Он по-прежнему − за коммунизм
22 августа вечером недавно вернувшийся из Фороса Горбачев провел свою первую послепутчевую пресс-конференцию. Она транслировалась по телевидению. Хорошо было видно, что президент еще не совсем ориентируется в новой обстановке. Возможно, в какой-то мере этому поспособствовал его тогдашний пресс-секретарь Виталий Игнатенко, который вел пресс-конференцию. Он умудрился не дать слово ни одному из корреспондентов российских демократических, запрещенных хунтой газет − напрасно те тянули руки. Вопросы задавали в основном зарубежные журналисты. Впрочем, и сам Горбачев почему-то нахваливал главным образом зарубежную прессу. Российские демократические издания, в дни путча дружно выступившие в его защиту, хоть и получили от него скупую похвалу, но тут же − дозу странной критики: дескать, чуть ли не из-за их непримиримой позиции заговорщики и вынуждены были пойти на этот самый заговор.
Однако самым удивительным было другое: как выяснилось, несмотря на драматические события последних дней и все пережитое им Горбачев, оказывается, остается верен коммунистическим идеям, коммунистической партии. Он лишь − за реформирование КПСС. Отвечая на вопрос, как он относится к тому, что партию еще до путча покинул его близкий соратник Александр Яковлев, Горбачев сказал:
− Жалею, что уходят силы, которые должны внести свой вклад в то, чтобы реформировать партию. Вижу собственную роль в этом и не собираюсь сдавать позиции. Я на них останусь. Но не пойду ни на какие уступки в принципиальных вопросах. Они проявились в проекте новой программы КПСС. ДО КОНЦА БУДУ БОРОТЬСЯ ЗА ОБНОВЛЕНИЕ ПАРТИИ (выделено мной. − О.М.)
Даже близкий сотрудник Горбачева, бывший член Политбюро Вадим Медведев отмечает в своих воспоминаниях, что в выступлении Горбачева, а особенно в ответах на вопросы, «проскальзывала неадекватность восприятия последних событий, необратимых перемен в стране, как будто после разгрома путча мы просто вернулись к доавгустовскому положению».
Тем, кто до сих пор уверяет, что Горбачев СОЗНАТЕЛЬНО старался разрушить коммунизм, коммунистическую партию, стоило бы, среди прочего, запомнить и процитированные выше слова Горбачева о том, что он будет «до конца» бороться за обновление, но не за ликвидацию компартии, за воплощение в жизнь ее «обновленной» программы, то есть по-прежнему − за построение коммунизма. Да, Горбачев внес решающий вклад в устранение коммунизма и коммунистов с российской политической авансцены, но он не преследовал СОЗНАТЕЛЬНО такой цели − это получилось само собой в результате его реформаторской деятельности. Ну и, разумеется, в результате деятельности Ельцина и других ведущих политиков той поры.
Впрочем, те опрометчивые слова Горбачева, конечно, имели значение не только для истории, но и для его положения в тогдашнем политическом раскладе. Они не укрепили его положения. Человек, оказавшийся в заточении по воле своих недавних друзей − коммунистических бонз − и освобожденный благодаря всколыхнувшейся волне широкого демократического сопротивления − с кем он теперь? Выяснилось: может, он и придвинулся поближе к освободителям, но не очень отшатнулся и от своих тюремщиков. Более того, вполне уместно было подозрение, что он в состоянии возглавить хоть и не открытую − в духе этого самого путча, − но тем не менее достаточно серьезную борьбу сохраняющей свою силу коммунистической бюрократии против тех перемен, которые он − это ясно, − уже не будет возглавлять.
Тут, пожалуй, можно еще привести оценку, которую дал той горбачевской пресс-конференции, советник президента США Джорджа Буша (старшего) Брент Скоукрофт:
«Горбачев и сам усугубил свои проблемы, предприняв неуклюжую попытку защитить коммунизм во время пресс-конференции после возвращения в Москву, продолжая утверждать, что коммунизм можно трансформировать в позитивную силу. Это выступление показало, как далек он был от действительности, и выявило его истинные идеологические пристрастия. Это были безошибочные признаки. Эра Горбачева закончилась».
Ельцин возражает…
С момента, как Горбачев вернулся из Фороса, и до его отставки они с Ельциным встречались, по воспоминаниям Бориса Николаевича, восемь − десять раз. Ельцин сразу же потребовал, чтобы все кадровые назначения президент СССР согласовывал с ним. Услышав это требование, пишет Ельцин, «Горбачев посмотрел на меня внимательно. Это был взгляд зажатого в угол человека».
Тем не менее, первые послепутчевые назначения, причем важнейшие, Горбачев сделал без оглядки на Ельцина: министром обороны назначил бывшего начальника Генштаба Моисеева, председателем КГБ − бывшего заместителя Крючкова Шебаршина… На посту министра иностранных дел оставил Бессмертных.
Едва узнав об этих назначениях из сообщений информагентств, Ельцин позвонил Горбачеву (дело было ночью):
− Михаил Сергеевич, что вы делаете? Моисеев − один из организаторов путча. Шебаршин − ближайший человек Крючкова.
− Да, возможно, я не сориентировался, − стал оправдываться Горбачев, − но сейчас уже поздно, во всех газетах опубликован указ, его зачитали по телевидению.
Однако Ельцин не собирался отступать. Он чувствовал себя хозяином положения. Утром 23 августа он приехал к Горбачеву и сразу же потребовал отправить Моисеева в отставку. Разговор двух президентов развивался весьма драматично. Горбачев пытался возражать, но Ельцин стоял на своем. Наконец Горбачев сдался: «Я подумаю, как это исправить». Однако Ельцин не унимался: «Нет, я не уйду, пока вы при мне этого не сделаете. Приглашайте Моисеева прямо сюда и отправляйте его в отставку».
Горбачеву пришлось подчиниться.
Далее последовал уж и вовсе фантастический поворот беседы. Ельцину было известно, что как раз в этот день Моисеев распорядился уничтожить документы, особенно шифровки, подписанные им и относящиеся к путчу. Известна было даже фамилия офицера, которому было поручено этим заниматься, и его телефон. Ельцин передал Горбачеву листок бумаги, где они были указаны: «Попросите по этому телефону и просто спросите, чем этот человек занимается в данный момент».
Горбачев так и сделал − в присутствии Моисеева набрал написанный на бумажке номер. На вопрос президента СССР, какое указание он получил сегодня, офицер вынужден был ответить: «Я получил указание от генерала Моисеева уничтожить все шифровки, касающиеся августовского путча».
«Горбачев повернулся к Моисееву, − пишет Ельцин. − «Вам еще что-то неясно?» Генералу, только что назначенному на пост главы Минобороны, было ясно все…»
Думаю, вряд ли еще были случаи, когда министра снимали таким вот образом.
Горбачев и Ельцин договорились, что назначение новых «силовиков» будет согласовано с главами республик.
Встреча десяти
Заседание «9+1» (эта математическая формула − девять республиканских лидеров плюс президент СССР − все еще сохранялась) началось в этот же день часа через два. По предложению Ельцина союзным министром обороны был назначен маршал авиации Евгений Шапошников, во время путча не подчинившийся Язову и не позволивший вовлечь в него подконтрольную ему военную авиацию. Председателем КГБ, опять-таки «с подачи» Ельцина, договорились сделать Вадима Бакатина. По словам Бориса Николаевича, перед новым главой Лубянки стояла задача «разрушить эту страшную систему подавления, которая сохранилась еще со сталинских времен».
Это был поистине исторический момент, ставилась поистине историческая задача, открывавшая перед страной совершенно новые горизонты, горизонты свободы. Увы, она так и не была реализована. КГБ остался в целости и сохранности, только сменил название. Более того, при Путине стал еще более могущественным и всевластным. У Ельцина не хватило воли, чтобы довести до конца самим же им и задуманное дело.
Настоял Ельцин и на том, чтобы Бессмертных был смещен с поста министра иностранных дел. Причина: «выполнял поручения ГКЧП, во все посольства ушли шифровки в поддержку ГКЧП, и всю внешнеполитическую службу он ориентировал на то, чтобы помогать путчистам». Вместо Бессмертных на пост министра договорились поставить посла в Швеции Бориса Панкина: «Он был одним из немногих послов, кто в первый же день переворота дал однозначную [отрицательную] оценку путчу».
Бальзамом на раны Горбачева было, что все участники заседания согласились: для нормализации обстановки в стране необходимо как можно скорее подписать Союзный договор. Опять договор… Видимо, еще не успели сориентироваться в совершенно изменившейся обстановке, продолжала действовать допутчевая инерция.
В прессе об этих событиях сообщалось довольно скупо. Мол, 23 августа утром Горбачев и Ельцин встретились в Кремле. Сначала говорили тет-а-тет, затем к ним присоединились руководители восьми республик, − тех, кто активно участвовал в новоогаревских переговорах. Перед встречей было сообщено, что на ней предполагается обсудить «широкий круг вопросов, в частности, касающихся дальнейшей доработки и процесса подписания Союзного договора, а также кадровую проблему». Однако журналисты ни на саму встречу, ни в кулуары допущены не были.
Переворот и «контрпереворот»
Эти первые странные горбачевские назначения, сделанные вроде бы скорее по небрежности, чем с каким-то умыслом, тем не менее насторожили Ельцина: «Руководить страной Горбачев назначал непосредственных помощников тех людей, которые собирались его свергать». Кроме того, сохранялся в неприкосновенности сам механизм, аппарат путча, а это, по словам российского президента, «и был аппарат союзных структур, на всех уровнях функционирования и подчинения, который готов был привести в действие режим чрезвычайного положения», то есть нового путча. Такой угрозой Ельцин как бы оправдывал свои последующие действия по свертыванию союзных чиновничьих структур и передачи их функций российским структурам.
Хотя на самом деле вряд ли Ельцин боялся, что повторение путча возможно. Дело было в другом. Его стратегический замысел, по-видимому, был все тот же − предельно ослабить Центр, в максимальной степени лишив его этих самых подчиненных ему бюрократических структур, управляющих всей страной. Хотя к полной ликвидации его он в тот момент, скорее всего, не стремился. В сущности, до какого-то момента все как бы двигалось самосплавом, плыло по течению…
Со своей стороны, Горбачев и его окружение заподозрили, что вслед за попыткой переворота, в качестве ответной реакции, Ельцин готовит своего рода контрпереворот. Вадим Медведев прямо пишет в своих воспоминаниях: в окружении Горбачева обдумывались и обсуждались «эффективные меры по приостановке деструктивных процессов начавшегося контрпереворота и разрушения союзных структур».
Точнее было бы сказать не «и», а «то есть прежде всего…»: разрушение союзных структур, начатое Ельциным, в кругу приближенных Горбачева и считали контрпереворотом, хотя открыто об этом никто, разумеется, не говорил. Говорили между собой. Тот же Медведев, по его словам, 30 сентября разговаривал на эту тему с бывшим коллегой по Политбюро Александром Николаевичем Яковлевым, − поделился опасениями, что «провал путча выливается в контрпереворот, сопровождающийся пренебрежением законами, распадом страны, подменой союзных структур российскими и т.д.» Правда, какова была реакция Яковлева на эти опасения, Медведев не упомянул.
Горбачев, как мог, пытался противостоять тут Ельцину, но возможности его были невелики.
Горбачев держит ответ перед российскими депутатами
23 августа Горбачев встретился с членами российского Верховного Совета. Он еще не оправился после пережитого и не освоился в новой обстановке, держался не очень уверенно. Да и вообще, по оценке помощников Горбачева, сама эта встреча была довольно неудачной затеей.
Вадим Медведев:
«Накануне президент не нашел возможности поехать на заседание Верховного Совета Российской Федерации для того, чтобы высказать ему и Президенту России свою признательность за твердую позицию во время путча. Теперь же это была встреча не с Верховным Советом, работа которого закончилась, а с группой депутатов, журналистов, и она приобрела совсем другой характер. Президент оказался в унизительной роли. Он вынужден был отвечать на многочисленные, порой дерзкие вопросы и реплики в свой адрес, в митинговой, крайне неблагоприятной для него обстановке.
Во время этой злополучной встречи была разыграна еще одна драматическая страница августовской эпопеи: работникам ЦК КПСС под угрозой задержания предписано немедленно покинуть служебное здание. По-видимому, не случайно, что именно тогда Ельцин на встрече Горбачева с депутатами демонстративно подписал Указ о приостановлении деятельности Компартии РСФСР и организаций КПСС на территории Российской Федерации».
Да, это действительно была запомнившаяся многим унизительная для Горбачева сцена: Ельцин достает ручку и несмотря на робкие протесты президента СССР на глазах у всех подписывает этот сокрушительный указ (такие жесты − с прилюдным подписанием различных документов − вообще были характерны для него).
Тем не менее, в своем выступлении, − видимо, заставив себя успокоиться, − Горбачев вполне адекватно оценил все случившееся в последние дни. Сказал, что у заговорщиков были далеко идущие замыслы, прежде всего − «нанести удар по авангардным демократическим силам, которые на себе несут ответственность за демократические преобразования в стране». Путчисты полагали, что в результате проводимых в стране преобразований Союз оказался «на грани гибели, развала», что его ждут «национальные катастрофы», а потому народ их поддержит. Но народ − не поддержал, выступил против. Говоря о том, «кто что делал в эти дни», Горбачев отдал должное позиции Российской Федерации и особо выделил «выдающуюся роль в этих событиях Президента России Бориса Николаевича Ельцина».
Отвечая на вопросы, президент коротко сказал о своем будущем политическом курсе. Правда, сказал довольно расплывчато и общо: «нужна мощная перегруппировка политических сил, нужны надежные властные структуры и расстановка сил, кадров, которая обеспечила бы продолжение реформ».
Конкретным был лишь один пункт, касающийся любимого детища Горбачева − Союзного договора:
− Мы должны идти, и быстрее, к Союзному договору. Ведь в общем-то именно подписание нового Союзного договора при всей его критике с разных сторон подстегнуло все реакционные силы предпринять этот путч, потому что они знают, что такое новый договор и его последствия.
По словам Горбачева, «все республики, все руководители республик высказывались за то, чтобы мы сейчас взаимодействовали вместе в рамках единого Союза».
Подобные слова он еще долго будет произносить, словно заклинание: все республики − за Союз. Будет говорить их даже и тогда, когда от Союза ничего уже не останется.
Горбачев, «глядя в глаза» собравшимся, признался, что он пережил тяжелейшую личную драму, близко столкнувшись с предательством и предателями: ведь в числе тех, кто привез ему ультиматум, были начальник его президентского аппарата Болдин, человек, которому он «полностью доверял», член Политбюро, секретарь ЦК Шенин, заместитель Горбачева по Совету обороны, бывший секретарь ЦК Бакланов…
Как говорилось в сообщении ТАСС, Горбачеву было задано немало «трудных» вопросов. На многие из них ему пришлось отвечать, «преодолевая смущение и самолюбие».
Горбачев больше не генсек
Во второй половине дня 24 августа Горбачев заявил, что слагает с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС. Объяснил это тем, что руководство партии «не выступило против государственного переворота», «не сумело занять решительную позицию осуждения и противодействия, не подняло коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности»; более того, «среди заговорщиков оказались члены партийного руководства», «ряд партийных комитетов, средств массовой информации (надо полагать, имелось в виду − партийных. − О.М.) поддержали действия государственных преступников».
Слагая с себя полномочия генсека, Горбачев призвал и ЦК КПСС принять «трудное, но честное» решение − самораспуститься.
Казалось бы странно: всего лишь двое суток назад Горбачев заявил, что «до конца» будет бороться за реформирование партии, за реализацию «обновленной» программы КПСС и вот… Конечно, сохранять это намерение, этот порыв можно было и расставшись с должностью генсека, оставаясь рядовым членом партии (из нее Горбачев не выходил), однако на практике… На практике, как мы понимаем, такие возможности у него резко сокращались, сокращались почти до нуля.
Не думаю, что Горбачев покидал свой пост с большим сожалением. Он собирался его оставить еще на апрельском пленуме того года. Но вообще-то, если задуматься, для сожаления, наверное, могли быть причины. В конце концов, именно благодаря этой своей партийной должности − генсека, − Горбачев получил возможность свершить главное дело своей жизни, великое дело − начать и достаточно далеко продвинуть гигантские демократические преобразования в стране, стать инициатором фантастических по своим масштабам изменений в мире.
Республики разбегаются
Сразу же после выступления ГКЧП республики начали энергично покидать пределы Союза.
(Тут, правда, надо напомнить, что первой, задолго до путча, 11 марта 1990 года, о своей независимости объявила Литва, второй, 9 апреля 1991 года, − Грузия).
20 августа независимость провозгласила Эстония, 21-го − Латвия, 24-го − Украина, 25-го − Белоруссия.
Катастрофа все ближе
«Министерство внешнеэкономических связей СССР 29 августа 1991 года информирует председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР, что Внешэкономбанк прекратил выдачу гарантий по кредитным обязательствам СССР на закупленное импортное зерно и что это может привести к остановке его отгрузки и прекращению снабжения зерном предприятий страны».
«Контроль союзного государства за товаропотоками стал малоэффективным уже в 1990-м − начале 1991 года. Санкции по отношению к тем, кто срывает выполнение государственных заказов, были все менее действенными. После августовских событий способность союзных и республиканских министерств навязывать предприятиям объем производства, структуру распределения продукции приближается к нулю. Когда уходит страх перед властями, административная система регулирования товаропотоков перестает действовать. Одно из первых тревожных последствий провала путча − резкое падение государственных закупок зерна в Российской Федерации в течение недели, последовавшей за этим событием».
Если бы не было других причин для окончательного развала Союза, уже одной этой, именуемой параличом «системы регулирования товаропотоков», было бы, наверное, вполне достаточно.