты. — Честь и месть, заговор и трон… при чем тут она? За что ей все это? И ведь она собиралась умереть! Пришла сюда, зная наверняка, чем это для нее закончится! Сидела, ждала удара, понимая, что еще миг, и от нее останется кучка пепла! Она же в отчаянии была из-за того, что я ее обнаружил…»

«Она готова была умереть ради любимого!»

«И этот любимый — не я!»

«А я сам… любил ли я ее?»

«К демонам это! Любил, не любил… важно совсем другое… А смог бы я вот так сидеть, зная, что меня ждет, зная, что сейчас придут и ножом по горлу, смог бы я это?! Или такой подвиг мне не по силам? Это с мечом в руке умирать хорошо и даже не страшно, а вот так вот?»

«А я собирался ее ударить. Из ревности. Ударить того, кто настолько сильнее духом, чем я сам…»

— Убей меня, — тихо просит Роуни. — Какая тебе разница, от кого останется кучка пепла?

«Вот и ответ на вопрос. Раз она считает, что я в состоянии так с ней поступить… как она может любить меня?»

— Я должен убить своего двойника, — тихо говоришь ей ты. — Пойми, это не моя прихоть. Это долг. Мне очень жаль, что ты в него влюбилась, потому что он обречен. Вот проснется он от твоего сонного зелья, люди отца его увидят и притащат ко мне… Отец хотел, чтоб все было быстро и чисто. Чтоб Хести даже понять ничего не успел.

— А ты получил бы силу для вашего дурацкого заговора, — кивает она. — Я достаточно подслушала, можешь не продолжать.

— Будет лучше всего, если ты отведешь меня туда, где он спит, — говоришь ты ей, почему-то чувствуя себя последней сволочью. — Он даже не успеет проснуться. Мне правда жаль, что так получилось, но…

Роуни внимательно смотрит на тебя и молчит.

— Я рада, что тебе хоть немного стыдно за то, что ты сейчас говоришь, — наконец произносит она, когда тишина становится невыносимо мучительной. — Мне жаль, что твой долг требует от тебя такой…

— Жестокости? — срывается с твоих губ.

Ты так торопишься вставить это слово. Ты знаешь, что она произнесет другое. И ты боишься этого слова, быть может, потому, что сам в глубине души с ней согласен. Вот только… есть ли у тебя выбор?

— Подлости, — отвечает она. С размаху, словно пощечину отвешивает. — Вот только ничего у вас с его светлостью не выйдет. Во-первых, Хести не спит где-то на берегу реки, как ты, должно быть, подумал. Я заплатила лодочнику, так что его уже несколько часов везут на лодке, а где высадят, я все равно не скажу. А во-вторых, он больше не похож на тебя. Вот абсолютно не похож! Так что никто его не узнает, можешь на это не рассчитывать.

— Как? — выпаливаешь ты.

— Ну, я, конечно, не могла купить услуги мага, снимающего столь сильное заклятие, — откликается Роуни. — Но моих скромных сбережений вполне хватило, чтобы купить у одной ведьмы некие чары, искажающие облик. Любой облик, настоящий, наведенный — без разницы. Так что вам его не поймать!

— Он сам вернется! — Ты в этом даже не сомневаешься. — Он же не знает ничего! Решит, что ты проделала с ним дурацкую шутку, из-за которой его не посвятили в оруженосцы, не скрепили магической связью с его рыцарем, то есть со мной. Вот посмотришь, не пройдет и нескольких дней…

В ее глазах на мгновение вспыхивает ужас. И тотчас меркнет.

— Я написала ему письмо, — говорит она. — И все-все про вас рассказала! Про то, какая роль на самом деле уготована ему и остальным двойникам!

— Ты думаешь, он тебе поверит?

Новый ужас в глазах.

— Я же люблю его, — отвечает она наконец. — Должен поверить. А что еще я могла для него сделать? Я написала ему, что, если он мне не поверит и надумает возвращаться, пусть сперва потихоньку проверит, жив ли еще кто-то из других двойников. Я просто не придумала, как сделать лучше…

«Я же люблю его! — зачем-то повторяешь ты ее слова. — А что еще я могла сделать?»

Роуни смотрит на тебя так, что глаза отвести хочется.

— Я так надеялась, что ты меня убьешь, — говорит она.

И ты понимаешь, что никогда не причинишь ей зла. Ни ей, ни ее Хести. И плевать на то, что ему теперь все известно, что он может поставить под угрозу весь заговор. Ты не станешь искать его, чтобы убить. Обманешь мага, солжешь отцу. Ты все равно исполнишь свой долг. Вот только никаких добавочных сил у тебя не будет. Справишься своими собственными. В конце концов, узурпатору когда-то хватило одного себя, так почему тебе не хватит?

Ты справишься.

Поможешь взойти на трон истинному королю.

— Так. Ну, вот что, Роуни… немедленно иди на кухню и принеси мне хорошую такую горсть золы, — приказываешь ты. — Только смотри, чтоб тебя никто не заметил.

— За… зачем? — выпаливает она.

— На пол посыпать. Поскольку кинжал у меня магический, вместо тела здесь должна остаться горстка пепла, — отвечаешь ты, и в ее глазах вспыхивает понимание. И благодарность. И уважение. И…

«Так вот как оно выглядит, когда женщина смотрит на тебя с любовью!» — потрясенно думаешь ты.

И завидуешь Хести. Потому что это на него она будет так смотреть всю свою жизнь. На него, а не на тебя. Что ж, наверное, он заслужил. Ты задумчиво вертишь в руке магический кинжал, его рукоять ледяная… все еще ледяная…

«Так и руку отморозить недолго», — думаешь ты, засовывая кинжал за пояс.

Роуни возвращается быстро. И сама посыпает пол.

— Я ничего не нашла, чтоб ее набрать, так принесла… — говорит Роуни, отряхивая руки.

— Хорошо, — киваешь ты. — Теперь отправляйся в мою спальню. Я приду позже. Когда доложу отцу, что выполнил свой долг. Завтра я придумаю, как тебе выбраться отсюда. Дам денег, напишу подорожную, и езжай, ищи своего Хести. А найдешь — уезжайте подальше. Лучше всего — вообще из страны.

Она кивает. И уходит.

А ты бредешь на реку и с размаху швыряешь в воду магический кинжал. Вода принимает его почти без всплеска.

«Лишь бы маг ничего не проведал».

* * *

— Там оказалось не так уж мало пепла, — сообщаешь ты отцу.

— Ты… что-нибудь почувствовал? — с тревогой спрашивает он. — После того как… ударил?

Ты киваешь.

— Что ты почувствовал? — продолжает он.

— Почувствовал, что я прав, — отвечаешь ты.

Он светлеет лицом. Он рад. Он обнимает тебя.

— Я горжусь тобой! — шепчет он.

Он не понимает, что ты имеешь в виду нечто совершенно иное. Ты не собираешься ничего объяснять. Ты не солгал. Ты просто не сказал правды. Или… все-таки солгал? Тогда почему ты не испытываешь чувства вины? Ты не знаешь ответа. Ты не уверен, что тебе нужен ответ. Что сделано, то сделано.

А потом ты отправляешься в свою спальню, и тебя встречает Роуни. Ты ложишься с ней, как много раз до этого. И она обнимает тебя, ища губами твои губы, она хочет отблагодарить тебя. Очень хочет.

— В последний раз… — шепчет она, но ты отстраняешься.

— Я никогда не спал с чужой женой, — отвечаешь ты ей, стараясь сказать это как можно менее обидно. — И сейчас не буду. Я… я потрясен твоим мужеством, понимаешь? И раз ты, такая храбрая, выбрала его… значит, он того достоин, значит, это я, дурак, его не разглядел. И тебя — тоже. Значит, это я чего-то в этой жизни не понял. Так как же я могу посягать на его жену? Это было бы подло.

— Ты так похож на него, — откликается Роуни. — Не лицом и телом, а… как человек. На твоем месте он поступил бы так же.

— Значит, все правильно, — говоришь ты.

— Если б я могла раздвоиться, — грустно вздыхает Роуни.

— Не нужно, — отвечаешь ты. — Если бы ты осталась, я бы в тебя влюбился. На самом деле влюбился. А у меня есть долг, который я обязан выполнить. И если понадобится — пожертвовать жизнью. Если я кого-нибудь полюблю, это может ослабить мою решимость. Да и не позволят Уллайну Донгайлю взять в жены простолюдинку…

— Я… понимаю… — Она осторожно, почти неощутимо гладит тебя по голове.

— И… раз уж я вас отпускаю… поклянись, что никто ничего не узнает, — добавляешь ты. — Ни от тебя, ни от Хести.

— Клянусь, — шепчет она. — Никто никогда ничего от нас не узнает!

Вы засыпаете, обнявшись.

* * *

— Его величество король! — возглашает придворный церемониймейстер, и ты наконец-то видишь его. Того, кого тебе предстоит когда-нибудь убить. Мальчишку на год младше тебя. Внука узурпатора, предателя и убийцы. Его величество Ремера.

Проклятый узурпатор пережил собственного сына, и трон достался его внуку. Ненадолго достался. На короткое время. До тех пор, пока ты не исполнишь свой долг.

Вместе с другими придворными ты склоняешься перед тем, кому не присягал. И вместе с тобой склоняются твои соратники. И среди них тот, что когда-нибудь станет королем по праву. Внук короля Линнира, его будущее величество Челлис.

Мальчишка, считающийся королем, нагло занимающий место его величества, милостиво кивает вам. Он не знает, что в этом зале собрались враги. Он не знает, что их много. Что они сильны. Что их поддержат. Он ничего не знает и не узнает до самого конца.

Что ж, его сторонников в этом зале тоже достаточно. Ты смотришь на мальчишку, занимающего трон, пытаясь отыскать в нем черты его ужасного деда, разглядеть в его взгляде отсвет той кровавой бойни, тех сражений, пожаров и казней. Ты ничего не находишь. Спокойны его глаза, чист и светел взгляд.

«Может ли так быть, что дед ему совсем ничего не рассказывал? — думаешь ты. — Или он лгал внуку? Искажал факты? Валил вину на короля Линнира?»

«Но разве можно спрятать столько пролитой крови? Перетолковать? Объяснить по-другому? Обвинить других?»

«Или этот… все знает? — Ты вновь бросаешь беглый взгляд на короля Ремера. — Знает — и спокоен».

«Быть может, он и сам способен залить кровью дворцовый пол? И даже не утратить при этом невозмутимости. Быть может…»

Ты смотришь на юного короля. Его легкая улыбка кажется тебе зловещей. Ты думаешь о том, что где-то уже встречал такой вот взгляд… совсем недавно встречал. Но кто мог смотреть на тебя подобным образом? Кто?

«Он же не на меня конкретно смотрит, — думаешь ты. — Он смотрит на нас на всех. Вообще на всех».

И все-таки почему его взгляд кажется таким памятным, таким знакомым?

Ты вдруг понимаешь почему. Вспоминаешь. Именно так смотрел на тебя порой твой двойник. Хести. Тот, кого ты должен был убить. Тот, кого ты отпустил живым, нарушив клятву.

У короля другое лицо и другие глаза, но взгляд… этого не может быть, но это так. Взгляд — тот же самый.

«Так не потому ли ты должен был убить своего двойника, что он и король — похожи? Не было ли это своеобразной „магической репетицией“? Не подобрал ли маг всех двойников специально, основываясь на некоем внутреннем сходстве с этим мальчишкой? Не на этом ли основывал он „повышение удачи заговора“? Убить кого-то, похожего на того, кого придется убивать потом? Не чертами лица, а какой-то внутренней сутью, чем-то неуловимым похожего? Сделать уже сделанное? И что случится теперь, когда ты не выполнил приказ? Как это отразится на ходе заговора?»

«Но разве можно было поступить по-другому? И разве не глупо со стороны отца — сначала воспитывать как рыцаря, а потом потребовать совершить бесчестный поступок?»

Ты так и не подружился со своим двойником, наверное, ты не знаешь, каков он, как человек, не знаешь и не узнаешь, но то, на что ради него пошла Роуни…

Но как же так?

Как может быть, что взгляд юного короля, потомка кровавого узурпатора, столь похож на взгляд человека, ради которого Роуни решилась пожертвовать жизнью, а ты не исполнил свой долг и солгал отцу?

Ты стоишь и смотришь, смотришь на короля, на этого мерзавца, посмевшего украсть чужой взгляд, надеть его, как свой собственный, стоишь и смотришь, пока вдруг не понимаешь с испугом, что и его величество на тебя смотрит. На сей раз — конкретно на тебя.

«Он что-то заметил? Заподозрил? Понял?»

«Быть может, он давно уже все знает?!»

«Неужто из-за меня все рухнет?»

«Или это просто оттого, что я, как дурак, на него таращился, этикет нарушая?»

Король улыбается и что-то говорит.

Не конкретно тебе, а вообще всем. Кто-то из соратников подталкивает тебя в спину, и ты приходишь в себя.

— Аудиенция закончена, — предостерегающе шепчут тебе на ухо, и ты вздрагиваешь.

— Успеешь еще насмотреться, — шепчут в другое ухо.

Ты склоняешься перед его величеством, и твои соратники склоняются вместе с тобой.

Что ж, невзирая на некое загадочное сходство, его величество Ремер вовсе не твой бывший оруженосец Хести. И ему ты ничего не должен. Внук врага — тот же враг, прирезать его вовсе не будет бесчестным поступком.

* * *

Последние лучи заходящего солнца ложатся на алый гвардейский плащ. Ты поправляешь складку. Теперь это твое повседневное одеяние. Одеяние дворцового гвардейца. А верхушка угловой башни — место, где ты встречаешь почти половину своих закатов и рассветов.

Служба в дворцовой гвардии — достойное занятие для юных лордов. Заслужить алый, вышитый серебром плащ — мечта многих доблестных воинов. Такой плащ открывает дорогу наверх верней, чем сражения и подвиги. Впрочем, ни тебе, ни твоим соратникам ничего заслуживать не нужно. Начать свою взрослую жизнь со службы в дворцовой гвардии — законное право любого из вас. Столь древнюю традицию даже узурпатор не посмел отменить.

— Это одна из самых больших его ошибок, — шепчет тебе Челлис, твой настоящий король, тот, которому ты принес тайную присягу прежде, чем отправиться ко двору узурпатора. Сегодня вы на посту вместе.

И только для него одного — единственного из всех вас — возможна какая-то дорога наверх. По праву крови он может и должен скинуть гвардейский плащ и стать королем. Для остальных дорога наверх невозможна в принципе. Вы и так наверху. Ближайшие соратники и доверенные лица своего настоящего короля, готовые разделить с ним радости и горести, победу и смерть.

Двенадцать человек во дворце, двенадцать — среди дворцовой гвардии, двенадцать не связанных вассальной клятвой, двенадцать мстителей, которые только поджидают подходящего времени…

Оно настанет.

Скоро.

На самом деле участие в заговоре принимают, конечно же, не двенадцать человек. Гораздо больше. Деды и отцы хорошо потрудились, тонкие ниточки заговора неощутимо оплели всю страну. В любом хоть сколько-нибудь значимом месте у заговорщиков есть свои люди. В нужное время приходят и подсказка, и помощь, и просто доброе слово, ободряющее в нужный момент.

— Клянусь хранить жизнь, честь и достоинство своего государя! — негромко откликаешься ты, повторяя слова из клятвы гвардейца.

Твой законный государь улыбается.

Когда вы все хором приносили эту клятву, никому даже лгать не пришлось, просто вы имели в виду совсем другого государя. Его величество Челлиса.

А то, что перед вами, кроме капитана гвардии, торчал столбом коронованный внук узурпатора, этот сопляк Ремер… ему-то и впрямь казалось, что в вашем лице он обрел верных защитников.

Что ж, он будет сильно удивлен. А вот разочароваться вряд ли успеет. Разве что испугаться. Но это уже его дело.

Один лишь его величество Челлис не приносил клятвы в тот день. Не мог же он клясться самому себе. Поэтому он просто открывал рот и шевелил губами. Поскольку клялись вы хором, этого никто не заметил. Так что ни одна из клятв ни к чему вас не обязывает, и, как только тайный совет двенадцати лордов решит, что час настал, их дети ни перед чем не остановятся.

Ты не можешь склониться перед своим государем так, как того требует долг, — было бы весьма странно, если бы один часовой поклонился другому, словно королю. Здесь и сейчас вас вряд ли кто-то увидит, но рисковать… Вместо этого ты бросаешь на него взгляд, а потом медленно прикрываешь глаза, что равнозначно долгому, глубокому поклону. Твой законный государь сам придумал эту уловку, и тебе она очень нравится. Он вновь улыбается, и ты улыбаешься в ответ.

Но даже ему ты никогда не расскажешь о том, что произошло с тобой в старой часовне отцовского замка около года назад.

* * *

Твоя новая жизнь состоит не только из суровых гвардейских будней. Светские развлечения тоже имеют место. А как же иначе? Ты, конечно, всего лишь рядовой гвардеец, пока длится твое обучение, но ты еще и сын графа Донгайля. А это значит, что двери почти всех столичных домов открыты перед тобой. Ты волен сам выбирать, на какие балы и празднества ты отправишься, а какими можешь пренебречь. Учитывая, разумеется, тот факт, что, принимая приглашения, ты совершенно не обязательно обзаводишься друзьями и союзниками, а вот пренебрегая какими-то другими, обязательно заводишь себе недоброжелателей и врагов.

Даже если бы ты не служил в гвардии и не принимал участия в заговоре, если бы ты всего лишь таскался с бала на бал… по сравнению с твоим прежним бытием столичная жизнь кажется стремительным ураганом, который захватил тебя в свои сверкающие объятия и тащит куда-то, совершенно не интересуясь, что ты по этому поводу думаешь.

И на всех этих балах столько хорошеньких женщин и девушек… совсем еще юных, невинных, и таких, что смыслят в тонкой любовной науке побольше тебя и очень даже не прочь поделиться знаниями с молоденьким гвардейцем, если, конечно, он проявит достаточно пыла и хоть немного изящества и остроумия.

Как раз возвращаясь после нежного прощания с очередной возлюбленной, ты и сталкиваешься со своим прошлым. С прошлым, о котором успел позабыть за всей этой суетой и блеском, вот только оно о тебе не забыло.

— Вот и ты…

Он появляется из ночной темноты. Внезапно выныривает из переулка, мимо которого ты беспечно намеревался пройти.

Маг.

Тот самый, что когда-то создал двойников для тебя и твоих соратников. Тот, что потом приказал вам убить их. Тот, чьего приказа ты не исполнил.

Ты стоишь, с ужасом глядя на мага, каким-то шестым чувством понимая, что ему все известно.

— Ты не обагрен невинной кровью, — говорит маг.

У него пустые, тусклые глаза, а тело, скрытое дорожным плащом, кажется уродливо-бесформенным. Ночь вокруг него гуще и черней, ночь вокруг него кажется уродливыми лохмотьями темноты, которые словно бы тянутся к тебе…

— Ты не принес жертву, — говорит маг.

«Роуни! Хести! — думаешь ты. — Этот гад не должен до них добраться!»

— Я… принес… — одними губами шепчешь ты.

Лохмотья темноты почти добрались до тебя. Ледяной ужас хватает за горло.

— Вот что я недавно нашел в реке, — говорит маг.

В его руке кинжал. Тот самый кинжал. Его глаза смотрят на тебя с угрозой, почти с ненавистью. Сейчас он совсем не похож на человека, нанятого когда-то старшими заговорщиками, подчиненного, услужливого… Он смотрит на тебя так, словно это он облечен властью. Словно вправе сам покарать тебя за твой проступок. Словно это он все решает.

Мыслей нет. Все мысли куда-то исчезли, прихватив с собой страх. Ты замечаешь, как глаза мага разгораются колдовским огнем, и внезапно бросаешься к нему. Маг даже понять ничего не успевает. Ему, привыкшему, что он сильней любого воина, просто в голову не приходит, что если кого-то с самого детства учат убивать, то у него это через какое-то время начинает получаться очень быстро. И даже еще быстрей. Маг шутя остановил бы тебя заклятием, вот только на его произнесение требуется хоть какое-то время. Именно этого времени ты ему и не даешь. Выхватываешь из его руки кинжал и коротко, без замаха вонзаешь в сердце. Маг странно вздрагивает, что-то толкает тебя в руку… а в следующий миг ты с изумлением смотришь, как тело мага рассыпается пеплом.

«А вот и невинная кровь! — мелькает у тебя в голове. — Впрочем, какая же она невинная?»

Седые бабочки пепла медленно опускаются на землю в свете луны. Тонкой струйкой золы осыпается на землю кинжал, рукоять, щекоча кожу, исчезает из ладони.

Ты ошеломленно замираешь. Это даже красиво — такая смерть.

— Отлично! — раздается за твоей спиной знакомый голос.

Ты вздрагиваешь и поворачиваешься.

— Я сам собирался его прикончить, но так даже лучше! — замечает твой сюзерен. — Ты лучший боец среди всех нас, лорд Уллайн! Подумать только, ты справился даже с магом!

Ты ошеломленно молчишь. Твой сюзерен явно не считает тебя изменником. Но почему? Ведь ты убил мага, наставлявшего всех вас, мага, нанятого старшими членами заговора.

— Боюсь, нашим родителям не очень-то это понравится, — негромко замечаешь ты, глядя на то, как легкий ветер разносит пепел.

— Ерунда, — откликается лорд Челлис. — За все теперь отвечаем мы. Это наше время, нам и решать. А этот… он свое выполнил. Если бы не ты, я сам убил бы его. Он зарвался. Начал слишком много о себе понимать. Решил, что без него не обойтись. Мерзавец посмел воображать, будто может руководить мной! Кстати, как тебе удалось с ним такое сотворить? Или ты тоже маг?

Твой сюзерен смотрит на тебя с неподдельным интересом.

Ты качаешь головой.

— У него в руке был магический кинжал, — говоришь ты. — Он… угрожал мне. Пришлось защищаться. Я вырвал у него кинжал и воткнул ему в сердце.

«Вот так. Даже лгать не нужно. Просто кое о чем промолчать».

— Он угрожал тебе?! — удивленно интересуется сюзерен. — Что ж, значит, ты и вовсе ни в чем не виновен. Какой-то несчастный маг посмел угрожать моей правой руке? Я-то думал, он всего лишь перестал быть полезен. Стал путаться под ногами. А он попытался убить одного из нас! Предатель! И ты еще опасаешься, что нашим родителям что-то не понравится?! Нас всего-то двенадцать! А таких, как этот, можно нанять хоть десяток. Если понадобится. Думаю — уже не нужно.

— Не нужно? — переспрашиваешь ты.

— Ну, видишь ли… — Твой сюзерен внимательно на тебя смотрит, словно раздумывая, сказать или нет. Потом решается: — Я и сам немного маг. А после того как стащил у этого типа книгу с настоящими заклинаниями — мне только немного времени надо на освоение, а там увидишь… я потому, собственно, и собирался его прикончить. Явился он ко мне, и ну из себя старшего строить. Советы давать. А я как увидел у него эту книгу, так и понял, что она должна стать моей во что бы то ни стало. И пока он тебя искать отправился, я взял его книгу, быстренько освоил парочку смертельных заклятий и пошел за ним следом. Ну, да ты и сам справился…

Сюзерен улыбается.

— Ты представить себе не можешь, как я доволен тем, что заполучил эту проклятую книгу, — доверительно сообщает он. — А ты теперь — моя правая рука. Заслужил.

Ты отвешиваешь ему полный дворцовый поклон, такой, как положено. Склоняешься перед ним, как перед своим государем, коим он и является на самом деле. Здесь, на ночной пустынной улице, ты можешь себе это позволить.

Чего ты не можешь, так это понять, за что твой сюзерен тебя так возвысил. Неужто только за то, что ты одним ударом кинжал в сердце сумел вогнать? Так ведь никакой особой хитрости в этом нет. Тебя с детства этому учили. И его — тоже. И остальных заговорщиков. Пока прочих юных лордов учили сражаться, вас учили убивать. А то, что ты выучился получше прочих, — так вышло. Вряд ли это твоя заслуга, тем более достойная такой высокой награды. Но с его величеством не спорят, верно? А уж когда он изволит награждать, спорить и вовсе глупо. Тем более что награда пока чисто символическая. Твоему сюзерену еще только предстоит стать королем.

— Теперь бы еще подумать, куда смертоносные заклятия девать, — говорит твой сюзерен, предъявляя тебе пальцы обеих рук, сложенные особым образом.

Ты растерянно молчишь.

«Да быть того не может, чтобы…»

— Кроме нас двоих, тут никого нет, — замечает он и ухмыляется.

Ты в немом изумлении смотришь на него. На его пальцы, которые слегка светятся.

— Жалко потратить их просто так, — продолжает ухмыляться он. — Я так старательно их плел.

«Назначить правой рукой… и тут же — убить?» — молнией проносится у тебя в голове.

— Испугался, — довольно констатирует твой сюзерен. — Это хорошо. Меня надо бояться. А больше — никого.

Он поворачивается к тебе спиной, вытягивая свою правую руку в сторону ближайшей изгороди. С его пальцев срывается трещащее нечто, срывается и, попав в изгородь, разносит ее вдребезги. Второе заклятие разрушает изгородь окончательно.

— Я пошутил, — оборачиваясь к тебе, говорит твой сюзерен.

— Э… да, государь, — откликаешься ты.

А потом в немом изумлении смотришь, как обломки изгороди начинают шевелиться, посверкивая остатками заклятий, как они медленно сползаются в кучку, обрастают мехом, встряхиваются и превращаются в небольшую собачку.

Ты так потрясен, что и слова вымолвить не успеваешь. Тем временем иссиня-черная, с красновато светящимися прожилками на шкуре собачка молча подскакивает к твоему сюзерену и кусает его за левую ягодицу.

— Уй! — взвывает он, оборачиваясь.

— Р-р-р! — откликается собачка и бросается наутек.

— Убей ее! — выпаливает твой сюзерен, но собачка, отбежав на небольшое расстояние, просто-напросто тает в воздухе. Напоследок она показывает вам обоим язык. Впрочем, быть может, тебе это только кажется.

— Что это было? — изумленно спрашиваешь ты.

— Что-то я перепутал с этими заклятиями, — отвечает твой сюзерен. — Потренироваться надо. Хорошо еще, что так все обошлось.

Он потирает пострадавшую ягодицу.

— Этого не было, — говорит он тебе.

— Разумеется, не было, государь, — послушно киваешь ты.

* * *

— Я убью его сам! — говорит твой истинный государь и повелитель. — Как его дед убил моего деда! Невинная кровь моего великого предка вопиет о мщении!

— Да будет так! — произносишь ты вместе с остальными. — Да будет так!

Это случится сегодня.

Скоро.

Почти сейчас.

Алые плащи в темноте кажутся черными. Двенадцать человек, словно двенадцать демонов смерти, крадутся в дворцовую библиотеку. Именно там любит по вечерам бывать его беззаконное величество король Ремер. Именно там он и умрет. Двенадцать человек, поклявшихся до последней капли крови защищать короля, явятся, чтоб забрать его жизнь, потому что он не имеет на нее права. Потому что он не должен жить и быть королем. Потому что он внук узурпатора, предателя и убийцы. Этого — достаточно. Убивают и за меньшее.

Коридоры пусты, об этом позаботились сторонники заговора. Почти все верные нынешнему королю люди под разными предлогами убраны из столицы, и даже войска находятся на марше. Не потому, что случилась война, просто любая армия время от времени устраивает войсковые учения. Вот пока они их устраивают, вам и нужно успеть.

— Чего тут не успеть? — усмехнулся твой повелитель. — Двенадцать человек не справятся с одним? Смешно.

И в самом деле смешно. Двенадцать на одного… И даже если кто-то прибежит — путь отхода просчитан заранее, и уж один из двенадцати — тот, кто действительно важен для дальнейшей судьбы государства! — всегда успеет уйти. Остальные почтут за честь погибнуть, прикрывая отход своего законного государя. Ну а потом подтянутся верные заговору войска, подойдут двенадцать лордов со своими дружинами… Все закончится раньше, чем кто-то что-то поймет. А после смерти короля Ремера у его сторонников не останется никакой надежды. Самые разумные тотчас присягнут новому государю точно так же, как их деды присягали узурпатору, а те, кто откажется… Двенадцать лордов не будут милостивы. Они не для того столько времени ждали, терпели и склонялись перед врагом, чтобы вновь потерять все.

Неслышные, едва осязаемые шаги… почти все факелы в этом коридоре погашены, а тот, кто отвечал за них, спит сладким сном и не проснется раньше утра.

Полумрак.

Тишина.

Дверь в библиотеку открывается бесшумно, словно во сне. Ты выхватываешь кинжал и вслед за своим королем шагаешь внутрь. Туда, где, освещенный светом единственной свечи, склонившись над книгой, сидит внук узурпатора и убийцы. Тот, чье время на этой земле подошло к концу.

«Я сам!» — властно звучит голос в твоей голове, и ты, как никогда отчетливо, ощущаешь, что твой законный государь не просто воин и твой повелитель, но еще и маг. Достаточно сильный, чтоб отдавать мысленные приказы своим соратникам.

Он делает длинный скользящий шаг, а ты, вместе с остальными, останавливаешься и смотришь на него с любовью и гордостью.

Он прекрасен сейчас — само воплощение возмездия. Он совершенен. Согнувшийся над книгой мальчишка ни в какое сравнение с ним не идет.

Ты внезапно понимаешь, что это мгновение, возможно, вершина всей твоей жизни. И что бы ни случилось дальше — никто не отберет у тебя этого прекрасного мига. И если что-то пойдет не так — ты будешь счастлив умереть, до последней капли крови защищая своего короля. Заслоняя его своим телом.

Почему-то вдруг вспоминается Роуни. Вспоминается так явственно, словно она и впрямь возникает тут. Если бы она и впрямь могла все это увидеть… она бросается наперерез твоему государю, твоему государю, занесшему кинжал неотвратимой мести… она заслоняет собой мальчишку с книгой! Внука узурпатора, предателя и убийцы!

Ты вздрагиваешь. Тебе кажется, что все это и впрямь случилось.

«Боги! Почему?!»

Додумать ты не успеваешь. Кинжал в руке твоего государя стремительно идет вниз. Ты вздрагиваешь еще раз, когда он насквозь прошивает тело Роуни, и она исчезает. Короткий стон — и мальчишка утыкается носом в свою книгу. Ему никогда уже не удастся ее дочитать.

— Сделано! — с торжеством шепчет твой государь, после чего, ухватив врага за волосы, поднимает его, дабы убедиться, что внук узурпатора и в самом деле мертв. И вдруг с проклятьем отшвыривает мертвеца в сторону, и тот тяжело валится на пол.

— Что такое? Что случилось, государь?

— Не тот! — рвано выдыхает твой король.

— Не тот? — потрясенно переспрашиваешь ты. — Но…

— Как это возможно? — шепотом восклицает лорд Эфайль, сын герцога Мерганто.

— А кто же это? — чуть испуганно интересуется лорд Арвес, сын графа Шерда.

Остальные начинают озираться по сторонам. Ты почти физически ощущаешь, как растет напряжение.

— Слуга какой-то, — раздраженно шипит государь Челлис.

— Слуга? Но он же книгу читал… — растерянно бормочет еще кто-то.

— Читал! — злится твой государь. — Можешь себе представить, среди слуг тоже встречаются грамотные!

— Но это же… королевская библиотека… как он посмел? — робко высказывается еще кто-то.

— Я не настолько сведущ в некромантии, чтобы задать ему этот вопрос! — рычит лорд Челлис. — Да и не все ли равно! Уходим!

— А тело? — спрашиваешь ты.

— Тело? — Твой государь озадаченно смотрит на распростертого на полу несчастного слугу, ставшего жертвой собственного образования. — Тело я сейчас…

Ты видишь, как плетет заклятие твой государь, как ритмично шевелятся его пальцы, выплетая замысловатые фигуры, как истекает из его глаз синее пламя и медленно съеживается, словно бы сгорая, мертвое тело, как вслед за телом исчезает окровавленная книга и пролитая на пол кровь.

— Вот так, лорды, — говорит твой государь. — А теперь уходим. Возвращаемся на свои посты.

Королевская гвардия вновь бдительно бережет покой его величества. Красные плащи строго чернеют во тьме на страх любым врагам. А слуга… что такое слуга? Он и сбежать мог. Украл чего, напроказил… мало ли? Кого это интересует? Гвардия беглой прислугой не интересуется. У нее поважнее дела есть.

Ты вновь занимаешь свой пост на угловой башне, рядом со своим настоящим королем. Он бросает на тебя короткий взгляд и отворачивается.

— Я еще узнаю, кто нас предал, — негромко говорит он.

А ты с великим горем думаешь, что уже никогда не сможешь им восхищаться, как прежде. Потому что никогда не забудешь, как его кинжал пронзил тело той, которую ты любил.

«Ведь любил же, на самом-то деле! — думаешь ты слегка растерянно. — Сын графа… какую-то простолюдинку… а что поделаешь?»

«А теперь он убил ее», — искоса глядя на своего сюзерена, думаешь ты.

«Но этого же не было!» — тотчас возражаешь ты самому себе.

«А если бы было… думаешь, он бы остановился? Даже если бы ты его попросил?»

«А ты посмел бы его об этом просить? Поставил бы свою дурацкую любовь выше чести? Выше служения своему государю?!»

«Я бы никогда так не поступил! — клянешься ты самому себе. — Я бы остался верен государю и своему слову!»

А перед глазами все та же картина. Вновь и вновь Роуни заслоняет своим телом склонившегося над книгой мальчишку. Вновь и вновь падает от удара кинжалом. И что-то в глубине твоей души истошно кричит от горя и отчаянья. Кричит даже тогда, когда ты зажимаешь ему рот.

— Как дела, юные лорды? — Капитан королевской гвардии лично обходит посты.

— Отлично, господин капитан! — откликается твой сюзерен.

Ты молчишь. Твой голос может выдать тебя. Твой капитан и твой король могут почувствовать, заподозрить, догадаться… ты не знаешь, которое из двух разоблачений окажется страшнее.

* * *

Это совсем другая ночь… другая… вот только почему она кажется тою же самой? Почему кажется, что все события повторяются один в один? Почему тошно от предчувствия, что эта проклятая ночь закончится точно так же? Еще одной безвинной жертвой?

Все тот же полутемный коридор, все те же двенадцать теней в красных, кажущихся черными плащах… ты — одна из этих теней, твой шаг не слышен, твоя цель — все та же. Ты ничего не в силах изменить… ничего!

«Уж сегодня-то он точно должен прийти!»

Его беззаконное величество не изволило тогда посетить библиотеку просто потому, что раньше времени спать завалилось.

«Он придет! Придет! — истошно надеешься ты. — Мы убьем того, кого нужно!»

Тишина, полумрак, безысходность. Глаза Роуни. Ее дыхание рядом.

«Я схожу с ума?»

Дверь в библиотеку вновь открывается совершенно бесшумно. Так же, как и тогда. Ты так надеешься, что она хоть немного скрипнет. Скрипнет, разорвет этим звуком тягучую безысходность этой повторяющейся ночи. Но дверь не скрипит. Так же, как и тогда, она безмолвно подается внутрь, и твои соратники один за другим ныряют в бездонный жуткий провал.

В библиотеке никого нет.

Пусто.

Ты облегченно вздыхаешь. Пуще засады и предательства ты опасался вновь увидеть несчастного мальчишку в плаще, склонившегося над книгой. И рядом с тобой так же облегченно вздыхает Роуни. Роуни, которой здесь нет и быть не может. Она сейчас далеко, вместе со своим Хести. Они уже спят, наверное, или… не спят. Им хорошо. И тебе, как ни странно, тоже. Потому что никакого мальчишки с книгой нет, а значит, сегодня он не умрет. И Роуни не умрет тоже. Ей не придется заслонять своим телом этого недотепу с книгой еще раз, твой сюзерен не убьет ее. Она будет жить долго и счастливо. И любить своего Хести, которого точно так же закрыла своим телом от тебя. Вот только ты сумел остановиться, а твой сюзерен — нет. А ведь мог и ты не остановиться… Мог не успеть… и стать таким же… как он.

Мысль о том, что ты мог уподобиться твоему законному государю, приводит тебя в ужас. И вовсе не потому, что ты посмел себя с ним сравнить. Совсем по другой причине. Когда до тебя доходит по какой — ты приходишь в ужас повторно.

«Уллайн, как же это вышло, что ты ненавидишь своего законного короля?!»

«Ведь ты же любишь его… ведь он же самый сильный, самый смелый, самый достойный… древняя кровь… единственная уцелевшая веточка великого рода… как же так вышло?»

«Он ведь не убивал Роуни… не убивал… ты сам это придумал… ты сам так увидел… при чем тут он?!»

Можно говорить и думать что угодно, убеждать себя любыми словами, можно попытаться обмануть себя… но никуда не деться от той ненависти, что, словно кинжал, ушла глубоко под сердце.

— Проклятье! — шипит твой государь. — Он должен быть здесь! Он пошел сюда!

Все лихорадочно оглядываются по сторонам, ты чувствуешь, как нарастает тревога, передаваясь от одного к другому. Все твои мысли рассыпаются прахом, когда внезапно вновь открывается дверь. Она открывается совершенно бесшумно, но, когда нервы напряжены до предела, достаточно легкого дуновения ветерка.

«Он!» — мелькает в твоей голове.

Щуплая фигурка шагает внутрь, и Арвес, сын графа Шерда, наносит стремительный удар кинжалом.

Болезненный стон, щуплая фигура медленно оседает, цепляясь за дверной косяк.

— Безмозглый идиот! — шепотом кричит твой государь.

В слабом свете факела, горящего в коридоре, отчетливо видно лицо умирающего.

И это — не король.

Это вообще свой. Один из тех незаметных участников заговора, что постоянно снабжают тебя и твоих соратников информацией.

— Я… только сказать… — через силу шепчет он. — Король… он… он пошел…

— Куда? Куда пошла эта сволочь?! Говори же! — Растолкав остальных, твой сюзерен нагибается к умирающему и, ухватив его за плечи, встряхивает. — Говори!!!

Умирающий открывает рот, но вместо ответа изо рта выбегает ручеек крови. Глаза стекленеют, по ним не прочесть ответа. Вцепившись в твое плечо, рыдает Роуни, Роуни, которой здесь нет и быть не может, и ты понимаешь, что ошибся… все-таки это та же самая ночь.

Твой государь с размаху бьет мертвеца по лицу и медленно поворачивается к вам. Поворачивается и смотрит на лорда Арвеса.

— Государь! — шепотом вскрикивает тот, падая на колени. — Смилуйтесь! Я — не хотел! Это случайно… это…

— Только ради твоей младшей сестры, лорд Арвес, — шипит твой сюзерен.

Что ж, ни для кого из твоих соратников не секрет, кто станет королевой, когда истинный король, потомок короля Линнира взойдет на трон своих предков.

— Когда я стану королем, я повелю учредить Орден Женской Юбки! — гневно сулит будущий властитель. — Его будут получать те, кого от справедливого гнева и возмездия короля спасет женщина! Мне кажется, ты его возглавишь, лорд Арвес!

«Но разве это правильно, что от справедливого гнева и возмездия можно будет спастись? Да еще и таким путем?» — думаешь ты.

Раньше ты бы непременно спросил своего сюзерена об этом. Теперь — молчишь. И дело не в том, что здесь и сейчас — не место и не время. Ты просто боишься услышать ответ. Так боишься, что в глазах темнеет.

Оказывается, это очень страшно — ненавидеть своего вождя. Страшно не за себя — за то дело, коему вы оба служите. Ведь если он достоин твоей ненависти, не значит ли это, что он не достоин занимать то место, которое занимает? А если он недостоин… тогда все напрасно. Терпение… жертвы… подвиги… многолетнее ожидание отцов и дедов… Если он недостоин — всему конец. Потому что другого короля нет и быть не может!

«Не может быть, чтоб отцы и деды так его проглядели! — с надеждой думаешь ты. — Это я чего-то не понимаю!»

«Все из-за этой простолюдинки, посмевшей предпочесть мне уличного оборвыша!»

Роуни вздрагивает от этой злой мысли, но не уходит. Ты по-прежнему чувствуешь ее руку на своем плече.

— Встань, лорд Арвес! Ты прощен! — коротко бросает твой сюзерен. — Сейчас я избавлюсь от трупа и…

Он поворачивается к мертвецу, воздевает руки… и в этот миг в полной тишине вдруг отчетливо слышатся чьи-то чужие шаги.

Они приближаются.

— Проклятье!

На краткий миг все замирают в растерянности. Ты догадываешься первым.

— Сюда, государь! — шепчешь ты, увлекая своего сюзерена во мрак библиотеки. Дальше… дальше… туда, где за книжными стеллажами лежит тьма. Соратники поспешают за вами.

— Тише вы! — приказывает твой сюзерен.

Шаги снаружи становятся слышней. Замирают на миг. Слышится испуганный возглас. Шаги начинают быстро удаляться. Кто-то спотыкается, вскрикивает еще раз и переходит на бег.

— Отлично! — зло говорит потомок истинного короля. — И что теперь делать? Что-то прятать уже поздно! Сейчас сюда сбежится охрана!

Ты смотришь на него и внезапно понимаешь, что он — свой. И это неважно, что ты его ненавидишь. Он — свой. А те, кто сейчас сбегутся на мертвое тело, — чужие. Может, они даже замечательные и благородные, но — чужие. А своих чужим не отдают!

— Но… мы ведь тоже охрана, государь! — говоришь ты.

И твой король мигом понимает, что ты имеешь в виду.

— Кто отвечает за этот участок? — спрашивает он.

— Я, государь, — обреченно откликается Арвес, сын графа Шерда, по несчастной случайности заколовший своего.

— Бегом к капитану Блавиру! Доложишь ему, что обнаружил мертвое тело.

— Да, государь, — отвечает Арвес.

— Веди себя как обычно, — приказывает твой сюзерен. — Не то заподозрит. Твоя задача — не сознаться в этом дурацком убийстве, а сообщить о том, что нашел тело, ясно?

— Да, государь, — повеселев, откликается Арвес, направляясь к выходу.

— Кинжал отдай! — приказывает твой сюзерен. — Я подумаю, кому его подбросить. А теперь все — по своим постам! И живо, пока нас здесь не застали!

Ночь, мрак, шорох плащей, далекие взволнованные голоса…

* * *

— Сейчас я отведу тебя к капитану гвардии, и ты сознаешься, — говорит твой сюзерен своему слуге. — Скажешь, что это ты убил мальчишку. Скажешь, приревновал его к какой-нибудь девке. Приревновал и убил. Вы поссорились, все такое… у него оказался нож… ты перехватил, отобрал, а потом поддался гневу. Теперь, когда гнев прошел, сообразил, что натворил, и решил во всем сознаться мне, ясно?

— Но, господин… — Слуга со страхом смотрит на лорда Челлиса.

— Молчи, — властно обрывает его лорд. — Делай, как сказано, и я тебя вытащу. Или ты не доверяешь своему господину?

В глазах слуги кромешный ужас.

— Не доверяешь, — почти ласково произносит лорд Челлис, и слуга валится на колени.

— Господин!

— Думаешь, что это не в моей власти.

— Господин, умоляю… не надо!

— Не веришь в мои способности мага.

— Господин…

— В мой несравненный ум.

— Пожалуйста… ну пожалуйста… пощадите…

Твой сюзерен морщится и делает короткий жест перед лицом слуги. Словно бы перебирает пальцами нечто незримое, висящее в воздухе.

Слуга тотчас замолкает. Взгляд его на миг затуманивается, потом проясняется вновь.

— Так ты понял, что нужно сделать? — интересуется твой сюзерен.

— Да, господин, — откликается его слуга.

— Запомнил?

— Да, господин.

— Лорд Уллайн, я сейчас приду, — оборачиваясь к тебе, бросает твой сюзерен. — Только отведу этого посмевшего усомниться во мне труса куда следует и приду.

Ты смотришь им вслед. Магу и его жертве. И думаешь, что тоже сомневаешься в несравненном уме своего сюзерена. Нет, как маг он и впрямь силен, удается же ему как-то вытворять все это под носом у дворцовых магов и оставаться не пойманным. А вот насчет несравненного ума… Этот несравненный умник так и не смог никому подсунуть окровавленный кинжал. И магия не помогла. «Слишком много людей, мне не справиться со всеми сразу!» — заявил он после нескольких бесплодных попыток проникнуть в чужие покои, когда вас едва не застигли. «Да и придворные маги могут почуять», — недовольно добавляет он, глядя на тебя так, словно это ты развел во дворце всяких посторонних магов, мешающих твоему сюзерену колдовать. Зато некоторые его идеи о том, кому надлежит подсунуть орудие убийства… вот больше заняться нечем канцлеру его величества, как слуг кинжалами убивать! Да и капитану гвардии — тоже. Хорошо, хоть удалось объяснить этому умнику, что сильных врагов таким образом скомпрометировать нельзя, а вот насторожить их… Что им стоит немного подумать и пригласить для расследования мага получше?

А то, что случилось потом, было неприятней всего. Оставшись с орудием убийства, которое вот-вот начнут искать дворцовые маги, не зная, кому его можно подсунуть и куда вообще деть, твой гордый и отважный сюзерен, потомок древнего королевского рода…

«Хорошо, что, кроме меня, этого никто не видит», — думал ты, глядя в это серое от страха лицо, бессмысленные глаза и трясущиеся губы.

Трус.

Тот, кого ты и остальные твои соратники готовы не щадя своих жизней посадить на престол, — трус. Обыкновенный жалкий трус.

И когда вошел этот несчастный, его слуга… когда глаза твоего сюзерена внезапно вспыхнули и лицо мигом преобразилось… в один миг он превратился из умирающей от ужаса загнанной жертвы в безжалостного, уверенного в себе хищника.

Ты ни на миг не сомневаешься, что он не станет спасать своего слугу.

«Он и вообще никого спасать не станет», — смятенно думаешь ты.

«Так нужен ли нам такой король?»

«А разве у нас есть другой?»

Ты стоишь, окруженный отчаяньем, и бремя несуществующего выбора наваливается на тебя могильной плитой.

«Дед, а дед, что ж вы такое натворили?!»

— А нам теперь что делать? — шепчешь ты в пустоту, но пустота не отвечает.

И дед молчит. Наверное, правым себя считает.

* * *

Ты не можешь уснуть. Вот совершенно не можешь.

Ты лежишь и мысленно сравниваешь двух человек. Нынешнего короля и того, кто станет править, когда заговор увенчается успехом. Уже одно то, что ты их сравниваешь, и сравниваешь всерьез, приводит тебя в ужас. Еще недавно ты и подумать бы ни о чем таком не посмел. Твой сюзерен был для тебя всем. Целью твоей жизни и венцом твоего служения. Вот только… тогда ты не знал его так хорошо, как знаешь сейчас. Тебе не приходилось служить с ним в одной роте, вместе стоять в карауле, рисковать жизнью, пытаясь осуществить заговор против короля… ты его просто не знал как следует, своего сюзерена. Ты его себе, можно сказать, придумал в своих мальчишеских фантазиях. Теперь ты знаешь, каков он. Слишком хорошо знаешь.

Если во главе честного и благородного дела стоит мерзавец — это дело обречено, не так ли? Но разве из этого следует, что нужно вовсе отказаться от самого дела? От борьбы, от мести, от уничтожения потомка мерзкого узурпатора?

Ведь есть же какие-то древние, веками не применявшиеся законы об избрании нового государя в случае, если прежняя династия пресеклась? Ведь можно же отыскать их и воспользоваться мудростью далеких предков?

«Так не лучше ли пресечь обе династии разом? — вдруг приходит тебе в голову. — И начать новую. Не запятнанную ни преступлениями предков, ни собственной мерзостью?»

Ты смотришь в зеркало. Из его глубин на тебя взирает не слишком красивый, мрачный и настороженный тип — ты сам.

«Гожусь ли я на эту роль?»

Ты пытаешься представить на своей голове корону, но у тебя ничего не выходит.

А потом твое отражение в зеркале расплывается и пропадает. На его месте появляется Роуни. Она внимательно смотрит на тебя и качает головой.

И верно. Какой из тебя король? Тебе и с графством, если что, не справиться. На это у отца есть Хелген, твой старший брат, а ты… тебя готовили совсем для другого. Плохо готовили, как оказалось. Очень плохо. Вот сейчас, прямо сейчас нужно что-то решить, найти какой-то выход — а ты не можешь, не знаешь как…

«А что, если… заменить его кем-нибудь! — внезапно думаешь ты о своем сюзерене. — Кем-нибудь, кто подходит!»

Ты припоминаешь, как двенадцать невесть где подобранных простолюдинов, заколдованных опытным магом, принесли вассальную клятву его величеству Ремеру вместо вас и это сошло им с рук. Так, может, если найти стоящего мага и заменить твоего сюзерена кем-нибудь подходящим…

«Время… на все это просто не хватит времени… заговор вошел в завершающую стадию. Короля должны убить со дня на день, слишком поздно искать замену мерзавцу. Слишком поздно».

«Может, потом?»

«Это если ты останешься в живых, для тебя будет какое-то „потом“. А если погибнешь? И этот мерзавец не только взойдет на престол, но и останется на нем?»

Ты вновь припоминаешь, как казнили несчастного, взявшего на себя вину в последнем убийстве. Поскольку он был слугой твоего сюзерена, то твоему сюзерену его и отдали для окончательного приговора. А этот мерзавец, обещавший спасти… хладнокровно приказал повесить его, предварительно лишив речи при помощи магии, о чем сразу же после казни, посмеиваясь, сообщил тебе.

— Наверняка он сильно удивился, — сказал тогда твой сюзерен. — Впрочем, у него не было возможности высказать свои жалобы.

А ты стоял и думал, что точно так же он может когда-нибудь поступить и с тобой. И с любым другим, если придется. Лишить речи, сознания, воли…

Несчастный слуга хрипел и дергался в петле. Его вытаращенные глаза были обращены на единственного человека, который обещал спасти. На его господина.

Господин отвернулся.

— Подумать только, этот неуравновешенный тип чистил мне платье, — пробурчал он тогда.

Ты больше не можешь лежать, вспоминая все это. Ты не знаешь решения, но, продолжая созерцать потолок, вряд ли можно его найти. Ты вскакиваешь на ноги, торопливо одеваешься и, прихватив меч, выходишь из дома.

Все юные лорды, проходящие обязательную службу в дворцовой гвардии, снимают какое-либо жилище. Даже если у их родителей в столице имеются собственные особняки. Таково правило. Если ты благородный, тебе не обязательно спать в гвардейской казарме, но и жить дома ты тоже не можешь. Изволь снимать отдельное жилье, как любой другой офицер гвардии. Благородные лорды в этом смысле приравнены к офицерам. Разве что офицерское жалованье благородным юношам не положено. Кутить приходится на родительские деньги. Или учиться добывать их самому.

Ты покидаешь квартиру. Тебе срочно необходимо повидать своего сюзерена. Он, конечно, уже спит, но в этом нет ничего страшного. Ты и не собираешься его будить. Ты просто хочешь на него посмотреть. Говорят, спящие не умеют врать. Хорошо бы… потому что тебе непременно нужна правда. Та, которую ты и без того уже знаешь, та, которой ты так боишься.

Ночная столица в пятнах света и тьмы. Ты идешь, идешь… тебе кажется, что вот-вот произойдет нечто… нечто невероятное… однако ничего не происходит. Тебя даже не пытаются ограбить.

А ты надеялся, что попытаются? Ограбить или даже убить? Пасть жертвой уличных грабителей, чем не выход из безвыходного положения?

Впрочем, ты врешь. Сам себе врешь. Нагло и беззастенчиво. Выход есть. Тебе просто не хочется туда идти, вот и все. А на самом деле ты отлично знаешь, какое именно решение тебе следует принять. Просто оно невозможно, это решение. Немыслимо для тебя. Для того, кто ты есть.

И этот твой путь сквозь ночь, это твое маниакальное желание посмотреть на обоих… ты и в самом деле называешь их претендентами? Претендентами на что? Неужто на твою верность? На меч в твоих руках? Ты не слишком ли зазнался? Нет? Не слишком? Но ведь ты не хочешь выбирать? Не смеешь. Когда долг и честь велят выбрать разное, лучше уж…

Нет, лорд Уллайн, сын графа Донгайля не станет убивать себя, ведь самоубийство — удел трусов! Лорд Уллайн просто сходит посмотреть на того, кому присягал как королю, и на того, кого считают королем все остальные. Всего лишь посмотреть на них спящих. На их лица.

Вполне себе самоубийственное желание, особенно если учесть, что твой сюзерен — маг, и, если он невзначай проснется и испугается, от тебя вполне может остаться обугленный труп, а его величество все-таки король, и его сон охраняют такие же, как ты, и они тоже могут не успеть удержать руку… Так не на это ли ты рассчитываешь, лорд Уллайн?

Мысли… мысли… так много мыслей приходит в голову. Наверное, это правильные мысли. Вот только… остановиться ты уже не в силах.

Вот и тот дом. Ты смотришь на темное окно.

«Спит, конечно», — думаешь ты о своем сюзерене.

Ничего, лунного света тебе вполне хватит, чтоб увидеть его лицо, а большего и не нужно. Даже и этого не нужно, ты наперед знаешь, что именно увидишь, но…

Старая, потрескавшаяся стена дома словно самой природой предназначена для того, чтоб по ней взбирались. Вот и подоконник. Ты бесшумно подтягиваешься, перекидываешь ногу… вот так.

Шаг внутрь.

Еще один.

Полог ложа задернут не полностью, и ты отлично видишь лицо спящего. Видишь — и с огорчением понимаешь, что во сне, вот такой, как сейчас, он тебе еще больше не нравится.

«Я знал это с самого начала», — мрачно констатируешь ты.

«Не выйдет ли так, что, пытаясь уничтожить потомка мерзавца, мы приведем на трон другого мерзавца? Быть может — куда худшего? Не такого, как нынешний король, а такого, как ужасный дед его величества, герцог Рэннэин, король Рион? К тому же он еще и маг в придачу! Смогут ли старшие направлять его руку в делах правления, как они надеются? Или их кровь прольется на мраморные плиты дворцового пола, едва новый король утвердит свою власть? Так, как тогда… давным-давно… Не случится ли так, что они пережили ту резню, чтоб подготовить эту? И пасть ее жертвами…»

Рука ложится на рукоять.

«Покончить с ним прямо сейчас! Одним ударом!»

«И чем я тогда буду лучше его? Вполне в его стиле поступок!»

Ты отводишь глаза от дрыхнущего мерзавца, и твой взгляд внезапно натыкается на еще одно живое существо, спящее в этой же комнате на маленькой кушетке в углу.

Девушка.

Почти обнаженная.

«Как же жалко она выглядит, несмотря на все свои прелести, — мелькает у тебя. — А ведь красивая. Или… должна быть красивой».

Ты вновь смотришь на своего сюзерена и понимаешь, что рядом с ним просто невозможно быть красивым.

«Бедная. — Роуни появляется, как всегда, неожиданно. Бесшумная и призрачная. — Если бы он ее хотя бы ударил. Хоть один-единственный разочек…»

«Что? — потрясенно переспрашиваешь ты. — Ударил? О чем ты?!»

«Тогда бы она поняла, что он к ней хоть как-то относится, — отвечает твоя бывшая девушка — девушка, которую ты вывел из замка, помог скрыться и денег дал на дорогу. — Она была бы рада, даже если бы он на нее злился, а так — она для него не существует, кроме тех моментов, когда он ею пользуется. Он бы ее и вовсе из опочивальни выставил, если бы не думал, что еще раз проснется и снова ее захочет».

Роуни исчезает, а ты смотришь на своего сюзерена. Еще раз. Внимательно. Внимательней, чем раньше.

«А мы все для него существуем? Все мы, собратья по заговору? Существуем ли мы для него… когда он нами не пользуется?!»

Ты бесшумно выскальзываешь обратно в окно. Нет никакой необходимости убивать спящего. Тебе не терпится поглядеть на другого…

Ты что-то решил для себя — или все еще надеешься погибнуть столь замысловатым образом, оставив решение кому-то другому? А знаешь ли, лорд Уллайн, что это самая настоящая трусость?

До короля куда трудней добраться, но когда это тебя останавливало? Во всяком случае, не сейчас, когда судьбу Эрналя, его завтрашнюю судьбу, ты держишь на своей ладони.

И опять врешь. Незачем прикрываться любовью к родине, ты просто боишься поступить по совести, а потом посмотреть в глаза отцу. Или поступить так, как от тебя требует долг, а потом посмотреть в глаза остальному миру. Если оба выбора равно невозможны, а самоубийство — для трусов, вот тогда и приходится искать какой-то третий путь…

Трудно ли караульному дворцовой гвардии незаметно проскользнуть мимо постов? Трудно, конечно, посты не дураками расставлены, но… по крайней мере ты надеешься, что это возможно. Ты должен, просто обязан увидеть его величество Ремера.

У тебя нет другого выхода.

Потому что из всех твоих соратников один ты понял, кто займет трон, если заговор удастся, и что случится потом.

Перед твоим мысленным взором тянутся вереницы людей с пустыми глазами, направляемые окрепшей волей повзрослевшего мага. Мага-мерзавца, для которого во всем мире реально существуют лишь его собственные желания, а все, что является помехой, должно быть уничтожено.

Ты аккуратно влезаешь в приоткрытое окно королевской спальни. Хорошо, что сейчас такая теплая погода, хорошо, что дежурит не самый бдительный караул. Тебе повезло, тебя не заметили… Аккуратно соскальзываешь с подоконника… вот так… сейчас ты заглянешь в лицо спящего короля и увидишь…

Ничего ты не увидишь. Хотя бы потому, что его величество не спит. И он не один, спустя мгновение понимаешь ты.

«И у этого служанка! Кажется, король мог бы себе позволить и что-нибудь получше. Или он еще слишком молод, чтоб понимать разницу?»

А то, чем они занимаются… нет, покувыркаться они тоже успели, королевская постель выглядит так, будто на ней невесть что вытворяли, но то, чем они занимаются сейчас…

Король и его подружка сидят, обнявшись, спинами к тебе, и на коленях его величества лежит книга.

«Они читают ее! Вместе!»

— Стратегия, способствующая полезному для государства налогообложению, состоит в следующем… — читает его величество начало очередного абзаца, и ты в ошеломлении понимаешь, что это за книга.

«Искусство управления государством», творение лорда Трауфа!

«Тебе еще рано, Уллайн, — говорит отец, граф Донгайль, забирая из твоих рук тяжелый том в кожаном переплете. — Быть может, лет через десять…»

— Он что, не может выражаться нормальным языком, этот лорд Трауф? — фыркает подружка короля.

— Наверное, может. — В голосе короля слышится ехидное веселье. — Но не хочет. Он же ученый, Ирсиль, понимаешь?

— Нет, — веселится девушка. — Не очень!

— Ну, как бы тебе объяснить… Вот мой наставник в науках, лорд Рориш, если его застать врасплох и что-нибудь спросить, ответит, как нормальный человек. А если дать ему время на подготовку — такое скажет… и нипочем свои слова переводить не согласится!

Девушка утыкается в плечо своего венценосного любовника, и они тихонько хихикают.

— Ирсиль, ну, ты же понимаешь, что имеет в виду автор? — отсмеявшись, спрашивает король.

— Почти всегда, — откликается служаночка.

И они продолжают. Продолжают читать то, что ты совсем недавно так и не сумел осилить, а потом обсуждать прочитанное.

«Это не он ее невесть зачем просвещает по вопросам управления государством, — внезапно понимаешь ты еще одну странную истину. — Это они вдвоем обсуждают интересную для обоих книгу. На равных обсуждают!»

«Служаночка? Кажется, король мог бы себе позволить и что-то получше? Или он еще слишком молод, чтоб понимать разницу? А может, это ты чего-то не понимаешь? И то, как вольно она с королем обращается… простая любовница не посмела бы… да эти двое — единомышленники… — вдруг соображаешь ты. — Они… такие же, как ты и твои собратья по заговору… вот только… Да. Цели у них и у вас несколько разные…»

Ты уже забыл о том, что намеревался уйти, твои ноги прирастают к полу. Ты стоишь и слушаешь… стоишь и слушаешь… потому что в процессе обсуждения истина становится проще, доступнее… ты начинаешь понимать… ты — тоже. Не через десять лет, а сейчас!

«Так вот что он имел в виду на самом-то деле!»

Загадочная мудрость лорда Трауфа становится понятнее.

Ты вновь невольно сравниваешь эту парочку… нет, не со своим сюзереном, как намеревался… со всеми своими соратниками.

«Да эти двое умнее всех нас, вместе взятых!» — ошеломленно понимаешь ты.

«Его величество Ремер и служаночка Ирсиль. Нет, если она спит с королем, она уже леди Ирсиль, так ведь? А если на равных обсуждает с ним „Искусство управления государством“, то… тут даже не в титулах дело… конечно, он не сможет назначить ее на какой-нибудь официальный пост, но…»

Ты поворачиваешься и уходишь. Тем же путем, что и пришел. Тебе и в голову не приходит попытаться убить короля, хотя трудно себе представить более удобный случай. Впрочем, дослушать чтение тебе тоже не приходит в голову. Ты почему-то чувствуешь, что не смеешь долее там оставаться. Не смеешь слушать, как они читают. И понимать прочитанное — с их слов понимать! — тоже не смеешь. Ты слишком виноват перед ними, да и не только перед ними — перед всеми людьми. Перед улицами, по которым шагаешь, перед домами, что окружают тебя со всех сторон, перед небом над головой… тебе не место среди нормальных людей… Невероятное чувство вины и стыда захлестывает тебя, и стряхнуть его удается не скоро.

Тебя не заметили. Не схватили. Не прикончили. Никто не помог тебе невзначай покончить с собой. А значит, тебе все же придется делать этот проклятый невозможный выбор. Решать, поступить ли согласно долгу, покоряясь воле отца, или согласно совести, покоряясь воле разума. Решай, лорд Уллайн, сын графа Донгайля! Сам решай! И помни, что бы ты ни выбрал, тебя все равно проклянут. Те или другие, но проклянут обязательно.

* * *

Не так легко переступить долг. Забыть все, чему тебя учили с самого детства. Отринуть прочь, растоптать… предать. Это ведь предательство, понимаешь?

На следующее собрание твоих соратников ты все же приходишь. Они все еще твои соратники. Ты все еще с ними. Этот путь никуда не ведет, он не может никуда вести, но ты все еще с ними. Последний шаг еще не сделан, последний выбор — впереди. Ты приветствуешь тех, кого привык считать своими товарищами, и они отвечают тебе тем же.

— Его величество Челлис не пришел, — растерянно шепчет тебе лорд Вэннарис, сын графа Фольвера.

— Армия возвращается, — сообщает лорд Эфайль, сын герцога Мерганто.

— Нецелесообразно сейчас короля убивать, — делает вывод лорд Арвес, сын графа Шерда.

— Затаиться надо, — говорит лорд Кермаэн, сын графа Бреля.

Остальные мрачно переглядываются.

Вот так. Армия возвращается, короля убивать глупо, все равно власть сейчас не захватишь, только обнаружишь наличие заговора. А сюзерен, его некоронованное величество Челлис, взял и вовсе не явился на собрание заговорщиков.

«С ним что-то случилось?»

— Не доведи боги, с ним что-то случилось! — восклицает лорд Эфайль, сын герцога Мерганто.

А тебя вдруг накрывает ощущение смертельной опасности. Ты собираешься сказать остальным, но твои челюсти сводит судорога, а потом вслед за смертельной опасностью приходит смертная тоска. Тяжелая, холодная и влажная. Ты поворачиваешься и идешь. Ты не знаешь куда. Просто идешь, потому что так нужно. Идешь до тех пор, пока не перестаешь быть. Это вовсе не страшно — перестать быть. Вот ты есть, а вот тебя уже нет. И только странное нечто продолжает шагать… шагать… впрочем, его движение нисколько тебя не занимает, ведь тебя же нет, совсем нет…

Нет мыслей, нет чувств, есть движение. Из ниоткуда в никуда. Покуда хватает энергии. Движение… движение… какие-то странные тени бродят в твоей голове… интересно, до сих пор ты и понятия не имел, что у тебя есть голова. Как может быть голова у того, чего нет?

Или… или ты все-таки есть? Осознание себя существующим почему-то кажется очень забавным, ты бы смеялся, если бы мог, но у тебя все еще нет рта, а вот когда появится…

Ты идешь… идешь…

Теперь ты знаешь куда и зачем. Это так просто. Нужно всего лишь убить короля. Он ведь не настоящий. Просто никто этого не замечает, и все думают, что настоящий. А на самом деле он игрушечный. Поэтому нужно этого игрушечного короля убить. Вот тогда-то и придет настоящий король. Самый настоящий. Это же ясно. Вот за этим ты и идешь. Ты. И все остальные. Они тебе помогут.

Коридор длинный и темный. В конце коридора дверь. За ней — король. Тот самый. Игрушечный. Зайти. Выхватить меч и пронзить его тело. Много-много раз пронзить. А потом отрубить руки, ноги и голову. Это же ясно. С игрушечными королями только так и надо поступать. И тогда все будет хорошо. И Роуни вернется. И будет любить одного только меня. А всех остальных мы проткнем мечом. И отрубим им руки, ноги и голову. Вот там, за этой дверью, — отрубим. За этой самой дверью. Все руки, ноги и головы, которые нужно отрубить, — там.

«А ну, стой!»

Эти ладони обжигают. Они сейчас прожгут гвардейский мундир, и капитан рассердится. Гвардейцу не положено ходить по дворцу в прожженном на груди мундире.

«А убивать королей ему положено? А идти невесть куда, не соображая, что он вообще делает, — положено?» — грохочет чей-то голос.

Голос. А теперь еще и взгляд. Ясный. Яростный. Таким он и был когда-то… пока я его не убил. Не перерезал ему горло. Потому что должен был. Потому что его невинная кровь должна была обагрить… потому что он спал с Роуни и она полюбила его, а не меня!

«Как раз ты никого тогда не убил! — сердится призрак Хести. — Остановись, кому сказано! И перестань повторять чужую ложь!»

«Он прав, Улл. — Роуни появляется рядом со своим возлюбленным. — Остановись, пока не поздно. Проснись!»

«Но разве я сплю?»

«Спишь!» — в два голоса заявляют Роуни и Хести.

«Просыпайся, Уллайн!» — добавляет Роуни.

Этот голос… то, как она это сказала… когда-то она часто будила тебя по утрам. Да. По утрам были занятия по фехтованию. Ты должен был научиться фехтовать… лучше всех научиться… ведь тебе предстояло убить короля и усадить на трон другого. Того самого, кому ты принес присягу. Кого ненавидишь. Кого удавил бы голыми руками.

Но сейчас ты идешь убивать не его. А того, кого поклялся убить. Симпатичного парня, читающего со своей подружкой такое, до чего тебе еще расти и расти. Ты не хочешь убивать его, но должен. Потому что он внук… узурпатора. Ты не хочешь убивать его, но идешь… потому что должен…

«Постойте! Убивать?! Сейчас?! Но ведь ясно же было сказано, что армия возвращается! Что заговорщикам необходимо затаиться, чтоб не погубить заговор окончательно! Так почему же ты…»

«Проснись, Уллайн! Проснись!» — вновь тормошат тебя Хести и Роуни.

«Проснись?»

Вот теперь ты и впрямь чувствуешь, что спишь. Тяжкие, свинцовые оковы сна… нет, не оковы даже… ты глубоко… глубоко под водой… так глубоко, что не выплыть… и вся эта мертвая, навалившаяся на тебя вода — сон. Твой сон. Ты не можешь проснуться. Не можешь. Ты можешь идти. Идти и делать то, ради чего живешь, ради чего на этот свет родился. Один-единственный удар. А потом ты проснешься. Обязательно. Я обещаю тебе это. Один удар. Ты ведь убил мага. И с Хести легко справился. У тебя двойная сила, помни об этом. Ты шутя справишься. Всего один удар — и можешь просыпаться. Иди.

— Да врет он все! Не убивал ты меня! Остановись, Уллайн, рыцарь мой! Твой оруженосец зовет тебя! Проснись!!! — надсаживаясь, орет Хести, вновь загораживая тебе дорогу.

— Проснись!!! — присоединяется к нему Роуни.

Ты сжимаешь зубы. Проклятой воды слишком много, чтоб всплыть. Ты не можешь проснуться. Не можешь. Но когда рыцаря зовет его оруженосец… когда мужчину зовет та, которую он любит…

Среди всех бесконечных мучительных усилий, что когда-либо выпадали на твою долю, это — самое бесконечное и мучительное. Ты открываешь глаза.

Ты останавливаешься, недоуменно глядя, как шагают мимо тебя твои соратники с обнаженными мечами в руках и пустыми глазами. Ты не можешь понять, как попал сюда, ведь вы разговаривали совсем в другом месте, а это… дворец, дальше по коридору — королевская опочивальня. Два часовых у входа — и десять обезумевших гвардейцев с мечами в руках.

Ты смотришь на своих соратников и вдруг замечаешь, что каждого из них подталкивает в спину его мертвый двойник. Переводишь взгляд на своего двойника.

«Я — живой!» — откликается он на невысказанный вопрос.

— Может, ты еще и знаешь, что теперь делать? — вырывается у тебя.

«Знаю, — отвечает он. — Вы все связаны клятвой друг с другом, а они связаны еще и кровью, если б ты меня убил, я бы сейчас тоже толкал тебя в спину, помогая магу, а так… если ты опередишь своих друзей, раньше их ворвешься к королю и принесешь ему присягу — связь разорвется, и твои соратники очнутся от чар. Надеюсь, у них хватит ума по-тихому скрыться отсюда…»

«Откуда он все это знает?» — мелькает какая-то случайная мысль. Ты зашвыриваешь ее в дальний угол. Не до того сейчас. То, что творится, необходимо остановить немедленно. Еще немного, и будет поздно.

Ты срываешься с места и бросаешься вперед. Хорошо, что коридор длинный. Если ты поторопишься — никто не заметит околдованных заговорщиков. Они успеют уйти. А маг… маг, который их околдовал… ты вдруг понимаешь, почему твой сюзерен не пришел на это ваше собрание.

«Небось еще раньше остальных прослышал, что армия подходит. Вот только выводы сделал… совсем другие!» — мелькает у тебя в голове.

Гвардейцы у дверей в королевскую опочивальню выхватывают мечи, когда ты вдруг выскакиваешь из-за угла. Тебе некогда объяснять, да и что ты можешь им объяснить?

— К оружию! Измена! Пропустите меня с докладом! — гаркаешь ты, а потом бросаешься на острия мечей. Убить внезапно сбрендившего графского сынка им не улыбается, кроме того, их двое, а ты один — они опускают мечи и пытаются схватить тебя за шиворот.

— Какая еще измена? — спрашивает один из них.

Что-либо сообразить они уже не успевают. Оглушить человека одним ударом совсем не трудно, особенно если практиковаться с пяти лет.

Ты пинком распахиваешь тяжелые двери, врываешься в опочивальню его величества…

— Что такое? — заспанный король стоит перед тобой с кинжалом в руке.

— Измена, государь! — откликаешься ты.

— Вот как? И кто изменник? — пытаясь проснуться, интересуется он.

— Я, государь, — отвечаешь ты.

— Как интересно.

Чего в его голосе больше, страха или иронии? А смог бы ты сам на его месте держаться вот так? С иронией посмотреть в глаза своему возможному убийце?

— Так вы пришли за моей головой? — интересуется король Ремер.

— Нет, государь, я пришел принести вам присягу, — отвечаешь ты.

— Так ведь уже приносили. — Он недоуменно щурится.

— Это был не я, государь, — отвечаешь ты, прислушиваясь к звукам за дверью. Вот-вот твои соратники доберутся сюда и…

Король устремляет на тебя долгий пронзительный взгляд, потом кивает.

— Много? — спрашивает он.

— Чего? — непонимающе переспрашиваешь ты.

— Таких, как вы, — много?

— Достаточно, государь, — отвечаешь ты. — Умоляю, примите мою присягу, пока не поздно!

— Для вас? — быстро спрашивает он.

— Для всех, — отвечаешь ты.

Король кивает.

— На колено! — приказывает он, и ты падаешь перед ним на одно колено. Вкладываешь свои руки в его, как велит обычай, и слова древней клятвы вольно бегут с языка.

Ты чувствуешь, как рвутся незримые цепи. Одна за другой рвутся цепи, которые ты носил на себе всю жизнь, носил, не замечая, привыкнув к ним, считая их частью одежды или даже частью своего тела.

О боги! Дышать-то как хорошо!

Да что же это такое делается? Ты сейчас на себя еще одни цепи взваливаешь, еще одну магическую присягу приносишь, тебе тяжелей должно стать, а не легче! А вот поди ж ты…

Твои соратники вваливаются в дверь в тот самый момент, когда ты договариваешь последние слова, и воля мага исчезает. Они останавливаются, растерянно глядя по сторонам и друг на друга.

— Не понимаю! — жалобно восклицает один. — Как мы сюда…

— Где мы? Что это? — подхватывает другой.

— Боги, да это же… — в ужасе шепчет третий.

— Король… — выдыхает четвертый.

Они замирают неподвижно, не в силах осознать, что с ними случилось.

— Они были кем-то околдованы? — негромко интересуется король.

— Да, государь. Так же, как и я, — отвечаешь ты.

— Для этого и присяга? Развеять чары?

Какой поразительно догадливый у тебя король. Право слово — достойно восхищения! Впрочем, тот, кто читает столь сложные книги и так хорошо понимает прочитанное…

— Для этого, государь, — отвечаешь ты.

— Отлично! — говорит король, после чего решительно направляется к ошеломленно сбившимся в кучку испуганным заговорщикам. — Господа! — не глядя на обнаженные мечи, говорит он. — Я рад, что вы решили составить мне компанию. Скрасить мою бессонницу дружеской беседой за стаканом хорошего вина. Присаживайтесь, а я сейчас распоряжусь насчет вина.

Ты первым подаешь пример, садясь просто на пол. В королевской опочивальне никаких кресел нет, не на королевское же ложе садиться.

— Ну что вы, лорд Уллайн, — говорит на это твой король. — Для близких друзей у меня никаких церемоний не предусмотрено. Это ложе достаточно широкое, чтоб мы могли все на нем устроиться, пока не принесут кресла, вино, свечи и все остальное, что требуется для приятной беседы. Прошу вас, господа! — обращается он к остальным.

Твои соратники неловко запихивают мечи в ножны и бочком приближаются к королевскому ложу. А его величество звонит в колокольчик.

— Вина, — приказывает он вбежавшему слуге. — Кресла. Одиннадцать кресел для лордов и мое. Свечи. Кстати, там у входа охрана стояла… что с ней?

— Лежат… — с ужасом отвечает слуга.

— Убрать. Заменить новыми, — морщится его величество. — Лежать на посту? Совсем распустились.

Слуга убегает, а король поворачивается и пронзительно смотрит на тебя.

— Оба живы, — откликаешься ты. — А как еще я мог бы сюда попасть? Мне надо было быстро!

— Ну да, — кивает он. — Вы и так успели в последний момент.

И улыбается.

Приходят слуги, приносят кресла, свечи, вино, еще что-то… их много, этих самых слуг, слишком много, чтобы у кого-то возникла мысль хотя бы попытаться… множество свеч и светильников заливают опочивальню его величества ярким светом, слишком ярким для убийства… король ни на миг не упускает инициативу, беседуя со своими несостоявшимися убийцами… у дверей опочивальни меняется охрана… все.

Или нет?

Почему тебе так неспокойно?

Что еще должно произойти сегодня? Прямо сейчас?

Он появляется внезапно. Ты мог бы поклясться, что еще мгновение назад его не было у дальней стены.

Тот, кто не явился на последнее собрание заговорщиков. Тот, кто околдовал вас всех, отправив совершать бессмысленное сейчас убийство. Тот, кто рискнул всеми, кроме себя. Тот, кто еще так недавно был твоим сюзереном. Лорд Челлис, потомок короля Линнира. Маг.

— Предатели! — Он с ненавистью глядит на соратников. — Вино с этой сволочью пьете?!

Челлис встряхивает кистями рук, и волна пламени прокатывается над вашими головами, каким-то чудом никого не задев.

— Лечь на пол! — кричит его величество Ремер, вскакивая и швыряя в мага собственное кресло.

Сталкиваясь с очередным заклятием, кресло превращается в пепел.

Распахивается дверь, и вбегают гвардейцы. Маг прижимает их к полу очередной волной огня.

Ты вскакиваешь и бросаешься вперед, выхватывая меч. Твой бывший сюзерен мгновенно оборачивается и смотрит на тебя. В его взгляде ненависть.

— Что? Понравилось магов убивать? — яростно шипит он. — Со мной у тебя этот номер не пройдет!

Он вновь воздевает руки. Время растягивается, становится огромным. Внутри этого огромного времени ты делаешь такие медленные шаги, такие медленные… а маг неспешно поднимает свои смертоносные руки. Так же неспешно и все-таки немного быстрей. Он опережает… опережает… ты чувствуешь, что не успеваешь… шаг… еще шаг… нужно еще два, но на них не остается времени… руки мага уже тянутся к тебе… вот сейчас… сейчас…

Две невероятно быстрые, невозможные в этом медленном мире тени вдруг возникают слева и справа от тебя и бросаются к твоему противнику.

«Роуни и Хести!» — успеваешь заметить ты.

Толчок — и предназначенный тебе магический заряд уходит в потолок. На твоего бывшего сюзерена обрушивается кусок потолочной лепнины. Он вздрагивает, отряхивается.

Ты делаешь два последних шага, и твой клинок находит его сердце. Какой-то миг… бесконечно долгий, небывалый миг, его глаза смотрят на тебя с прежней ненавистью, потом гаснут.

Навсегда.

Ты выдергиваешь меч, и так и не ставший королем падает.

Гвардейцы вскакивают с пола и бросаются к королю.

— Однако, — качает головой его величество. — Эта ночь кажется чересчур насыщенной. Вы не находите, лорды?

Подымаясь с пола, лорды ошарашенно смотрят на своего мертвого предводителя. На того, кто околдовал их и послал на смерть. На того, кто пытался убить их сейчас. Потом они смотрят на тебя.

Ну что ж, ты и не ждал, что их взгляды будут полны благодарности и понимания. По правде говоря, тебе бы одного понимания с лихвой хватило. Что ж, нет так нет. На их месте ты бы, вероятно, смотрел точно так же. И точно так же ничего бы не понимал. Ни того, что случилось, ни того, что же теперь делать. Собственно, на своем собственном месте ты тоже не очень понимаешь. Ни что случилось, ни что делать теперь. Особенно последнее.

В самом деле, а что делать после того, что уже сделал? Ты ведь теперь предатель, лорд Уллайн, сын графа Донгайля. Для отца и братьев ты все равно что уже мертв. Ты выбрал то, что посчитал правильным, сделал то, что должен был сделать, так, может, ты теперь и вовсе не нужен? Игра доиграна? Каким бы ни был конец, он настал?

— Я думаю, господа, что все вы несколько утомились, — негромко замечает его величество. — Благодарю вас всех за приятно проведенный в вашем обществе вечер. Надеюсь, вас не слишком огорчили все эти мелкие недоразумения. — Король делает жест рукой, как бы обозначая одновременно все, что не входит в понятие приятно проведенного вечера: труп на полу, разрушенный потолок, обугленная стена… — Никого не задерживаю, — заканчивает его величество. — Кажется, теперь я и в самом деле сумею заснуть.

Твои соратники отвешивают полагающийся к случаю поклон и тащатся к выходу. Ты разворачиваешься и направляешься вслед за ними, когда тебя ловит королевская рука.

— Я забыл поклониться, ваше величество? — устало интересуешься ты. Собственно, тебе почти безразлично.

— Вы забыли остаться, лорд Уллайн, — отвечает король.

— Ваше величество, вы ведь сами повелели… — начинаешь ты.

— Вас это повеление не касается, лорд Уллайн, — заявляет его величество король Ремер.

Ты остаешься.

— Присаживайтесь, лорд Уллайн. — Король садится рядом, собственноручно наливает себе и тебе вина, после чего отсылает одного из гвардейцев за капитаном. — Возьмите своих людей, — говорит его величество перепуганному всем случившимся примчавшемуся со всех ног Блавиру. — Вооружите их всеми необходимыми защитными амулетами и арестуйте придворных магов.

— Всех? — ошеломленно интересуется капитан.

— Всех, — отвечает король. — Ни один из них до сих пор не прибежал сюда и не поинтересовался, что происходит. А это значит, что они подкуплены.

— Ясно, ваше величество, — кивает капитан дворцовой гвардии. — Усилить вашу охрану?

— Обязательно усилить, — соглашается король. — А как же иначе? Кто ж меня защитит, кроме ваших людей? Я и жив-то лишь благодаря одному из них, — он кивает на тебя, и ты внутренне сжимаешься.

«Вот так мы выполняем клятвы… спасаем тех, кого убить поклялись».

— А если я вас все-таки убью, ваше величество? — интересуешься ты, когда вы остаетесь с королем с глазу на глаз.

— Это после принесения присяги? — усмехается король. — Она ж магическая.

— Этому, — ты киваешь на все еще не убранное тело, — я тоже приносил присягу.

— То есть вы принесли две присяги, одну ему, другую — мне, а потом начали убивать, сначала — его, потом — меня. Так? — Король по-прежнему улыбается. — Интересно вы развлекаетесь, лорд Уллайн. Не станете вы меня убивать, — мгновение помолчав, говорит он.

— Почему? — невольно вырывается у тебя. Ты и сам знаешь, что не станешь, но ему-то откуда это известно?

— Вам наверняка захочется узнать, что там дальше в «Искусстве управления государством». А сами, без меня, вы не разберете, — ухмыляется король.

Ты вздрагиваешь. Этого… этого просто не может быть!

— Вы… вы заметили меня, ваше величество?!

— Как вы проникли ко мне в опочивальню? Конечно, заметил, — откликается король. — Вы отражались в зеркале на ночном столике.

— А… почему стражу не кликнули?

— Да я и собирался, — пожимает плечами он. — А потом вспомнил ваше лицо и подумал, раз вы сами из гвардейцев, то снаружи вполне может стоять ваш сообщник. Есть ли смысл увеличивать количество противников? А еще чуть позже я заметил, что вы заслушались тем, что мы обсуждали. Удивился… и решил подождать и посмотреть, что будет. Я помню, с каким сожалением вы нас покинули, так что… могу пригласить на следующую читку. Книга и в самом деле замечательная.

— А почему вы решили, что без вас я ее не разберу?

— Так ведь очень хорошо было видно, как вы радуетесь, когда мы ее начали попроще раскладывать. Значит, вам, как и моей возлюбленной, через этот кошмарный ученый слог сложновато продираться. Я прав?

— Вы правы, ваше величество, — вынужденно соглашаешься ты.

— А теперь, лорд Уллайн, если вас не затруднит, — говорит король, — я бы все-таки хотел услышать и попытаться понять, что за глупость здесь произошла.

— Глупость?! — поневоле восклицаешь ты, потрясенный королевским определением.

— Вы уж простите, лорд Уллайн, — разводит руками его величество. — Но на серьезное покушение это не похоже. За сколько дней был состряпан этот нелепый заговор и как вы дали себя втянуть? На такого же болвана, как остальные, вы не похожи. Они чем-то вас шантажировали?

«Вот так. Многолетние, тонко продуманные планы, разветвленная сеть… а чем все кончилось? Глупостью?»

Стук в дверь.

— Ваше величество…

— Входите, капитан, как успехи? — откликается король.

— Все придворные маги арестованы, ваше величество, — докладывает капитан дворцовой гвардии, окидывая тебя подозрительным взглядом.

— И что они говорят? — интересуется король.

— Клянутся, что ничего не ведали.

— Допросите их по отдельности. Аккуратно, но… побыстрее, — говорит его величество. — Мне нужно, чтоб хоть один заговорил.

— Сделаем, ваше величество, — кивает капитан. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте, капитан.

Он уходит, а ты отпиваешь еще глоток вина, думая, что где-то в королевских подвалах сейчас начнут пытать сторонников уже провалившегося заговора. Заговора, лишившегося смысла из-за гибели лорда Челлиса.

«У этого заговора с самого начала не было смысла, — мрачно поправляешь себя ты. — Заговор, который убирает одного мерзавца, чтоб тотчас посадить другого, еще худшего, — отвратительно!»

Ты смотришь на короля и не можешь заставить себя считать его мерзавцем. Тебя так долго учили видеть это… только это… но наставления, впитанные с детских лет, не выдерживают столкновения с реальностью. Вот он, сидит перед тобой, улыбается…

«Но магов-то он приказал пытать?» — споришь ты сам с собой.

«А что еще он мог приказать? Он король. Какой еще выход он мог бы найти в сложившейся ситуации? И что на его месте приказал бы ты сам?»

Нет. Ничего другого на его месте и ты бы не придумал. Слишком уж мало у него времени. Почти удавшийся заговор, и столько знатных лордов в него замешано, да еще и маги-предатели… тут хочешь не хочешь — спешить приходится. А когда спешишь, жесты поневоле делаются резкими, а то и грубыми. Нет, на его месте ты бы сделал в точности то же самое, да еще и вздернуть бы кого-нибудь приказал. Просто так, для острастки. А вот на своем…

Это твой заговор потерпел неудачу. Это твоих людей сейчас будут пытать, пока ты вино с королем пьешь.

— Не нужно никого пытать, — говоришь ты. — Я все знаю и расскажу.

Король кивает.

— Я на это и рассчитывал, лорд Уллайн. Слушаю.

И в этот миг он меньше всего похож на мальчишку годом моложе тебя. В этот миг он становится поразительно похожим на своего страшного деда. Ну просто один в один.

Вот теперь бы его и убить, когда…

Вот только тебе совершенно не хочется его убивать. Ты просто потрясен своими чувствами, но от них никуда не денешься. Узурпатор притягателен, мощен и невероятен.

«Так вот почему он тогда всех победил!» — беспомощно думаешь ты.

И говоришь, говоришь, говоришь…

— Так, значит, лорды-предатели и в самом деле оказались лордами-предателями? — спрашивает король, когда ты наконец замолкаешь. Могучий призрак Узурпатора исчез, на тебя вновь смотрит его внук, мальчишка на год моложе тебя. — А лорд Челлис был последним потомком короля Линнира?

— Да, государь, — говоришь ты.

— Что ж, я прикажу похоронить его с королевскими почестями. Кажется, в гробнице его предков еще осталось свободное место… — задумчиво говорит король и поворачивается к двери. — Капитана гвардии ко мне! — громко приказывает он.

За дверью топот ног.

— Сейчас я отдам приказ, чтоб магов не пытали при проведении допросов, — говорит он тебе. Усмехается и добавляет: — Мне казалось, что этот нелепый заговор сотворен какими-то недоумками за пару дней… а выясняется, что его еще при моем деде начали. Должен заметить, не слишком-то они торопились…

— Он вполне мог увенчаться успехом! — невольно вырывается у тебя.

— Успехом? — пренебрежительно фыркает король. — Королевство мог возглавить сумасшедший маг, считающий вполне допустимым делом превращать своих сотоварищей в куклы ради достижения того, чего ему захотелось? При этом не желающий считаться с реальностью? С тем, что подходящее время для моего устранения уже упущено? И это — король? А вы все, его подручные, кто из вас в самом деле был готов помочь новому королю? Помочь не просто удержаться на троне, а в самом деле править? Ничего себе успех! А немедленную интервенцию не хотите? Пока ваши отцы и старшие братья сражались бы с королевской армией и теми лордами, что не поддержали бы заговор ни под каким видом, к нам в гости наверняка пожаловали бы некоторые наши соседи. Об этом вы подумали, господа заговорщики?

— Узурпатору в свое время удалось, — мрачно возражаешь ты.

— Узурпатор, — глаза его величества становятся грустными, — сотворил много такого, в чем впоследствии раскаялся. Но… у него была причина поступить так, как он поступил.

— Какая еще причина? — зло выдыхаешь ты. — Убивать, насиловать, пытать, пьянея от крови? Какая у него была причина делать все это?

Все рассказанные тебе в детстве истории встают в этот миг за твоей спиной. Ты обрушиваешь на короля всю свою ярость и всю свою детскую веру в рассказанное. Весь свой тогдашний ужас. Все леденящие душу подробности похождений ужасного Узурпатора ты выплескиваешь на его внука одной яростной волной.

Но король стоически выдерживает этот удар. На его лице ни жалости, ни раскаяния, ни ужаса… ни-че-го…

«Или он такая сволочь, что ему плевать, или…»

— Наверное, я прикажу их всех повесить… — наконец говорит он с задумчивым и отстраненным видом.

— Кого?

— Тех, кто сообщил вам всем столь гнусную ложь.

— Ложь?! — Ты вскакиваешь, яростно сжимая кулаки.

— Ну конечно, — спокойно отвечает король. — Да вы сядьте, лорд Уллайн. Мне вовсе не хочется, чтоб ни в чем не повинного человека подстрелили из арбалета. Разумеется, это ложь. Вы и сами поймете, если немного подумаете. Все ваши деды с бабками ведь находились во дворце, когда все это случилось. И они преспокойно смогли уйти и из дворца, и из столицы. А герцог Искер потом еще и вернулся, чтоб вывезти беременную фрейлину Альрис. Где ж тут куча перебитых людей? Массовые пытки? Все, кто хотел, — уехали. Пытали одного-единственного человека. Самого короля Линнира. И пытали долго. Жестоко. Тут вам и в самом деле сказали правду. Но знаете что, лорд Уллайн…

— Что? — переспрашиваешь ты, глядя, как мальчишка-король вновь перевоплощается в своего страшного деда, великого короля Риона.

— Окажись вы на месте герцога Рэннэина, вы бы действовали точно так же, — говорит он.

Ты замираешь.

Тишина сгущается. Тишина сгущается стремительно, как падающий на свою жертву сокол. Тишина становится звонкой. Тишина становится хрупкой, кажется, даже слышно, как она хрустит под пальцами времени.

Вот сейчас он скажет… правду?

Или солжет?

«Внук Узурпатора скажет правду? О чем это я? Конечно же, все это ложь, все, что он говорил…»

Король печально улыбается и качает головой.

— Я ничего не стану рассказывать вам, лорд Уллайн, — говорит он. — Сами ищите свою правду.

Тишина насмешливо ухмыляется тебе в глаза и исчезает.

— Но… — протестующе бормочешь ты.

Тебе кажется, что король гнусно подслушал твои мысли и нарочно сделал все наоборот. Если бы он сказал, ты мог бы потребовать доказательств. Ты мог бы поверить или не поверить, а он… промолчал.

— Ваше величество… — начинаешь ты. — Ради вас… я всех своих… предал… а вы…

— А я не желаю вам лгать, как ваши родители, и управлять вами, как тот, кто метил на мое место, не желаю дурачить вас каким-либо иным способом… ищите сами ответы на ваши вопросы, лорд Уллайн. А найдете — приходите. «Искусство управления государством» будет ждать вас. Я буду ждать вас.

* * *

— Остановись! — гремит голос твоего отца, и меч старшего брата замирает у твоего горла.

Свой собственный ты даже и не пытался обнажать. Ты приехал говорить, а не драться. И негоже предателю обнажать меч против тех, кого он предал.

— Но, отец! — Твой старший брат, лорд Хелген, смотрит на тебя с изумлением и ненавистью.

— Остановись, я сказал! — вновь гремит голос лорда Лэдона, графа Донгайля. — Ты чего-то недослышал? Или чего-то не понял? Заговор провален. Про-ва-лен. Меня, вне всякого сомнения, казнят, тебя, я очень надеюсь, всего лишь изгонят. Во всяком случае, я постараюсь сделать так, чтоб ты оказался ни в чем не замешан. Так что есть надежда, что ты отделаешься изгнанием. Вот только… кто примет графство?

— Но… но… но не этот же?! — Теперь брат глядит на тебя с отвращением.

— Когда нет ничего другого… пользуются тем, что есть, — вздыхает отец. И смотрит на тебя. — Так, значит, лорд Челлис был магом? — спрашивает он.

— Безумным магом, — уточняешь ты.

— Сильным? — интересуется отец.

— О да, — отвечаешь ты. — Еще каким!

— Жаль, я не знал об этом, — вздыхает отец.

— Он стал бы куда худшим королем, чем его величество Ремер, — говоришь ты.

И наталкиваешься на взгляд отца.

Наталкиваешься и понимаешь: все, что случилось с тобой до этого, — ерунда по сравнению с тем, что отец смотрит на тебя как на чужого человека. Ты боялся его ненависти, хуже самого худшего страха опасался презрения, но…

— Я, разумеется, все расскажу вам, лорд Уллайн, будущий граф Донгайль, — говорит он. — Своему преемнику я обязан рассказать все. Кстати, как вышло, что королевские маги не почуяли постороннего мага?

— Они же были нашими сторонниками, — отвечаешь ты. А потом, сообразив, с изумлением смотришь на отца.

— Вот как? — задумчиво произносит он. — Никогда не знал об этом. Живешь-живешь и постоянно узнаешь что-нибудь новенькое.

— Но… не сам же лорд Челлис их подкупил! — изумленно восклицаешь ты.

— Действительно, — говорит отец. — Вряд ли сам…

— Но тогда тот, кто их подкупал, знал, что во дворце будет действовать посторонний маг! — восклицаешь ты. — А значит… значит, он должен был знать и обо всем остальном! И никому не сказал…

— Еще один предатель, — кивает отец. — Сынок, ты не находишь, что сейчас уже поздно рассуждать об этом?

То, как он к тебе обращается… это его «сынок»… и тон его голоса… тон, в котором нет даже ледяного равнодушия… его голос… он вообще никакой! Его «сынок» — это просто форма речи, констатация факта… раз ты являешься его сыном, раз он когда-то так к тебе обращался…

Мир по стремительной спирали сворачивается в черную воронку. Делаешь глубокий вдох и прорываешься наружу.

Ты погубил, ты разрушил свой мир — мир, в котором тебя любили, в котором ты был нужен… мир, в котором ты был приготовлен в жертву великому делу. Ничего этого больше нет. Ты сам сделал свой выбор и все разрушил. А теперь нужно жить дальше, что-то строить из этих обломков… противно, а что поделаешь? Разве у тебя есть выход? Самоубийство — удел трусов, да и нет у тебя права на смерть. Отец прав. Каким бы ни был симпатичным человеком его величество, как бы ни был он молод, а всех старых заговорщиков наверняка ожидает казнь. Это счастье, если отцу удастся как-то выпутать твоего брата, доказать, что он ничего не знал, не был ни в чем замешан… в этом случае его изгонят. И только ты, добровольно вставший на сторону короля, переломивший ход заговора и спасший жизнь его величества, можешь остаться цел. А значит, графство — твое, хочешь ты этого или нет. Должен же кто-то позаботиться обо всем? Граф должен заботиться о своей земле и своих людях, а если больше не может — найти того, кто сделает это за него.

Ты думаешь о том, что люди твоего отца тебя возненавидят, а также о том, что тебе все равно придется о них заботиться. И засыпать в тайной надежде, что, быть может, хоть кто-нибудь из них окажется так добр, чтобы прикончить тебя во сне.

— Нет уж, — говорит твой отец. — Ты меня слушай. Грустные думы потом думать будешь. Времени у тебя на это будет предостаточно.

Ты смотришь на него и понимаешь, что твоя последняя надежда беспочвенна. Никто не станет тебя убивать. Отец наверняка запретит.

— Ты всегда был послушным сыном, — говорит он наконец. — Не понимаю… всего-то и требовалось — прикончить этого щенка и дать сигнал! При удаче ты и один бы справился…

— Не было удачи, — качаешь головой ты. — Король никогда не оказывался там, где его ждали.

— Узурпаторово семя, — злобно скалится граф Донгайль. — Изворотлив, как змея.

— А потом я начал понимать, что за человек мой сюзерен, — продолжаешь ты. — И в ужас пришел оттого, что такой человек станет королем.

— Продолжаешь попытки оправдаться? — ухмыляется отец. — Зачем? Ты ведь победил! Или тебе непременно нужно быть еще и правым? Так ведь тот, кто оправдывается, — всегда не прав, разве ты не знал об этом? А победитель, напротив, — всегда прав. Оправдываясь, ты разрушаешь свою победу.

Ты молчишь, что-то невероятно огромное безжалостно рвет тебя на части. Это даже не больно, потому что, если б это было больно, от такой боли ты бы точно умер. А ты жив.

— Да и не все ли теперь равно, — помолчав, вздыхает отец, и ты вдруг замечаешь, насколько он уже стар.

Щемящая жалость охватывает тебя. Хочется что-то сказать, но судорога сжимает горло. Ни слова не выдавить.

— Что ж, по крайней мере, мы попытались, — говорит старый граф, обращаясь не то к тебе, не то к небу над головой. — Идем в библиотеку, — говорит он тебе. — Я покажу тебе подлинную запись той истории.

— Так все, что нам рассказывали всю жизнь…

— Ложь, разумеется, — пожимает плечами отец.

— Но зачем…

— Так было нужно, — обрывает он тебя. — Идем, нечего топтаться на месте.

* * *

Теперь ты знаешь.

Теперь ты знаешь все.

Может быть, знаешь.

«Если все то было ложью, кто может сказать, является ли это правдой?»

Королю Линниру нужны были деньги. Три неудачные военные кампании подряд — слишком много даже для такого сильного государства, как Эрналь. Королю Линниру нужны были деньги. На четвертую военную кампанию, которая должна была стать успешной. По крайней мере, король Линнир так считал. И его придворные так считали. Солдаты и офицеры сомневались, но их никто и не спрашивал.

У герцога Рэннэина деньги были. У герцога Рэннэина было много денег. Герцог Рэннэин придумал много способов их заработать. Вот только он не хотел делиться.

А должен был. Вассал все-таки…

А кроме денег, у герцога был сын. Единственный на тот момент. И король Линнир решил, что если он захватит сына герцога Рэннэина, то сможет легко подправить свои пошатнувшиеся финансы и все-таки начать и выиграть задуманную военную кампанию.

Что ж, похитить сына герцога королю Линниру тогда удалось. Равно как и выжать из герцога выкуп, достаточный для начала ведения военных действий. Вот только… Король совсем уж было собирался отпустить юношу… а потом передумал. Решил на всякий случай оставить его при себе. Заложником. А то мало ли… вдруг верный вассал опять заартачится? Сообщив герцогу Рэннэину о своих намерениях, король Линнир немного подумал и вновь потребовал денег у своего вассала. Тот бы, верно, и еще раз заплатил, вот только юноша, узнав, как обстоят дела, попытался бежать. При побеге его ранили. Смертельно. Он был все еще жив, лекари и маги даже пытались его исцелить, но им всего лишь удалось растянуть его агонию. Узнав об этом, герцог Рэннэин рассвирепел и двинул свою армию на Эрналь. К тому времени король Линнир уже отправил свои войска в военный поход и очутился в весьма затруднительном положении. И попытался выйти из него, набрав еще одну армию. А когда ему это удалось, сообразил, что у него вновь нет денег и платить этой, второй армии — нечем. Выяснив, что наниматель с ходу отказывается платить, наемники, из которых и состояла почти полностью эта вторая армия, перешли на сторону герцога Рэннэина. Королю пришлось полагаться на те немногочисленные части, которые удалось вернуть из похода усилиями магов, дворцовую гвардию и дружины своих вассалов. И все это не устояло перед герцогом Рэннэином. Не могло устоять, хоть у короля и было несколько больше воинов. По королевской армии вовсю ходили слухи, все рты было не заткнуть, и никто не хотел становиться на пути герцога, рвущегося к умирающему в темнице сыну. Захваченный в плен король Линнир долго не хотел сказать герцогу Рэннэину, где спрятан герцогский сын. Терпел жуткие мучения, но молчал. А когда сказал, герцог тотчас перерезал ему горло. Никому не известно точно, но говорят, герцог успел проститься с умирающим сыном. А потом впал в безумие и убил несколько десятков пленных. На этом кровавая тирания кончилась. Герцог уже собирался покинуть Эрналь, когда к нему пришла группа эрналийских лордов и предложила остаться. Совсем. «Слишком многие захотят занять места тех, кого ты убил, — было сказано герцогу Рэннэину. — Будет еще больше крови и смертей. Государство может и не устоять. Как верный вассал Эрналя, ты должен остаться». Герцог остался и стал королем. Узурпатором. Основателем новой династии. Его первая жена умерла задолго до этих событий. Герцог женился на эрналийке, и она родила ему двух сыновей. Старшего сына он посадил править в герцогстве Рэннэин, младший же находился при нем, во всем ему помогая. Сам он королем не стал, но именно его сын унаследовал королевство Эрналь после своего великого и ужасного деда.

— И, зная все это… — тихо говоришь ты. — Зная все это, вы все-таки…

— Именно зная все это, — откликается отец. — Чужаки не должны править в королевстве Эрналь.

— Понятно. Лучше, чтобы свои, — говоришь ты. — Даже если они сволочи.

— Власть не оставляет выбора. Любой, обладающий властью, время от времени должен быть сволочью. Иначе он эту власть не удержит. И будет только хуже, — отвечает отец.

— Ты никогда не говорил мне об этом. Только о чести… о доблести… о мести… справедливой мести…

— Не говорил, — кивает отец. — Зачем? Ты был предназначен в жертву, к чему тебе знать это?

— Ты никогда… не любил меня? — с трудом выталкиваешь ты.

— Я старался не привязываться к тебе, — отвечает он. Ты не можешь понять — чего больше в его голосе, печали или усталости. — Ты ведь должен был…

— Умереть, — говоришь ты.

— Да, — кивает он. — Шансов, что ты погибнешь, было куда больше. Важно было, чтоб уцелел наследник… единственный потомок той королевской крови…

— А он взял и не уцелел, — роняешь ты. — Я убил его. Ему хотелось убить меня, но я оказался быстрее.

— Жаль, — говорит отец. И поднимается из кресла. — Ну, лорд Уллайн, я удовлетворил ваше любопытство?

То доверительное, пусть и отдающее привкусом безумия, что ненадолго возникло меж вами, — исчезло. Он вновь обращается к тебе как к совершенно чужому человеку. Его взгляд и голос — пусты.

Ты долго смотришь на него, пытаясь вновь увидеть на этом месте того, кого всегда привык видеть, — сильного, властного, деятельного человека. Но его там нет. Там, где был человек, остался пепел. А то, что он имеет человеческую форму и даже кого-то тебе напоминает… Что ж, по крайней мере, ответы на свои вопросы тебе не пришлось искать долго.

— А теперь я прошу меня простить, — говорит старый граф. — Я должен отдать некоторые распоряжения.

Ты кланяешься тому, кто когда-то был твоим отцом. Он отвечает тебе тем же.

Все, что можно было сказать, — сказано. Все камни брошены в воду. Вот только по воде не бегут круги. И никогда не побегут. Быть может, ты промахнулся? Или это были не те камни? Что поделать, других у тебя нет.

Пустота охватывает тебя, а все, что было, есть и будет, становится маленьким и далеким. Очень маленьким и далеким. Таким маленьким, что не вызывает уже ни боли, ни сострадания.

* * *

Вот и все.

Конь уносит тебя прочь из того, что когда-то было твоим домом. Было. И больше не будет. А может, и никогда не было, но тебе все-таки хочется верить, что было.

Когда ты вернешься сюда, это уже не будет твоим домом. Это будут твои графские владения. Совсем другое место. Чужое. Место, в котором тебя станут ненавидеть и бояться. И всю твою жизнь за глаза называть предателем. Так же, как твоего отца и деда… так же, но совсем по-другому. Они-то своих родных не предавали.

Твой конь несет тебя обратно, в столицу, тебе непременно нужно поговорить с его величеством Ремером, внуком графа Рэннэина, мерзавца и узурпатора. Быть может, его дед рассказывал ему, каково это — всю жизнь прожить среди тех, кто ненавидит тебя. Быть может, он дал ему совет, как прожить такую жизнь и не сойти с ума. Быть может, его величество поделится этой тайной.

* * *

— А вот и еще один, — говорит новый придворный маг.

— Да, этого тоже арестуйте, — кивает его величество.

Ты даже поклониться своему королю не успеваешь. Тяжелая шапка тьмы окутывает твою голову, и все исчезает. Последней гаснет искра обиды.

«Неужто отец был прав? Неужто каждый, кто обладает властью, должен обладать и мерзостью? Вот и король — воспользовался, отослал, тем временем нашел себе нового мага, и…»

«А с какой стати он должен верить раскаявшемуся заговорщику? Ведь если бы лорд Челлис не превратил всех своих соратников в послушные его воле куклы, если бы королю повезло меньше, если бы он столкнулся со всеми вами раньше? Удержался бы ты от его убийства и всего, что за этим неизбежно последовало бы? Так почему он должен доверять тебе теперь? Откуда он знает, что еще приготовили господа заговорщики? Времени у них было более чем достаточно. Может, ты затем и сдал остальных, чтоб втереться к нему в доверие и тем верней погубить?»

Тебе кажется, что вторая мысль следует за первой один в один. Что времени меж ними прошло всего ничего. Не больше вздоха. Однако когда ты открываешь глаза, то видишь себя в каком-то совершенно другом месте. На королевские покои абсолютно не похоже. И по тому, как затекло твое тело, как болит спина, которую ты совершенно отлежал, понимаешь, что прошло куда больше мгновения. По правде говоря, прошло куда больше нескольких часов, о которых ты сейчас подумал.

— По правде говоря, прошло куда больше нескольких дней, — поправляет тебя сидящий возле твоей постели маг. Тот самый, что производил арест. — Долговременная смена облика — очень сложное заклинание, если производить его профессиональным и моральным образом, не заимствуя силы у тех сущностей, с которыми потом приходится расплачиваться чужими жизнями, как произошло в случае этого вашего заговора, остатки которого мне приходится расследовать, лорд Уллайн, — говорит тебе маг.

— Смена облика? — бормочешь ты.

И тебе под нос подсовывают зеркало, из которого на тебя смотрит кто-то совсем другой.

— Это теперь я? — глупо спрашиваешь ты. — Навсегда?

— Я, как правило, не занимаюсь необратимой магией, — хмурится маг. — Исключением, как вы сами понимаете, являются боевые заклятия, но поскольку его величество не считает вас врагом…

— А он не считает? — Ты пытаешься подняться.

— А почему я должен считать?

Только тут ты замечаешь, что кроме мага в комнате есть еще один человек. Король, его величество Ремер собственной персоной. Ну да, раз он не считает тебя своим врагом, то почему бы ему и не присутствовать?

— Ваше величество… а почему меня тогда…

— Арестовали? — спрашивает король. И тотчас отвечает: — Расследование еще не закончено. В зале могли находиться лишние глаза и лишние уши. Теперь же никто не знает, где вы. А глядя на вас нынешнего, никто не скажет, кто вы.

— Вот как… — бормочешь ты.

И до тебя начинает доходить.

— Так весь этот мерзкий ритуал… вся эта «кровь невинных»…

— Не сделали ваших соратников по заговору ни счастливее, ни удачливее, ни даже сильнее, — отвечает маг. — Скорей уж наоборот. Какая удача может прийти к тем, кто связывается с темными сущностями?

— Какое счастье, что я не стал этого делать! — вырывается у тебя.

— Не стали? — хмурится маг. — Ваши темные сущности накормлены точно так же, как и все остальные.

— Но я и в самом деле не убивал, — говоришь ты. — Правда, меня остановили. Нашлось кому остановить.

— Лгать в присутствии короля? Магу, который может с легкостью все проверить? Вы казались мне умнее, лорд Уллайн, — огорченно сообщает маг. — Его величеству вы и вовсе показались порядочным человеком, чему я, признаться, не хотел верить. И похоже — был прав. Что ж, при той жизни, которую вы вели…

— Но я и в самом деле не убивал! — восклицаешь ты, пытаясь вскочить.

Тяжелая ладонь мага придавливает тебя к постели. Весит она как могильная плита.

— Тогда почему все сущности, что помогли сменить вам облик, накормлены? — вкрадчиво интересуется маг.

Взгляд короля. Яркий, неотрывный… он все еще не смотрит на тебя как на врага, он… напряжен, как струна, как боец, за миг до удара, как зверь за миг до броска…

Тебе вдруг становится страшно интересно, какой именно зверь? Ты где-то уже видел это, как спокойная и расслабленная сосредоточенность вдруг перетекает в звенящую от напряжения тишину. А потом следует бросок.

«Такие редко промахиваются!» — думаешь ты.

— Я рад, что сделал правильный выбор, — говоришь ты, глядя в глаза его величества. — Именно такой король и нужен этой стране. А соседи пусть хоть удавятся от зависти. У них такого нет и не будет!

Взгляд короля становится еще пронзительнее. Потом он медленно прикрывает глаза.

— Если бы лорд Уллайн не сделал то, что он сделал, я, вероятно, был бы уже мертв, — негромко замечает он. — А что касается умерщвления тех несчастных… мы ведь уже договорились не считать этих мальчишек виновнее истинных заговорщиков?

— Я и не спорю, ваше величество, — откликается маг. — Я хочу понять, почему он лжет.

— Я не лгу, — говоришь ты. — Я не убивал… свою жертву.

Вдруг до тебя доходит. Нет, перемена облика, верно, и впрямь отражается на мозгах. Интересно, Хести тоже так себя чувствовал? Впрочем, вы оба были слишком маленькими. Если он и говорил тебе что-то, ты просто не запомнил. Ничего, зато ты наконец вспомнил…

— А мага, помогавшего заговорщикам, вы нашли? — интересуешься ты.

— Нет, — отвечает король. — Мага… и еще кое-кого…

— Мага можете не искать.

Ты смотришь на одного, на другого и продолжаешь:

— Дело в том, что я убил его. Тем самым ритуальным кинжалом.

— Вы это прямо сейчас выдумали? — интересуется маг.

— Нет, я это давным-давно выдумал, — скалишься в ответ ты. — Еще мальчишкой. Он любил задавать много вопросов, в точности как вы.

— Да вы и сейчас еще мальчишка, лорд Уллайн, — морщится маг. — Глупый, к тому же.

— Очень может быть, — вздыхаешь ты. Накатывает смертельная усталость. Ничего больше не хочется. Совсем ничего. Вот разве что… — Мне очень жаль вас, господин маг, вы проделали такую работу… профессиональную… и моральную… но я намерен потребовать свое лицо назад. Даже если после этого мне, как заговорщику, отрубят голову, я предпочитаю, чтоб ее отрубили мне.

Маг вздыхает.

— Ваше величество, мне кажется, вы переоценили его. Он не подходит.

— Вы ошибаетесь, мастер Тэккет, — говорит король. — Он подходит. И сейчас я в этом убежден еще больше, чем когда либо.

— Но эта его глупая…

— Вы что, так и не поняли, что он говорит правду?

— Но, ваше величество!

— Проверьте все еще раз, мастер Тэккет.

Маг пожимает плечами.

— И верните мне мое лицо, — добавляешь ты.

— Это я придумал. Мне казалось — так лучше, — виновато сообщает король.

— Так хуже, — упрямо отвечаешь ты. И, спохватившись, добавляешь: — Ваше величество.

Король улыбается.

— Сделайте, как он просит, мастер Тэккет, — говорит он магу.

— На мой взгляд, вы нашли себе опасную игрушку, ваше величество, — качает головой маг.

— Я не собираюсь играть с лордом Уллайном, — отвечает король. — И уж тем более делать из него игрушку. Я намерен помочь ему в освоении одной очень интересной книги.

— Какой еще книги, ваше величество? — удивленно интересуется маг.

— Не скажу, — вновь улыбается король, а потом внезапно подмигивает тебе.

— Боги, во что я ввязался… дети малые… — бормочет маг себе под нос. — Слушаюсь, ваше величество…

Его руки совершают замысловатое движение, и темнота вновь проглатывает тебя.

* * *

И вновь тебе кажется, что прошло совсем немного времени. И вновь ты соображаешь, что это не так.

— Лорд Уллайн, я должен принести вам свои извинения, — говорит маг.

— Извинения потом, сначала — в уборную, — с трудом произносишь ты, пытаясь выбраться из постели.

Сильные руки мага помогают тебе.

— Что вы такое со мной сотворили? — Тебе и впрямь приходится в него вцепиться, чтоб не упасть.

— Перемена облика отнимает много сил у того, с кем это проделывают, — отвечает маг, помогая тебе переставлять ноги. — Двойная перемена отнимает сил, соответственно, вдвое больше.

— Понятно.

— Сюда, лорд Уллайн. — Маг указывает на дверь.

— Дальше я сам, — бормочешь ты, цепляясь за стену.

— Справитесь? — заботливо интересуется маг.

И, наткнувшись на твой взгляд, поднимает обе руки.

— Не сердитесь. Я не хотел вас обидеть. В конце концов, нам вместе работать.

— Вместе работать? — вырывается у тебя. Вцепившись в дверной косяк, ты поворачиваешься к магу и изумленно на него смотришь.

Маг кивает в сторону уборной.

— Вернетесь, я все вам расскажу.

Ты киваешь, ведь сил спорить все равно нет. Да и глупо.

И закрываешь за собой дверь уборной. Маг остается беспокоиться снаружи. Впрочем, он вполне может подсматривать каким-нибудь магическим образом. Ты никогда этого не узнаешь. Скорчив ему рожу, если он и в самом деле этим занимается, ты плетешься в заветный угол.

Вот так.

Теперь можно жить дальше.

И выяснить, что маг такое говорил насчет совместной работы. Как его там король называл? Мастер Тэккет, кажется?

Тебе немного обидно, что на этот раз он занимается тобой в одиночестве. Обидно, что его величество не присутствует. Впрочем, не может же король сидеть с тобой постоянно. Да и маг наверняка не сидит. И у того и у другого достаточно самых разных дел. Сидят с тобой, скорей всего, какие-нибудь охранники. Маг просто приходит, когда наступает время для завершения заклинания, а король… король приходит, когда может.

Наклоняешься к умывальнику, ополаскиваешь руки, лицо, чувствуя, как постепенно в голову возвращается ясность. Ты разбит и выжат до последней крайности, но, кажется, уже в состоянии соображать.

Выходишь.

Разглядев напряженное лицо мага, а также то, с каким облегчением он вздыхает, завидев тебя, ты понимаешь, что зря подозревал его в неподобающем. Маг не подсматривал при помощи своих колдовских уловок. Он стоял снаружи и волновался, быть может, даже ругал себя, что не настоял на своем — отпустил тебя одного. Ты бы с удовольствием посмеялся над его переживаниями, если бы у тебя были на это силы.

— Так что вы такое имели в виду, когда говорили, что нам работать вместе, мастер Тэккет? Кстати, я не перепутал ваше имя?

— Не перепутали, лорд Уллайн, — качает головой маг. — А насчет совместной работы… поговорим позже. В присутствии его величества.

«А ведь обещал, что сейчас скажет! Или не обещал?»

— Э… а почему? — спрашиваешь ты. — Почему обязательно в присутствии его величества?

— Ну, во-первых, это его идея. А во-вторых… мне кажется, у него куда больше шансов вас уговорить, лорд Уллайн, — отвечает маг.

— Понятно.

У тебя нет сил настаивать. Не хочет, пусть не говорит. В конце концов, какая разница? Какая разница, как жить дальше? Еще недавно ты бы думал, какая разница, как жить дальше тому, кто разрушил свой собственный мир. Теперь тебя такие тонкости не волнуют. Ты просто устал. Так устал, что не можешь решить, чего именно сейчас хочешь. Наверное — ничего. И все же…

— А можно поинтересоваться судьбой остальных участников заговора? — как можно более безразличным тоном спрашиваешь ты.

— Можно, — кивает маг. — Это не является тайной. Его величество приговорил всех к изгнанию.

— Всех? — Нет. Сохранить безразличный тон не удалось. И маг это видит. Не может не видеть.

— Всех. — Он кивает. — Хоть я и указал ему на неразумность подобного решения.

— То есть… мой отец… и другие старшие участники…

— Уже за границей, — отвечает мастер Тэккет. — Равно как и все прочие. Его величество указал на тот факт, что этот заговор лишился своего знамени, а следовательно — не может иметь продолжения. И отказался кого-либо казнить, хоть это и может подать дурной пример прочим неблагонадежным подданным.

— Понятно.

Ты ищешь глазами место, чтобы сесть. Ноги вдруг слабеют и отказываются удерживать тебя в вертикальном положении. Маг замечает это и мигом подхватывает тебя под мышки. Подхватывает и волочет в кресло.

— А теперь мне хотелось бы спросить, лорд Уллайн, — говорит он, удобно устроив тебя в удивительно уютном, хоть и весьма замызганном кресле.

— Спрашивайте, мастер Тэккет, — откликаешься ты.

— На сей раз я тщательно обследовал ваше прошлое, лорд Уллайн, — говорит он. — И могу свидетельствовать, что вы не убивали своего двойника. Эта потрясающая девушка, что сумела вас остановить, произвела на меня неизгладимое впечатление.

— На меня тоже. — Ты смотришь на мага так, что он съеживается. Впрочем, он быстро приходит в себя. А у тебя нет сил ни на что, кроме убийственного взгляда.

— Лорд Уллайн, обследуя ваше прошлое, я пропускал… интимные моменты, — быстро говорит он.

— Не пропускали, мастер Тэккет, — выдыхаешь ты. — Самый интимный вы только что упомянули.

— Виноват. Работа у меня такая, — отвечает он, пожимая плечами. — Но я все же вынужден продолжить. Как вы убили мага, я тоже видел, но… лорд Уллайн, вы никогда не замечали за собой магических способностей?

— Магических способностей? — с подозрением интересуешься ты. «Он что, зубы тебе заговаривает?» — Если они у меня есть, вы бы уже знали, верно? Так тщательно обследовав мою жизнь, могли бы и сами как-то докопаться!

— В том-то и дело, что я ничего не обнаружил, — отвечает маг.

— Так почему вы решили, что они есть?

— Потому что вам помогали какие-то светлые сущности. Настолько тонкие, что мне так и не удалось их рассмотреть… но я вполне явственно слышал их голоса!

Ты внимательно смотришь на мага. Что ж, другого способа узнать у тебя все равно не будет, а проклятый маг… он сам почти до всего докопался.

— Я думал, что просто с ума схожу, но раз вы тоже их слышали…

— Несомненно, слышал, — кивает маг.

— Это были призраки моего двойника и моей… то есть его девушки, — говоришь ты. — И раз вы тоже их видели… они погибли? Убиты? Люди моего отца все-таки добрались до них? Раз они стали призраками, то… их больше нет в живых?!

Ты наконец выплескиваешь из себя то, что тебя тревожило все это время. Смутно, подспудно тревожило. Ты так и не позволил своим страхам воплотиться в слова и обрести имя, но сейчас…

Плотина рухнула. Страхи обрели имена и вцепились в твою душу. Ты переживаешь несколько мучительных секунд, пока мастер Тэккет не отвечает тебе.

— Они оба, несомненно, живы, — удивленно отвечает мастер Тэккет. — Сами понимаете, я не мог не заинтересоваться их судьбой, после того как…

Он растерянно разводит руками.

— Они живы и, насколько я могу судить, счастливы. У них все хорошо.

Ты облегченно вздыхаешь. Когда ты узнал, что твой отец не казнен, ты обрадовался меньше. Тебе очень стыдно, но это так.

— Но как тогда вышло, что ко мне приходили их призраки? — спрашиваешь ты.

— Призраков живых людей не бывает, — отвечает маг.

— Из этого вы делаете вывод, что я маг и сам их создал? — Тебе становится забавно. Сейчас, когда ты узнал главное, все остальное всего лишь забавно.

— Я допускаю такую возможность, — кивает маг.

— Но при этом не находите у меня магических способностей? — продолжаешь развлекаться ты.

— Я не всеведущ. Магия — океан, а я в нем — крохотная капелька, — отвечает маг.

— Тогда почему бы не допустить, что бывают и призраки живых людей? — подкидываешь ты провокационный вопрос. — Раз вы не знаете всего, почему бы не допустить и это?

— Вздор, — отрицательно качает головой маг. — Призраков живых не бывает, это всем известно.

У тебя нет сил смеяться, поэтому ты негромко хихикаешь. Твоя истерика протекает на удивление тихо. Просто по-домашнему.

И тебе уютно сидеть в этом кресле и смотреть на возмущенную физиономию этого мага, тебе вообще до странности хорошо.

«Или этот гад колдует?»

Да нет, ему не до этого, он с возмущением пытается объяснить тебе прописные магические истины. А ты его даже и не слушаешь. Зачем оно тебе? Ты ведь не маг. Тебе просто хорошо.

Его величество появляется внезапно. Часть того, что казалось стеной, бесшумно сдвигается в сторону, и входит король. Он не один. С ним девушка. Та самая. Ирсиль. А под мышкой у короля книга. И ты даже догадываешься какая.

— Ваше величество, — хмурится маг. — На вашем месте я бы не стал до такой степени пренебрегать моими советами и нарушать режим секретности.

— Я вполне доверяю леди Ирсиль, мастер Тэккет, — говорит король. — И вы тоже, правда? Вы ведь не боитесь, что она прикончит меня во сне? Иначе вы вряд ли позволили бы ей бывать в моей спальне.

— Но здесь не ваша спальня, ваше величество, — бурчит маг.

— Верно, — кивает король. — Здесь Тайная Палата. И мне кажется, что…

Ты смотришь на короля, потом на мага и соображаешь, о чем мастер Тэккет отказался с тобой говорить в отсутствие его величества.

— Вы не новый придворный маг, вы — новый глава Тайной Палаты! — выпаливаешь ты магу, перебивая его величество.

Маг отвешивает тебе иронический полупоклон.

— Ну да, — улыбается король. — Старый подал в отставку. А я подумал, почему бы мне не пригласить на эту должность мага?

— Но… ваше величество, раз мастер Тэккет сказал, что мы будем работать вместе… — лепечешь ты.

— То это значит, что я прошу вас стать его заместителем, лорд Уллайн, — говорит король. — Я подумал, что если вопреки традиции Главой Тайной Палаты станет не воин, а маг, то почему бы его заместителю не быть заговорщиком? В конце концов, одна из основных задач Тайной Палаты — это устранение разного рода заговоров и мятежей. Так пусть же этим занимается тот, кто в них как следует разбирается.

— А если я откажусь, ваше величество?

— Я прикажу отрубить вам голову, лорд Уллайн, — отвечает король.

— А если я все равно откажусь? — само собой выскакивает у тебя.

— Я не стану дальше объяснять вам, что происходит в той книжке, которой вы заинтересовались, лорд Уллайн, — отвечает король. В его глазах серебрится и пляшет смех. Ты вновь пытаешься понять, на какого же зверя похож твой король, и вновь знание ускользает от тебя.

«Он и так знает, что я соглашусь. Собственно, у меня просто нет выхода».

— А если я тем не менее не соглашусь, ваше величество? — продолжаешь упорствовать ты.

— Ирсиль не станет знакомить вас со своей подругой, — усмехается его величество. — И у вас никогда не будет такой красивой и умной подруги, как у меня! Считайте ваши потери, лорд Уллайн: без головы, без знаний, да еще и без красавицы, способной вам хоть что-то посоветовать… и что вы станете делать?

— Пойду утоплюсь, — бурчишь ты.

— Без головы? — скалит зубы король. — Дороги не найдете!

— Если бы мне кто-то сказал, что я должен буду присматривать за детьми, я бы сто раз подумал, прежде чем соглашаться, — ворчит маг. — Какой из него заместитель, ваше величество, если он без головы топиться собирается?

— А что, устав Тайной Палаты запрещает служащим топиться без головы? — на полном серьезе интересуется король.

Его подружка тихонько фыркает. Она изо всех сил старается сохранять серьезный вид, но ее выдают смеющиеся глаза.

— Я обязательно внесу этот пункт в служебные инструкции, ваше величество, — тотчас откликается маг.

«Соглашайся», — услышав этот голос, ты вздрагиваешь. И поднимаешь голову. И видишь их обоих. Роуни. И Хести.

«Соглашайся!» — говорит Роуни.

«Соглашайся!» — вторит ей Хести.

Ты ведь и так уже согласился. И король знает об этом. Не может не знать. Он-то раньше тебя понял, что у тебя нет другого выхода. Хотя бы потому, что и у него этого самого выхода нет.

— Но почему? — шепчешь ты.

«Потому что так правильно!» — откликаются призраки.

Вот-вот. Только так и правильно. И призракам это ведомо. И магу. И королевской подружке.

Есть одна такая небольшая вещь, о которой много говорят, но почти никогда не думают. И еще реже поступают так, как она велит. Она слишком проста для великих умов, слишком наивна для взрослых, ее иногда с умным видом преподносят маленьким детям, но почти никогда не пользуются ее советами сами. А все потому, что она слишком уж сильно роднит слугу и господина, короля и простого горожанина. Ты только сейчас начинаешь понимать, почему ты сделал все то, что сделал, зачем разрушил свой собственный мир, предал отца, деда… Нет, то, что они не правы, ты почувствовал раньше, а почему — понял только теперь. И дело не в том, что лорд Челлис был бы отвратительным монархом. И даже не в том, что его величество Ремер — напротив, очень хорош. Дело лишь в том, что его величество Ремер понимает, что власть существует для служения, а твой бывший сюзерен, коего ты умертвил своими руками, считал, что власть существует для него. Для того, чтобы он обладал ею.

Вот и вся разница.

Именно она и определяет все. Власть существует для служения, и обладать ею может лишь тот, кто понимает это. И не важно, кто он такой, чей потомок и насколько благородная кровь течет в его жилах. Власть существует для служения! Для служения!

Слезы текут по твоим щекам. Ты не стесняешься слез. Ты никого не предавал. Нет, не так… кого-то все равно приходилось предать. У тебя не было выхода. Только выбор.

Ты выбрал правильно.

Только такой выбор и был возможен.

Власть существует для служения.

И никакие реки невинной крови не смоют эту маленькую, несложную истину. Потому что только на ней может стоять страна. Только благодаря ей могут жить люди.

— Да. Верно… коллега, — негромко говорит маг.

Одним движением ты утираешь слезы и бросаешь на него негодующий взгляд.

«Он посмел читать мысли?! В такой момент?!»

— В этом и состоит задача нашей службы, — пожимает плечами маг.

— Подслушивать? — сердито вопрошаешь ты.

— Скорее следить, — как ни в чем не бывало откликается он. — Следить за выполнением этой маленькой и несложной истины.

— Ой, Реми, смотри! — подружка короля тянет его величество за рукав, указывая на мерцающие тела Роуни и Хести.

— Вижу, — шепчет тот. — Что это?

— Мои добрые духи, — откликаешься ты. — Они велели мне согласиться на ваше предложение, ваше величество.

— И вы?.. — не отрывая глаз от призраков, спрашивает король.

— Разве с добрыми духами спорят? — отвечаешь ты.

Разве можно спорить с теми, кто удержал тебя на самом краю бездны? Удержал от падения.

— А почему я ничего не вижу? — жалобно интересуется мастер Тэккет. — Только слышу.

— Роуни, Хести, почему мастер Тэккет вас не видит? — спрашиваешь ты. — Ведь он маг!

— Вот потому и не видит, что маг, — отвечает Роуни, и их светящиеся тела медленно тают.

— Как это ни прискорбно, я так и не понял происходящего, — вздыхает мастер Тэккет.

— Зато получили заместителя, — откликается его величество.

— Который ничего не смыслит в этой работе, — качает головой маг.

— А значит, его не придется переучивать, — ухмыляется король. — Вы сможете сразу научить его правильно. У вас не будет разногласий в методах, мне кажется, это не так мало.

— Ну, если все рассматривать с этой стороны, — говорит мастер Тэккет. — По крайней мере, последний заговор прошляпил не он, это уж точно.

* * *

— Нет, графство своего отца вы не получите, лорд Уллайн, — получасом спустя говорит король.

— Но… почему, ваше величество? — удивленно вырывается у тебя.

— Потому что вы не хотите его получить, верно?

«Проклятье, как он узнал?!»

Ты в ошеломлении смотришь на сидящего перед тобой… все-таки совсем еще мальчишку. Если бы не призрак его страшного деда, если бы не серебряный смех неведомого зверя в глазах, но… все равно ведь мальчишка!

Что ж, к этому просто придется привыкнуть. К королю, который все знает наперед, за которым постоянно придется тянуться. Что ж, хоть этому тебя научили — стараться, преодолевать трудности. Ты справишься. Не имеешь права не справиться. Твой выбор лишил тебя путей к отступлению.

Да. Ты и в самом деле не хочешь этого графства. Его величество прав.

— Я всегда иду навстречу пожеланиям моих подданных, — улыбается король. — Вы не получите то, чего не хотите. Да и делать заместителем Главы Тайной Палаты всего лишь графа… политически неверный ход. Так что… придется вам стать герцогом, лорд Уллайн.

— Герцогом? — Ты не обрадован. Скорей испуган. Чье герцогство намерен вручить тебе его величество? Чей род станет тебя ненавидеть до самого последнего вздоха? Каких могущественных врагов ты обретешь?

— Я намерен даровать вам, лорд Уллайн, герцогство Искер, — говорит король.

Ты обмираешь. Нет, все правильно, конечно. Герцогство Искер гораздо важнее для Эрналя, чем графство Донгайль, и лучше иметь там своего человека, но… Твой бывший сюзерен считался сыном герцога Искера, только заговорщики знали, чья именно кровь течет в его жилах… если бы никакого заговора не было, именно он получил бы титул герцога Искера после смерти старого герцога.

— Так. Я его не только убил, я его еще и ограбил! — вырывается у тебя.

— Не без моей скромной помощи, — ухмыляется король. — Но ведь сотрудники Тайной Палаты и должны выглядеть чудовищами. Иначе кто станет вас бояться? И лучше уж сразу напугать…

— Ну да, — киваешь ты. — Заговорщик, предатель, убийца, а теперь еще и грабитель… лучшей кандидатуры не сыскать! Воистину, вы правы, ваше величество!

А король открывает ту самую книгу.

— С которого места вы перестали тогда подслушивать, лорд Уллайн, герцог Искер?

* * *

Ты идешь.

Улыбаешься.

Тебе неизъяснимо хорошо оттого, что ты просто идешь и улыбаешься. Ты идешь пешком, без охраны, в простом дорожном плаще. Вряд ли кто-нибудь из встретившихся тебе прохожих догадывается, что сейчас он невежливо отпихнул в сторону самого лорда Уллайна, герцога Искера, заместителя Главы Тайной Палаты. Что ж, тебя это только забавляет.

Утро. В лучах рассвета маленькие и грязные улочки этой части города кажутся тебе сияющими.

Нет. Не кажутся. Они и есть сияющие. Они… и весь мир. Просто раньше ты не понимал этого. Не мог понимать. Ты с удивлением смотришь вокруг, думая о том, что ведь, наверное, именно сегодня ты и родился.

 

Анастасия Тарасова

Лучшая ошибка

Удушающая жара, висевшая над Каденой, и не думала ослабевать к вечеру. Солнце, удалившееся наконец за дрожащее над крышами марево, исправно продолжало греть несчастный город. Только душный день сменил душный вечер, а его — душная ночь. Камни мостовой, стены домов — все дышало теплом. И ветер стих.

Господин Жильбер успел уже сотню раз пожалеть, что отправился на ночь глядя в любимый трактир «Печь». Оно конечно, во дворце повара не хуже… да только таких восхитительных пирожков, какие в трактире к яблочному вину подаются, готовить не умеют. Вот и приходится мэтру Жильберу, хоть он и носит алый плащ Ошибки, ходить по трактирам, а в его-то годы да при его комплекции всякий лишний шаг сделать — ох, тяжелехонько…

Господин Жильбер, кряхтя, поправил пояс — тугой, зараза! Последнее пирожное было лишним, слишком уж сытное. Попеременно охая и ругаясь вполголоса — ну вот зачем в трактире такие высоченные ступеньки?! — сполз с крыльца и, переваливаясь по-утиному, затопал по улице. Добро хоть, от трактира до дворца всего и дороги — за угол завернуть да площадь перейти.

Часы на башне дворца отбили полночь.

От жары и сытной пищи полное лицо мэтра обильно заливал пот, пузо, обтянутое алым бархатом жилета, тяжело колыхалось при каждом шаге, широкий пояс больно впивался фигурной пряжкой. В лицо дохнул жаром пробудившийся ветер. Носок вышитой туфли зацепился за камень. Господин Жильбер охнул — сердце пронзила раскаленная иголка. Нет, все, все, хватит — так и от удара помереть недолго! Больше никаких излишеств. Прощайте, любезные пирожки с телятинкой, прощайте, зажаренные до хрустящей корочки котлетки, прощайте, плавающие в золотом бульоне куриные ножки, прощайте…

Увлеченный поименным прощанием с любимыми лакомствами, господин Жильбер не заметил, как на его пути выросла тень. Она не отделилась от теней, отбрасываемых стенами домов, как если бы принадлежала грабителю. Не легла на теплые камни, как если бы запоздавший горожанин свернул в переулок с Королевской площади. Она именно выросла — поднялась из мостовой, просачиваясь сквозь кладку.

Утерев в очередной раз лицо, мэтр Жильбер тяжело вздохнул — и сейчас же закашлялся: неизвестно откуда пахнуло гнилостным влажным духом. Прокашлявшись и проморгавшись от набежавших слез, он поднял голову… Вопль ужаса обернулся сиплым хрипом и канул в сплошную черноту, стиснувшую несчастного в объятиях. В черноте слабо засветилось пятно… оно приближалось, словно блуждающий огонек, обретая очертания человеческой фигуры. Оцепенев, господин Жильбер смотрел, как в застывшем воздухе развеваются складки плаща, как безостановочно шевелятся в прозрачном кружеве манжет тонкие пальцы вытянутых рук — словно у слепого, ощупывающего перед собой дорогу. Лицо нежити скрывала длинная пиратская челка, косо срезанная на левую сторону. Подплыв ближе, призрак поднял руку и откинул ее. Там, где полагалось быть глазам, зияли две черные раны.

— Туччо? — Бескровные губы разомкнулись, вытолкнув облачко серебристого тумана. — Туччо!

Призрак протянул обе руки к господину Жильберу, будто намереваясь обнять его и прижать к себе.

— Н-н-нет! — едва сумел прохрипеть бедняга. — Йяяяя н-не…

— Туччо! — Пришелец с того света укоризненно покачал головой и подплыл еще ближе. — Друг мой…

Новая волна удушья накатила на господина Жильбера, он рванулся изо всех сил в отчаянной попытке отстраниться от льнущей к груди твари, лихорадочно зашептал молитву Владыке и неожиданно понял, что может двигаться. Нерассуждающий инстинкт гибнущего тела толкнул его в сторону и вперед — призрак слеп, а дворец совсем рядом, там люди, там королева, там помогут… защитят, спасут, укроют… надо только добежать… только добежать… и господин Жильбер побежал.

Оглушающие волны жары могли сколько угодно накатывать на стены королевского дворца и разбиваться о них вдребезги. Внутрь им ходу не было. Серебристо-серый камень надежно хранил свою вековую прохладу.

Письменный стол радовал глаз аккуратными стопками бумаг, между которыми ненавязчиво устроились вазочка с печеньем и графин подкисленной лимоном ключевой воды. Массивное кресло гостеприимно ожидало хозяйку.

Словом — садись да работай, королева, час-то еще не поздний, спать укладываться рановато, а дела не ждут — они никогда не ждут, хоть днем, хоть ночью.

Однако ее величество Рене Вторая сегодня проявляла несвойственную ей безалаберность: маленький тайник в дальней стене кабинета был выпотрошен, и его содержимое беспорядочной кучей валялось на ковре. Свет падал на исписанные завитушками старой вязи, пожелтевшие от времени листы пергамента, касался четких букв на белой гербовой бумаге, каких-то замусоленных обрывков и даже клочков алой ткани… Сама королева восседала посреди этого беспорядка, уложив подбородок на колени, и задумчиво смотрела куда-то поверх плеча развалившегося в кресле принца Каденского. Брат и сестра были разительно несхожи: с младшего художники писали юного Духа Радости, старшая, при всех их стараниях, даже на портретах выходила неуклюжей. Появляясь вместе, они производили комическое впечатление: высокий, стройный, белокурый Аделен, весь словно напоенный солнечной легкостью, — и всегда хмурая Рене, чьи медные волосы придворные парикмахеры тщетно пытались уложить в подобие благопристойной прически.

Внешняя непохожесть полностью соответствовала внутренней, но между ними не было вражды. Аделен не завидовал сестре, его вполне устраивала роль второго лица в королевстве — Главы Большого Совета.

— Ты зря так беспокоишься, — прервал повисшее в кабинете молчание принц. — Он умер своей смертью.

— В самом деле? — Темно-серые, сумрачные глаза королевы покинули неведомую точку над плечом Аделена.

— Ты сама его видела, — пожал плечами тот, невольно опуская взгляд. — Его осматривали твои лекари. Их вердикт единогласен — удар. Жара, обильная и чересчур жирная пища… да мне самому на улице не по себе становится, что говорить о толстом старике!

— Жильбер не был стариком.

— Какая разница? Говорю тебе — он умер своей смертью. Стража на воротах не могла не заметить, появись там призрак!

— Всего десяток шагов — и мы бы знали наверняка. — Рене оперлась ладонью о ковер. — Ладно, допустим, ты меня убедил. Что дальше? Сам знаешь, ступени трона не должны пустовать.

— Вот уж нашла заботу! — фыркнул Аделен. — Да на должность Ошибки бери любого — не ошибешься, уж прости за каламбур. Кто из нас без греха…

— Вот и займись.

— Прости, чем именно я должен заняться? — Принц удивленно приподнял тонкие брови. — Поисками кандидатов на должность королевской Ошибки? Но это не мое дело!

— С сегодняшнего дня — твое. — Королева смотрела в упор. — Я хочу, чтобы завтра утром на ступенях моего трона сидел новая Ошибка. Условия ты помнишь. Можешь приступать.

— Сейчас же ночь!

— И что?

— Но… ничего. Я могу идти, ваше величество?

— Можешь. Удачных поисков.

— Благодарю. — Принц Аделен коротко поклонился, отбросил за спину тщательно завитые локоны и вышел из кабинета.

Дверь хлопнула, королева осталась сидеть, задумчиво глядя на резной завиток темной створки. Ошибка короля… старинная должность, введенная Робертом Первым. Вот уже больше тысячи лет люди, одетые с ног до головы в алое, занимают место на ступенях королевского трона. Пока в Кадене есть короли — при них будут Ошибки. Официально — чтобы напоминать правителям об ответственности за принимаемые решения. Служить этаким восклицательным знаком — остановись! Подумай — все ли ты учел? Все предусмотрел? Не идешь ли на поводу у собственного желания? Подумай еще раз, и еще, и еще — король не имеет права на ошибку.

Правду о странной должности знали немногие. Монарх и те, кому он посчитал нужным ее открыть. В данный момент — сама Рене, ее брат и придворный маг. А правда… правда была в том, что человек-Ошибка служил прикрытием, живым щитом, без которого от Кадены уже давно остались бы одни легенды, и дикие козопасы гоняли бы свои отары на месте дворцов и площадей.

Все началось ровно тысячу сто одиннадцать лет назад. Вернее, еще раньше — но именно тогда буря швырнула на рифы корабль пирата Туччо Медянки. Вокруг на многие дни пути тянулись скалы, между которыми катила к морю свои волны своенравная Вилин. Лишившись корабля, уцелевшие пираты приняли решение подниматься вверх по ее руслу — и в конце концов вышли к тем местам, на которых раскинулась нынешняя Кадена. В те далекие времена, конечно, никакого королевства не существовало и в помине, а был всего один городишко да кучка деревень у его стен, именуемые «княжеством Вилинским». За право усесться на деревянный трон княжества вот уже не первый год шла жестокая грызня. К моменту прибытия пирата Роберта с остатками команды сыночек тогдашнего правителя как раз успешно извел своего батюшку и собирался проделать то же самое с братом. Брат, естественно, активно этому противился. У народной вольницы также имелась парочка главарей, которым оба братца стояли поперек дороги. Теперь уже никто не скажет, что произошло в тот день на самом деле. Роберт не записал для потомков свою историю, других достоверных источников тоже не обнаружилось. Зато легенды и предания охотно расписывали, как на несчастный город обрушился гнев Владыки и как доблестный тогда еще не король Роберт встал у гнева того на пути. Изумившись отваге смертного, Владыка передумал ввергать нечестивцев в пропасть и жечь их пламенем, равно как и смывать гигантской волной или насылать прожорливых чудищ — в способе кары легенды не были единодушны. Однако все они сходились в одном: Роберту было поставлено четкое условие. Ему позволялось занять трон спасенного княжества, но ежели впредь на этом троне умрет из-за вероломства или предательства своих подданных хоть один король — не важно, сам Роберт или его потомки, то кара божества будет столь ужасна, что сотрет саму память об этих землях.

Так было или не так, но бывший пират Туччо Медянка действительно стал правителем и для пущей важности переделал княжество Вилинское в королевство Кадену, дав стране имя своего корабля. Смуты и раздоры кончились — недовольным живо напоминали об условии Владыки. Бескровный переворот, говорите? По голове стукнуть али зельем опоить да в темницу? А ну как не выйдет — что тогда, всем помирать? Помирать никому не хотелось. С королем-пиратом постепенно смирились. Но ведь должности и звания при короле делить не запрещалось? Вот «доброжелатели» и наплели Роберту про измену, про якобы готовящийся супротив его величества заговор, во главе которого стоит его ближайший друг и правая рука — Ньезе, бывший старпом «Кадены». У пиратов с предателями разговор короткий — либо в море с ядром на шее, либо на рею. У королей не длиннее — пытки и эшафот. До плахи, впрочем, не дошло, истина открылась раньше. Роберт бросился в тюрьму — и застал ослепленного по его приказу друга умирающим. Он молил о прощении, но не получил его. Ньезе умер, проклиная своих мучителей, более того — он обещал, что после смерти вернется и заберет Роберта с собой, и ему плевать, что там станет с Каденой из-за насильственной смерти короля.

Казалось, страна, только-только начинавшая выползать из междоусобной разрухи, обречена. Но прозвище свое — Медянка — Роберт носил не только за медные кудри. Медянка — это ведь еще и змея… Он нашел выход. Заставил придворных колдунов провести обряд «замены». Призрак слеп, а обряд сбивал ведущее его чутье, подставляя вместо короля-предателя другого человека, который словно бы говорил: это я виноват. Хочешь отомстить — мсти мне.

Первый, надевший алый плащ Ошибки, не прожил и недели. Его преемник продержался месяц, следующий — полгода… год… За время правления Роберта Ошибки менялись девять раз. Возможно, те люди знали, на что шли. Но дни проходили за днями, сменялись короли, и истинный смысл должности постепенно стирался из людской памяти. Тем более что смерти Ошибок выглядели вполне естественно — от болезни, от старости… кто-то неудачно поскользнулся на лестнице, кто-то утонул в бассейне, перепив вина, одного загрыз взбесившийся пес, четверо пропали без вести… хотя нет, трое — четвертый сбежал с любовницей. После Роберта был лишь один странный случай — Ошибку, вывалившегося из окна башни, нашли еще живым. Он успел рассказать, что упал не по собственной глупости и не по злому умыслу — к нему приходил призрак, чье дыхание было раскаленным, а из пустых глазниц лились серебряные слезы. Призрак называл имя… какое имя, несчастный сказать не успел. Официально его слова объяснили предсмертным бредом, неофициально… Все предки Рене тщательно описывали обстоятельства смерти Ошибок. Эти записи составили тайный архив, содержимое которого и валялось сейчас на ковре. Кому-то из бывших королей повезло не пополнить архив ни единой печальной записью, чьей-то рукой было исписано несколько листов… Теперь сюда ляжет и история мэтра Жильбера.

И все равно останется загадкой, кто виноват — судьба? Невезение? Проклятие?

Среди записей были и отчеты магов. Ученые мужи выяснили, что призрак появляется чаще всего, когда созвездия Змеи и Сердца становятся на небе друг против друга. Так, как они стояли в ночь смерти Ньезе. Многие пытались найти способ изгнать призрака насовсем, но выход, похоже, был только один. Невозможный для Кадены выход.

Но что бы там ни произошло, сейчас важнее другое — найти новую Ошибку. Разумеется, от желающих отбоя не будет, ведь должность чудесная, подарок судьбы, всего-то нарядись красиво да сиди рядом с королем, напоминай, чтобы решения верные принимал. Но Рене ощущала каким-то шестым чувством — на этот раз не все так просто. Поэтому и приказала Аделену заняться поисками лично. Брат найдет.

Королева поднялась на ноги, повела затекшими плечами… Левую ладонь что-то щекотало. Рене встряхнула руку — и на ковер, медленно кружась, упал обрывок алого шелка.

Принц Аделен Каденский и его свита ехали по спящим улицам. Копыта коней глухо стучали, погружаясь в марево теплого воздуха над камнями мостовой. Ночь, подбиравшаяся к своей середине, не принесла прохлады. Его высочество раздраженно дернул ворот рубашки — тончайшая ткань липла к телу, словно чешуя. Ну, сестрица, додумалась… с какой стати?! Искать человека на должность Ошибки — обязанность младших министров. Они выбирают среди сбежавшихся на глас герольда кандидатов! И уж точно никто из них не бродит по улицам в глухую полночь. К чему такая спешка? Неужто пару дней нельзя подождать, пока эта проклятая жара спадет…

И что делать? Стучаться в дома, вытаскивать сонных горожан из постелей и строго допрашивать — а не совершал ли ты, милый, ошибки в жизни своей? А исправить сумел?

Ведь на должность не всякий сгодится. Только тот, кто сперва ошибся, потом ошибку свою осознал и поправил.

Чушь несусветная вся эта затея. Аделен решительно не верил, что дурак в красном, протирающий мягким местом ступени трона, может, в случае чего, защитить короля или королеву. Призраки, проклятия, пираты… сказки для детишек и барышень. Все-таки женщина на троне — это…

В пяти шагах спереди что-то ярко полыхнуло синим пламенем, следом оглушительно бухнуло. Конь заржал и попятился, порываясь встать на дыбы, — Аделен едва удержал его. За спиной послышались сдавленные ругательства охраны.

Очнувшийся от своих мыслей принц огляделся — оказывается, они успели заехать на самую окраину города. Мрачноватое, приземистое здание стояло на отшибе от остальных, за ним начинался сад…

Куда это их занесло?

Аделен направил коня к воротам в полуразрушенной ограде. Свет факелов выхватил из темноты покоробившуюся, облезлую вывеску: «Частная школа мэтра Урбена».

Крайнее окно здания тускло светилось.

— Поглядим, кто там, — решил Аделен, спешиваясь и забирая факел у одного из солдат.

Ворота недовольно скрипнули, пропуская гостей на узкий двор. Судя по всему, заведение почтенного мэтра переживало не лучшие времена — сквозь растрескавшиеся плиты пробивалась трава, кое-где валялись битые черепки и осколки стекла. Однако не успел принц сделать и несколько шагов к крыльцу, как двери резко распахнулись, и наружу вырвался слепяще-синий клубок. На мгновение завис в воздухе, позволяя разглядеть шевелящиеся щупальца-отростки и ком белого пламени в середине… а потом метнулся к опешившему от такого зрелища Аделену. Конь принца рванулся в сторону, сам Аделен упал на землю, уходя от столкновения с неведомым противником… клубок, развернувшись, яростно зашипел и ринулся в новую атаку. Принц отмахнулся факелом, выдергивая из ножен шпагу… и тут из черной пасти распахнутых дверей выскочило еще одно существо, окутанное облаком света. На этот раз ярко-сиреневого. Завизжав нечто нечленораздельное, существо кулем свалилось со ступеней, вскочило и метнуло в синий клубок подобие частой сети. Разумеется, промахнулось, но Аделен успел подняться на ноги. Клуб заметался между двумя противниками, не зная, кого предпочесть, — и принц точным ударом факела загнал его прямиком под новый бросок сети. Тонкий вой резанул воздух, клубок задергался, распадаясь на отдельные синие змейки, белый огонь в его сердце вспыхнул, пытаясь прожечь плетение… не смог, начал угасать, плюясь искрами во все стороны…

Странное существо, пришедшее на помощь принцу, храбро подтянуло сеть поближе к себе и затоптало огонь ногами. Сразу угасло и синее, и белое, и сиреневое сияние. Перед Аделеном оказался высокий парень, у ног которого валялась обгоревшая куча веревок.

Восстанавливая дыхание, принц подошел к крыльцу. Его факел погас, но факелы охраны давали достаточно света… кстати, а охрана почему не вмешалась?! Обернувшись, Аделен увидел, что его люди стоят посередь двора, раскрыв рты и уставившись в одну точку. Лошади тоже не двигались.

— Ни… ничего… — послышался из-за спины тихий, прерывающийся голос. — Я сейчас… отдохну чуток и… расколдую…

Принц обернулся — спаситель его сидел на провалившейся ступеньке. На взгляд Аделена, он был чересчур тощим. Одежда не по размеру — какая-то мешком висящая роба, на которой от разноцветных заплат живого места не было, стоптанные башмаки с перевязанными бечевкой носами. Запрокинутое к собеседнику лицо поражало странным оттенком кожи — будто яблоневый лепесток с затаенным жемчужным сиянием… На носу юноши темнело пятно копоти, а правую скулу украшала свежая царапина. И глаза смотрели с настороженным прищуром.

— Это ты их заколдовал? — спросил Аделен.

— Не я. — Длинные лохмы неопределенного цвета мотнулись из стороны в сторону. — Змеиный Шар так на всех действует.

— А на меня почему не подействовал?

— У вас амулет, господин.

— Этот? — Принц вытянул из-за ворота рубашки плоскую серебряную пластинку с выгравированным рисунком: облако встает на пути летящего дракона.

Парень молча кивнул. Он все еще не отдышался, плечи под робой так и вздрагивали.

— А что это вообще было? — спросил Аделен, пряча амулет обратно. — Как ты его назвал… Шар змей?

— Змеиный Шар… я… в общем… — Темный румянец залил лоб спасителя, щеки, переполз на шею. Но глаз паренек не отвел. — Я ошибся. Я… не маг, я еще ученик пока… напутал с заклинанием, я же не знал, что вы тут окажетесь… тут ночью никого не бывает.

— А где же твой учитель? Он что, не видел, что ты делаешь?

— Мэтр… уснул, я не хотел его будить. Я же и сам могу справиться!

Ну да, может он.

— Могу! — Тонкие брови свело в упрямую черту. — Вот!

Короткий взмах руки, несколько непонятных слов — над плечом принца пронеслось что-то круглое, разлилось неярким светом над головами застывшей стражи…

— Ваше высочество!

— Господин, что…

— Как это мы…

— Замолчите, — поморщился Аделен. — Все в порядке, ничего не случилось. Я уже всех победил и без вашей помощи, возвращаемся.

— Во дворец? — не понял кто-то. — А как же… мы же не нашли…

— Нашли, — отмахнулся принц. — Именно что нашли. Парень, ты едешь с нами. Будешь новой королевской Ошибкой.

— Ваше величество, его высочество вернулся. Ваше величество?

— Благодарю, Жан, можешь идти.

Рене оторвалась от созерцания медленно розовеющего над городскими крышами неба. Рассвет… Удалось ли Аделену найти нужного человека?

— Удалось. — Принц вошел без стука и принялся расстегивать мелкие пуговки рубашки. — Но если он тебе не понравится, то ты, сестрица, будешь бегать по улицам сама. Я в это пекло больше и шага не сделаю.

— Доброе утро. — Рене улыбнулась, глядя, как Аделен воюет с шелковым воротом. — Где он?

— Как ты и велела — сидит на ступенях твоего трона. Ждет тебя и мага, чтобы вступить в должность. Большой Совет подтягивается туда же. А я — освежусь!

— Благодарю. — Королева взяла со стола резной золотой обруч и водрузила поверх стянутых в хвост рыжих локонов. — Разрешаю тебе сегодня опоздать на Совет. Только не переусердствуй с холодной водой — простудишься.

— Вот спасибо, ваше величество! — издевательски поклонился Аделен, бросая рубашку на пол. — Можно подумать, у нас еще осталась действительно холодная вода…

Когда ее величество Рене Вторая быстрым шагом прошла в распахнутые двери тронного зала, глазам ее предстало поистине потрясающее зрелище: жмущиеся по стенам бледные придворные, рухнувшая с потолка люстра, засыпавшая мозаичный пол хрустальными осколками… Потом взгляд королевы упал на трон.

Массивное кресло из драгоценного черного дерева, покрытое искуснейшей резьбой и обитое золотым бархатом, было испакощено до неузнаваемости. По дереву разбежалась сеть тончайших трещинок, некоторые фрагменты резьбы были попросту выломаны и скалились щепками, распоротая обивка висела клочьями, заляпанными какой-то слизью. Развороченное сиденье обнажало свое нутро, до краев заполненное дрожащим ядовито-розовым студнем. Благородные топазы, украшавшие подлокотники и спинку, казалось, сперва расплавились в огне, а теперь застыли маслянистыми желтыми потеками.

От кресла несло паленым и еще чем-то тошнотворно-приторным…

Посреди всего этого безобразия, опустив руки, высилось долговязое чучело в лоскутном балахоне и несуразно огромных башмаках. Длинные волосы свисали нечесаной куделью, а из-под них посверкивали изумительно-зеленые глаза. Даже не зеленые — цвета морской воды в ясный полдень.

Рене открыла рот, но только и сумела произнести: «За что?!»

По толпе советников и придворных пронесся ропот, будто ветер по верхушкам сосен.

Чучело вскинуло голову.

— Мне придется сидеть на этих ступенях, а я не хочу, чтобы мою душу пятнала та мерзость, что тут пряталась! Плохие дела оставляют после себя чудовищ, мне пришлось их прогнать.

От стен послышался уже не ропот, а какое-то задушенное хрюканье.

Рене стояла столбом и растерянно переводила взгляд с чучела на собственный трон… и обратно…

Солнечный луч, вырвавшись из-за крыш, стрелой пролетел в распахнутое окно, отразился бесчисленными бликами от осколков люстры, метнулся к бирюзовым глазам…

Выглянувший из дверей Аделен едва успел подхватить падающее тело. Паскудное чучело грохнулось в обморок.

— Выпей. — Принц сунул в руки сестре кубок. — Пей!

Рене сделала глоток, закашлялась, вода из опрокинувшегося кубка пролилась на колени.

— Иди к тварям!

— Непременно, — кивнул Аделен. — Но сначала ты успокоишься. Что такого случилось?

— Ты еще спрашиваешь?! — Королева вскочила с кресла, в которое рухнула за минуту до этого, и снова принялась метаться по комнате. — Приволок мне… это… и смеешь утверждать, что он лучшее, что тебе удалось найти?

— Вообще-то я сказал «единственное», — невозмутимо поправил Аделен. — Но, в сущности, ты права.

— И ты предлагаешь мне взять на самую главную должность королевства заморыша, который за пять минут своего пребывания во дворце успел превратить мой трон в нечто настолько мерзопакостное, что мастера до сих пор спорят — стоит ли его вообще восстанавливать или проще сделать новый? Ты слышал, что он заявил в свое оправдание?

— Нет. Но мне передали.

— И как тебе это? При всем дворе ляпнуть, что он не желает сидеть на ступенях моего трона, поскольку там, видите ли, мерзость! А откуда мерзость взялась — от уборщиков и реставраторов? Нет, от неправедных деяний моих же собственных предков! И после этого твой «единственный кандидат» валится в обморок, поскольку он, оказывается, не переносит солнечного света. Мне теперь Совет в темноте проводить? Ночью?!

— Рене, но ты уже взяла его на должность, — пожал плечами Аделен. — Так что теперь злишься?

— Я не злюсь… — Королева устало махнула рукой. — Я не понимаю. Как ты мог… да и я тоже? Словно затмение нашло…

— Да почему? Послушай, условия соблюдены — это я тебе гарантирую, лично присутствовал при ошибке и ее исправлении. Чего еще желать? В законе нигде не сказано, что королевская Ошибка должна непременно весить как хороший бык. А что касается света… ты сама не любишь яркое солнце. Зато теперь у тебя будет повод занавесить окна тронного зала. Он же только прямой свет не выносит? А шторы будут рассеивать лучи, вот и вся проблема. Было бы из-за чего переживать.

— И это имя дурацкое — Алессио… — Рене вновь опустилась в кресло, потерла ладонью лоб. — Что это за имя?

— Обычное имя для южанина, — пожал плечами Аделен. — Он с юга, откуда-то с устья Вилин. А имя Алессио означает «защитник».

— Хорош защитничек, которого на руках надо таскать! — фыркнула королева.

— Амулет ты вообще на шее носишь. Кстати, ты его носишь?

— Да. — Рене поморщилась: она не любила ожерелья и цепочки.

— И правильно делаешь. Если бы не амулет, я бы сейчас с тобой не разговаривал.

— От проклятия все равно не поможет.

— Потому что его нет. — Принц поднялся на ноги. — Я не верю в эти сказки. А сейчас… могу я идти, ваше величество?

— Торопишься на очередное свидание? Когда ты уже женишься…

— Только когда у Кадены будет король. — Аделен ловко уклонился от летящей в него подушки и выскользнул за дверь.

Нахал… «Когда у Кадены будет король»… Нет уж, увольте. Насмотрелась довольно — и на родного отца, и на придворных петухов. Выйти замуж за принца чужой страны? Как будто это выход. Все они одинаковые.

А род Робертинов не прервется, когда Аделен женится, наследником можно будет сделать его сына.

Настроение оказалось нерабочим. И спать не хотелось.

Рене поправила на груди пеньюар и вышла из кабинета. Мрамор коридора холодил босые ступни, в саду за окнами гремел концерт цикад и лягушек — торец дворца выходил как раз на берег Вилин.

Двери тронного зала были чуть приоткрыты. Слуги уже успели смести все осколки и вымыть пол, так что Рене не боялась поранить ногу. Опустив голову, она медленно следовала прихотливым изгибам мозаичного узора, кое-где поднимаясь на цыпочки, чтобы не выйти за его пределы. Сегодня она выбрала бирюзовый цвет…

— Так вы зайдете в тупик, ваше величество.

Рене взвизгнула, пошатнулась и тут же была заботливо подхвачена под локоть.

— Кто здесь?!

— Я, ваше величество.

Чудесный ответ! Воображение уже успело нарисовать злобного призрака, тем более что прикосновение оказалось ледяным… Но, обернувшись, королева увидела всего лишь Алессио.

Вернее, в первое мгновение она увидела только глаза — по ним и узнала. За прошедший день утреннее чучело успело существенно измениться: место лоскутной робы заняли уставные темно-бордовые брюки и алая рубашка с золотой вышивкой по рукавам и вороту. Отмытые и расчесанные волосы приобрели темно-кофейный цвет, правда, длина осталась прежней — намного ниже лопаток. Великанские башмаки тоже исчезли — как и королева, он был босиком.

— Тут вы не пройдете. — Алессио выпустил локоть Рене и отступил на шаг. — Узор прерывается. Надо вернуться…

— Что ты тут делаешь? — Королева внимательно оглядела зал. Кажется, все в порядке — люстры висят, колонны стоят, кресло, которым спешно заменили пострадавший трон, мирно темнеет на возвышении.

— Сейчас тут спокойно. Я… люблю это время.

Ну конечно, если он не переносит солнечный свет, то должен любить ночь. Рене переступила с ноги на ногу, представила ожидающую ее огромную кровать под тяжелым балдахином или пустой кабинет, стол, бумаги…

— Пойдем, — подхватив подол пеньюара, она решительно направилась к выходу на заднюю террасу.

По белому мрамору танцевали ажурные тени листвы. Вроде бы стало чуть-чуть прохладнее. С реки задувал ветерок, маттиолы источали медовый аромат, на угловой фонарь слетались ночные мотыльки.

Рене устроилась в плетеном кресле, указав Алессио на банкетку напротив. Тихо вошел дежурный паж, расставил на столике кувшин с легким вином, бокалы, вазочку с печеньем и половинками персиков.

Некоторое время на террасе царило молчание. Рене разглядывала своего нового хранителя. Лунный свет, казалось, придавал и без того белой коже едва ли не призрачное свечение, глаза, напротив, прятались в глубокой тени. Пуф был для него слишком низок — колени, обтянутые бархатом, торчали вверх острыми углами. Ворот рубашки отогнулся в сторону, обнажая резко выступающие ключицы. Слишком уж худ… Хотя, если поставить рядом с Аделеном, не уступит брату в росте. Сколько же ему лет?

— Сколько тебе лет? — спросила Рене вслух.

— Двадцать один, ваше величество.

Ровесники…

— Мне говорили, ты с юга.

— Верно, там я родился. По ошибке.

— Как это?

Алессио улыбнулся и подпер ладонью подбородок. Пальцы у него были длинные, но какие-то неровные, покрытые пятнышками ожогов и мелкими шрамами.

— Мои родители вовсе не хотели моего появления на свет, ваше величество. Просто аптекарь, который составлял зелье для моей матери, что-то там напутал… и оно не подействовало. Можно сказать, я — ошибка природы. Так что должность у меня теперь самая подходящая.

— Почему ты ничего не ешь? — Рене подвинула на столике вазочку с печеньем. — Угощайся.

Алессио покосился на вазочку и покачал головой:

— Мне этого нельзя, ваше величество.

— Почему?! Это же печенье!

— Я могу есть только простоквашу, молоко или немного манной каши… и хлеба, тоже немного.

— Та-а-ак… Ты не переносишь солнечного света, тебе почти ничего нельзя есть… чего еще тебе нельзя?

— Нельзя спать больше пяти-шести часов в сутки, — преспокойно ответил Алессио. — Иначе могу вообще не проснуться.

— И при этом у тебя холодные руки, — припомнила Рене. — Упырь?

— Нет, ваше величество! — Он рассмеялся, весело, от души. — Никакой я не упырь. Просто… ошибка.

Рене не любила свой тронный зал. На ее вкус, вся эта мозаично-мраморная раззолоченная роскошь была чересчур крикливой. Хорошо она выглядела только ночью, когда погашены громадные люстры, и в окна льется лунный свет, и мозаика на полу расцветает трепетными узорами… Следовало признать, тяжелые шторы глубокого винного оттенка справились не хуже ночной темноты. Зал стал уютным, приглушенное сияние позолоты казалось теперь уместным. Да и новый трон, пусть не такой роскошный, явно удобней старого.

Была пятница, и в тронном зале, как обычно, собрался Большой Совет. Придворные с нескрываемым любопытством разглядывали сидящего на ступеньке Алессио и перешептывались между собой. Входящие в Совет дамы бросали на юношу заинтересованные взгляды из-за вееров. Насколько Рене понимала, в самом ближайшем будущем бедняге предстоит отбиваться от тщательно спланированных атак. Впрочем, почему «бедняге» и почему отбиваться? Любая из этих кошек может составить счастье неглупого мужчины, а в том, что Алессио неглуп, Рене успела убедиться — ночная беседа затянулась до рассвета.

Совет шел своим чередом. По заведенному королевой порядку сперва выступили с докладами младшие министры, которые получили распоряжения на прошлой неделе. После придворный астроном клятвенно заверил присутствующих, что небывалая в конце лета жара вот-вот выдохнется и покинет столицу. Затем Рене обсудила со старшими министрами, в число которых входил и Аделен, некоторые вопросы, требующие внимания… Алессио тихо сидел на ступеньке. Со своего места королева не видела его лица, только кофейный затылок, спину и левую руку, лежащую на алом бархате. На большом пальце темнело пятнышко ожога. Вчера… нет, уже сегодня утром его не было.

Внезапно заныли виски.

Следующей частью Совета был разбор судебных дел, которые по разным причинам требовали личного внимания королевы. Эту часть Рене никогда не любила, а сегодня, как назло, все вопросы оказались столь мелочными и тягомотными, что голова разболелась еще сильнее. Корона давила лоб, воздух в зале нагрелся, вдобавок кто-то из советников вылил на себя не иначе как целый флакон приторных духов.

— Последнее на сегодня, ваше величество, — шепнул Аделен, протягивая сестре папку с протоколом.

Рене торопливо пробежала ее глазами — так, жена графа де Фейн приревновала мужа, добралась до бумаги с секретным паролем к тайнику, где благоверный хранил ценности, и вероломно последние выкрала.

Королева подняла глаза — оба супруга уже преклонили колени перед троном, ожидая решения. Надо же — а этот граф довольно приятный человек, кажется. Открытое лицо, строгая прическа, большие глаза… А вот с женой ему явно не повезло — и где нашел только такую мегеру? Толще покойного Жильбера, прости Владыка, вся в кудельках-оборочках, глазки жиром заплыли. Неудивительно, что мужа ревнует. Что ж, дело ясное — непонятно даже, зачем его вынесли на Большой Совет.

— Мы признаем вину графини Элики де Фейн, урожденной баронессы Аршел. Повелеваем ей вернуть супругу похищенные ценности, в противном случае наказанием будет заключение под стражу в королевской тюрьме сроком до восьми лет. Мы также даем графу де Фейну свое позволение на развод.

— Ваше величество, умоляю! — Толстуха протянула дрожащие руки. — Я не виновата! Я ничего не брала, клянусь жизнью!

Все, сейчас можно будет встать и уйти. Снять наконец эту корону и душный бархат платья, повалиться на прохладные простыни в тишине спальни… приложить к вискам лед…

— Ваше величество, вы делаете ошибку.

В первое мгновение Рене показалось, что она ослышалась. Но мгновенная тишина в зале, потрясенные лица советников, удивление во взгляде Аделена, устремленном на поднявшегося со своего места Алессио, ясно показали — он действительно это сказал. Никогда еще ни один человек, занимающий должность королевской Ошибки, не смел перечить королю, вмешиваясь в его дела! А этот… да что он о себе возомнил?!

Но за секунду перед тем, как разгневанная королева открыла рот, чтобы приказать выкинуть наглеца вон, Алессио заговорил сам. Очень спокойно. Негромко, но слышно было и у дверей.

— Ваше величество, позвольте мне задать графу несколько вопросов. — И продолжил, не дожидаясь позволения: — Граф, скажите — вы можете предоставить бумагу, которую прочитала ваша супруга?

— Конечно! — Де Фейн, торопливо вскочив, вытащил откуда-то из-за отворота камзола сложенный вчетверо листок. — Я всегда храню его у сердца, но моя вероломная…

— Позвольте взглянуть. — Алессио протянул руку.

— Разумеется. — Граф грустно улыбнулся. — Тайна теперь не имеет значения — фамильное ожерелье моей дорогой матушки исчезло бесследно, а вместе с ним…

— Ваша супруга не могла прочитать эту бумагу.

— То есть как? — Граф осекся.

— Это так называемая «суильмо», или «верная бумага», — развернув листок, Алессио продемонстрировал его собравшимся. — Господа, здесь есть маг?

Придворный маг, не дожидаясь приказа Рене, торопливо подошел к Алессио. Помял злополучный листок в пальцах, понюхал, что-то пошептал…

— Это действительно бумага суильмо! — провозгласил он, завершив осмотр. — Написанное на ней будет видно лишь тому, кто его написал, а также тем, кому владелец сам разрешил прочесть. Сударь, вы разрешали своей супруге читать?

— Нет! То есть я… я не помню точно, она ведь моя жена, и я мог… — Граф мигом растерял все свое очарование. Румяные щеки побледнели, взгляд лихорадочно заметался…

— Вы драгоценности любовнице своей подарили? — ласково поинтересовался Алессио.

— Как вы…

— Довольно. — Рене поднялась. — Граф де Фейн, ваша супруга не могла прочитать написанное на этой бумаге, следовательно, она не знала пароль от тайника. За ложный навет вы приговариваетесь к году заключения. Графиня де Фейн, мы просим у вас прощения и даем свое позволение на развод. Совет окончен, господа, можете идти.

Она вышла из зала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. То, что сейчас произошло… Такого стыда ей не доводилось испытывать никогда в жизни. Королева! Ее ошибка могла заточить в крепость на восемь лет невинную женщину и оставить на свободе подлого лжеца. Как горят щеки… Что она за правительница, если обращается с доверенными ей судьбами как трехлетний ребенок с нелюбимыми куклами?! Если бы не Алессио… а ему теперь как в глаза смотреть?!

— Ваше величество! Вы здесь?

Рене вздрогнула, прижимаясь к стене, у которой замерла без сил минуту назад. Вот только этого не хватало…

— Ваше величество, с вами все в порядке? — Бирюзовые глаза смотрели участливо и совсем не осуждающе. Или ей просто хочется, чтобы в них не было осуждения?

— Я…

— Снимите корону и распустите волосы.

— Что?…

— Вы слишком туго затянули свои волосы, ваше величество. От этого у вас и разболелась голова. А корона давит на виски.

Рене помедлила секунду — потом решительно сняла золотой обруч и выдернула шпильки. Рыжие локоны рассыпались по плечам освобожденным водопадом. Сразу стало легче.

— Я… — Королева пристально разглядывала мраморные прожилки на полу. — Я сожалею, что…

— Его жена действительно очень толстая. — Казалось, Алессио улыбался, но поднять взгляд и проверить Рене не решалась. — И вы же не знали, на какой бумаге этот прохвост написал свой пароль.

— Это не оправдание! Я должна была…

— Сестра… Ваше величество! — На людях Аделен всегда обращался к ней как к своей королеве. — Прибыл гонец, говорит, в порт Вилин вошло посольское судно из Лануры… Думаю, они готовы подписать с нами торговый договор.

— Это было бы неплохо. — Рене потихоньку выдохнула. — Пойдем, надо еще раз все обсудить. Алессио, до прибытия послов ты свободен.

Поворачивая за угол коридора, она обернулась — и все-таки успела заметить его улыбку.

А вечером Рене, сама не зная почему, опять пришла на террасу. И сразу увидела темную тень у дальнего края перил.

На этот раз слуга принес не вино, а молоко, холодное и белое, как лунный свет.

С того вечера их странные посиделки вошли в привычку. Днем алый плащ Алессио расстилался по бархату ступеней трона, и Рене украдкой поглядывала на него, прежде чем огласить вслух принятое решение. Пока вроде бы не ошиблась ни разу.

А ночи были все еще душные, в саду стрекотали кузнечики, теплый ветер приносил запах воды, луна росла, приближая полнолуние. Созвездия Змеи и Сердца сияли бриллиантовой осыпью, сближаясь медленно и неостановимо.

Рене говорила себе, что должна позаботиться о своем подданном — раз уж ему нельзя спать больше шести часов. Что на самом деле влекло ее на террасу ночь за ночью… королеве вовсе не обязательно рассуждать о таких мелочах.

О чем они беседовали? О море, о старых сказках, о магии, фиалках, цикадах, законах, предрассудках и суевериях, пиратах, лунном свете, архитектуре, философии, мистике, котах и бабочках, о будущем и немного о любви… С Алессио было не скучно. Он многое знал и не брался судить о том, о чем не имел представления. Умел рассмешить, умел замолчать в нужный момент.

Рене, правда, искренне недоумевала, как ему удалось дожить до таких лет, будучи практически не приспособленным к существованию.

— Моей матери лекари говорили, что я непременно умру, не достигнув десятилетнего возраста, — улыбнулся в ответ Алессио. — Думаю, они немного ошиблись, правда?

А в одну из таких ночей он вдруг спросил, как спросил бы о погоде:

— Зачем на самом деле нужна должность Ошибки?

Рене удивленно подняла глаза — примостившись, по своему обыкновению, на пуфе, Алессио смотрел в темноту за перилами. Небо затянули тяжелые тучи, луна пропала.

— Прости, что ты сказал?

— Зачем на самом деле нужна моя должность?

— Чтобы напоминать о важности принятия правильных…

— Ваше величество, — мягко прервал Алессио. — На самом деле.

Рука дрогнула, и королева поспешно вернула бокал на столик.

— Все мои предки…

— И многие из них обращали внимание на чучело в красном на ступенях трона?

— Алессио! Ну… положим, ты прав, но должность Ошибки — это традиция, как… как осенние костры или ледяные городки зимой на Вилин! Так принято…

— Хорошо. Зачем это изначально понадобилось Роберту Первому?

— Я… я не знаю… так исторически сложилось…

— Исторически, — повторил Алессио и потянулся сорвать листок с нависшей над террасой ветки. Кружева манжеты разошлись, и Рене увидела свежий ожог на запястье.

— Откуда это у тебя? — Она была рада уцепиться за любую тему, лишь бы не говорить правду.

— Вы мне рассказывать не хотите, — как-то по-детски обиженно отозвался он. — А почему я должен?

— Не хочешь — не говори.

Он все-таки сорвал яблоневый лист, опустился обратно на пуф, вертя его в длинных пальцах.

— Ваше величество… обещайте, что никому не скажете.

— Слово королевы!

— Я хочу… я пытаюсь сделать Убежище любви.

— Что?

— Талисман… это я его так назвал, «убежищем». Это вещь, которая спасала бы тех, кто любит, от беды. Там, где я жил в детстве… рядом жила одна семья. Старики… он заболел, а денег на лекарство не было. Умер у нее на руках, она — следом, через два дня. А потом еще у нас был сумасшедший, его при храме на цепи держали. У него жена в море утонула… и я подумал — талисманы ведь обычно заряжают от какой-то силы, от ненависти, например, а если создать талисман, который можно было бы зарядить силой любви, чтобы, когда случится несчастье, он отдал эту силу обратно и спас владельца — вот это было бы здорово, правда?

— Правда… — медленно кивнула Рене. — И… у тебя получается?

— Пока не очень. — Алессио поднес листок к глазам и внимательно вгляделся в него. — Это очень сложно, а я еще ученик. Кажется, я понял принцип, по которому талисман должен работать, — но воплотить его пока не выходит… Здесь нужны не только слова, нужно что-то еще… Дайте руку, ваше величество.

«Прикосновение к руке королевы — особая милость, и не следует раздавать ее неосмотрительно, ибо…» К черту этикет. Рене, склонившись с кресла, протянула ладонь.

Алессио дотронулся до ее запястья самыми кончиками пальцев. На несколько мгновений они оба замерли. Рене совсем близко видела его лицо — сосредоточенные зеленые глаза, тонкий, почти незаметный шрамик на левом виске, выбившуюся из хвоста темную пушистую прядь…

— Ну вот, — неожиданно Алессио резко выпрямился. — Опять не вышло!

— Что не вышло? — Рене торопливо откинулась назад, на спинку кресла.

— Талисман… — Он бросил лист яблони на пол террасы. — Нужно еще работать.

— Так ты пытался… — Рене, не веря своим глазам, смотрела то на листок, то на медленно краснеющие скулы своей Ошибки. — Ты пытался…

— Я просто проверял формулу! — Алессио отвернулся к перилам.

— Вот как. Что ж, я так и…

На террасу ворвался порыв ветра, в лицо королеве пахнуло тлетворным, влажным жаром. Дыхание перехватило — она закашлялась до слез, а ветер стих так же внезапно, как и налетел. Фонарь на углу стены погас. Из сада медленно наползала тьма.

— Алессио… — позвала Рене. — Где ты? Ты здесь?

Ответом ей было молчание.

— Алессио!

Она ничего не видела — черное облако обвилось вокруг тела, прильнуло к глазам.

— Алессио! Стража! Стра-а-а-жа! Владыка Всемилостивый, да хоть кто-нибудь, помогите!!!!

Голос захлебнулся в темноте.

— Туччо… — прошелестело откуда-то сбоку.

Ледяной ужас полоснул сердце. Все было словно в кошмарном сне.

— Туччо, друг мой…

— Владыка Всемилостивый, спаси и охрани, руку свою дай мне, дабы могла я выйти из тьмы и…

Тьма душила. Рене попыталась вскочить — но ноги не слушались, и она оказалась на полу. Отчаянно хотелось вдохнуть воздуха, но его больше не было — только влажный жар… Внезапно пальцев левой руки коснулась легкая прохлада. Рене судорожно стиснула подвернувшийся яблоневый листок, смяла в ладони…

— Владыка… Владыка Всемилостивый, спаси и охрани, руку свою дай мне, дабы могла я выйти из тьмы, и отстрани от меня тварей нечистых, и позволь дочери своей увидеть вновь свет…

— Ваше величество! Ваше величество, где вы?!

— Рене! Рене, отзовись, ты где?!

Вязкое болото тьмы пронзили языки пламени — по саду бежали стражники.

— На помощь! — собрав все силы, простонала Рене. — Сюда…

— Что это было? — Алессио, живой и невредимый, сидел на полу террасы.

— Рене, ты цела? — Аделен, перемахнув через перила, бросился к сестре, обхватил за плечи. — Кто на тебя напал?

— Я… я… уведи стражу. — Королева бессильно рухнула обратно в кресло. — Алессио…

— Со мной все хорошо, ваше величество. Он ничего мне не успел сделать.

— Он? — по тому, как изменился голос брата, Рене поняла — догадался.

— Кого ты видел? — Аделен плеснул в бокал молока и сунул в руки Алессио. — Пей и говори. С самого начала — что здесь случилось.

Алессио, держась за столбик перил, перебрался на свой пуф. Медленно выпил бокал до дна.

— Сначала был ветер. Очень мерзкий, жаркий. Потом наползла тьма. А из тьмы появился призрак.

— Как он выглядел?

— Одежду я не рассмотрел. Что-то… какой-то рваный плащ… Длинная челка, косая, как пиратам рисуют. А глаза… у него не было глаз. Две раны. Он плакал и хотел… обнять меня…

Юноша содрогнулся всем телом и замолчал.

— Он говорил что-нибудь?

— Он звал Туччо, — ответила Рене. — Я слышала.

— Туччо, значит… — протянул Аделен. — А я думал — сказки… выходит, нет.

— Так что это было? — Алессио поднял голову и смотрел прямо на королеву.

— Ты спрашивал, зачем на самом деле нужна твоя должность. — Рене спрятала лицо в ладонях. — Вот за этим — защищать меня от… от проклятия короля Роберта.

— Он придет снова.

— Не обязательно…

— Нет. — Рене прижалась щекой к прохладной поверхности стола. — Я знаю, Аделен, знаю. Он теперь будет приходить, пока не…

— Тише, я понял. — Принц покосился на Алессио.

Тот спал на узкой тахте, подложив под голову папку с записями Энрике Кайрена, одного из придворных магов Роберта.

Рене поднялась, осторожно вытащила папку и заменила ее подушкой.

Втроем они провели в королевском кабинете уже много часов, в который раз тщательно перечитывая все имеющиеся записи тайного архива. Ничего. Никаких зацепок. Похоже, избавиться от призрака можно было, лишь отдав ему то, чего он так жаждет, — королевскую кровь.

— Может быть, стоит пойти в храм? Вдруг Владыка услышит… я готов и в его существование поверить, раз уж проклятие не сказки. — Аделен усмехнулся, но взгляд оставался напряженным.

— Обязательно, — кивнула Рене. — Я пойду в храм и попрошу Владыку о помощи. Чуть позже. А сейчас я хочу побыть одна.

— А он?

— Он же спит. Он мне не помешает.

Когда брат ушел, Рене еще долго сидела неподвижно, глядя в медленно темнеющее окно. Потом аккуратно сложила обратно в тайник все до единой бумаги. Вытащила из стопки чистый лист с гербом Кадены в левом верхнем углу, придвинула чернильницу и начала писать.

— Рене, скоро полночь. — Аделен остановился на пороге.

— Да, знаю. — Королева перед зеркалом поправляла золотой обруч короны. Она успела переодеться в костюм для верховой езды — узкие черные брюки, башмачки на каблуках, золотистую рубашку и жилет бежевого бархата.

— Ты куда-то едешь?

— Нет, едешь ты. Полагаю, к завтрашнему утру мне понадобится новая Ошибка.

— Рене! — Аделен не верил своим ушам. — Как ты можешь…

— Я ничего не могу сделать, следовательно, не имеет смысла рыдать и бить себя в грудь. Алессио умрет, его место займет другой человек, которого ты привезешь к утру.

— Я не поеду!

— Это приказ. — Рене обернулась. — Ты мой подданный, изволь выполнять.

— Но ты…

— Со мной ничего не случится. Призраку нужно время, чтобы понять, что его снова обманули. К этому времени ты вернешься, и я опять буду в безопасности. Я прошу тебя, Аделен. — Серые глаза королевы смотрели твердо и спокойно. — Прошу тебя — поезжай. Привези мне новую Ошибку. От этого зависит жизнь нашей страны.

— Хорошо. — Принц пожал плечами. — Если ты так решила…

— Да, я решила так.

Проследив из окна кабинета, как Аделен в сопровождении охраны выезжает за ворота, Рене подошла к все еще спящему Алессио и тронула его за плечо.

— Что случилось? — Он сразу же открыл глаза, тревожные, точно море перед грозой.

— Пока ничего, — улыбнулась королева. — Но я не имею права требовать такой жертвы. Я позову мага, он освободит тебя от клятвы, и ты сможешь уйти… если хочешь.

— Я не хочу. — Алессио поднялся с тахты. — Ваше величество, не бойтесь — я уверен, сегодня ничего плохого не случится.

— Посмотрим. Что ж, тогда идем в храм. Я еще не попросила о помощи Владыку.

— Ваше величество… — Он замялся. — А можно я приду чуть позже? Клянусь, я успею до полуночи!

— Я буду ждать тебя на ступенях храма.

В этот поздний час храм был пуст, только огоньки лампадок трепетали, окружая статую Владыки. Рене медленно подошла. Владыка взирал на нее сверху вниз, снисходительно улыбаясь. Статуе не было дела, кто преклоняет перед ней колено — король, простолюдин… Божеству, наверное, тоже. Иначе разве допустило бы оно смерть невинных?

И все же королева прочитала молитву. Фитилек в ее лампадке долго не хотел загораться.

На башне часы пробили три четверти двенадцатого.

— Ты знаешь все. — Рене подняла голову, вглядываясь в темноту под куполом. — Если можешь — помоги.

— Ваше величество, я успел? — запыхавшийся Алессио взлетел по ступенькам храма.

— Да. — Рене невольно улыбнулась. — Хотя лучше бы ты не приходил вовсе.

— Я обещал! К тому же я все равно долго не проживу, а эта смерть лучше смерти на лавке какого-нибудь грязного трактира.

— Мне жаль, что все так вышло.

— Я же Ошибка, — напомнил он. — Как могло выйти иначе?

Рене молча кивнула.

Они стояли на верхней ступени, глядя на площадь. Темная громада дворца высилась напротив, полная луна висела над головой, заливая мир потоками призрачного света.

В тишине первый удар часов показался оглушительным. Десять… одиннадцать… полночь.

— Ваше величество, возьмите это! — торопливо прошептал Алессио, протягивая королеве яблоневый листок.

— Зачем?

— Просто возьмите, пожалуйста! В тот раз… в тот раз у меня не совсем получилось, но теперь я понял, я знаю, как нужно!

— Оставь себе. — Рене осторожно отодвинула его руку.

Вновь поворачиваясь к площади, она уже знала — началось.

И даже успела прикрыть лицо от дохнувшего жаром ветра.

Тень выросла из камней, словно исторгнутая преисподней. Поколебалась на одном месте. Потом, почуяв добычу, поплыла к ступеням.

— Туччо…

Алессио шагнул вперед.

Рене судорожно вздохнула — настало время выполнить то, что пришло ей в голову, когда она смотрела на спящего в ее кабинете Ошибку. Как бы трудно ни было.

Королева украдкой коснулась амулета под шелком рубашки.

Чернота поднималась по ступеням. Сквозь нее проступал мертвый свет.

Наверное, призрака следует бояться.

Наверное.

— Туччо?

— Я здесь, Ньезе.

— Ваше величество, что вы…

— Я жду тебя, Ньезе. Иди ко мне.

Алессио метнулся заслонить ее собой — напрасно. Тьма обтекла его, и перед Рене на ступени опустился призрак. Все верно — старый плащ, косая челка, слепые глаза.

— Я так долго тебя искал, друг мой… — выдохнуло серебристое облачко.

Тонкие пальцы потянулись к Рене.

— Что вы делаете?! — Голос Алессио остался там, за гранью. — Вы же губите всех!!!!

— Я знала, что ты придешь ко мне, друг. Я тоже ждала тебя.

— Дай мне руку! Мы пойдем вместе.

— Я согласна… Нет, я даже приказываю тебе, Ньезе, бывший боцман «Кадены», — забери мою жизнь. Я, королева Рене Вторая, приказываю тебе это!

Вот так просто. Отчего же никто не додумался раньше? Или додумались, только… неважно.

Это не предательская смерть. Всего лишь выполнение приказа.

Принц Аделен ехал по ночным улицам. Найти новую Ошибку нужно до рассвета. Жаль Алессио. Но сестра права, у них нет выхода, или его смерть — или гибель страны. Или все же не права? Разве можно прятаться за чужой спиной, оправдываясь пусть даже самой высшей целью? Разве можно принимать чужую жизнь как плату за спасение собственной? И Рене, Рене, которая плакала, когда два года назад умер ее кот, пошла на это так легко и спокойно?

Слишком спокойно.

Подковы высекли искры из мостовой — развернув коня, Аделен галопом помчался обратно. Назад, во дворец, только бы успеть, ты не права, Рене, пусть умирают Ошибки, лишь бы ты жила!

По дворцовой площади метался жаркий ветер. Облако черноты на ступенях — и королева, протягивающая к нему руку. Рене, дурочка, что же ты делаешь?! Рене!

Бешеный стук копыт. Крик брата.

Королева обернулась — Аделен подлетел к ступеням и замер, вглядываясь в черноту.

— Рене!

— Ты будешь королем. Прощай, Аделен, и прости меня — наверное, я была не слишком хорошей старшей сестрой.

— Как ты можешь?! — Принц рванулся наверх, но наткнулся на невидимую стену. — Каким королем я буду?!

— Это не предательство. Я сама так хочу. Я приказала ему забрать меня с собой. Да здравствует король!

— Рене, не смей!!!

— Работай! Ну давай же, работай, пожалуйста, действуй! — Алессио за гранью тьмы лихорадочно шептал, стиснув в пальцах яблоневый листок. — Пожалуйста! Я прошу тебя, ты должен, давай же, ну давай…

Алое пламя пробежало по жилкам листа и погасло.

— Ты готов, Туччо?

— Да… друг мой.

— Дай мне руку.

— Вот моя рука.

Запястье стиснули ледяные пальцы. Знобкая дрожь влилась в кровь, поднимаясь к сердцу. Огромным усилием воли Рене заставила себя просто стоять, не двигаясь. Ошибка тысячелетней давности, ошибка ее предка должна быть исправлена. Больше не будет невинных жертв. Короли Кадены — не убийцы!

— Ты, тварь, отпусти ее! — Шпага Аделена зазвенела, столкнувшись с преградой, и отлетела назад. — Слышишь меня, гнусная нежить, я тебя убью!

— Действуй, пожалуйста, действуй… пожалуйста…

— Идем, Туччо.

Шаг, еще шаг. Тьма колышется кругом, обнимает, заглядывает в глаза. Голова кружится. Шаг. И еще.

И, кажется, под ногами уже не мрамор ступеней.

— Рене-е-е!

— Ваше величество, я вас люблю!

Лампады вокруг статуи Владыки ослепительно вспыхивают. Свет рвется наружу сквозь распахнутые двери, в ту же секунду яблоневый листок в руках Алессио взрывается алым огнем. Лучи двух сияний сталкиваются, сплетаются… летят сквозь мрак, настигая уходящих…

Призрак оборачивается — и лучи бьют ему в лицо.

Страшная боль пронзила все тело Ньезе, бывшего старпома «Кадены». Он закричал — казалось, огонь выжег ему глаза! Но боль схлынула, и сквозь слезы он увидел, что стоит на каких-то ступенях, держа за руку незнакомую рыжую девушку.

— Где я?

Зрение вернулось еще не до конца — в нескольких шагах все сливалось в тумане. Кажется, какое-то здание… бегущие человеческие фигуры… что с ним случилось?

— Что со мной?

Рене в ужасе смотрела, как вновь обретший зрение призрак озирается по сторонам, словно проснувшись от долгого сна.

— Что со мной?

— Ты… умер.

— Правда? Не помню… и как это случилось?

Можно было солгать. Вдруг отпустит?

— Тебя убил твой друг.

— Туччо?

— Да.

— За что?!

— На тебя донесли… ему сказали, что ты его предал.

— Но я не предавал!

— Об этом узнали слишком поздно. Ты… ты уже умирал. И ты поклялся отомстить ему. Поэтому ты… забираешь меня с собой.

— Но ты не Туччо! Ты его дочь?

— Нет, и даже не правнучка. Ньезе… прошло больше тысячи лет. Роберт подменил себя другим человеком, и остальные короли — тоже. Ты забирал не тех. Но теперь… теперь можешь забрать меня.

— Зачем?

— Чтобы ты мог отомстить… чтобы моя страна смогла жить спокойно.

— Я умер… — повторил призрак, поднимая к лицу руку. — Предатель… как глупо… Туччо ведь мой друг, как он мог поверить?!

— Я не знаю! — не выдержав, Рене сорвалась на крик. — Хватит! Пожалуйста, забери меня и успокойся!

— Я не хочу забирать тебя. Мне нужен Туччо!

— Но у меня его нет! Он же умер тысячу лет назад, сколько можно?! Владыка, неужели мой предок был такой шелудивой крысой, что трусит появиться здесь даже после своей смерти?!

— Ньезе, отпусти ее.

— Туччо?

— Король Роберт?!

— Я сказал, отпусти. Хватит. — Рядом с Ньезе возникла еще одна фигура. Коренастая, с гривой волос, даже в посмертии не утративших медный цвет. С косой челкой пирата и в короне, лихо сползшей на один бок.

— Ты меня предал.

— А ты предал себя, Ньезе. Ты стал убийцей.

— Мы все были убийцами на «Кадене»!

— Мы даже тогда убивали без ненависти. И не беззащитных женщин и стариков.

— Ты отдал меня палачам!

— А ты продолжаешь пытки. Ты отказался уйти и тысячу лет чудовищем бродишь по забывшему тебя миру. Ты трус, Ньезе. Ты боишься смерти.

— Я уже умер! Ты убил меня!

— Дай мне руку. Я помогу тебе на Дороге. Ньезе, хватит, тысяча чертей каракатице под хвост, хватит дурить! Мы уходим. Давай руку — там совсем не страшно. Иногда скучно, но — правильно. Там день, там цветут яблони. А здесь для тебя — только ночь.

Рене смотрела, как Ньезе отпускает ее запястье. Неуверенно тянется навстречу ладони Роберта. Призрачные пальцы сплетаются в рукопожатии…

Тьма плеснула душной волной — но мягкий свет отстранил ее, окутав две удаляющиеся фигуры. Она видела, как они уходят, паря в воздухе, тают… на самой грани Роберт обернулся — и подмигнул ей из-под косой пиратской челки.

— Благородные горожане, слушайте! — Звонкий голос королевского герольда легко разносился над шумом площади. — Слушайте указ ее величества королевы Рене Второй и его величества короля Алессио Первого! Объявляется конкурс на должность королевской Ошибки! Объявляется конкурс на должность королевской Ошибки! Спешите во дворец!

— Простите меня, — обратился к торговке яблоками приезжий путешественник из Лануры.

— Что господину угодно?

— Я еще плохо знаю ваш язык… мне послышалось, что герольд только что объявил о должности королевской Ошибки…

— Все верно, господин, так и есть — новый человек, стало быть, нужен. Прежний-то теперь, как на королеве нашей женился, королем стал.

— Вот чудеса… — подивился приезжий. — Какая должность забавная! А зачем она нужна-то?

— Как зачем? Вестимо, чтобы верные решения принимать! Короли, чай, тоже люди, ошибаться могут, так вот чтоб безобразия не случалось — глянут, Ошибка на ступенях трона сидит, так и задумаются — а нужно ли новый налог вводить? И решат — не нужно, и правильно решат! Яблочка не желаете? У нас, сударь, в этом году такой урожай — и все яблоки сладкие да румяные, покупайте, не пожалеете.

«Чего только на свете не бывает, — думал приезжий, откусывая краснобокое яблоко. Торговка не обманула — действительно объеденье. — Надо же, должность королевской Ошибки… А впрочем, нам бы такое тоже не помешало. Тут порой не можешь решить, куда детей учиться отправить, а уж королям верные решения принимать не в пример труднее… Эх, хорошая все-таки здесь земля. Правильная».

— Алессио! Ты что делаешь?!

— Ваше величество? — Алессио, сидящий на подоконнике, блаженно жмурился от яркого солнца.

— Тебе же нельзя, слезь оттуда! — Рене потянула супруга за рукав. — Ты не выносишь солнечный свет, это опасно!

— Не-а. — Алессио, спрыгнув на пол, обнял свою любимую и королеву. — После той ночи я почему-то выздоровел. Ну да ничего удивительного, я ведь просто ошибка.

— Нет. — Рене уткнулась в родное плечо. — Ты не просто ошибка. Ты — моя лучшая ошибка!

А в трактире «Печь» кухарка замесила тесто для слоеных пирожков с телятиной и рисом. Во дворце-то телятину не жалуют, а ну как новый господин Ошибка лакомкой окажется? Придет вечерком, плащ свой алый на стул повесит, да закажет хороший ужин, да истории послушает… может, и сам расскажет. А что? Так люди добрые и живут. Днем дела делают, вечером — угощаются да сказки слушают.

 

Ольга Фаор

Первый снег

Глэкири ар-Эшшанг.

13 октября 838 г.

Высокое искусство списывания и изготовления шпаргалок есть неотъемлемое право и, честно говоря, в некотором роде обязанность любого студиозуса. Даже ежели ты и не совсем студиозус и прочие выученики разных там Высоких Академий и Королевских Университетов тебя ни в грош не ставят. И только потому, что ты умудрилась «родиться девчонкой, а все туда же — лезешь в науку». Нет, ну почему, почему считается, что раз ты женщина, то и мозги у тебя куриные, что у тебя нет и не может быть тяги к Знаниям?!

Вы, конечно, спросите, как совмещается эта тяга к Знаниям и шпаргалки? Ну… есть Знания и знания. Есть предметы, которые тебе по душе, а есть те, которых терпеть не можешь. Есть курс Мифов и Легенд, и есть пресная История: кто что не поделил и что из этого вышло. Есть Алхимия, где вечно что-то взрывается и не всегда приятно пахнет, но там так интересно, особенно когда прямо у тебя в руках (то есть в реторте, конечно) происходит очередное чудесное превращение. И есть Домоводство, ведь считается, что будущая хозяйка родового имения или замка сможет при желании практически из ничего организовать торжественный обед персон эдак на тридцать. Есть Литература, в которую входят не только те же Легенды, но также и занудные классики (нет, не всегда, конечно, но столь часто, что поневоле задаешься вопросом: а не специально ли эти произведения провозгласили классикой и внесли в обязательную программу обучения, ведь в противном случае лишь немногие добровольно прочли бы хотя бы один из многостраничных томов?). А еще есть азы Магии и Волшебства — это… я даже затрудняюсь определить. Но вот по этому предмету я бы с удовольствием сдавала экзамен хоть каждую неделю.

Хотя, конечно, многое зависит от преподавателя. Вот, например, наш «магик» Окьед, прошу прощения, профессор магических наук Окьед ар-Гиате, все очень толково объясняет; всегда поможет, если что не получается; никогда не орет (не то что экономичка, госпожа Алария ар-НесАк по прозвищу Труба), и — самое главное — Окьед дает такие интересные задания. В прошлую пятницу в качестве зачета по Иллюзиям он попросил соорудить «стр-рашенный морок». Я вообще-то не хвастаюсь, но в этом случае…

Я считаю, что за любимый предмет стыдно получить меньше «выше всяких похвал».

Начала я с того, что окружила весь Институт мраком (это, конечно, не совсем Иллюзия, но чего только не сделаешь ради создания соответствующего настроения). А дальше я крепко призадумалась: ведь сдавала я последней, и после целого ряда всевозможных привидений в кандалах, змей-мышей-пауков, зверских зубастых пастей и прочих кошмаров я поняла, что мои идеи неоригинальны и страшные завывания в темноте, летающие по классу горящие глаза, шорохи и прочие домашние заготовки не произведут должного впечатления. Все нервные особы нас покинули — кто выбежал, кто в обмороке. И тут меня осенило — каждый боится смерти. Нет, всерьез о ней в семнадцать лет не задумываются, но, с другой стороны, жить-то всегда хочется; так что смерти боятся все.

Не зря я часами сидела в библиотеке. Та волшба, что мне вспомнилась, была очень древней и, как половина Древних заклятий, мощной, но легко отклонимой. И еще — Темной, что я тогда напрочь упустила из виду.

Оттарабанив мгновенно всплывшую в памяти вербальную формулировку, я стала ждать результата. Вот сейчас свежеисторгнутое заклятие «собирается с силами» (вся Древняя магия — ужасно медленная), вот оно охватывает все большее и большее пространство, вот начинает захватывать в свои тенета находящихся в классе…

Каждый боится смерти. Главным образом из-за того, что не знает, чего ожидать за Порогом. Это заклятие, «Арнэ́м-тьйях Ваэ́рт», то есть буквально «почувствуй-себя-мертвым», создавало у человека, попавшего под его воздействие, иллюзию того, что он уже умер. Ему казалось, что он вышел из тела, и спустя некоторое время его засасывает в пространство, где нет ни ощущений, ни чувств, ни памяти, ничего — в пустоту, в смерть.

Древние темные маги Агноррэта этой волшбой сводили с ума целые армии. А сейчас эту пугающую магию можно отразить простеньким Хрустальным Щитом Букасса, который заключает сознание в кристаллообразный кокон, ограждая от влияния на разум. Но пара минут не слишком приятных ощущений обеспечена и прикрывшимся Щитом.

К сожалению, я всегда забываю, что далеко не все так же увлечены магией, как я. Поэтому когда я услышала жуткий стон совсем рядом, то поначалу растерялась. Но то я, а Окьед…

Первым упало заклятие, налагающее тьму, безжалостно им развеянное. Я все еще пребывала в ступоре: выпустив Древнюю магию, ее нельзя погасить, только отклонить. Я думала, это просто. Как глупо судить о других по себе: на полу валялось без памяти в жуткой, почти мертвенной неподвижности шесть девушек. То, что среди них была и Аэтта, «моя врагиня», меня совсем не обрадовало, скорее еще больше напугало. Она заслуживала иллюзорного зубастого демона, пытающегося ею закусить и распадающегося «при непосредственном тактильном контакте» (согласно учебнику), а никак не того кошмара, что я с ней нечаянно утворила.

— Ты где откопала эту… мерзость? — Окьед, кажется, был всерьез разгневан.

— В библиотеке, — такой беспомощной я себя еще никогда не чувствовала.

— В нашей библиотеке?! — маг был удивлен. — Книга по Темной волшбе?! Да еще такая древняя… Что за книга?

— Ну, тяжелая такая, потрепанная. Черная с серебром…

— С серебром, говоришь… оч-чень интересно. А называется как?

— «Ар Носебег Змар…» — послушно начала я.

— МОЛЧАТЬ! — такого крика я от него еще не слышала, куда там Трубе.

— В ч-чем дело? — спросила Заэле ар-Олскрок, слегка заикаясь, что после всего этого было не удивительно.

— Есть вещи, произносить которые не след, — Окьед воспользовался своим характерным «учительским» тоном, и я начала успокаиваться, — особенно молодым благовоспитанным девушкам, — закончил он, а я прыснула и окончательно пришла в себя.

— Я, кажется, знаю, что делать, — заявила я куда с большей уверенностью, чем ощущала.

Снять чары я не могу, но они мои, и я могу войти в них, то есть наложить их и на себя, частично оградившись от их действия.

И вот я в пустоте смерти. Но она меня не гнетет, ведь у меня есть цель. Я пришла отыскать шесть искорок в пустоте, шесть душ на Пороге…

Раз… два… три… четыре… пять…

Аэтта, где ты?

Моя неприязнь не прошла даром, заклятие ударило по ней сильней, чем по всем остальным вместе взятым. Но чтоб маг да не пересилил свое заклятие… Но я не маг, я только учусь… Не сметь бояться и отчаиваться! Как же мысли путаются… Это Арнэм-тьйях Ваэрт действует. Но это я его выпустила, и я с ним справлюсь.

— Аэтта! — не зов, но повеление.

Шестая искорка.

Все! Возвращаемся.

Ведь мы не умерли, нет этой пустоты. Это лишь заплесневевшая на полке ворожба, которой я — вот уж точно куриные мозги! — дала силу и волю. Ну так вот, я их отнимаю. И да будет так!!!

И, как ни странно, все стало так, как я желала. Я погасила Древнюю магию!

Шесть девушек рассеянно, но спешно (пол-то холодный!) поднялись, отряхивая платья и поправляя прически. Окьед молчал и как-то странно смотрел на меня. И Аэтта…

— Прости меня, я, наверное, тебя сильно достала…

Простить ее? За что? Ведь это я, я во всем виновата. Залезла, куда не просили, чуть не угробила своих соучениц… Но как же она правильно связала причину и следствие. Если б я к ней хорошо относилась, заклятие не задело бы ее с такой силой.

— И ты… ты тоже прости меня, если сможешь… — Комок в горле какой-то странный. Это ведь не слезы, правда? Ах, слезы? Ну, значит — слезы облегчения.

Все обошлось.

Свое «выше всяких похвал» я получила, а также выговор за срыв уроков от само́й Страшной Беды, госпожи ректора Беделлы ар-БелАр (это все темнота, накрывшая корпус).

Я уже говорила, что Окьед замечательный и мои однокашницы тоже? Беде никто не рассказал, как я баловалась запретной Темной волшбой.

Что-то я отвлеклась… Начала со шпаргалок, но кривой мой язык аж вон куда завел. Пальцы отсыхают их писать, эти шпоры, я бы лучше зачаровала невидимостью учебник, но Окьед пригрозил лично присутствовать на этом чертовом экзамене, а я совсем не уверена, что удержу чары, буде он поставит защиту.

Так что приходится по старинке — маленьким убористым почерком на кусочках бумаги, как раз таких, чтоб помещались в ладонь. И еще — мое личное изобретение — писать шпору на верхнем слое многослойного носового платка и непременно карандашом, чтоб не просвечивало сквозь ткань. Благословен будь, мой непрекращающийся насморк, не поддающийся никаким заклятиям! И притворяться не надо. А ежели препод заинтересуется странным платком, то нужно попросту смачно высморкаться, и препод тут же теряет всякий интерес — ну кому надо копаться в чужих соплях?! Помню, в прошлом семестре с моих платочков писало два ряда; преподы бесились, но не могли понять, откуда именно все списывают.

Вот и завтра, надеюсь, прокатит. Но на удачу надейся, а халява сама не приходит, как любит говорить брат. Так что — шпоры плюс банальная логика, и я сдам этот экзамен.

Засыпала я с мыслью:

«Пусть что-нибудь случится, что угодно, только бы завтра не было экзамена».

г. Нокопахир, Оджхар,

тайная резиденция Ордена.

13 октября 838 г.

Маленький домик на окраине столицы Оджхара, ничем не примечательный… если не знать об обширных его подвалах и длинных лентах подземных ходов, расползающихся змеиными извивами под всем городом. Ничем не примечателен и хозяин сего на вид убогого жилища, хрупкий старичок Ри… если не знать, что на самом деле он — один из сильнейших магов Оджхара, хранитель центра царства, первый из девяти старших магистров Ордена. У Ордена нет ни пышного имени, ни своего герба, это и не нужно, ибо он — единственный в Оджхаре.

Так вот, сегодня немощный старичок Ри, он же могущественный Риякр хар-Гикиахх, принимал гостей — остальных старших магистров, разумеется, пришедших по подземельям. Целая неделя потребовалась им, чтобы достичь Нокопахира, несмотря даже на древнюю, еще агноррэтских времен, систему порталов. Порталы, увы, были немногочисленны, намертво привязаны к месту установки и пропускали лишь магов высокого мастерства.

Уловив неделю назад странный всплеск Силы на севере (для Затнала, откуда резонанс донес волны разорванного заклятия, такой вид магии был более чем необычен), магистры, не сговариваясь, поспешили в Нокопахир, где собирались разобраться в происходящем.

— Итак, — проговорил Риякр, — мы наконец все здесь, — и неодобрительно покосился на последнего пришедшего.

Кхор хар-Нэхэйг, охранитель юга, и бровью не повел в ответ. Лично он считал, что зря тратит время на этой встрече, но данный фарс терпеть все равно придется: во-первых, рано еще открывать все карты, а во-вторых, забавно же, согласитесь, посмотреть, как восемь могущественных магистров, как дети, галдят наперебой, выдвигая разной степени абсурдности предположения.

— В Затнале появился десятый магистр!

— Брось говорить всякую чушь! Цвет и узор Силы отличаются от наших.

«Ну хоть одна здравая мысль, — думает Кхор. — Молодец, девочка», — хвалит он Эшебоду хар-Рух, единственную женщину-магистра за современную историю Ордена.

— Согласен, это старая Сила… Быть может, вернулся Великий Магистр?

Восемь магистров перепуганно и слаженно ойкнули, а Кхор тем временем думал:

«Знакомо… до боли, до крика знакомо… все это… И неожиданный всплеск, и древний узор, и почти позабытый, редкой чистоты фиолетовый цвет. Так уже было однажды… Эш!»

Тем временем слово взял Риякр:

— …в любом случае стоит разузнать все на месте. Думаю, нас заинтересует то, что спровоцировало всплеск, и волшебник, открывший дорогу Древней магии. Кто-нибудь засек место?

Кхор молчит, ему не хочется повторения событий трехсотлетней давности.

— Это было в Рамеде, — говорит Зимор хар-Адхиг, магистр севера, который в момент выброса Силы находился ближе всех к источнику.

«Там же засел этот мальчишка, ар-Гиате, неужто он раскопал одну из Книг? — Только волевым усилием охранитель юга удерживается, чтобы не закричать вслух. — Нет, нет, нет и еще раз нет! Даже если он нашел Книгу, то использовать ее не смог бы, он не крови Эш… Но Книга использована, а это значит… это значит, что у Эш были дети… Великие древние Боги, какой же я идиот!! Вот почему…»

Пока Кхор переживает про себя, совещание магистров подходит к концу.

— Ну, значит, тебе и заниматься этим на первых порах, — говорит Риякр Зимору.

— В Асхэлианском командорстве у меня с тысячу мечей, в Ороруми — полторы, — задумчиво говорит магистр севера, — пошлю с ними младшего магистра, есть у меня подходящий парень, и руку рядовых магов. Быстренько налетят, схватят источник Силы и пробудившего артефакт и так же быстренько уберутся домой, а затналианцы наверняка все клювом прощелкают.

Слаженный хор из семи голосов был ему ответом.

Кхор, до сей поры пребывавший в глубоком изумлении и не менее глубоком молчании, наконец неподражаемо усмехается и думает:

«Ну что ж, весело будет посмотреть, как наследница Эш (или все же это что-то новое, то есть пламенный привет из еще более ранних времен, чем то, что пробудила Эшиэ?) справится с вами, драгоценные мои „коллеги“… Куда ж я подевал любимое магическое зеркало?»

г. Рамеда, Институт,

кабинет Окьеда ар-Гиате.

16 октября 838 г.

Письменный стол, громадное чудовище, занимающее с полкомнаты, был сплошь завален книгами, свитками, отдельными листами, которые горными пиками стремились к потолку. Сей завал почти полностью скрывал абсолютно несчастного магика: Окьед никак не мог разобраться в том, что случилось в прошлую пятницу.

Специализирующийся в оджхарской магии, буквально с боем (а точнее, с пеной у рта; в тот раз он с явным трудом, но все же переспорил Архимага) отстоявший право находиться здесь, так близко к границе, где так ясно ощущаются эманации багряных колдунов, он чувствовал почти отчаяние.

Книга, о которой упоминала Глэкири…

«Все же я никогда до конца не верил историям про Эшшанту, а теперь, вот уже девятые сутки кряду роясь в летописях тех времен, в докладах Академии, в отчете Церкви, наконец обнаружил несколько сухих строчек в одних источниках и море ничего не значащих слов в других и еще — явные следы изъятия многих материалов. Кто бы ни занимался подчисткой, от всех перекрестных ссылок он избавиться не смог. Но от этого не легче — восстановить подлинную картину произошедшего три века назад я не в силах. А где сейчас найдешь очевидцев? Да и некогда их искать, внутренний голос настойчиво шепчет, что покатившийся камень уже вызвал лавину…

Ладно, подойдем к проблеме с другой стороны.

Непосредственно перед тем, как ее захватили церковники, колдунья отослала с „надежным человеком“ своего сына. Беглецы осели в Ваммаоне, мальчик впоследствии стал основателем рода ар-Эшшанг. Сии сведения, как ни странно, сохранились в архивах Совета магов.

На протяжении этих столетий за наследниками Эшшанты негласно наблюдали, сначала с опаской, а затем все больше по привычке. Поскольку выяснилось, что Сила Эшшанты покорится только женщине ее рода, а за минувшие века у ар-Эшшангов родилась лишь одна дочь — Глэкири».

Как Наблюдатель, Окьед знал, что сейчас осталось только три прямых потомка колдуньи: Глэкири, ее отец и брат. Последний учится в Университете на кафедре Древней истории.

«Так вот откуда в ее речи эти студенческие словечки — „шпоры“, „халява“ и другие, столь не свойственные благородным девицам».

А отец Глэкири уже семь лет не покидает фамильного замка, с тех пор как умерла его жена. Случилось это в год, когда Окьед принял должность преподавателя Рамеданского Института, когда загадочно исчез его предшественник, так что подробностей профессор Гиате не знал.

«А может, я все-таки ошибся? — с легкой, призрачной почти надеждой думал Окьед. — Чары Эшшанты всегда были смертельны, если судить по оставшимся записям, а от волшебства Глэкири все скорее перепугались, что и было целью зачета, — самоиронии в его мыслях было так много, что в ней можно было утонуть. — Ну дурак я, признаю. Однако с кем не бывает… Так хотелось сделать занятия увлекательными…»

«Ты, главное, когда Разрушение преподавать будешь, особо не увлекайся», — язвительно посоветовал мудрый внутренний голос.

Продолжая перепалку с самим собой, профессор Гиате потянулся к письменным принадлежностям; он решил написать Архимагу.

Как говорится, с больной головы на еще более больную…

Верховному Магу

Окьед ар-Гиате,

мессиру Ароскэлу ар-ДанкОлу,

писано в 16-й день октября,

Высокая Академия Магии и Волшебства,

г. Рамеда, Затнал.

г. Аварнакк, Затна

Ар, выручай!

У нас тут объявилась «Ар Носебег…», ты знаешь, что это значит. Шестого числа объявилась. Сам знаю, что болван, однако я все еще сомневаюсь в том, что книга подлинная. Но береженого Единый бережет… Хуже всего — книгу использовали. Моя воспитанница, лучшая, пожалуй… та самая…

Ты не поверишь — никто не умер; моя ученица разрушила чары (еще один повод для сомнений касательно подлинности книги). Я бы сам не смог, но она… Если честно, я даже не понял, как она это сделала, а спросить боюсь.

Поспеши, Ар! У меня очень плохое предчувствие…

(Письмо было отправлено магическим путем, всего через день был получен ответ.)

Профессору магических наук

Ароскэл ар-Данкол,

Окьеду ар-Гиате,

писано в 17-й день октября,

Рамеданский Институт благородных девиц,

г. Аварнакк, Затнал.

г. Рамеда, Затнал

Ок — болван!

Рад, что сам знаешь.

Книгу уничтожить. Девицу беречь как зеницу ока.

Сделаю все, что смогу, но я маг, а не Бог. (Вот только не хватает мне разбираться с истерикой каждого мага лично!)

г. Рамеда, Ратуша.

26 октября 1838 г.

Вот так и вышло, что когда всем надоела переходящая из рук в руки Рамеда и долгие разборки между собой, а также с разгневанными родителями воспитанниц Института, то единодушно постановили, что «отныне и впредь быть Рамеде городом, вольным от окрестных владетелей, с прямым вассалитетом короне Затнала». Герб у города был соответствующий — на зеленом поле книга, обрамленная пяльцами.

За столетия изменились не только политические карты, каждый новый век менял и программу обучения в Институте. Если изначально девиц учили всем тонкостям этикета, танцам, вышивке, домоводству, то затем добавились изучение литературы, стихосложения, а также каллиграфия и рисование, еще позже — такие науки, как История, Землеописание, Основы медицины, затем — Алхимия, Основы права, азы Магии и Волшебства. Предметов все прибавлялось и прибавлялось, курсы углублялись и расширялись, и теперь девушки вместо начальных полутора годов обучения проводили в Институте пять лет.

Город и Институт во все предшествующие века избегали военных неприятностей, ни одно крупное сражение не разыгрывалось под их стенами, а смены владетелей до перехода под покровительство короны были скорее житейскими неурядицами и уж простого люда и не касались вовсе. Ну да, налетят, подхватят, что плохо лежит, но сам город не трогают, сразу бегут к Институту. А оканчивалось все обычно выкупами… и свадьбами, нередко счастливыми. В итоге единственной пострадавшей стороной оказывались родители.

Так что нет ничего удивительного в том, что в ответ на сообщение профессора Гиате о приближении отряда оджхарцев, наблюдаемого им посредством магического шара, почтеннейший Руэр Байа, бургомистр Рамеды, глупо хлопал глазами и откровенно отказывался верить в подобную, с его точки зрения, чушь.

— Ну что они здесь забыли? — вопрошал господин бургомистр. — Город у нас маленький, прямого тракта на столицу нет. Зачем мы им?

— Я отчетливо видел, что они направляются именно сюда, — сказал Окьед и поморщился. Нет, ну в самом деле, не мог же он сказать, что оджхарцы придут за книгой. Вот это уж явно выше понимания толстяка-бургомистра. Он и сам до сих пор в этом сомневается.

Тем временем почтеннейший господин Байа усердно морщил лоб в ожидании озарения свыше и разрешения сего «форменного безобразия» (как про себя характеризовал происходящее бургомистр); он даже возвел очи горе, но Небеса (а точнее, потолок его кабинета в Ратуше) были безмолвны.

— А может, вы ошиблись? — робко поинтересовался он напоследок.

Окьед понял, что сейчас (нет, вот прямо сию минуту!) прибьет бургомистра, но в этот самый момент в кабинет ворвался растрепанный и всклокоченный секретарь:

— Там… Там!

Тут раздался звон набата, тяжелый звук облетел город, предвещая тяжелые же времена…

— Ну! — набычился бургомистр.

— Гонец там, — выдохнул наконец секретарь, — от Приграничного форта. Оджхарцы прут! И много их…

Начавший приподниматься бургомистр рухнул обратно и перевел взгляд на Окьеда; тот лишь пожал плечами.

— Когда?

— Они почти у ворот, ваша милость, полчаса и… — отозвался секретарь, — но ворота уже закрыты, и ополчение уже собирается у стен, я осмелился…

Бургомистр издал сдавленный всхлип, но тут же одернул себя и сделал заметку: наградить толкового секретаря, буде все окончится хорошо. В противном же случае может оказаться, что некого или же некому будет награждать.

Руэр Байа был хорошим бургомистром, под его руководством Рамеда процветала. Кроме Института, на обслуге коего и зиждилось ранее благосостояние города, при его правлении стали знаменитыми белошвейки и портные (еще бы, столько молодых и богатых девушек в городе; даром что существовала институтская форма, время от времени решали побаловать себя платьем или шалью). При господине Байа расширился и стал более оживленным городской рынок, налоги были вполне приемлемы, а горожане в целом довольны и гордились своим городом. Все это, конечно, замечательно. Во дни мира. Но одного взгляда на растерянное лицо господина бургомистра Окьеду хватило, чтобы понять — город падет. А вот секретаря надо бы запомнить…

Но это вовсе не значило, что падет и Институт. Если у Рамеды имелась только одна относительно невысокая стена с башнями, где размещались баллисты и катапульты, то Институт был настоящей крепостью. За долгие годы до получения Рамедой статуса гербового города Институт успел обрасти (вдобавок к первоначальной крепкой кладке стен) надвратными башнями и подземными кладовыми, содержащими восьмимесячный запас продовольствия. Окна Института были узкими и более походили на бойницы, во внутреннем дворе имелся колодец, питаемый ключами, а две стены были уперты в отвесную скалу.

Оставалась лишь пара сложностей.

Первая заключалась в том, что пятидесяти стражей и сорока служителей Института никак не хватит для обороны.

А вторая — убедить госпожу ректора закрыть ворота, как только неприятель ворвется в город, и не открывать, даже буде перед ними примутся зверски истязать женщин и детей.

«Легко сказать — убедить Беделлу, — думал Окьед, — ты себя сначала убеди. Нет, открыв ворота и героически кинувшись на помощь в одиночку или даже малым отрядом, никого не спасешь, а остальных погубишь…»

Мрачные мысли не оставляли его на всем пути к Институту.

Рамеда, Институт.

26 октября 838 г.

Окьед зашел в кабинет и поклонился.

— Мое видение, к несчастью, подтвердилось, моя госпожа. Оджхарцы будут здесь очень скоро.

Беделла отреагировала не в пример спокойнее бургомистра:

— Это значит, что девочек мы вывезти уже не успеем.

Окьед только кивнул.

Дело в том, что единственная проходимая в это время дорога сначала вела в направлении Оджхара, и как раз по ней и продвигались враги. Все другие тракты шли через горы, а перевалы уже непроходимы. Да и о какой эвакуации может идти речь, если неприятель уже в виду стен?

— Да и не хочу я вести их в горы под зиму, — продолжала Беделла.

— Госпожа ректор, тогда нам придется затвориться в стенах Института…

Голубые глаза Беделлы льдисто сверкнули.

— …что бы ни происходило снаружи… — закончила она за Окьеда.

А тот лишь подивился ее выдержке.

— Верховный Маг обещал помощь к середине ноября.

— Это наша единственная надежда, — просто сказала она.

Южный тракт, предгорье.

26 октября 838 г.

Когда капитан отряда, посланного Архимагом в Рамеду, вместо своего отражения в ручье увидел того самого Архимага, то он моргнул. От удивления. Да еще — с непривычки к связи на расстоянии. Затем опомнился и попытался поклониться, при этом едва не сверзившись в ручей. («Сами попробуйте поклониться, сидя на корточках…» — обиженно думал капитан, осознавая, как смешно выглядит.)

Верховный Маг, видя его мучения, жестом успокоил воина и начал вещать:

— К Рамеде подошло войско в две с половиной — три тысячи человек. К сожалению, ближе вашего отряда никого нет. Я, конечно, сниму полтысячи мечей с Восточной стены, если сумею договориться об этом, и пару-тройку гарнизонов с городов, близких к Рамеде… Но, боюсь, подойдут они не скоро…

Капитан отряда только кивнул, просчитывая путь предполагаемых подкреплений.

— …ваша задача, — продолжал меж тем Архимаг, — затаиться поблизости от Рамеды и действовать по обстановке, не мне вас учить…

Капитан снова кивнул, на сей раз немного ехидно. Но Верховный Маг уже отключился и этого не увидел.

Оджхарцы подошли. Счастье, что недавно ополчение собиралось, чтобы боеспособное население Рамеды отработало простейшие приемы атаки и защиты. На стенах зажгли костры под огромными чанами, куда споро наливали масло. Во время тех же недавних сборов были установлены катапульты и укреплены двое ворот (счастье, что Рамеда — город маленький и стоит только на одном тракте).

Через полторы недели к мужчинам на стенах присоединились женщины. Стражи и служители Института не принимали участия в схватке, что было заранее оговорено.

Впрочем, это совсем не значит, что им нечем было заняться. Привести в обороноспособное состояние все здание Института было невозможно, но починить, что чинилось; укрепить, где возможно; обновить, что необходимо, — все это требовало времени и людей. Занятия и сессию отменили, что (по понятным причинам) вовсе не вызвало радости. Все воспитанницы помогали, где могли. Кто помогал алхимику, кто в лазарете…

Оказалось, что примерно двадцать девушек сносно владеют оружием. В основном это были дочери приграничных баронов с Северных гор, разбогатевших на добыче золота и самоцветов. Но попадались и такие, как Заэле ар-Олскрок, будущая герцогиня Мерианта, единственная дочь отца, который мечтал о сыне.

Заэе ар-Олскрок.

26 октября 1838 г.

Где та взбалмошная девчонка-сорванец, что однажды, ускакав от сопровождающих, попала прямиком в лапы бандитов, возмечтавших взять приличный выкуп за герцогскую дочь? Бедняги не учли одного: все Олскроки — берсерки. Не учла главного и я — наша фамильная ярость неподвластна разуму…

И хотя Заэле с самого детства учили сдерживать эту ярость и не давать ей выхода в боевом безумии, она не смогла удержаться. Последним, что она видела сквозь алую пелену перед приступом неконтролируемой ярости, были двое ее охранников, спешивших на помощь.

Когда пелена спала и прошло бессилие, следующее за такими вспышками, она увидела девять зверски изрубленных тел, и лишь семь из них принадлежали бандитам…

Тем же вечером отец настоял на серьезном разговоре. Зная, что он так же случайно убил маму, когда замок осаждали во время вторжения Алимора, я догадывалась, что он скажет. И поэтому на этот раз я не стала спорить, когда он предложил поступить в Рамеданский Институт, где, как мы думали, я буду надежно ограждена от ситуаций, могущих вызвать новый приступ боевого безумия…

Да уж, от судьбы не сбежишь; когда придут оджхарцы, я не смогу остаться в стороне. И да поможет мне Единый сохранить ясную голову!

Аэтта ар-Гиссэ.

27 октября 838 г.

Мы не принимаем участия в обороне города, но один из лазаретов — в правом крыле Института… Я не знаю, как после этого смогу смотреть им в глаза — той же Анэлле-кружевнице или Маладе, которая печет такие вкуснющие пирожки с кусочками неочищенных яблок, — если они выживут. Это как словно мы их предаем, отсиживаемся за их спинами.

До подхода врага, как я слышала, люди успели уйти из предместий в горы. Жители же внутреннего города Рамеду покидать отказались, они любят свой город, да и оджхарцы появились слишком внезапно, ворота недолго оставались открытыми. Теперь ни у рамеданцев, ни у нас нет выбора…

Мы ведь действительно ими прикрываемся, а Беделла и профессора что-то скрывают. Что же такого находится в Институте, что может оправдать нас?

Глэкири ар-Эшшанг.

30 октября 838 г.

Зачем они пришли сюда, ведь с Оджхаром мир уже три столетия? Неужели? Нет, это глупо… Не может же все дело быть в книге? Хотя если я чувствую их колдовство, то почему же не может быть справедливым обратное? Сродни ли моя Сила чародейству багряных? И кто же сильнее, изначальней?

Сколько вопросов и такая жуткая неуверенность.

Аэтта молится, Заэле упражняется до изнеможения, танцуя с мечом, — у каждого свой способ не думать о будущем. А я вот хочу о нем думать! Хочу мечтать о жизни, которая у нас всех обязательно будет… потому что мы выживем!

Дни осады похожи один на другой. Войско противника, как прибой, бьется о стены Рамеды… чтобы быть отброшенным. Несмотря на немногочисленность, оджхарцы — хорошо обученные профессионалы, а защитники Рамеды — вчерашние добропорядочные горожане. Катапульты и баллисты с обеих сторон перестреливаются. Вчера удалось разрушить таран, оджхарцы строят осадные башни, ров завален, приставные лестницы удалось отбросить… И усталость, глубинная усталость и обреченность накапливается в людях, как ни стараются их ободрить господин Байа и капитан стражи. Слишком, слишком далеко до столицы, до помощи… до надежды.

Глэкири ар-Эшшанг.

Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.

Враждебные эманации сгущались где-то в южном направлении, там, где стояла лагерем вражеская армия. Злая Сила имела направленность — оджхарцы собирались ударить. Не знаю откуда, но я была уверена, что это так.

В этот момент в мою комнату ворвалась растрепанная Заэле, жившая напротив. Ее, по-видимому, разбудил мой крик. Осмотрев с порога всю комнату на предмет опасности, Заэле вопросительно на меня поглядела.

— Разбуди всех, — сказала я, — оджхарцы прорвались, только не спрашивай, откуда я это знаю.

Что мне всегда нравилось в мериантийке, так это способность в трудное время действовать согласно указаниям того, кто в данный момент более осведомлен. Не раздумывая, Заэле побежала по коридору, стуча во все двери…

Я же продолжала стоять на пороге, не в силах избыть смутное беспокойство. Исчезло чувство защищенности, но это не было связано с тем, что оджхарские колдуны, как я чувствовала, подходили все ближе к Институту. Скорее — с самим их проникновением в город.

Внезапная догадка ошеломила меня. Исчез щит, прикрывавший город от вражеской ворожбы. С опозданием я поняла, что на протяжении всех трех недель осады оджхарцы не использовали магию.

Значит, они знали, что это бесполезно.

Кто же удерживал щит над городом, да так, что я этот щит практически не ощущала? Вывод напрашивался сам собой — Окьед, больше некому. Но какой же Силой он обладает, если способен на такое? И как маг такого уровня оказался простым преподавателем?

Вопросы, безусловно, интересные, но думать нужно не об этом.

Щит мог пасть, только если с Окьедом что-то случилось…

— Глэкири! — услышала я зов Заэле.

Что же делать? Голос Заэле был напряженным, что говорило о многом. Но беспокойство за нашего магика держало меня на месте.

Мимо меня кто-то стремглав пронесся. Узнав закутанную в белое фигуру, я вознесла хвалу Небесам.

— Аэ! — окликнула я свою бывшую «врагиню», а ныне подругу наравне с Заэле.

— Я к Тиндане, — на бегу отозвалась она.

Тинданой для краткости называли часовню Святой Тинданы, покровительницы студенчества, чей день отмечался 20 ноября и знаменовал собой конец зимней сессии. Сейчас в этой часовне, находящейся в стенах Института, был устроен лазарет.

— Зайди по дороге к Окьеду, ладно?

Аэтта кивнула и, ничего не спросив, побежала дальше.

Хм… неужели у меня проявляются способности к командованию?

Не останавливаясь на тщеславных мыслях, я поспешила на зов Заэле.

Заэле ар-Олскрок.

Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.

Разбудить всех не составило труда, но вот успокоить некоторых истеричных девиц, взбодрить стражей и улестить служителей Института было гораздо сложней.

Если стражи восприняли все как приказ госпожи ректора, то я не тот человек, что будет их разубеждать. Да и Беда, когда наконец появилась — при полном параде, прическа волосок к волоску, — взглянув на меня, не стала раскрывать мою маленькую уловку, хотя все поняла.

Только Труба заголосила в истерике, но Беделла, мигом оказавшись рядом, влепила ей пощечину и велела увести к Тиндане.

Меня обступили северянки, Грэгда подошла ближе всех и отчаянно зашептала:

— Заэле, скажи Беде, что мы тоже хотим защищать Институт, пусть лучше мы умрем в битве, чем… — Ее губы предательски задрожали.

— Интересно, почему бы тебе самой не подойти к Беделле? Боишься ректорского гнева, защ-щитница?

Ну вот, так-то лучше — вместо зарождающихся слез, страха и обиды на судьбу злость, пусть пока и на меня…

Девушки-северянки осуждающе смотрят, а вот подошедшая Беда опять раскусила мою очередную маленькую хитрость. Грэгда и ее землячки расступаются, давая дорогу госпоже ректору, и та подходит ко мне и говорит тихо-тихо:

— Сумеешь удержать их от истерик, пущу на стену; нам сейчас каждый боец нужен… но именно боец, а не… — Она не находит слов, но я и так все понимаю.

Теперь главное — дать правильный ответ. Заглядываю в льдистые, вечно холодные глаза, и меня посещает безумная догадка: я знаю, что ответить!

— Их не надо удерживать, дети Северных гор сами становятся спокойны как лед, когда это необходимо, вы же знаете это по себе, госпожа ректор.

Беделла медленно кивает, а я увожу девушек к груде оружия.

Когда забил Большой колокол на колокольне Святого Лаурлинна, возвещая о том, что враги вошли в город, страх и замешательство, словно по волшебству, уступили место деловой сосредоточенности и готовности к битве.

Стражники, служители и обученные воинскому делу девицы заняли места на стене и у бойниц надвратных башен. Прочие были разбиты на команды подносящих боеприпасы (стрелы, глиняные шарики с горючим порошком, а также колбы с Дыханием дракона, Мертвящим туманом, Облаком слез, Пожирателем металла и прочими поэтически названными зельями — вот когда пригодились запасы профессора алхимии Исбони!) и уносящих раненых.

Ворота Института выходили на Ратушную площадь, которая сейчас была пуста, но так продолжалось недолго.

Звон мечей и топоров все приближался с окраины города, и вскоре на освещенную факелами площадь хлынула первая волна нападавших.

Началось!

Лучники и лучницы из башен дали первый залп, сбросили первые колбы с алхимической гадостью, но оджхарцев это не остановило, главная площадь города стремительно заполнялась.

Впрочем, я заметила, что далеко не все оджхарцы прут сюда; со стены было видно, как огненные реки факелов растекаются по улицам города, как отрава по крови.

Двери Ратуши продержались минут двадцать. Бедный господин Байа! Некстати вспомнилось, как на Августовском балу по случаю начала учебного года толстяк-бургомистр оттоптал мне все ноги и дико смешно извинялся на каждой фигуре танца…

На дальнем от нас краю площади наметилось какое-то движение.

Этого не может быть! Я была уверена, что таран уничтожили еще в начале осады. Но, присмотревшись получше, я поняла, что воистину глаза у страха велики — этот таран не шел ни в какое сравнение со своим предшественником и был гораздо меньше. Да и не удалось бы того исполинского, предназначенного для городских ворот монстра протащить узкими извилистыми улочками окраин Рамеды.

Но что меня насторожило — это легкое свечение вокруг окованного железом бревна. Я не была уверена, но рисковать не хотелось, и я позвала:

— Глэкири!

Ждать пришлось недолго, запыхавшаяся Глэкири стрелой взлетела по ступенькам надвратной башни. Из-за чрезмерно быстрого подъема она не могла вымолвить ни слова — задыхалась, но я не стала ждать вопросов, а просто указала в сторону тарана.

Ее лицо побледнело, а глаза расширились.

— Таких заклятий не должно быть, — от ее тона я похолодела.

До сих пор я не видела, как Глэкири колдует «по-крупному». Зачет по Иллюзиям не в счет — она тогда наколдовала тьму, где не было видно ни зги.

Ее глаза, и прежде светло-серые, стали почти бесцветными, а зрачки расширились и вроде как вытянулись и приняли кошачью форму, хотя последнее вполне могло мне показаться. Быстро двигающиеся в пассах руки окружило фиалковое сияние.

Я инстинктивно шагнула назад. Не знаю почему, но к магии я всегда относилась с большой подозрительностью и даже боязнью.

Глэкири выкрикнула какое-то слово, что-то вроде «хааш'нэ», и простерла руки навстречу тарану. Я проследила взглядом за направлением Силы, но никакого видимого эффекта ворожба Глэкири не произвела. Лишь присмотревшись, я заметила, что свечение на грани видимости, окружавшее ранее таран, исчезло.

Глэкири ар-Эшшанг.

Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.

Я хватала ртом воздух и смотрела на это… и чувствовала, что меня разбирает злость.

— Таких заклятий не должно быть.

Если обычным зрением можно было увидеть лишь слабое свечение, то я видела, что это — лишь грань, вход в пространство Арнэм-тьйях Ваэрт, только вот вход неправильный… Заклятие было чудовищно исковеркано; чего бы ни коснулся таран, камня, дерева, металла, он мгновенно старил предметы, изымая и калеча их душу при переходе в пустоту. Наивны те, кто думает, что не обладающие сознанием не имеют души; их так и называют — неодушевленные. А я уже почти чувствую, как страшно, как отчаянно будет кричать душа ворот Института, видевшая многие поколения благородных девиц, встречавшая нас, растерянных, скучающих по дому и родным, робеющих перед всем новым, ободрительным уютным скрипом створок.

Та часть меня, что гораздо мудрее и старше, ярится.

Как посмели эти недоучки извратить суть пустоты Арнэм-тьйях Ваэрт, куда приходят, чтобы испытать силу воли и испросить совета в потаенных уголках души?!!

Не знаю, откуда пришло это знание, но теперь я знаю-чувствую-помню, что «почувствуй-себя-мертвым» изначально создавалось не как боевое заклятие, но как средство познания себя, на грани смерти ведь врать не станешь даже себе. Смерть, она вообще не признает лжи…

Может, именно благодаря влиянию этой смертной пустоты мы с Аэ так быстро поняли друг друга и простили.

А эти уроды внизу, так называемые маги Оджхара, похоже, даже не догадываются, что неверно скопировали заклятие. Впрочем, какая разница…

Я простираю руки к тарану:

— Хааш'нэ! — И заклятие послушно развеивается. Чувствую облегченный вздох жутко перекрученных линий Силы, они распрямляются, схлопывая проход.

Слышу голос Заэле, словно издалека:

— Ты как?

Странное состояние раздвоенности покинуло меня.

— Жива, — криво улыбаюсь.

Заэле ар-Олскрок.

Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.

— Ты как?

— Жива. — Она улыбалась. — Теперь это просто стенобитное орудие, эта мерзость… — Глэкири поморщилась, — ушла.

Совсем вот так же, вспомнилось мне, ее собственную ворожбу на экзамене по Иллюзиям охарактеризовал профессор Гиате, чье определение Глэкири неосознанно скопировала.

Громко топая по ступенькам, в башню поднялась Верани ар-Режлеол, определенная в команду при лазарете.

— Аэтта просит тебя прийти, — сказала она Глэкири, — у профессора Гиате магическое истощение.

Мне захотелось заорать на Верани: она что, не видит, что сама Глэкири тоже вот-вот свалится?

Все мы, изучавшие азы Магии и Волшебства, знали, что магическое истощение лечится лишь одним способом: надо передать часть своей Силы истощенному.

К счастью, Глэкири трезво оценивала свое состояние — она велела Верани привести нескольких студенток; по именам я поняла, что это те, у кого сравнительно много магической энергии; названные девушки входили в группу отгоняющих ядовитые пары от стен Института и домов. За подругу я больше не волновалась. Я даже не обратила внимания, как они ушли. У меня было полколчана стрел и целое море врагов, наводнивших Ратушную площадь.

А на площади творилось страшное. Стелющийся туман от вскипающих на воздухе зелий укрывал булыжники мостовой. Даже если колбы не попадали в неприятеля, ядовитые едкие испарения делали свое дело. Враги в радиусе двух-трех шагов хватались за горло и терли глаза, даже не думая защищаться или нападать. Выцеливать таких не имело смысла — в ближайшее время им будет не до нас. Но те «счастливчики», что избежали попадания алхимической пакости, порой в замешательстве и ужасе таращились на менее удачливых. Вот они-то и были моей добычей.

«А нечего зевать!» — их счастье, что там, внизу, они не видят моего оскала.

Глэкири ар-Эшшанг.

Ночь с 15 на 16 ноября 838 г.

Аэтта сразу вышла мне навстречу — раненых, к счастью, было мало. Только сейчас я сообразила, что нападение длится не более часа.

Окьед был страшен — запавшие щеки, заострившийся нос, тени под глазами, бледно-синий цвет лица — краше в гроб кладут… и при этом в сознании.

— Красавец! — кажется, меня несло. — Вы хоть себя в зеркало-то видели? Не отвечайте: знаю, что не видели. Увидели бы, померли б… от страха! Вы о чем вообще думали?

Тут подошли девушки, которых я велела привести Верани, и я поспешила замолкнуть.

А он еще улыбается, зар-раза!

Как он вообще мог? Он ведь чуть себя не угробил, буквально последнюю искру Силы оставил… Нет, я его точно когда-нибудь убью! Единственный настоящий маг во всей Рамеде и такая бестолочь!

Спокойно, Глэкири, спокойно… И-и вдох… и-и выдох… и все, можешь больше не дышать… Гы-гы, черный юмор!

Придя немного в себя, я составила из пришедших девушек Цепь Маны, отобрала необходимое Окьеду количество и передала. Теперь он быстро восстановится… ну вот, уже как человек выглядит, а то был мертвяк мертвяком.

Три недели держать щит, это ж надо… Старые вопросы вернулись. Слишком уж он сильный маг, чтоб преподавать азы в Институте благородных девиц…

Аэтта ар-Гиссэ.

16 ноября, рассвет

Когда в лазарет внесли Грэгду, баронету Вэлморк, я внутренне захолодела именно от такого страха. Судя по тому, что ею сразу же занялась Атарна, самая опытная из нас врачевательница, северянке изрядно досталось.

Когда я подошла поближе, страх исчез — мне не придется участвовать в операции — и сменился ужасом, так как девушка была ранена смертельно. У нас в лазарете уже умирали люди, но никогда еще близкие мне… Она не была моей подругой, просто хорошей знакомой: жила за две двери от меня, как-то помогла с работой по минераловедению (она была родом с Северных гор и знала многое из горного дела не понаслышке). А теперь и не станет — ни подругой мне, ни близкой кому-либо еще…

Магия здесь тоже бессильна — исцелять, согласно Книге Единого, могли только ранние святые. Маги же Академии владеют школами Разрушения, Иллюзии, Призыва. С помощью волшебства можно выращивать лекарственные травы быстрее или слегка изменять их свойства, а также лечить простуду и отгонять легкую усталость. Но не больше.

Наверное, именно поэтому Церковь в конце концов приняла магов — исцеления и утешения они принести не могли, а значит, соперниками не являлись. Да и трудно, согласитесь, жечь огненного мага, к которому пламя костра ластится и вреда не причинит никогда.

Ну что за еретические мысли! Для меня не было секретом, что многие считают меня слишком верующей. Но почему? Я соблюдала посты, молилась, ходила на службы, но кто из нас этого не делал?

Хотя одно глубинное отличие было: я верила в Бога. Та же Глэкири, как и многие маги, верила в себя (что не удивительно — возможности магов в чем-то выходят далеко за рамки человеческих; но за подругу я не боялась — Глэкири была в этом смысле «правильным» магом и всегда помнила, что она человек, а не Высшее Существо); а вот Заэле верила в Единого, но не доверяла Ему, хотя винить ее в этом, зная историю ее рода, нельзя.

Как объяснить то, чему и слово подобрать трудно? Как писал кто-то из древних: «Вера либо есть, либо ее нет». У меня она была.

Почему «была»? Потому что она исчезала — разбивалась о взгляд Грэгды, мутный от боли и темный от страха смерти.

Смотрю в ее глаза — а там бездна, где нет жизни. За что, Господи, за что? Чем она это заслужила? Она же художница замечательная и ваяет потрясающей красоты фигурки сказочных зверей, крылатых людей — такие светлые, радостные… у нее талант — создавать красоту, покой, тепло… Ей нельзя умирать! После всего этого кошмара всем как никогда нужно будет это ее умение… Не за себя ведь прошу…

Держа за руку умирающую девушку, я чувствую, что с ней умирает моя вера.

Если ты Всеведущ, Единый, то ты знаешь, каково нам сейчас…

Если ты Милосерден, Единый, то почему в тебе нет жалости к нам?..

Если ты Всемогущ, Единый, то почему ты не поможешь нам и не защитишь нас?

Ведь если ты Добр, Единый, то это твой долг.

Странная то была молитва — самая странная в моей жизни… и последняя.

Пусть я и похожа при этом на наивную дурочку, но я больше не желаю звать того, кто должен прийти, но не приходит. Никогда!

Но Гром Небесный не поражает меня, и свод часовни не обрушивается на богохульницу. Лики святых с иконостаса не смотрят с немым укором, а продолжают быть тем, чем являлись всегда, — раскрашенными досками.

И я понимаю: нет Единого, и не было никогда, это только сказка, выдумка… Но от этого Добро, Свет и Любовь никуда не ушли из мира — они всегда тут, разлиты в воздухе, обволакивают тебя сияющим туманом, утешают и делятся своей силой, если твое сердце открыто ей… чтоб ты мог поделиться этим с другими.

Все это время я держала Грэгду за руку и только сейчас заметила, что от моих рук к ней идет золотистое сияние, в свете которого раны девушки стремительно затягиваются.

— Даже шрамов не останется, — в восхищении поцокал языком кто-то, стоящий за моей спиной.

Я обернулась и узнала профессора Гиате, восстановившегося после истощения.

— Это не магия, — не то спросил, не то сообщил он.

— Это Сила Сердца. — Я слегка улыбнулась удачному названию.

— Ты только не особо сопротивляйся, когда из тебя начнут делать святую, Аэтта. И не кричи на каждом шагу, что Единого нет. А то ради тебя могут и возродить традицию аутодафе.

Он быстро вышел, прежде чем я успела что-либо сказать. Думать, откуда маг все знает, не хотелось. Золотая Сила звала или же передавала зов других, и я отправилась туда, где была нужнее всего, — на стену.

Заэле ар-Олскрок.

Утро 16 ноября 838 г.

Из двери, ведущей в правое крыло, где располагался лазарет, вышло нечто сияющее. Сначала я подумала, что от усталости и напряжения последних часов мне это привиделось, но по мере того, как силуэт подходил все ближе, я все отчетливей признавала в нем Аэтту. Розоватый, теплый свет рассветного солнца мешался с золотистым сиянием, окружавшим ее. Гуще всего непонятное свечение было вокруг Аэттиных рук и головы.

Бредя по стене, не замечая свиста стрел, будто те не в силах причинить ей вред, девушка склонялась над каждым раненым, и часть сияния переходила к нему, втягиваясь в раны, заживляя их, но от Аэ не убывало, наоборот, казалось, что чудесное сияние не может иссякнуть.

Так что с появлением Аэтты в ореоле золотой Силы (это ведь просто очередной вид магии, пусть ее проявление страшно похоже на нимб? Глэкири, где же ты, когда мне так нужно твое объяснение этой Силы? Скажите же мне кто-нибудь, что Аэ не святая, я поверю, ибо в обратное верить отказываюсь!) наши дела пошли лучше. Когда никто не погибает, драться можно до бесконечности, что оджхарцы поняли довольно быстро.

Да и трудно было не заметить девушку, окруженную дивным сиянием, словно сошедшую с древней иконы (ну зачем же именно это сравнение приходит в голову?) или фрески.

Посередь площади расчистили место. Спустя некоторое время туда стали сгонять пленных горожан. Вперед, к нашим воротам (но так, чтобы его не достали стрелы), вышел вражеский глашатай:

— Откройте ворота! Если будете упрямиться, мы будем убивать пленников. Десять минут — одна смерть. Время пошло!

Краем уха я услышала сдавленный всхлип Аэ, но почти не обратила на него внимания. Да и переживания о новом статусе подруги покинули меня, сейчас не это важно.

Из-за всех сил я вцепилась в лук, чувствуя, как сознание куда-то соскальзывает; алая пелена застила глаза.

Не-е-ет!!

Глэкири ар-Эшшанг.

Утро 16 ноября 838 г.

Словно чувствуя общее настроение, госпожа ректор сказала:

— Ворота не открывать! — Холод вершин Северных гор и то был меньше того, что сквозил в голосе Беделлы.

Приказ был здравым, правильным; умом я это понимала… И только разум удерживал меня от опрометчивых поступков.

Справа полыхнуло ярко-алым. Впрочем, заметила сие только я, ибо глаза уже давно были переведены на магическое зрение, так как меня настораживала бездеятельность оджхарских колдунов. Но это были не вражеские маги — то слетели последние оковы разума с Силы Заэле.

С исказившимся от злобы лицом она выхватила из трясущихся рук престарелого служителя копье и, не задумываясь, выскочила прямо со стены на площадь. До булыжника мостовой было добрых двадцать метров, но Заэле использовала магию левитации для замедления падения, чего никогда не смогла бы сделать, находясь в здравом рассудке.

Теперь я понимала, отчего подруга так настороженно относится к магии, будучи в «нормальном состоянии». Ее Сила завязана на ярости: сейчас именно ненависть к врагу, вина перед пленниками, сопереживание к ним позволили использовать все ее возможности. Инстинкты управляли заклинаниями, минуя разум. Видимо, Заэле неосознанно считала, что если будет применять магию в повседневной жизни, то сработает обратная связь, ярость затмит ее разум, и тогда она может нечаянно погубить кого-то безвинного.

Зря она боялась, ее способности не имеют почти ничего общего с «классической» магией Академии. Неверяще глядя вниз со стены, я наблюдала за Заэле, ее окружало алое марево; вот оно вскипело, и рядом с мериантийкой соткалось более десятка фантомов, что слепо повторяли все ее движения. В толпе, что окружала Заэ, эти неприцельные выпады ее двойников все равно находили жертв, а вот враги, наоборот, никак не могли попасть — все их удары принимали двойники, которые почти мгновенно восстанавливались даже после смертельных ударов. Фантомы, созданные Заэле, в корне отличались от иллюзорных тем, что могли прикасаться к людям и наносить вред. Тонкая материя не распадается при соприкосновении с плотной, в Академии это считают невозможным!

Умники-академики, считающие себя осведомленными лишь чуть менее Единого, на поверку не знают столького…

…Это и яростная Сила Заэле-берсерка, которая пульсирует всеми оттенками красного в ритме ударов сердца, похожая на шаманство племен, что живут за Северными горами. И золотистое целительное сияние Аэ, делающее ее похожей на ангела. И багряное колдовство оджхарцев. И моя собственная Сила, представляющаяся мне фиолетовой.

Все это так не похоже на зеленую и синюю Силу магов-выпускников Академии…

Стоп! Зеленую… Яркое изумрудное свечение исходит из библиотеки, не иначе как Окьед колдует, сплетая линии цвета весенней травы в узор заклятия, но почему именно там? Властный зов погнал меня туда, не считаясь с моим волнением за ту же Заэле, оказавшуюся в кругу врагов…

Заэле ар-Олскрок.

16 ноября 838 г.

Копье вертится, круша шлемы и доспехи врагов… Запах крови… Упругая сила разогретых мышц… Стук сердца в ушах, подобный барабану, призывающему строй в атаку…

Как вы посмели прийти сюда? Вас не звали! Вы пришли убивать на мою землю — и не важно, что мои владения далеко отсюда, Рамеда давно стала моим вторым домом… Смерть вам! Уничтожу! Сокрушу! А-а-а-а…

К черту копье! Рвать их голыми руками… Хм, хлипкие у них доспехи… Руки в теплой крови… Ах, ты хочешь ударить в лицо? Ну, так я тебя укушу, уж не обессудь… Соленый привкус во рту… кровь… алая… чужая…

Аэтта ар-Гиссэ.

16 ноября 838 г.

Нет, жалости к врагам у меня не осталось. Может, она и была, пока они не объявили свои жуткие условия… Но теперь я больше жалею, что не могу присоединиться к Заэле.

Но вот воительница-берсерк приближается к пленным, и я в ужасе закрываю глаза ладонями.

Заэле ар-Олскрок.

16 ноября 838 г.

Из глубин памяти… голоса… взывают:

— Заэ! Зайка-Заэле…

Так ее никто не называл… только… Эти лица, они так знакомы…

Узнай! Позови в ответ! Вспомни! Ну же!

Рэран, молочный брат и спутник во всех ее детских проказах, и Райдо — два ее злополучных охранника.

Тогда, два года назад, они тоже пытались воззвать к ее разуму, но она слышит их только теперь, когда ничего уже не изменить. Но даже если так… она должна сказать…

— Рэр, Райдо… простите, я…

Родные лица вытесняют лица врагов, и Заэле видит…

…

Это лицо было другим… Глаза не испуганы, нет, они смотрят с восторгом… восхищением… и доверием… И красная пелена безумия отступает перед этим взглядом. Протягивая ко мне руки (совершенно не опасаясь моих — скрюченных, по локоть в крови), бежит Линка, младшая дочь бургомистра, очаровательный бесенок восьми лет.

Я спешно вытираю руки, распахиваю объятия и очень осторожно глажу по голове доверчиво прижавшегося ко мне ребенка.

— Здорово ты их, Заэ! Тыщ-тыдыщ! Хрясь — и нет никого!

Я оглядываюсь по сторонам: последние оджхарцы бегут с площади, залитой кровью.

— Мы давно простили тебя, Зайка-Заэле…

Библиотека Рамеданского Института благородных девиц.

16 ноября 838 г.

Книга стояла на видном месте, даже странно, что маг не замечал ее раньше. Хотя если вспомнить объяснения Ара, то совсем не странно: Книги Эшшанты настолько напитаны магией, что обнаружить их может либо кровный родственник их создательницы, либо тот, кто твердо знает, где и что ищет.

Черная с серебром обложка, слегка истершиеся края… и неясное чувство угрозы. На ощупь она казалась обжигающе горячей. Маг положил тяжеленный фолиант на пол, очертил защитный круг указательным пальцем правой руки («Только пожара нам сейчас не хватает!») и сплел простенькое заклятие огня. Магическое зеленое пламя обняло древний том.

В этот момент в библиотеку вбежала Глэкири и, не обращая внимания на Ока, бросилась к «Ар Носебег…», зеленый и фиолетовый ореол окружил книгу и девушку, спаивая их воедино. Пламя опало, на полу лежала без сознания Глэкири, бережно прикрывая книгу руками. На переплете не сияли больше зловещей тьмой, много темней кожаной обложки, руны названия. Невесть откуда налетевший ветер открыл Книгу, зашелестели страницы, теперь навечно пустые — вся магия, что содержалась до поры в древнем фолианте, перешла к Глэкири, как и было предначертано Создательницей Книг.

Только убедившись, что девушка жива, маг дал волю чувствам:

— Будь ты проклят, Ар!

Подойдя к зеркалу, висящему на стене, маг достал кинжал, полоснул себя по запястью и брызнул кровью на стекло, вложив всю Силу в призыв.

Связь на расстоянии считалась весьма истощающим видом чар, но Ок хотел видеть Архимага, его глаза, когда тот будет отвечать на его вопросы.

Да и общая кровь должна была помочь. Мало кто знал, что Окьед — единоутробный брат Верховного Мага.

Алые капли словно бы впитались в зеркало, и оно ожило. Вместо отражения профессора Гиате в нем появился Ароскэл ар-Данкол собственной персоной.

— Ты знал, — бесцветным шипящим голосом проговорил Ок, — если уничтожить книгу, погибнет и Глэкири.

— Да, знал.

— А зачем тогда писал: «Девицу беречь как зеницу ока»?

— А то я тебя не знаю, — стало заметно, что и Архимаг вне себя от злости. — «Лучшая ученица», «моя воспитанница», — елейным тоном цитировал он. — Думаешь, не понятно, как ты к ней относишься? К «зенице Ока»? — Ар ехидно подчеркнул последнее слово. — Эх, лучше бы ты тогда, семь лет назад, принял факультет Общей магии, раз уж тебе так нравится преподавать азы, чем отправился в Рамеду…

— Мы сто раз это обсуждали, Ар, Совет сгнобил бы меня, не прошло б и семестра, причем на словах восхищаясь «самым юным деканом за всю историю Академии». И ты не лучше их, зачем ты меня обманул, брат?

— Я не врал, я только скрыл некоторые факты… — За эту улыбку Окьеду захотелось его убить. — Но ты все равно ведь не уничтожил книгу?

— И не надейся!

Именно тогда и очнулся предмет их спора, но Глэкири не стала обращать на себя внимание, прислушиваясь к перебранке братьев.

— Ты же знаешь, — продолжал Ар, — что девчонка — наследница Эшшанты хар-Носебег, а ее не просто так сожгли три сотни лет назад, хотя до того маги не всходили на костры чуть менее полутысячи лет…

— Я знаю историю, Ар, — в раздражении перебил его Окьед, — ты боишься, что Глэкири способна отыскать и подчинить себе все Девять Книг Эшшанты? Что тогда она станет могущественней тебя?

— Да, Ок, боюсь. Но еще больше я боюсь, что ее саму подчинят оджхарцы и Сила Книг будет в руках врага. Я вот теперь думаю, не задержать ли мне немного армию…

— …чтобы, когда вы подошли, от нас бы и места мокрого не осталось? — закончил за него Ок. — Это плохая мысль, Ар: во-первых, Книга тогда достанется оджхарцам, а во-вторых, родителей учениц, знать трех королевств, лучше не настраивать против себя даже тебе, господин Архимаг, — ехидно выделив титул брата, пригрозил Окьед.

Маг провел ладонью по зеркалу, разрывая контакт, и обернулся. На него смотрели широко распахнутые глазищи Глэкири.

— Это все правда?

Маг в ответ только кивнул.

Глэкири ар-Эшшанг.

16 ноября 838 г.

Вот тогда и ударили оджхарцы. Я еще не успела прийти в себя ни после разговора Ока с Архимагом, ни после его попытки уничтожить Книгу.

Это место, план бытия, реальность, куда меня занесло оджхарским колдовством, было сродни пустоте Арнэм-тьйях Ваэрт, но здесь клубились зловещие тени, отливающие фиолетово-багряным.

Я не сразу поняла, что эти тени, числом шесть, — оджхарские колдуны, пришедшие по мою душу. Если они надеялись на то, что Книга меня подчинит или заговорит голос крови, то я их сейчас разочарую.

Когда они поняли, что выражать покорность я не намерена, то не замедлили оказать давление. Но Книга, которую я теперь ощущала как часть себя, тут же подсказала контрчары.

В тот же миг заговорил и голос крови. То есть это я считаю, что голос крови нашептал мне нужные слова, ибо оджхарского я не знала.

— Хар Носебег аэ Эшшанта тамераддин, аэлкистэ! — говорила я злым и уверенным тоном. — Тахирг анэ! Кааш-на иданнэ, нур а-таннэ.

Давление все усиливалось, а я окончательно разозлилась.

— Тахирг анэ! Оэ нур ват'тан-на!

Моим угрозам и предупреждениям не вняли. Что ж, тем хуже для них.

Я использовала самое сильное из известных мне заклятий, то самое, которое так давно — и всего месяц тому назад! — не дал мне использовать Окьед, а именно название Книги. Секрет и впрямь был спрятан под самым носом, в названиях Девяти Книг содержалось страшное могущество.

— Ар Носебег Змар Ихитэ'а Нгаррасун, Нойрэ-та Кхирэ… А-кхирэ! Шеул-на Кроаг, Оэсаор Золайи…

Багряно-фиолетовые тени разметали ветры пустоты, не думаю, чтоб даже души оджхарцев спаслись. Шесть душ вернула с Порога, шесть швырнула за Него, странное равновесие… Об этом подумаю позже…

Только сейчас я поняла, как много Сил ушло на поединок с колдунами. Вот вечно так с нами, магами: скажешь три с половиной фразы, помашешь ручками, творя пассы, — и все, готов, добро пожаловать в обморок истощения…

Тот же голос, что нашептал оджхарские слова, теперь говорил, что обморок в этой пустоте смертелен. Но сил не осталось даже на то, чтобы позвать на помощь, хотя что толку звать в пустоте?

Впрочем, я обнаружила, что я здесь не одна, ко мне приближался силуэт… странно знакомый… это был…

— Ок? — окликнула я.

Человек подошел вплотную. Точно, Окьед собственной персоной. Что он здесь делает? Да и Ок ли это? То есть, конечно, Ок, но… вот терзают меня смутные сомнения…

— Ты ведь не Ок, да? — веря — не веря, спросила я.

— Я Смерть, — ответил не-Ок, и голос это подтверждал, такого голоса не может быть у живого человека… да вообще у человека.

— Почему я вижу тебя такой? — Я знала, что Смерть ответит правдиво, она не умеет лгать.

— Я прихожу в облике того, кого умерший больше всего любит. Иначе почему вы, люди, так охотно со мной уходите?

Я пропустила мимо ушей слово «умерший», не оно потрясло меня.

— Я? Люблю… Окьеда!

Как же я могу мертвой, если там, в мире живых, он, я там нужна, мне там место… Я не могу быть мертвой! И Смерть, пришедшая меня забрать, пусть уходит. Мне есть ради чего — а главное — ради кого жить! И все равно, что таинственный голос шепчет, что в плату за одно из великих Девяти заклятий Эшшанты надо отдать жизнь…

Кто-то настойчиво меня звал:

— Глэкири… Кирь, очнись… Да очнись же ты! — C последним воплем меня начали трясти за плечи, спасибо хоть по щекам не съездили.

Волей-неволей пришлось открыть глаза.

Тряс меня Окьед, кто ж еще. Как я обнаружила, он вынес меня из библиотеки, видимо, на свежий воздух…

Я поднялась, огляделась — мы были на стене. Площадь опустела: никаких оджхарцев… Господин бургомистр деловито что-то втолковывал уцелевшим главам цехов, начиналась мирная жизнь…

Что-то холодное и мокрое коснулось носа. Первая снежинка в этом году! Я чихнула — будь проклят мой насморк! Окьед повернулся на громогласный звук.

Повалил снег.

— Они ушли, — все еще словно не веря, сказал Окьед.

— Ага, пока я разбиралась со Смертью… Что-то я долго… — протянула я.

— Со Смертью?!

— Я вам… тебе потом как-нибудь расскажу, — сказала я, наверное, глупо улыбаясь. Искренне надеюсь, что любовь красит человека, ибо без ужаса на мою идиотскую ухмылку смотреть нельзя.

— Знаешь, если ты еще хоть две минуты будешь думать, бросаться ли мне на шею, то я сам брошусь, — с улыбкой предупредил он.

Я со смехом выполнила требуемое действие, и тут же в нас попал снежок, пущенный меткой рукой Заэле из внутреннего двора Института. Мы обернулись и посмотрели вниз: Заэле, глядя на нас, счастливо улыбалась, а стоящая рядом с ней Аэтта радостно завопила:

— Ой, как я за вас рада! — потом осеклась, приняла строгий вид, более приличествующий «святой», но не выдержала, усмехнулась и шутливо-серьезным тоном провозгласила: — Благословляю вас, дети мои.

И общий смех был ей ответом.

Вдали раздалось пение рогов подходящего отряда Затнала, конница ударила в тыл беспорядочно отходящей армии Оджхара, довершая разгром.

А Кхор с искренней и радостной улыбкой (чего за ним уже да-а-авно не водилось) отложил зеркало.

16 ноября, много-много лет спустя

(отрывок из сочинения «День Памяти» одной из воспитанниц Рамеданского Института благородных девиц)

Какая же красота — этот памятник на Ратушной площади! Изваянные из серебристо-серого гранита девушки уже много лет украшают собой главную площадь Рамеды. Это — три защитницы Рамеданского Института благородных девиц, сработанные Грэгдой ар-Пекк, их современницей.

Заэле ар-Олскрок замахивается копьем, ее лицо дышит праведным гневом. Справа от нее Глэкири ар-Эшшанг одной рукой прижимает к себе книгу, другая указательным пальцем показывает направление на Нокопахир, столицу Оджхара. Откуда бы ни глядели на памятник, лицо волшебницы всегда скрыто тенью капюшона. Сзади и чуть выше их — святая Аэтта Рамеданская, покровительница Института. Ее руки простерты над головами подруг и украшены алмазной пылью, что сверкает под солнцем, заставляя руки святой светиться мягким переливчатым сиянием.

На пьедестале памятника выбиты имена сорока восьми стражей, тридцати шести служителей Института, девяноста трех учениц и всего преподавательского состава — всех, кто был в его стенах осенью 838 года.

Сегодня в Институте праздник, причем двойной — день Памяти защитников Рамеды совпал с Днем Первого снега. Многие из моих соучениц этому не рады, но я как-то вычитала в хронике, что в то 16 ноября тоже впервые в том году пошел снег. Это чудо, что спустя много лет произошло то же самое. Маленькое чудо, помогающее проникнуться атмосферой великого дня.

Дождь в древности называли Слезами Небес, снег же, особенно первый, я бы назвала Их смехом. Легкий, как сладкие хлопья, он вызывает улыбку.