Тираж — двести экземпляров. Так значилось в выходных данных сборников. Так стояло в макете удачнейшего из всех, восьмого по счету на исходе второго года их издательской деятельности (по четыре выходило в год — ежеквартальников, или quarterly, как неизменно-изящно называл свое детище Ростовцев). Восьмой выпуск состоял из кардановского перевода острой дискуссии в югославских газетах о развитии рабочего самоуправления и расширении прав предприятий. Перевод Карданова, редактура Ростовцева, обсуждение всего сектора. Клим Данилович как бы специально пышно обставил это обсуждение, не комкая, а, наоборот, на два полных дня протянув (координаторы в это время участвовали в каком-то мероприятии в самом Госплане, и огромная комната оказалась в полном распоряжении информаторов), с неким назиданием и почти смакуя разъяснял всем (Яковлевой, Ольшанской, Регине) на примере сборника, как надо искать материал, как проявлять избирательность и комбинаторные способности: дискуссия в полном объеме занимала несколько толстых вкладышей в «Борбе» и «Политике» и в первозданном своем виде для перевода и последующего опубликования являлась вещью неподъемной, не вещью даже, а дебрями полемическими.

Но Карданов подготовил краткий рефератец этих вкладышей и только с ним уже вышел на Ростовцева, в обсуждении с которым и были определены узловые моменты и структура будущего перевода.

И вот перевод выполнен, отредактирован и являл уже собой не дебри, а стройную, удобочитаемую брошюру, в которой в несколько иной терминологии трактовалось о вещах, довольно близких к тому, о чем заговорили спустя лет десять на страницах уже наших газет, — о трудностях внедрения бригадного подряда, о причинах медленного и недостаточно последовательного развития хозрасчетных и хоздоговорных методов хозяйствования и т. д.

Итак, обсуждение нового сборника закончилось, обсуждение удалось, сам сборник, вне всякого сомнения, удался, информаторы похаживали по комнате, фигурально выражаясь, потирая руки, еще не отойдя от умственного возбуждения, как вдруг раздался звонок — Ростовцева вызывали в дирекцию.

Ростовцев вернулся и объявил (он всегда все, касающееся сектора, объявлял напрямую, доводил информацию до масс: Карданова, Яковлевой, Ольшанской и Регины — максимально открыто и без малейшего тумана):

— Сухорученков предложил выпустить этот сборник тиражом в пятьдесят экземпляров.

— Что, вообще мы теперь съезжаем с двухсот до пятидесяти? — спросила Ольшанская.

— Нет. Насчет «вообще» речи не шло, — ответил явно расстроенный Ростовцев. — Только насчет этого сборника.

— Директор предложил или, так сказать, распорядился? — спросил Карданов.

— Распорядился. Можно считать это приказом дирекции. — Клим Данилович замолчал, усугубив всеобщую растерянность. Слишком уж резок был переход от всеобщего подъема, вызванного удачным обсуждением удачной работы, и реакцией руководства, которое провело, стало быть, свое параллельное обсуждение.

— А как же?.. Кому теперь отправлять? — робко осведомилась традиционно робкая Регина. Вопрос был понятен — Регина отвечала за рассылку тиража по списку ста семидесяти абонентам. Тридцать экземпляров оставались по заведенному порядку в резерве сектора и раздавались впоследствии практически всем желающим: рядовым сотрудникам института (от завсектором и выше получали по списку), командированным, московским ученым-экономистам, случайно на стороне прослышавшим о том или ином выпуске и звонившим лично Ростовцеву.

— Отправлять ничего не придется, Региночка, — жестко ответил Клим Данилович. — Весь тираж — пятьдесят экземпляров — директор распорядился передать в экономический кабинет Госплана, который и проведет распределение по специальному списку.

Карданов начал:

— Как же… Вы ему объяснили?.. — Но сбился, тут же поняв, что все, что надо, Ростовцев объяснил, ну и ему, стало быть, кое-что объяснили. — Так нельзя, — помолчав, сказал Карданов. — Я пойду к Сухорученкову. Надо еще раз…

— К директору ходить больше незачем, — сказал Ростовцев. — Это не от него исходит. Рукопись сборника попала в Комитет, видимо, кто-то из ученого совета переправил. Вот там и решили.

— Значит, надо пойти в Комитет, — сказал Карданов.

— Не время. Очень уж неудобный для нас момент, — немного приоткрылся Ростовцев.

— Я могу при разговоре ссылаться на положительное обсуждение в секторе? — спросил Карданов.

— Не время, Виктор, — еще неувереннее ответил завсектором, и девочки почувствовали себя лишними. Первой сообразила и, не говоря никому ни слова, спокойно покинула комнату Яковлева. За ней вышли Ольшанская и Регина.

Почти двадцать лет назад это было. Карданов пошел тогда в Комитет. И именно Катя выручила его на финише этой истории, когда ему грозило… Что ему грозило? Увольнение с записью: «За утрату доверия администрации» — это как минимум. А в иных озлобленно-оживленных речах проскакивало: «Подсудное деяние».

Катя выручила его тогда, но потом выяснилось, что выручить его было нельзя.

Карданов тогда, не удовлетворившись разъяснениями Ростовцева, пошел-таки в Комитет и имел там для начала беседу в одном кабинете. А потом и другую беседу в другом кабинете.

В первом кабинете с ним попробовали обойтись небрежно. Виктор все спрашивал по существу, как же, мол, так, первоклассный материал, суперактуальный, и почему же тираж с двухсот до пятидесяти снижают, то есть вчетверо? Почему вообще снижают? А ему отвечали не по существу, а все спрашивали встречно: кто он и откуда?

Естественно он представился: такой-то, мол, мэнээс из сектора информации сухорученковского Института. Сам я, дескать, и материал этот в прессе отыскал, сам его, после обсуждения с шефом, выборочно и перевел. Так что выходит, как специалист и, в некотором роде, автор выпуска, как раз и интересуюсь дальнейшей его судьбой.

Но простые его ответы вовсе не доходили до того, кто сидел в первом кабинете. Тот все продолжал, как бы не понимая, что ему отвечают, по-прежнему интересоваться: кто такой и откуда? Наконец Карданов вроде бы уловил, что на самом деле не так важно, кто он и откуда, а важно другое: от кого.

А тут у Карданова позиция оказалась слабоватой: не мог он даже сказать, что от Ростовцева. Клим Данилович его не уполномочил на это. Пытался Виктор в разговоре с шефом заполучить хотя бы уж такие полномочия, но не получил. Ростовцев, во-первых, ему резонно изложил, что для Комитета Карданов — никто (то есть не Витя, а даже и он, сам Ростовцев, — никто). Во-вторых, что так дела не делаются. А в-третьих, достаточно того, что во-первых и во-вторых.

Виктор, правда, возражал, что дела вообще или делаются, или нет. А уж если делаются, то  к а к  и м е н н о — выясняется в процессе их делания.

На что Ростовцев уже с некоторой грустью закончил:

— Ну, поезжайте, поговорите. Иногда полезно делать бесполезные усилия. Для самого делающего полезно.

Короче говоря, в первом кабинете быстро выяснили, что Карданов ни от кого. Он-то, правда, говорил, что вовсе он не ни от кого, а от себя, но для того, кто сидел в первом кабинете, это как раз и было равносильно, что ни от кого. «От себя», то есть от Карданова, это было необычно, неэтикетно и сто тысяч других «не».

И дело о тираже обсуждать здесь с Виктором не стали. Даже и не подпустили его к этому делу. Предложили удовлетвориться формулировкой «Быть по сему» и отправляться по домам.

Но Карданов отправился по кабинетам, и в конце концов попал во второй кабинет, и сумел-таки навязать его хозяину беседу.

Дали Виктору Трофимовичу такую возможность, и он ею воспользовался, то есть в свойственной ему манере поставил вопрос ребром: они, что, помешают, вред принесут, сокращаемые сто пятьдесят экземпляров?

Насчет пользы, рассудил Карданов, объясняться ведь, кажется, не приходится — для чего же и существуют тогда секторы, отделы и вообще вся сеть научно-технической информации по стране? Естественно, чтобы информировать. Так что насчет пользы нечего, кажется, и слов тратить.

Но вот вред? Или, может, какая опасность, глазу неопытному не видимая? Ведь если польза очевидна, а три четверти тиража объявляются ненужными, то… то что же?

— Вы очень резко мыслите, — сказал хозяин второго кабинета. — Сектор ваш никто не закрывает, и даже сборник этот выходит. А уж тираж и проблемы его распределения — это уж, знаете ли, политика. А политику в области экономической информации определяет Комитет планирования, Госплан, в стенах которого мы с вами сейчас и беседуем.

— Так в чем же она, эта политика? — спросил Карданов.

— А институт, в котором вы работаете, — не отвлекался на ответ хозяин кабинета. — он ведь не сам по себе, а как раз при Госплане. Так что все правильно, Виктор Трофимович, обычная рутинная операция. Мы приняли решение и довели его до Сухорученкова, а уж он спустил его к вам в сектор.

— Нет, это не так. Вы мне говорите о механизме принятия решения, а я спрашиваю о его смысле. Давайте разбираться.

— Ну давайте разбираться.

— Информированность ученого — это польза? Зачем же загодя лишать этой пользы сто пятьдесят человек!

— Подождите, подождите… Вы хоть и молодой человек, но как-то уж у вас это слишком… просто. Информированность — польза… понятно: ученье — свет, неученье — тьма. Но это абстрактно. А истина — она ведь, кажется, конкретна? Не успели еще забыть, институт-то ведь недавно кончали?

— Университет, — несколько неуместно, но вполне конкретно уточнил Виктор.

— А чтобы добраться до истины, надо с чего начинать? С начала. А началось все с того, что вы, младший научный сотрудник сектора информации, натолкнулись на эти материалы.

— Я же ведь знаю общую направленность наших сборников.

— Понятно. Однако же могли и пройти мимо или обратить внимание на другое.

— Я предварительно обсудил целесообразность перевода с завсектором.

— Это с кем же?

— С Ростовцевым Климом Даниловичем.

— Ну, допустим. Кажется, я о нем слышал. И вот вас двое, вы и ваш начальник, определяете, чем нам тут, в Комитете, следует заинтересоваться.

— Материал утверждает ученый совет.

— Ну, Виктор Трофимович, это уже неинтересно. Вы же сами предложили разбираться, а теперь топчетесь на месте. Ну какая разница, двое вас или еще плюс десять? Давайте для определенности остановимся на двух. Так на чем мы остановились?

— Нас двое, и мы определяем, чем вам тут следует заинтересоваться. Так ведь в этом и есть наша профессия — чтобы выбрать интересный и актуальный материал. Заметить его и…

— Подождите! Какая там профессия! Если бы вы не владели профессией, вас бы просто следовало уволить… Но на самом-то деле тут не профессия, а опять-таки политика. Вы двое делаете свою политику — да, да, я все понимаю, конечно, в области вашей профессиональной деятельности… И все же… И вы эту свою политику, причем заметьте, за госсчет — я имею в виду бумагу, типографские работы и так далее — проводите среди нас. Ну а уж нам, — хозяин кабинета радостно взметнул обе ладошки вверх, — позвольте проводить свою линию.

— Так ведь в том-то и вопрос: в чем же здесь линия? — тоже как бы взметнулся Карданов, отнюдь, правда, не радостно, а всего лишь напряженно. — Материал-то ведь стоящий, близко ложащийся…

— Вот-вот. Вот куда он ложащийся? Это уж позвольте вам не позволить.

У Карданова, видимо, слишком резко вытянулось при этих словах лицо, поэтому собеседник продолжил:

— Я же и говорю, сборник-то все равно ведь выходит…

— Ну да, — опять встрепенулся Виктор, — зачем же стольких людей лишать…

— Да кто вам сказал, что лишать? Ну кто уж особо заинтересуется, диссертацию, допустим, по этим вашим югославам пишет или еще что, так ведь всегда можно подойти к кому-нибудь здесь, в Комитете, и почитать. Вот хоть бы и ко мне.

— Так в чем же все-таки здесь секрет? Зачем так все усложнять?

— А потому, что упрощать не надо. Вы свою игру сделали. А дальше что? На сборнике-то этом титул какой? «НИИ при Госплане…» ну и так далее. Понимаете?

— Нет.

— Получается, что мы, издав ваши материалы столь крупным тиражом, как бы пропагандируем его. Привлекаем к нему излишнее внимание.

— Ученый должен знать факты. Информацию. А выводы — это уже другое.

— А выводы он сделает еще прежде, чем как следует прочтет все это. И выводы такие: вот, значит, на что надо обращать сейчас внимание. Вот что стоит во главе угла.

— Так ведь и мы так считаем.

— Кто — вы?

— Я… и… и заведующий сектором.

— Ученый совет еще ваш не забудьте, — молодечески уже и вполне удовлетворенно произнес хозяин кабинета. — Теперь вам все ясно, Виктор Трофимович, куда веревочка вьется?

— В этом моя работа, — упрямо и потерянно произнес Карданов.

— Ну вот, а я что говорю? Вот и ступайте на свое рабочее место и работайте.

Когда Карданов прямо из холла Комитета позвонил в сектор и вкратце изложил Яковлевой итоги визита (Ростовцева не было на месте), она спросила:

— Ты хоть знаешь, кто с тобой говорил?

— Немировский. Так, кажется.

— И все?

— А ты что, хочешь, чтобы я сказал «сам Немировский»?

И тут Катя окончательно поняла, что его ирония к людям, перед фамилией которых знающие и понимающие употребляли «сам», что это его бессильное отрицание силы бесповоротно делает Карданова неуместным на общем собрании держателей акций реальности.

Виктор вынужден был, разумеется, доложить Ростовцеву о результатах своего визита в Комитет, и дело двигалось теперь к своему неизбежному завершению: к изданию сборника тиражом в пятьдесят экземпляров.

Тонус рабочей деятельности в секторе все это время оставался пониженным, люди пребывали в некотором недоумении. Катя, как могла, успокаивала Карданова, а он проводил некие напряженные собеседования с Ростовцевым. Ростовцев, как мог, успокаивал Карданова, говорил, что еще не вечер и что следующий сборник, безусловно, выйдет опять нормальным тиражом, в двести экземпляров, а сейчас невозможно обострять положение, нет у них никаких позиций для этого, и важно удержать дело, не скомпрометировать, а дискуссии… Что ж, дискуссии проводятся часто, что в югославских газетах, что в чехословацких или, скажем, польских. Так что еще будут у них интересные сборники, будут, и непременно полнотиражные, и все образуется, наладится, он, Клим Данилович, на будущее обезопасит их от подобных наскоков некоторых деятелей из Комитета, проведет необходимую дипломатию, его поддерживают в ученом совете, и с Сухорученковым прекрасные отношения…

Словом, выходило, по Ростовцеву, что вся эта буза с сокращением тиража именно этого сборника — дело случая. Просто попалась их рукопись кому-то на зуб, шибко сердитому и именно в тот момент пребывающему не в духе… ну, вот и все объяснение. Он, этот шибко сердитый, и закрутил дело, а теперь на попятную Комитет, ясное дело, не пойдет. А сектору сейчас, раз уж так вышло, следует отступить, уступить и перегруппироваться. И еще что-то такое полезное сделать.

Катя, слышавшая эти увещевания Ростовцева, тихо про себя изумлялась: о чем это он? Отступить, уступить… Как будто у них есть выбор! Ясно же сказано: распоряжение дирекции. Ну, раскопал Карданов, что за всем этим — позиция некоторых людей из Комитета. Сподобился, что хоть разъяснили ему эту позицию. Ну а дальше что? А то, что она с самого начала — и всегда — Виктору и говорила: сиди и не высовывайся. Им что, с тиража платят, что ли?

Вот такова была экспозиция, а сборник… сборник уже отправили в типографию.

Типография размещалась в одноэтажной пристройке за Институтом, там работали знакомые все ребята, Витя частенько рубился с ними в пинг-понг на классном столе шведской фирмы «Стига», установленном у них в обширном подвале, а летом выносимом во двор, а это была июньская суббота, типографские частенько — особенно в конце квартала — по субботам работали, и вот в эту субботу Карданова как раз назначили дежурным по Институту.

Позвонили ему из типографии и попросили зайти. Набирали как раз последнюю страничку, где выходные данные печатаются, и спросили: «Чего это у вас тут с тиражом? Не напутали? Обычно же двести печатали, а тут полста». Не очень они сомневались, а просто, наверное, Виктора захотели повидать, потолковать насчет пинг-понга или пивка, рабочий день-то шел к концу, так что и вовсе они не сомневались, макет был завизирован со всех сторон, какие тут сомнения, не их это дело.

— Точно, напутали, — сказал вдруг Карданов.

— Точно? Ты бы сходил, уточнил, — засомневались теперь уже всерьез. (Как это напутали? Не бывало еще такого. Вот же он, макет, сверстанный и завизированный по всем направлениям и на всех уголках.)

— Ага. Сейчас схожу, — простым таким голосом сказал Карданов и поднялся наверх, в дирекцию. Посидел минут двадцать в пустом, прибранном кабинете директора (а каждая из этих двадцати минут — в год потом ему вышла), и вернулся к типографщикам и сказал: — Точно. Напутали. Ставьте двести, как всегда.

Никто ухом не повел: двести — так двести, и… машина зашлепала. Карданов пребывал в шоковом состоянии, стоял и смотрел, смотрел, как она шлепает, предчувствовал он, что ли, что много лет потом будет все вспоминать, как он стоял и смотрел, а она все шлепала.

Подходили и спрашивали и, разумеется, насчет пинг-понга и чего-то еще, насчет молодой жены что-то здорово остроумное, хохмочку с бородой столетней, но все равно спрашивающий был доволен, он находил себя остроумцем и оригиналом и сам хохотал, а Витя все стоял и кивал только. (Он же женатый человек. Что он делает? — то ли сказал это кто-то из окружавших его, то ли послышалось?)

Он тогда год только как женился, и было ему не больше двадцати пяти. («Он же женатый человек. Что он делает?»)

Карданов, ничего не понимая из того, что ему говорят, пошел из типографии к себе, на третий этаж, так и не веря (улыбаясь потерянно), что так все сошло, что ухом никто не повел, и машина даже — шлеп, шлеп — тоже не дрогнула.

— Так дела не делаются, — говорил Клим Данилович, находящийся в эту субботу, в этот выходной, нерабочий день, конечно же, дома, но все равно рядом с Кардановым, так что можно было его расслышать и даже в ответ пробормотать:

— Только так они и делаются, Клим Данилович. Или уж никак.

И было ему тогда лет двадцать пять. Год в браке, пять лет в университете, и чтение стихов, публичное исполнение стихов в Литмузее и около памятника, на открытом воздухе, и какие-то цифры еще… и среди цифр, цифр мелькающих, двадцать минут в пустом кабинете Сухорученкова.

Надо же наконец узнать, как делаются дела. И как бы они ни делались, пора бы их уже начинать делать.

…Он остался в институте один, через полчаса ему позвонили ребята, сказали, что пришел начальник типографии, ему доложили, что так распорядился дежурный по институту младший научный сотрудник Карданов, он-де ходил в дирекцию и уточнял. Но начальник типографии все-же попросил Карданова спуститься к ним и для верности дал ему расписаться на каком-то клочке, на каком-то уголке макета, и Витя расписался и снова поднялся на третий этаж, но все это время он был уже один. Не было рядом, ни жены, ни ребят из центровой компании, ни Ростовцева. Он уже не мог подпустить к себе никого. Он уже излучал неудачу и решимость.

Пусть будет, что будет.

До конца дежурства оставалось два часа.

До конца его карьеры в Институте — два месяца.

До дня, когда он снова появится в нем, — почти двадцать лет.

До экономических реформ в странах социализма пока не дотянуться. К т о - т о  потерял вдруг к ним интерес. Карданов не мог заниматься делом, к которому  к т о - т о  вдруг потерял интерес.