* * *

Как о всяком важном историческом событии, о случившемся в Беловежье гуляет много мифов. Пожалуй, один из самых распространенных: в Пуще собрались три пьяных мужика и развалили великую державу. Исчерпывающим образом на это ответил Леонид Кравчук:

− У меня вызывают улыбку утверждения типа «Собрались втроем и развалили великую страну!» Пусть соберутся три губернатора и попытаются развалить Соединенные Штаты!

Распад «великой державы» был совершенно объективным процессом, начало которому было положено задолго до того, как лидеры трех республик собрались а Беловежье. Он был заложен еще в те давние времена, когда огромные территории и целые народы, чуждые российскому духу, российской культуре, силой загонялись в состав Российской империи, а после Советского Союза, силой удерживались в их границах.

Экономически распад Союза был заложен где-то на рубеже двадцатых — тридцатых годов прошлого века, когда Сталин, как уже говорилось, навязал стране негибкую, неспособную адаптироваться к малейшим изменениям командно-административную структуру экономики и взялся проводить разрушительную для страны политику. Разорение крестьянства и — развал сельского хозяйства, скоропалительное создание «социалистической индустрии», неспособной выпускать конкурентную продукцию (главное — погоня за количеством), безумное увлечение производством оружия (как же, надо по всей земле установить «самый правильный» режим — «диктатуру пролетариата»!) — все это вело к тому, что экономика, а вместе с ней и страна, погружались в непролазную трясину.

* * *

Единственным спасением до поры, до времени были рабский труд миллионов колхозников и зэков, варварская эксплуатация природных ресурсов, интенсивная, «стахановская» добыча и экспорт угля, нефти, газа, других земных богатств, коих, слава Богу, в наших земных недрах было вдосталь. Правда, был еще один источник поддержания жизни — иностранная помощь (особенно во время войны), внешние займы. Но вот в середине 1980-х цены на нефть обрушились. Попытки компенсировать это падение за счет «ускорения и перестройки», объявленных Горбачевым, без серьезных экономических реформ, результата не принесли. За рубежом взаймы уже не давали. Приближалась катастрофа. Экономическая катастрофа.

* * *

Нельзя ли было найти путь к спасению, не разрушая Союз, — проведя экономические реформы? Попытки как-то, хотя бы частично, реформировать экономику предпринимались неоднократно, но всегда безжалостно подавлялись коммунистической верхушкой, усматривавшей в них угрозу для своей власти. Вроде бы в последний раз, уже в 1990 году, на путь спасения направляла программа «500 дней», но Горбачев отверг и ее, опять-таки, видимо, по той же причине — испугавшись потерять свое полновластие. Времени для спасения оставалось все меньше и меньше…

* * *

После августовского путча разрушение Союза пошло лавинообразно. Если до путча независимых республик было лишь две (Литва и Грузия), то уже во время него и сразу после его провала о своей независимости объявили еще семь. Все чаще о Союзе стали говорить, приставляя к нему эпитет «бывший».

Предвидели ли такой поворот событий путчисты? Может, и предвидели. Но они пошли ва-банк, видимо, рассчитывая на победу. Такой, силовой, способ действий вообще был в крови у коммунистических правителей: чуть что, — берись за оружие, бросай в дело дивизии.

Не очень понятно, почему они не пошли до конца. Ну да, в столице против них выступили десятки тысяч россиян. Но — россиян безоружных. А в распоряжении заговорщиков были войска, в полном снаряжении, БТРы, танки… Кто-то, правда, отказался выполнять приказы гэкачепистов, но и не отказавшихся было достаточно.

Непонятно, почему они сразу, в Архангельском или по дороге в Москву, не арестовали Ельцина. То ли командир «Альфы» генерал Карпухин отказался выполнить приказ Крючкова об аресте Ельцина, как он, Карпухин, утверждал, то ли сам Крючков в последний момент дрогнул, не решился отдать такой приказ, как он уверял в свою очередь. Если бы Ельцин был устранен, для ГКЧП это была бы уже половина победы, а, может, и целиком победа. Но — не арестовали. Недостало решительности.

Нехватка решительности, «мужского начала» — это, наверное, и есть главная причина поражения ГКЧП, хотя кто-то может меня обвинить в приуменьшении роли народных масс, выступивших против путчистов. Я не желаю ничью роль приуменьшать, но стараюсь смотреть на вещи трезво. Все тогда, в августе 1991-го, как и позже, в октябре 1993-го, в июле 1996-го, висело на волоске. Просто Господь Бог нас, наверное, помиловал.

* * *

Несмотря на обвальное послепутчевое объявление республиками независимости не все из них, по-видимому, прямо помышляли о ликвидации Союза. Надо полагать, представлялось: в той форме, в какой он до сих пор существовал, — да, Союза уже не будет; но в том или ином виде Центр, наверное, все же останется — как же без Центра? Это вообще довольно странная логика: объявить, что республика независима, но при этом иметь в виду — независима, да не совсем. По-видимому, не было полной уверенности, что хватит экономических сил, чтобы поддерживать свою независимость. Все республики, хором, твердили, что необходимо экономическое единение, экономическое соглашение, экономическое сообщество. Ну, а где экономическое единение, там, возможно, будет нащупано и какое-то единство политическое, пока не ясно, какое — конечно, минимальное, но все же…

Примерно так, надо полагать, среди других, представлял себе дело и Ельцин. Максимально ослабить Центр, но вряд ли — совсем ликвидировать его. Как существовать вовсе без Центра, это было не очень понятно, существование без Центра представлялось чем-то смутным. Предстояло думать, разговаривать, мысленно примеривать различные варианты…

3 сентября 1991 года на заседании V Съезда народных депутатов Ельцин заявил:

− Путчисты сорвали подписание Союзного договора, но не смогли уничтожить стремление республик построить новый Союз. Стал необратимым развал тоталитарной империи, а новые добровольные, равноправные отношения между республиками выстояли.

По мнению Ельцина, новый Союз, который предстоит создать, должен быть «свободным содружеством суверенных государств, основанным на сосуществовании различных форм межгосударственных отношений».

Иными словами, — чем-то таким вроде бы очень привлекательным, но опять-таки достаточно эфемерным, непонятным.

* * *

Вообще-то задачу ослабления Центра, Горбачева Ельцин принялся решать довольно уверенно и последовательно, едва только возглавил российский парламент, однако в дальнейшем, особенно после путча, действовал в этом направлении все более решительно. Шаг за шагом отбирал у Горбачева бразды правления, переводил их на себя, на Российскую Федерацию. По-видимому, на первом этапе у него иногда возникала даже мысль, что роль Центра может взять на себя Россия и он как ее президент, по принципу: да, в новой «семье народов» все республики равны, но одна, Россия, все же немного «равнее».

Однако лидеры других республик быстро и без труда разгадали этот ельцинский замысел. Он их совсем не устраивал. Не для того они вырвались из-под власти Москвы горбачевской, чтобы тут же попасть под власть Москвы ельцинской. Дружное противодействие этому замыслу российского президента проявилось довольно скоро и явно. На этом этапе наиболее решительную позицию занял казахский президент Назарбаев, заявивший, что его республика никогда не будет ничьим «подбрюшьем» и ничьим «младшим братом».

* * *

Помимо прочего, полное разъединение Союза грозило тем, что какие-то республики потеряют земли, которые они считали своими. Как известно, административные границы между республиками большевики провели довольно условно, да во многих случаях и вовсе никак их не зафиксировали. Пока был Союз, это не доставляло никому особого беспокойства, но с его ликвидацией те или иные неправомерно отрезанные от истинного владельца земли как бы отходили от хозяина навсегда. Особенно большие территориальные потери несла Россия. Так, по крайней мере, считало российское руководство. Оно не было готово расстаться с некоторыми территориями Восточной Украины, Крымом, землями Северного Казахстана… От Ельцина и его сотрудников тут последовали противоречивые заявления. То говорилось, что Россия от этих земель не откажется, то — не будет на них претендовать, если соответствующая республика останется в составе Союза (надо полагать, имелся в виду уже какой-то трансформированный Союз)… И наконец всякие разговоры о том, чьи земли «наши», а чьи «не наши», пришлось вообще закончить, — или, может быть, отложить их до лучших времен, — чтобы избежать развития событий по югославскому варианту.

* * *

Вероятно, важную роль в представлении Ельцина о том, куда следует двигаться, решая судьбу страны, сыграл документ под названием «Стратегия России в переходный период» (по-другому — «Аналитическая записка Бурбулиса», «Меморандум Бурбулиса»). В его составлении главную роль сыграла команда молодых экономистов, возглавляемая Гайдаром. Горбачев, так тот вообще считал, что именно эта записка решающим образом настроила Ельцина против сохранения Союза.

Бурбулис передал эту записку российскому президенту в сентябре, посетив его на отдыхе в Сочи. В записке говорилось, что, если подходить к делу объективно, России не нужен стоящий над ней экономический Центр. Ей следует взять курс на экономическую независимость при «мягком» политическом союзе с другими республиками, то есть создавать не декларируемое, а подлинно независимое российское государство с собственной валютой, собственным бюджетом, национальным банком, собственной налоговой системой, таможенной и пограничной службами… Создавать государство, которое начало бы наконец серьезные экономические реформы — прежде всего на своей территории, не оглядываясь на другие республики.

Ельцин услышал этот совет и призыв.

Можно ли было все же начать радикальные реформы не в одной России — сразу во всем Союзе? В тот момент уже вряд ли. Как мы знаем, даже и российские реформы встретились с неимоверными трудностями. Несколько раз судьба их вообще висела на волоске. Как подобные реформы можно было бы осуществить в масштабах всего Союза, — одновременно и в России, и на Украине, и на Кавказе, и в Средней Азии, — где сопротивление им, саботаж возросли бы тысячекратно, — это невозможно себе представить.

Реформы просто захлебнулись бы и экономическая катастрофа, на пороге которой Союз оказался к осени 1991 года, произошла бы неминуемо — в виде голода, гражданской войны… И в конце концов — уже в виде неконтролируемого, хаотичного распада.

* * *

Все же еще какое-то время после путча, хотя уже было ясно, что Союз фактически распался, под давлением и благодаря усилиям Горбачева предпринимались попытки предотвратить его формальный, юридический распад, в какой-то форме подписать Союзный договор — «Договор о Союзе Суверенных Государств, в котором каждая из них сможет самостоятельно определить формы своего участия в Союзе». То есть это было что-то такое, перекликающееся и с ельцинским предложением.

Наверное, решающую роль в окончательном развале Союза сыграла Украина. Хотя она объявила о своей независимости лишь пятой, 24 августа 1991 года (впереди были Литва, Грузия, Латвия и Эстония), всем было ясно, что если уж она уйдет, никакому Союзу не быть. Правда, окончательное решение, уходить или не уходить, украинцы отложили на 1 декабря, когда у них должен был состояться референдум, однако мало кто сомневался, каким будет его результат. Тем не менее, весь этот период — между 24 августа и 1 декабря — сторонники сохранения Союза, прежде всего президент Горбачев, — в значительной степени посвятили тому, чтобы уговорить их остаться. Уговоры действовали плохо. Украинцы демонстративно перестали принимать участие в союзных мероприятиях — заседаниях Верховного Совета СССР, Госсовета… Мощное движение прочь из Союза возглавлял председатель Верховной Рады, а затем президент Украины Леонид Кравчук. Эту свою историческую, как он считал, роль — роль освободителя Украины, главного вершителя судеб умирающего Союза — он играл вдохновенно, чувствуя себя хозяином положения, которому все вынуждены смотреть в рот.

Несмотря на бойкот со стороны Украины игры в Союзный договор какое-то время еще продолжались. Было такое ощущение, что другим республиканским лидерам не достает решительности Кравчука, что они никак не могут доставить Горбачеву неприятность. Сам же он с какой-то непонятной наивностью продолжал верить, что Союз еще можно спасти. «Момент истины» наступил 25 ноября, когда на заседании Госсовета республиканские лидеры решительно воспротивились тому, чтобы на месте Союза было сохранено ЕДИНОЕ ГОСУДАРСТВО в какой бы то ни было форме. Последний вариант Союзного договора — любимого детища Горбачева, — так и не был парафирован руководителями республик.

1 декабря 1991 года на референдуме Украина дружно проголосовала за независимость. И это фактически означало конец Советского Союза.

Впрочем, даже и после украинского референдума, после того как украинская Рада объявила о денонсации Союзного договора 1922 года Горбачев продолжал твердить, что новый Союзный договор будет подписан до конца декабря. Это, конечно, исторический феномен, уникальный пример — только чего? Стойкости? Фанатизма? Беспредельной наивности? Желания остаться в истории с ореолом мученика и несгибаемого борца за спасение империи?

* * *

Решающим шагом в ликвидации Союза стали, конечно, переговоры в Беловежской пуще, в Вискулях, а в этих переговорах — опять-таки непримиримая позиция Кравчука: никакого Союза, никакого Союзного договора, никакой федерации, никакой конфедерации, никакого Центра, Украина — независимое государство! Более всего он боялся, чтобы Украину каким-нибудь хитроумным способом не заманили в ловушку, где ее независимость и суверенитет снова оказались бы фикцией.

Впрочем, ни на чем этом уже не настаивал и Ельцин, хотя, в отличие от Кравчука, он был все же озабочен тем, чтобы бывшие республики «не разбегались слишком далеко» и пытался реализовать это «минимальное разбегание» в тексте Соглашения, встречая отпор своего украинского коллеги.

* * *

Можно ли было, уже после Беловежья, сохранить Союз силой? Наверное, можно было бы предпринять такую попытку. Уже арест беловежских переговорщиков — вещь вполне возможная, — наверное, замедлил бы процесс распада. В истории, в сходных ситуациях не раз реализовался именно такой вариант — арестовывают «заговорщиков», объявляют изменниками, предателями, казнят. Но в нашем случае — дальше что?

Начав демократизацию, ослабив вожжи, Горбачев, видимо, забыл (а может, и не вполне сознавал), что только при предельно натянутом состоянии этой части конской сбруи, при немедленном и решительном подавлении всяких попыток вольнодумства и вольнодействия советская империя до поры, до времени может существовать. Дай республикам волю, — и они бросятся врассыпную.

Такое ведь было уже в российской истории. Ельцин так об этом пишет в своих мемуарах:

«Идея новой государственности родилась не сегодня, не в моей голове или у Шушкевича, Кравчука. Вспомните 1917–1918 годы: как только грянула демократическая Февральская революция, республики сразу начали процесс отделения, движение к независимости. На территории Российской империи было провозглашено несколько новых национальных правительств, в том числе на Кавказе и в Средней Азии. И Украина шла во главе этого процесса. Большевики сумели подавить все национальные восстания, поставив под ружье мужиков. Советы железной рукой задушили освободительную борьбу, расстреляли национальную интеллигенцию, разогнали партии».

И вот восьмидесятые, вторая половина, горбачевская перестройка, демократизация. Как только в воздухе запахло свободой, снова проснулись вроде бы задавленные коммунистами центробежные силы. Можно ли было остановить, сокрушить их, как это сделали когда-то Ленин, Троцкий, Дзержинский, Сталин, Свердлов и иже с ними? «Силовой вариант» предотвращения распада мог бы, наверное, оказаться более или менее эффективным на более раннем этапе, нежели декабрь 1991 года, — как раз тогда, когда Горбачев затеял перестройку. Если бы вместо демократизации он стал закручивать гайки, вернулся к репрессивному режиму наподобие сталинского, он, возможно, мог бы продлить агонию коммунистической империи на какое-то время. Но это было бы короткое время. СССР восьмидесятых годов — это не СССР тридцатых, когда полстраны можно было загнать в ГУЛАГ и подавить недовольство — реальное, потенциальное или мнимое. СССР — восьмидесятых годов — это и не Северная Корея, которую полицейскими методами можно заставить смириться с безудержным произволом «любимого руководителя», питаться травой и корой деревьев. И при этом славить вождя и коммунистическую партию.

К тому же вряд ли Горбачев по своим человеческим, психологическим качествам годился на роль кровавого диктатора. Мы ведь знаем: попытки силой остановить начавшийся распад Союза предпринимались. Тбилиси, Баку, Вильнюс, Рига… В этот ряд, на завершающее место, Ельцин в «Записках президента» ставит и августовскую 1991 года Москву.

«И обо всех этих акциях, — пишет Ельцин, — Горбачев, я уверен, не мог не знать».

Из контекста, правда, не очень ясно, знал ли Горбачев, по мнению Ельцина, о готовящемся августовском путче.

Если знал и оставался в тени, — этот как раз и говорит о том, что он не годился на роль диктатора. Не был достаточно решителен и неостановимо жесток.

* * *

Так что распад империи был неизбежен.

К тому моменту, когда в Вискулях встретились лидеры России, Украины и Белоруссии, держава уже развалилась. Развалилась фактически. Ельцин, Кравчук и Шушкевич лишь ЮРИДИЧЕСКИ ОФОРМИЛИ этот развал.

Октябрь 2008-го — март 2011 года