Корякин Владислав Сергеевич,

доктор географических наук,

Почетный полярник

С самого начала хочу предупредить читателя, что этот текст не попытка биографии крупной, запоминающейся личности, а набор впечатлений и воспоминаний, сдобренных солидной долей горечи и болью потери. Наша первая встреча состоялась в Архангельске в далеком 1957 году на деревянных причалах Бакарицы, откуда пароход «Мста», капитаном которой в ту пору был Герман, должен был доставить нас в Русскую Гавань на Новой Земле, где нас ожидала двухгодичная зимовка, как это определялась научной программой экспедиции. На судно нас привело отнюдь не праздное любопытство, а забота о размещении большого количества груза, тем более, что нам же предстояло принимать его уже на Новой Земле, что само по себе было для нас проблемой, поскольку в нашей системе обучения «это мы не проходили, это нам не задавали». Впрочем, работе в Арктике нас тоже не учили, и азы этой науки нам предстояло усваивать на ходу. Рейс для нас был попутный, судно имело еще заходы на другие «полярки», что имело свои последствия, так что визит намечался как вполне деловой.

За давностью лет всех подробностей встречи с экипажем «Мсты» не помню, но мы были удивлены молодостью капитана и его старпома Р. Б. Игрицкого, тем более, что последний оказался москвичом. Поскольку я сам уроженец Архангельска, меня больше привлекал именно Герман Дмитриевич с его достаточно характерной поморской внешностью, но каких-либо других специфических признаков этой разновидности россиян я для себя не отметил, тем более, что наши мысли были заняты совсем другим. Сам я считал себя северянином по рождению, что и определило мой арктический выбор. Однако я родился там от родителей, оказавшихся в городе моряков и лесодобытчиков по распределению, Герман же происходил из коренных поморов, а это большая разница.

Определенно, наш капитан был доступен, охотно вводил нас в курс дела и делился своими познаниями, которые мы, в силу собственной неопытности, видимо, не всегда могли оценить. Не обошлось без некоторого количества специфического напитка под названием «улыбка жирафы», но все в пределах, без признаков выяснения отношений по принципу «ты меня уважаешь».

Уже тогда я отметил особенность характера нашего судоводителя – ему не надо было кого-либо убеждать в своем капитанстве, это было ясно само собой. Это редкое свойство истинного лидера я впоследствии находил у целого ряда настоящих руководителей, которые, к сожалению, встречаются нечасто – увы. В этом смысле Герман оказался своеобразным ориентиром на будущее, что, согласитесь, немало. А остальную науку в качестве грузчиков мы освоили довольно быстро, в чем нам помог еще пока незначительный, но уже имевшийся экспедиционный опыт – лиха беда начало!

Так и остался в моей памяти Архангельск той поры, без мостов поперек Двины, с вокзалом на левом берегу, куда надо было добираться от Красной пристани на катере, с трамваем и деревянными мостками вдоль всего проспекта Павлина Виноградова, серым кубом гостиницы Интурист, где столько поколений моряков и экспедиционщиков пропустили последнюю стопку перед тем, как расстаться с гостеприимной и теплой в прямом и переносном смысле Большой Землей.

В ту пору еще можно было услышать на его улицах «поморскую говорю», и на фоне старого Архангельска молодой Герман Бурков, состоявшийся моряк из породы людей, на которых эта земля держалась на протяжении многих поколений, был своим.

Я бы сказал, что как-то они подходили друг к другу – тот старый Архангельск и молодой Герман… Но это уже на уровне давних впечатлений и воспоминаний, которые невозможно вернуть и не восстановить, но от которых, наряду со многим другим, на душе через годы всё равно становится чуточку теплее. Определенно, Герман был из породы тех людей, о которых с их уходом вспоминаешь словами классика: «не говори с тоской их нет, но с благодарностию – были…»

Было еще одно обстоятельство, которое я запомнил как по своему состоянию, так и по состоянию моих друзей и спутников – счастливые лица морских жен, поскольку большинство из нас в ту пору оставались холостяками и не имели своего жизненного опыта в этом аспекте.

Среди них была супруга нашего капитана, вполне под стать ему. Нам-то еще только предстояло получать жизненный опыт по этой части, но то немногое, что мы уяснили, по-своему было показательным, тем более, что мне пришлось наблюдать его семью в иные, уже грустные времена, когда мучаешься от невозможности помочь достойным людям, а реально сделать ничего не можешь. А потом сам проходишь через подобное…

Известно, что москвичи по мнению обитателей иных частей России имеют склонность к определенному снобизму. В оправдание тех, кого Герман вёз на свои первые зимовки в Арктику, могу утверждать, что мы не проявили этого качества, включившись в погрузочно-разгрузочные вахты. Насколько мы были успешными грузчиками, судить не нам. В памяти от той поры сохранился сленговый термин лухманить…

Человеческая память своеобразна, и почему-то это тоже связано с Германом, хотя, конечно, это было далеко за пределами его капитанских обязанностей. Главное, что мы, еще не став полярниками, уже руководствовались надежным жизненным правилом: помоги людям – и они помогут тебе.

Как я понял потом из всего общения с ним, Герман явно руководствовался чем-то похожим, но уже со своего уровня, с высоты капитанского мостика. Это и создавало основу для наших отношений, не вполне близких, но достаточно надежных. Похоже, что Герман был еще неплохим педагогом, создавая в экипаже и в отношениях с пассажирами особую атмосферу – с одной стороны доверия, а с другой не снисходя до дешевого панибратства, всегда оставаясь на уровне.

Он охотно способствовал расширению нашего морского кругозора, продемонстрировав мне азы работы с радиолокатором, оказавшиеся полезными впоследствии в силу близости профессий штурмана и геодезиста.

Многие мои коллеги скрывали своё отношение к морю, справедливо полагая, что море не для всех, обзывая тех, кто принял его, романтиками и пижонами. Разумеется, Герман, не будучи ни тем, ни другим, всё это великолепно понимал и принимал достаточно снисходительно, для него были важнее другие человеческие качества, и поэтому он спокойно прощал второстепенные недостатки, не давая спуска по принципиальным моментам, что я уяснил довольно быстро.

Очень важно: встречаясь потом с его соплавателями, я чувствовал, что они испытывают к Герману нечто большее, чем просто уважение – это тоже надо заслужить, и удается это далеко не всем.

Наша следующая встреча состоялась в Мурманске лет через восемь: в совсем иной обстановке, в совсем другом городе, который после Архангельска мне почему-то напоминал в меру подгулявшего моряка, одновременно сурового и чуточку легкомысленного.

Возможно, я сам оказался таким же, не став моряком, но все же проникшись морским духом за годы пребывания на полярных архипелагах, оказавшись более суровым в восприятии жизненных обстоятельств и, видимо, легкомысленным в иных направлениях, ибо оставаться всю жизнь только суровым – кто же это выдержит? Эти встречи мне запомнились как-то меньше. Что помню точно – расставаться с Германом не хотелось, но наши пути-дороги снова уводили нас в разные моря и другие широты, всё как в моряцкой жизни. Так что обижаться на эти обстоятельства не приходится – сами выбирали.

Прошло еще сколько-то лет, и мы снова встретились, на этот раз в Орле, на очередных Русановских чтениях, которые позднее привели к более тесному общению уже в работе Московского филиала Русского географического общества.

Руководил в ту пору МЦ РГО сам Папанин, известный среди старшего поколения полярников как Митрич, человек, несомненно, достойный, противоречивый не больше, чем всё его время. Для Германа это был особый период в жизни, когда, став (думаю, в силу обстоятельств, а не по своей воле) москвичом, он осваивался в новой жизни, которая оказалась не менее сложной, чем на капитанском мостике.

Перед этим он исчезал надолго из моего поля зрения, когда работал в Монреале (Канада) представителем ММП, хотя каким-то образом я в тот период неоднократно сталкивался с людьми, напоминавшими мне о нём. Так, оказалось, что Эдуард Купри, капитан «Оби» которая везла меня зимовать в Антарктиду, и неоднократно выступавший в Географическом обществе Кирилл Николаевич Чубаков (позднее возглавивший наше отделение) одновременно с Германом прошли через Архангельскую мореходку в послевоенные годы и даже приобщились к Русской Гавани, той самой, «где я изгнанником провел два года незаметных».

То, что Герман оказался в рядах Отделения географии полярных стран Московского филиала Русского географического общества, было не случайным просто потому, что это отделение было основано еще в 1962 году в основном представителями Главсевморпути, и первым его председателем был начальник этой организации Василий Федотович Бурханов, позднее – начальник Администрации Северного Морского пути Кирилл Николаевич Чубаков, капитан «Оби» Иван Александрович Ман, тот самый, что первым привел это судно к берегам ледового континента. Я мог бы назвать среди активных членов РГО многих других заслуженных моряков, включая капитанов дальнего плавания Бочека, Бызова, Бадигина, так что Герман оказался, что называется, в привычной для него «морской» среде.

С другой стороны, (что, несомненно, подтвердилось) он оказался вполне самостоятельной личностью или даже явлением, привлекательным и перспективным для деятельности РГО на будущее, благодаря своему характеру, который и на сухопутье оставался таким же открытым и надежным, как и на капитанском мостике в Арктике. Определенно, ему доверяли и к нему тянулись, и это впоследствии позволило ему возглавить наше Отделение географии полярных стран МЦ РГО, в котором подобрался весьма непростой и пестрый состав людей, знающих себе цену.

Не могу не поделиться впечатления от нашей общей деятельности в части литературного творчества, вернее – написания книг по знакомой нам северной тематике. Оба мы писателями себя не считали, поскольку те имеют дело с художественными образами в соответствующей художественной упаковке.

Наша задача была более скромной, но, вероятно, не менее значимой – отразить на основе собственного опыта то, что мы считали важным, и что не сделали другие, тем более что писателей и корреспондентов в Арктике хватало: от Макса Зингера в 20-е годы прошлого века до Василия Захарько во время похода «Арктики» на Северный полюс (к которому, как я уже упоминал, Герман имел самое непосредственное отношение).

Позднее, к 35-летию ставшего легендарным полюсного рейса, Герман, собрав и обобщив документацию, связанную с этим походом, сумел написать и издать интереснейшую книгу, подтвердив наш приоритет в этой области во всей его значимости. На фоне последующих потрясений в стране интерес к этому событию незаслуженно угас. Документы по своему значению просто уникальны, но они нуждаются в доступной подаче широкому читателю, чтобы рядовой гражданин страны мог понять подвиг моряков и гордиться им. Мы оба думали об этом, даже что-то начали, но не успели, увы… Не сомневаюсь, что в будущем кто-то воспользуется его работой и выдаст, что называется, «на должном уровне». Что касается меня лично, без Германа – нет…

Правда, иногда работа на «параллельных курсах» (по одной тематике) приводила к анекдотическим ситуациям. К книге Германа «Война в Арктике» я написал предисловие, соглашаясь, таким образом, с её содержанием, поскольку она была свидетельством очевидца: ведь впечатления юности особенно рельефны и ярки. Уже не помню, начал ли я к моменту выхода его книги работать уже над своей на ту же тему. Во всяком случае, когда я её закончил, издательство выпустило её под тем же названием. Мне кажется, что оба мы отнеслись к такому странному совпадению с долей юмора, во всяком случае Герман не посчитал это попыткой литературной кражи, тем более что его книга вышла двумя годами раньше. А что тема оказалась общей, то и вся беда 1941–1945 годов для всего народа была общей.

Но чем Герман сразил меня – это своей первой книгой «Патракеевка – село поморское, родина капитанов», в которой он проследил свою родословную аж до времен Ивана Грозного, воздав должное и своему роду, и поморам как части русской нации, единственной ее части, изначально связанной морем – вовсе не таким ласковым и радостным, каким оно представляется московским отпускникам на совсем иных румбах. Будучи научным работником, я с самого начала увидел, что это необычная книга. И сделал он ее как-то внешне легко и просто, причем документально и высшей степени научно. В полном смысле – ни убавить, ни прибавить. Со своей колокольни я увидел в ней будущую диссертацию, на что Герман реагировал улыбкой человека, который достиг всего и у которого всё есть. Я тем более мог оценить его позицию, поскольку знал, возможно, сотни людей, которые ради кандидатских корочек готовы были испортить жизнь себе и окружающим, выбиваясь из последних силенок. Многое дала Герману то ли мать-природа, то ли семья, то ли его Поморье, но и он не остался в долгу перед ними! Не всем удается такое! Так что в биографии Германа Буркова главное – совсем не служебная карьера, он был человеком самой щедрой души, охотно делился выпавшим на его долю богатством с окружающими.

Это в полной степени относится и к его лауреатству. Поскольку мой диплом, над которым я трудился много лет назад, был посвящен использованию аэрофотосъемочных и радиоизмерительных методов в морских ледовых исследованиях (попросту – морской ледовой разведке), я даже по отрывочным и неполным сведениям мог догадываться, какой уровень был достигнут по сравнению с теми временами, когда я только приступил к своему «произведению».

В последние годы мы много работали в Отделении географии полярных стран Русского географического общества. То, что в нем была особая дружественная и благожелательная атмосфера, и многие полярники и моряки стремились окунуться в неё, было несомненной заслугой Германа, в чем я старался по мере сил способствовать ему. В какой мере мне это удавалось – судить не мне, тем более что со сменой руководства в Отделении географии полярных стран МЦ РГО (теперь – Полярной комиссии) нам уже вскоре предстоит убедиться в том, кого мы потеряли.

Вот почему я сам, будучи уже на закате жизни, здорово постаревший и многое повидавший, прошедший через многие разочарования, с теплым чувство вспоминаю достойного моряка и великолепного человека, с которым мне повезло встретиться. И эта встреча мне много дала. Надеюсь, я тоже смог чем-то поделиться с Германом. Если мой вклад был поменьше – я не в претензии, ибо идти в кильватере за достойнейшим уже честь. Спасибо тебе, Герман, даже если ты в рейсе, из которого не возвращаются. До встречи. Как ты часто звал меня на грешной земле, где мне повезло встретиться с тобой, – твой Дик.