«Попытка свержения конституционного строя»

Главные события в Дагестане, послужившие запалом второй чеченской войны, как уже говорилось, начались в конце июля — начале августа 1999 года. 2 августа ближе к вечеру появились сообщения, что в Цумадинском районе вблизи чеченской границы «более часа» идет бой между правоохранительными органами и «ваххабитами».

Впрочем, уже через полчаса пришла успокаивающая информация: «ситуация с вооруженным столкновением нормализуется». Она сопровождалась безапелляционным утверждением: «инцидент был спровоцирован с сопредельной стороны, из Чечни».

Этому скоротечному инциденту подозрительно скоро, уже на следующий день, — по всем признакам, без особого разбирательства, — была дана предельно широкая интерпретация: некий «высокопоставленный руководитель спецслужб Дагестана» расценил его как попытку свержения конституционного строя в республике, предпринятую «религиозными экстремистами, которыми руководят определенные силы из Чечни и зарубежья». По словам этого «высокопоставленного руководителя», «в течение месяца, к концу первой декады сентября», экстремисты, начав с Цумадинского района, собирались «утвердить исламскую республику» на всей территории Дагестана.

Правда, уже 5 августа министр внутренних дел республики Адильгерей Магомедтагиров категорически опроверг сообщение о якобы готовящемся в Дагестане и подготовленном в Чечне вооруженном мятеже. «Распространение в СМИ непроверенных сообщений направлено на то, чтобы сеять страх и панику среди населения, — рассерженно заявил министр. — При этом делается попытка изобразить ситуацию в республике как крайне неустойчивую и неуправляемую».

Что-то там у них не заладилось. Не состыковалось. То ли министру забыли сообщить, что у него под боком созрел такой мощный заговор, то ли он проявил упрямство, — не согласился подтвердить, что на подведомственной ему территории такое вообще возможно. Оно и понятно: подтвердить это — согласиться, что ситуация в Дагестане «крайне неустойчивая и неуправляемая», — означало бы расписаться в собственной некомпетентности и профнепригодности.

 

Снова Басаев…

Следующий шаг к войне был сделан 7 августа (эта дата тоже уже называлась). В этот день утром появилась информация, что из Чечни в Ботлихский район Дагестана проникла группа примерно из пятисот боевиков, которая захватила два высокогорных села. Руководит этой группой все тот же Шамиль Басаев.

Опять-таки подозрительно быстро, — несмотря на то, что все происходило в отдаленной высокогорной местности, — было установлено, что в составе группы не только чеченцы и дагестанцы, но также украинцы, узбеки, таджики, арабы, афганцы, турки. Позже «появятся» еще и негры… В общем — «международный терроризм», что и требовалось доказать.

В этот же день последовало заявление генерального представителя Чечни в Москве, что «официальный Грозный не имеет никакого отношения к боевикам, захватившим сегодня два населенных пункта в высокогорном районе Дагестана». Но кого же это интересовало? Для московской «партии войны» было вполне достаточно, что боевики пришли из Чечни и во главе их стоит один из ближайших сподвижников чеченского президента Аслана Масхадова.

И началось. Дело уже не ограничилось перестрелкой, наподобие той, что случилась 2 августа. С российской стороны против шестисот пятидесяти боевиков (это была уточненная цифра; позже, правда, называлась еще и другая — «до 1200») началась настоящая широкомасштабная операция. В Дагестан в огромном количестве начали перебрасываться дополнительные войска. Ежедневно в Махачкале приземлялись десятки военно-транспортных самолетов. Подразделения ВДВ и спецназа, готовясь к решительному удару, захватили ряд господствующих высот. Штурмовые вертолеты («черные акулы») непрерывно наносили по боевикам огневые удары, «активно работала» артиллерия.

И вот результат: как сообщалось, за сутки были уничтожены четыре миномета, четыре зенитные установки, пять автомобилей, склад с боеприпасами. И даже… два танка.

Откуда там, в высокогорье, у боевиков взялись танки, не очень понятно. Ну да ладно, на войне, в информационных сводках, много бывает непонятного. Может, у федералов эти танки успели отнять, спустившись с гор.

Сообщалось также, что среди захваченных в плен боевиков оказался переводчик известного полевого командира иорданца Хаттаба. Он подтвердил, что на стороне «сепаратистов» воюют арабы. Опять свидетельство, что терроризм тут — международный.

 

Версия «той» стороны

Лично мне — да, наверное, и не мне одному, — с самого начала показалось странным, что в той напряженной, на грани взрыва, обстановке, при тех накаленных отношениях между Москвой и Грозным Басаев с несколькими сотнями боевиков полез в Дагестан. Устанавливать там «исламскую республику». Зачем ему это? Неужели он не понимал, что его поход неизбежно станет искрой для нового пожара на Северном Кавказе, прежде всего в Чечне?

В одном из интервью Басаев признался, что понимал это. И все-таки предпринял этот поход.

По его версии, дело обстояло таким образом. Ключевой фигурой во всей этой заварухе оказался некто Багауддин, дагестанец, известный исламский лидер, живший в то время в Чечне, в Урус-Мартане, на положении беженца.

Весной и летом 1999-го к нему зачастили посланцы из родной республики, настойчиво призывавшие его вернуться в Дагестан. Аргументация была такова: зачем тебе тут маяться в качестве беженца? — на родине тебе ничто не угрожает, ты сможешь продолжать жить, следуя предписаниям шариата, единственное условие — признавать власть Москвы. В доказательство, что за шариат людей в Дагестане не преследуют, приводили селения Карамахи и Чабанмахи: тамошним жителям в этом смысле предоставлена полная свобода.

В конце концов Багауддин поддался на уговоры, перешел со своим отрядом примерно в двести человек в родной ему Цумадинский район Дагестана и… попал в западню. Те первые бои, происходившие в этом районе 2–3 августа, как раз и шли между отрядом Багауд-дина и поджидавшей его милицией и военными.

Багауддин попал в окружение и запросил у Басаева помощь. Тот собрал на совещание полевых командиров. Решили, что их долг, диктуемый «законом гор», — помочь.

После того, как Багауддина вызволили из окружения, все боевики покинули Дагестан. Однако через короткое время опять вернулись. Теперь — откликаясь на еще один зов о помощи: теперь он исходил от жителей того самого «вольнодумного» села Карамахи, которых войска и милиция силой оружия принялись-таки отучать от «ваххабизма».

В принципе, наверное, достаточно было и одного басаевского вторжения, чтобы говорить о наглом нападении чеченских боевиков на соседний субъект Российской Федерации. Но второе вторжение еще более усилило эту версию.

 

Двое в одной берлоге

Если все было действительно так, как излагал Басаев, у авторов той спецоперации в российских спецслужбах, по-видимому, была двойная цель — ликвидировать «ваххабизм» в дагестанских селах Карамахи и Чабанмахи и, главное, получить предлог для возобновления чеченской войны.

Надо сказать, спецоперация полностью удалась. И в той, и в другой части.

Впрочем, главное не в том, кто кого спровоцировал. Факт остается фактом: Басаев действительно попался на удочку, — вторгся в Дагестан с вооруженным отрядом и вступил в бой с федеральными силами, вполне сознавая, что это открывает дорогу к новой войне.

С политической точки зрения, это было безрассудство, но горец тут следовал этому самому «закону гор»: не оставляй товарища в беде.

Поставил ли он в известность Масхадова о своих намерениях? Возможно, и поставил, сохраняя при этом сугубую секретность. Но что не вызывает сомнений, благословения на поход от чеченского президента не получил. Более того, позднее Масхадов не раз говорил, что осуждает ту басаевскую акцию, нанесшую Чечне такой вред, даже грозил отдать под суд ее главных участников…

Однако Басаев не нуждался в благословении Масхадова и не боялся наказания. Они, Басаев и Масхадов, придерживались совершенно разных взглядов на то, как надо вести себя с Россией. Масхадов верил, что, несмотря ни на что, с Кремлем можно договариваться: в этой вере его укрепляли Хасавюртовские соглашения 1996 года, Московский договор 1997-го, три относительно мирных года, минувшие с момента подписания этих документов, переговоры с Примаковым и Степашиным… Басаев же был убежден, что русские понимают только силу оружия, и считал Масхадова «чеченским Донкихотом».

Совершенно невозможно понять, как могли два человека столь противоположных взглядов так долго, одновременно, оставаться в руководстве мятежной республики? Кто-то один должен был уступить. По идее, уступить, подчиниться надлежало Басаеву, поскольку Масхадов был законно избранным президентом Ичкерии. Но — он не уступил, не подчинился…

Это, разумеется, сыграло свою — возможно, ключевую — роль в дальнейшем трагическом развитии чеченских событий.

Хотя, если говорить конкретно об августовских событиях 1999 года в Дагестане, думаю, мало кто сомневается: не случись тогда басаевского проникновения в соседнюю республику, Москва придумала бы какой-нибудь другой удобный предлог для возобновления чеченской войны. «Партия войны» не собиралась мириться с той ситуацией, которая возникла в отношениях с Чечней за три года перед этим.

 

Рейтинг Путина… один процент

Итак, Путин возглавил правительство в момент критического обострения ситуации на Северном Кавказе. Внешне это вполне могло выглядеть так, что президент недоволен Степашиным, «прозевавшим» этот кризис, и пришел к выводу: его следует заменить человеком более решительным и твердым. Возможно, такой мотив в самом деле присутствовал в решении президента. Но не он был главным. В окружении Ельцина знали: Ельцин давно, еще до назначения Степашина премьером, сделал ставку на Путина и теперь окончательно решил — время пришло, дальше тянуть с его выдвижением не стоит.

Между тем, мало кто верил тогда, что правительство Путина окажется долговечным. По опросу Фонда «Общественное мнение», проведенному 14 августа, свыше четверти опрошенных — 27 процентов — полагали, что оно, это правительство, продержится не более трех месяцев, и примерно столько же — 28 процентов, — что срок его жизни будет от трех месяцев до полугода. То, что Путин и его кабинет усидят в Белом доме дольше, считали только 19 процентов.

Причины неверия в долгожительство нового правительства были ясны: во-первых, в течение последних месяцев, — начиная с марта 1998-го, — правительства менялись одно за другим; во-вторых, если уж во главе кабинета поставлен никому не известный человек, ему и подавно долго не продержаться.

Кстати, насчет известности нового премьера. В том же опросе Фонда 74 процента ответивших сказали, что до назначения Путина исполняющим обязанности премьера вообще ничего о нем не знали, 24 процента — были в той или иной степени наслышаны о нем.

И, наконец, — каков был первый измеренный социологами «президентский» рейтинг Путина («Если бы выборы президента проходили в ближайшее воскресенье.»)? Он составлял. один процент. То есть не превышал статистической ошибки. С таким же успехом можно было бы считать, что путинский рейтинг — ноль.

 

Путин обещает…

Как и любой кандидат в премьеры, Путин перед его утверждением не скупился на обещания. Обязался продолжить демократические преобразования в России, сохранить курс на экономические реформы и «руководствоваться рыночными механизмами».

Правда, как и его предшественники, — Примаков, Степашин, — заметил, что «реформы не самоцель, а механизм улучшения жизни народа».

— Надо покончить с революциями, — сказал Путин, выступая с думской трибуны при его утверждении. — Надо сделать так, чтобы в стране не было нищих. Процветающих государств с нищим населением не бывает.

В общем, подобно предыдущим премьерам, дал понять, что он будет проводить «хорошие» реформы и не будет проводить «плохих».

Среди прочего, естественно, Путин пообещал сохранить свободу слова:

— В условиях демократического общества недопустимо ограничивать прессу.

Добавил, правда, что «и вакханалии в прессе мы допустить не можем». Впрочем, под «вакханалией» он имел в виду главным образом изобилие сцен насилия и «порнухи» на телевидении: надо, дескать, «контролировать мораль и нравственность на телеэкране». Этого добра — «порнухи» и насилия — на ТВ по-прежнему хватает и даже, по моим ощущениям, стало значительно больше. А вот «вакханалию» свободы слова, в общепринятом смысле — свободу выражения различных мнений — Путин действительно пресек довольно быстро.

Но это еще было впереди…

16 августа Дума утвердила Путина в должности председателя правительства. «За» проголосовали 232 депутата (при общем числе, напомню, 450).

 

«Не спеша одолеем эту проблему»

Вернемся, однако, к главному, на чем было сфокусировано тогда всеобщее внимание, — к Чечне. И к человеку, от которого, формально говоря, прежде всего зависело, в каком направлении будет развиваться ситуация вокруг этой республики. Любопытно, что еще какое-то время после начала чеченско-дагестанских событий Ельцин стоял на той же позиции, какую занимал в 1996 году, когда шел на выборы под флагом установления мира в Чечне, и три последующих года. Позиция эта, если коротко, заключалась в следующем: надо набраться терпения и шаг за шагом, ведя переговоры с Масхадовым, идти к намеченной цели — к ситуации, которая устраивала бы и Москву, и Грозный. Главное — не делать глупостей, не совершать никаких резких движений.

Еще и 12 августа 1999 года Ельцин в беседе с журналистами говорил о чеченской проблеме довольно благодушно. Он, конечно, признавал, что Северный Кавказ и, в частности, Чечня — «это, пожалуй, самый сложный участок», что сейчас в этом регионе «идут серьезные действия», но при этом явно был не склонен чересчур драматизировать тамошнее положение дел.

— Мы считаем, что постепенно, как мы и планировали, не спеша, удастся одолеть эту проблему, — сказал президент и добавил полушутливо, обращаясь к стоявшему рядом и. о. министра по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу, — Одолеем?

— Я думаю, да, — охотно поддакнул тот.

Запомним эту дату — 12 августа — и эту ельцинскую позицию.

 

Первая скрипка — в руках Путина

Между тем, практическое ведение чеченских дел сразу же оказалось в руках Путина. Ельцин полностью передоверил ему эти дела. У нового премьера ельцинского благодушия явно не было. Хотя начинал он «решение чеченской проблемы» тоже довольно осторожно. И военный нажим на Грозный, и соответствующую агрессивную риторику наращивал постепенно.

В середине августа он как бы еще признавал Хасавюртовские соглашения, подчеркивал, что Россия всегда «последовательно и скрупулезно» их выполняла, и только сетовал, что с другой стороны такого же выполнения не наблюдается. Однако вскоре Путин вообще отказался признавать документ, подписанный в августе 1996-го в Хасавюрте, и уже не отзывался о нем иначе, как только о досадной ошибке, допущенной его предшественниками.

Хотя с каждым днем становилось все очевидней, что новый глава Белого дома ведет дело к возобновлению чеченской войны, он не уставал повторять, что «решить проблему этой республики, как и другие межнациональные конфликты, можно только политическими средствами, а силой эту проблему решить нельзя». Постоянно говорилось также, что встречи и переговоры с законно избранным президентом Чечни Асланом Масхадовым «по-прежнему планируются», более того, контакты с ним — через его посланцев — никогда и не прерывались… Но параллельно с этим звучали другие, совершенно противоположные слова: дескать, в Чечне «не с кем» вести переговоры, переговоров с «бандитами» никогда не будет…

Кто там, в Чечне, «бандит», кто «не бандит», никто никогда особенно не разбирался. Постоянно, упорно проводилась линия на то, чтобы и Масхадова причислить к «бандитам».

Уверения о приверженности линии переговоров делались в основном для Запада. Грозные же восклицания «Никаких переговоров с бандитами!» адресовались главным образом российской публике, у большинства которой они и получали безоговорочное «одобрямс».

 

Ельцина призывают лично заняться проблемой Чечни

С каждым днем становилось все очевидней, что Путин возглавил «партию войны» и ведет дело к возобновлению вооруженного конфликта, заглохшего три года назад. Некоторые из политиков пытались призвать Ельцина, чтобы он вернул тут себе инициативу, чтобы сам, как в прежние времена, взял на себя рычаги управления. В конце концов, кто еще как не президент должен заниматься проблемой такой степени важности — вооруженным конфликтом, войной? Да и все силовики, по традиции, непосредственно подчиняются ему, президенту, а не кому-то еще, не премьеру.

— Президенту Российской Федерации Борису Ельцину необходимо в максимально кратчайшие сроки встретиться с Асланом Масхадовым, — заявил на пресс-конференции 26 августа депутат-коммунист Виктор Илюхин. — Эта встреча подняла бы авторитет федеральной власти в глазах всех жителей Чечни. Ее необходимо провести хотя бы только ради самой встречи. А все экономические, политические и прочие вопросы можно решить на встрече Масхадова с Путиным.

С аналогичными требованиями выступали и другие политики: война — это дело «президентского уровня», такое ответственное дело нельзя перепоручать никому.

Но у Ельцина уже не было ни желания, ни сил снова взваливать на себя эту неподъемную ношу — Чечню. К тому же он вполне доверял Путину, которого уже определил в свои преемники.

 

Ельцин дает команду «Огонь!»

Как мы видели, еще недавно Ельцин говорил о перспективах решения чеченской проблемы довольно благодушно. Напомню его слова, сказанные 12 августа:

— Мы считаем, что постепенно, как мы и планировали, не спеша, удастся одолеть эту проблему.

Однако уже менее чем через месяц в его настроении наступил РЕЗКИЙ ПЕРЕЛОМ. По-видимому, получив от Путина некую информацию о том, что происходит в Дагестане (их встреча прошла 7 сентября), президент в этот же день срочно созвал Совет безопасности. От его былого благодушия не осталось и следа.

Ельцин заявил, что еще неделю назад у него была уверенность, что операция в Дагестане завершена, «однако бандиты предпринимают новые террористические акты, взрывают дома, убивают людей». По его словам, боевиков напрасно называют исламистами, — они воюют против мусульманских народов Северного Кавказа.

— У террористов нет ни веры, ни национальности, ни Аллаха. Это выродки и убийцы, — заявил Ельцин.

— Из-за поражения, — продолжал он, — бандиты стали действовать более жестоко. Соответственно, и ответные действия должны быть адекватными, — надо действовать более жестко. Надо ликвидировать корни этой заразы. Надо лишить их подпитки — военной, финансовой и моральной.

Итак, 7 СЕНТЯБРЯ 1999 ГОДА ЕЛЬЦИН ФАКТИЧЕСКИ ОТРЕКСЯ ОТ СВОЕЙ ЛИНИИ НА МИРНОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗРЕШЕНИЕ ЧЕЧЕНСКОГО КОНФЛИКТА, — той, которой придерживался несколько предыдущих лет. Фактически он перечеркнул свои покаянные слова и действия 1996 года, когда он ценой неимоверных усилий остановил-таки, казалось бы, неостановимую войну…

Понятно, что этот перелом был следствием той самой информации, которую клали ему на стол силовики и Путин. Проверить эту информацию из независимых источников у него не то что не было возможности — не было, по-видимому, и особенного желания. Хотя вообще-то оценить достоверность получаемых сведений, наверное, не составляло труда даже с помощью обычной логики: если подумать, для чего боевикам, которым противостоит регулярная армия, внутренние войска, свезенные отовсюду ОМОН и милиция, восстанавливать против себя еще и мирное население, творя против него разнузданный террор? В чем здесь глубокий стратегический замысел?

Однако Ельцин в иные моменты проявлял удивительную наивность. Мы ведь помним, как в январе 1996-го силовики вешали ему «лапшу на уши»: дескать, к штурму Первомайского все готово, — вокруг села рассажены 38 снайперов, так что каждый непрерывно держит на мушке «своего» террориста. И еще: Ельцин тогда охотно поверил сказке, будто боевики заранее построили в Первомайском мощные подземные укрепления с разветвленной системой ходов сообщения. Отсюда, дескать, и сложности в овладении «укрепрайоном». (Позже, как мы знаем, выяснилось, что на самом деле из-за заболоченной почвы жители Первомайского не то что подземных ходов — даже подвалов у себя под домом не роют).

Как бы то ни было, и в сентябре 1999 года президента, по-видимому, оказалось нетрудно убедить, что вторгшиеся в Дагестан полчища боевиков под руководством Шамиля Басаева, состоящие в основном из иностранных наемников (главным образом, это арабы, но есть даже негры) творят на дагестанской земле абсолютный беспредел — грабят, убивают мирных жителей, поджигают дома. Что в распоряжении террористов разнообразная современная военная техника, включая танки…

С этого момента «партия войны» фактически получила от президента карт-бланш на действия на Северном Кавказе. Более того, услышала его высочайшее напутствие — действовать «жестко», с тем чтобы до конца ликвидировать «эту заразу»..

 

Буйнакск, Москва, Волгодонск…

Параллельно с дагестанскими событиями начались своего рода «боевые действия» и за его пределами, в том числе в российской столице.

31 августа произошел взрыв в торговом центре под Манежной площадью. О нем сейчас мало вспоминают, хотя именно он положил начало серии громких терактов той осени. Не вспоминают, надо полагать, потому, что погибших, к счастью, не оказалось, — лишь раненые, 29 человек.

Следующий взрыв был уже не таким «щадящим». 4 сентября поздно вечером взорвали жилой дом в одном из военных городков в дагестанском Буйнакске, где как раз в это время шли боевые действия между федералами и чеченско-дагестанскими боевиками. Дом взорвали, подогнав к нему машину со взрывчаткой. Погибли и умерли от ран 64 человека.

9 сентября, рано утром, практически еще ночью, в Москве, на улице Гурьянова, взорвали жилой девятиэтажный дом. Обрушили два подъезда.

Первоначальная «официальная» версия МЧС — взорвался бытовой газ. Об этом сказал сам Путин, открывая утром в этот же день заседание правительства. Однако днем позже объявили, что бытовой газ тут не причем, — сработало взрывное устройство, обнаружены следы гексогена и тротила.

Погибли 106 человек. Множество раненых.

Спустя четыре дня, 13 сентября, — еще одна трагедия в столице: взрывом (он случился опять-таки рано утром) полностью разрушен восьмиэтажный кирпичный дом на Каширском шоссе. Погибших — 131 человек.

Следующая точка, выбранная варварами-подрывниками, — почему-то Волгодонск, возле Ростова. 16 сентября. То же примерно время — раннее утро. Как и в Буйнакске, взорвалась начиненная взрывчаткой автомашина, припаркованная между девятиэтажным панельным домом и зданием местного РУВД. Обрушились фасады двух подъездов жилого дома, начался пожар… На этот раз жертв было несколько меньше — семнадцать…

 

Слухи о близкой отставке Путина

В какой-то момент некоторым показалось, что череда страшных взрывов, неостановимо следующих один за другим, могут положить конец карьере Путина, что премьерское кресло под ним зашаталось. В других странах такое нередко бывает: кому же и нести ответственность за такой террористический беспредел, как не главе правительства. А в нашем случае к тому же пост премьера только что занял человек, руководивший Федеральной службой безопасности, — тут на него вроде бы ложится двойная ответственность. Во всяком случае, слухи о близкой путинской отставке поползли по Москве.

Однако Кремль тут же категорически опроверг их.

— Этого (то есть отставки председателя правительства. — О. М.) не будет, — заявил пресс-секретарь Ельцина Дмитрий Якушкин. — Ельцин считает, что Путин — сильный премьер с огромным потенциалом, и он ему доверяет.

При этом Якушкин счел нужным вернуться к истории замены Степашина Путиным, сказав, что решение Бориса Ельцина отправить Степашина в отставку «не было случайным, спонтанным решением». И пообещал: «Придет день, когда мы сможем более подробно говорить о причинах этого решения».

Однако этот день так и не пришел. Широкая публика так и не узнала, почему же все-таки Ельцин снял одного и назначил другого.

 

Странное происшествие в Рязани

23 сентября утром информагентства сообщили об очередном. как бы это поточнее сказать. подрыве — не подрыве. К счастью, очередной подрыв жилого дома (дело было в Рязани, на улице Новоселова) не состоялся, но, как следовало из сообщений, — по чистой случайности: один из жильцов, возвращаясь домой поздно вечером, заметил, как двое неизвестных занесли в подвал здания какие-то мешки. Поднял тревогу.

Сообщения о предотвращенном происшествии предварялись кричащими заголовками. РИА «Новости»: «Минувшей ночью сотрудники милиции обнаружили в подвале жилого дома в Рязани три мешка со взрывчаткой».

Газеты на следующий день уже подробно описывали, как все произошло. «Коммерсант»:

«В ночь на четверг в Рязани была обезврежена мощная бомба, заложенная террористами в подвал двенадцатиэтажного дома. Жертвами теракта могли стать 240 человек, проживающие в нем. Спас их водитель рейсового автобуса Алексей Картофельников, также живущий в этом доме.

Около девяти вечера Алексей Картофельников вернулся после смены домой. Поставил машину в гараж и пошел к подъезду. В цокольном этаже дома расположен круглосуточный продовольственный магазин „День и ночь“. Проходя мимо него, водитель обратил внимание на то, что рядом с соседней дверью, ведущей в технический подвал, стоит автомобиль ВАЗ-2107 белого цвета. Цифровой код региона на госномере машины был заклеен бумагой, а на ней от руки написано число 62 (код Рязанской области).

— Из „семерки“ вылезли двое мужчин и женщина в спортивном костюме, — рассказывает Картофельников. — Они стали заносить в подвал какие-то мешки. Я находился в слабо освещенном месте, и они меня, к счастью, не заметили…

Картофельников пробрался в свой подъезд и позвонил в милицию. Патруль примчался минут через пять, но „семерки“ на месте уже не было. Спустившись в подвал, милиционеры обнаружили три лежавших друг на друге мешка по 60 килограммов каждый. Верхний был вскрыт. В нем находилось вещество, похожее на сахарный песок, из которого торчали провода. Патрульные сразу же доложили о находке в ОВД. Буквально через несколько минут у дома собралось руководство всех силовых структур города и области.

Жильцов минут за пятнадцать вывели на улицу.

— Было страшно, — говорит жительница дома Татьяна Голубенко. — Но никто не паниковал. Быстро собрали деньги и документы, одели ребенка и уехали к родственникам.

Среди жильцов оказалось несколько инвалидов, которых сотрудникам МЧС пришлось выносить на улицу на руках.

На время обезвреживания бомбы большинство жильцов отправили в расположенный рядом кинотеатр „Октябрь“.

— Люди были в шоке, — рассказывает его директор Валентина Рытова. — Но постепенно начали приходить в себя…

Вскоре к дому приехала опергруппа инженерно-технического отдела муниципальной милиции… Привезенный ими детектор паров взрывчатых веществ показал, что в мешках находится гексоген… Взрывотехники аккуратно разгребли сахар вокруг проводов. Оказалось, что они подсоединены к электронным часам, изготовленным в виде пейджера, и трем батарейкам. Время взрыва было установлено на 5—30 утра. Детонатором служила гильза от охотничьего патрона двенадцатого калибра, заполненная порохом. Часы остановили за семь часов до взрыва».

Не только жильцы едва не подорванного дома, но и вся страна пребывала в шоке. Получалось, что любой дом в любом российском городе может взлететь на воздух, если только этому не помешает какая-то случайность.

Премьер Путин, выступая 23-го вечером в Ростове-на-Дону, попытался приободрить население, — сделал упор на то, что «мешки, в которых оказалась взрывчатка», все-таки были ведь замечены! Поставил рязанцев в пример остальным россиянам: мол, «сегодня удалось избежать трагедии в Рязани исключительно благодаря бдительности жильцов дома, позвонивших в милицию и сообщивших о подозрительных мешках, которые неизвестные пытались спрятать в подвале их дома».

Призывы к всеобщей бдительности продолжали раздаваться и на следующий день. Министр внутренних дел Владимир Рушайло, самокритично заявив, что «все мы без исключения оказались не в полной мере готовы к отражению массированной угрозы терроризма», вместе с тем отметил, что все же тут есть определенные положительные сдвиги, — вот предотвращен взрыв жилого дома в Рязани.

Эти слова руководитель МВД произнес 24 сентября примерно в одиннадцать утра, а чуть позже, около трех часов пополудни, его коллега глава ФСБ Патрушев в интервью НТВ огорошил всех сногсшибательной новостью:

— Это не был взрыв… И предотвращения взрыва не было. Это было учение, там был сахар. Взрывчатого вещества не было.

Ничего себе! Ну ладно, журналисты не знают, что попытка подорвать многоэтажный жилой дом на сей раз была не настоящей, — проводились учения. Ладно местные рязанские власти, включая губернатора, об этом не знают. Ладно, этого не ведает министр внутренних дел (хотя его рязанские подчиненные уже с ног сбились, разыскивая подрывников, скрывшихся на белой «семерке» с заклеенным номером). Но, черт возьми, председатель-то правительства должен обо всем этом знать! Но и он, выходит, не знает…

Странные какие-то, ей-Богу, учения. Не встречавшиеся до той поры, я думаю, нигде, ни в одной стране мира.

…Так или иначе, Патрушев во всеуслышание признал, что мешки в подвал рязанского дома закладывали сотрудники его ведомства.

Что касается «учений»… Не все в них поверили. Так, газета «Челябинский рабочий» в номере от 29 сентября, то есть спустя пять дней после заявления лубянского начальника, писала:

«Как стало известно „Челябинскому рабочему“ из хорошо информированного источника, никто из оперативников МВД и их коллег в УФСБ по Рязанской области не верит в „учебные“ закладки взрывчатки в городе. По мнению высокопоставленных сотрудников правоохранительных органов, жилой дом в Рязани был реально заминирован неизвестными с применением настоящей взрывчатки и тех же детонаторов, что и в Москве. А милиционеры, общавшиеся со своими коллегами-криминалистами, проводившими первую экспертизу мешков, по-прежнему утверждают, что в них действительно был гексоген, и ошибки быть не может. Это показала и специально обученная собака, привезенная на место обнаруженной закладки».

Аналогичную информацию опубликовал ряд других региональных изданий.

 

«Хасавюрт был ошибкой»

Как уже говорилось, до какого-то момента Путин просто сетовал, что чеченская сторона не соблюдает Хасавюртовские соглашения: мы-то, дескать, их признаем, соблюдаем, а вот чеченские сепаратисты.

Однако с середины сентября глава российского правительства стал прямо утверждать, что упомянутые соглашения были «ошибкой» и высказался за их пересмотр.

Здесь его охотно поддержали и Дума, и Совет Федерации.

Но что собой представляли Хасавюртовские соглашения? Как уже говорилось, сам документ, обозначаемый этим именем, был довольно безобидным, — в нем фиксировались лишь общие принципы, которым Россия и Чечня обязуются следовать в своих отношениях. Правда, позднее под Хасавюртовскими соглашениями стали понимать ряд документов, в том числе подписанных до и после самого соглашения, — указы Ельцина, частные договоренности между Лебедем и Масхадовым… Весь этот пакет документов узаконивал полный вывод федеральных войск из Чечни и фактическое предоставление независимости этой республике.

Возможно, российская сторона, в самом деле, пошла тут на чрезмерные уступки. Однако, думаю, эти документы были достаточно приемлемы как первый шаг в направлении к миру на чеченской земле. За ним должны были последовать другие шаги, необходимо было проводить упорную, последовательную работу, чтобы закрепить и развить достигнутые договоренности.

Напомню, что писал об этом Эмиль Паин, специалист по чеченской проблеме:

«Мирный договор является лишь первым шагом на пути долгосрочного мира. Если следом за ним не начинается весьма кропотливая работа по рекультивации политического ландшафта, разрушенного длительным вооруженным конфликтом, то даже самые продуманные договоры терпят неудачу. Как раз такой рекультивации не было проведено…»

Говоря проще, требовалась серьезная, кропотливая практическая работа по помощи населению, по восстановлению республики, по обузданию экстремистов, по укреплению во власти людей умеренного умонастроения. Ничего этого сделано не было. Не знали даже, как к этому подступиться. Да и не хотели ничего такого делать. Никакой существенной материальной поддержки республике, отпущенной в свободное плавание, не оказывалось. Средства, которые вроде бы выделялись на ее восстановление, неизменно разворовывались, причем их разворовывание начиналось еще в Москве.

Как мы знаем, 12 мая 1997 года Ельцин и Масхадов подписали в Кремле документ, юридически несравненно более важный, чем Хасавюртовские соглашения — «Договор о мире и принципах взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой Ичкерия». То есть это уже был как бы договор между двумя независимыми друг от друга государствами. «Высокие договаривающиеся стороны, — говорилось в нем, — желая прекратить многовековое противостояние, стремясь установить прочные, равноправные, взаимовыгодные отношения, договорились…» И первым пунктом шло наиболее значительное, о чем договорились: «Навсегда отказаться от применения и угрозы применения силы при решении любых спорных вопросов». И еще: «Строить свои отношения в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права…» Договор вступил в действие со дня его подписания.

Повторяю, юридически это был документ, без сомнения, более важный, чем Хасавюртовские соглашения, — хотя бы потому, что его подписали два президента, а не секретарь российского Совбеза и начальник Главного штаба Ичкерии, — однако так получилось, что в связи с временным, трехгодичным миром, установившимся в Чечне, как правило, упоминался и упоминается, лишь Хасавюрт и почти никогда — Московский договор.

Хотя к середине сентября 1999 года стало достаточно ясно, что дело идет к новой войне, у многих все же сохранялась надежда, что в последний момент власти образумятся и не допустят возобновления бойни. Так, 17 сентября 1999 года «Российская газета» напечатала статью бывшего министра иностранных дел СССР, бывшего посла России в Великобритании Бориса Панкина, который призывал кремлевских чиновников именно к этому:

«Соглашение в Хасавюрте, сколь бы несовершенно оно ни было, положило конец кровопролитию, дало время для окончательного урегулирования взаимоотношения сторон. Но это время было по существу потеряно. Единственным конструктивным актом с тех пор явились прошедшие в Чечне под международным наблюдением и с согласия России президентские и парламентские выборы. Они показали разумность и осмотрительность основной массы населения, которое избрало президентом самого умеренного из своих лидеров — Аслана Масхадова. Да и избранный народом парламент тоже был настроен на поиски взаимоприемлемого уравнения в отношениях

Чечни и России, выступал против экстремистских выбросов как религиозного, так и политиканского толка.

К сожалению, отсутствие у российского руководства определенной, конструктивной и последовательной политики в отношении Чечни, надежда, что время само все уладит, с каждым днем все больше ослабляли и позиции законно избранного президента крохотной горной республики, играли на руку экстремистам. Чувствуя бессилие официальных властей, как в Чечне, так и в России, они распоясывались все больше.

Новые и новые слои населения, которое чувствовало себя обманутым в своих ожиданиях, бедствовали без работы и средств существования и становились добычей доморощенных экстремистов…»

«Еще не поздно переломить это гибельное развитие, — почти в отчаянии призывал автор. — Еще не поздно предпринять политические акции, которые способствовали бы изоляции экстремистов в глазах народа, которому они якобы служат. Масхадов не раз заявлял, что официальный Грозный не имеет ничего общего с намерениями и действиями боевиков. Совсем недавно он стучался в двери Кремля, предлагая встречу на высшем уровне, ему обещали. Но с тех пор три премьера сменились в России, а воз и ныне там, вернее, еще дальше от того места, куда бы надо ему двигаться. Почему бы теперь наконец не дать ему возможность доказать свои слова делом и, если они совпадают, не предложить план совместных действий? И взяться, засучив рукава, отбросив в сторону предубеждения и пристрастия, за обеспечение безопасности народов, населяющих просторы бывшего Советского Союза?»

Увы, с каждым днем становилось все более ясно, что эти и другие подобные призывы остаются не услышанными. Как всегда, гораздо ближе сердцу кремлевских правителей оказывается традиционный тупой кровавый военный вариант. Осуществить его представлялось тем легче, что к этому времени и население, подготовленное соответствующей пропагандой, стало душой к нему прикипать (каждый день по телевизору показывают зверства «отморозков»-боевиков, не поясняя при этом, что на экране — не подчиняющиеся никому так называемые «индейцы»). А тут еще и вторжение Басаева в Дагестан, и взрывы домов в Буйнакске, Москве, Волгодонске, и вторжение Басаева в Дагестан (хорошо бы разобраться, кто был истинным инициатором всего этого)…

Наконец, предвыборная ситуация была такова, что Путину требовался рейтинг. И что-то не видно было другого способа быстро его взогнать, вскипятить, как только представить премьера в роли отца нации, защитника отечества, подвергающегося атакам бандитов и террористов, единственного, кто способен беспощадно наказать этих врагов России.

Так что чеченская война, остановленная с такими муками, с таким неимоверным трудом, возобновилась. Возобновилась совершенно закономерным образом.

 

Масхадов пытается предотвратить войну

Вряд ли у Путина с самого начала был какой-то определенный план действий в Чечне. Логика была простая: давайте сделаем вот это, а там посмотрим. (Ну чем не Наполеон с его девизом: «Главное — ввязаться в драку, а там видно будет»?) В середине сентября речь еще шла о создании некоей «карантинной зоны» вокруг республики. По словам Путина, «вопрос о возможности введения войск на территорию Чеченской Республики пока не обсуждается, однако превентивные удары по базам бандитов на территории Чечни наносились и будут наноситься».

На другой стороне конфликта — в Грозном, — по-видимому, делалось все, чтобы предотвратить новую войну. Масхадов не мог не понимать, что для Чечни она будет катастрофой. 18 сентября пресс-секретарь чеченского президента, ссылаясь на слова своего шефа, сообщил, что в Грозном идет интенсивная подготовка к встрече Масхадова и Путина и что она состоится в ближайшее время.

— Масхадов уверен, — сказал пресс-секретарь, — что у российского руководства и премьера хватит политической мудрости, чтобы не дать «партии войны» вновь взять вверх и разжечь новую кровопролитную войну. Президент не сомневается в том, что непосредственная встреча с Путиным позволит снять многие проблемы, которые, зачастую, создаются заинтересованными силами как в Москве, так и на Кавказе искусственно.

Со стороны Масхадова это, конечно, был жест отчаяния. Он не мог не понимать, что не располагает какими-то серьезными рычагами, чтобы остановить военный каток, вновь накатывающийся на его страну.

Реагируя на сообщения из Грозного, в московском Белом доме равнодушно заявили, что «не располагают данными о якобы готовящейся встрече премьер-министра Владимира Путина с Асланом Масхадовым».

Впрочем, уже на следующий день сам Путин в интервью РТР как бы внес тут некоторую ясность.

— Если сегодня в Чечне с кем-то и можно иметь дело, — сказал он, — так это с Асланом Масхадовым, потому что он был избран населением республики.

Одним словом, небольшую возможность для мирного решения чеченской проблемы новый премьер все же вроде бы оставлял. По крайней мере, на словах.

 

«Они хотят разделить Россию на бантустаны»

Однако в целом упомянутое интервью Путина было необычайно жестким и воинственным. Это было как бы программное выступление. Премьер развернул перед телезрителями панорамную картину того, что, собственно говоря, происходит в Чечне, каковы далеко идущие планы «некоторых реакционных кругов ряда мусульманских стран», касающиеся этой республики. По словам Путина, эти круги стремятся использовать Чечню в качестве «легко управляемой мятежной зоны для того, чтобы решить свои геополитические задачи на территории всей России», создать новое государство «от Каспия до Черного моря с целью завладеть минеральными ресурсами данного региона».

— Если мы уйдем с Северного Кавказа, — сказал Путин, — как мы ушли из Чечни после Хасавюртовских соглашений, агрессия будет продолжена… Мы знаем планы создания на территории России бантустанов, самоопределяющихся территорий, и если допустим даже попытку осуществить это, трагические события в Москве и ситуация Дагестане покажутся нам цветочками.

Ну, уж после таких заявлений, после угрозы появления на российской территории бантустанов истинные намерения Москвы относительно Чечни становились прозрачны, как стеклышко.

Кстати, среди прочего, Путин безапелляционно заявил: он-де не сомневается, что между событиями в Дагестане и террористическими актами в Москве и Волгодонске существует связь. Вот так. Взрывы домов только что случились (последний, в Волгодонске, напомню, всего лишь за три дня до этого путинского выступления — 16 сентября), а Путин уже «не сомневается»: там есть «чеченский след». Попробовал бы теперь какой-нибудь следователь, только еще приступающий к поиску виновников этих взрывов, не заметить такого «следа»! С той поры едва ли не после каждого такого происшествия следователи начинали свою работу, держа наготове «презумпцию виновности» чеченцев. А уж если откуда-то сверху следовало прямое указание или хотя бы намек, в какой стороне искать виноватых, тут и говорить нечего…

 

На Чечню снова начинают падать бомбы и ракеты

В полдень 23 сентября федеральная авиация нанесла ракетно-бомбовый удар по грозненскому аэропорту имени шейха Мансура. Об этом сразу же сообщила чеченская сторона. Чеченцы попытались проявить сдержанность: «Оперативный штаб при главнокомандующем ВС Чечни» приказал не открывать огонь по самолетам, чтобы «не провоцировать новые удары, которые могут привести к жертвам среди мирного населения». Было заявлено, что «чеченское правительство намерено использовать политические методы решения проблемы», в частности, срочно провести консультации с лидерами других северокавказских республик, привлечь их к урегулированию ситуации в регионе.

Федералы поначалу заявили, что «не располагают информацией» об авианалете на грозненский аэропорт, однако позже подтвердили, что да, такой налет был: ударам подверглись те объекты на территории аэропорта, «которые используются чеченскими боевиками для совершения террористических актов и разбойных нападений», в частности, склады с оружием и радиолокационная станция. Частично разрушена была и взлетно-посадочная полоса…

Удары были нанесены также по северной окраине Грозного и по окрестностям некоторых селений за пределами чеченской столицы. Произошло существенное продвижение вперед в раздувании огня новой войны: до сих пор авиация бомбила лишь объекты на территории Дагестана или вблизи дагестанско-чеченской границы, теперь же было решено подвергать бомбардировкам «базы террористов» по всей Чечне. Как сказал один из военных, «сегодня, когда боевиков выбили из Дагестана, а Чечня окружена плотным кольцом федеральных войск, переход к этой новой фазе операции вполне закономерен».

 

«Будем мочить их в сортире!»

Приказ о начале бомбардировок, без сомнения, отдал сам Путин, проведший в этот день утром совещание с силовиками в аэропорту «Внуково-2» перед отлетом в Ростов-на-Дону: бомбы и ракеты посыпались на Чечню менее чем через час после этого совещания.

Уже в Ростове премьер заявил, что «есть общая установка — бандиты будут преследоваться там, где они находятся: если они оказались в аэропорту, то значит — в аэропорту.» По словам Путина, он решительно намерен прекратить политику заигрывания с бандформированиями.

Снова последовали утверждения, что в Чечне действуют международные террористы, что у него, Путина, есть «точные данные»: там неоднократно бывал даже сам бен Ладен, он поддерживает постоянные контакты с чеченскими боевиками, в Чечне присутствуют его представители.

Вообще-то, насколько известно, бен Ладен редко куда выбирался за пределы своего убежища где-то на границе Афганистана и Пакистана, но вот в Чечне, видите, «неоднократно побывал». На этот счет есть «точные данные».

К этому времени вокруг Чечни была уже сосредоточена почти пятидесятитысячная группировка федеральных войск. Все говорило о том, что вот-вот начнется «наземный этап» операции в Чеченской Республике. При этом, однако, «информированные» люди утверждали, что речь может идти «не о широкомасштабной войсковой операции, направленной на установление контроля над всей территорией Чечни, а о серии спец-операций по уничтожению бандформирований в сочетании с ударами по базам боевиков с воздуха».

Это подтвердил и Путин уже в казахской Астане, куда прилетел из Ростова-на-Дону. По его словам, никакой широкомасштабной военной операции в Чечне не планируется.

— Наша задача — защитить население России от бандитов, — сказал председатель российского правительства, — а как именно, вы скоро узнаете. Не будет ничего того, что было во время так называемой печально известной чеченской кампании.

Имелась в виду первая чеченская война 1994–1996 годов.

Любопытно проследить, как будет меняться риторика Путина и других московских деятелей по мере того, как новая война в Чечне будет полыхать все сильнее и сильнее, по мере того, как наземная операция, все-таки начавшись, будет становиться все масштабнее и масштабнее.

24 сентября все в той же казахстанской столице Путин сделал свое знаменитое, можно сказать, обессмертившее его имя заявление:

— Российские самолёты наносят и будут наносить удары в Чечне исключительно по базам террористов, и это будет продолжаться, где бы террористы ни находились. Вы уж меня извините, если в туалете поймаем, то и в сортире их «замочим».

С этого времени такого рода полублатные, «народные» речевые обороты сделаются фирменным стилем российского премьера, а впоследствии президента. Без сомнения, многим они придутся по нраву, будут содействовать росту популярности Путина у народных масс.

 

Аушев призывает Ельцина…

Видя необузданную агрессивность премьера (изредка перемежаемую, впрочем, успокаивающими «мирными» заверениями, типа: «Наземной операции в Чечне проводиться не будет»), кое-кто из политиков опять-та-ки пытался апеллировать через его голову непосредственно к Ельцину. Так, ингушский президент Руслан Аушев, резко осудив авиаудары по территории Чечни, заявил на пресс-конференции в Москве, что ситуацией на Северном Кавказе, по его мнению, должен заниматься лично глава государства, призвал организовать много раз обещанную, но так и не состоявшуюся встречу Ельцина и Масхадова (как он полагал, она вполне реальна). Однако Ельцин по-прежнему не желал возвращать себе былую главную роль в решении чеченской проблемы, предоставляя эту роль Путину, практически дав тут ему карт-бланш.

Что касается встречи двух президентов — российского и чеченского, — то, как заявил 27 сентября Путин после часовой беседы с президентом, Борис Ельцин встретится с Асланом Масхадовым тогда, «когда посчитает это целесообразным и когда это будет выгодно для России». А вообще-то, по словам Путина, подготовка встречи президентов России и Чечни «никогда не прекращалась».

Тут опять как бы обозначалась успокоительная, «миротворческая» линия: вот видите, хоть мы и начали снова бомбить Чечню, хоть у нас, как многие считают, все готово к наземному вторжению в эту республику, мы никогда не переставали готовить мирные переговоры с чеченским руководством «на высшем уровне».

 

Популярность Путина растет благодаря войне

Уже в сентябре, во второй половине, популярность Путина начала стремительно расти. Если 14 августа ему доверяли 5 процентов опрошенных, 28-го — 12, 11 сентября — 14, то 18 сентября — 23, а 25-го — 31.

Заметно вырос и «президентский» рейтинг Путина Как мы помним, 14 августа, через несколько дней после его назначения премьером, у него был. один процент. Однако 25 сентября Путин уже занимал третье место среди кандидатов на пост главы государства: у шедшего впереди всех Примакова был 21 процент (причем наметилась тенденция к снижению), у Зюганова — 17, у Путина — 10, у Лужкова — 7 (ощутимое снижение), у Явлинского — тоже 7, у Степашина. Жириновского и Лебедя — по 5, у Черномырдина — 1.

Было совершенно ясно, что главная причина растущей популярности Путина — его жесткая, агрессивная позиция по Чечне, безоговорочная готовность «мочить в сортире» всех, кто вторгается на российскую территорию, кто взрывает дома в российских городах (эти взрывы по-прежнему приписывались чеченцам).

 

Хроника вторжения

29 сентября на пресс-конференции в Чебоксарах Путин неожиданно заявил: он-де «никогда не говорил о том, что сухопутной операции в Чечне не будет».

Что ж, может, и не говорил. Может, журналисты что переврали. Они-то не однажды цитировали Путина, будто бы заверявшего их как раз в том, что дело ограничится авиаударами и ограниченными спецоперациями.

Между тем, сухопутная операция уже началась. В тот же день, 29-го, Путина, уже в Санкт-Петербурге, спросили, известно ли ему, что ряд господствующих высот на территории Чечни вблизи от административной границы с Дагестаном занят российскими подразделениями.

— Заняли, так заняли, что теперь поделаешь, — с обезоруживающей простотой ответил Путин. — Сейчас позвоню министру обороны и спрошу его об этом.

Позже Путин не раз будет отвечать на вопросы журналистов в таком же наивно-бесхитростном стиле: «Заняли, так заняли». Наиболее известный его ответ такого рода — американскому телеведущему Ларри Кингу, спросившему его, что случилось с подводной лодкой «Курск». «Она затонула», — по-простецки ответил Путин.

Авианалеты между тем продолжались, их интенсивность усиливалась. Бомбы и ракеты падали уже не только на «базы боевиков», но и просто на селения, промышленные объекты, предприятия связи. По приграничным с Дагестаном чеченским селам вела огонь артиллерия.

 

В Чечне вводится военная цензура

Памятуя о том, что в первую чеченскую кампанию много неприятностей федералам доставляли журналисты, проникавшие везде и повсюду, показывавшие войну такой, как она есть, Путин решил резко ограничить их деятельность в Чечне. 5 октября он подписал распоряжение о создании Российского информационного центра. Официально задача у этого центра была вполне благородная — «оперативное освещение событий, происходящих в регионах Северного Кавказа». На деле же ему надлежало поставить дело так, чтобы из этих регионов, прежде всего из Чечни, публика получала строго дозированную и лишь нужную власти информацию. Недаром же к работе Росинформцентра наряду с профессионалами журналистики привлекались — понятно, на главные роли — представители Минобороны, МВД, ФСБ и других силовых ведомств.

Вскоре о чеченских событиях с телеэкранов начнут вещать почти исключительно «комментаторы» в камуфляже и при погонах и только редкие журналисты, на свой страх и риск пробирающиеся в зону боевых действий, своими сообщениями станут разбавлять «оперативную и достоверную» информацию, предоставляемую военными.

 

«Обменяли хулигана на Луиса Корвалана»

Забегая несколько вперед, тут стоит, пожалуй, сказать о самом, наверное, примечательном случае установления жесткой информационной блокады вокруг Чечни, изгнания из нее практически всех независимых журналистов, произошедших, когда Путин еще только готовился стать президентом.

В середине января 2000 года в Чечне исчез корреспондент радио «Свобода» Андрей Бабицкий — практически единственный остававшийся к тому времени в этой республике репортер, сообщавший правду о происходивших там событиях — и с той, и с другой стороны. Две недели о нем ничего не было известно. Возможно, — да и скорее всего, — он так бы и сгинул в безвестности, оказался бы причислен к бессчетному числу пропавших без вести, если бы не мощная волна протестов и требований объяснить, что с ним случилось, освободить его (если он еще жив), поднятая его коллегами по радиостанции и подхваченная многими журналистами, общественными и государственными деятелями и в России, и за рубежом.

Наконец 29-го российские власти (МВД) сообщили, что 23 января Бабицкий был задержан на блок-посту при выходе из Грозного и находится в одном из райотделов милиции на территории Чечни. Причина задержания: у Бабицкого будто бы отсутствовала аккредитация, необходимая для работы в республике (позже и дата задержания, и его причина в объяснениях властей будут неоднократно меняться; на самом деле его задержали 16 января).

Тем временем многочисленные протесты и требования освободить журналиста не стихали. Предоставить Бабицкому «свободу» власти решили довольно своеобразным способом. 3 февраля было сообщено, что журналист, будто бы с его согласия, передан чеченской стороне в обмен на двух российских солдат, находившихся в плену.

— Бабицкий передан чеченскому полевому командиру, и теперь федеральный центр не несет ответственности за его дальнейшую судьбу, — заявил помощник и. о. президента Сергей Ястржембский.

По телевидению было показано, как в реальности происходил обмен: Бабицкого, который выглядит весьма напряженно, подводят к какому-то человеку в камуфляже и маске, тот бесцеремонно хватает его за руку и куда-то уводит. Сразу же возникли подозрения, что это просто-напросто инсценировка, а возможно, и вообще видеомонтаж — уж больно неумелой выглядела работа телеоператоров. Наконец сам факт такого обмена представлялся совершенно несуразным: журналиста, которому официально не предъявлено никаких обвинений, как бы приравнивают к военнопленным, тем самым демонстрируя, что Бабицкий (он, мол, сам в этом признался) участвовал в боевых действиях на стороне чеченских бандформирований и с ним еще гуманно поступают, передавая «своим». Известный адвокат Генри Резник назвал подобные действия российских властей «дикостью и иезуитским ходом».

— Подобного в моей практике никогда не было, — сказал Резник. — То, что профессионального журналиста приравняли к военнопленному, противоречит всем международным юридическим нормам.

Путин же выразил удовлетворение тем, что теперь российские власти не несут ответственности за судьбу Бабицкого, а уж как с ним поступят «чеченские головорезы», его не очень волнует.

— Для меня важнее было вернуть двух российских солдат, воевавших на нашей стороне, — сказал Путин. Что же касается журналиста, то, теперь, по словам и. о. президента, «Бабицкому станет страшно, он поймет, к кому он попал!»

Как потом выяснилось, никакого обмена в самом деле не было. Просто разыграли спектакль. Солдат из плена не освобождали, а Бабицкого передали людям некоего лояльного Москве, связанного с российскими спецслужбами Адама Дениева, которые и держали его у себя в никому не известном месте с 3-го до 23 февраля.

Все это время в прессе — и в независимой нашей, и в зарубежной — не смолкали требования освободить Бабицкого. Тревога была вполне оправданной: журналиста вполне могли убить и списать это убийство на того самого чеченского полевого командира, кому он будто бы был передан.

Убить Бабицкого власти все же не решились, но и просто освободить его не очень хотелось. «Освобождали» журналиста опять-таки своеобразно. 23 февраля в багажнике автомашины его перевезли в Дагестан. В Махачкале его задержал уже местный ОМОН. Теперь на журналиста завели дело «за подделку документов»: он был задержан с фальшивым азербайджанским паспортом, который его чеченские «друзья» вручили ему, отобрав его собственный.

Освободили Бабицкого лишь в ночь с 28-го на 29 февраля. МВД — видимо, по распоряжению Путина (иначе у нас такие дела не делаются), — прислало за ним специальный самолет, доставивший его в Москву.

Всем было ясно: вся эта история с Андреем Бабицким — предупреждение всем журналистам, у кого еще оставалось желание ехать в Чечню, правдиво писать о войне: «Смотрите… Бабицкий еще выбрался живым, а вам может и не выпасть такое везение.»

 

Санитарная зона построена

Вернемся, однако, в октябрь 1999-го. 5-го числа РИА «Новости» сообщило, что российские войска «завершили в понедельник (то есть накануне, 4 октября) операцию по созданию санитарной зоны вокруг

Чечни». Как заявил командующий Объединенной группировкой федеральных сил генерал-лейтенант Геннадий Трошев, «с севера, востока и запада территория Чечни окружена плотным кольцом войск». Причем кольцо тройное: первый рубеж занимают внутренние войска, второй и третий — подразделения Минобороны.

Казалось бы, раз создана «санитарная зона», да еще такая основательная, необходимости продвигаться вглубь чеченской территории нет. Между тем в Оперативном штабе при президенте Чечни (то есть Масхадове) корреспонденту того же агентства сообщили, что такое продвижение идет полным ходом: под контроль российских подразделений перешла станица Шелковская, идут тяжелые бои вблизи станицы Червленая в 35 километрах от Грозного…

Впрочем, сам Путин в этот же день огласил еще более ошеломительную новость: федеральные войска вышли на линию реки Терек, под их контролем находится около трети чеченской территории.

Вот вам и «санитарная зона», вот вам и «наземную операцию, а тем более широкомасштабную, проводить не будем».

По крайней мере, информационную войну Путин уже выиграл, всех перехитрил.

При этом, однако, он и не думал сворачивать ее: опять-таки 5 октября заявил на встрече с «ведущими российскими политиками», что «правительство России не планирует с помощью военной силы решать политические вопросы, связанные с будущим статусом Чеченской Республики».

(Интересно, а какими же способами они решались и до, и после этого заявления?)

При этом Путин дал и кое-какие пояснения насчет «санитарной зоны»:

— Операция по созданию «санитарного пояса» вокруг Чечни, — сказал он, — далеко не закончена. Нашей конечной целью является уничтожение террористов НА ВСЕЙ ТЕРРИТОРИИ ЧЕЧНИ (выделено мной. — О. М.)

Вот теперь уже с «санитарной зоной», «санитарным поясом» ВОКРУГ Чечни все стало окончательно ясно…

 

Чечня — в экономической блокаде

Параллельно с военными действиями против Чечни начали приниматься жесткие экономические меры. По существу — устанавливаться экономическая блокада. С 30 сентября Газпром прекратил поставки газа в республику. Официально объявленная причина: чеченский долг кампании в миллиард рублей, отсутствие гарантий безопасности персонала и населения, — дескать, уже были попытки подорвать трубопроводы.

Пенсионный фонд прекратил выплачивать пенсии чеченским пенсионерам…

На реке Аргун была разрушена крупнейшая плотина, так что Грозный, ряд других районов республики остались без воды…

Глава РАО ЕЭС Анатолий Чубайс давно уже добивался, чтобы правительство позволило ему прекратить подачу электричества в Чечню — по той же, что и Газпром, причине: не платят (к началу октября чеченский долг составлял 690 миллионов рублей). Обращался с этим и к Примакову, и к Степашину в бытность их премьерами… И вот наконец — думаю, без большого труда — получил такое разрешение от Путина, нашел у него «полное понимание и поддержку». О том, что Чечня оставлена им без света, Чубайс сообщил 9 октября в телепрограмме «Итоги».

Полагаю, выключить рубильник Чубайсу было тем легче, что он, в отличие от большинства его коллег-демокра-тов, вполне оправдывал возобновление чеченской бойни: «Чечня — это территория Российской Федерации. Бандформирования, против которых там ведется борьба, сами вторглись на чужую территорию — в Дагестан».

Резкую отповедь Чубайсу в связи с этой акцией дали правозащитники, опубликовав 13 октября открытое письмо ему.

«Глубокоуважаемый Анатолий Борисович! — говорилось в письме. — Ваше решение прекратить поступление электроэнергии в Чечню не может одобрить ни один порядочный человек. Злобной и непристойной является аргументация, приводимая Вами для оправдания этого решения.

Анатолий Борисович, Вы наверняка понимаете, что от последствий этого Вашего распоряжения страдает, прежде всего, гражданское население: в страшном положении оказались больницы, переполненные ранеными и больными, роддома, другие объекты жизнеобеспечения населения. Но Вы „умываете руки“ и перекладываете всю ответственность за неизбежные трагедии на нынешние власти Чечни, обвиняя их в том, что они не обеспечили возможность чеченскому населению оплачивать задолженности Вашей кампании.

Сейчас эти задолженности своими жизнями и здоровьем оплачивают больные и немощные люди, роженицы и грудные младенцы. Таким образом, Вы сравнялись в цинизме с теми, кто ведет массированный неизбирательный огонь, считая, что уничтожение нескольких боевиков оправдывает убийство множества мирных жителей. Вы сравнялись и с террористами, преднамеренно наносившими удары по гражданским объектам.

Нам представляется удивительным то, что подобные действия предпринимает, может быть, и не совсем самостоятельно, человек, утверждающий, что он является последовательным сторонником либеральных ценностей.

Вашими действиями нынешняя военная операция в Чечне, официально называемая операцией против террористов и бандитов, превращается в тотальную войну против всего населения Чечни».

Под письмом стояли подписи Людмилы Алексеевой, Ларисы Богораз, Елены Боннэр, Сергея Ковалева, Сергея Григорянца и других известных правозащитников.

 

Аушев по-прежнему против

Единственным из региональных лидеров, выступающим против новой чеченской войны, по-прежнему оставался президент Ингушетии Руслан Аушев. 15 октября на пресс-конференции он вновь заявил об этом.

— Я не знаю ни одной политической проблемы, — сказал Аушев, — которую можно решить силой. Да, с террористами надо бороться, но при этом необходимо все продумать, поскольку последствия боевых действий будут еще тяжелее, чем в прошлый раз.

Аушев снова призвал федеральный центр «найти возможность поговорить с Масхадовым».

— Чеченский народ и чеченского президента нужно сделать союзниками в борьбе с террористами, — заявил президент Ингушетии.

В частности, по его словам, можно было бы подумать о совместных спецоперациях против неподконтрольных Грозному боевиков.

Аушев сказал, что изложил свою позицию Владимиру Путину, однако не встретил у него понимания.

Против переговоров с Масхадовым теперь уже вполне определенно выступил и Кремль. Пресс-секретарь Ельцина Дмитрий Якушкин сказал, что при сложившихся обстоятельствах он «с трудом представляет себе» возможность встречи президентов России и Чечни: с тех пор, как возникла идея такой встречи, обстановка резко изменилась.

Правда, Якушкин не исключил, что с Масхадовым может встретиться Путин — остается такая вероятность, — однако на практике и о ней речь сейчас не идет.

 

На беженцев — наплевать!

Помимо прочего, Аушев был против новой войны, естественно, еще и потому, что с ее началом на Ингушетию обрушился новый поток беженцев из соседней республики. По его словам, в Ингушетии уже находится более 164 тысяч переселенцев — это при численности населения самой республики 340 тысяч человек — и количество их все увеличивается.

— Люди не устроены, а на пороге уже холода, — печально констатировал Аушев.

О трагическом положении чеченских беженцев в эти дни не уставал говорить и федеральный уполномоченный по правам человека Олег Миронов.

— Безудержный рост неконтролируемых потоков беженцев на фоне острейшей нехватки медикаментов, роста воспалительных и инфекционных заболеваний среди детей и стариков, катастрофический дефицит продовольствия создали реальную угрозу беспрецедентной гуманитарной катастрофы на юге страны, — заявил Миронов по возвращении из Ингушетии, где посетил лагеря беженцев. — Я был просто шокирован и расстроен, увидев спящих на голой земле детей и стариков, до которых никому нет дела, а ведь приближается зима, и ночами уже становится холодно.

Миронов призвал Ельцина и Путина принять «сверх-экстренные» меры», чтобы предотвратить катастрофическое развитие ситуации в местах сосредоточения беженцев.

Путин ответил Миронову весьма своеобразно. Он категорически отверг утверждения тех, кто «пытается подвести сложное положение в Чечне и соседних регионах под понятие гуманитарной катастрофы». В программе Сванидзе «Зеркало» на РТР председатель правительства без обиняков заявил, что эти люди — «агентура бандитов и террористов».

Вот так. Стало быть, Аушев, Миронов, все, кто был озабочен судьбой беженцев, — «агентура».

По утверждению Путина, «люди убегают не только от боевых действий, но и от тех условий последних лет, в которых они были вынуждены жить, убегают от страха; это — наши граждане, они идут не за границу, а к нам».

Была бы возможность, ушли бы и за границу. Да многие с тех пор и ушли. И в Европу, и в Азию, и в Америку… Кто куда смог. Лишь бы покинуть этот ад, где формально они числились гражданами.

 

Путин все более «любезен народу»

Как уже говорилось, со второй половины сентября, «президентский» рейтинг Путина начал стремительно расти, каждую неделю поднимаясь на 2–4 процента. По данным Фонда «Общественное мнение», 9 октября он достиг рейтинга Примакова, а по опросу, проведенному неделю спустя, — 16 октября — превысил его, поднявшись до 20 процентов. Путин стал самым популярным российским политиком и уже не уступал тут никому первого места (рейтинги главных его соперников 16 октября были таковы: у Примакова — 18 процентов, у Зюганова — 15, у Лужкова — 5).

Если бы в ближайшее — после 16 октября — воскресенье состоялся второй тур президентских выборов и соперниками в нем стали бы Путин и Примаков, первый без труда победил бы второго — 42:36. Понятное дело, если бы вместо Примакова во втором туре вместе с Путиным оказался кто-то другой, разрыв был бы еще больше.

 

Ракетами — по мирным людям

Военные, как водится, отрицали, что в ходе возобновившейся войны вновь, как и в первую кампанию, в Чечне массово уничтожалось мирное население. Однако факты говорили о другом.

21 октября ближе к вечеру был нанесен ракетный удар по грозненскому рынку. Вот как описывает случившееся одна из свидетельниц, Малика Юнусова (в записи сотрудников «Мемориала»):

«Мы с мужем торговали на Центральном рынке Грозного с 1996 года. Торговали в основном продуктами. Место было возле „биржи“. У меня четверо детей, в возрасте от 5 до 14 лет. В этот день, 21 октября рано утром, как обычно, мы торговали. Наплыв людей был очень большой, как до войны. До этого дня обстреляли глубинными бомбами поселок Катаяма и Грозненский пост ГАИ. 18 октября я детей отправила в село Котар-Юрт. День был обычный. Муж с другом отошли к „бирже“, которая стояла сзади меня. Где-то в 16 часов 30 минут услышала шум, звук такой, что звенит в ушах. Я даже не испугалась. Это был не гром, неизвестно что. Потом тишина. Потом в воздухе появилась труба, и из нее вылетел шар, красный, как солнце на закате. И он разорвался на моих глазах. И сразу такой страшный грохот, как сильный гром. Я испугалась, меня оглушило. Труба упала прямо на „биржу“. А разорвавшийся шар, в секунду — осколки. Секунда, и люди — без голов, без рук, без ног, с разорвавшимися животами. Я ничего не слышала, я только видела все это глазами. Помочь я никому не могла, моя правая рука была переломлена. Там было не до помощи. Там все подряд, проходящие, стоящие, торгующие — все лежали. Я не слышала ни криков, ни стонов, я видела разевающиеся рты, гримасы людей. Еле-еле живые двигались, тут же падали. Я схватилась за раненую руку, отошла от стола, побежала сзади стола. Я не находила мужа, искала. Я просто искала куртку, в которую он был одет. Отошла метров на двадцать. Я переходила эти тела, поскользнулась, упала и каталась в этой крови. Упала, поднялась, и в пяти метрах от моего стола увидела лежащим мужа, в кожаной куртке. Я подошла, потрогала, встряхнула, он посмотрел на меня. Мы поняли, что мы живы. Мы разговаривали, как немые люди, ничего не слышали оба. Он меня схватил обеими руками, с ним ничего не случилось. А те, которые оттолкнули моего мужа (двое мужчин и женщина), они были в кусках. Он схватил меня, у меня так болела рука. Я думала, что у меня руки уже нет. Мы бежали, не зная куда. Базар стоял на трамвайной линии. Мы жили на остановке „За-водской“, за поворотом трамвайной линии. Прибежал сосед. Он бежал к рынку, узнав про это. Он встретил нас, поймал машину, а в это время осколки ракеты еще разлетались. На остановке „Заводской“ стоял желтый автобус. Меня отвезли на этой машине. Это было вечером. Не было света, а автобус шел сзади нас. Когда мы подъехали к 9-й больнице, этот автобус был полностью набит (только одна женщина, маленький мальчик и шофер, еле живой, вышли оттуда), остальных потом вытаскивали, но они все были мертвы. Автобус стоял на остановке, все люди в нем были погибшие.

Я видела это сама. Я о себе забыла. Этих людей вытаскивали и укладывали на ступеньки, ведущие в 9-ю больницу. В больнице все было занято — и ступеньки, и проход. Врачи 9-й больницы не знали, кого тронуть, кого взять и кому помочь. Они говорили: „Не стойте! Увозите всех! Нет свободных мест!“»

Военные, московские чины, официозная пресса сразу же стали уверять, что никакого ракетного удара по рынку не было, что это, мол, взорвался склад боеприпасов, принадлежащих боевикам. К этой версии присоединился и Путин, заявив 22 октября на пресс-конференции в Хельсинки, где он тогда находился:

— Могу подтвердить, что действительно имел место какой-то взрыв в Грозном на рынке. Но хочу обратить внимание представителей прессы на то, что имеется в виду не просто рынок в общепринятом смысле этого слова, имеется в виду рынок вооружений — так это место в Грозном называется. Это база оружия, склад оружия. И это место — один из штабов бандформирований. Мы не исключаем, что взрыв, который там произошел, является результатом столкновений между противоборствующими группировками.

Руслан Аушев, профессиональный военный, отверг эту версию как смехотворную.

— Я видел пожары на войсковых складах, — сказал он, выступая на радио «Свобода». — Даже когда взрывались самые большие склады на Дальнем Востоке — ну, один-два раненых. А тут такое точное попадание и столько трупов, и столько раненых. Понятно, для меня, как военного, что нанесли удар тактическими ракетами.

 

Кто отдал приказ

?

По словам Аушева, ракеты, выпушенные по Грозному, по всей видимости, прилетели с базы 58-й армии близ села Тарское в Северной Осетии. При этом, однако, он усомнился, что решение об ударах по Грозному могло быть принято на уровне командующего армией.

— Нет, — его приняли на самом верхнем уровне, — уверенно заявил Аушев. — Все принимается на самом высоком уровне. Применялись ракеты «земля — земля». В принципе, это носители ядерного оружия. Так что, когда вопрос обсуждался, какие силы и средства будут задействованы. когда операция планировалась, добро дали там, наверху. Я думаю, что президент об этом знает. Кто возьмет на себя ответственность без президента использовать ракетные войска?

Примерно то же самое сказал и генерал Шаманов, в ту пору командующий группировкой федеральных сил «Запад», сам проявивший в Чечне немалую жестокость. Он выступал 26 октября на НТВ в программе Евгения Киселева «Глас народа». Шаманов прямо признал, что взрывы в Грозном 21-го произошли в результате ракетного удара, нанесенного федеральными войсками (в ту пору путинская «вертикаль власти» была еще на так хорошо отлажена, чтобы на всех ее ступеньках чиновники — и гражданские, и военные — хором врали одно и то же).

«Шаманов. Видимо, были применены „средства старшего начальника“.

Киселев. Что такое „средства старшего начальника^

Шаманов. Это могут быть или ракетные удары, примененные авиацией или сухопутными войсками, или высокоточное оружие».

На вопрос о том, кто имел право отдать приказ о применении таких видов оружия, Шаманов ответил:

— Это вопрос не ко мне, это вопрос к вышестоящему начальству.

«Киселев. Вы можете дать такой приказ?

Шаманов. Нет, у меня таких средств нет».

— Таким образом, высшие должностные лица Российской Федерации и руководство Генштаба не только лгали, пытаясь скрыть причины взрывов в Грозном, но и несут прямую ответственность за массовую гибель гражданского населения, — подвел итог ведущий телепрограммы.

По свидетельствам очевидцев и правозащитников, вечером 21 октября ракетные удары были нанесены не только по грозненскому Центральному рынку, но и по другим местам массового скопления людей в Грозном — по Главпочтампту, по Центральному автовокзалу, по микрорайону «Олимпийский», по мечети поселка Калинина (там как раз шел вечерний намаз), даже по Центральному родильному дому. Сотни людей погибли, сотни были ранены.

 

Бывшие премьеры призывают к переговорам

24 октября в программе НТВ «Итоги» троим бывшим российским премьерам — Черномырдину, Кириенко и Степашину (Примаков в передаче не участвовал, он смотрел программу Доренко по ОРТ) — был задан вопрос: «Каков выход из ситуации в Чечне? Нужна ли война до победного конца или необходимо вступить в переговоры? И если в переговоры, — то с кем?»

Разумеется, все трое заявили, что в Чечне необходимо ликвидировать «очаги терроризма». Вместе с тем бывшие премьеры настаивали на переговорах. В этом смысле каждый подтвердил ту позицию, которой придерживался, будучи председателем российского правительства.

Черномырдин:

— Без переговоров не обойтись. Не только с Масхадовым, но и с здравомыслящими полевыми командирами. Все должно быть закончено переговорным путем.

Степашин:

— Война до победного конца будет означать, что надо будет уничтожить все мужское население Чечни. (примечательное заявление! — О.М.) Можно говорить о переговорном процессе со здравомыслящими людьми в Чечне, в том числе с Гелаевым, с Закаевым. Я исключил бы из переговоров только Басаева и Хаттаба.

Кириенко:

— С Масхадовым можно вести переговоры о выдаче террористов, о налаживании жизни в освобожденных районах, но о политическом урегулировании ситуации в Чечне переговоры с Масхадовым вести нельзя.

Черномырдин заявил также, что было бы «абсолютно неверно» штурмовать Грозный и другие населенные пункты. В том же духе высказался и Степашин.

В общем-то, за переговоры, как мы знаем, выступал и Путин. На словах. Впрочем, не только на словах — проводилась даже какая-то имитация переговоров.

Но все это было лишь пропагандистским прикрытием военных действий. Именно их Путин выбрал в качестве единственного, радикального способа решения чеченской проблемы. Ритуальные же слова о необходимости переговоров постоянно сопровождались у него сетованиями, что в Чечне «не с кем говорить».

Что касается взятия Грозного, уже через несколько дней после упомянутой передачи, 28 октября, российские войска вышли на окраины чеченской столицы. Однако на этот раз немедленного штурма не последовало. Начались методичные бомбардировки, артобстрел города и лишь затем, через большой промежуток времени, — уличные бои. Об окончательном взятии Грозного федеральными войсками было объявлено лишь в конце первой декады февраля 2000 года.

 

Запад пытается остановить Путина

Запад попытался остановить возобновление полномасштабной чеченской войны. Особенно активно тут действовали США. 22 октября по инициативе американского президента Клинтона между правительствами двух стран — Соединенных Штатов и России — начались «интенсивные дипломатические контакты» в связи с ситуацией в Чечне. 24-го состоялся телефонный разговор между госсекретарем США Мадлен Олбрайт и главой российского МИДа Игорем Ивановым. Олбрайт назвала действия российских военных в Чечне «прискорбными и угрожающими», аттестовала их как «серьезный шаг в неверном направлении».

— Все, что касается Северного Кавказа, является внутренним делом России, — безапелляционно парировал Путин заявление американского госсекретаря. Впрочем, добавил, что «уважает мнение партнеров на Западе» и рассчитывает на их поддержку в борьбе с международным терроризмом.

2 ноября на встрече с Путиным в Осло Билл Клинтон также назвал действия России в Чечне ошибкой и призвал к «скорейшему установлению политического диалога с представителями чеченского народа». Снова подтвердив, что США признают территориальную целостность России, президент выразил беспокойство в связи с тем, что нынешние действия Москвы могут привести к еще большим жертвам среди мирного населения. По его убеждению, Россия должна разработать какую-то четкую стратегию, как положить конец этому конфликту. Из первоочередных мер, которые, по мнению Клинтона, необходимо принять, — позволить беженцам «расположиться в безопасных районах», а также «открыть границу» с Чечней, чтобы беженцы смогли получить гуманитарную помощь..

 

Беженцы «получают помощь»

Выше уже шла речь о тяготах чеченских беженцев в Ингушетии. Им, однако, можно считать, повезло: не все туда попали, не все выбрались из Чечни. Вот свидетельства тех, кому повезло меньше, кто пытался спастись от ракет и авиабомб, от пуль и гранат пришельцев с севера (в записи правозащитников из Комитета «Гражданское содействие»).

Луиза Бакаева:

«Мы ждали открытия коридора через Ингушетию. Прошло девять дней, сказали, что разблокирование поста будет 29 октября. В этот день мы отправились на границу в пять часов утра. Был дождь и туман, было плохое предчувствие, и я об этом сказала отцу. Я сказала: „Папа, неизвестно, что будет с тобой дома и что случится с нами в дороге“. Он мне сказал: „Что может быть в дороге? Вы же — беженцы“. Я сказала, что они бомбят по ним. Но он сказал: „Этого не может быть“.

Мы простояли на посту до 10 часов 40 минут. Нам сказали военные, что сегодня нет приказа, и еще пять дней не будут открывать границу. Мы тогда спросили у военных, есть ли гарантия, что нас не будут бомбить. Они ответили, что на 15 километров от них налево, направо и вперед не будут бомбить, а дальше они не знают.

Мы проехали примерно 20–25 километров, мой старший сын сказал: „Мама, посмотри, самолеты впереди, и от них белый пар, они собираются бомбить“. Сосед, которого мы на обратном пути посадили в машину (он шел пешком), сказал: „Все в лес бегом!“ И мы побежали, мы все молили Бога, чтобы он нас спас от этого ада… У меня, точнее подо мной, лежала моя дочь, старший сын — под отцом, он его прикрывал собой, а младший был на руках соседа. После первого налета мой младший сын сказал соседу: „В меня попало“. Сосед не хотел, чтобы я слышала об этом. Он спросил: „Куда тебе попало?“ Ребенок сказал: „В руку“. Сосед посмотрел: кисть руки вроде не в крови…

Потом был второй налет. У меня в ушах что-то треснуло, и я крикнула соседу: „Закрой пальцами уши ребенку!“ Потом мы ушли вглубь леса, когда они начинали третий налет. Людей в машинах, которые были впереди нас, убило насмерть. В той, которая была позади нас, — тоже насмерть, там лежали изуродованные трупы. У нашей машины, когда мы вернулись, были выбиты стекла, и машина была вся побита. Всевышний к нам пришел на помощь, и наша машина завелась, и мы добрались до отцовского дома. Отец был в шоке, он сидел за столом и держал руками голову. Он сказал: „Значит, им дали приказ бить по беженцам по трассе“.

Мой младший сын, когда мы вернулись, сказал: „Мама, ну дай я посмотрю свою руку, подтяни мне рукава“. Оказывается, он все терпел от этого страха и испуга. Рука была вся в крови, и такую рану я не видела. Она была какая-то непонятная. Мы его повели на дом к медработнику. Она посыпала руку каким-то желтым порошком, она была вся опухшая и красная…

Муж и дети наотрез отказались больше ехать по этой дороге, даже если будет открыта граница…»

Зина Хамидова:

«Военные 28 октября обещали, что на следующий день с 9 до 10 часов утра будет предоставлена возможность выйти из Чечни. К 9 часам между Очхой-Мартаном и Шами-Юртом протянулась на 11 километров колонна машин и людей. В 10 часов объявили, что выпускать не будут. Машины и люди начали расползаться. В это время в небе появились два самолета. Они поднимались и опускались много раз и бомбили колонну. Началась страшная паника. Вместе со мной были мои дети, невестка, ее мать и брат. Во время бомбежки из нашей семьи погибло три человека. Мой сын Рустам Хамидов потерял молодую беременную жену, Элону Исаеву, 1983 года рождения. Они сыграли свадьбу летом… Вместе с ней погиб ее брат Исаев Саид-Магомед, 1990 года рождения, и родственница Асма Магомедова, 1954 года рождения. Сама я была ранена в руку. В соседнем грузовике из тридцати человек остался жив только один. Никто не слышал, чтобы летчики понесли наказание за массовое убийство…»

 

Владимир Рыжков одобряет…

Игнорируя очевидные факты безрассудной жестокости по отношению к мирному населению в Чечне, отстроенная к тому времени официальная пропагандистская машина Москвы не переставала сетовать, что вот-де «открытая позиция» России в чеченском вопросе «не находит понимания у западных политиков». При этом западному «непониманию» противопоставлялось все большее «понимание» со стороны собственного российского населения. Дескать, одно из ярких подтверждений тому — продолжающийся рост рейтинга Владимира Путина. Вскоре этот пропагандистский прием стал стандартным: какие тут могут быть вопросы — народ поддерживает!

Утверждалось также, что впервые за долгое время в том, что касается чеченской политики, «основные политические силы» страны «выступили единым фронтом».

Примеров такого «единения» в самом деле было достаточно. Так, известный своими разумными демократическими взглядами депутат Госдумы Владимир Рыжков, выступая 9 ноября в Брюсселе на заседании Бюро парламентского сотрудничества Россия — Европейский Союз, заявил, что, по его мнению, нет иного способа призвать преступников к ответу, как взять под контроль всю территорию Чечни. Как утверждал депутат, все попытки диалога, предпринятые федеральными властями, зашли в тупик. По словам Рыжкова, в Чечне нет власти, способной на такой диалог: Аслан Масхадов полностью солидаризовался с Шамилем Басаевым.

«Масхадов полностью солидаризировался с Басаевым» — это тогдашний стандартный тезис официальных московских властей. Странно, что его использовал и известный демократ. В действительности, ни в том, что касается терактов, проводившихся Басаевым, ни в отношении его похода в Дагестан, Масхадов никогда с ним не солидаризировался. Это достаточно хорошо известно.

Такую же позицию по Чечне, как мы видели, занимал и Анатолий Чубайс… Ее же придерживался тогдашний лидер СПС Сергей Кириенко, некоторые другие известные либералы и демократы…

 

«Бомбардировки безнравственны»

Отчаянную попытку остановить войну в Чечне страны Запада, международные организации предприняли на саммите ОБСЕ в Стамбуле (он проходил 18–19 ноября). Речи и действия некоторых из его участников были весьма резкими.

Начать с того, что президент Эстонии Леннарт Мери вообще демонстративно отказался ехать в Стамбул, объявил бойкот этому мероприятию — «в знак протеста против трагических событий в Чечне», — и призвал глав всех государств, входящих в ОБСЕ, сделать то же самое.

Представлявший Эстонию в турецкой столице премьер-министр Март Лаар назвал действия России в Чечне «расизмом». Он отверг аргументы, что на Северном Кавказе Россия воюет с террористами.

— Международная общественность знает иные способы борьбы с так называемым терроризмом, чем те, что сейчас используются в Чечне, — сказал эстонский премьер.

По его словам, Россия должна «начать переговоры с избранными чеченскими руководителями и сделать все для предотвращения масштабной гуманитарной катастрофы».

Латвийский коллега Лаара Андис Шкеле высказался в том же духе:

— Мы признаем территориальную целостность Российской Федерации и осуждаем терроризм во всех его формах. Однако масштаб и неконкретный характер акций федеральных сил России в Чечне явно превышают официально объявленные цели. Большие жертвы среди гражданского населения и двести тысяч беженцев не могут быть ценой за борьбу против терроризма.

— Война никоим образом не уничтожает терроризм, — заявил в Стамбуле германский канцлер Шредер. — Массированное использование военной силы, от которого, прежде всего, страдает гражданское население, должно быть прекращено.

«Снизить военную эскалацию» в Чечне призвал Россию президент Франции Жак Ширак. По его словам, «военные средства не приведут к урегулированию конфликта».

Едины в осуждении чеченской войны были также ораторы, представлявшие авторитетнейшие международные организации, — Кнут Воллебэк, министр иностранных дел Норвегии, председательствовавшей в ту пору в ОБСЕ, президент Финляндии Мартти Ахтисаари, — его страна была тогда председателем в Европейском Союзе. При этом Ахтисаари назвал «чрезмерным» использование Россией военных сил в Чечне и призвал российские власти «соблюдать обязательства перед международными законами».

Весьма резким было и выступление генсека ООН Кофи Аннана. По его словам, бомбардировки, проводимые в Чечне, «безнравственны и противоречат принципам человечности», вообще военные действия российской армии в этой республике «нарушают принцип безопасности» в мире.

— Противодействие терроризму как главному злу человечества, — сказал генсек, — является крайне настоятельным, однако при борьбе с ним необходимо руководствоваться принципом адекватности силы. Применение силы против мирных граждан может пойти лишь на пользу террористам.

 

Ельцин показывает Западу «кузькину мать»

Надежда, хоть и не очень большая, как-то повлиять на чеченскую политику Москвы отчасти подкреплялась еще тем, что в Стамбуле не было Путина, которого все единодушно считали «главным героем», главным инициатором возобновившейся чеченской войны: это, дескать, может облегчить Ельцину переговоры с западными лидерами, развязать ему руки. Увы, это были абсолютно тщетные надежды. Сразу же, как только Ельцин ступил на турецкую землю, стало ясно, что он заранее вознамерился, никого и ничего не слушая и не слыша, дать беспощадный отпор своим критикам.

Помимо прочего, это для него еще было важно потому, что он давно не появлялся на международной политической сцене, — широко распространено было мнение, что по причине болезни он необратимо утратил способность к активным, энергичным политическим действиям.

Ради того, чтобы дать жесткий отпор критикам, а заодно продемонстрировать свою полную дееспособность, Ельцин вплотную приблизился к границам допустимого с точки зрения дипломатического этикета.

— Вы не имеете права критиковать Россию за Чечню. — среди прочего заявил российский президент. — Мы не приемлем рецепты так называемых «объективных» критиков России. Тех, кто так и не понял: мы просто обязаны вовремя остановить распространение «раковой опухоли» терроризма… Тысячи наемников, обученных в лагерях на территории Чечни, а также прибывших из-за рубежа, реально готовятся нести идеи экстремизма по всему миру… Долгосрочный мир в Чеченской Республике и так называемые «мирные переговоры» с бандитами — не одно и то же. И прошу на этот счет никого не заблуждаться! Никаких переговоров с бандитами и убийцами не будет!.. Мы за мир и политическое решение ситуации в Чечне. Именно для этого требуется полная ликвидация бандформирований, устранение террористов или суд над ними.

Собственно говоря, никто из оппонентов Ельцина и не возражал против «ликвидации бандформирований, устранения террористов или суда над ними». Вся разница была, что понимать под террористами и бандформированиями…

 

Чубайс советует…

Тут, кстати, говоря о том, как сформировался этот совершенно непримиримый, бескомпромиссный, агрессивный настрой Ельцина, можно, среди прочего, сослаться еще на позицию Анатолия Чубайса, к мнению которого, как уже говорилось, по крайней мере начиная с 1996 года, президент всегда внимательно прислушивался.

Чубайс, в отличие от большинства его коллег-де-мократов, с самого начала одобрил вторую чеченскую войну, утверждая, что она послужит возрождению российской армии (в действительности она послужила дальнейшему ее разложению). И теперь, накануне стамбульской встречи, он, в числе других, по-видимому, посоветовал Ельцину занять эту самую жесткую, атакующую позицию. По крайней мере, сам Чубайс в тот момент четко ее придерживался. Как раз 18-го, в день открытия стамбульского саммита, выступая перед журналистами, он сказал:

— После всего, что произошло в Югославии, Запад в целом и конкретно те лидеры, которые присутствуют в Стамбуле, существенно подорвали свои возможности высказывать свои претензии к России. Позиция России по вопросу Чечни должна быть открытой, но абсолютно жесткой. Россия не должна приспосабливать свои текущие политические задачи под требования извне, так как Россия — это самостоятельное государство, которое должно вести самостоятельную политику.

Можно по-разному относиться к действиям НАТО в Югославии весной 1999 года, но натовцы, по крайней мере, не уничтожали там сознательно и садистски мирное население.

 

«Особое мнение» Клинтона

Совершенно неожиданно Ельцина в своем выступлении поддержал Клинтон. По его словам, «Россия столкнулась с мятежом и насилием в Чечне», а потому «не только имеет право, но и обязана защищать свою стабильность». По словам Клинтона, в этой ситуации каждый должен задать себе вопрос: а что бы он делал на месте российского президента?

Думаю, слушатели были немало удивлены таким поворотом мысли хозяина Белого дома: до сих пор именно США энергичнее всего выступали за прекращение войны в Чечне.

Думаю, однако, что это был логически достаточно обоснованный и выверенный тактический ход американского президента. Клинтон сразу понял, что Ельцин приехал в Стамбул с единственной целью — «дать отпор» своим критикам, показать им «кузькину мать»; дискутировать с ним с трибуны саммита — совершенно бесполезно: это значит лишь раззадоривать «друга Бориса» в его полемическом пафосе; и, напротив, если сделать упор на другое — еще раз напомнить, что в принципе он, президент США, поддерживает главу российского государства «в борьбе с терроризмом», но вот что касается методов. — это может как-то охладить ельцинский пыл, смягчить его бойцовское настроение, после чего, при личной встрече можно будет уже достаточно спокойно все обсудить и прийти хоть к какому-то согласию.

Такая встреча Клинтона с Ельциным действительно состоялась (она длилась три четверти часа), и Клинтон действительно попытался найти хоть какие-то точки соприкосновения со своим собеседником. Увы, это не удалось…

— И он, и я были очень энергичны, — сказал после встречи Клинтон журналистам. — У нас очень хорошие личные контакты, однако это не помогло разрешить наши явные разногласия.

Суть их была все та же: Ельцин рассказывал Клинтону, что Россия сталкивается в Чечне с «безжалостными террористами» и что мир там может наступить только после их уничтожения, Клинтон же возражал: дескать, помимо террористов и сепаратистов, в этой республике, «несомненно, есть и другие силы», с которыми, как он уверен, можно вести «политический диалог для поиска политического решения».

Кстати, по словам одного из советников американского президента, Клинтон после беседы с Ельциным» отметил «крепкое рукопожатие» своего российского коллеги и сказал, что его собеседник «был очень активен, энергичен и напорист», да и вообще находится в хорошей физической форме. Тут с этим «крепким рукопожатием» Клинтон (конечно, не подозревая об этом) уподобился некоторым тогдашним кремлевским персонажам, которые в доказательство хорошего самочувствия Ельцина постоянно считали своей обязанностью упомянуть, потешая честной народ, что при встрече и расставании президент очень крепко жал им руку.

 

И уехал, «хлопнув дверью»…

Выступление Ельцина в Стамбуле стало его очередной громогласной командой для Путина и Ко: «Вперед! В бой! Ни на кого не оглядываясь. До полной и окончательной победы!»

Соответственно, оно стало очередным, — по-видимому, окончательным, — подтверждением, что Ельцин твердо и бесповоротно сделал выбор преемника. Жесткая позиция действующего президента явно работала на рейтинг президента будущего — повторяю, «главного героя» новой чеченской войны, — на дальнейший рост этого рейтинга.

Проведя безрезультатную сорокапятиминутную встречу с Клинтоном и протокольную получасовую — со Шредером и Шираком, Ельцин, не дожидаясь окончания саммита, за день до его финиша, отбыл в Москву. Все это восприняли как некую эффектную импровизацию, как некий жест, призванный подкрепить ельцинскую словесную жесткость: я, мол, сказал, что хотел, и — до свидания, дальше можете разговаривать без меня, меня не интересует, о чем вы там будете судачить.

На самом деле досрочный отъезд Ельцина был запланирован заранее, и об этом даже сообщалось в прессе. Так что никакой импровизации не было. Все же, однако, вполне можно считать, что это был запланированный политический жест — концовка тщательно продуманного сценария.

Хотя, возможно, это досрочное исчезновение запланировали еще и потому, что не было полной уверенности, сможет ли Ельцин, учитывая его состояние, выдержать двухсуточную напряженную работу…

 

Ельцин пригрозил Клинтону ядерным оружием

Осада Грозного продолжалась. 6 декабря российская авиация принялась разбрасывать над городом листовки с ультимативным требованием к еще остававшимся там жителям покинуть чеченскую столицу до 11 декабря. Для этого, как говорилось в листовках, им предоставляется «гуманитарный коридор». Все, кто не выполнит это требование до указанного срока, будут считаться террористами и боевиками.

Запад вновь резко прореагировал на этот ультиматум мирному населению. Уже на следующий день Билл Клинтон, выступая в Белом доме, сказал, что, по его мнению, этот ультиматум создает угрозу для «старых, немощных и раненых людей, а также для других невинных гражданских лиц, которые не могут уйти или слишком напуганы, чтобы покинуть свои дома». По словам американского президента, «весь мир обеспокоен судьбой невинных чеченских граждан», оказавшихся «в ужасном положении».

В целом же, по словам Клинтона, хотя он и считает борьбу России с терроризмом «правильной», однако методы, которые она при этом использует, — «неверные». Как полагает Клинтон, Россия «будет платить все большую цену за эти действия, с каждым новым днем все глубже опускаясь в трясину, которая приведет к усилению экстремизма и ослаблению позиций России в мире».

Это выступление буквально привело в ярость Ельцина, который в тот момент находился с визитом в Китае.

— Он, Клинтон, видимо… забыл, что такое Россия, — заявил российский президент, — что она владеет полным арсеналом ядерного оружия… Он решил поиграть мускулами, как говорится. Хочу сказать… Клинтону: пусть он не забывается, в каком мире он живет. Не было и не будет, чтобы он один диктовал всему миру, как жить. Многополярный мир — вот основа всего. То есть так, как мы договорились с председателем КНР Цзян Цземинем, — мы будем диктовать миру, а не он один.

Реакция на выступление Клинтона была явно неадекватной. Ельцин, видимо, решил, как и в Стамбуле, продемонстрировать, что он еще полон энергии, что он в полной боевой, бойцовской форме, а потому никому не позволит «вмешиваться во внутренние дела России». К тому же им, наверное, двигало еще и желание польстить «китайским товарищам», выставляя напоказ «вечную» дружбу с ними и подчеркивая его совместную с китайцами решимость не позволить Штатам быть единственным полюсом в мировой политике.

Так или иначе, уже на следующий день ельцинскому пресс-секретарю Дмитрию Якушкину пришлось «разъяснять», что имел в виду его шеф, в очередной раз показывая Западу «кузькину мать».

— Ни о каком разрыве отношений со странами Запада речи не идет, — заявил Якушкин… — Президент России считает принципиально важным отстаивать позицию России по конфликту на Северном Кавказе. Это — внутреннее дело России, которая на Северном Кавказе борется с терроризмом.

Российские официальные лица высокого и не очень высокого ранга постоянно напирали на то, что происходящее в Чечне — внутреннее дело России, хотя весь мир давно признал, что попрание прав человека не относится к категории «внутренних дел».

К «разъяснению» ельцинских слов вынуждены были подключиться и военные. Главком Ракетных войск стратегического назначения Владимир Яковлев растолковал непонятливым, что в своем заявлении в Пекине президент России как верховный главнокомандующий говорил о ядерном оружии сдерживания, а не о наступательном оружии. Яковлев подтвердил, что решения США и России о снятии полетного задания для межконтинентальных баллистических ракет, принятые ранее, продолжают действовать. Успокоил.

В общем, как это часто с ним бывало, с очередным «нашим ответом Чемберлену» Бориса Николаевича занесло…

 

Березовский предлагает план…

16 ноября, еще накануне стамбульского саммита Борис Березовский на встрече с журналистами в Черкесске (он тогда баллотировался в Госдуму от Карачаево-Черкессии) предложил собственный план урегулирования в Чечне. План состоял из семи пунктов:

1. Чечня является составляющей частью РФ.

2. На всей территории Чечни в полном объеме действует Конституция РФ.

3. В Чечне возможна реализация только такого решения, которое будет поддержано большинством населения республики.

4. Окончательное урегулирование может быть достигнуто только политическим путем.

5. Отряды чеченской оппозиции должны быть добровольно расформированы, их командиры, которые не согласны с вышеизложенными пунктами, должны покинуть территорию Чечни и переместиться в страны, готовые их принять.

6. Суд над террористами должен происходить в соответствии с международным правом.

7. Международное сообщество и Россия должны признать решение такого суда.

План был явно утопическим, предвыборно-популистским: ни для той, ни для другой стороны в полном объеме он был неприемлем. У Москвы, конечно, не могло быть возражений против того, что Чечня — это часть России, что на ее территории действует российская Конституция, что окончательное урегулирование чеченской проблемы может быть достигнуто только политическим путем (общая, никого ни к чему не обязывающая декларация). А вот с тем, чтобы в Чечне были действительны только такие решения, которые поддерживает большинство населения республики или чтобы суд над террористами происходил по нормам международного права, Кремль, разумеется, никогда не согласился бы. Что касается чеченской стороны, для нее тут вообще ничто не было приемлемо, разве только все тот же декларативный пункт о политическом решении чеченской проблемы.

Понятное дело, Березовский и не рассчитывал на то, что его план примут: не настолько он наивен. У него, как всегда, по-видимому, были тут какие-то скрытые, «боковые» замыслы. В частности, можно предположить, он надеялся, что «для обсуждения плана по Чечне» его примет Путин, и на этом приеме, он, Березовский, попытается решить какие-то свои проблемы, никаким боком к Чечне не относящиеся.

В общем-то, так оно и получилось. 18 ноября Путин принял Березовского (здесь Борису Абрамовичу посодействовала пресса: на Путина посыпались вопросы, знаком ли он с планом олигарха). Не думаю, что само обсуждение предложенного Березовским плана заняло много времени. Как и ожидалось, Путин согласился, что некоторые его пункты «достойны внимания» — в частности, первый и второй. В целом же план, как нетрудно было предположить, Путина не вдохновил.

Главной же целью визита Березовского, по-видимому, было — замолвить слово за его протеже, бывшего подполковника ФСБ Александра Литвиненко, который в то время пребывал под арестом (его беды начались после того, как в ноябре 1998-го он и несколько его товарищей выступили по телевидению со скандальными разоблачениями своей лубянской конторы).

Увы, этот демарш Березовского также не увенчался успехом. Как сообщалось в прессе, Путин (напомню: в ту пору, когда раскручивались события вокруг Литвиненко, он был как раз директором ФСБ) заявил своему посетителю, что никто не имеет права вмешиваться в ход следствия и что события должны развиваться так, как это определено законом.

Спустя всего лишь девять дней Московский гарнизонный военный суд снял с Литвиненко и его коллеги, другого бывшего подполковника ФСБ Александра Гусака обвинения в «превышении должностных полномочий с применением насилия», однако оба они тут же были арестованы по другому обвинению — в превышении власти, вымогательстве, похищении людей и убийстве….

 

Большинство российских граждан — за то, чтобы «мочить их в сортире»

Как уже говорилось, одной из главных причин стремительного роста популярности Путина стало возобновление чеченской войны. Решительные жесткие действия нового начальника на Северном Кавказе нашли живой отклик в сердцах российских граждан. По опросам Фонда «Общественное мнение», проведенным 13 ноября и 11 декабря 1999 года, эти действия одобряли две трети наших соотечественников, отрицательно их оценивали менее одной пятой.

Подавляющее большинство опрошенных высказалось также за то, чтобы федеральные войска продолжали продвижение вглубь Чечни, не останавливаясь ни у Терека, ни у горной ее части (тогда кое-где в прессе еще велись споры об этом)…

В общем, основная масса российских граждан выступала за то, чтобы «мочить их в сортире».

Это при том — об этом уже говорилось, — что всего лишь три с небольшим года назад большинство наших соотечественников категорически требовало от Ельцина немедленно прекратить войну. Когда же глас народа был гласом Божьим — тогда или теперь?

 

Переговоры с Масхадовым, оказывается, ведутся

10 декабря неожиданно выяснилось некое существенное обстоятельство, касающееся чеченской проблемы. Как заявил в этот день Путин, российское правительство, оказывается, никогда не прерывало контактов с теми, «кто называется официальными лицами в чеченском руководстве, в том числе с Асланом Масхадовым». Эти контакты продолжаются и поныне. По словам Путина, несколько дней назад он встречался с одним из вице-премьеров правительства Масхадова, который приехал в Москву по поручению президента Чечни. Как сказал Путин, российская сторона сообщила условия, на которых она готова продолжить переговоры с Масхадовым: «Во-первых, Масхадов обязан осудить терроризм во всех его проявлениях, во-вторых, правительство Чечни должно выдать всех заложников, как российских граждан, так и иностранных, и, в-третьих, осуждая международный терроризм, Масхадов должен выдать тех преступников, которые организовали взрывы в Москве, Волгодонске, Каспийске и других городах, тех, кто принимал участие в нападении на Дагестан».

Кроме того, Путин сообщил, что накануне у представителей российской стороны была встреча с еще одним вице-премьером правительства Масхадова, и там вновь были повторены условия, на которых Москва согласна продолжить переговоры. Однако никакого конкретного результата эти встречи, мол, не приносят.

— Появляются новые лица, а ответов до сих пор нет, — сказал Путин.

Через два дня, выступая на канале ОРТ, Путин сделал одно существенное уточнение: переговоры ведутся «со всеми политическими силами в Чечне, не только с Масхадовым». В ту пору на политическом горизонте появился муфтий Чечни Ахмад Кадыров, настроенный вполне лояльно к федеральной власти, и Москва стала постепенно склоняться к тому, чтобы именно на него сделать ставку как на главного партнера по переговорам с чеченской стороны. Правда, к этому времени Масхадов уже отстранил Кадырова от должности муфтия Чеченской Республики, посчитав его предателем, однако Кадыров пренебрег этим распоряжением президента.

 

Путин предъявляет Масхадову невыполнимые требования

Что касается самого Масхадова как партнера Москвы по переговорам, Путин довольно четко изложил, как он смотрит на этого деятеля:

— Первое, что должен сделать человек, который называет себя президентом республики или претендует на то, чтобы так называться, это выдать заложников, причем заложников, захваченных задолго до начала этого конфликта и удерживаемых там по криминальным мотивам, не по политическим. Их там более 350 человек, в том числе иностранцев. Однако Масхадов их не выдает. Есть два варианта ответа на вопрос, почему. Первый: он может это сделать, но не хочет. Тогда он полностью ассоциируется с бандитами, и тогда со стороны России с ним должны вести переговоры не президент страны и премьер-министр, а следователи прокуратуры и ФСБ, и не в Кремле и в Белом доме, а в Лефортове. Возможен и другой вариант: он хочет отдать, но не может. Он не может выдать заложников, он не может выдать преступников, бандитов и террористов, он не мог воспрепятствовать нападению на Дагестан, не мог воспрепятствовать взрывам в крупных городах России. Он ничего не может. А тогда возникает вопрос: зачем он нам нужен в качестве переговорщика, тот ли это человек, с которым можно и нужно договариваться?

Вроде бы все логично. Однако похожие вопросы в принципе можно было бы задать и самому Путину. Кто такие «заложники, удерживаемые по криминальным мотивам»? Это люди, похищенные уголовниками. В России из года в год бандиты похищают сотни, а возможно, и тысячи людей. По данным НИИ МВД, только за четыре месяца 1999 года было зарегистрировано 529 похищений (не считая случившихся на Северном Кавказе). 529 зарегистрировали. На деле же, без сомнения, таких преступлений было значительно больше. Следуя логике Путина, от него тоже можно было бы потребовать немедленно освободить этих людей, а их похитителей передать в руки правосудия. Поскольку эта задача явно оказалась бы для него непосильной, мы бы имели полное право задать ему тот же вопрос, что и он Масхадову, — почему? Он не хочет или не может? Поскольку ясно, что не может, мы были бы вправе потребовать от него сей же час подать в отставку…

Так обстояло дело с заложниками. Что касается террористов, подорвавших дома в российских городах, никаких доказательств, что это сделали именно чеченцы, в тот момент не было. Позже некоторых преступников вроде бы нашли и осудили (другие «были убиты»). Однако, учитывая состояние наших следственных органов, нашего «басманного» правосудия, у многих остались сомнения, что были найдены и осуждены истинные виновники.

Такого рода сомнения зародились сразу же после взрывов, после рязанского инцидента. Была даже создана общественная комиссия во главе с депутатом Сергеем Ковалевым, которая начала параллельное, независимое расследование. Однако после того, как на участников этой комиссии начали оказывать давление, после того, как ведущие ее члены либо были убиты (Юшенков), либо умерли при странных обстоятельствах (Щекочихин), либо подверглись опять-таки странному нападению (Лацис), либо оказались за решеткой (Трепашкин), это расследование заглохло…

Наконец, насчет Дагестана. Туда действительно вторгся Басаев со своим отрядом из 650 человек. Он никогда не скрывал этого. Так же, как после не скрывал, что организовал теракты на Дубровке, в Беслане. Но выдать этого террориста Москве Масхадов действительно не мог, даже если бы захотел. В Ичке — рии не было той «вертикали» власти, какую соорудил в России Путин. Масхадов и Басаев располагались на властной «горизонтали», почти на одном уровне. Масхадов размещался чуть-чуть повыше, но Басаев тоже занимал разные правительственные посты: был первым вице-премьером, замещал премьера в его отсутствие. Баллотировался в президенты Чечни. Главное же — он был для многих чеченцев, — по крайней мере, наверное, для большинства воюющих чеченцев, — «национальным героем». Без сомнения, высоко его ценил и сам Масхадов, хотя он неустанно повторял, что не приемлет террористических методов борьбы. Так что требования Москвы, чтобы он громогласно отрекся от терроризма, были совершенно излишними. Но под терроризмом чеченский президент понимал не вооруженную борьбу вообще, а насилие над гражданским населением, нападение на мирные объекты. Масхадов, а затем его преемник на президентском посту Садулаев достаточно твердо настаивали, чтобы Басаев отказался от террора. И в конце концов, в какой-то момент тот вроде бы последовал этим настояниям…

Кроме того, многие отряды чеченских боевиков — так называемые «индейцы» — вообще никому не подчинялись, действовали автономно, самостоятельно, в том числе и прибегая к террору. Укротить их в ту пору было такой же невыполнимой задачей, как вообще покончить с уголовщиной…

В общем, ясно, что Москва предъявляла Масхадову либо риторические (отречься от терроризма), либо невыполнимые требования. Было ясно, что серьезные переговоры Москве не нужны.

 

Москва упустила свой единственный шанс…

Это была трагическая ошибка московского руководства. Переговоры с Масхадовым, — пожалуй, единственным в то время умеренным чеченским политиком такого уровня — были, наверное, единственным шансом разумно решить проблему Чечни, установить в этой республике настоящую, а не показную, шаткую стабильность. Все, что требовалось от московских правителей, — начать с Масхадовым серьезные переговоры (он их к этому постоянно призывал), действовать с ним заодно в наведении порядка в республике, помогать ему экономически, стараться откорректировать его действия, направить их в нужное русло.

Отвергнув переговоры с Масхадовым, а затем убив его, Москва бездарно упустила этот единственный шанс. Шанс добиться мира и стабильности в Чечне, а может быть, и на всем Северном Кавказе. После убийства Масхадова чеченское движение Сопротивления стало стремительно радикализироваться и исламизироваться, расползаться по всем соседним исламским республикам и даже за пределы Кавказа. Дело дошло до того, что очередной лидер чеченских боевиков Дока Умаров заявил, что «отменяет» все республики Северного Кавказа, созданные «кафирами» (неверными), в том числе и саму Чечню, и учреждает на их месте единый Кавказский эмират (по-другому — имарат), а себя назначает его эмиром (амиром).

Умаров объявил, что распространяет «священный Джихад» не только на «Русню», но и на все страны, воюющие с мусульманами в любой точке земного шара:

«Сегодня в Афганистане, Ираке, Сомали, Палестине сражаются наши братья. Все кто напал на мусульман, где бы они ни находились — наши враги, общие. Наш враг не только Русня, но и Америка, Англия, Израиль, все кто ведут войну против Ислама и мусульман».

Ясно, что позиция «всекавказского эмира» Доку Умарова резко отличалась от позиции бывшего чеченского президента Аслана Масхадова, который постоянно подчеркивал, что он возглавляет НАЦИОНАЛЬНООСВОБОДИТЕЛЬНУЮ борьбу чеченского народа, а не стремится построить какой-то широкий исламский эмират или халифат. Его слова, сказанные незадолго до гибели:

«Чеченским моджахедам не нужно ни брать пример с Аль-Каеды (по-другому — Аль-Каиды. — О. М.), ни иметь с ней каких-либо связей. Потому что в местах, где ведет войны Аль-Каеда, картина, сложившаяся в Афганистане, — не пример для чеченцев. В Чечне иная война. С начала этой войны прошло 300 лет, и ни один день эта война не останавливалась. То, что ищут чеченские моджахеды, — свобода».

Что касается «промосковского» кадыровского режима установленного в Чечне (имея в виду уже Кадырова-сына), это, по общему мнению, неустойчивый, полу-криминальный режим. И что, наверное, важнее всего для Кремля, — не обладающий качествами надежного союзника и вассала Москвы, способный при определенных обстоятельствах повернуть оружие против нее.

 

«Я не хочу ему мешать»

В последний день 1999 года, 31 декабря, в телеобращении к россиянам Ельцин заявил, что досрочно уходит в отставку.

Объясняя это свое решение, совершенно неожиданное для абсолютного большинства его сограждан, он сказал,

что «долго и мучительно» размышлял над ним. Не потому, что держался за власть: расхожее утверждение, будто он любыми путями будет за нее держаться, — это, по словам Ельцина, «вранье». Просто он хотел, чтобы все произошло, как того требует Конституция, — чтобы президентские выборы состоялись вовремя — в июне 2000 года.

— Это было бы очень важно для России, — сказал Ельцин, — мы создаем важнейший прецедент цивилизованной добровольной передачи власти, передачи ее от одного президента России другому, вновь избранному.

И все же, по словам Ельцина, он решил уйти раньше положенного срока:

— Я понял, что мне необходимо это сделать. Россия должна войти в новое тысячелетие с новыми политиками, с новыми лицами, с новыми умными сильными, энергичными людьми, а мы — те, кто стоит у власти уже многие годы, — мы должны уйти.

Тут Ельцина подвели спичрайтеры, помогавшие ему при составлении текста: в действительности новому веку и новому тысячелетию предстояло начаться только еще через год — в 2001-м. Но больно уж, видимо, хотелось, чтобы все прозвучало покрасивее, подраматичнее.

Дальше у Ельцина следовало признание, в какой именно момент он окончательно решил уступить место Путину. Это произошло после думских выборов:

— Посмотрев, с какой надеждой и верой люди проголосовали на выборах в Думу за новое поколение политиков, я понял — главное дело своей жизни я сделал, Россия уже никогда не вернется в прошлое, Россия всегда теперь будет двигаться только вперед. И я не должен мешать этому естественному ходу истории, полгода еще держаться за власть, когда у страны есть сильный человек, достойный быть президентом, и с которым сегодня практически каждый россиянин связывает свои надежды на будущее. Почему я должен ему мешать, зачем ждать еще полгода?! Нет, это не по мне, просто не по моему характеру.

Сегодня, как мы знаем, «сильный человек» остановил движение России в направлении «только вперед», во многом возвращает ее «в прошлое». Ельцин ошибся в своих надеждах…

В завершение своего выступления президент попросил прощения у россиян:

— Я хочу попросить у вас прощения за то, что многие наши с вами мечты не сбылись, за то, что нам казалось просто, а оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним махом, одним рывком сможем перепрыгнуть из серого застойного тоталитарного прошлого в светлое богатое цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным, где-то проблемы оказались слишком сложными… Я ухожу, я сделал все, что мог… Мне на смену приходит новое поколение, поколение тех, кто может сделать больше и лучше.

Ельцин сообщил, что подписал указ о возложении обязанностей президента России на председателя правительства, который будет исполнять эти обязанности в течение трех месяцев — до новых выборов. Сказал, что всегда был уверен «в удивительной мудрости россиян», а потому не сомневается, какой выбор они сделают в конце марта 2000 года.

 

Почему он ушел

Близкие к Ельцину люди утверждают: прежде всего, он был озабочен тем, чтобы передать власть человеку, при котором Россия продолжала бы двигаться в том же направлении, в каком ее двигал и он (собственно, Ельцин сам об этом сказал в своем последнем обращении к россиянам). Пока он не нашел такого человека и не убедился, что серьезных препятствий на его пути в президенты нет, он не уходил с президентского поста, хотя мог бы уйти и раньше, чем 31 декабря. Опасения на этот счет в его окружении были: весну, лето, начало осени 1999-го Ельцин провел в состоянии необычайного психологического напряжения. Как рассказывают, из-за всякого рода конфликтов, нападок, которым он подвергался (одна только история с импичментом чего стоила!), «внутри у него все клокотало».

Главным толчком, побудившим Ельцина досрочно уйти в отставку, стали, повторяю, декабрьские выборы в Думу — успешное выступление «Единства». Об этом вскользь сказано и в его прощальном телеобращении. Успех новорожденного политического движения, как полагал Ельцин, означал, что дорога в Кремль для его преемника, — имя которого уже прочно связали с «Единством», — открыта. Для него это было своего рода внутренним освобождением: «Все, я нашел человека! Мы выиграли!» И настроение у него переменилось. Ельцин обрел уверенность: с Путиным он «попал в десятку». Наступило душевное спокойствие.

 

Реакция Путина

Если быть совсем точным, досрочно уступить свое место Путину Ельцин решил еще до думских выборов, незадолго до них, когда, в общем-то, стало ясно, что «Единство» добивается высокого результата, выходит на второе место. Во всяком случае, Путину он сказал об этом своем желании на их встрече в своей загородной резиденции 14 декабря (выборы, напомню, состоялись 19-го). Правда, не уточнил, когда именно он собирается покинуть Кремль.

Путин не ожидал досрочного ухода Ельцина. Да и вообще такое решение — уйти раньше срока — не было характерно для Бориса Николаевича. Но он-таки его принял, это решение. Главным аргументом, скажу еще раз, послужил удачный старт недавно созданного и быстро ставшего «пропутинским» «Единства».

Ну и, кроме того, Ельцин, конечно, просто устал… Это не вызывает сомнения.

Что касается Путина, он, надо полагать, к этому времени психологически уже был готов к тому, что займет ельцинское место, и, по-видимому, был рад, что томительный период ожидания закончился, ситуация становилась более определенной. Хотя каких-то внешних проявлений этой его радости никто не заметил.

Более того, он вроде бы даже был удручен приближающейся довольно резкой переменой в своей судьбе. Первая его реакция была: «Думаю, я не готов к этому решению, Борис Николаевич». Такая реакция «обескуражила» Ельцина…

Об этом своем разговоре с президентом Путин рассказал на встрече с Волошиным, Юмашевым и Татьяной Дьяченко. По словам его собеседников, он действительно был довольно сильно удручен. Однако все четверо пришли к заключению, что отставка президента состоится где-нибудь весной 2000 года, так что всерьез говорить об этом рано. Никто не мог предугадать, что это произойдет в ближайшие недели.

Вторая «предотставочная» встреча Ельцина и Путина состоялась утром 29 декабря. Как только преемник вошел в его кабинет, президент, по его словам, сразу почувствовал, что он, Путин, «уже другой — более решительный, что ли».

Ельцин сказал своему гостю, что решил уйти 31 декабря…

 

Отставка Ельцина добавила Путину очков

Неожиданная досрочная отставка Ельцина, о которой он объявил 31 декабря, благоприятно сказалась на «президентском» рейтинге Путина — он резко подскочил: по данным Фонда «Общественное мнение», накануне Нового года, 25 декабря, этот рейтинг составлял 45 процентов, а 8 января — уже 55.

Ельцинская «помощь» Путину была тем более заметна, что в декабре, в отличие от сентября — ноября «президентский» рейтинг премьера не демонстрировал особенной тенденции к росту.

Абсолютным, безоговорочным преимуществом Путин стал обладать в январе и в парном голосовании, всех своих основных соперников он уже «побеждал» с разгромным счетом: Зюганова — 70:17, Примакова — 71:15, Явлинского — 75:7, Лужкова — 77:6.

У главных путинских соперников — Примакова и Лужкова — дела вообще пошли скверно. В конце декабря 1999-го Фонд «Общественное мнение» провел традиционный опрос на тему: «Кого из российских политиков, общественных деятелей вы назвали бы человеком года?» Год назад, в конце 1998-го «людьми года», занявшими в опросе два первых места, оказались теперешние соратники (хотя не скажу, что близкие друзья) Евгений Максимович и Юрий Михайлович. Год спустя абсолютным лидером, естественно, стал Путин (в 1998-м его имени вообще не было в списке). Евгений Максимович еще сумел зацепиться за вторую строчку, но с совершенно неприличным, более чем пятикратным отставанием от лидера: у Путина 42 процента, у Примакова — 8. Прошлый серебряный призер столичный градоначальник отъехал на шестое место с жалкими двумя процентами.

Полагаю, такого рода опросы все больше укрепляли бывшего премьера Примакова, в недавнем прошлом наиглавнейшего любимца публики во мнении, что на президентских выборах ему абсолютно ничего «не светит», так что нечего и «соваться», нечего смешить публику, наносить урон своему драгоценному имиджу в высшей степени солидного, положительного и рассудительного деятеля. Ибо какой же имидж у человека, с треском проигравшего?

4 февраля Евгений Максимович после долгих колебаний («колебал» он не только себя, но и всех окружающих), наконец сошел с дистанции с шестью процентами рейтинга (у Путина к этому времени было уже 57). Как заметил один из телеведущих, «месяц он молчал, томил своих сторонников, поднимал цену своему решению».

 

Продолжают «мочить их в сортире»

Между тем, грязная война в Чечне, возобновленная Путиным, продолжалась. Продолжалась при одобрении и поддержке большинства российского населения. Мы помним: по опросам Фонда «Общественное мнение», в ноябре и декабре в пользу войны высказывались, соответственно, 65 и 69 процентов граждан. Аналогичный опрос Фонд провел еще раз — 15 января 2000 года. Процент сторонников войны „до победного конца“ и противников любых переговоров остался примерно на том же уровне.

Что удивительно, чаще других такое мнение высказывали жители Москвы и Санкт-Петербурга, люди с высшим образованием… И еще: наряду с теми, кто голосовал на выборах за жириновцев и „Единство“, — сторонники Союза правых сил.

Как и осенью, две трети опрошенных высказались за то, чтобы российские войска продолжали двигаться все дальше и дальше вглубь Чечни.

 

«Российские солдаты добивали больных, раненых, убивали мирных людей, стариков и женщин»

Существует множество свидетельств о том, что тогда происходило в Чечне. Вот свидетельство тридцатидвухлетней жительницы поселка Новые Алды медсестры Асет Чадаевой (в записи сотрудников «Мемориала»):

«Я была свидетелем событий в Грозном, в частности, в поселке Новые Алды с сентября 1999 года по февраль 2000 года.

До 5 февраля 2000 года люди здесь гибли под бомбами, от осколочных ранений. Я свидетельствую: именно „работа“ российской авиации доводила хронических больных стариков до инфарктов и инсультов. Люди здесь умирали от пневмонии, они месяцами сидели в сырых подвалах, вследствие чего и гибли. Всего в течение двух месяцев до 5 февраля были нами похоронены 75 человек.

4 февраля, когда люди вышли из подвалов, ходили по дворам, кололи дрова, прибежала девушка с „Окружной“ [близлежащий район Грозного] и говорит: „Солдаты идут к вам, я их направила кружным путем, вокруг болота“. Я успела предупредить несколько семей. Чтобы солдаты от страха не начали стрелять, я говорила: „По дворам не ходите, по-чеченски не кричите, детей не зовите — еще подумают, что кого-то предупреждаете“.

Когда первая группа солдат — разведка — появилась на нашей улице, мой отец, брат и я стояли перед воротами дома. Они идут молча мимо нас, и тут отец мой сказал: „А где ваше «Здравствуйте»?!“ Командир их остановился и говорит: „Извини. Здравствуй, старик“. Тут из группы выскочил какой-то маленький, подбежал к брату, сдергивает у него одежду с плеча, смотрит, — нет ли следов от ношения оружия. Смешно! Если бы он был боевиком, разве вышел бы сам?

Они нам сказали: «Завтра близко к подвалам не подходите. Вот за нами придут настоящие крутые“. Мы толком и не поняли, что нас хотят предупредить.

5 февраля около 12 часов дня я услышала на улице первые выстрелы. Мы с отцом вышли и увидели, как солдаты поджигают дома. Наш сосед чинил крышу, и я услышала, как солдат говорит: „Смотри, Дим, дурак крышу делает“, — а тот в ответ: „Сними его“. Солдат поднял автомат, хотел выстрелить. Я крикнула: „Не стреляй! Он глухой!“ Солдат повернулся и выпустил очередь поверх наших голов.

Тут за нами вышел мой брат, 1975 года рождения, и мы пошли навстречу этим фашистам. Первое, что они крикнули: „Отмечай им, Серый, зеленкой лбы, чтобы стрелять удобнее было“. Брату сразу же приставили автомат и спросили: „В боях участие принимал?“ Брат ответил, что нет, — тогда они стали избивать его.

На случай, если насиловать будут, я заранее привязала к себе гранату (ее можно было выменять на четыре пачки сигарет „Прима“).

Нам приказали собраться на перекрестке. Я собрала людей с нашей улицы, чтобы всем быть вместе. Только в нашем маленьком переулке детей до 15 лет было десять человек, самому младшему — всего два года. Солдаты опять начали проверять паспорта, один говорит: „Выселять вас будем. Вам коридор, сволочи, давали!?“ Все это сопровождалось нецензурной бранью.

Солдат, проверяя мою сумку, увидел там медикаменты и тонометр. Он спросил, кем я работаю. Я ответила: „Медсестрой“. Меня подвели к командиру. Он говорил с кем-то по маленькой рации, в ответ на какое-то сообщение начал кричать в нее: „Вы что там, все с ума посходили?!“ — далее нецензурно. Неподалеку раздавалась стрельба. Оттуда подбежал огромного роста мужчина в форме, наклонился к командиру, стал что-то говорить, командир в ответ кричал… Было видно, что они сильно возбуждены.

Я боялась, что они, не разобравшись, начнут вокруг стрелять, и чтобы их успокоить, сказала: „Вы не бойтесь, тут некому в вас стрелять, если вы сами друг в друга не начнете“. В ответ он сказал: „Если только кто-нибудь выстрелит мне в спину или в кого-нибудь попадут, я всех тут положу, никого не пожалею!“

В это время на скорости подъехал БТР, командир опять начал по рации с кем-то говорить, потом подошел ко мне. Брат выскочил вперед, закрывая меня, но тот говорит: „Я не трону, не бойся. Ты — медработник. Организуй как можно скорее захоронение убитых. Тут ребята в запарке ваших стариков уложили“.

Только я отошла от перекрестка, снова раздались выстрелы. Женщины закричали: „Ася, Руслан ранен, перевяжи его!“ Руслан Эльсаев (возраст — 40 лет) после проверки стоял около своего дома, курил. Двое солдат без всякой причины выстрелили в него, одна пуля прошла навылет через легкое, в двух сантиметрах от сердца, другая — попала в руку. Мне чудом удалось остановить кровотечение, но ему срочно была нужна квалифицированная помощь хирурга. Но показать его русским было все равно что убить.

Мы с братом снова вышли на улицу и снова услышали дикие крики: соседка Румиса ведет девочку. Это была девятилетняя Лейла, дочь Кайпы, беженки из села Джалка. Кайпу я несколько месяцев знала, тихая такая женщина. Они жили у Сугаипова Авалу вместе с еще двумя мужчинами — беженцами из Грозного. Лейла в истерике падала, каталась по земле, хохотала и кричала по-чеченски и по-русски: „Маму мою убили!“ Брат взял ее на руки, отнес к нам домой, я вколола ей транквилизатор. Она не успокаивалась, кричала, и мы облили ее водой — с трудом успокоили.

Когда я кончила оказывать ей помощь, солдаты уже ушли с нашей улицы. Я побежала во двор Сугаипова — там лежала Кайпа в луже крови, от которой на морозе еще пар шел. Я хотела поднять ее, а она разваливается, кусок черепа отваливается — наверное, очередь из ручного пулемета перерезала ее. Рядом во дворе двое мужчин лежат, у обоих громадные дырки в голове, видимо, в упор стреляли. Дом уже горел, задние комнаты, в первой же горел убитый Авалу. Видимо, на него вылили какую-то горючую жидкость и подожгли. Я подтащила сорокалитровую флягу с водой, не знаю, как подняла, вылила воду. Честно говоря, я не хотела видеть тело Авалу, пусть лучше в памяти останется живой — исключительно добрый был человек. Прибежали соседи, тоже стали тушить пожар. Двенадцатилетний Магомед ходил по двору, повторял: „Зачем они это сделали?!“ От запаха крови просто было невыносимо…

Я обратно побежала по центральной улице, там могли в любую минуту выстрелить, нужно было дворами передвигаться. Я увидела Гайтаева Магомеда — он был инвалид, в молодости в аварию попал, у него носа не было, он специальные очки носил. Он лежит, ему прострелили голову и грудь, а эти очки висят на заборе.

Российские солдаты добивали моих больных, раненых мирных людей, стариков и женщин. Лема Ахтаев, 1968 года рождения, чудом остался жив, когда 11 января из миномета попали в их дом — тогда убило троих, а его тяжело ранило. Я его лечила до 5 февраля — в тот день его и другого моего соседа, Ахматова Ису, 1950 года рождения, сожгли. Мы нашли потом кости, собрали их в кастрюлю. И любая комиссия, любая экспертиза может доказать, что это человеческие кости, человеческие ДНК. Но никому дела нет до этих костей, до этих убитых. Первое, что их интересовало, — похоронили ли мы убитых.

Был сожжен также Байгираев Шамхан, его забрали из дома. Российские солдаты зверски убили 80-летнюю Ахматову Ракият [вероятно присутствует в списке HRW (правозащитная организация Human Rights Watch. — О. М.) как Ахмадова Рахаш], которую сначала ранили, а потом лежачую добили. Она кричала: „Не стреляйте!“ Этому есть свидетели.

Эльмурзаев Рамзан [вероятно в списке HRW присутствует как Экмурзаев Рамзан], 1967 года рождения, инвалид, был ранен 5 февраля днем, а потом ночью умер от перитонита. Братьев Идиговых заставили спуститься в подвал и забросали гранатами. Один остался в живых, другого разорвало на куски [есть в списке HRW].

Гайтаев Магомед [есть в списке HRW] убит возле своих ворот. Всех невозможно перечислить… Всего в тот день мы не досчитались 114 человек, найдено 82 трупа».

…Если кто-то думает, что чеченцы когда-нибудь забудут и простят русским эти подвиги, тот сильно ошибается. Я полагаю, что прощения не будет и через тысячу лет. На административных картах Чечня еще долго может оставаться в составе России, но в сознании ее, Чечни, жителей, переживших все эти ужасы, она, конечно, давно уже вне этих границ.

Интересно, где сегодня все эти «Димы», «Серые», получившие в Чечне «боевую закалку»? Не исключено, что служат в полиции (там такие нужны), офицерами в армии (убивают и калечат новобранцев). Или — примкнули к «браткам». Тысячи прошли в Чечне эту школу первобытного варварства, этот конвейер подготовки садистов и убийц.

…И еще одно. Так сказать, к портрету известного в ту пору телеведущего-телекиллера г-на Доренко. Аккурат через неделю после резни в Новых Алдах, 12 февраля 2002 года, телекиллер произнес в эфире такой цинично-кощунственный текст:

— В одном из разговоров с военными в Чечне я однажды посетовал, что, дескать, ужасно дорого стоят снаряды и бомбы, что работа артиллерии и авиации стоит нам очень дорого. «Совсем нет, — раскрыли мне глаза военные, — колоссальное количество снарядов скопилось на складах. Их утилизация и уничтожение — серьезная проблема».

Вот и все. Еще вопросы по поводу того, кто такой Доренко, есть? Вопросов нет.

 

Концлагерь в Чернокозове

Я уже писал об Андрее Бабицком. Может быть, стоит еще привести несколько фрагментов из его рассказа о том, что с ним происходило в Чечне после его задержания, в частности о печально известном «фильтрационном пункте» в Чернокозове, где он находился до своего «обмена» на будто бы пленных российских солдат. Вот что он рассказывал своему коллеге Петру Вайлю по телефону вскоре после возвращения домой в Москву 29 февраля:

— На мой взгляд, там, в Чернокозове, самый настоящий концлагерь — это то, что называется фильтрационным пунктом. Там бьют чеченцев… При мне там содержалось порядка 130 человек. Это 18 камер, бьют людей с утра до вечера, причем не только бьют, но и пытают. Применяют разнообразные пытки — их перечисление заняло бы очень значительное время.

— Вы говорили в вашем предыдущем интервью, что вам досталась только лишь так называемая «прописка» — какое-то количество ударов дубинками. А почему к вам относились по-другому?

— Именно потому, что выяснилось, что я журналист, а для них, это, видимо, был либо редкий, либо первый такой гость, поэтому, меня просто «прописали» и практически на третий день перевели в «блатную» камеру, где обычно содержатся проштрафившиеся российские военнослужащие, которых не бьют, и которым как-то помогают, и фактически для меня этот срок в сравнении со всеми, кто там постоянно находился, был достаточно вольготным, хотя даже по условиям, насколько я понимаю, обычной российской тюрьмы, эти условия вольготными назвать нельзя. Представьте себе, это камера-одиночка, мы меряли ее с моим сокамерником спичками — метр восемьдесят на метр, и когда нам бросили третьего человека, то мы спать фактически не могли, потому что места не было. Тем не менее, все равно, я могу сказать, что я находился в достаточно комфортных условиях. Остальные чеченцы первое время, пока я находился в Чернокозове, подвергались истязаниям и пыткам. Кормят там один — два раза в день. Два раза — когда не забывает обслуга, один раз, когда она выпивает вместе с местной охраной. Очень большая проблема, — это то, что называется «оправкой». В туалет в лучшем случае можно выйти раз в сутки, в худшем случае — в сутки с половиной и двое суток. Это иногда превращается в чудовищное мучение. Кроме того, практикуется просто элементарное издевательство, когда охрана ходит от камеры к камере и задает самые разные вопросы или заставляет выполнять действительно унизительные для людей указания. Но об унижении никто не думает — все думают о том, чтобы не пытали. Это нужно иметь в виду, потому что первые три дня, пока я там находился, пытки носили совершенно беспрецедентный характер, беспрецедентный в моем представлении, потому что никогда таких чудовищных истязаний над человеческой плотью я не видел. И никогда я не слышал таких кошмарных выражений боли, таких криков, которые выражали эту боль…

Свой рассказ Андрей Бабицкий продолжил на пресс-конференции на следующий день. Он повторил данную им накануне характеристику «фильтрационного пункта» в Чернокозове, добавив, что это вообще своего рода модель тех порядков, которые пытаются установить во всей Чечне:

— …По сути дела, Чернокозово — это концентрационный лагерь, того типа, о котором мы знаем и по фильмам про Великую Отечественную войну и по литературе о сталинских лагерях. Это такой механизм истязания тех, кто попадает туда. Я провел там фактически две недели — с 16 января по 2 февраля, — и из тех, кого называют боевиками, в этом изоляторе фактически нет никого. Туда людей просто гребенкой собирают по улицам, из чеченских сел и городов. И этих людей ломают, бьют, пытают, запугивают. Я не знаю, для чего это делается. Надо сказать, что сейчас в Чечне создается очень успешно модель полицейского управления государством. И там, в Чечне, полный, на мой взгляд, бардак, но, тем не менее, полицейская модель работает. Она полностью держится на страхе. Не так важно, эффективны ли те или иные гражданские службы — важно, чтобы работал именно аппарат подавления…

 

Западу неприятно на это смотреть

Запад так и не смог оказать какое-то существенное умиротворяющее, образумливающее влияние на действия московских властей в Чечне. Более того, по-видимому, и не очень хотел, по возможности брезгливо сторонился. Да, рядовые граждане, общественные деятели, журналисты — те не уставали протестовать, обличать, а вот так называемые «официальные лица», от которых, конечно, зависело гораздо больше. Они, разумеется, тоже критиковали Москву, но предпринять какие-то решительные действия, которые заставили бы ее остановиться, одуматься, — на это они так и не отважились.

Характерный случай произошел осенью 2007 года в Брюсселе. 2 октября в здании Европарламента открылась фотовыставка «Геноцид в Чечне». На ней были представлены 300 снимков, сделанных известными фотожурналистами и показывающих зверства российских военных в этой республике, их чудовищные преступления перед мирным населением. Перед зрителем предстали останки людей, погибших под бомбами (которые таким способом «утилизировали»), расстрелянных при «зачистках», замученных в «фильтрационных пунктах», то бишь в концлагерях.

По словам тех, кто успел посмотреть фотографии, они были потрясены.

Однако снимки провисели на стендах лишь несколько часов, после чего выставку поспешно закрыли: показывать такое… Европарламентарии решили поберечь свою психику, свои нервы…

Надо сказать, перед открытием выставка уже прошла своеобразную цензуру: сорок четыре снимка, на которые, по мнению «цензоров»-администраторов, вообще невозможно было смотреть без содрогания, закрыли листами черной бумаги. Однако затем, как видим, к этой же категории, были отнесены и все остальные фотографии.

Когда выставку демонтировали, настырные журналисты, не сумевшие вовремя взглянуть на экспонаты, пытались увидеть фотографии, переснять хотя бы некоторые из них, однако бдительные охранники, видимо, получившие соответствующие инструкции, запрещали им это делать, поворачивали фотографии тыльной стороной к фото- и телекамерам.

— Нельзя смотреть! Запрещено! — угрюмо твердили они.

В этом инциденте, как в капле воды, отразилось истинное отношение Запада (западных властей) к тому, что происходит в Чечне: мы, конечно, против, но. в конце концов, разбирайтесь там сами, не впутывайте нас в вашу грязь, не заставляйте нас вместе с чеченцами переживать те злодейства, которые вы там творите!

 

Путин — президент

Президентские выборы состоялись 26 марта. Уже в конце этого дня стало ясно, что Путин побеждает с довольно большим — более 16 процентов — отрывом от следующего за ним вечного коммунистического кандидата в президенты Зюганова.

Что могло помешать победе выбранного Ельциным наследника? Война в Чечне? Да нет, она только способствовала его триумфу. Тогда, может быть, избирателей в состоянии были насторожить такие эксцессы, как весьма подозрительные «учения» в Рязани, похищение и «обмен» журналиста Андрея Бабицкого, его рассказ о происходящем в Чернокозове (это ведь уже не война, это что-то другое)… Нет, не насторожили.

Окончательные итоги выборов были опубликованы 5 апреля. Преимущество фаворита стало еще больше: Путин — почти 53 процента, Зюганов — несколько более 29-ти. На третьем месте оказался Явлинский, обогнавший Тулеева, ранее занимавшего это место, — 5,8 процента.

Никто из остальных восьми кандидатов не преодолел трехпроцентного барьера, так что всем им предстояло вернуть в казну деньги, полученные на предвыборную агитацию…

Интереса ради, можно все же перечислить, в каком порядке выстроились эти аутсайдеры: Аман Тулеев (более 2,2 миллиона голосов), Владимир Жириновский (несколько более 2 миллионов), Константин Титов (около 1,2 миллиона), Элла Памфилова (почти 759 тысяч), Станислав Говорухин (около 329 тысяч), Юрий Скуратов (более 319 тысяч — совсем неплохой результат для героя «кассетного» скандала), Алексей Подберезкин и Умар Джабраилов — оба менее чем по 100 тысяч.

 

Очередной трагический перелом в российской судьбе

Итак, Путин — президент…

В «Президентском марафоне» Ельцин пишет, что когда он узнал об этом фактически уже свершившемся событии 26 марта 2000 года, то пришел в восторг:

«Я от волнения не мог усидеть на месте. Победа! Быть может, главная моя победа! Господи, как долго я этого ждал!»

На самом деле это была не главная победа, а главная ошибка его жизни. В результате этой ошибки в российской истории открылась очередная трагическая страница.

Это сейчас, по прошествии лет, все так и сяк судят и рядят, что, собственно говоря, произошло 31 декабря 1999 года, когда в России не просто сменилась власть, но и произошел очередной резкий перелом в ее судьбе: от надежды — к почти полной безнадежности. Однако непосредственно после той даты — 31-го — мало кто угадал, мало кто дал точную оценку. Пожалуй, точнее всех ее дала Валерия Новодворская в «Литгазете» от 19 января (еще и трех недель не прошло от рокового события):

«Он (Борис Николаевич Ельцин. — О. М.) останется в истории Иваном Сусаниным, который обещал показать стране дорогу на Запад, а в результате завел ее и сдал прямо в руки Лубянки, устроив нам конфронтацию со всем цивилизованным миром. Ельцин все свои заслуги, до одной, очень старательно, ничего не забывая, взял назад (точнее бы сказать: взял и перечеркнул. — О. М.)»

 

Россия, что с тобой случилось?

Если вернуться к чеченской теме… Вот тоже вопрос: как могло случиться, что за каких-то три года — с 1996-го по 1999-й — страна, Россия, так резко переменилась? Из сообщества людей, требующих мира, мира во что бы то ни стало, превратилась в сообщество, жаждущее войны. Ну, не жаждущее — мне возразят, что это сказано слишком сильно, — но, по крайней мере, «большинством голосов» поддерживающее эту войну (тут уж возражений, я полагаю, быть не может — опросы-то нам известны).

Думаю, как и в прежние времена, главную роль сыграла пропаганда. Наши соотечественники по-прежнему беззащитны перед ней. По-прежнему легко поддаются манипулированию. Как в тридцатые годы, когда огромные массы народа с необыкновенной легкостью удавалось уверить, что такой-то и такой-то — шпионы и диверсанты, не заслуживающие иной участи, как только немедленного расстрела.

И то сказать, если вам каждый день демонстрируют, как «чеченские бандиты» пытают русских солдат (да и не только солдат), отрубают им головы, отстреливают пальцы, — трудно не вскипеть, не заразиться ненавистью, не прийти к мысли, что иначе как только с помощью оружия с ними нельзя вести разговоры.

При этом как-то не приходит на ум: а почему же нам не показывают аналогичные или даже еще более жестокие истязания, которым подвергают чеченцев «федеральные» костоломы в различных «фильтрационных пунктах», как казнят без суда и следствия, связав по несколько человек и подрывая такую связку тротилом? Да мало ли что еще не показывают…

Вообще, почему-то никому не приходит в голову: что должна пережить, например, чеченка, перед тем как надеть на себя «пояс шахида», — через какие муки или созерцание мук своих близких она должна пройти? Или еще: откуда берутся «отморозки», наподобие тех, что захватили бесланскую школу? Может быть, перед этим их собственные дети были преданы такой же мученической смерти?

Им, «отморозкам», конечно, нет оправдания: верх дикости мстить ни в чем не повинному ребенку, — но все же… Будь нам известна ВСЯ правда о подобных делах, а не только лишь строго очерченная строго дозированная часть ее, может быть, наша ненависть, наше возмущение сконцентрировались бы не только на этих бандитах, — может быть, для нашей ненависти еще приоткрылась главная причина всех этих бед — бесчеловечная война, начатая почти два десятка лет назад на Северном Кавказе и до сих пор нельзя сказать, чтобы окончательно завершенная.

Но «искусство» пропаганды в том и заключается, чтобы показывать лишь половину правды, ту, которая «нужна».

…Как-то уж больно вовремя подоспели в 1999-м и взрывы домов, и вторжение Басаева в Дагестан… Ну, тут уж, думалось, вообще все ясно: агрессия! Агрессию надо отражать.

Может быть, когда-нибудь откроется, почему именно в тот момент — ни раньше, ни позже — взлетели на воздух дома в Москве и Волгодонске, по какой причине Басаев и Ко пошли на столь очевидную глупость — на это самое вторжение, — в которой больше всех именно они не были заинтересованы…

Как бы то ни было, чеченская война, остановленная с такими муками, с таким неимоверным трудом, возобновилась.

…Правда, в конце концов ее вроде бы закончили, точнее — приостановили, но изначально поставленная цель — сделать Чечню нормальной, цивилизованной частью России — так и не была достигнута. И вряд ли будет достигнута когда-нибудь в будущем.

Апрель — октябрь 2012 года