“Ученые мальчики в розовых штанишках”

Сейчас известные события октября 1993 года принято обозначать краткой формулой: “расстрел парламента”. Вот-де проклюнулись в России робкие ростки демократии, но тут же были беспощадно уничтожены танковыми выстрелами. Ощущение такое, что в здании парламента – Белом доме – в тот момент притулились все сплошь демократы, народолюбцы, правдоборцы, против которых президент с диктаторскими замашками, не имея других аргументов, применил грубую силу, – попросту говоря, утопил их в крови.

Чем дальше мы удаляемся от того времени, тем больше стираются в памяти реальные события, и даже многие из тех, кто был свидетелем этих событий и прекрасно видел, как все было на самом деле, вроде бы начинают соглашаться: да-да, “расстрел парламента” – наиболее точное обозначение того, что тогда произошло.

Конечно, обстрел Белого дома в ходе его штурма 4 октября 1993 года действительно был (восемь танков разведроты Таманской дивизии, занявшие позиции на Новоарбатском мосту и на набережной Тараса Шевченко, выпустили по зданию Верховного Совета около двенадцати снарядов), однако этот факт никак “не тянет” на то, чтобы стать исчерпывающим символом трагических событий, произошедших в ту пору в стране, хотя с “изобразительной” – фото- и кинематографической – точки зрения он, конечно, для этого весьма удобен. Удобно также использовать этот образ во всяких легковесных телевизионных дискуссиях, так называемых ток-шоу: не станешь же в самом деле подробно перечислять, как все было в действительности.

Но в книге это можно себе позволить – достаточно подробно изложить события с октября 1991-го по октябрь 1993-го. Чтобы освежить нашу общую память – повторяю, уже изрядно притупившуюся.

Октябрь 1993-го начался в январе 1992-го, точнее даже – в декабре 1991-го, когда гайдаровские реформы еще и не начались, а только готовились. Точкой отсчета можно считать выступление вице-президента Александра Руцкого во время его поездки по оборонным предприятиям Сибири в начале этого месяца. Как раз в ходе того турне, обрушившись на новое, лишь недавно сформированное правительство, он прилепил к нему нелепое словосочетание “ученые мальчики в розовых штанишках”. После оно на все лады бесчисленное число раз повторялось “доброжелателями” команды Гайдара.

Вообще-то, напомню, правительство возглавлял не Гайдар, а непосредственный начальник Руцкого – президент Борис Ельцин, можно было бы и поостеречься в выражениях. Но нет, не поостерегся. Очень уж хотелось поскорее заявить о себе как о центральной фигуре во власти, как об истинном защитнике народных интересов, в общем – перехватить политическую инициативу. Так что, повторяю, атаки на реформы начались еще до того, как начались сами реформы. Одновременно началось предательство Руцкого по отношению к Ельцину, который поверил ему, сделал его своим заместителем на высоком государственном посту.

Несколько позже, 18 декабря, в “Независимой газете” Руцкой вновь подверг правительство резкой критике: оно и такое, и сякое, и неуправляемое, и дезорганизованное, не знающее, куда, к какой цели оно идет. Уже тогда Руцкой выступил против либерализации цен, еще только готовившейся, заявив, что, если она не будет отменена, он, Руцкой, уйдет в отставку (потом, правда, не ушел, до конца цеплялся за свое кресло, – пока его не выкинули из него в октябре 1993-го).

Что касается депутатов, мы ведь видели: Съезд благословил президента и правительство на проведение реформ. Однако уже менее чем через две недели после ельцинского указа о либерализации цен – он начал действовать со 2 января – депутатские вожди и их единомышленники вслед за Руцким выступили с нападками на действия кабинета. Так, спикер ВС Руслан Хасбулатов “отметился” 13 января, заявив на встрече с делегацией итальянского сената, что Верховному Совету России следует “или предложить президенту сменить практически недееспособное правительство России, или, в соответствии с конституционным правом, самому сменить это правительство”. Нападки на кабинет спикер продолжил на заседании президиума ВС, состоявшемся в тот же день. “Создается очень безрадостное отношение к правительственной политике, – сказал Хасбулатов. – И какие-то выводы в организационном плане, безусловно, надо будет делать”.

Вот так, ни больше, ни меньше: правительство только начало работать – и оно уже “практически недееспособное”, в отношении него пора делать оргвыводы, то есть попросту менять.

Вроде бы ничего нет удивительного, если руководитель парламента в чем-то не согласен с правительством, критикует его действия, требует откорректировать те или иные принимаемые правительством меры. Поражало другое – агрессивность, яростная непримиримость, с которыми Хасбулатов обрушился на кабинет Гайдара (должен при этом еще раз заметить, что слова “кабинет Гайдара” я, как и многие, употребляю условно: вновь напомню – формально председателем правительства в ту пору был Ельцин, а Гайдар – всего лишь вице-премьером; в апреле он стал первым “вице”, а с 15 июня – исполняющим обязанности премьера).

Поражаешься, как они торопились заявить о себе как о противниках начатых реформ. Хотя бы выждали какое-то время приличия ради, посмотрели бы, что из этих реформ получится, дали бы другим посмотреть. Нет, невтерпеж было…

Эти два деятеля – Руцкой и Хасбулатов – и стали главными фигурами многомесячной борьбы консервативных сил с реформами Ельцина – Гайдара, закончившейся трагическими событиями октября 1993-го. Впрочем, точнее будет поменять этих двоих местами – на первое место поставить Хасбулатова, а уж на второе – Руцкого: все-таки спикер ВС сыграл тут более значительную и зловещую роль.

В ответ на демарш Хасбулатова последовали не менее резкие штыковые уколы со стороны членов правительства. Вице-премьер Сергей Шахрай назвал выступления спикера “по меньшей мере безответственными”, а первый вице-премьер Геннадий Бурбулис охарактеризовал Верховный Совет как “оплот тоталитарной системы”. Из этого видно: хотя атака на правительство и началась вроде бы неожиданно, на пустом месте, она не застала его врасплох; вскидывать руки вверх, отступать после первых же вероломных ударов, ударов в спину никто там не собирался. Нетрудно было догадаться: эта твердая позиция обусловлена прежде всего поддержкой со стороны Ельцина; пока она, эта поддержка, сохранится, все будет нормально.

Оставалось молиться: только бы президент не дрогнул, не попятился назад.

“Либерализация цен не наполнила прилавки”

Атаке спикера на правительство предшествовала его двухдневная поездка в Рязанскую область. Вроде бы именно она и настроила его на столь агрессивный лад. Собственно говоря, уже 11 января, непосредственно по итогам этой поездки, он сделал первые разносные антиправительственные заявления – в частности, констатировал, что начатая кабинетом либерализация цен “не решила проблем пустых прилавков”. Для этого надо было ехать за несколько сот километров? Все, что Хасбулатов узнал в Рязанской области, он мог бы узнать, пройдясь по московским магазинам вблизи Белого дома: да, прилавки по-прежнему пусты. Вообще, удивительное дело: профессор экономики, член-корреспондент Академии наук пускается в рассуждения о неэффективности такой меры, как либерализация цен, спустя всего лишь несколько дней после того, как она начата. Рассуждения, простительные для обывателя, но не для ученого мужа.

За этим и последовало: “недееспособное правительство”, его пора менять и т.д.

Разумеется, выступления спикера не были проявлением обычных разногласий между различными госдеятелями, – это было объявление войны, войны на уничтожение.

С точки зрения политического расчета, тут все понятно. Начавшиеся либеральные реформы, связанный с ними резкий подскок цен, проблемы с зарплатами, пенсиями, пособиями, сбережениями неизбежно должны были вызвать массовое недовольство населения. Воспользоваться этим недовольством, возглавить толпы протестующих (которые, как ожидалось, вскорости появятся), оседлать волну этого недовольства и протеста, въехать на ней во власть тогда захотели многие. В общем-то, это азбука политики – уловить какое-то мощное социальное движение и действовать в его русле, опираясь на его поддержку. Другой вопрос, какое это движение. Способствует ли оно поступательному развитию страны или направлено против него. Но такой вопрос волнует далеко не всякого.

Что касается Хасбулатова, уверен, им с самого начала и до конца двигало прежде всего безграничное честолюбие и властолюбие. Высокий пост, на котором он оказался (в первую очередь, повторяю, благодаря мощной поддержке Ельцина), безнадежно устаревшая, принятая еще в достославные брежневские времена, совсем в другой стране Конституция, открывали перед ним безграничные возможности для восхождения на самую вершину власти. Грех было ими не воспользоваться.

Что же касается интересов страны, интересов народа, – ну кто же из этих политиканов, прилежных учеников Макиавелли, беспокоится о таких пустяках. Это для людей совсем иного склада, старомодно-совестливых, – коих впору заносить в Красную книгу.

Кое-что о личных мотивах

Конечно, можно было бы затевать драку и не с такой яростью, не с такой прытью, как ее затеял Хасбулатов, – постепенно раскручивать маховик, не торопясь, наращивать его обороты. С тактической точки зрения, так оно, наверное, было бы выигрышней. Но у спикера были еще свои, личные счеты с Гайдаром. Да и не только с ним. Вспоминается подобная же неадекватность, с какой Хасбулатов осенью 1991-го обрушился на Явлинского, выдвинувшего свою очередную экономическую программу. Председателя парламента просто трясло при упоминании одного только имени этого экономиста. Точно так же чуть позднее его трясло при упоминании имени Гайдара.

Подобную реакцию трудно объяснить, если не принять во внимание, что Хасбулатов, как уже говорилось, сам экономист, научный работник, профессор, доктор наук. А незадолго перед тем на внеочередных выборах в Академию наук стал еще и членом-корреспондентом. Я не стану утверждать, что его избрали, учитывая не столько его научные достижения, сколько занимаемый им высокий государственный пост, хотя это вполне в традициях российской академии, – вспомним, как холопствующие академики избирали в свои ряды Сталина, Молотова, Вышинского и других пролетарских вождей. Допускаю, что Хасбулатов действительно “тянул” на членкора (хотя в таком случае непонятно, почему его не сделали таковым на предыдущих, очередных, выборах, которые состоялись не намного раньше внеочередных, когда Хасбулатов еще не был председателем ВС). Как бы то ни было, факт остается фактом – член-корреспондент. Так вот, если учесть это обстоятельство, а также то, что и Явлинский, и Гайдар – тоже научные работники, только академическим рангом пониже, ярость, с какой Хасбулатов обрушился на правительство и на его реформы, становится – по крайней мере отчасти – психологически понятна. В нашей академии умнее члена-корреспондента полагается быть только академику, умнее академика – академику-секретарю соответствующего отделения, умнее академика-секретаря – вице-президенту, умнее вице-президента – естественно, только президенту академии. Ну, а разные там доктора и кандидаты, эсэнэсы и эмэнэсы – это так, одушевленный фон, на котором вершат свои подвиги академические олимпийцы, небожители.

Ну, кто для Хасбулатова были все эти Явлинские, Гайдары, Бурбулисы, Шохины! Именно такая вот не различимая глазом институтская мелочь. А туда же лезут! Умничают! Не почитают старших.

Между тем, если уж говорить о научных авторитетах серьезно, Гайдара и его реформы поддержали люди, обладающие наивысшим авторитетом в мировой науке. Тут достаточно сослаться хотя бы на такого выдающегося ученого, как американский экономист русского происхождения, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев. Уже тогда, когда реформы еще только задумывались, он призвал к скорейшему и всеобъемлющему их воплощению в жизнь. Своим весомым словом он подтвердил, что вырваться за пределы “королевства кривых экономических зеркал”, какое являла собой экономика советского образца, можно лишь через полноценную либерализацию цен и широкомасштабную приватизацию.

Что касается Хасбулатова, как потом выяснилось, он, ко всему прочему, еще и сам претендовал на пост главы правительства. Это тоже, по-видимому, было одной из причин патологической ненависти спикера ВС к Гайдару.

Если же отвлечься от политических и академических интриг, дрязг и склок, перенесенных на почву государственной деятельности, попытаемся ответить серьезно, – ну какое самое наикомпетентное и наиквалифицированное правительство способно было в мгновение ока вытащить Россию из той непролазной дыры, из того непроходимого болота, куда ее загнали коммунистические правители за десятилетия своего бездарного правления? Эти непролазность и непроходимость были многократно усилены в последние годы перед реформами, когда велись бесконечные обсуждения, какими именно эти реформы должны быть. Разговоры, разговоры, разговоры… Слова, слова, слова… А страна все ближе и ближе к пропасти – к экономическому коллапсу, к голоду и гражданской войне.

На пороге коллапса

Позже в разговоре со мной Гайдар признался, что самое тягостное его ощущение от конца 1991 года – пустые магазинные прилавки, нескончаемые мрачные очереди буквально за всем и – общее ожидание неминуемой катастрофы.

То же самое, почти слово в слово он напишет в своей книге “Дни поражений и побед” (впрочем, он это повторит не раз):

“Декабрьская Москва 1991 года – одно из самых тяжелых моих воспоминаний. Мрачные, даже без привычных склок и скандалов, очереди. Девственно пустые магазины. Женщины, мечущиеся в поисках хоть каких-нибудь продуктов… Всеобщее ожидание катастрофы. Когда, даже сегодня еще (книга вышла в 1996-м в издательстве “Вагриус”. – О.М.) меня продолжают обвинять в безнравственной и безжалостной политике, больно ударившей по карману трудящихся, в жестких мерах, приведших к обесцениванию и без того “пустых” вкладов в сберкассах, на память мне всякий раз приходит эта страшная картина зимней Москвы. И я убежден, что делом самой высокой нравственности в тот момент было спасение людей от голода и холода”.

(Кстати, аналогичные “светлые воспоминания” о тех днях сохранились и у другого лидера реформ – Анатолия Чубайса.

– Помню, в ноябре 1991 года, перед отъездом из Ленинграда, – рассказывал он в одном из телеинтервью, – зашел в универсам, обычный ленинградский универсам… И как сейчас помню, там продавался всего один товар, под названием “гнилая свекла”, ящик с которой стоял посреди универсама.

По-видимому, и для Чубайса эти воспоминания стали одним из самых мощных стимулов, подвигнувших его на энергичную реформаторскую деятельность).

Выдержки из справки, полученной правительством, о положении в стране и отдельных регионах на середину ноября 1991 года:

“Продажа мясопродуктов, масла животного, масла растительного, крупы, макаронных изделий, сахара, соли, спичек, табачных изделий, алкогольных напитков, мыла хозяйственного, туалетного и других и других производится, в основном, по талонам…

Отпуск хлеба и хлебобулочных изделий ограничен, реализация молокопродуктов – по мере их поступления – при наличии больших очередей и ограниченного времени торговли.

Архангельская область. Мясопродукты… реализуются из расчета 0,5 кг на человека в месяц… Молоко имеется в продаже не более часа. Масло животное продается по талонам из расчета 200 г на человека в месяц. Талоны не обеспечены ресурсами… Мукой в рознице не торгуют, она поступает только для хлебопечения. До конца года недостаток фондов на муку 5 тыс. тонн. Хлебом торгуют с перебоями. Сахар отпускают по 1 кг в месяц на человека, талоны на него из-за недогруза заводов Украины с июня не отовариваются.

Нижегородская область. Мясопродуктами торгуют по талонам, на декабрь не хватает ресурсов. Молоком торгуют в течение часа. Масло животное реализуется по талонам – 200 г на человека в месяц. Не хватает ресурсов. Растительное масло в продаже отсутствует… С перебоями торгуют хлебом, не хватает зерна на хлебопечение…

Пермская область. На декабрь выдано талонов на масло животное по 200 г на человека, но ресурсов под них нет… Растительного масла в продаже нет… Сахар отсутствует в продаже… Хлебом торгуют с перебоями, при наличии больших очередей. Не хватает муки на хлебопечение”.

И так везде. Пустые прилавки. Бесконечные очереди. За всем… Талоны, на которые в действительности ничего купить нельзя. Забавно сейчас слышать утверждения, что до Гайдара мы жили чуть ли не в раю…

До беспрецедентно низкой отметки – 289, 6 тонн – сократился золотой запас (для сравнения: трижды проклятое царское правительство в тяжелейшей ситуации войны оставило своему преемнику – Временному правительству – 1300 тонн золота). Этих крох уже не хватало на покрытие самых неотложных потребностей страны.

Столь же катастрофичным было положение с валютными резервами. Из справки, предоставленной правительству Внешэкономбанком:

“В связи с крайним обострением платежной ситуации страна в течение года неоднократно оказывалась на грани неплатежеспособности ввиду недостатка ликвидных ресурсов в свободно конвертируемой валюте, о чем неоднократно докладывалось руководству страны.

В конце октября 1991 года ликвидные ресурсы были полностью исчерпаны, в связи с чем Внешэкономбанк СССР был вынужден приостановить все платежи за границу, за исключением платежей по обслуживанию внешнего долга…

…К концу второй декады ноября ликвидных валютных ресурсов ожидается недостаточно даже для выполнения безусловных обязательств государства, и страна может быть объявлена неплатежеспособной”.

В справке также говорилось, что в связи с недостатком валюты банк, среди прочих источников, использовал находившиеся на его счетах “средства валютных фондов предприятий, организаций, республик и местных органов власти”. Почему-то умалчивалось, что использовались еще и деньги простых граждан.

Егор Гайдар:

“Итак, последний год своего правления коммунисты закончили тем самым, с чего начали 74 года назад, – реквизицией валютных счетов предприятий, организаций и граждан, хранившихся во Внешэкономбанке.

В общем, нет ни хлеба, ни золота. И нет возможности платить по кредитам. А новых ждать неоткуда. Потрясающим сюрпризом для меня это не явилось, и все же до прихода в правительство оставались какие-то иллюзии, надежды, что, может, дела чуть лучше, чем кажется, что есть тайные, подкожные резервы. Но нет, ничего нет!

Знаете, как бывает, когда видишь кошмарный сон? Конечно, страшно, но где-то в подсознании теплится надежда: ничего, стоит сделать усилие, проснуться, и ужасы исчезнут… А здесь делаешь это чертово усилие, открываешь глаза, а кошмар – вот он, рядом”.

Так обстояло дело с “волюнтаристским”, не вызванным будто бы объективной необходимостью желанием Гайдара начать либеральные реформы – такие обвинения до сих пор шлют в его адрес. На самом деле только они, эти реформы, и могли спасти страну. Других путей спасения не просматривалось…

Наконец, еще одно обвинение, адресуемое Гайдару: дескать, начав реформы, он делал все не так, очень старался, чтобы они легли тяжелым бременем на простых людей. Разумеется, ошибки были и у Гайдара (а кто их не делает?). Однако в действительности реформы пошли не так, как хотелось бы, совсем по другим причинам. Сказались, во-первых, тяжелейшие начальные условия, о которых уже говорилось. Во-вторых, дал о себе знать краткий – всего несколько месяцев – срок пребывания Гайдара у власти: его отстранили, не дав завершить практически ничего из задуманного. И наконец, в-третьих, решающую роль сыграло дичайшее сопротивление, которую оказали реформам их противники, которые и при Гайдаре, и при следующих премьерах действовали по принципу “Чем хуже – тем лучше!”. А реализовывать этот принцип им не составляло труда, поскольку у них было большинство и в Верховном Совете, и на Съезде, и в двух первых Думах, и в местных органах представительной власти…

Разговор с Гайдаром

Приступая к экономической реформе, Гайдар и его коллеги, конечно, предвидели, что на них обрушится ураганный огонь со стороны противников этой реформы. Но одно дело предвидеть, а другое – испытать все это на собственной шкуре в реальности. Сопротивление ведь не ограничивалось критикой тех или иных действий реформаторов – их старались оскорбить, уязвить, унизить, вывести из себя (это и до сих пор продолжается). Напомню: Руцкой назвал членов кабинета “учеными мальчиками в розовых штанишках”, Хасбулатов, как уже говорилось, – абсолютно некомпетентным и совершенно недееспособным правительством. Уже в январе – феврале на митингах можно было видеть плакаты: “Народ объегорен, народ обгайдарен”.

Где-то в середине февраля, беседуя с Егором Гайдаром (разговор происходил в бывшем здании ЦК на Старой площади, куда в ноябре – декабре переехало правительство, освободив Белый дом для Верховного Совета), я спросил его, стала ли для него неожиданностью такая “базарная” форма критики, задевает ли она его, способен ли он ее выдержать, вообще чувствует ли он в себе достаточно силы и твердости, чтобы не отступить перед этим оголтелым сопротивлением.

– Ощущения твердости у меня вполне достаточно, – ответил Гайдар. – Задевает ли все это меня? Может быть, когда я закончу свои дела на посту вице-премьера и оглянусь на то, что обо мне писали и говорили, мне это будет больно и неприятно. А сейчас груз огромной ответственности, очень жесткие рамки, определяемые текущей работой, не позволяют все это замечать, придавать этому особенное значение. Сейчас я слишком хорошо понимаю масштабы игры, слишком хорошо понимаю, что дело не в личностях, а в интересах, поэтому вся “критика” проходит мимо сознания, по периферии его.

Главный же политический вывод первых полутора месяцев реформы, который сделал для себя Гайдар: наше общество оказалось намного умнее, в нем гораздо больше здравого смысла и понимания, чем это обычно многие себе представляли.

Наверное, это было слишком лестное для общества мнение. Во-первых, что понимать под обществом? Часть его действительно проявила здравомыслие, осознав, что другого пути в будущее нет. Другая же часть сразу подняла панику по поводу возросших цен, “пропавших” денег, которые лежали на сберкнижке… Да и вообще, как показали минувшие годы, обществу предстояло пройти тяжелейшие испытания. Мало кто в состоянии был разобраться в их причинах, а потому все проклятия по привычке обрушивались, повторяю, на голову Гайдара: он, дескать, все затеял. Никто не хотел вспоминать, каким было положение в стране, когда Гайдар стал вице-премьером и о котором уже было сказано выше, – пустые прилавки магазинов, ничего не стоящий рубль, полностью парализованная экономика… Это какая-то особенность человеческой памяти. Она избирательна. Возможно, у наших соотечественников она особенно коротка и прихотлива.

Еще вопрос, который я задал тогда Егору Тимуровичу, – чья поддержка для него особенно ценна, ощущает ли он поддержку Ельцина, нет ли у него предчувствия, что в один прекрасный день президент лишит его такой поддержки, причем не из принципиальных, а из чисто политических, тактических соображений? Ответ Гайдара:

– Пока что самой ценной для нас, лично для меня является именно поддержка президента. Без его поддержки мы просто не могли бы ничего сделать – это надо четко себе представлять. И я не понимаю, почему мы должны думать о людях плохо. Президент показал способность принимать политически очень рискованные решения, брать за них ответственность на себя лично, а не сваливать ее немедленно на своих подчиненных. Я не понимаю, почему мы должны исходить из гипотезы непорядочного поведения президента.

Я возразил, что дело не в порядочности или непорядочности. Шахматист жертвует фигуру, видя, что ее трудно защищать, что она становится в тягость, ухудшает общую позицию. Так оно и произошло потом с Гайдаром. Минуло всего лишь десять месяцев, как Ельцин уступил нажиму депутатов, фактически предоставил им, своим противникам, право выбрать главу правительства (к тому времени Гайдар уже был и.о. премьера). Вместо “ученого мальчика в розовых штанишках” нардепы выбрали “крепкого хозяйственника” Черномырдина.

Была ли эта “жертва ферзя” гроссмейстерским ходом? Думаю, нет. Хотя она и не привела к немедленному проигрышу, но сильно понизила шансы реформаторов. И растянула во времени страдания тех, чья жизнь зависела от успешного проведения реформ. А зависела от этого вся страна.

Уже тогда, к моменту нашей беседы с Гайдаром, стало ясно, что главная фигура в стане контрреформаторов – Хасбулатов. Я поинтересовался, каково мнение Гайдара об этом деятеле как об экономисте. Гайдар ответил уклончиво-дипломатично:

– Я предпочел бы уйти от этого вопроса. Потому что если я скажу, что я оцениваю его высоко, подумают, что я пытаюсь подхалимствовать перед Верховным Советом. Если я скажу, что оцениваю низко, – это будет оскорбительно и неуважительно по отношению к главе высшей законодательной власти. Могу лишь сказать, что статьи Хасбулатова в начале перестройки, без всякого сомнения, были прогрессивными и шли в русле намечавшихся реформ.

Позже, когда Гайдар уже не был в правительстве и над ним не довлела необходимость прибегать к дипломатии, он несколько по-иному отзывался о достоинствах Хасбулатова-экономиста. В частности, рассказывал, как, работая в журнале “Коммунист”, отклонял статьи будущего спикера ввиду их банальности.

Наконец, еще один вопрос, который мы тогда обсуждали с Гайдаром, – устоит ли демократическая власть. Уже тогда было видно, что коммуно-патриоты ведут целенаправленную подготовку насильственного свержения тогдашнего российского руководства. Призывы к такому свержению открыто раздавались в печати, на митингах (например, на состоявшемся 9 февраля, незадолго перед нашей беседой, митинге на Манежной площади). Между тем создавалось впечатление, что правительство органически неспособно предпринять хотя бы что-то для предотвращения этой угрозы, защитить себя и Россию, что у него нет элементарного инстинкта самосохранения.

Гайдар возразил, что, по его мнению, правительство способно предотвратить подобные угрозы. Конечно, на нем лежит груз либеральной мягкотелости. Это вполне понятно в нашей стране, с нашей историей, с нашими традициями. Но все-таки, как считал тогда мой собеседник, опыт нас чему-то учит, в том числе и тому, что прекраснодушное либеральничанье в такой острый, критический момент неуместно.

Последующие без малого два года показали, что все-таки демократическая власть вела себя недопустимо беспечно перед угрозами своих врагов. И то, что она не пала, можно считать чудом. Назвать ли это традиционной российской либеральной мягкотелостью? Не уверен. Откуда в России традиции либерализма, хотя бы и в форме либеральной мягкотелости? Возможно, под прекраснодушным либеральничаньем Гайдар подразумевал хрестоматийное либеральничанье Временного правительства в момент хорошо просматривавшейся угрозы большевистского заговора и переворота в 1917 году. Но это в нашей истории скорее исключение, чем традиция. Традиции у нас совсем другие – традиции железной руки, “сильной” руки. Скорее всего, Ельцин не хотел ее проявлять, дабы не быть обвиненным в удушении демократии. А может быть, просто положился на авось. Это тоже наша традиция.

Ярче всего беспечность власти проявилась в сентябре – октябре 1993 года. Именно в тот момент из-за этой самой беспечности она едва не пала, пройдя по самому краю пропасти, называемой коммунистическим реваншем.