"Союз нерушимый республик свободных…"

В начале декабря 2000 года Госсовет -- непонятная, не предусмотренная Конституцией властная структура -- по предложению Путина принял решение о российской государственной символике: флаг -- "триколор", герб -- двуглавый орел… Однако самое примечательное: в качестве основы для российского гимна приняли музыку Александрова, то есть музыку советского гимна.

Это, пожалуй, был первый, наиболее заметный шаг Путина по возвращению в советское прошлое. Полностью туда вернуться он, я думаю, никогда не планировал, но отдельные, по крайней мере, символические фрагменты рухнувшей империи, по-видимому, считал полезным оттуда позаимствовать ради восстановления "имперского величия" доставшейся ему в полновластие державы.

Полезным это было для Путина и с точки зрения текущей политической конъюнктуры: опросы показывали, что большинство российского населения поддерживает идею восстановления советского гимна. Последовать воле большинства -- значит еще более повысить свой рейтинг, укрепить свою популярность.

 

Протесты демократов

Демократическое меньшинство, естественно, протестовало. В Думе против александровского гимна выступили СПС и "Яблоко". По словам лидера думской фракции СПС Бориса Немцова, Путин совершил "крупномасштабную ошибку", поддержав музыку бывшего гимна СССР в качестве мелодии нового гимна России, и эта ошибка "будет иметь крайне неприятные для страны последствия -- раскол общества, пусть и на очень неравные части".

5 декабря в "Известиях" появилось протестующее письмо деятелей литературы и искусства. По словам авторов, никакой новый текст (нового текста еще не было) не сможет стереть намертво приставшие к музыке Александрова слова, прославляющие Ленина и Сталина. До того, как Сталин выбрал эту мелодию для государственного гимна, она была "Гимном партии большевиков", напоминали авторы обращения.

"Затея возвратить в государственный обиход музыку бывшего советского гимна вызывает у нас отвращение и протест, -- говорилось в письме. -- Глава государства должен ясно осознавать, что миллионы сограждан, включая голосовавших за него, никогда не станут уважать гимн, попирающий их убеждения и оскорбляющий память жертв советских политических репрессий".

Письмо подписали Олег Басилашвили, Владимир Васильев и Екатерина Максимова, Александр Володин, Галина Волчек, Валентин Гафт, Кирилл Лавров, Евгений Миронов, Ольга Остроумова, Глеб Панфилов, Андрей Петров, Борис Стругацкий, Валерий Тодоровский, Мариэтта Чудакова, Михаил Чулаки, Юрий Шевчук и группа "ДДТ", Родион Щедрин, Майя Плисецкая и другие.

С аналогичным письмом выступил Союз писателей Москвы. "Происходит невероятное, дикое, -- писали авторы, -- нас, свободный народ, хотят заставить снова славить Сталина. Уступая силам реванша, президент Путин соглашается восстановить сталинский государственный гимн -- с подгонкой слов под двуглавого орла. О таком подарке сторонники большевизма и не мечтали… Восстановление гимна СССР в качестве официального символа Российской Федерации для страны, потерявшей на большевистском опыте над народами десятки миллионов граждан, -- кощунство…"

 

"Мой организм отторгает эту музыку"

Из хора протестующих голосов можно, пожалуй, выделить еще три -- писателя-сатирика Михаила Жванецкого, телеведущего Владимира Познера и председателя комиссии по реабилитации жертв политических репрессий академика Александра Николаевича Яковлева.

Жванецкий:

-- Это первый раз, когда я категорически не согласен. Я думаю, всякий раз, когда будет звучать этот гимн, будет происходить как будто какое-то выделение желудочного сока. Произойдет какое-то отторжение организмом этой музыки. Я не знаю, как это будет происходить, но вот уже сейчас начинается этот протест. Я уже себя почувствовал как при советской власти. Вот сейчас я уже почувствовал какое-то такое напряжение внутри, где уже что-то начинается то, что со мной было раньше.

Познер:

-- Я не понимаю президента, не понимаю его совершенно! Как ни крути, этот гимн ассоциируется с Советским Союзом. С Советским Союзом! Президент говорит: неужели ничего там не было, кроме лагерей и террора? Было. Но были и лагеря, и террор. Также и в гитлеровской Германии, кроме концлагерей и газовых камер, тоже кое-что было. Это не довод. Это во-первых. Во-вторых, вообще неприлично брать гимн -- музыку, слова на которую были вместе сочинены двумя авторами, -- а потом отнимать, вынимать оттуда слова авторов и всовывать другие. То есть, вот перчатка, а рука теперь будет другая. Это просто неприлично. И в-третьих. Люди, которые говорят, что музыка не бывает политической, делают ошибку. Скажем, "Дойчланд, Дойчланд, юбер алес" -- это политическая музыка, из-за того, когда это было рождено и на какие слова. И ничего после этого сделать нельзя. Я бы мог еще очень много чего сказать. Для меня абсолютно однозначный довод, что это никогда моим гимном не будет, что я никогда петь это не буду. И более того, я не буду вставать под этот гимн, потому что для меня это оскорбление в отношении всех тех, кто в ту эпоху совершенно несправедливо был уничтожен, бежал из страны. И до сих пор в нее не возвращается.

Как подумаешь: каким храбрым был Познер в конце 2000 года. Просто не верится.

Александр Николаевич Яковлев:

-- Так не уважать свое прошлое, так не иметь христианского чувства покаяния -- это значит, еще раз подтвердить, что мы в очень затяжном духовном кризисе, начиная с 1917 года. Никак не можем прийти в себя и никак не можем сделать шаг к человечеству… Я, пока жив, музыку эту -- она, может быть, и хорошая, даже скорей хорошая, да разве в этом дело? -- ни петь не буду, ни вставать под нее не буду. Это не мой гимн. Это гимн чужой страны не по названию даже, а другой страны по содержанию. Мы -- новая страна, мы -- свободная Россия, мы хотим быть свободными людьми. Да как же это можно? А в личном плане это как будто вот ну плюнули в лицо и сказали, что ты не человек свободной страны и вовсе не свободный человек. Потому что кому-то плевать на твое согласие или несогласие, ты вообще ничего не решаешь.

 

Поддержка конформистов

Кремль без труда покрыл карту, брошенную демократами, собственной картой. Другая группа деятелей культуры, -- видимо, по прямому заказу или по намеку властей, -- выступила с контрписьмом, в котором выражался "одобрямс" сталинскому гимну.

"Предложенный главой государства "пакетный" вариант решения проблемы (флаг, герб и гимн. -- О.М.), -- говорилось в этом письме,  имеет, по крайней мере, одно очевидное преимущество,  соединяя в символике государства три символа разных эпох, президент восстанавливает преемственность всей российской истории. Этот исторический компромисс может стать основой для укрепления гражданского согласия, так необходимого нам сегодня".

Под этим письмом стояли подписи людей, которые либо уже и раньше не однажды позволяли себе всякого рода не очень демократические выступления, либо в своей административной деятельности прямо зависели от благорасположения Кремля, либо в силу возраста и болезней, видимо, уже плохо ориентировались в происходящем. Среди прочих, за гимн проголосовали Тереза Дурова, Александр Калягин, Игорь Моисеев, Татьяна Доронина, Геннадий Хазанов, Георгий Жженов, Вячеслав Тихонов, Юрий Соломин, Зураб Церетели, Карен Шахназаров…

Выяснилось, что и патриарх Алексий II не против советского гимна (ранее в прессе появилось утверждение, что он против). Как заявил представитель православной церкви, его святейшество "никогда не отвергал возможность возвращения мелодии старого гимна, -- он только говорил, что тема государственной символики должна не раскалывать общество, а объединять его".

Иными словами, все тут зависело от того, какой гимн считать "раскалывающим", а какой "не раскалывающим". Кремль утверждал, что советский гимн -- не раскалывает, а объединяет общество. Противники этого гимна, -- что раскалывает. Даже и не будучи сторонником того или иного варианта гимна, а рассуждая просто логически, без труда можно было придти к заключению: уже один тот факт, что людям напомнили о советском гимне, вновь поднял в российском обществе постепенно затухавшую волну противостояния; пока об александровском гимне людям не напоминали, пока в качестве гимна звучала "Славься!" Глинки, никакого особенного противостояния на "державно-музыкальной почве" не было. Если бы патриарх следовал этой простой логике, он, придерживаясь собственного принципа "раскалывает -- не раскалывает", должен был бы как раз воспротивиться советскому гимну. Однако он, как и в других подобных случаях, предпочел поддакнуть Кремлю.

 

Ельцин -- против

Против возвращения советского гимна выступил Борис Ельцин.

-- Я категорически против возвращения гимна СССР в качестве государственного, -- сказал он в пространном интервью "Комсомольской правде". -- Хрущев выкинул из гимна строчки об "отце народов", а мелодию оставил. При Брежневе опять что-то заменили в стихах, а теперь, значит, будет новая текстовка? Нет, такими вещами не шутят.

Это был уже второй случай, когда Ельцин публично выступил с критикой своего преемника. Ранее в интервью американской телекомпании Си-Би-Эс он сказал об "ошибке Путина", допущенной в тот момент, когда произошла катастрофа с подводной лодкой "Курск". По словам Ельцина, президент не должен был продолжать свой отпуск на Юге. То же самое он повторил и в упомянутом интервью "Комсомольской правде". По его словам, Путин ошибся, когда в августе после катастрофы подводной лодки "Курск" остался в Сочи на отдыхе, а не вернулся в Москву.

-- В драматические моменты от главы государства ждут не технических советов и указаний, а человеческого сострадания, -- сказал Ельцин. -- Владимиру Владимировичу стоило выйти к народу со словами объяснения и сочувствия.

Увы, слова сострадания, объяснения и сочувствия, обращенные к народу, вообще не соответствовали путинскому стилю правления. Этим, в частности, его стиль отличался от ельцинского стиля.

Впрочем, пожурив Путина, Ельцин вновь подтвердил, что он не разочаровался в нем, что его ожидания, касающиеся преемника, "полностью оправдались".

По словам Ельцина, они регулярно встречаются с Путиным, тот заезжает к нему в гости перед работой по два раза в месяц, чтобы рассказать о делах и выслушать советы, -- и "это правильно и полезно".

-- Я прямо говорю президенту о его ошибках… -- сказал Ельцин. -- Правда, я знаю, что Путин всегда будет поступать по-своему, но именно это качество Владимира Владимировича -- абсолютная внутренняя независимость, самостоятельность -- и заставило меня в свое время сделать выбор в его пользу.

Такие относительно частые контакты первого и второго российского президента были только на первых порах. В дальнейшем они постепенно затухли. А когда и случались, были малосодержательными, дежурными. Путину явно не хотелось выслушивать советы и критику пенсионера, а Ельцину -- давать советы, которые никак не воспринимаются.

 

"Допускаю, что мы с народом ошибаемся…"

Защищая свое решение вернуться к гимну на музыку Александрова, Путин вновь и вновь ссылался на то, что оно поддерживается большинством народа.

-- Допускаю, что мы с народом ошибаемся, -- говорил он, -- но я хочу обратиться к тем, кто не согласен с этим решением. Я прошу вас не драматизировать события, не возводить непреодолимых барьеров, не жечь мостов и не раскалывать общество в очередной раз.

Вот опять -- будто бы не он раскалывает общество, вытаскивая из нафталина советскую символику, а те, кто против этого возражает, кто с этим не согласен.

В случае с гимном Путин начал "обкатывать" идею, к которой он в дальнейшем станет обращаться не раз: дескать, нам следует гордиться российской историей, всей, без каких-либо изъятий, в российской истории не было совсем уж провальных моментов, в каждом периоде было и плохое и хорошее.

Еще слова по поводу гимна:

-- Если мы согласимся с тем, что нельзя никак использовать символы предыдущих эпох, в том числе эпохи советской, то мы тогда должны признать, что целые поколения наших сограждан, наши матери и отцы прожили бесполезную, бессмысленную жизнь, что они прожили эту жизнь напрасно. Я не могу с этим согласиться ни головой, ни сердцем. В нашей истории уже был период времени, когда мы все переписали заново. Мы можем поступить таким образом и сегодня -- можем заново переписать и флаг, и гимн, и герб, -- но вот тогда-то уж точно нас можно будет назвать Иванами, не помнящими родства.

Ну да, быть Иванами, не помнящими родства, конечно, нехорошо, но почему бы в таком случае не заняться энергично восстановлением памяти о миллионах расстрелянных и сгинувших в сталинско-бериевских лагерях? Почему не вытащить на свет Божий имена десятков тысяч их палачей, не придать их имена анафеме и не принести громогласное искреннее покаяние за все содеянное бесчеловечной коммунистической властью? Почему вместо этого надо восстанавливать гимн, прославляющий самого мерзкого палача, какого только знала российская история, прославляющий его людоедский режим? Почему вместо того, чтобы раскрыть все архивы, рассказать всю правду о гнуснейшем периоде российской истории, четко отделить то хорошее, что тогда было, от самого мерзкого (после чего уж действительно можно было бы гордиться хорошим), -- почему вместо этого опять скрывать, замазывать и приукрашивать мерзость и при этом призывать "гордиться" этой сокрытой и приукрашенной мерзостью?

 

* * *

Кстати, по поводу слов Путина "Допускаю, что мы с народом ошибаемся"… Анатолий Чубайс в ответ на эти вроде бы "убойные" слова прямо заявил:

-- Да, Владимир Владимирович, это как раз тот случай, когда вы с народом ошибаетесь.

Ельцин в том самом интервью "Комсомольской правде" поддержал Чубайса:

-- Чубайс хорошо сказал по этому поводу. Президент страны не должен слепо следовать за настроением людей. Он, напротив, обязан активно влиять на них.

По словам Чубайса, "компенсировать советский гимн" Владимир Путин может только перезахоронением тела Ленина.

Путин не откликнулся на призыв Чубайса, -- ничего компенсировать не стал. Советский гимн как звучал, так и звучит над российскими просторами, а Ленин как лежал, так и лежит в Мавзолее.

 

"Политика его не интересовала"

Можно ли считать, что Путин в самом деле испытывал какую-то ностальгию по советскому периоду российской истории, что он по зову сердца стремился вернуть Россию в то благословенное время? Вряд ли. В своей книге "Сослуживец" Усольцев пишет, что майор КГБ "Володя-малый" не был ни ярым сторонником, ни, разумеется, активным противником коммунистического режима. Как уже говорилось, политика вообще стояла у него где-то далеко-далеко от круга его непосредственных жизненных интересов, в центре которых была его семья.

"Большой мир с большой политикой, к которой мы имели некоторое косвенное отношение, -- пишет автор "Сослуживца", -- Володю особо не занимал. Намного важнее для него была семья. Он как-то особенно нежно и предупредительно относился к своей молодой жене Люде и самозабвенно любил маленькую дочурку Машеньку. Вскоре после прибытия в Дрезден в семействе Путиных родилась вторая дочка, Катенька… Пожалуй, стоит отметить как особенность Володи, чем он отличался от всех нас, его исключительную привязанность к своим дочуркам. Приходя на обед, он не торопился сразу к столу, а прежде всего шел к Машеньке с Катенькой. Он охотно уклонялся от всяких экскурсий и коллективных мероприятий, иногда посылая на них свою жену Люду. Сам же он принимал вахту няни, находя в этом удовольствие".

Из окна служебной комнаты, где трудились два советских шпиона -- Путин и Усольцев, -- виден был двор детских яслей.

"Володя периодически, когда улучал свободную минутку для отдыха от писанины (из этой писанины, напомню, в основном и состоял труд дрезденских Штирлицев. -- О.М.), высматривал своих дочек и обычно произносил: "А вот и Машенька. Ага, а вот и Катенька". Он улыбался, и настроение его явно взлетало вверх".

В общем, скажу еще раз, никакого принципиального несогласия с существовавшей советской действительностью, которое побудило бы его к каким-то активным протестующим действиям, у Володи не было.

"Почти все мы, поступавшие на службу в "вооруженный отряд партии", -- пишет Усольцев, -- были воспитаны этой же партией и были отравлены ее пропагандой. Будучи порядочными людьми, не имели мы понятия о таких вещах, как, например, права человека. Существовавший порядок вещей казался нам вполне нормальным. Если в нем что-то нам и не нравилось, то казалось это все мелочью".

 

"Кое-что в советской действительности ему все же не нравилось"

Кое-что Володе Путину действительно не нравилось, и в частных разговорах, разговорах наедине он даже позволял себе говорить об этом вслух. Поскольку Володя, по аттестации Усольцева, был "юристом до мозга костей", не нравилось ему, в частности, как уже говорилось, вольное обращение с законами, которое позволяли себе коммунистические правители.

"С отчетливо видной болью, горячо и страстно, что для сдержанного Володи в общем-то совсем не характерно, -- вспоминает Усольцев, -- Володя как-то рассказал мне о посещении следственной тюрьмы в Ленинграде -- знаменитых "Крестов". Там, где царский режим предполагал содержать подследственных поодиночке, в "либеральные" брежневские времена теснились не менее десятка заключенных по подозрению, то есть еще не признанных преступниками людей. В жуткой тесноте, испытывая тяжелейшие муки, многими месяцами и даже годами сидели бедолаги, совершившие зачастую малозначительные прегрешения. Вот эта несуразность больше всего возмущала Володю".

Считается, что Путин -- горячий поклонник Андропова, сторонник стиля и методов его правления. Свидетельство Усольцева не подтверждает это:

"На очередном политзанятии шеф с ностальгией и с сожалением вспомнил не доведенную до конца андроповскую кампанию (когда ради "укрепления дисциплины" в рабочее время проводились облавы в кинотеатрах, магазинах, на рынках для выявления и наказания прогульщиков. -- О.М.). Вот тогда бы и перестройка не понадобилась! Мы с Володей тут же отреагировали в междусобойном разговоре, что шеф наш не настолько уж и мудр, раз поддерживает такую явную глупость. Володя видел в андроповской кампании много больше негативного, чем даже я. Для него была она прежде всего очередным беззаконием, а на нарушениях самих основ права ничего путного создать не удастся".

 

"Конформист-диссидент"

Вообще-то в той характеристике, которую Усольцев дает "Володе-малому", есть кое-какие противоречия. С одной стороны, всем сослуживцам Усольцева, стало быть, и Володе Путину, как мы помним, существовавший тогда порядок вещей казался "вполне нормальным"; если что-то в нем и не нравилось им, то "казалось это все мелочью", с другой, -- и это мы тоже видели, -- у Володи было немало достаточно серьезных претензий к этому самому "социалистическому" порядку, он вообще был убежден в неоспоримых преимуществах капитализма перед коммунизмом.

Усольцев признается, что после володиных вольнодумных откровений об этих преимуществах и он сам стал склоняться к тому, что "капитализм выглядит симпатичнее коммунизма, от которого повеяло могильным холодом".

"Хотя я еще и оставался в плену коммунистической догмы, -- пишет Усольцев,-- но отрицательных эмоций к Володе в связи с его обнажившимся антикоммунизмом я не испытал".

Ну вот, "обнажившийся антикоммунизм". А вы говорили, что коммунистические порядки Володя, как и другие его сослуживцы, считает нормальными, что претензии у него есть только к мелочам.

Впрочем, "обнажившийся" володин антикоммунизм обнажился разве что для Усольцева. Для кого еще, -- неизвестно. В целом же Володя, естественно, продолжал придерживаться своего универсального принципа -- "не высовываться", не говорить открыто о своих глубинных убеждениях. Напротив, на людях он всегда говорил то, что надо. Не смущаясь поддерживал, например, разговоры о "сионистском влиянии" на академика Сахарова… Впрочем, странно было бы, если бы он, сотрудник КГБ, находящийся на оперативной работе за границей, повел себя как-то иначе. Усольцев:

"В этом был весь Володя: зачем наживать неприятности, плюясь против ветра?"

С подачи шефа, его даже избрали секретарем парторганизации разведгруппы.

Что касается володиных "диссидентских премудростей", Усольцев считает, что Володя набрался их еще в Ленинграде, работая в 5-й службе КГБ, ориентированной на борьбу с "идеологической диверсией". Усольцев:

"Похоже, в этой борьбе на участке фронта, где оборону держал Володя, верх одержали «идеологические диверсанты".

Я-то не думаю, что от своих "идеологических противников" Путин подцепил какую-то особую "заразу диссидентства". Убеждения в том, что коммунизм есть абсолютно нежизнеспособная утопия, в Стране Советов придерживались многие, кто хоть немного был способен здраво размышлять и анализировать происходящее. Но это убеждение не мешало им добросовестно делать свое дело и "не высовываться", то есть, в конечном счете, служить коммунистическому режиму. Усольцев называет своего сослуживца "конформистом-диссидентом". Не знаю, насколько вообще оправданно в применении к Путину слово "диссидент", но уж в любом случае упор здесь надо делать на первом cлове -- на слове "конформист": ну да, он способен был немного приподняться над средним мыслительным уровнем своих коллег-гэбэшников, но это никак не отражалось на его поведении. И, думаю, никак не проявилось бы и в дальнейшем, если бы коммунистическая власть сохранилась.

Так или иначе, из воспоминаний Усольцева следует как минимум, что Путин вовсе не испытывал какой-то особой душевной, сердечной привязанности к советскому коммунистическому режиму, так чтобы эта сердечная привязанность заставила его, когда он стал президентом, волочить страну назад ко временам, когда этот режим существовал. Вместе с тем, он, без сомнения, испытывал привязанность к идее имперского, державного величия страны (хотя об этом в разговорах двух дрезденских "сокамерников" вроде бы речи не было; я, по крайней мере, этой темы в книге Усольцева не встретил). А поскольку никакой другой "великой державы", "великой империи", кроме Страны Советов, перед путинским мысленным взором не открывалось, то он и решил максимально приблизить подведомственную ему страну к этому образцу. Максимально, но не полностью. Полагая, что рубеж, где надо остановиться, для него достаточно ясен: этот рубеж в его представлении обозначала капиталистическая, рыночная экономика, которой чурались и чураются коммунисты, но которую признает единственно возможной, жизнеспособной сам Путин.

Кроме того, ностальгия по утраченной советской империи, которую испытывали и испытывают у нас многие, остается хорошим подспорьем для какого-то, пусть уже и не очень надежного, объединения народных масс. А необходимость такого объединения под своей дланью испытывает всякий политик, оказавшийся у власти.

Но уж на границе "демократия -- отсутствие демократии" Путин точно не предполагал останавливаться в своем возвратном движении. Он легко переступил эту границу в сторону Совка, поскольку его очевидным убеждением было, что РОССИЙСКИЙ НАРОД ДО ДЕМОКРАТИИ НЕ ДОЗРЕЛ.