32. Знаменитый Каталог «Уокер&Даун»

Когда я вышел из дома, шёл снег. От ледяного ветра со снегом горело лицо. Так что пришлось вернуться. Я взял палку, шляпу и шарф и снова вышел. Я уже спускался по лестнице и преодолел две ступеньки, когда мисс Дамплер окликнула меня.

— Мистер Дарт! — прокричала она. — Вы забыли пальто.

Тогда я заметил, что вышел в свитере, который уже покрывался тонким слоем белой пудры. Мисс Дамплер кинулась ко мне, протягивая пальто. Она дрожала, но я так и не понял, был ли холод тому причиной или что-то другое. Помогая мне надеть пальто, она улыбнулась, и это значило, что она обеспокоена.

Мисс Дамплер — прекрасная женщина, она обо мне заботится. Полагаю, даже любит. Хотя она белая, а я чёрный. Правда, говорят, теперь времена уже не те и цвет кожи больше не играет роли. Не знаю, правда ли времена так изменились, но я изменился, это да. Раньше, например, я всегда ходил босой, в одной футболке и при этом никогда не мёрз. Теперь же мёрзну даже летом.

Ещё я заметил, что ходить стал еле-еле. Я как те огромные черепахи, которых моя сестра когда-то ловила на суп. Даже ещё медлительнее, потому что болотные черепахи очень прыткие, когда хватают тебя за ногу. Юркие, как змеи.

Теперь, когда на мне шляпа и пальто, а в руке трость, можно уже идти. Проходя по саду, я глядел на белые от снега силуэты деревьев, а потом вышел на улицу.

— Вас подвезти, мистер Дарт? — спросил водитель. Он тоже белый, даже белее, чем обычно, потому что его форма тоже побелела от снега.

Я улыбнулся в ответ и указал ему на дом, чтобы он зашёл и погрелся, а сам повернулся в другую сторону и направился дальше. Правая, стук трости, левая, стук… И так без конца. Я шёл, не поднимая головы, чтобы не споткнуться на льду. Мисс Дамплер говорит, что в моём возрасте кости уже хрупкие, как леденцы, так что, если упасть, их уже не соберёшь. Не знаю, так ли оно, но мне нравится мысль, что я — сахарный человек. Я обожаю всё сладкое.

Я прошёл уже довольно много, пока не почувствовал, что замерзаю. Холод пробрался под полы пальто и складки свитера, так что кожа под ним вся сморщилась и стала похожа на смятую фольгу. Я остановился, чтобы передохнуть, и тут обнаружил, что почти пришёл. Впереди виднелась аллея деревьев, скрывающая дорогу к большому четырёхэтажному дому с фасадом из красного кирпича и выделяющимися белыми рамами окнами. Из-за снега, припорошившего дом, кирпич казался скорее розоватым.

Я часто проходил мимо этого дома, ставни его были вечно закрыты, нигде не огонька. Но теперь у входа стояло два чёрных автомобиля с затемнёнными окнами, а окна первого этажа были распахнуты настежь. Значит, она приехала. Я ускорил шаг, как только мог, чтобы не замёрзнуть насмерть от холода, что было бы не лучшим вариантом. Перешёл дорогу. Какой-то подросток выкрикнул непристойное выражение, и несколько раз подряд прогудел клаксон, но я не обратил на это никакого внимания. Времена меняются, но кое-что не изменится никогда.

Затем я шагнул на дорогу, ведущую к дому, как вдруг дорогу мне преградил высокий, крепкий мужчина. Он был совершенно лысый, на нём был чёрный костюм, и я было подумал, что он случайно забыл надеть пальто, но мисс Дамплер рядом не оказалось, так что никто не напомнил ему, что на улице мороз. Лицо его закрывали чёрные очки, хотя солнца не было и в помине.

— Простите, — сказал он, — но это частная собственность.

Я не ответил, а лишь сделал шаг в сторону, чтобы обойти его. Однако он снова возник прямо передо мной. Я услышал, как он пробурчал что-то про решётки, изгородь и что для такого дома не лишними были бы и ворота с камерами, на что я невольно покачал головой: она никогда не любила заборы и замки.

— Прошу прощения, сюда нельзя, — снова начал человек в чёрном.

Я не отвечал.

— С вами всё в порядке?

И снова я молчал. Человек смотрел на меня (хотя из-за чёрных очков я не могу сказать этого наверняка, потому что глаз не было видно), затем он схватил меня за руку. Когда меня трогают незнакомые люди, я теряюсь, не зная, как себя вести, и потому этого не люблю. Так что я принялся стучать тростью по камням дорожки — тук-тук-тук-тук-тук — в надежде, что он оставит меня в покое.

— Мне жаль, но вам придётся уйти, — настаивал он.

Потом повернулся и сказал кому-то:

— У нас тут небольшая неприятность. У входа пожилой мужчина. Полагаю, он нездоров.

И правда, мне уже становилось нехорошо, потому что он никак не хотел отстать. Как вдруг я услышал шаги, и навстречу мне кинулась Жюли. Точнее, кинулась к человеку в чёрном.

— Немедленно убери руки, Фрэнк! — крикнула она. — Оставь в покое моего брата.

Фрэнк, человек в чёрном, тотчас отступил на шаг назад. Тогда Жюли подошла ко мне и обняла меня. Мне совсем не нравится, когда меня обнимают. Это ещё хуже, чем когда тебя хватают за руку. Но Жюли я это позволяю. Она не такая, как все.

— Давай я тебя проведу, — сказала она. — Ты что, пешком? Не стоило, у тебя же больная нога. Ты не забываешь принимать лекарства?

Я никогда ничего не забываю, хотя иногда делаю вид, что забыл, но мисс Дамплер всегда на страже и приносит таблетки строго в нужное время. Я посмотрел на Жюли. Хотя она старше меня (теперь следовало бы говорить «старее»), выглядит она лет на десять младше. Она ходит без трости и по-прежнему стройная и прямая, как тростинка, и хотя в волосах у неё то тут, то там проглядывает седина, её рыжие волосы по-прежнему горят золотом. Может, это вовсе даже и не седина, а снег?

— Как я рада видеть тебя, Фрэнсис, — сказала она. — Сколько времени прошло! Мне нужно чаще бывать в Чикаго. Иногда я скучаю по этому городу. А по тебе скучаю всегда, всегда…

Мне тоже не хватало Жюли. Когда она здесь, мы каждый день выходим на прогулку. И хотя я еле плетусь, мне нравится с ней гулять. Это куда лучше объятий.

— Простите… — пробормотал человек в чёрном. — Я… не знал, что…

— Ладно, Фрэнк. О боже, мы уже опаздываем. Вызови скорее машину. Надо спешить.

— Разумеется, госпожа, — ответил Фрэнк.

К нам подъехала одна из чёрных машин с тёмными стёклами, припаркованных у главного входа. За рулём сидел другой человек в чёрном, а на капоте красовался флажок Соединённых Штатов. Он указывает на то, что Жюли входит в Сенат США, но однажды сестра мне призналась, что ей совсем не нравится ездить с этим флажком: из-за него кажется, будто она кичится своим положением, а ей это совсем не свойственно.

Мне понравилось, что внутри салона нас с Жюли от водителя отделяло стекло, так что мы могли немного побыть вдвоём.

— Ты прекрасно выглядишь, Фрэнсис. Не считая ноги, конечно. Я знаю, я давно обещала приехать, но…

Она не договорила, но в оправданиях не было надобности. Я и так знаю, как она занята. Жюли ездит по всем Штатам, защищая тех, кто не может этого сам, особенно девочек из бедных семей. Однажды она призналась, что, обретя силу, она должна поделиться ею с теми, кто не может за себя постоять. Я не очень понял, что она имела в виду, но Жюли и правда очень сильная. Она всегда была такой.

Мимо промчался Гайд-парк, затем автомобиль шёл какое-то время вдоль берега озера Мичиган. Это было прекрасно: тёмная вода казалась почти чёрной, деревья и трава подступали к самой её кромке. Кажется, на улице был сильный ветер, но мне было тепло и уютно в машине. Потом вновь показались дома, мы ехали между ними, по обеим сторонам дороги выросли два небоскрёба, вокруг суетились другие машины и такси, и наконец мы прибыли на Канал-стрит.

— Небольшое отклонение от маршрута, — сказала Жюли, и мне послышалось, что голос её дрожит. Впрочем, может быть, просто прихватило горло. — Эта дорога уже совсем не такая, как тогда, когда мы оказались здесь впервые. Кажется, склады были вон там.

На самом деле они были немного ниже, но я подумал, что не стоит спорить. Всё равно всё вокруг уже не то. С годами в городе выросли небоскрёбы и новый вокзал. Даже русло реки изменили. И маленькая железная дорога, сделанная по задумке мисс Даун, оказалась под водой, её поглотили серые волны Чикаго-ривер.

Железной дороги мне было совсем не жалко. А вот домик с часами — совсем другое дело. В нём мы были счастливы, пусть и недолго. Жюли, Те Труа, я… Мы были настоящей семьёй. В этот самый момент стекло, отгораживавшее нас от водителя, ушло вниз, и раздался голос:

— Поедем в аэропорт или хотите выйти?

— Нет, едем, — ответила Жюли.

Машина рванула вперёд, я отвернулся от окна, а Жюли замолкла. Наверное, она устала. Ей пришлось проделать длинный путь.

Мы остановились у входа в аэропорт, человек в чёрном открыл дверь, Жюли подхватила меня под руку и помогла мне сойти, потом протянула трость. Если бы мисс Дамплер это видела, она бы сейчас ею гордилась. Пока мы с Жюли вылезали из машины, к нам подкатил другой, точно такой автомобиль, за рулём которого сидел Фрэнк и другой человек в тёмных очках. Они пристроились за нашими спинами и не отставали от нас ни на шаг, пока мы заходили в двери аэропорта. Присутствие посторонних очень меня раздражало.

— Сюда, — сказала Жюли. — Так не придётся стоять в толпе.

Я остановился перед вращающейся дверью. Я не вполне понимал, как лучше войти в такую дверь: она была красивой, но странной, я такими раньше не пользовался. Она вращалась сама по себе, точно чудо-карусель, со скоростью два и три четверти оборота в минуту. То есть за две с половиной минуты она делала шесть оборотов, а за пять минут — целых двенадцать. Я решил, что это хорошее число и что я шагну в неё на двенадцатый оборот. Так будет симметрично.

— Что случилось, госпожа, какие-то проблемы? — спросил Фрэнк у Жюли.

— Всё в порядке. Нужно подождать, пока мой брат посчитает, — ответила она.

Не многие понимают всё так, как это умеет Жюли. Я всегда это говорил. На двенадцатый оборот мы вошли в дверь — я с Жюли, Фрэнк сразу за нами. На другой стороне была огромная комната, полная солнечного света.

— Какие люди! — сказал кто-то. — Как же я рад вас видеть!

Я повернулся на голос и увидел Эдди, который спешил к нам навстречу, улыбаясь во весь рот. На нём были белая рубашка и белые брюки, и сам он был невероятно седой, весь белый, как лунь. Кожа его была почти такой же тёмной, как у меня, на лице проступали глубокие морщины. Но улыбка была всё та же — улыбка Эдди-Кузнечика, и всё те же очки. Он бросился обнимать Жюли и целовать её щеки.

— Ты ещё красивей, чем прежде, — сказал он.

— Дурачок, — отмахнулась Жюли.

Затем Эдди подошёл ко мне:

— Приятно снова увидеться, Фрэнсис. Как нога?

А что нога? Хожу с тростью, и так видно.

— Как тебе сюрприз, Фрэнсис? У нас тут Эдвард. Не представляешь, чего мне стоило уговорить его выбраться из Луизианы. Он специально приехал, чтобы повидать тебя. Верно, Эд?

— Шаман никогда не покидает тех мест, где шаманит, — ответил Эдвард.

— Ты всё тот же, — засмеялась Жюли.

Я молчал, понимая, что смеяться повода нет. Эдвард был самым настоящим шаманом, он говорил с животными, понимал болото и всё в таком духе.

— Чтобы отметить такое событие, я тут кое-что устроила. Идите сюда, — позвала Жюли.

Она повела нас в планетарий, моё любимое место во всём Чикаго, а потом мы пошли в зоопарк, который так любил Эдвард. Затем мы пообедали в ресторане близ озера, я заказал картофель фри и два куска торта, пользуясь случаем, пока мисс Дамплер не могла следить за моим холестерином. Жюли и Эдвард не замолкали. Жюли говорила о своих делах в Вашингтоне, Эдвард — о больнице в Луизиане, о своих исследованиях и студентах.

День выдался прекрасный, вот только Фрэнк и остальные люди в чёрном, не отстающие от нас ни на шаг, всё портили. А ещё с нами не было Те Труа. Я уже давно не видел Те Труа — с тех самых пор, как они с Жюли расстались, прошло уже много лет. Он постоянно путешествовал.

Под вечер мы снова сели в машину, и Жюли велела водителю ехать к дому. Хоть там можно было посидеть спокойно, без чужих глаз.

— Мне нужно в гостиницу, — заметил Эдвард.

— Никаких гостиниц, ты остановишься у меня, — вмешалась Жюли. — У меня полно места.

Эдвард немного поспорил, но в итоге сдался. Мы приехали к самому ужину, но никто не проголодался после сытного обеда, так что мы сразу отправились в гостиную на последнем этаже и захлопнули дверь. Прислуга принесла напитки. Мне — клубничный фраппе, который я обожаю и беру всегда, когда мисс Дамплер не видит. Жюли попросила виски и два кубика льда, Эдвард — чай. С тех пор как он впервые напился тогда в Новом Орлеане, никто ни разу не видел, чтобы он притрагивался к спиртному.

— Уф, — сказал он, потягивая чай, — как прекрасно быть с вами. Мне очень вас не хватало.

Мне тоже не хватало Эда.

— Какой прекрасный дом, — продолжал он.

— Да, милый, — заметила Жюли, — хотя я предпочла бы прежний.

Она имела в виду домик мисс Даун.

— Порой мне жаль, что мы всё продали, — заметил Эдвард. — Дом, склады, Каталог.

Я тоже сокрушался, что Каталога больше нет. Пожалуй, даже больше, чем остальные. Хотя я сам принял это решение. Оно было самым логичным. А я всегда дружил с логикой.

Внезапно мне вспомнилось, как много лет назад на старом вокзале я сказал Эдварду комбинацию электронного замка, после чего Те Труа забрался по лестнице на самый верх и нашёл акции Каталога, которые посыпались на нас, точно волшебный дождь из конфетти. Жюли крепко сжала меня в объятиях и позже, уже ночью, в доме Элли Кокрейн, снова меня обняла.

Что же было потом? Приехали адвокаты. Элегантные люди в тёмных плащах с кожаными чемоданчиками. Прошёл судебный процесс, следователи допрашивали и передопрашивали всех. Завещание мисс Даун было оспорено, акции были отданы на экспертизу все до одной. И пока судьи плодили горы бумаг, я, как и мои друзья, был вынужден пойти учиться. А когда судьи закончили свои разбирательства, мы уже выросли. И стали богаты.

Постепенно всё очень изменилось. Первым это заметил Эдди, старый добрый Эдди-очкарик. Ему нравилось учиться и разбираться в делах, так что он стал доктором и вернулся в байу. Те Труа поначалу нравилось чувствовать себя хозяином Каталога. Но потом и эта жизнь стала ему поджимать, он ведь не мог усидеть на месте, наш Те Труа. Он никак не мог привыкнуть к тому, что его называли «господин Шевалье», не любил решать текущие проблемы в компании, например принимать на работу новых людей и тем более увольнять.

«Это же люди, как ты не понимаешь, — твердил он. — У них же семьи. Я не могу делать вид, что ничего не знаю и знать не хочу. Это уже… слишком». Так что потом и он всё это забросил, шагнул на борт парохода и уплыл прочь. Жюли совсем не плакала, но я-то знал, что бегство Те Труа её очень ранило. «Что будем делать, Фрэнсис?» — спросила она тогда.

Я сделал кое-какие расчёты. И согласно расчётам, нужно было всё продать. Каталог работал до тех пор, пока мир жил со скоростью угольного паровоза, гудящего посреди западных прерий. Но теперь, когда появились большие дороги и автомобили, люди рассекали по миру с бешеной скоростью.

Когда мы прибыли в Чикаго из байу, у нас ушла на это почти неделя, а сегодня Эдвард оказался здесь за пару часов. Разве в таком мире осталось место для приключений? Кому и зачем нужен теперь Каталог? Итак, мы всё продали и на вырученные деньги купили два прекрасных дома и кучу книг. Мы даже думали, что купим на них своё счастье. Но счастье нужно заслужить. Мы старались как могли.

— Слушай, Фрэнсис, — сказала Жюли, — думаю, Эдвард, точнее, мы с Эдвардом должны кое-что тебе сообщить.

— Думаешь, время пришло? — вздохнул Эдди.

— Да, — ответила Жюли. — Видишь ли, Фрэнсис, мы здесь собрались не просто так. Нелегко говорить…

Эдди молча встал и вышел из комнаты. А потом вернулся с небольшим чемоданом. Я не видел этого чемодана ровно шестьдесят пять лет. Это был тот самый чемодан, который Эдди купил тем самым жарким утром, когда мы оказались в Новом Орлеане, за несколько часов до того, как нас приняла на борт «Луизианская история».

Моя сестра поднялась из кресла и встала передо мной на колени, взяв мою руку в свои. Руки её были холодные и гладкие. Руки стариков всегда такие. Она тоже вздохнула, совсем как Эдди.

— Фрэнсис, Питера больше нет. Он умер, — сказала она.

Питер. Так она называла Те Труа последние годы. Так это означало, что Те Труа больше нет. Я покачал головой. Это было просто невозможно. Те Труа не мог умереть. Некоторые рождаются бессмертными.

— Вот почему я попросила Эдди приехать: мне хотелось, чтобы мы были вместе. Мы знаем, как нелегко ты пережил смерть мисс Кокрейн…

Но мисс Кокрейн была уже очень стара. А Те Труа был молод и полон сил. Такие не стареют. Я покачал головой и протянул свободную руку к трости. «Тук-тук-тук», — застучала трость по полу, словно отгоняя эту мрачную новость. Обычно это всегда работало, но не в этот раз.

— Не надо, послушай… Питер тяжело болел. Он болел уже много лет, но мы молчали, чтобы не огорчать тебя. Он был в Таиланде, когда почувствовал, что с ним что-то не так. Он обратился в лучшие клиники, сдал все анализы, прошёл разные процедуры. Но узнал, что ничего не поделаешь.

— Иногда уже ничего не поделаешь, — повторил Эдди. — Я был рядом с ним, когда он ушёл. Он позвал меня незадолго до того. Я не мог оставить его одного. И тогда он мне сказал… — Голос Эдди прервался. — Он сказал… проститься с вами от его имени.

Жюли и Эдди переглянулись, точно ожидая моей реакции, но я не знал, что сказать.

— Он передал мне этот чемодан, — продолжал Эдвард. — Он хранил его все эти годы, и когда я его увидел, то чуть не упал. Фрэнсис, он просил передать его тебе. «Отвези ему», — прошептал он тогда. И вот я здесь.

Я улыбнулся, потому что эта история очень походила на стиль Те Труа. Старый мошенник!

Эдвард сел на пол, скрестив ноги, хрустя суставами, и это далось ему отнюдь не так легко, как Жюли. Он открыл чемодан и протянул мне деревянную маску. Она была немного страшной, вырезанной вручную, вместо глаз зияли два отверстия, нос изгибался дугой.

— Это из Меланезии, — сказал Эдвард. — Питер приметил её в рыбачьей лачуге на одном из островов. Её хозяин никогда прежде не видел белого человека. Когда Питер полез в кошелёк за деньгами, рыбак решил, что незнакомец хочет его убить, и чуть не кинулся на него с ножом. Питер говорил мне, что едва избежал смерти.

Эдвард шмыгнул носом, а лицо моей сестры просветлело. Когда-то я говорил, что её лицо озарилось светом Те Труа.

— А вот кое-что из России, — сказал Эдвард, показывая мне маленькую икону в серебряном окладе. — Питеру подарил её житель Ленинграда, они разделили кусок хлеба во время блокады.

Затем появилась сигара.

— А это кубинская. Питер бывал на Кубе во времена революции, хотел всё видеть своими глазами.

Чёрный камень.

— Камень с вершины Эвереста. Питер сам его подобрал. А это африканский мамбеле — метательный нож.

Зуб.

— Зуб белого медведя. Питер нашёл его на Северном полюсе, когда сам медведь уже умер. Но тёплая шкура спасла ему жизнь.

Мы с Жюли смотрели на все эти вещи с разных концов планеты, а я спрашивал себя, зачем Те Труа хранил всё это в старом чемодане и почему решил оставить его мне.

— Видите ли… — начал было Эдвард. — Питер… в общем-то, мы все знаем, что он за человек. Он ни минуты не мог усидеть на месте, с детства был таким. Он старался как мог и даже убедил себя, что у него получится остаться с нами.

Я посмотрел на Жюли и заметил, что по её щекам катятся слезы. Тогда я отвернулся, потому что не мог выносить, когда моя сестра плачет. Когда-то она вообще не плакала.

— Питер хотел посмотреть мир. Его душа была свободна. Она подпитывалась новыми впечатлениями, встречами.

Кажется, Эдвард тоже прослезился, но, поскольку он был в очках, я не мог за это поручиться.

— В этом чемодане Питер собрал всё, — продолжал он. — Страны, в которых побывал, опасности, которых ему удалось избежать, уроки, которые он извлёк. Но перед смертью он признался мне… признался, что всё это было не то. И хотя он объездил весь мир в поисках приключений, ничто не могло сравниться с нашим первым путешествием. Вот этим.

С этими словами Эдвард достал из чемодана последний предмет. Книгу.

То был роман в простой обложке, роман, который я знал наизусть, хотя ни разу его не читал. На обложке стояло имя автора, журналистки Э. Кокрейн, а ниже название: «Знаменитый Каталог „Уокер&Даун“». Надпись в самом низу гласила: «Последнее издание имело огромный успех».

Эдвард вручил мне книгу, будто какое-то сокровище. Книга была сильно потрёпана, точно её читали сотни раз, что очень меня удивило. Те Труа и так прекрасно знал её содержание. Он сам написал первую часть — с помощью Элли Кокрейн, конечно. Вторую написал Эдди. Третью — Жюли. Лишь я один отказался писать. Я никогда не дружил со словами. Да и добавить мне было нечего.

В комнате воцарилась полная тишина, я уронил трость на пол и открыл книгу на первой странице. На ней было всё то же название. Кто знает, почему издатели всегда печатают название на первой странице книги? Боятся, наверное, что обложка истреплется. И вдруг я заметил, что на бумаге были какие-то надписи, сделанные чернилами. Одна из них — огромная нечитабельная загогулина, которую я узнал бы из сотни тысяч загогулин. То была цифра три со множеством завитушек — автограф моего друга Те Труа, который он ставил, когда хотел чем-нибудь хвастануть. Ниже была, как всегда, ровная и красивая подпись Эдди: «Эдвард». И, наконец, задорная J c точкой над ней — так подписывалась моя сестра.

— Он попросил нас подписать книгу незадолго до того, как узнал о своей болезни, — сообщила Жюли. — Сказал, что всегда держит её при себе.

Я кивнул. Собрать подписи друзей и расписаться самому — это было вполне в духе Те Труа. И точно так же в его духе было то, что он ни разу не просил меня поставить подпись, ибо знал, что я не дружу со словами. Но теперь почему бы и нет, в конце-то концов? Иногда дружить со словами не так уж и важно. Так что я на минуту задумался, покопался в карманах жилета, где должна была лежать ручка, и нащупал её. Я взял её в руку, и она зависла над страницей.

Я долго рассматривал подписи моих друзей и сестры. Доказательство наших деяний. И наконец, задержав дыхание, в самом углу страницы я начертал своё имя. Но не Фрэнсис, нет. Настоящее имя.