Навстречу врагу

В мае 1941 года штаб артиллерии и все артиллерийские части 55-й стрелковой дивизии выехали в Уреченские лагеря, расположенные километрах в пятнадцати к востоку от Слуцка. Оказавшись на новом месте, подразделения сразу приступили к занятиям.

Начальник штаба артиллерии нашей дивизии капитан Ф. И. Деревенец отличался беспокойным характером и большим трудолюбием. Своим помощникам — мне, старшему лейтенанту Радченко и младшему лейтенанту Макарову — он давал столько заданий и поручений, что мы едва успевали выполнять их.

Дел было много. Мы планировали учебу, контролировали ход боевой подготовки и внутренний порядок в артиллерийских частях, учились сами. Набегаешься, бывало, за день так, что к вечеру ног не чувствуешь.

Жил я в маленьком домике, сколоченном из досок и фанеры. Вместе со мной — шестилетняя дочь Римма, давно уже оставшаяся без матери. Когда я работал в штабе, Римма играла возле крыльца. Это было ее излюбленное место. Иногда она исчезала, но я не волновался за нее: она убегала в штабную батарею, в гости к «дяде Коле». Разведчик Николай Семенихин, недавно прибывший к нам из другой части, умел и любил в свободное время развлекать Римму.

Многие командиры и бойцы, скучавшие по своим детям, охотно играли с девочкой. Но самой старшей и внимательной «няней» оказался начальник артиллерии дивизии полковник Сергей Иванович Семенов. Он часто брал Римму с собой в столовую, баловал сладостями. На время учений полковник отвозил девочку в Слуцк к своей жене. У них умер единственный сын, и больше детей они не имели. К Римме они привыкли, полюбили ее.

Мужчине, особенно военнослужащему, трудно одному растить ребенка. Я был очень благодарен товарищам, помогавшим мне.

Для меня это было счастливое время. Я любил свое дело, свой коллектив, намеревался подать рапорт о поступлении в военную академию.

На рассвете 22 июня полковник Семенов, младший лейтенант Макаров и я отправились на рыбалку. Едва подъехали к реке — услышали нарастающий гул самолетов.

— Выходной день, а авиаторы наши трудятся. Наверное, учение какое-нибудь, — сказал Саша Макаров.

— Им теперь суток не хватает. Осваивают новые машины. А сегодня погодка хорошая, вот и ловят момент, — пояснил Семенов.

— Десять… двадцать… тридцать, — считал я черные точки, двигавшиеся навстречу восходящему солнцу.

— Больше полка! — удивился Саша.

— Это не наши, немецкие! — встревоженно воскликнул я, увидев в бинокль кресты на крыльях машин.

— Дайте сюда! — Семенов выхватил у меня бинокль. — Точно! Фашистские бомбардировщики! Что это значит?

— Если бы война, то наши «ястребки» давно бы их перехватили и растрепали. Такую махину не заметить нельзя, — успокоительно сказал Макаров.

— Резонно! — согласился Семенов. — Но я все-таки на всякий случай вернусь в лагерь. А вы пока оставайтесь.

Полковник уехал. Скрылись за горизонтом самолеты. Вокруг было тихо, но настроение испортилось. Не до рыбалки! Часа через полтора за нами пришла машина.

— Приказано срочно прибыть в штаб, — сказал шофер Акимушкин.

Когда мы вернулись в лагерь, там заканчивались последние приготовления. Исчезли палатки, опустели коновязи и артиллерийский парк. Мы узнали, что возвращаемся на зимние квартиры, где будем ждать дальнейших указаний. Личному составу выданы боевые патроны, однако по немецким самолетам стрелять не разрешено.

Деревенец приказал мне отвезти дочь в Слуцк и немедленно явиться в штаб дивизии.

Я не испытал чувства страха и даже особого огорчения, узнав о начале войны. Мы, молодые командиры, восприняли это известие даже с воодушевлением. Каждый из нас мечтал о подвигах, и вот эта пора пришла.

Мы знали, что Красная Армия сильна и могуча. Наша 55-я стрелковая дивизия имела не только отличные кадры и хорошее вооружение, но и славные боевые традиции, зародившиеся еще в годы гражданской войны. Она участвовала в освободительном походе в Западную Белоруссию, потом дислоцировалась на границе, в Брестской крепости, и лишь недавно была отведена в Слуцк.

Мы верили, что разобьем противника на его собственной территории — малой кровью, могучим ударом. Так пелось в песне, и так нас учили в то время…

Капитан Деревенец встретил меня на лестнице штаба:

— Берите карту и бегите в оперативное отделение. Там уже марш планируют. А я артснабженцами займусь.

У операторов было людно и шумно. Начальник отделения капитан А. М. Зуев со своим помощником капитаном А. Б. Маркиным едва успевали отвечать на вопросы начальников служб и других отделений штаба. Каждый хотел быстрее нанести на карту обстановку, выяснить то, что волновало его.

— Кстати пришли, товарищ Морозов, — сказал Зуев. — Быстренько готовьте расчеты на марш для артиллерии.

Дивизия получила приказ сосредоточиться в районе Березы-Картузской, в ста километрах от Бреста. Стрелковым полкам округ подавал автотранспорт, и они должны были прибыть на место к 24 июня. Артиллерия на конной тяге совершала 200-километровый марш своим ходом и сосредоточивалась к исходу 26 июня. Сведений о противнике мы не имели.

Я принялся изучать маршруты и переносить на свою карту. Один из них проходил по прямому как стрела шоссе Слуцк — Брест. Другой — северный — извилистой линией шел через Несвиж, Барановичи, Ружаны. Измерив расстояние, я сделал необходимые расчеты, заготовил распоряжения артиллерийским частям: когда выступить, когда пройти исходный рубеж, где и на какое время остановиться на дневки.

К концу работы в оперативное отделение пришел полковник Семенов. Он проверил и утвердил составленные мной документы, потом обратился к капитану Зуеву:

— Какие новости?

— Пока никаких указаний не поступало, — ответил тот. — С армией связи нет. Боюсь, что наша дивизия прибудет к шапочному разбору. Без нас там всё закончат.

— Вряд ли. Это не Хасан, тут большой войной пахнет, — ответил Семенов и, повернувшись ко мне, распорядился: — Передайте Деревенцу, что я поехал в полки. Готовьтесь к маршу. Держите связь с операторами и разведчиками.

Подойдя к дверям, он добавил:

— Дочь вашу возьмет моя жена. Если что, так вместе в Курск поедут. (В Курске до 1939 года стояла наша дивизия).

Красноармейцы выносили ящики с имуществом и документами. Комендант штаба лейтенант А. И. Жаденов бегал с одного этажа на другой. Из окон виднелся городок стрелкового полка. Там тоже шли сборы: бойцы скатывали шинели, грузили в повозки боеприпасы.

«А вдруг налетит авиация? — мелькнула у меня мысль. — Вот наделает она дел при такой скученности!..»

Я решил позвонить в штабы артполков, которые размещались в отдельных городках восточнее Слуцка. На мое предупреждение командир 84-го артполка майор И. К. Воропаев ответил обиженным тоном:

— Ты что, за дураков нас принимаешь? Все подразделения давно уже выведены.

Зато в 141-м артполку батареи находились еще в городке. Начальник штаба капитан Кряжев пообещал рассредоточить полк и пожаловался на то, что приписной состав собирается медленно. Плохо и с автотранспортом, который должен был прибыть из народного хозяйства…

Едва забрезжил рассвет, наша колонна выступила из города.

В пятидесяти километрах от Слуцка штаб дивизии остановился на дневку около деревни Нагорное. Шоссе опустело. Войска укрылись в лесных массивах. Только отдельные автомашины и повозки ехали на восток. Стали появляться первые беженцы. Фашистские самолеты безнаказанно расстреливали детей и женщин, а мы ничем не могли помочь им. С нами не было даже зенитного дивизиона. Он находился на полигоне в районе Крупки (восточнее Борисова), где были сосредоточены зенитные дивизионы всех дивизий Западного особого военного округа.

Во второй половине дня вместе с полковником Семеновым я выехал в расположение 84-го артполка. Он находился на привале недалеко от Несвижа, в двадцати пяти километрах к северу от штаба. В полку все было в порядке. Семьдесят километров артиллеристы прошли за четырнадцать часов. После четырехчасового отдыха полк должен был двигаться дальше.

До перевода в штаб я два года прослужил в этом полку, знал многих командиров и политработников. Мне очень хотелось повидаться со старыми друзьями. В редком лесу я разыскал хорошо замаскированную батарею, которой раньше командовал. Сколько знакомых лиц! Политрук Алексей Шлеев проводил беседу с комсомольцами батареи. Я не стал ему мешать, а пошел к командиру батареи Виктору Эрнстовичу Шомоди. Лейтенант Шомоди проверял в это время состояние конского состава. Сам отличный наездник, он очень любил лошадей. Сейчас он сердито выговаривал разведчику, сбившему холку коню.

— Как это вы умудрились? Мешком всю дорогу сидели!

— Сам не понимаю, — оправдывался огорченный красноармеец.

— До следующего привала вести в поводу, без седла, раз за год ездить не научились! — распорядился лейтенант.

Шомоди — мадьяр по национальности. При первом знакомстве я невольно обратил внимание на его красивое лицо, стройную, подтянутую фигуру. У меня в батарее Шомоди был лучшим командиром огневого взвода. Мне нравился этот на редкость честный, трудолюбивый и жизнерадостный человек. В полку он был всеобщим любимцем. В мае 1940 года, когда меня назначили начальником штаба дивизиона, я передал батарею Шомоди. Он хорошо справлялся со своими новыми обязанностями.

Перед заходом солнца мы с полковником Семеновым вернулись в район Нагорного, но штаба своего не нашли. Попав под бомбежку, он переехал на другое место. Только ночью мы догнали его на марше.

С рассветом командир дивизии полковник Д. И. Иванюк выехал к командующему 4-й армией. От 111-го и 107-го стрелковых полков, переброшенных вперед автотранспортом, донесений о соприкосновении с противником не поступало. Разведка тоже ничего не сообщала о немцах. На остановках и привалах мы расспрашивали беженцев, которых появлялось на дороге все больше и больше, о том, что делается впереди. Но они, усталые и растерянные, давали самые противоречивые сведения. Одни говорили, что немцы заняли Кобрин, другие утверждали, что противник захватил Пружаны и Березу-Картузскую, то есть уже вышел в тот район, где должна была сосредоточиться наша дивизия.

Встречные автомашины мешали движению. Наша скорость уменьшилась. В кузовах машин сидели не только женщины и дети, но и военнослужащие. Все было так необычно, что никто из нас не догадался остановить машины, собрать этих бойцов, почему-то едущих на восток, и влить их в состав дивизии. А ведь наши роты и батареи нуждались в доукомплектовании.

На одном из привалов мы задержали грузовую автомашину, до отказа набитую людьми в военной форме.

— Кто старший? — спросил капитан Деревенец.

«Пассажиры» переглянулись. Старшего среди них не было. Каждый ехал сам по себе.

— Куда вы направляетесь? — обратился Деревенец к капитану в форме летчика.

— Пока в Бобруйск, — ответил он. — Там, наверное, дадут самолеты.

— А где ваши машины?

— Разбиты на аэродроме. Вчера утром, — капитан озлобленно махнул рукой. — Немцы налетели неожиданно, мы еще спали. А машины новые были…

— В Кобрине тоже аэродром разбит, — сказал другой летчик.

Деревенец огорченно вздохнул. До сих пор мы удивлялись, почему немцы летают в нашем небе, как у себя дома, почему нет в воздухе наших самолетов. Слова летчиков отчасти раскрыли эту загадку.

В этой же автомашине находился и легкораненый сержант Алексей Смирнов из саперного батальона нашей дивизии, строившего укрепленный район на границе. Рассказ сержанта еще больше огорчил нас. Оказалось, что мощные сооружения не были заняты своевременно советскими войсками и не оправдали тех надежд, которые возлагало на них командование. В первые часы войны укрепления очутились в тылу у противника. А наша дивизия, как и некоторые другие, осталась без саперного батальона…

Постепенно поток беженцев и встречных машин пошел на убыль. Часам к десяти дорога совсем опустела. Мы сделали малый привал. Позади осталось еще пятьдесят километров.

Начальник штаба дивизии подполковник Г. А. Тер-Гаспарян вызвал в голову колонны штабных командиров. Рядом с подполковником стоял заместитель начальника отдела политпропаганды дивизии батальонный комиссар И. В. Опытов.

Тер-Гаспарян познакомил нас с обстановкой. Оказалось, что вчера вечером противник прорвался к Березе-Картузской, а сегодня утром его передовые части подошли к реке Щара, южнее населенного пункта Бытень. Войска 4-й армии отходят под натиском превосходящих сил фашистов. Положение сторон в данный момент не совсем ясно. 111-му стрелковому полку со средствами усиления приказано занять оборону перед рекой Мышанка. 107-й стрелковый полк прошел Барановичи, туда выехал сам командир дивизии. 228-й стрелковый полк находится во втором эшелоне и будет введен в бой там, где этого потребуют обстоятельства.

В заключение Тер-Гаспарян предупредил командиров:

— Дивизия оказалась на острие удара немецких бронированных частей. Задержать их — наша главная задача.

— Да, товарищи, обстановка очень трудная! — добавил батальонный комиссар Опытов. — Отступать нельзя. Надо сделать все, чтобы нанести врагу наибольший урон… Коммунистам быть впереди!

Колонна штаба свернула в сторону, в лес. Тер-Гаспарян с группой командиров выехал вперед. Мы с Деревенцом последовали за ним. Километра через четыре остановились у безымянной высотки, разрезанной пополам дорожной выемкой.

Знакомое место! Здесь 18 сентября 1939 года, во время освободительного похода в Западную Белоруссию, я похоронил своего друга Костю Туманова. Его сразила пуля польского стражника, посланная из засады. Вот и могила — зеленый курганчик слева от дороги.

Мы с Костей были знакомы еще до армии, потом служили в одном артполку. Погиб он на моих глазах. А теперь я снова оказался возле его могилы…

111-й стрелковый полк, развернувшись с марша, залег по обе стороны от шоссе, на краю колосившегося ржаного поля. Впереди расстилалась широкая долина, поросшая кустарником. Справа — деревня Завинье. Сзади тянулись вдоль дороги деревянные домики деревни Мариново. За ней начинался лес. Рубеж, занятый полком на безымянных высотках, был выгоден для обороны: с него хорошо просматривались все подходы к нашим позициям. Метрах в пятидесяти от дороги устроил во ржи свой наблюдательный пункт командир 141-го артполка майор Г. В. Серов.

Увидев меня, Серов крикнул:

— Передай полковнику: третий дивизион занял огневые позиции. Готов к открытию огня. Первый и второй дивизионы на подходе!

Я отправился к полковнику Семенову. На шоссе появился броневик. Он остановился около нас. Из него вылез запыленный и мокрый от пота командир роты разведбатальона дивизии.

— Товарищ подполковник! — обратился он к Тер-Гаспаряну. — Рота в девять тридцать попала в засаду. Три немецких танка подбили… Наши тоже там остались…

— А как же ты уцелел? — спросил Тер-Гаспарян.

— Не знаю… Водителя убило, сам вел машину…

— Где это случилось?

Командир роты показал место на карте.

— Значит, через полчаса — час немцы появятся здесь, — сделал вывод Тер-Гаспарян. — А наши войска видели?

— По проселку двигалось несколько подразделений, а около шоссе стоят семь танков без горючего.

— Надеяться нам не на кого, только на самих себя, — хмурясь, сказал Тер-Гаспарян. — Штаб армии переезжает сейчас в район Синявки. Где и какие части воюют — неизвестно. Соседей у нас нет.

— С правой колонной дивизии связь установить не удалось, — доложил подошедший Деревенец. — Радиостанция не — берет…

Подполковник молча кивнул.

Нам было видно, как в боевых порядках стрелкового полка развертывается 129-й противотанковый дивизион капитана Петра Петровича Остащенко. Одна батарея заняла позицию на самом переднем крае; две другие — в глубине, на опушке леса.

Полковник Семенов приказал мне проверить готовность артиллеристов к открытию огня. Начал я с той батареи, которая стояла на безымянной высоте, на одной линии с передовыми подразделениями пехоты. Орудия были хорошо замаскированы. Настроение у бойцов бодрое, приподнятое. Наводчик 2-й батареи Котрунов сказал: «Если придется умереть за Родину, то умру коммунистом». Он, как и несколько других красноармейцев, подал заявление о приеме в партию.

«Эти не подведут. Люди надежные, смелые, — решил я. — Но как они будут стрелять по танкам?» Им, конечно, доводилось бить на полигоне по фанерным макетам. Но они, как и я, имели смутное представление об отражении настоящей танковой атаки. Как бы угадав мою мысль, командир батареи лейтенант С. П. Утешев произнес негромко:

— На поверках стреляли отлично. Промахов, надеюсь, не будет.

— Самое главное — выдержка.

— Позиций не покинем. До последнего снаряда! — решительно сказал лейтенант. А Сергей Утешев был из тех людей, которые не бросают слов на ветер.

Обойдя все двенадцать орудий, я отправился по ржаному полю в расположение полковой батареи 76-миллиметровых пушек. Вместе с ее командиром младшим лейтенантом Воробьевым мы проверили все четыре орудия. Позиции оказались удачными: с них можно было простреливать всю лежавшую впереди местность и подходы к деревне Завинье.

Лучше других подготовился к бою расчет, которым командовал сержант В. Н. Рассказов. Наводчик грузин Моховишвили, весь посеревший от пыли и перепачканный в смазке, улыбаясь, спросил меня:

— Как, товарищ командир, дадим врагу прикурить?

— Это от вас зависит.

— Мазать не будем. Пока живы будем, стрелять будем!

Закончив обход, я вернулся на безымянную высотку. Там по-прежнему находились Тер-Гаспарян, Семенов и Деревенец. Они о чем-то оживленно разговаривали.

Около курганчика — могилы Кости — стоял броневик. Тут же лежали на траве бойцы отделения разведки вместе со своим сержантом Ефимовым. Ни разведчики, ни командиры, в том числе и я, — никто не догадался отрыть хотя бы неглубокие окопчики. Ни у кого не возникло даже мысли об этом. Мы еще не верили, что в нас будут стрелять и могут убить. Мы не прониклись сознанием опасности. Люди испытывали не боязнь, а любопытство и легкое возбуждение.

Я присел около стереотрубы, осмотрел лежавшую впереди местность, но ничего подозрительного не обнаружил. Видимость была плохой: воздух дрожал от зноя, горизонт тонул в мутноватой дымке. Солнце нещадно припекало. Было тихо, только жаворонки звенели высоко в небе.

Всех нас мучила жажда. Мы были благодарны жителям соседних деревень. Они приносили бойцам ведра с колодезной водой. Старушка, жившая в крайнем от высоты домике, принесла нам холодного молока. Подполковник Тер-Гаспарян еще не успел опорожнить кринку, как сержант Ефимов, наблюдавший в стереотрубу, доложил:

— Вижу три бронемашины!

Действительно, по шоссе двигались броневики. Наши или немецкие — разобрать было трудно. Вот машины остановились. Из них выскочили солдаты.

— Немецкая разведка! — определил Тер-Гаспарян.

Через несколько минут на шоссе появилось до десятка грузовиков с пехотой. Не доезжая до нас с километр, автомашины свернули в кустарник и скрылись в нем.

Впереди завязалась перестрелка. Боевое охранение 111-го стрелкового полка вступило в бой.

— Деревенец! Езжайте в штаб. Я тут с Морозовым останусь. Держите связь с нами и полками, — приказал Семенов.

Над нашими позициями пролетели немецкие самолеты. Это, вероятно, были разведчики. Они сделали несколько кругов и унеслись на запад.

Командир батальона 111-го полка капитан Н. П. Матвиенко подошел к Тер-Гаспаряну и доложил:

— Наше боевое охранение отходит. Разрешите контратаковать противника?

— Не разрешаю. Подпустите ближе и бейте в упор!

Прошло еще несколько томительных минут. Я так напряженно разглядывал в бинокль заросли кустарника, что даже заслезились глаза. Но разведчик Николай Семенихин, лежавший рядом со мной, оказался более наблюдательным.

— Немцы! — воскликнул он. — Смотрите правей!

Среди зелени мелькнуло несколько фигур.

— Разрешите отделению разведчиков открыть огонь? — спросил Ефимов, отрываясь от стереотрубы.

— И мне тоже! — Телефонист Новожилов щелкнул затвором карабина.

— Ждать! — ответил я. — До них еще далеко, метров четыреста.

Позади нас раздались слабые хлопки выстрелов — ударили 50- и 82-миллиметровые минометы. Там, где накапливались гитлеровцы, один за другим вспыхивали разрывы.

И вдруг — крики «ура!», винтовочная и пулеметная трескотня! Слева от высоты бросилась вперед группа бойцов — человек сорок. Первым, размахивая пистолетом, бежал командир. Минометчики перенесли огонь дальше, открыв путь атакующим.

Из кустов затрещали короткие автоматные очереди. Несколько красноармейцев упали. Потом еще и еще. Бойцов становилось все меньше. Но те, кто уцелели, неслись вперед с винтовками наперевес. Натиск их был так стремителен, что гитлеровцы не приняли рукопашного боя и побежали.

— Самовольники! Без подготовки под пули пошли?.. Но бросок смелый. Молодцы! Ничего не скажешь! — взволнованно говорил Тер-Гаспарян.

Разведчики, лежавшие рядом со мной и, так же как и я, впервые видевшие настоящую атаку, притихли.

— Вот как умирают! Несколько минут — человек пятнадцати будто и не бывало! — нарушил молчание красноармеец Ложкин. В его голосе звучало и восхищение, и жалость, и какое-то недоумение.

Из кустов выходили бойцы. Двое несли на руках убитого командира. Остальные осматривали лежавших товарищей, поднимали раненых.

Тогда, в горячке первого боя, я не запомнил фамилии командира, поднявшего в атаку свой взвод. А после войны установить ее не удалось. Но я помню о нем, как и о многих других безыменных героях.

Едва успели пехотинцы, отбросившие немцев, возвратиться на передний край, как на шоссе появилась колонна противника. Я насчитал десятка полтора черных танков. Дальше все скрывалось в густых клубах пыли.

Минуты через три ударила одна из батарей 141-го артполка. Первые разрывы — в стороне от шоссе. Небольшая пауза — и опять свист снарядов. На этот раз они легли в гуще танков.

Сзади заухали еще две гаубичные батареи, захлопали 120-миллиметровые минометы. Воздух над нами гудел.

Сорокакилограммовые снаряды взметывали столбы земли. Шоссе затянуло дымом и пылью. В стереотрубу было видно, как танки разворачивались и съезжали с дороги. По обе стороны от нее, примерно в полукилометре от нашего переднего края, противник поставил дымовую завесу. Ветра почти не было. Завеса не рассеивалась, а, наоборот, все уплотнялась и приближалась к нашим позициям.

Артиллерийский дивизион продолжал слать тяжелые снаряды в гущу черного дыма. Туда же били ротные, батальонные и полковые минометы.

В воздухе появились вражеские самолеты. Две девятки пикирующих бомбардировщиков накинулись на позиции дивизиона. Бомбы и пулеметный огонь сделали свое дело. Батареи замолчали. Стреляли теперь только два орудия.

Дымовая завеса, не дойдя до нас, остановилась и начала медленно подниматься вверх. В десяти-пятнадцати метрах над колосящейся рожью с оглушительным треском рвались вражеские снаряды. Это не было похоже на шрапнель. Скорее всего гитлеровцы стреляли на рикошетах. Впечатление такие взрывы производили угнетающее. На это, вероятно, и рассчитывали немцы.

Из-за дымовой завесы, стреляя на ходу, как огромные черные жуки, выползали танки. За ними цепочкой бежали фашистские автоматчики.

С нашей стороны открыли огонь противотанковые пушки стрелкового полка и батарея лейтенанта Утешева. На переднем крае гремели орудия, стрекотали пулеметы, трещали тысячи винтовочных выстрелов. В первую же минуту запылало два немецких танка. Третий завертелся на месте и застыл без движения. Вражеская цепь заметно поредела, часть гитлеровцев залегла.

Противотанковая пушка, стоявшая неподалеку от нас, посылала снаряд за снарядом. Расчет работал умело, сноровисто. Наводчик Махмутов быстро и точно ловил цель.

Оставив на поле несколько подбитых машин, первая волна атакующих отошла. Но на смену ей уже катилась из глубины вторая волна черных машин. Бой разгорался с новой силой.

Ко мне подполз командир взвода гаубичного полка лейтенант Пономарев.

— Майора убило! — сказал он.

— Серова? Не может быть!

— На моих глазах.

Я видел Серова несколько минут назад. Он спокойно стоял во ржи. И вот его уже нет…

Между тем разведчики открыли стрельбу по немецким автоматчикам.

— Один есть! — деловито сказал Семенихин, перезаряжая карабин.

— У меня тоже! — ответил ему Ложкин.

Фашисты в ответ ударили по высотке не только из автоматов, но и из пулеметов. Огонь такой плотный, что невозможно было поднять головы. Оставаться тут больше не имело смысла.

— Ефимов! Отползайте с отделением по кювету! — распорядился я.

Когда мы добрались до опушки леса, я оглянулся и увидел на высотке горящий танк. Наше противотанковое орудие молчало. Видимо, расчет его погиб в единоборстве с броней. Могила Кости была разворочена прямым попаданием танкового снаряда.

Полковника Семенова и подполковника Тер-Гаспаряна я нашел в высохшей канаве на окраине деревни Мариново. Тут же находились батальонный комиссар Опытов, командир противотанкового дивизиона капитан Остащенко, начальник артиллерии 111-го стрелкового полка старший лейтенант Федоров, начальник разведотделения дивизии капитан Морозов.

Тер-Гаспарян расспрашивал Семенова, куда запропастились два дивизиона из полка майора Серова.

— Еще на марше, — ответил полковник. — Начальник штаба этого полка, капитан Кряжев сообщил, что часа через два будут здесь.

— Деревенец! Вызовите сюда Серова, — распорядился Тер-Гаспарян.

— Майор Серов убит! — доложил я.

Все посмотрели на меня с каким-то недоверием. Долго молчали.

— Черт знает что такое! В первом бою теряем лучших командиров полков! — тихо сказал наконец Тер-Гаспарян.

Отсюда, с командного пункта, расположенного в километре от переднего края, хорошо просматривалось все поле, на котором залегла наша пехота. Место было выбрано очень удачно.

Бой затихал. Сорвалась и вторая атака противника. Десять танков было подбито. Остальные, пятясь назад, вели редкий огонь из орудий. Но радоваться успеху было еще рано. В небе появилось около тридцати самолетов. Они набросились на позиции стрелкового полка и артиллерийских батарей. Пикировали, сбрасывали бомбы, с бреющего полета поливали пулеметным огнем наши окопы. Действовали гитлеровцы без всяких помех: у нас не было ни одной зенитной пушки.

Едва улетели самолеты, противник возобновил артиллерийский обстрел. Над колосящейся нивой опять повисли клубы черного дыма. А минут через десять сквозь грохот разрывов снова послышался нарастающий гул танковых моторов.

Тер-Гаспарян вызвал к телефону командира 111-го стрелкового полка.

Капитан А. С. Белов, исполнявший обязанности командира полка, доложил, что положение критическое. Противник бросил в бой около пятидесяти танков.

«Вот бы пару дивизионов семидесятишестимиллиметровых пушек сюда! — думал я, напряженно следя за танками. — Поставить бы эти пушки на прямую наводку…»

Но таких пушек было тогда еще очень мало. Промышленность выпускала в большом количестве гаубицы, а вот в противотанковых орудиях ощущался острый недостаток…

Танки противника приближались. Некоторые подразделения стрелкового полка, не выдержав нового удара, начали отходить к лесу. Батальонный комиссар Опытов побежал навстречу, чтобы остановить их. Однако было уже ясно, что понесший потери полк не сможет сдержать натиск танковой лавины.

Тер-Гаспарян приказал полку отойти к реке Щара и занять оборону на ее восточном берегу.

Надо было прикрыть стрелковые батальоны, дать им возможность оторваться от гитлеровцев. Эта задача была возложена на противотанковый дивизион капитана Остащенко.

— Дивизиону стоять до тех пор, пока не отойдет последнее стрелковое подразделение, — предупредил капитана полковник Семенов.

Мимо нас группами двигались отступавшие бойцы. Фашисты приближались. Тер-Гаспарян и Опытов сели в броневик. Семенов с Деревенцом уехали на легковой машине. Остальные командиры штаба отправились следом на грузовике.

— Ну а на чем ты будешь догонять начальство? — спросил меня Остащенко.

— Пешком вместе с разведчиками.

С передовой принесли батальонного комиссара А. Я. Брагина, заместителя командира 111-го стрелкового полка по политической части. Он силился подняться, хотел сказать что-то, но язык не повиновался ему. Комиссар ослаб от потери крови.

Много раненых направлялось в тыл. Их несли на шинелях, плащ-палатках. Те, кто могли передвигаться, шли опираясь на винтовки. Среди раненых я заметил наводчика Моховишвили, подошел к нему.

— Два танка подбили… Там Вася их добивает, — кряхтя от боли, сказал наводчик. — Не повезло мне…

— Ничего, скоро поправишься, свое наверстаешь, — успокоил я.

На гребень высотки выползли немецкие танки. Утопая во ржи чуть ли не до самых башен, они зигзагами двигались вперед, стреляя из пушек и пулеметов. Красноармейцы, спасаясь от пуль и снарядов, бежали к лесу.

Капитан Остащенко выкрикивал команды. Стоявший рядом сигнальщик передавал их флажками на батареи: в противотанковом дивизионе не было других средств связи.

Две батареи, прижавшиеся к опушке леса, открыли огонь.

К танкам устремился пучок красных стрел: артиллеристы били бронебойно-трассирующими снарядами. Некоторые из них рикошетом отскакивали от брони — красные стрелы ломались, дугой уходя в небо.

— А черт, не берет! Слабоваты наши снаряды! — ругался Остащенко. — Нет, нет! Получается! — воскликнул наконец он, увидев, как замерли на месте два танка. Из люка ближней машины вылезли танкисты. Один из них спрыгнул в рожь, другой, сраженный пулей, повис на башне.

Артиллеристы подбили еще несколько машин. Оставив на поле боя четыре танка, фашисты начали отходить за гребень высоты, где их не могли достать наши снаряды.

— Неужели испугались? — удивился Остащенко. — Нет, тут что-то не то!

Немцы маневрировали. Попав в центре под огонь противотанковой артиллерии, они оттянули свои машины. А на флангах, где у нас не было противотанковых пушек, гитлеровцы быстро продвигались вперед. Мы не видели их, но все явственнее слышали гул моторов, доносившийся и справа и слева.

Одновременно противник обстреливал нас из-за гребня высоты. Снаряды рвались в поле и на опушке леса, срезая осколками ветви деревьев.

Фельдшер дивизиона Андрианова, невысокая черноволосая девушка лет двадцати, суетилась возле орудий, перевязывая раненых. Она, казалось, не замечала ни пуль, ни осколков.

По кювету подполз связной 2-й батареи. Из его сбивчивого рассказа мы поняли: батарея лейтенанта Сергея Панфиловича Утешева, подбив четыре танка при первой и пять при второй атаке, погибла почти вся. Сергей Утешев остался возле пушки один и начал действовать за весь расчет. Сам заряжал пушку, сам наводил ее. Он успел подбить два вражеских танка, а третий раздавил отважного лейтенанта вместе с орудием.

— Отличная была батарея, — скорбно произнес Остащенко.

Визг снаряда заставил нас броситься на дно канавы. Взрыв больно ударил в уши. Осколок попал в мою каску, но не пробил ее. Однако толчок был таким сильным, что у меня, как говорится, искры из глаз посыпались.

Отряхнувшись, я увидел связного, сидевшего в какой-то неестественной позе. Обеими руками он опирался о землю. Он был ранен в живот. Фельдшер Андрианова быстро перевязала его и с помощью красноармейцев перенесла в ближайший дом. Там, видимо, было место сбора раненых. Едва девушка скрылась в доме, как прогремел сильный взрыв. Снаряд упал возле крыльца и снес крышу. Загорелся соседний дом.

— Узнай, живы ли? — приказал Остащенко одному из бойцов.

В это время ко мне подбежал Семенихин.

— Товарищ старший лейтенант, наша машина нашлась. Шофер спит себе и в ус не дует!

— Ничего удивительного. Всю ночь за баранкой сидел. Грузите раненых, скоро поедем.

Разрывов вокруг становилось все больше. Стреляла не только вражеская артиллерия, но и танки, стоявшие на гребне высотки. Они били по опушке леса, где находились позиции двух батарей нашего противотанкового дивизиона, полковая батарея и подошедшая лесом рота 79-го отдельного разведывательного батальона. Там же окапывались отступившие подразделения стрелкового полка.

Навстречу танкам снова полетели бронебойные снаряды. Воздух гудел от выстрелов и разрывов. Над деревней Завинье поднялись к небу клубы дыма, взметнулись языки пламени. Немцы били по деревне зажигательными снарядами.

Четыре танка БТ-7 из разведывательного батальона устремились к вражеским машинам. Четыре — против десяти! На башнях наших танков были написаны мелом слова: «За Родину! Смерть гадам!»

Из леса на шоссе выскочил броневик. Фашисты не заметили его. Он подошел с фланга и почти в упор ударил по немецкому танку. Подбив его, броневик попятился назад, стреляя по другим машинам. Я постарался узнать, кто эти смельчаки. Ими оказались башенный стрелок Михалев и водитель Лященко.

Танковая рота, поддержанная огнем противотанковых пушек, подбила в этом неравном бою пять вражеских танков. А сама потеряла три машины из четырех.

Ко мне снова подбежал разведчик Семенихин.

— Товарищ старший лейтенант! Поехали, а то машину угонят, — сказал он.

Я пожал руку капитану Остащенко, пожелал ему удачи в бою.

— Доложи Семенову, что подбито тринадцать немецких танков, — сказал он. — Будем держаться до последней пушки, как и приказано.

Мы пошли к машине.

— Раненых из дома перенесли? — спросил я Семенихина.

— Там потолок обвалился, почти всех засыпало. Трое жить будут…

— А девушка цела?

— Андрианова? Не знаю, не видел.

Кузов грузовика был переполнен незнакомыми мне людьми. Здесь и артиллеристы, и пехотинцы. Тут же находились и разведчики штабной батареи. Сзади всех стояли Новожилов и Ефимов.

Какой-то красноармеец, перегнувшись через борт, кричал шоферу:

— Ты поедешь или нет? Долго ждать будем?

— Угости его прикладом, сразу тронется! — кричал другой, барабаня кулаком по кабине.

— Что за шум? — спросил я, но мой голос потонул в грохоте взрыва.

Горячая волна воздуха швырнула меня на землю. Первое, что я увидел, вскочив на ноги, было изуродованное лицо Михаила Новожилова. На месте подбородка зияла большая рана. Раздробленная челюсть висела на связках. Мы собрали несколько индивидуальных пакетов и, как смогли, наложили повязку. Белоснежная марля сразу же окрасилась в алый цвет.

Шофер Петр Медведко, худенький узкоплечий красноармеец, повел машину к лесу. Вскоре замелькали по обе стороны дороги белые березки да зеленые ели. Из леса появлялись бойцы. Мелкими группами, а то и в одиночку шагали они на восток.

Они были похожи на тех отступавших, которые встречались нам утром. Несколько часов назад все они, вместе взятые, составляли сильный, сплоченный коллектив. А теперь он распадался под вражескими ударами на разрозненные неуправляемые частицы. Нужно было собрать их, объединить.

Первый наш бой длился около двух часов. Противник потерял десятка два танков и до двух батальонов мотопехоты. Но и наша дивизия понесла весьма ощутимый урон. Перестали существовать как боевые единицы 3-й дивизион артполка, противотанковый дивизион, разведывательный батальон, артиллерийские подразделения 111-го стрелкового полка. Заметно поредели пехотные подразделения. Они лишились многих станковых пулеметов и минометов. В штабе полка никто точно не знал, сколько людей убито, ранено и сколько пропало без вести.

В 3-м дивизионе уцелела только одна гаубица. Остальные не удалось вывезти с огневых позиций. У некоторых были полностью перебиты орудийные расчеты, другие оказались после бомбежки без тягачей.

Командир противотанкового дивизиона капитан Остащенко возвратился после боя в дивизию с небольшой группой артиллеристов и с двумя орудиями. Остальные десять орудий остались на поле в виде груды металла.

Тягачи противотанковых пушек — бронированные, быстроходные тракторы «Комсомолец» — уцелели почти все. Остатки дивизиона вместе с этими тракторами, вооруженными пулеметами, составили потом своеобразный подвижной резерв штаба дивизии.

Командный пункт дивизии разместился в лесу километрах в трех к востоку от реки Щара. Я нашел его по оживленному движению машин, сворачивающих с шоссе на лесную просеку.

Отделения штаба расположились под зелеными кронами старых елей. Комендантский взвод успел уже поставить несколько палаток. Связисты тянули телефонные линии.

Младший лейтенант Александр Макаров познакомил меня с обстановкой. Макаров был помощником начальника штаба артиллерии дивизии по связи и одновременно командовал штабной батареей. Александр сообщил, что 228-й стрелковый полк нашей дивизии с двумя дивизионами 141-го артполка уже развернулся на берегу реки Щара. 107-й стрелковый и 84-й артиллерийский полки дерутся где-то в районе Слонима. Связи с ними нет.

— А что по радио передавали? — спросил я.

— Ну, сводку за двадцать второе июня ты знаешь. А вчера, двадцать третьего, немцы пытались развивать наступление, но успеха не имели, все их атаки отбиты. За два дня взято в плен пять тысяч фашистских солдат и офицеров. Так что, выходит, только у нас дела неважные, а в других местах немцу дают жару, — сказал Макаров. — На нашем направлении гитлеровцы продвинулись на двести километров от границы. Сейчас по карте измеряли. Здорово они прут. А наших войск что-то совсем не видно.

— Может быть, на старой границе ждут немцев, чтобы там дать решительный бой, — предположил я.

Саша Макаров предложил мне пообедать, но после нервного напряжения, пережитого во время первого боя, ни есть, ни спать не хотелось.

Полковник Семенов, выслушав мой доклад, приказал организовать противотанковую оборону на новом рубеже:

— Теперь вы видели, как действуют немецкие танки. Ставьте все орудия на прямую наводку. Гаубичные батареи тоже. С закрытых позиций я их снял, оставил только две. Надо успеть сделать все до подхода противника.

Взяв с собой разведчиков Семенихина и Пахомова, а также отделение связи, я выехал на машине вперед. Щара — спокойная лесная река, шириной до тридцати метров. На ее восточном берегу готовил оборонительный рубеж 228-й стрелковый полк.

Густая чаща молодого хвойного леса, отступила от реки метров на четыреста — пятьсот. На опушке заняли огневые позиции противотанковые батареи стрелкового полка. Здесь же рыла неглубокие окопы пехота.

На противоположном берегу широкий луг, а за ним невысокие холмы, поросшие лесом. Там виднелись кое-где развалины старых железобетонных сооружений.

— Сколько орудий на прямой наводке? — спросил я начальника артиллерии полка старшего лейтенанта В. Ф. Осиповича.

— Все двенадцать.

— Как с боеприпасами?

— Один боекомплект. Снаряды выложены у орудий.

Мы выбрали себе наблюдательный пункт на краю леса, против моста через реку, поблизости от наблюдательного пункта командира 228-го полка подполковника Г. К. Чаганавы. К Щаре начали подходить батареи 122-миллиметровых гаубиц 1-го и 2-го дивизионов 141-го артполка, снятые с закрытых позиций.

Командир 1-го дивизиона капитан П. М. Бельдиев вместе с командирами батарей старшими лейтенантами Востряковым, Суманеевым и Нуцубидзе быстро выбрали огневые позиции на опушке леса; две батареи разместились справа от шоссе, одна — слева. Всего для ведения огня прямой наводкой было выставлено двадцать восемь орудий. Орудийные расчеты спешно готовились к стрельбе.

Проверить готовность обороны приехал сам полковник Семенов. Мы прошли с ним вдоль фронта. Батареи стояли поблизости одна от другой: мы сосредоточили всю артиллерию на отрезке около одного километра.

Я думал, что немецкие танки не смогут прорвать такой плотный боевой порядок. Создавать противотанковую оборону на более широком фронте мне казалось нецелесообразным, так как густой лес и заболоченная пойма реки на наших флангах были почти непроходимы для гусеничных машин.

По хмурому виду Семенова было заметно, что он чем-то недоволен. Я спросил его: какие будут замечания?

— Все в одну линию выставили, нет глубины, — ответил он. — Местность тут невыгодная для стрельбы прямой наводкой. Подходы у противника скрытые, расстрелять наши орудия он способен вон с тех холмов.

— Можно переменить позиции, время еще есть, — предложил я.

— А как? Кругом лес, лучше места не подберешь. Дело не в наших позициях, а вообще этот рубеж мне не нравится… Но теперь уже поздно об этом говорить, хорошо, что хоть здесь успели зацепиться.

Командиры рот, батарей и взводов инструктировали личный состав. Настроение у всех было бодрое. С тыла подходили группы красноармейцев во главе с командирами, занимали оборону рядом с подразделениями 228-го полка. Это подполковник Тер-Гаспарян догадался организовать невдалеке от штаба пункт сбора отбившихся от своих частей. Сюда стекались люди из 111-го стрелкового полка и частей 28-го стрелкового корпуса, отошедших из-под Бреста и Кобрина.

К семнадцати часам мы закончили подготовку оборонительного рубежа.

Фашисты не показывались. Шоссе было пустынно: ни машин, ни повозок. Только изредка появлялись на мосту небольшие отряды красноармейцев. Опираясь на плечи здоровых товарищей, шли раненые.

Солнце стояло еще высоко, но жары не чувствовалось: лес и река смягчали ее. На том берегу куковала кукушка. Где-то рядом дятел усердно долбил сухое дерево. Около моста на быстрине мерно, как маятники, раскачивались стебли чакана.

— А мост надо бы взорвать, — предложил старший лейтенант Осипович.

— Но чем? Взрывчатки-то нет.

Осипович повел меня к 203-миллиметровой гаубице, брошенной кем-то метрах в двухстах от берега. Такие гаубицы были только в окружном артполку большой мощности. Хотели мы взорвать мост выстрелом из этой громады, но ничего не получилось: затвор орудия оказался заклиненным. Посоветовавшись, решили поджечь мост, как только появится враг.

Немного погодя из леса на дорогу вышла лошадь с человеком, лежавшим поперек седла. Беспомощно болтались его руки и ноги. Лошадь двигалась медленно, изредка встряхивая головой. Возле моста остановилась, будто не решаясь ступить на него. Человек начал сползать с седла и упал на землю.

— Разрешите посмотреть? — обратился ко мне Семенихин.

Вместе с красноармейцем Пахомовым он побежал к лошади.

— Товарищи, ведь это же Дианка! — взволнованно крикнул один из артиллеристов. — Это же Дианка-умница, я ее в прошлом году чистил!

Лошадь действительно оказалась умницей. Она принесла к нам тяжело раненного лейтенанта Пономарева, того самого, который сообщил мне о гибели майора Серова.

— Немцы! — воскликнул вдруг Семенихин.

— Где?

— Вон, смотрите, среди развалин на той стороне!

Гитлеровцы подобрались совсем близко. Прячась в складках местности, они рассматривали наш берег. У нас, оказывается, не было впереди ни разведки, ни боевого охранения. Фашисты воспользовались этим.

Дальнейшее произошло очень быстро. Через несколько минут на шоссе появились два бронетранспортера. Они подъехали к мосту. Из них выскочили солдаты. Было ясно, что фашисты хотят захватить мост.

Слева грохнуло орудие. Снаряд упал недалеко от моста. И сразу лесную тишину разорвал треск ручных пулеметов и винтовочных выстрелов. Мост оказался под перекрестным огнем. Второй снаряд разнес один бронетранспортер. Другая машина помчалась обратно. За ней бежали солдаты. Но никто из них не ушел. Их трупы усеяли шоссе от моста до самой опушки.

И опять все стихло. Но на этот раз тишину нарушил гул моторов. Где-то за лесом готовились к бою невидимые нам фашистские танки.

Вскоре противник начал обстрел, однако снаряды и мины ложились с перелетом, разрывались среди деревьев. На буграх показалась вражеская пехота. Затрещали автоматы. Немцы быстро приближались к реке. На нас посыпались сбитые с елей хвоя и ветки.

Наши стрелки вели интенсивный ружейно-пулеметный огонь. Вражеская цепь поредела, но многим гитлеровцам все же удалось добраться до реки и перейти ее вброд.

Прячась среди кустарника и высокой травы, автоматчики все ближе подползали к опушке леса. Вот их каски замелькали в канаве, метрах в семидесяти от нас.

Пахомов и Семенихин стреляли из карабинов, мы с Осиповичем — из пистолетов. И вдруг совсем близко вскочил на ноги немецкий офицер. Я еще не успел прицелиться, как на него бросился Николай Семенихин. Но и Семенихина опередил невысокий щупленький боец. Он поднялся из травы, всадил штык в гитлеровца и сам упал рядом с ним.

Винтовочная стрельба усиливалась. Наши бойцы, справившись с волнением, били теперь чаще и точнее. Гитлеровцы не выдержали и начали отползать к реке. Некоторые пытались бежать, но, срезанные пулями, падали замертво. Ни один не добрался до противоположного берега. На лугу чернели вражеские трупы.

Семенихин принес того бойца, который заколол офицера. Красноармеец был ранен в голову. Мы перевязали его и отправили в тыл.

Наступило затишье. Обе стороны не стреляли. Из штаба позвонил Саша Макаров, спросил, что происходит. Я коротко доложил обо всем.

Мы с Осиповичем прошли вдоль опушки леса. Красноармейцы и командиры были возбуждены только что закончившимся боем. Остановились возле одного из орудий 6-й батареи 141-го артполка. Командир орудия сержант белорус Я. Г. Рыбак, выглядывая из-за щита, чертил что-то в своем блокноте. Наводчик татарин Фатых Кардолиев рассматривал в панораму (прицельное приспособление) противоположный берег и докладывал Рыбаку, где сосредоточиваются группы немцев. Правильный красноармеец Дмитриев, огромный русоволосый детина с лицом, покрытым оспинками, проверял крепление подсошникового бруса. Заряжающий, рыжеватый осетин Хаджиев, протирал затвор и казенник орудия. Два других бойца очищали тяжелые снаряды от смазки и пыли.

Каждый из этих людей уверенно делал свое дело. Это был маленький сколоченный и слаженный коллектив. От него и десятков других, подобных ему, зависел теперь исход боя.

— Если появятся танки, будем бить, не ожидая, пока они подойдут к реке, — предупредил Рыбак. — Учти, Кардолиев.

— Хорошо, — ответил наводчик. — Не промахнемся.

— Мазать просто грех, — сказал я, подходя к орудию. — Здесь расстояние меньше прямого выстрела.

— Можете не беспокоиться за этих орлов, — сказал кто-то сзади.

Я обернулся и увидел политрука батареи В. Н. Туманова. Да, народ тут действительно был отличный.

На опушке, собирая раненых, ходили санитары. Пострадавших бойцов отправляли в тыл. Но многие из них остались в строю. Остался на командном пункте и командир 228-го стрелкового полка подполковник Григорий Чаганава, тоже получивший ранение. Он продолжал отдавать распоряжения подчиненным.

Едва мы с Осиповичем вернулись в свой окоп, как снова разгорелась стрельба. Снаряды и мины рвались в лесу, на лугу и в реке, над которой взлетали высокие фонтаны воды. С неба посыпались бомбы. Гитлеровские самолеты действовали группами по шесть-девять машин. Как только улетала одна группа, сразу же появлялась другая. Вырванные с корнем, деревья с треском падали на землю. Будто страшный циклон пронесся по лесу, исковеркав все на своем пути.

На этот раз обстрел и бомбежка длились томительно долго. Бомбы летели к земле с ужасным воем, леденившим кровь.

Наконец грохот утих. Обсыпанные землей, мы с трудом вылезли из окопчика. Сквозь дым и пыль трудно было разглядеть, что творилось на противоположном берегу. Оттуда доносился гул моторов и лязг гусениц. Но вот пелена дыма стала рассеиваться, и мы увидели спускавшиеся с бугров фашистские танки. Они открыли огонь из пушек и пулеметов.

С нашей стороны ударили уцелевшие орудия. Над рекой протянулись красные трассы.

У большинства гаубиц не было специальных снарядов для борьбы с танками. Поэтому стрельба велась осколочными и фугасными гранатами. Дистанция колебалась от пятисот до шестисот метров. С такого расстояния промахов почти не было. Если снаряд не пробивал брони, то рвал гусеницы, ослеплял смотровые щели. Некоторые удачно попавшие тяжелые снаряды проламывали броню и рвались в машине.

Разведчик Семен Пахомов уполз к мосту. Там особенно часто падали снаряды. Но Пахомов не испугался, не повернул назад. Он выполнил приказ: деревянный мост запылал огромным костром. Вражеские танки не могли теперь с ходу проскочить через Щару.

Семен Пахомов погиб у моста. Этот тихий, застенчивый парень проявил большое мужество. Он совершил подвиг, совершил его просто и незаметно, как делал все, что поручалось ему.

Старший лейтенант Осипович ушел к своим орудиям, часть которых замолкла.

Недалеко от окопа, возле гаубицы, разорвался вражеский снаряд — нас обдало комьями земли. Гаубица больше не стреляла.

Мы с Семенихиным подползли к орудию. Около него — воронка. Деревья вокруг исковерканы, расщеплены осколками, одно из них упало на ствол пушки. Наводчик сидел на своем месте, склонив голову. Он был мертв. Заряжающий как держал снаряд в руках, так и застыл с ним, прислонившись к станине. Красноармеец, узнавший Дианку, лежал на боку, поджав колени к окровавленному лицу. Два других орудийных номера распластались ничком. Сержант, командир орудия, тяжело раненный в живот, силился подняться, ухватившись за рукоятку затвора. Мы отнесли его в сторону.

Орудие оказалось неповрежденным, если не считать больших вмятин на щите.

Зарядив с помощью Семенихина орудие, я начал крутить маховики подъемного и поворотного механизмов, разыскивая через панораму ближайший немецкий танк. Вот в перекрестии появился контур черной машины. «Огонь!» — скомандовал я сам себе. Гаубица, изрыгнув снаряд, подпрыгнула на колесах. Но танк остался невредим, гитлеровцы, наверное, даже и не заметили грозившей им опасности. «Промазал в такую громадину», — досадовал я.

Зарядив гаубицу последним снарядом, я опять начал наводить орудие. Наконец выстрел! Когда рассеялись дым и пыль, я увидел, что танк загорелся. Черные с седыми прожилками клубы дыма окутали его.

Закончив стрельбу, мы хотели оказать первую помощь сержанту — командиру орудия, но, когда подошли к нему, он был уже мертв.

Справа вели беглый огонь батареи старших лейтенантов Вострякова, Суманеева, 6-я батарея 2-го дивизиона, слева — батарея старшего лейтенанта Нуцубидзе и полковая батарея лейтенанта Чуйкова.

Орудие сержанта Рыбака подбило три машины. Но это далось нелегко: в расчете выбыло из строя пять человек. Сам командир орудия тоже получил ранение, но продолжал вместе с контуженым наводчиком Кардолиевым вести огонь. Возле орудия неотлучно находился и политрук батареи Туманов.

Командир 1-го дивизиона 141-го артполка капитан Бельдиев ползал от орудия к орудию, подбадривал артиллеристов, подыскивал замену выбывшим из строя.

Группы вражеских автоматчиков под прикрытием танков переправились через реку, часть из них зацепилась за наш берег. В наших окопах осталось мало людей. Но те, кто уцелели, ринулись в штыковую атаку и сбросили фашистов в реку. Оставшиеся в живых гитлеровские автоматчики перебежками и ползком отходили за бугры.

Бой затихал. Около десятка немецких танков обгоревшими глыбами чернели на лугу. Один танк сполз к реке, уткнувшись в воду стволом орудия.

Луг был покрыт трупами, изрыт воронками. Снаряды и бомбы до неузнаваемости изуродовали опушку леса.

Половина орудий вышла из строя — очень велики были потери в орудийных расчетах. Возле многих пушек осталось по одному-два человека. Кончались снаряды. В стрелковых подразделениях тоже уцелело не больше половины личного состава. Я подумал, что мы вряд ли сумеем отразить еще одну такую атаку.

Выбывших из строя командиров заменяли политработники и сержанты. Командир батальона, на моих глазах бросившийся вместе с красноармейцами выбивать немецких автоматчиков, был ранен. Его место занял политрук Е. К. Трелин.

В полковой батарее политрук Окуленко заменил раненого командира орудия сержанта Грищенко.

Наибольшие потери понесли гаубичные батареи 1-го дивизиона, особенно 2-я батарея. Сам командир батареи старший лейтенант Ф. Суманеев стрелял за наводчика. Сделав несколько выстрелов, он подбил два вражеских танка. Но вскоре разрывом снаряда был убит.

Капитан Бельдиев и оставшиеся в строю командиры и политруки батарей принимали все меры для отражения новых атак противника.

Выполняя приказание капитана Деревенца, переданное мне еще после первой атаки противника, я наконец отправился в свой штаб. Мы с Семенихиным пошли к машине, но от нее остался только обгоревший, исковерканный остов. Рядом — огромная воронка. Что произошло с шофером, мы так и не узнали. Он, вероятно, сгорел вместе с машиной…

Добравшись до штаба, я доложил капитану Деревенцу обстановку на берегу Щары. К концу доклада к нам подошли Семенов и Иванюк. Командир дивизии приказал мне срочно выехать на дивизионный обменный пункт — ДОП — за боеприпасами для 228-го стрелкового полка.

Когда я вернулся на командный пункт, было уже совсем темно. Впервые за весь день захотелось есть. Гречневая каша-размазня, принесенная Семенихиным с кухни штабной батареи, показалась необычайно вкусной. Одной ложкой на двоих мы быстро вычерпали весь котелок.

Около одиннадцати часов вечера противник нанес новый бомбовый удар. Одновременно гитлеровцы открыли ожесточенный артиллерийский и минометный огонь. Немецкие автоматчики под прикрытием танков несколько раз пытались форсировать Щару. Но наша оборона держалась стойко.

Однако враг имел большое превосходство в силах и средствах. Как потом выяснилось, вдоль шоссе наступал 24-й танковый корпус из группы гитлеровского генерала Гудериана.

Сдержать напор такой лавины наша ослабевшая дивизия не смогла. По приказу командования стрелковые подразделения начали отходить ночью на новый рубеж. На реке Щара остался лишь сводный отряд для прикрытия.

 

Тяжкий путь

К утру 25 июня отступившие части поспешно заняли оборону на безымянных высотах между Русиновичами и Тальминовичами, перед железной дорогой Барановичи — Лунинец. Штаб дивизии разместился в лесу, западнее Синявки. Фронт обороны — не более трех километров. Основные силы были сосредоточены на самом опасном участке — вдоль Брестского шоссе.

Командование 4-й армии, куда входила наша дивизия, не выделило нам необходимых средств усиления, кроме нескольких уцелевших танков из отходящего 14-го механизированного корпуса. А у нас к этому времени поредели не только стрелковые части, но и артиллерии осталось мало. 129-й противотанковый дивизион потерял почти все свои пушки, а в 141-м артиллерийском полку осталось не более десяти гаубиц. О 84-м артиллерийском и 107-м стрелковом полках никаких известий не поступало. Мы знали только, что вчера оба они развернулись для боя западнее Барановичей, перед Слонимом.

Подполковник Тер-Гаспарян, человек экспансивный, горячо возмущался тем, что у нас нет соседей, что на таком важном направлении действует одна наша дивизия, да и та неполного состава. Где воюют другие соединения 4-й армии, нам не было известно.

В этот день я проверял в подразделениях средства противотанковой обороны. Наши пушки и танки можно было буквально сосчитать по пальцам. По распоряжению полковника Семенова в ротах создавались группы истребителей танков. Эти группы, укрываясь в окопе, должны были подпускать вражеские танки на восемь-десять метров и забрасывать их гранатами. Нам удалось сформировать из числа добровольцев около десяти таких групп, в каждой по три-четыре бойца во главе с младшим командиром. Специальных противотанковых гранат тогда еще не было, приходилось применять связки простых ручных гранат.

Мы ожидали противника с утра, но немцы вышли к нашему рубежу значительно позже. Оказалось, что гитлеровцы не заметили отхода нашей дивизии от реки Щара. Фашисты накануне понесли на берегу реки серьезные потери и поэтому тщательно готовились к прорыву. Они подтянули артиллерию и свежие пехотные части. Перед наступлением, которое началось в одиннадцать часов дня, враг провел мощную артиллерийскую и авиационную подготовку. Бомбы и снаряды рвались на пустом месте. Но едва гитлеровцы форсировали реку и углубились в лес, как встретили упорное сопротивление отряда нашей пехоты, который был оставлен по приказу Тер-Гаспаряна прикрывать отход дивизии.

Личный состав этого отряда проявил героизм. В неравном бою небольшая горстка людей до двух часов дня сдерживала наступление вражеских автоматчиков. Только после того как гитлеровцы навели переправы через реку и бросили в атаку танки, сопротивление смельчаков было сломлено.

Фамилии командиров и бойцов отряда до сих пор неизвестны. Мы знаем лишь фамилию одного пулеметчика, который до последнего патрона вел стрельбу, а потом, уже тяжело раненный, дополз до ближайшего хутора. Это был красноармеец Дорошенко из Житомирской области. К вечеру Дорошенко умер.

Недавно я побывал на месте боя, на могилах павших героев. У местных жителей удалось выяснить, что документы всех убитых собрал крестьянин из деревни Мазурки Антон Плешевич. Однако после войны он выехал оттуда. Целы ли документы погибших и у кого они находятся, установить я так и не смог.

Во второй половине дня гитлеровцы подошли к железной дороге и начали разведку боем, бросая против нас то в одном, то в другом месте танки с пехотой. Одновременно авиация наносила бомбовые удары по нашим боевым порядкам. Над шоссе вражеские самолеты летали непрерывно, бомбя и обстреливая из пулеметов все, что попадалось, гоняясь даже за одиночными машинами и повозками. Ожесточенной бомбардировке подвергся и командный пункт дивизии. Пришлось быстро менять его расположение.

После неудачных попыток разведать нашу оборону противник произвел мощный артиллерийский налет. Как мы и предполагали, фашисты нанесли главный удар вдоль шоссе. Здесь их ожидала достойная встреча. Автоматчики вынуждены были залечь возле железной дороги. Несколько танков, вырвавшихся вперед, были подбиты истребителями и орудиями прямой наводкой. Другие машины, остановившись поодаль, попытались подавить стрельбой из орудий наши огневые точки.

Запомнилось мне несколько эпизодов этого боя. Три фашистских танка неожиданно выползли из-за рощи. В грохоте разрывов и выстрелов мы не сразу заметили их. Не больше двух минут потребовалось бы им, чтобы достигнуть нашего наблюдательного пункта. Но вот слева, сзади, из-за бугорка, глухо выстрелила гаубица. Снаряд ударил в борт головного танка. Он закружился на месте и замер, окутанный дымом. Второй танк, заметив опасность, развернулся в сторону гаубицы и зигзагами пошел на нее, плеская огнем из ствола пушки. Как шло единоборство — я не знаю. Не видно было за бугорком, да и некогда было смотреть.

Третий танк, не меняя курса, стремительно полз на нас. Его черная громада зловеще увеличивалась с каждой секундой. Что предпринять? Под рукой только пистолеты и автоматы. Отбежать в сторону нельзя. Пуля настигнет сразу, как только вылезешь из окопа. Оставалось одно: стрелять по смотровым щелям…

Метрах в пятидесяти от нас находилась ячейка с двумя бойцами — истребителями танков. В стереотрубу, чуть поднятую над окопом, мне было видно, как из ячейки показалась каска и взметнулась рука со связкой гранат. Взрыв — и танк с порванной гусеницей остановился, накренившись набок. Но он был еще жив. Медленно повернулась башня, ствол пушки стал опускаться вниз, ища цель. Но выстрела не последовало. Еще взмах руки — и о броню разбилась бутылка с горючей смесью. Пламя цепко охватило бронированную коробку. Люк в башне приподнялся, из него показалась рука, цеплявшаяся за металл, потом голова в кожаном шлеме. Но огонь сделал свое дело: фашист бессильно опустился вниз, в дымящееся чрево танка.

Из ячейки вылез красноармеец, таща за собой товарища.

— Можно? — Семенихин кивнул в их сторону.

— Только осторожнее, — разрешил я.

Семенихин, пригибаясь, добежал до ячейки и помог принести погибшего бойца — молодого русоволосого паренька. Пуля навылет пробила ему шею. Большая, не по росту, гимнастерка была окровавлена, на комсомольском значке запеклась кровь.

— Похороните, пока есть возможность, — распорядился старший лейтенант Федоров, находившийся на пункте рядом со мной.

Высокий черноглазый красноармеец, молча, с помощью Семенихина взвалил на спину тело убитого товарища и скрылся в кустарнике. А мы даже не догадались спросить имена и фамилии, не узнали, из какого подразделения были эти смельчаки.

Перейдя на другую сторону рощицы, мы попали на огневую позицию той гаубицы, которая вступила в единоборство с танком. У накренившегося набок 122-миллиметрового орудия был разворочен щит, сбиты прицельные приспособления и разбито одно колесо. Тут же в неестественных позах лежали трое убитых бойцов и до неузнаваемости изуродованный старший сержант — командир орудия.

Около гаубицы не осталось ни одного снаряда, только стреляные гильзы. Метрах в десяти от нее застыл подбитый танк. Видимо, орудийный расчет прикончил его последним снарядом. Сила удара была так велика, что и лобовая броня танка не выдержала. Внутри его что-то горело. Вокруг дымилась земля.

Взяв документы убитых, мы покинули место жестокой дуэли. О бесстрашных артиллеристах я потом докладывал полковнику Семенову, но сейчас уже не могу вспомнить их фамилии. Помню лишь, что это были бойцы из 1-го дивизиона 141-го артполка.

А вот еще один подвиг артиллеристов.

До батальона автоматчиков с десятком танков ворвались на передний край нашей обороны. Наши немногочисленные пушки, стрелявшие прямой наводкой, и истребители танков сумели подбить несколько вражеских машин. Но отдельные мелкие группы пехотинцев, не выдержав натиска, начали отходить. Положение становилось угрожающим.

В это время из-за безымянной высотки, что справа от шоссе, выскочил бронированный трактор-тягач «Комсомолец». На предельной скорости врезался он в самую гущу фашистских автоматчиков, стал давить их и поливать огнем из двух пулеметов. Ответная стрельба из автоматов не причинила тягачу вреда, пули отскакивали от его брони. Минут пять тягач, управляемый чьей-то опытной рукой, носился вдоль фронта, добивая тех, кто не успел обратиться в бегство. Вражеские танки стреляли по нему из пушек, но тягач, как заколдованный, оставался невредимым. Наша пехота приободрилась. А танки, видя, что автоматчики потерпели неудачу, начали отходить за железную дорогу, огрызаясь огнем. При отходе они потеряли еще две машины — их подбили наши артиллеристы.

Один из танков выстрелил в тягач, но промахнулся, хотя расстояние не превышало трехсот — четырехсот метров. Быстроходный «Комсомолец» ринулся к своему более мощному врагу. Тот попятился, но было уже поздно. Машины столкнулись. Раздался взрыв, перекрывший остальные звуки боя. На месте столкновения осталась груда исковерканного дымящегося металла.

Храбрый экипаж тягача погиб. Их было пятеро: командир взвода, водитель и трое бойцов — все из 129-го противотанкового дивизиона. Их имена стерты временем…

После войны удалось разыскать лишь одного фронтовика из 129-го дивизиона — бывшего командира огневого взвода Г. Брыклю. Но он не смог вспомнить фамилии мужественных бойцов, которые таранили вражеский танк.

Перед вечером фашисты возобновили атаку. После короткого жаркого боя, потеряв, десять танков, они сумели смять наши подразделения и вклиниться в оборону. Мы вынуждены были отойти. Но не только горечь отступления переживал я в те часы. Я был горд за свою дивизию, особенно за артиллеристов, не дрогнувших перед танковой лавиной. Враг во много раз превосходил наши силы, но все-таки мы задержали его больше чем на сутки и нанесли ему серьезный урон.

Я поспешил в деревню Синявка, но штаба дивизии там не застал. Он уже снялся. По дороге я догнал штабную батарею во главе с Макаровым. Она тоже оторвалась от колонны штаба. Вся дорога от Синявки на восток была отмечена следами варварских налетов фашистской авиации. На обочинах — трупы людей и лошадей, сброшенные остовы обгоревших грузовиков.

У Филипповичей, около старой советско-польской границы, мы увидели скопление автомашин. Меня это удивило, так как за последние дни по шоссе через боевые порядки дивизии прошло гораздо меньше транспорта. Оказалось, что основная масса машин прибыла сюда по проселочным дорогам со стороны Барановичей, Несвижа, Клецка. Как маленькие ручейки к реке, машины стекались к шоссе.

На контрольно-пропускном пункте останавливали и проверяли всех едущих. Здесь же находился командир 28-го стрелкового корпуса генерал-майор В. С. Попов. Он задерживал все подразделения и направлял их в Слуцкий укрепленный район, расположенный по линии старой границы.

Еще утром Тер-Гаспарян в разговоре с Семеновым высказывал большую надежду на этот укрепленный район.

— Там немцы обожгутся крепко. Сядем в железобетон — и ни с места! — согласился Семенов.

Но, осмотрев несколько дотов, мы сразу разочаровались. Оружие с них было снято, они давно уже заросли травой. Мы недоумевали: кому и зачем понадобилось перед самой войной демонтировать эти мощные укрепления?

Кто тут старший, где и какие части обороняются, понять было трудно. Тем более ночью. Не найдя никого из штаба нашей дивизии, мы остановились на обочине дороги. Вскоре увидели начальника связи 141-го артполка капитана Д. М. Гребенникова. Он привел из Слуцка команду в сто пятьдесят человек и не знал, кому передать это пополнение.

Потом случайно встретили начальника строевого отделения техник-интенданта 1 ранга И. М. Новикова, начальника отделения младшего политрука А. Г. Лускатова и нескольких других наших командиров. Они, как и мы, разыскивали штаб дивизии.

— Я слышал, что штаб уехал в Слуцк, чтобы организовать там оборону, — сообщил Новиков. — Туда надо ехать и нам.

Между тем немцы на плечах отступающих частей быстро подошли к Слуцкому укрепленному району и прорвались к Филипповичам. Самоходная артиллерия врага ударила по этой деревне зажигательными снарядами. Многие дома вспыхнули ярким пламенем. Какой-то дивизион открыл ответный огонь, но вскоре замолк. Не имел, видимо, боеприпасов.

Немецкие танки двинулись в атаку, стреляя трассирующими снарядами. Жутко было смотреть на этот смертоносный ночной фейерверк, сопровождавшийся треском разрывов.

Несколько орудий, выставленных на прямую наводку, открыли огонь по вражеским танкам, освещенным заревом пожара. В этом коротком бою до последнего снаряда вел стрельбу расчет орудия 3-й батареи 141-го артполка. Сам командир батареи старший лейтенант Ш. Нуцубидзе руководил стрельбой.

Силы были далеко не равны, и задержать танковую колонну врага мы не смогли. Наша неподготовленная оборона дрогнула. Сопротивление оказалось слабым, и гитлеровцы прорвали рубеж с ходу.

Со всех сторон на шоссе устремились машины, повозки, толпы людей. Весь этот поток двигался к Слуцку, стараясь под покровом темноты как можно дальше уйти от немецких танков.

Мы остановили группу проходивших мимо красноармейцев.

— Почему без командира? — поинтересовался Новиков. — Куда идете?

Красноармейцы молчали, нерешительно переминаясь.

— Из какой части? — спросил я.

— Да мы и части-то своей как следует не знаем. Призывались в одну, а попали в другую, — ответил боец. — И сразу в самое пекло.

— А что делать? Лежать и ждать, когда танк раздавит? — заговорил второй красноармеец хриплым недовольным голосом. — Бить-то немца нечем. Патроны и те кончились. Да и винтовки не у всех…

— Было бы чем воевать, не отошли бы!

Да, худо, когда у человека нет в руках надежного оружия, чтобы защищаться и бить врага…

С большим трудом вклинившись в поток машин, мы двинулись на восток.

Утром подъехали к Слуцку. Кто мог подумать, что на пятый день войны придется отступать через этот город, удаленный от границы на триста километров!

«Почему это произошло? — мучительно думал я. — Как мы могли допустить, чтобы враг вторгся на нашу территорию? Разве мы мало готовились? Разве мы плохо занимались в мирное время?»

Нет, учились мы не только с большой нагрузкой, но и с большим желанием. Молодые командиры стремились овладеть всеми тонкостями военного дела, наукой побеждать; хотели быть квалифицированными специалистами, чтобы как можно лучше выполнить свой долг перед Родиной. И не наша вина в том, что в программах занятий имелось много пробелов и недостатков.

Судить о том, как шла учеба в высших штабах, я не берусь, но о подготовке командиров в масштабе полка и дивизии хочется сказать немного.

На командно-штабных играх, учениях мы «прорывали» укрепленные полосы. К этому обязывал нас опыт войны с Финляндией. Мы намеревались громить напавшего на нас врага на его же территории: значит, надо было уметь прорывать укрепленные районы быстрее, чем это произошло во время войны с белофиннами.

Мы все время наступали и все время побеждали «синих», «зеленых» и прочих условных противников. Получалось так, что они всегда оказывались слабее нас.

Для наступления мы сосредоточивали до сорока орудий на один километр фронта, а если действовали танки, то было достаточно и двадцати орудий — это соответствовало положениям Боевого устава артиллерии 1937 года. На учениях было грешно создавать для своих войск трудные условия. В нашем представлении война выглядела легкой, не требующей больших жертв.

Справедливости ради надо отметить, что вопросы наступления отрабатывались тщательно. На полигонах проводились учения с боевой стрельбой, пехота и танки продвигались вперед за разрывами настоящих боевых снарядов. Но эта выучка мало пригодилась в первые дни войны.

Оборонялись на учениях реже, этот вид боя был не в моде, применялся при крайней необходимости и то лишь на отдельных участках. Наша оборона заранее считалась неприступной для любого врага. Отход, выход из боя, бой в окружении — все то, с чем пришлось столкнуться с первых дней войны, мы на учениях не отрабатывали. Даже мысль о таких действиях показалась бы в то время кощунством.

Что делалось в высших штабах, в Генеральном штабе Красной Армии? Были ли там сделаны правильные выводы, принимались ли меры, чтобы отразить вторжение сильного врага в нашу страну? Мы, войсковые командиры, не могли знать об этом. Ответ на эти вопросы дала война…

В помещении, где до войны располагался штаб дивизии, мы нашли двух красноармейцев и сержанта из охраны. Сержант сообщил, что колонна штаба дивизии проследовала дальше, не остановившись в городе.

— Вам надо уезжать отсюда, немцы уже близко, — посоветовал сержанту разведчик Семенихин.

— Без приказа коменданта штаба лейтенанта Жаденова с поста не уйдем! — ответил тот.

Штабная батарея во главе с Макаровым направилась на восточную окраину Слуцка. А я вместе с Семенихиным поспешил в военный городок узнать, что с дочерью. Но там было пусто.

Поток машин будто оживил Слуцк. Стали появляться жители, не успевшие эвакуироваться в тыл. Многие просили взять их с собой, однако машины и без того шли переполненные.

Тяжело было смотреть на женщин с детьми. Какие превратности судьбы ожидали их впереди? Нам было стыдно перед ними. Но помочь им мы не могли.

Штаб дивизии мы разыскали на опушке леса, у шоссе, за военным городком 141-го артполка. Здесь тоже чувствовалась растерянность. Люди не знали, что делать. Увидев лейтенанта Жаденова, я сказал ему, чтобы он не забыл о команде, охранявшей пустое здание штаба.

Полковник Иванюк совещался со своими заместителями. Положение дивизии было тяжелое. О 107-м и 84-м полках по-прежнему нет никаких известий. От других частей остались малочисленные подразделения без артиллерии и станковых пулеметов. Они еще только подтягивались к Слуцку. 129-й противотанковый дивизион не имел теперь ни одного орудия, а в 141-м артполку осталось только четыре гаубицы.

Было решено обороняться на подступах к Слуцку оставшимися силами. Полковник Семенов и капитан Деревенец выехали искать пропавшие полки. В штабе артиллерии остались только мы с Макаровым.

Контролировать организацию обороны перед Слуцком подполковник Тер-Гаспарян приказал помощнику начальника разведотделения старшему лейтенанту Матвею Лукичу Оспищеву и мне. До половины дня мы с Оспищевым собирали на шоссе остатки отступающих подразделений. Наскоро сформированные из этих людей взводы и роты занимали рубеж по реке Локня, между деревнями Безверховичи и Огородники, в пяти километрах западнее Слуцка. Здесь же оборонялись сводные отряды из остатков 14-го механизированного корпуса. С помощью начальника артиллерии 111-го стрелкового полка старшего лейтенанта Федорова нам удалось сформировать несколько групп истребителей танков.

— Все это не поможет, — грустно сказал Федоров, когда на новом рубеже был наведен некоторый порядок. — Пяток танков подобьем, а с остальными как? Разве такая жидкая оборона без пушек удержится?

Раньше Анатолий Пантелеевич Федоров отличался оптимизмом, энергией и волей. Но сейчас и он приуныл. У всех нас настроение было неважное. Тяжко было видеть, как на глазах, словно свечи, тают наши части.

Вскоре противник нанес бомбовый удар и без артиллерийской подготовки бросил против нас полсотни танков. Наспех организованная оборона была прорвана.

Перед самым городом, на его западной окраине, немцы встретили более сильное сопротивление. После неудачной атаки они начали обходить Слуцк с севера и с юга, где советских войск вообще не было.

Жители торопились покинуть город. Шли пешком, в одиночку и семьями; ехали на подводах и машинах. По обочинам шоссе пылил скот. Издали дорога похожа была на пеструю шевелящуюся ленту. Как только появлялись вражеские самолеты, лента распадалась.

Люди разбегались в стороны, прятались где только можно. Самолеты улетали, и все снова становилось на свое место. Поток катился дальше, оставляя возле шоссе убитых и обломки машин.

Командный пункт дивизии переместился к селу Калита, в восемнадцати километрах от Слуцка. Остатки 111-го и 228-го стрелковых полков вместе с подразделениями других частей, влившимися в состав дивизии, заняли оборону неподалеку отсюда. Севернее, в районе Омговичей, седлая шоссе, оборонялись сводные подразделения механизированного корпуса.

В воздухе почти непрерывно кружили немецкие самолеты. Они обстреливали дороги, бомбили населенные пункты и боевые порядки наших войск. В Слуцке возникли пожары от зажигательных бомб. Над городом поднялось облако черного дыма.

«Где-то сейчас дочь?» — эта мысль не покидала меня. Может быть, она, голодная, изнемогая от жары и усталости, плетется вместе с другими по пыльным дорогам? Или, еще хуже, осталась в горящем городе?

— Разрешите махнуть в Слуцк? — обратился ко мне Семенихин, понимавший мое состояние.

— Зачем?

— Может, Римму разыщу!

— Найти не найдешь, а к фашистам в лапы наверняка угодишь, — ответил я, глядя на худощавого, хрупкого с виду разведчика. Раньше мне казалось, что я хорошо знал его. Но теперь, к своему удивлению, открывал в его характере все новые и новые черты.

— Обязательно найду. Только разрешите, — настаивал он.

— Перестань, Николай, фантазировать! И забудь об этой выдумке!

По выражению лица разведчика было видно, что он недоволен моим отказом. А он был человеком не только решительным и смелым, но и упрямым.

Во второй половине дня по приказанию Тер-Гаспаряна я ездил в Уречье — установить, какие воинские части находятся возле бывших лагерей. Там оказался 161-й запасный стрелковый полк, которым командовал майор Сибилев. Полк получил задачу обороняться в районе Уречья. Но соседей у него не было, связи с командованием он не имел.

Там я видел, как были взорваны уреченские склады горючего. Два взрыва огромнейшей силы потрясли землю, черные клубы дыма громадными столбами взметнулись к небу и слились в черную тучу. Она долго висела в воздухе, медленно смещаясь в сторону. Десятки тысяч тонн ценного горючего были уничтожены за секунды! А сколько труда было вложено, чтобы создать запасы! Успокаивала лишь мысль о том, что теперь эти запасы не достанутся врагу.

Вечером я возвратился на командный пункт. Здесь произошло тревожное событие: пропал командир дивизии полковник Иванюк. Были организованы поиски, но они не увенчались успехом. Высказывались различные предположения: убит диверсантами, уехал в штаб армии, попал под бомбежку…

Исчез куда-то также и Семенихин. Оставалось только предполагать, что он все же отправился в Слуцк разыскивать свою любимицу — Римму. Я не верил, что Семенихин мог нарушить присягу, и не спешил докладывать о случившемся по начальству.

Ночь на командном пункте прошла беспокойно. Никто не спал. Люди держали наготове пистолеты и гранаты. Поблизости действовали вражеские диверсанты. После полуночи несколько из них сумели подобраться к штабу, миновав охрану. Фашисты внезапно открыли огонь из автоматов и бросили штук пять гранат. Были убиты начальник инженерной службы дивизии майор Алексей Константинович Носов и два красноармейца из взвода охраны.

Мне особенно жаль было майора А. К. Носова, которого я хорошо знал. В этот день он с группой бойцов устраивал завалы на дорогах, минировал мосты, готовил к взрыву уреченские склады горючего. Много раз рисковал жизнью — и уцелел. А тут погиб так нелепо…

Утро 27 июня снова выдалось ясным, безоблачным. В лесу на разные голоса щебетали птицы.

С командного пункта хорошо просматривалась местность. На горизонте, над Слуцком, еще висела серая пелена дыма. Заняв город прошлым вечером, немцы с рассветом начали вести разведку и выдвигать свои передовые части к нашему рубежу. Одиночные танки то и дело приближались к переднему краю обороны, искали слабые участки. Навстречу им каждый раз выходил из леса единственный уцелевший в разведбатальоне дивизии танк БТ-7. Удачным выстрелом ему удалось разбить одну вражескую машину.

Тер-Гаспарян приказал нескольким работникам штаба, в том числе и мне, выехать вместе с ним в Уреченские лагеря, где находился сборный пункт призванных в армию.

Люди ко времени нашего приезда помылись в бане и переоделись в военное обмундирование, получили оружие.

«Неужели все это достанется врагу?» — думал я, проходя мимо открытых складов, где были сосредоточены большие запасы продовольствия, боеприпасов и различного имущества.

Подполковник Тер-Гаспарян поручил каждому сопровождавшему его командиру срочно сформировать из мобилизованных по одной роте в пятьдесят — шестьдесят человек.

Собрав несколько групп, я быстро разбил людей на три взвода по двадцать бойцов в каждом. Формирование роты облегчалось тем, что среди мобилизованных имелись командиры запаса. Мое внимание привлек коренастый лейтенант лет тридцати с упрямым, волевым выражением лица.

— Ваша фамилия и военная специальность? — обратился я к нему.

— Лейтенант Чернов, был когда-то командиром пулеметной роты, — четко ответил он, приняв положение «смирно». — В тридцать седьмом году уволили из армии.

— Партийность?

— Член партии с тридцать третьего года. Правда, исключался при увольнении. В прошлом году восстановлен.

— Пулеметов у нас сейчас нет. Будете командовать стрелковой ротой. Составляйте списки, назначайте младших командиров. Берите на складах побольше патронов и гранат. Ждите команду к выступлению.

— Все будет сделано! — заверил Чернов. Он энергично взялся за работу.

Через некоторое время я направился в штаб запасного полка, расположенный поблизости. Нужно было решить ряд вопросов: о кухнях, транспорте, связи.

По дороге в штаб меня догнал Чернов и попросил заменить политрука роты младшего политрука Лисянского, присланного из запасного полка.

— Неприятный человек этот Лисянский. Говорит, что сам из Хотинова, но ребята, которые оттуда, такой фамилии не слышали, — докладывал Чернов. — В соседней деревне есть Лисянские, я их знаю, но у них самый старший только семилетку закончил. Верно, был еще один сын, да в прошлом году умер.

— Проверьте как следует.

— Некогда сейчас проверять. Разрешите взять вместо Лисянского лейтенанта Василия Негорелова. Он в нашем селе секретарем комсомольской ячейки был. Кандидат партии.

— Я не могу политработников назначать. Это не в моей власти. Но раз такое дело, согласен. Отошлите Лисянского обратно в запасный полк, пусть там его и проверят.

В штабе находился подполковник Тер-Гаспарян. Он разговаривал с командиром запасного полка майором Сибилевым. Тер-Гаспарян предложил майору действовать в составе нашей дивизии, при условии если не будет никаких распоряжений из штаба армии. Сибилев охотно согласился. Он давно уже не получал указаний и распоряжений.

Запасный полк занимал оборону перед Уречьем. Здесь было спокойно, противник к позициям полка еще не подошел. О войне напоминали только отзвуки стрельбы, доносившиеся с севера, да изредка появлявшиеся над лесом самолеты-разведчики.

Я доложил Тер-Гаспаряну о сформировании роты и спросил, куда ее направить. Он приказал передать ее в 111-й полк.

Вскоре пришел старший лейтенант из 111-го полка, приехавший за пополнением. Я сдал ему роту, а сам отправился к подполковнику Тер-Гаспаряну.

К счастью, подполковник уже уехал из штаба. Именно к счастью, так как, задержись он еще на несколько минут, ему наверняка пришлось бы разделить трагическую участь майора Сибилева.

Произошло вот что. Подозрения лейтенанта Чернова полностью оправдались. Лисянский вовсе не был младшим политруком. Когда его привели для проверки в штаб полка, он, видимо, понял, что проиграл. Во время допроса он выхватил пистолет и выстрелил в Сибилева. Майор был убит наповал. Лисянский бросился бежать, но его тут же настигла пуля одного из бойцов.

Я очень сожалел о том, что недооценил подозрения Чернова и не принял необходимых мер предосторожности.

На командный пункт дивизии возвратился к четырнадцати часам. Как раз в это время началась канонада. Гитлеровцы открыли артиллерийский и минометный огонь по обороне нашего правого соседа. Пикировщики сбрасывали сотни бомб с истошно воющими сиренами.

В центре и на левом фланге нашей дивизии, а также на участке 161-го запасного полка было тихо.

Бросив в атаку около двадцати танков, противник вклинился в оборону соседа. На опушке леса танки были остановлены артиллерией, но ненадолго. Через час немцы прорвали оборонительный рубеж в районе Омговичи — Калита и оттеснили правофланговые подразделения нашей дивизии. В образовавшуюся брешь хлынули на Бобруйск главные силы танкового корпуса. Они шли со стороны Слуцка колонной.

Мы смотрели на вереницу танков, громыхавших по шоссе в двух километрах от нашего командного пункта, и чуть не плакали от ярости и бессилия. Вот он, враг — совсем рядом, а уничтожить его нечем. Бросить на него пехоту со связками гранат — бесполезно. Люди погибнут под пулеметным огнем раньше, чем добегут до машин. Противотанковый бы дивизион сюда, да ударить бы из всех пушек… Но пушек у нас нет.

Вечером, когда штаб дивизии переместился на юг, в Уречье, из Старых Дорог приехал офицер связи, посланный на поиски штаба армии. Он сообщил, что танки противника прорвались с севера в Старые Дороги и устремились к Бобруйску. Командный пункт 4-й армии, застигнутый врасплох, едва успел сняться с места. Никаких указаний для нашей дивизии этот офицер не привез.

Враг обошел нас. Дорога на Бобруйск теперь была закрыта.

Командир дивизии полковник Иванюк так и не появился. Никто не знал, где он и что с ним. Подполковник Тер-Гаспарян, вступивший в командование дивизией, принял решение отходить на Глуск.

Куда-то запропастилась штабная батарея вместе со своим командиром младшим лейтенантом Макаровым.

Когда совсем стемнело, остатки дивизии покинули рубеж обороны и двинулись по проселочной дороге к Глуску.

Почти перед самым отъездом явился вдруг Николай Семенихин. Грязный, похудевший, он еле стоял на ногах. Я едва узнал его.

— Был в Слуцке. Римму не нашел, — коротко доложил разведчик.

Мне хотелось отругать его, наказать за самовольный уход. Но это желание исчезло при взгляде на его измученное лицо, такое грязное, что даже веснушек не было видно на щеках. Да и что там греха таить, я очень обрадовался возвращению Семенихина.

— Наказать тебя строго следовало, в другой раз знал бы, как самовольничать, — для порядка сказал я.

— Как хотите, — ответил Семенихин. — Главное, что своих догнал, теперь мне все равно.

Трясясь в кузове грузовой автомашины, я долго и подробно расспрашивал Николая о его похождениях. Расспрашивал до тех пор, пока не получил полное представление о рискованной вылазке разведчика.

…Под покровом темноты Семенихин незаметно проник в город. Там уже хозяйничали фашисты. Грузили на машины товары из магазинов и складов. Раздавались выстрелы, пьяные крики.

Добравшись окраинными улочками до домов комсостава, Семенихин увидел только груду обгоревших развалин. Тогда он отправился на частную квартиру, где я жил в прошлом году. Хозяин квартиры встретил его недружелюбно. На вопросы Николая ответил, что девочка недавно приходила к нему с какой-то женщиной, просилась переночевать. Но потом, мол, они передумали и ушли.

— Этот куркуль сам ее прогнал, факт! — возмущался разведчик. — Побоялся семью командира укрыть!

Между тем близился рассвет. Семенихин спрятался в огороде. Мимо него немецкие автоматчики в черной форме провели большую толпу женщин с детьми и мужчин всех возрастов. Их гнали быстро, подталкивая прикладами. Видел Николай и группу военнопленных: командиров и красноармейцев. Среди них было много раненых.

Выбравшись на окраину города, Семенихин залег во ржи, возле дороги. А когда появилась грузовая машина с гитлеровскими солдатами, он бросил в кузов две гранаты.

— Немцы, которых не убило, так обалдели, что в мою сторону никто не стрелял. А я ползком — через рожь да к лесу, — закончил рассказ разведчик.

Я слушал Семенихина с большим волнением. По его словам получалось так, что дочь осталась в Слуцке. Что же теперь будет с ней?

Семенихин вскоре заснул. Во сне он бормотал, вскрикивал. Я смотрел на его веснушчатое, всегда веселое лицо. Сейчас оно было грустным.

Медленно тянулась эта тревожная ночь. Впереди — неизвестность. Слева, со стороны шоссе, параллельно которому двигалась наша колонна, доносился несмолкаемый гул немецких танков, стремившихся на восток. Темноту то и дело прорезали осветительные ракеты. На горизонте полыхало зарево близких и далеких пожаров.

Новый день застал нас на марше. Колонна, собранная из остатков дивизии, растянулась километра на два. Тут были всадники, повозки, грузовики, тракторы без орудий, один уцелевший танк и одна бронемашина. Пешие двигались по обочинам, по обе стороны дороги. К нам присоединялись одиночки и группы бойцов, выходивших из леса. Мы нагоняли беженцев, гурты еле плетущегося скота.

На малом привале как-то сам собой возник отряд смельчаков, которые хотели выйти на шоссе и устроить там засаду. Но подполковник Тер-Гаспарян запретил делать это.

— Больше будет вреда, чем пользы, — сказал он. — Немцы вышлют разведку, обнаружат нас и отрежут от Глуска. А свернуть нам некуда — справа болота.

Довод был веский. Но очень уж велико было желание бить гитлеровцев. Человек пятнадцать бойцов и командиров незаметно отстали от колонны и скрылись в лесу.

В эти дни нам приходилось встречать и командирские семьи. Они выходили из леса на дорогу голодные и усталые. В одной из таких групп оказалась моя соседка по квартире. Она подтвердила, что несколько командирских семей не успели уйти из города. Вместе с ними видели и мою дочь.

Когда мы въехали в Глуск, из домов высыпали жители. Они недоуменно и даже испуганно смотрели на нас: видимо, мы выглядели странно и удручающе. К тому же среди нас было довольно много раненых.

Наша машина остановилась у здания райвоенкомата. Тут никого не оказалось. Ветер гонял по двору пепел сожженных бумаг.

Подполковник Тер-Гаспарян хотел позвонить в Бобруйск, чтобы выяснить обстановку, но телефон не работал. Мы не знали, где свои, как далеко продвинулись немцы. Тер-Гаспарян, разложив на столе карту, долго сидел над ней, обдумывая, что делать. Потом поднялся и объявил нам свое решение: двигаться дальше в общем направлении на Рогачев.

Мост через реку Птичь, протекавшую около города, оказался сожженным; из воды торчали обугленные сваи. Для того чтобы переправиться через реку, нужно было сделать крюк в десять — двенадцать километров. К шести часам вечера мы добрались до деревни Жолвинец. Началась переправа. Высланная разведка сообщила о движении сплошных колонн немецких войск по шоссе от Старых Дорог на Бобруйск. С северо-востока доносился отдаленный гул артиллерийской стрельбы.

Офицер связи, приехавший наконец из штаба армии, привез распоряжение. Части дивизии должны были собраться в районе Чечерска для укомплектования. Предстоял марш около ста восьмидесяти километров. Обстановку представитель штаба не знал, он сказал только, что бои идут на реке Березина.

Старшему лейтенанту М. Л. Оспищеву и мне Тер-Гаспарян приказал организовать оборону моста и держаться до тех пор, пока переправится пешая колонна дивизии. Мы собрали команду из пятнадцати добровольцев. Здесь были и артиллеристы, и пехотинцы, и даже два танкиста. Переписали фамилии и домашние адреса бойцов. Выставили охрану.

Одиннадцать винтовок и карабинов, три ППД (пистолет-пулемет Дегтярева), один ручной пулемет, бутылки с горючей смесью и около двадцати гранат — таким было вооружение нашей группы.

Вскоре Оспищев получил приказание Тер-Гаспаряна выехать за отставшим 161-м запасным полком, разыскать его и вывести проселочными дорогами к главным силам дивизии. В нашем распоряжении находились две машины, в том числе крытый штабной автобус, забитый чемоданами комсостава. Все эти вещи пришлось выбросить. Матвей Лукич Оспищев выкинул и свои чемоданы. Потом, когда он догнал дивизию, приведя запасный полк из Уречья, никто из командиров штаба не обиделся на него.

Оспищев уехал. А через мост всю ночь проходили войска и беженцы. Ни одного орудия и танка, никакой техники — только люди.

Перед рассветом движение прекратилось. Дорога опустела. Вся наша группа бодрствовала. Бойцы лежали у въезда на мост, тихо переговаривались.

— Как сейчас дома поживают? Сенокос вовсю идет, а там и жнитво… Мужики, наверное, все в армию ушли, остались одни бабы да старики. Работать некому, — сказал красноармеец Роман Силков. В его голосе звучала затаенная грусть.

— А ты сам откуда? — спросил Семенихин.

— Рязанский. Около Сасово наша деревня.

— Туда война не дойдет, а мою уже немцы забрали…

— Родня-то осталась?

— Тетка, двоюродный братишка с сестренкой.

— Плохо. Тяжело будет под немцем, — сочувственно произнес Силков.

В деревне пропели петухи. Тускнели звезды. Стая уток опустилась в тихой заводи, неподалеку от нас.

Со стороны Бобруйска снова докатился гул артиллерийской стрельбы, которая стихла ночью. Высоко в небе, держа курс на восток, проплыли бомбардировщики. Начинался тяжелый и длинный фронтовой день.

Со стороны леса послышался шум моторов. В предрассветной мгле показались три черных силуэта.

— Бронеавтомобили! — определил Семенихин.

Машины остановились у поворота в трехстах метрах от нас. Из переднего броневика вылез офицер, в руках его забелела карта.

— Немцы! Кресты вижу! — прошептал Семенихин.

«Вот сейчас из пушки ударить, ни один не ушел бы!» — подумал я.

Офицер сложил карту и сел в машину. Броневая дверка захлопнулась.

— Спокойно, ребята! Раньше времени не стрелять! — передал я по цепочке.

Вся наша команда лежала в высохших канавах около дороги, у каждого под рукой — бутылки с горючей смесью и гранаты.

Броневики на малой скорости приближались к мосту.

Красноармейцы застыли в напряженном ожидании.

Признаюсь, что в ту минуту мне было страшно, я, наверное, побледнел. Но вот перед глазами возник образ дочери. Это они, фашисты, нарушили наш покой, разбили мою семью, усеяли землю трупами…

Закипевшая злоба прогнала страх. До боли в пальцах я сжал потеплевшую лимонку. Этой гранатой я не мог промахнуться!

Зеленые машины с серо-коричневыми пятнами камуфляжа совсем близко. Сердце отчаянно колотилось, во рту пересохло.

— Огонь! — вскочил я. Граната полетела точно в машину. Я упал. Рядом тяжело плюхнулись Силков и Семенихин, бросившие свои «гостинцы». Гранаты, бутылки с горючей смесью сыпались на немцев и справа и слева. Затрещали винтовочные выстрелы.

Передний броневик, объятый пламенем и потерявший управление, продолжал катиться по дороге. Проехав метров двадцать, он свалился под откос и, перевернувшись, упал в реку.

Загорелась и вторая машина. Дверца была открыта, около нее валялся убитый офицер. Третий броневик замер на дороге.

«Тоже подбит», — решил я.

— Здорово сработано! — радостно воскликнул Семенихин.

Бойцы вскакивали на ноги, громко смеялись. И вдруг гулко застучал пулемет. Струи свинца прижали нас к земле. Это открыл огонь третий броневик. Машина медленно пятилась по дороге.

— Уйдет, подлец! — крикнул Силков. Пригнувшись, он побежал по канаве. Вот красноармеец размахнулся и кинул гранату. Она разорвалась за броневиком.

— Эх, черт возьми, промазал! — на помощь Силкову бросился Семенихин.

Но было уже поздно. Набрав скорость, броневик скрылся за пеленой поднимавшегося тумана.

— Теперь приведет целое войско, — сказал кто-то из красноармейцев.

Ну что же, две бронемашины враг вынужден списать со счета! Это была хоть маленькая, но победа. Однако радость ее омрачилась тем, что в самую последнюю минуту фашистская пуля сразила Романа Силкова.

Силков лежал на краю канавы. Раскрытые черные глаза застыли в каком-то недоумении. Изо рта тонкой пенистой струйкой текла кровь. Пуля ударила его в грудь, навылет.

Сразу нахмурились, помрачнели бойцы.

Передо мной встал вопрос: что делать дальше? Колонна нашей дивизии прошла, 161-й полк Оспищев поведет через южный мост. «Пора уезжать», — решил я.

Отряд быстрым шагом двинулся на пригорок, к деревне. Впереди Семенихин и еще трое бойцов несли тело Силкова. Густая, потемневшая кровь редкими каплями падала на дорожную пыль.

От леса отделилось несколько танков и автомашин с пехотой. Они устремились к мосту.

Мы отошли вовремя. Задержись наш отряд на десять-пятнадцать минут, мы не смогли бы оторваться от противника.

Деревня будто вымерла. Не мычали коровы, не скрипели колодезные журавли, над трубами домов не вился дымок. Оставшиеся жители, встревоженные стрельбой, выходили к воротам и молча провожали нас тоскливыми взглядами.

На окраине деревни нас ждала грузовая машина. Недалеко от дороги, возле старой березы, бойцы выкопали могилу. Тут и похоронили мы красноармейца Романа Силкова. Когда опускали его в неглубокую яму, со стороны моста донесся треск выстрелов. Немцы обстреливали берег реки. Они боялись теперь лезть напролом.

К вечеру мы выехали на шоссе Брест — Москва около Рогачева. Над городом медленно проплыл четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Огромная воздушная крепость шла с запада без сопровождения истребителей. Это — первый наш самолет, который я увидел за восемь дней войны.

Брестское шоссе было еще больше запружено транспортом, людьми и гуртами скота. Двигались мы медленно. То и дело приходилось останавливаться и ждать, когда рассосется очередная пробка.

Только 1 июля прибыли мы наконец в район Чечерска. Сюда, в лесной лагерь, что в шести километрах западнее города, стягивались на доукомплектование остатки нашей дивизии. Представители дивизии, разъезжая по окрестным дорогам, собирали красноармейцев и командиров, отбившихся от своих частей. Этими людьми пополнялись наши подразделения. Кроме того, из ближайших районных центров к нам прибывали и вновь мобилизованные.

В ходе укомплектования выяснилось, что наши потери убитыми и ранеными за первые дни войны были не столь значительными, какими они казались до этого. Части нашей дивизии редели главным образом за счет пропавших без вести. Подразделения, не имевшие транспорта, отходили в стороны, двигались по проселкам через леса и отставали от главных сил. Теперь эти подразделения разыскивали свои полки или вливались в другие части.

— Ну, товарищ Морозов, собирай артиллерию, тащи в дивизию все, что попадется под руку. Людей найдем, дело за пушками! — распорядился Тер-Гаспарян.

На ближайших складах орудий не оказалось. Мы пополнялись ими за счет «перехвата» на дорогах. 141-й артполк так и остался без гаубиц. Он представлял собой пешую команду численностью около шестисот человек. Для полковой и батальонной артиллерии удалось достать девять пушек калибром 45–76 миллиметров и десять 82-, 120-миллиметровых минометов.

В полном составе прибыла наша штабная батарея. Оторвавшись от штаба дивизии, она отходила по Брестскому шоссе через Бобруйск. В районе Довска командир батареи младший лейтенант Макаров случайно встретил работника штаба армии, который и направил батарею сюда.

В конце первой недели июля вернулись в дивизию полковник Семенов и капитан Деревенец. Они привели с собой 107-й стрелковый и 84-й артиллерийский полки, которые разыскали еще 27 июня севернее Слуцка.

Деревенец рассказал мне о боевых действиях этих частей.

107-й полк развернулся 24 июня перед Слонимом, куда он был переброшен автотранспортом. 84-й артполк вступил в бой позднее в районе Барановичей. Здесь в первом бою артиллеристы подбили с десяток фашистских танков, при этом потеряли всего лишь два орудия.

26-27 июня полки сражались бок о бок с мотострелковой дивизией, имевшей на вооружении одни лишь винтовки и пулеметы.

В бою с прорвавшимся противником артиллеристы обоих наших полков подбили и уничтожили еще десять танков. Капитан Деревенец восхищался умелыми действиями батареи лейтенанта В. Э. Шомоди, которая больше всех подбила танков, не потеряв ни одного орудия.

Проверяя перед этим боем организацию противотанковой обороны, Деревенец случайно встретил в лесу группу женщин с детьми, в том числе и свою семью: жену с дочкой. Эти женщины — жены командиров — 24 июня пешком вышли из Слуцка по дороге на Минск.

Они были очень голодны и сильно устали. Их накормили, а потом на машине отправили в Смоленск. Оттуда они должны были уехать в глубь страны поездом.

После боев севернее Слуцка оба полка отошли на восточный берег Березины, где держали оборону около двух суток, отражая попытки немцев форсировать реку с ходу. Здесь батарейцы 84-го артполка подбили несколько танков. Сдав рубеж частям воздушно-десантного корпуса, полки продолжали путь на восток. С их прибытием боевые возможности нашей дивизии резко возросли.

107-й стрелковый полк имел около половины своего первоначального состава. 84-й артполк оказался в лучшем состоянии: потери его были незначительными. Семенов считал, что главная заслуга в этом принадлежит командиру полка майору И. К. Воропаеву. Он умело руководил боем, добивался успеха ценой малых жертв. Сказывался большой боевой опыт, полученный Воропаевым в Испании, где ему довелось уже встречаться с фашистами. Капитан Деревенец очень лестно отозвался о работе штаба полка, возглавляемого капитаном Н. Д. Азаровым.

Но артиллеристам очень не повезло. Нанеся врагу большие потери, артполк прибыл в район сосредоточения без своего боевого Знамени.

Случилось так, что взвод, охранявший святыню полка, был отрезан в бою от главных сил. Весь взвод погиб под гусеницами фашистских танков.

Лишь несколько лет спустя стало известно, что один из раненых красноармейцев успел спрятать Знамя и оно не попало в руки гитлеровцев. Его нашла колхозница Е. М. Мясник. Вместе со своим братом смелая женщина бережно хранила боевое Знамя до прихода советских войск. За свой патриотический поступок Е. М. Мясник была награждена орденом Красной Звезды. Сейчас Знамя полка находится в Минске, в музее истории Великой Отечественной войны.

 

Опыт, оплаченный кровью

Дивизия не только доукомплектовывалась, но и вела оборонительные работы на двенадцатикилометровом фронте по восточному берегу реки Сож — от Пропойска (Славгорода) до Старой Каменки. Этот рубеж мы и заняли 12 июля, войдя в состав 28-го стрелкового корпуса. Командный пункт дивизии расположился возле села Кремянки, в четырех километрах восточнее Пропойска.

Севернее заняла оборону по реке Проня 42-я стрелковая дивизия. Для усиления 44-го стрелкового полка этой дивизии, на который возлагалась оборона Пропойска, был передан наш 84-й артполк. Мы снова остались почти без артиллерии.

О том, что происходило впереди — на Днепре, мы узнавали из скупых сводок Совинформбюро.

Полковник Семенов сообщил мне и Деревенцу, что нашей 4-й армии, располагавшей фактически только 28-м корпусом, поставлена задача не допустить прорыва немецких войск в направлении Пропойск — Кричев. 47-й стрелковый корпус, тоже входивший в состав армии, имел огромную нехватку личного состава, совсем не имел артиллерии и был сосредоточен в районе Новозыбков — Климово для пополнения.

Двое суток я провел на рубеже обороны стрелковых полков и в боевых порядках 84-го артполка: проверял готовность артиллерии. Противника перед дивизией еще не было. Оборонительные работы шли полным ходом.

С наблюдательных пунктов, расположенных на правом фланге дивизии, хорошо видны были противоположный берег реки, восточная и южная окраины Пропойска, шоссе, выбегавшее из города. По дороге двигалось в обе стороны много машин и повозок. Часто появлялись в одиночку и звеньями немецкие самолеты, стреляли из пулеметов и сбрасывали бомбы. Движение замирало. Но как только самолеты удалялись, машины и повозки снова пускались в путь.

Огневые позиции артиллерийского полка были выбраны удачно и хорошо замаскированы, особенно позиции батарей, которыми командовали лейтенанты Шомоди, Ларюхин и старший лейтенант Чапенко. Командир полка майор Воропаев и командир 1-го дивизиона капитан Лубинский были мастерами маскировки. Они научили этому и своих подчиненных.

Все шло нормально. Люди жаловались только на отсутствие топографических карт, по которым можно готовить данные для стрельбы. С этим у нас было плохо. Для общей ориентировки пользовались географическими картами Белоруссии. Одна-единственная карта масштаба 1:100 000 находилась у командира дивизии.

Довольный своей поездкой и бодрым настроением артиллеристов, возвращался я на командный пункт. Дорога то шла лесом, то выбегала на простор полей. В золотистых солнечных лучах купались березовые рощицы. Темной стеной стояли заросли елей. Хотелось выйти из машины и приподнять еловые ветки, веером нависшие над землей, под ними часто прятались белые грибы.

Вскоре я подъехал к штабу, укрывшемуся в лесу. Полковник Семенов и капитан Деревенец только что вернулись из других полков. Ординарец Семенова красноармеец Скиба кипятил на маленьком костре чай в котелке. После того как я доложил о своей поездке, Семенов сказал:

— Наши войска на рогачевском направлении перешли в наступление. Об этом передавали по радио.

— Может, и обороняться здесь не придется?! — обрадовался Деревенец.

— Не знаю, — ответил Семенов, прихлебывая чай, только что налитый из дымящегося котелка.

Я удивлялся, как это полковник умудряется не обжечь рот.

С нетерпением ждали мы, когда вернется из штаба армии Тер-Гаспарян. Мы думали, что он привезет хорошие новости. Но получилось другое. Новости оказались крайне неприятными. Подполковник сказал, что еще 10–11 июля немецкие войска форсировали Днепр. К вечеру 14 июля, продвинувшись на сто километров, они захватили Мстиславль, угрожая с севера Кричеву. Складывалась очень трудная для нас обстановка.

2-й дивизион 84-го артполка был срочно направлен в район севернее Кричева для совместных действий с частями 6-й стрелковой дивизии, которые должны были не допустить немцев к городу. Наша дивизия получила новую задачу. Совершив в ночь на 15 июля тридцатикилометровый марш, она сосредоточилась в лесах южнее Черикова. Предполагалось, что мы примем участие в контрударе по группировке противника, прорвавшейся на Горки — Мстиславль. Но контрудар не состоялся.

На рассвете был получен новый приказ: немедленно вернуть 107-й стрелковый полк с 1-м дивизионом 84-го артполка к Пропойску. Оказалось, что немецкие танки ворвались в Пропойск, потеснили 42-ю дивизию и продвигаются на Чериков.

— Черт знает что это такое! Только от Пропойска ушли, а там прорыв! — возмущался Тер-Гаспарян. Он был человеком горячим, вспыльчивым и на все промахи, как свои, так и чужие, реагировал всегда болезненно.

Полковник Семенов поддержал его:

— Какая-то свистопляска. Из-под самого носа немцы город у нас отхватили. Рубаха горит, а мы в сапоги воду льем! Столько войск, а фашистов никак не задержим!

— Войск немало, да и дыр хватает, успевай только затыкать!

Слушая их разговор, я подумал, что управление войсками на нашем направлении осуществляется, вероятно, далеко не лучшим образом. Ни я, ни другие товарищи не знали в то время ни размеров неудач, ни их причин. Сведения о событиях за пределами дивизии доходили до нас с опозданием, в самых общих чертах.

Днем части дивизии вели разведку переправ через Сож, заготавливали плоты на случай форсирования реки.

Разведчики, высланные вперед, сообщили, что немцы прорвали оборону на реке Лобчанка, притоке Сожа, в двенадцати километрах западнее Черикова. Там оборонялся 333-й полк 6-й стрелковой дивизии. Людей в нем осталось мало, артиллерии совсем не было. Полк не смог отразить танковый удар и отошел к переправе через Сож, в район Мирогощи — Журавля.

Тер-Гаспарян, не ожидая распоряжения из штаба корпуса, принял решение перебросить наши части через реку, с тем чтобы удержать Чериков за собой. Но осуществить это не удалось — немецкие танки уже подходили к городу.

Успевшие переправиться батальоны 111-го стрелкового полка, едва выдвинувшись на юго-западную окраину Черикова, сразу вступили в бой. Мы с Семеновым находились в это время возле переправы, южнее города. У нас не имелось средств, чтобы организовать артиллерийскую поддержку дерущихся батальонов. А пушки там были очень нужны!

Через час после начала боя немецкие танки ворвались в Чериков. Тер-Гаспарян приказал батальонам отойти обратно на восточный берег реки. Потом он, в разговоре с Семеновым, сожалел, что не переправил дивизию днем и не организовал заблаговременно оборону Черикова. Семенов успокоительно ответил ему, что на это мы не имели приказа сверху, да и трудно было предположить, что обстановка изменится так резко и неожиданно.

После потери Черикова нам было приказано занять оборону по берегу Сожа от Гронова (в пяти километрах восточнее Черикова) до Пропойска. 333-й стрелковый полк был временно передан в состав нашей дивизии. Вместе с ним и 161-м запасным у нас теперь насчитывалось пять стрелковых полков.

Наш 107-й полк, возвращенный в район Пропойска, не смог оказать существенной поддержки частям 42-й дивизии, отступившим от города. Попытка вернуть Пропойск окончилась неудачей, и полк был вынужден перейти к обороне, удерживая за собой небольшой плацдарм. Но после передышки полк ночью ворвался в южную часть города, перебил там застигнутых врасплох гитлеровцев, поджег несколько танков и автомашин. Утром фашисты бросили в атаку два танковых батальона с автоматчиками. До полудня шел жаркий бой за каждый дом. Наши стрелки не смогли отразить натиск бронированных машин: противотанковых орудий и мин у нашей пехоты не было. Полк отступил на исходные рубежи.

Утром 17 июля к нам приехал новый начальник штаба дивизии подполковник К. А. Елшин. Черный бархатный воротник и брюки навыпуск с малиновыми лампасами свидетельствовали, что прибыл он из Академии Генерального штаба. Тер-Гаспарян с капитаном Зуевым, временно исполнявшим должность начштадива, расположившись у шаткого стола под развесистой елью, сразу познакомили нового начальника штаба с положением дел. Обстановка после захвата немцами Пропойска и Черикова еще больше обострилась. Наша армия снова понесла серьезные потери. В 28-м стрелковом корпусе осталась лишь наша дивизия да часть сил 6-й дивизии. Две другие дивизии, 42-я и 14-3-я, были отрезаны от своих.

Положение наше было незавидным. Но в этот день на смуглом обветренном лице Тер-Гаспаряна впервые за последнее время появилась улыбка. Он радовался тому, что у него появился теперь надежный помощник.

При новом начальнике штаб дивизии заработал более деловито и оперативно. Елшин не оставлял нерешенным ни одного вопроса, не откладывал их в долгий ящик. Он часто собирал начальников отделений штаба и служб, требовал точных докладов, давал указания, что и как надо сделать. В разговоре с подчиненными он был вежлив и тактичен.

Меня послали в 228-й полк проверить противотанковую оборону и уточнить наличие вооружения. В полку насчитывалось около половины штатного состава. Имелось восемнадцать ручных и станковых пулеметов, сто автоматов, три ротных миномета и две 76-миллиметровые пушки образца 1927 года. Короче говоря, оснащенность полка тяжелым оружием была в десять раз меньше положенной по существовавшим тогда нормам. Противотанковых мин не было, ручных гранат — весьма ограниченное количество.

У нас не хватало всех видов оружия. Артснабженцы дивизии и полков сбились с ног, а достать ничего не могли. Большое количество складов, в том числе и наш уреченский склад, оказались на территории, оккупированной врагом. G тыловых баз вооружение еще не поступало.

Фашисты захватили Кричев, вышли к реке Сож от Пропойска до Мстиславля. Наше положение еще более осложнилось.

На фронте протяженностью около тридцати пяти километров оборонялась только наша дивизия и до полка 6-й дивизии. Рубеж для таких сил был слишком велик. Подразделения растянулись вдоль берега редкой цепочкой.

Командир взвода разведки штабной батареи лейтенант М. Васильев привел в штаб пожилого колхозника из деревни Журавель, перешедшего на наш берег. Колхозник рассказал, что в лесу восточнее деревни немцы сосредоточивают переправочные средства: разборные мосты, понтоны и лодки.

— Значит, наверняка будут наступать здесь, — решил полковник Семенов.

— Была бы авиация или аэростаты, можно было бы точно определить, где понтоны. А с наблюдательных пунктов ничего не видно, — досадовал Деревенец.

— Морозов! Езжайте к Воропаеву и передайте, чтобы второй дивизион срочно передвинул вот сюда! — показал на карте Семенов. — Наблюдательные пункты выдвинуть к самой реке. Пристрелку пока не вести, пусть немцы думают, что артиллерии у нас нет.

— Предупредите, чтобы подготовили неподвижный заградительный огонь, — добавил Деревенец.

Через час мы с майором Воропаевым поехали выбирать огневые позиции и наблюдательные пункты для дивизиона. Была уже ночь. Ориентироваться в темноте без карты в лесной местности трудно. Хорошо, что Воропаев взял с собой взвод бойцов и выставил на всех поворотах регулировщиков, которые показывали дорогу дивизиону, двигавшемуся вслед за нами.

Дивизион только что вернулся из района Мстиславля, где участвовал в боях с прорвавшимися немецкими танками, поддерживая своим огнем 1-й батальон 125-го полка 6-й дивизии. В этих боях, по словам Воропаева, особенно хорошо себя показала батарея лейтенанта Шомоди, уничтожившая девять немецких танков и не потерявшая ни одной пушки.

На рассвете, возвращаясь из полка, я увидел на лесной поляне тригонометрический пункт — высокую, как колокольня, деревянную вышку. «С нее наверняка просматриваются вражеские позиции», — подумал я. Прибыв в штаб, предложил капитану Деревенцу:

— Надо использовать эту вышку для наблюдения, может быть, удастся разведать точно место, где немцы готовят переправу.

— Правильно! Сейчас позвоню Воропаеву, пусть командира батареи на нее посадит.

— Разрешите мне, — попросил я.

Деревенец согласился. Взяв с собой отделение связи из штабной батареи и разведчика Семенихина, я отправился к вышке. Прежде чем забраться на нее, мы подключились к телефонному проводу, проложенному с наблюдательного пункта на огневую позицию. Телефонисты, находившиеся на концах этого провода, никак не хотели отвечать, из какой они батареи. Видимо, подумали, что с ними разговаривают немцы. По нашей просьбе они подозвали к аппарату командира. Им оказался Шомоди. Я предупредил лейтенанта, что, возможно, его батарее придется вести огонь. Шомоди охотно согласился, попросив только не разорять его — поменьше расходовать снарядов.

На вышку я залез вместе с Семенихиным и телефонистом Калининым. Взяли с собой стереотрубу, два бинокля и телефонный аппарат. Трудно было подниматься по ветхим ступенькам, готовым обломиться.

Видимость с верхней площадки была отличной. Угадывались даже очертания Пропойска, удаленного от нас почти на двадцать пять километров.

Впереди блестели извилины Сожа, а за рекой зеленым океаном раскинулся лес, который пунктирной линией прорезало шоссе. Просматривались только отдельные участки дороги. А вот и деревня Журавель.

Укрепив стереотрубу, я долго всматривался в каждый уголок леса, но ничего подозрительного не нашел. Верх вышки заметно качался от ветра. Это мешало наблюдению.

Наконец я обнаружил немецкие автомашины. Они двигались по накатанной на просеке дороге и скапливались в редком лесу.

Потом мы с Семенихиным разыскали место сосредоточения переправочных средств. Понтонная часть противника расположилась со своим имуществом в полукилометре от реки. Значит, колхозник не ошибся.

Телефонисты установили связь со штабом артиллерии. Я доложил Деревенцу о том, что видел, и попросил разрешения открыть огонь. Получив положительный ответ, тут же позвонил Шомоди.

— Виктор, сколько у тебя «огурцов»?

— Чуть больше одной нормы, — ответил тот.

Значит, на батарее около шестисот снарядов. «Запас приличный», — прикинул я.

Пристрелка прошла быстро. Огневые взводы работали сноровисто и точно. Снаряды с легким шипением проносились правее нас.

После пристрелки я перешел на поражение беглым огнем, обстреливая площадь скачками в одно деление (пятьдесят метров), то увеличивая прицел, то вдруг уменьшая его. Так продолжалось десять минут. Участок леса заволокло дымом и пылью. Из-под обстрела ушло лишь несколько грузовиков.

— Хватит! — попросил лейтенант Шомоди. — Этак вы все снаряды израсходуете.

— Цель оправдывает средства, — весело ответил я, но стрельбу прекратил.

— Здорово им жару дали! — восхищался Семенихин. — Вот туда бы еще стрельнуть! — показал он на пехоту и грузовики, скопившиеся на поляне.

С вышки было видно много разных целей, все их хотелось уничтожить. Но не хватало снарядов. Вчера, правда, привезли в полк около четырех тысяч снарядов для 76-миллиметровых орудий и двести для гаубиц. Однако их приберегали на случай наступления противника.

— Давай хорошенько наблюдать и все нанесем на схему, — сказал я Семенихину. — Ты разведчик, тебе и карты в руки.

Вскоре гитлеровцы заметили нас — черные точки в переплете вышки. Послышался звук летящей мины. Она разорвалась с недолетом. Следующая — за спиной.

— В нас стреляют, — забеспокоился Семенихин. — Вы, товарищ старший лейтенант, слезайте, я посижу.

Мины с треском рвались все ближе и ближе. Осколки пролетали мимо нас и впивались в деревянные балки.

— Вниз! — приказал я.

Мы спешили. Ступеньки ломались под ногами. Пришлось сползать, обхватив бревно руками и ногами. Хорошо, что Калинин догадался спустить на проводе телефонный аппарат и стереотрубу.

Мины осыпали вышку со всех сторон. От балок и перекладин летели щепки. Осколок царапнул Семенихина по ноге, вырвал кусок голенища. Я думал, что на этот раз нам не выбраться. Но все кончилось благополучно. Дождавшись паузы в стрельбе, мы побежали к лесу и укрылись среди деревьев. А противник продолжал еще минут пять обстреливать вышку, но так и не попал в нее.

В красноармейской газете дивизии «Боевой натиск» появилась вскоре статья «Ягодки впереди», в которой Деревенец описал нашу работу на вышке. В том же номере, в статье «Отважный командир», рассказывалось об умелых действиях лейтенанта Шомоди и его подчиненных в прошедших боях. Эта батарея подбила немало немецких танков. Орудия на галопе выносились на открытые позиции перед самым носом противника, вели ураганный огонь и, поразив врага, молниеносно переезжали в другое место.

Сейчас огневая позиция батареи была оборудована на островке посреди болота.

Виктор Шомоди научил орудийные расчеты вести стрельбу так: орудие делает выстрел, едва у соседней пушки появится пламя из ствола. Получалась короткая очередь. Немцы в своих листовках писали, что у русских появилась автоматическая батарея, грозились ее уничтожить. Весь район вокруг был изрыт воронками, лес по берегам болота выкорчеван снарядами, но батарея оставалась неуязвимой.

Не помог немцам и самолет-корректировщик, который каждый день кружился над болотом, высматривая наши орудия. Островок молчал. Расчеты искусно замаскировались от воздушного наблюдения. «Рама» улетала, и артиллеристы снова открывали губительный огонь.

Шомоди пристрелял в расположении противника несколько десятков точек, ориентиров; как только появлялась важная цель, батарея сразу открывала стрельбу на поражение. Эффект стрельбы был таков, что немцы даже перестали пользоваться участком шоссе, который находился в зоне огня батареи. Автомашины шли в объезд.

Боевой счет артиллеристов увеличивался с каждым днем. За мужество и доблесть лейтенант В. Э. Шомоди был награжден орденом Красного Знамени.

Много замечательных бойцов выросло в этой батарее: командир орудия Керимов, командир отделения разведки Дударев, вычислитель Деревянко и другие. Дударев отличился в боях под Пропойском. Вместе со своим товарищем он захватил в плен трех вражеских артиллеристов с малокалиберной пушкой.

10-я немецкая мотодивизия предприняла попытку форсировать реку Сож в районе деревни Журавель. После бомбового удара авиации и мощной артиллерийской подготовки гитлеровцы начали переправу вплавь и на резиновых лодках. Небольшим группам автоматчиков удалось зацепиться за наш берег, но ненадолго. Атаки врага были отбиты с большими для него потерями. Наша оборона держалась стойко. Радовало, что бойцы действовали мужественно и хладнокровно. Сказывался полученный опыт.

Организовать более мощное наступление гитлеровцы не смогли. Их силы были связаны в это время боями северо-восточнее Пропойска. Там действовали полки 42-й стрелковой дивизии, а главное — накапливались части 13-й армии, отошедшие от Днепра.

Кроме того, начиная с 17 июля бои шли каждую ночь на шоссе в районе Александровки-2-й, в двенадцати километрах от Пропойска, где пытались прорваться к реке и переправиться на восточный берег отрезанные гитлеровцами части. Вначале это удавалось лишь небольшим группам — от роты до батальона. Но потом выход из окружения принял более организованный и массовый характер.

Содействуя окруженным, наш 107-й полк возобновил наступление на Пропойск. От остальных полков дивизии высылались к шоссе группы бойцов, которые устраивали завалы и засады, нападали на вражеские колонны. Все это сковывало силы врага, отвлекало его внимание от частей, пробивавшихся из окружения.

Рота 107-го полка в ночь на 18 июля бесшумно переправилась через Сож возле устья реки Проня. Пройдя вверх по течению Прони, рота внезапным ударом захватила шоссейный мост восточнее Пропойска, третий день находившийся в руках фашистов. По этому мосту шло оживленное движение вражеских войск.

Рота заняла круговую оборону. Фашисты, желая сохранить мост, не применили своей артиллерии. Они бросили в бой одну пехоту, видимо стремясь взять советских бойцов живыми. Но вражеские атаки отбивались одна за другой. Напряжение боя то спадало, то, после некоторой паузы, нарастало вновь. Гитлеровцы не хотели ждать до утра, мост им был нужен до зарезу. От реки до Пропойска и даже в самом городе образовались большие «пробки»; колонны войск, спешивших на восток, стояли на месте.

Помню, как волновался полковник Семенов, раздраженный тем, что мы не могли оказать огневой поддержки нашим бойцам. Только одна минометная рота вела стрельбу по району, прилегавшему к мосту. Около шести часов гремел неравный бой. Тридцать советских бойцов сдерживали натиск сотен гитлеровцев. Темная летняя ночь помогала нашим смельчакам. Но кончалась ночь, кончались патроны и гранаты, истекала кровью рота…

На рассвете только два красноармейца вернулись назад. Их, раненных, едва державшихся за бревно, вынесло течением к нашему берегу.

Пленный обер-лейтенант, захваченный нами 23 июля, рассказал, что возле моста гитлеровцы потеряли сто восемьдесят солдат и офицеров убитыми и девяносто человек ранеными.

Безжалостное время стерло из памяти фамилию командира роты, помню лишь, что фамилия одного из уцелевших красноармейцев была Сергеев. Хотелось бы узнать имена всех бойцов, павших у моста в ту июльскую ночь. Этому, надеюсь, помогут товарищи из 107-го полка, дравшиеся в то время под Пропойском. Жители этого города, переименованного после войны в Славгород, должны знать о мужестве горстки отважных. И я верю, что придет время и возле моста мы увидим памятник мужественным советским бойцам.

Почти все полки производили вылазки на шоссе. Добровольцев всегда находилось больше, чем требовалось. «Прогуляться за реку, пощипать фашистов на шоссе» — стало делом обычным.

В ночь на 20 июля сводная команда во главе с капитаном Карташвили вышла на шоссе против деревни Журавель. Здесь она напала на колонну машин с фашистскими солдатами. Гитлеровцы почти не оказали сопротивления. На шоссе осталось не меньше полсотни убитых гитлеровцев и пять сгоревших машин. Команда Карташвили в эту ночь сделала еще две такие же вылазки. Утром она вернулась к своим.

Ночь на 23 июля я провел на берегу Сожа, против Александровки-2-й. Капитан Деревенец поручил мне организовать помощь переправляющимся артиллерийским подразделениям, которые выходили из окружения.

До самого рассвета в этом районе гремели выстрелы, взвивались ракеты. Перерезав шоссе и выставив на нем сильные заслоны, наши войска вышли к реке и начали переправляться на чем придется: на плотах, на бревнах, вплавь. Команда, выделенная нашим 141-м артполком, помогала перетаскивать орудия по дну реки с помощью тросов. Четыре уцелевших трактора полка и несколько автомашин работали на полную мощность.

К утру противник сбил заслоны и преградил окруженным путь к реке. Но вечером они снова пробились к Сожу. Переправа продолжалась.

Наиболее организованно прорывались к своим части 132-й и 137-й стрелковых дивизий. За три ночи из их состава переправилось на наш берег свыше пяти тысяч человек и около пятидесяти орудий. Надо отдать должное их командирам, которые не растерялись в очень сложной обстановке и сумели с боями вывести свои соединения из вражеского тыла.

На утро 23 июля было назначено наступление. Сосед слева — 219-я мотострелковая дивизия и наш 107-й стрелковый полк, пополненный подразделениями, вышедшими из окружения, получили приказ захватить Пропойск. В полку сохранились шесть 76-миллиметровых, одна 45-миллиметровая пушка и три 120-миллиметровых миномета. Для усиления полка командование выделило один дивизион 84-го артполка и три батареи из 132-й дивизии — всего двадцать орудий.

После тридцатиминутного огневого налета стрелковые подразделения атаковали противника. Им удалось зацепиться за окраину города.

Гитлеровцы ввели в бой два десятка танков. Черные приземистые машины медленно ползли по улице, стреляя из пушек и пулеметов. Один танк, вооруженный огнеметом, поджег несколько домов, захваченных красноармейцами. Восемь орудий, которые мы поставили для стрельбы прямой наводкой, подбили пять немецких машин, в том числе и огнеметный танк. Батареи с закрытых позиций тоже ударили по атакующему врагу. Потеряв еще несколько машин, гитлеровцы вынуждены были отойти и укрыться за постройками. Казалось, что успех клонится в нашу пользу.

Я в это время находился на наблюдательном пункте командира 107-го полка вместе с Тер-Гаспаряном и Семеновым, прибывшими для руководства боем. Тут разыскал Тер-Гаспаряна офицер связи 219-й дивизии старший лейтенант Шевченко. Он привез неприятную весть: фашисты атаковали фланг дивизии! Начальник штаба артиллерии 28-го стрелкового корпуса майор Губанов, приехавший на пункт вслед за Шевченко, подтвердил, что 219-я дивизия под натиском противника отходит на юг от Пропойска.

Вскоре на окраине города снова появились немецкие танки. После короткого боя наша пехота отошла на прежние позиции. Хорошо, что погода была пасмурной и фашистская авиация не бомбила нас.

Наступление на Пропойск продолжалось потом еще двое суток. Вели его главным образом сводные полки 132-й и 137-й дивизий под руководством командиров этих дивизий. Но захватить Пропойск, перерезать важную для противника коммуникацию так и не удалось. Мы были слишком слабы для этого.

В последние дни июля установилось относительное затишье, обе стороны не проявляли активности. Фронт обороны нашей дивизии расширился на восток до Борисовичей и достиг пятидесяти километров. Нам, разумеется, было просто не под силу надежно прикрыть такой рубеж. Тер-Гаспарян не раз просил командование армии сократить для дивизии полосу обороны, но безуспешно.

В составе дивизии продолжали действовать 333-й полк 6-й дивизии, 161-й запасный полк и сводные подразделения из 42-й дивизии. Нашелся наш 250-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион. Он временно входил в состав 149-й дивизии, дравшейся восточнее Кричева. Возвратить его так и не удалось.

Части, пробившиеся из окружения, ушли в район Гомеля, где формировалось управление Центрального фронта. Наша дивизия, как и все войска бывшей 4-й армии, вошла в состав 13-й армии этого фронта…

Используя передышку, подразделения укрепляли свои рубежи, вели инженерные работы. Почти каждую ночь полки посылали разведывательные группы на шоссе, тянувшееся вдоль того берега в двух-четырех километрах от реки. Группы устраивали засады, брали пленных. Желающих пойти в разведку в каждом полку было много. В штабной батарее тоже организовалась небольшая группа. Возглавил ее лейтенант Васильев, новый командир батареи, сменивший раненного в бою Александра Макарова.

Семенихин, как только узнал об этой группе, начал просить, чтобы обязательно включили и его. Вскоре разведчики получили боевое задание. Они благополучно переправились на противоположный берег реки. Линию фронта перешли около деревни Мирогощь. Группа обогнула Чериков с севера и добралась до деревни Вохор, что в пятнадцати километрах к востоку от города. Здесь, на правом фланге дивизии, бойцы вторично пересекли фронт. За двое суток разведчики увидели многое.

Васильев и Семенихин рассказали, что все районы, прилегающие к шоссе, забиты немецкими войсками. Фашисты двигались к Кричеву. Очевидно, противник готовил новое наступление.

Ночами группа приближалась к шоссе, открывала огонь по автомашинам с немецкой пехотой, а потом скрывалась в лесу. После таких вылазок сзади долго трещали автоматные очереди.

— Все ночи напролет на шоссе стрельба и ракеты, — добавил Васильев. — Видно, не одни мы там действовали.

На проселочной дороге около Латыщина разведчики увидели толпу местных жителей. Их гнали в Чериков четыре немецких автоматчика. Неожиданно выскочив из леса, бойцы напали на гитлеровцев, которые так растерялись, что не оказали никакого сопротивления. Советские люди были освобождены.

Меня особенно заинтересовало сообщение Васильева о том, что при переправе через Сож в районе деревни Вохор разведчики не встретили на нашем берегу ни одного советского бойца. Гитлеровцев около берега тоже не оказалось.

— А ведь когда реку переходили, было совсем светло. Хотели это сделать перед рассветом, да задержались, — как бы оправдываясь, произнес Васильев.

— В таком деле лучше не рисковать, — заметил я. — Что же вас задержало?

— Пусть Семенихин расскажет. Это его мы в кустах дожидались.

Оказывается, Семенихин заметил на окраине деревни сарай, около которого стояло десятка два мотоциклов. В сарае спали немцы. Лейтенант Васильев не разрешил напасть на них, так как не знал обстановки в районе намеченной переправы. Когда же бойцы вышли к реке и убедились, что противника там нет, Семенихин снова обратился к командиру за разрешением «сбегать к сараю и поколотить фашистов». Васильев в конце концов дал согласие.

Подкравшись незаметно, Семенихин тихо снял дремавшего часового и забросал фашистов гранатами.

Разведчики благополучно вернулись из поиска, принесли с собой четыре немецких автомата, два пистолета и документы, которые свидетельствовали, что в районе между Пропойском и Кричевом появилась 34-я немецкая пехотная дивизия, входящая в состав 2-й немецкой армии.

Капитан Деревенец приказал мне выехать на правый фланг, проверить там состояние обороны и узнать, есть ли соседи.

Мы с Васильевым и Семенихиным, проехав от Гронова до Борисовичей, убедились, что оборона тут очень слаба. На пятнадцатикилометровом фронте находилось всего лишь около двухсот человек с одним бронеавтомобилем и танком. Располагались они несколькими заставами.

Здесь немцы легко могли форсировать реку в любом месте. Но они по-прежнему пытались сделать это почему-то в районе Черикова, неся значительные потери. Или разведка у противника никуда не годилась, или он замышлял что-то другое. А мы, увлекшись боями за Пропойск и помощью войскам, выходившим из окружения, совсем забыли о своем правом фланге.

От Борисовичей в сторону Кричева соседей у нас не оказалось. Мы прошли пять километров, но никого не обнаружили.

На противоположном берегу в населенных пунктах Устье и Вохор было полно немцев. В Устье размещался, видимо, мотоциклетный полк, так как там все время сновали взад и вперед мотоциклисты и велосипедисты. К школе в Вохоре то и дело подъезжали одиночные машины и мотоциклы. Там, вероятно, помещался немецкий штаб, и это в полукилометре от реки! Все передвижения противника были хорошо видны даже невооруженным глазом.

— Вот наблюдаем, — сказал мне командир роты лейтенант Д. П. Чернышев, расположившийся с одним стрелковым взводом на опушке леса. — Немцы к нам не лезут, ну и мы не стреляем. А так хочется в них пальнуть!

— Так за чем же дело стало? — спросил я.

— Потревожить их проще пареной репы, а что потом? Если они через реку полезут, чем остановить их? — ответил Чернышев. — Вот и прикидываешь, что выгоднее.

— Да, дела неважные. Если немцы тут ударят, то дивизии от реки придется отходить, — согласился я.

Вернувшись в штаб, я доложил обо всем капитану Деревенцу. Тот забеспокоился и повел меня к Семенову. У Семенова сидел подполковник Елшин. Мне пришлось повторить сообщение о положении на правом фланге дивизии.

— Сергей Иванович, надо туда артиллерии подбросить, — сказал Елшин. — А я попрошу комдива выделить пехоту.

— Хорошо, — согласился Семенов и тут же распорядился: — Бери, Морозов, дивизион Лубинского и команду Остащенко. Поставь их на угрожаемое направление.

К утру следующего дня 1-й дивизион 84-го артполка под командованием капитана Лубинского занял огневые позиции северо-восточнее Веприна, против Устья и Вохора, в трех километрах от реки.

Командир батареи старший лейтенант Чапенко разместил наблюдательный пункт на опушке леса, метрах в трехстах от берега. Обзор отсюда был отличный. На противоположном берегу столько объектов для стрельбы, что разбегались глаза! В деревне Вохор, на опушках прилегающего к ней леса — везде немцы.

— Ну, сейчас подкинем им жару! — сказал Чапенко. Вид у него был возбужденный: еще бы — такое обилие целей!..

Первый снаряд упал метрах в двухстах от школы, где располагался немецкий штаб. Грохот разрыва нарушил долго царившую здесь тишину. Второй взрыв взметнул землю прямо перед крыльцом школы. Последовавшая за ним очередь из четырех снарядов удачно накрыла цель. Из здания выскочили несколько уцелевших офицеров и побежали к деревне, спотыкаясь и падая. Шоферы бросились врассыпную от машин, стоявших у штаба.

Введя небольшую поправку в установки, батарея перенесла огонь на грузовики. Два из них загорелись, остальные наверняка были повреждены, так как снаряды разорвались в самой гуще машин.

В деревне Вохор метались по улице мотоциклисты и велосипедисты.

— Давай ударим по ним, — предложил Чапенко.

— В своих попадем, — возразил я. — Смотри, сколько женщин и детей. Лучше стреляй по опушке леса, где машины скопились. Вся опушка забита ими.

Чапенко, скомандовав большой доворот вправо, открыл огонь по лесу. Тяжелые гаубичные снаряды с грохотом рвались среди автомашин.

Мы постреляли бы и по другим целям, но, к сожалению, нужно было беречь снаряды.

К вечеру прибыл батальон 111-го полка. Он занял оборону по опушке леса перед рекой. Капитан Лубинский отправился к командиру батальона согласовывать совместные действия.

Ночь мы провели на наблюдательном пункте батареи.

На других участках обороны дивизии было спокойно. Противник не пытался больше форсировать реку. Но наша разведка все время доносила о сосредоточении большого количества немецких войск вдоль шоссе Кричев — Пропойск.

Утром 1 августа правее от нас немецкие войска перешли в наступление из района Кричев — Мстиславль в направлении на Рославль. В штаб дивизии стали поступать тревожные сведения. К вечеру следующего дня Рославль оказался в руках врага. Командир дивизии совещался с Семеновым, Елшиным, Опытовым — что предпринять в сложившейся обстановке, при открытом правом фланге?

Было решено обороняться на занимаемом рубеже до последней возможности.

Почти ежедневно немцы проводили разведку боем на правом фланге нашей дивизии. Эти вылазки успешно отражались, но они вызывали тревогу. Чтобы усилить оборону, сюда передвинулся весь 111-й полк.

О событиях возле Рославля мы знали мало. К нам доходили только отрывочные сведения о том, что дальнейшее наступление противника на восток приостановлено. Это радовало нас и вселяло надежду. Мы верили, что дивизия удержит свой рубеж на берегу Сожа.

6 августа гитлеровцы после артиллерийской подготовки перешли на правом фланге дивизии в наступление и к часу дня захватили плацдарм на берегу реки против Устья.

Бой шел севернее населенного пункта Веприн. 111-й стрелковый полк с частью сил разведбатальона, поддержанный огнем дивизиона 84-го артполка, с трудом отражал вражеские атаки. Наблюдательный пункт командира дивизиона капитана Лубинского я разыскал около мельницы. В километре отсюда, за нескошенным полем, начинался лес, занятый противником.

— Что, помогать приехал? — вместо приветствия сказал Лубинский и, как бы оправдываясь, добавил: — Вот, пришлось отойти. Фашисты лезут напролом. Подбросили бы сюда парочку дивизионов да снарядов побольше…

— А где их взять? В дивизии только один ваш полк и остался. Семнадцатый артполк и батареи из других дивизий ушли.

— Пехота требует усилить огонь, а у меня всего шесть орудий.

Лубинский рассказал, что, когда фашисты начали переправу, два огневых взвода были выдвинуты на прямую наводку. Орудийные расчеты стойко держались до последнего снаряда. Немецкие автоматчики наседали и с фронта и с флангов. Артиллеристы отбивались огнем винтовок, пока не кончились патроны. И только тогда отошли. На покинутых огневых позициях осталось четыре орудия. Вывезти их было невозможно: лошади попали под минометный огонь и погибли.

— Дрались наши отчаянно! — закончил Лубинский. — Без потерь в такой схватке не обойдешься. Вот так и таем, как снег весенний.

Впереди шла перестрелка. На поле, где залегла пехота, то и дело рвались немецкие мины. Две батареи неполного состава вели ответный огонь по опушке леса. Мимо нас по тропинке проносили раненых бойцов.

— Ориентир три, влево семьдесят: в роще накапливается противник! — громко доложил разведчик, наблюдавший в стереотрубу.

В бинокль хорошо было видно, как в редком перелеске сосредоточивались вражеские солдаты. Они мелкими группами перебегали туда из леса через полосу высокой ржи.

— Хотят атаковать во фланг нашего батальона, — решил Лубинский.

— А что, если ударить туда прямой наводкой? — предложил я. — А потом с закрытых позиций добавить.

— Неплохо получится, — согласился командир дивизиона.

Вскоре две 122-миллиметровые гаубицы стояли на огневой позиции метрах в двухстах от мельницы. Командир взвода подал команду. Тяжелые снаряды обрушились на врага, рощу заволокло клубами дыма, над которыми взлетали обрубки деревьев и комья земли. Пушечная батарея дивизиона начала бить осколочными гранатами, отрезая путь выбегавшим из рощи гитлеровцам. Через несколько минут стрельбу прекратили. Огневой взвод быстро снялся и уехал на основную позицию.

Лубинский предложил командиру стрелкового батальона занять рощу и тем самым обеспечить фланг. Через несколько минут эта задача была выполнена. Но противник обрушил на рощу минометный огонь. Одновременно фашисты открыли стрельбу по нашему наблюдательному пункту и по всему району, прилегавшему к мельнице. Пришлось переменить место.

В сумерках дивизион вел стрельбу по переправе, но результатов мы не узнали, так как река и подходы к ней не были видны нам. С наступлением темноты перестрелка прекратилась. Немцы, боясь ночных контратак, освещали местность ракетами.

Вместе с Лубинским я сходил в штаб 111-го полка, расположенный недалеко от нашего наблюдательного пункта. Мы уточнили обстановку и договорились с командиром полка о совместных действиях. Командир полка, узнав, что я еду в штаб дивизии, просил передать Тер-Гаспаряну просьбу о присылке подкреплений.

Разыскав штаб дивизии в районе Пильни, что в пятнадцати километрах от Веприна, я доложил Деревенцу обстановку на участке 111-го полка, а он сразу же пошел докладывать Семенову и Елшину.

На рассвете я снова выехал в район Веприна. На этот раз с подполковником Елшиным. Командир дивизии приказал принять все меры, чтобы ликвидировать вклинившегося в нашу оборону противника. За нами на машинах следовал сводный батальон численностью около трехсот человек. В пути Елшин сообщил мне, что, по данным разведки, гитлеровцы, наступая на юг от Кричева, вышли на рубеж реки Лобжанка, захватили Климовичи и распространяются вдоль железной дороги на Костюковичи, обходя нашу дивизию с востока. На мой вопрос, какова обстановка на нашем левом фланге и за ним, Елшин ответил, что до самого Рогачева и даже западнее его советские войска пока удерживают занимаемые рубежи.

Елшин остался у командира полка, а я отправился к Лубинскому. Наблюдательный пункт его разместился на чердаке бани в деревне Веприн.

Часа за два до нашего приезда, еще в предрассветной темноте, 111-й полк атаковал противника и оттеснил его в глубь леса. Контратака, предпринятая потом вражеской пехотой, была отбита.

— Хорошо, что здесь фашисты без танков наступают, — сказал Лубинский. — Но все равно потери у нас велики. За сутки в полку вместе с дивизионом сто тридцать раненых и около семидесяти убитых. Дорого все достается. Так полка и на несколько дней не хватит.

К вечеру два батальона немецкой пехоты еще раз атаковали позиции полка. Фашистам удалось потеснить наши подразделения, выйти на опушку леса и восстановить прежнее положение.

С утра 8 августа мы готовились нанести ответный удар. Лубинский сам выбирал и назначал для своих шести орудий наиболее важные цели, распределял на каждую из них снаряды. Я же взял на себя проверку готовности к стрельбе орудий, выставленных на прямую наводку. Их было четыре. Стояли они всего в полукилометре от противника. Пришлось ползать на животе от пушки к пушке.

Позиции артиллеристов оказались неудачными: стрелять мешали обступившие со всех сторон высокие хлеба. Пришлось выбрать новые, назначить каждому орудию цели в расположении противника.

Усталый и грязный, вернулся я на наблюдательный пункт к Лубинскому. А через полчаса началась артиллерийская подготовка, которую мы при переговорах по телефону называли «обедом». Длилась она тридцать минут. Если сравнить ее с теми, которые мы проводили в последующие годы, то она выглядела бы жалкой. Но тогда мы придавали ей большое значение, ценили каждый снаряд и от души радовались, следя за результатами беглого огня двух батарей и четырех орудий, стрелявших прямой наводкой.

Под прикрытием этого огня наша пехота подползла к опушке и смелым броском ворвалась в лес. Противник начал бить из минометов, но мины разрывались уже позади наших рот. К вечеру советским бойцам удалось потеснить немцев в глубь леса.

Бои в этом районе продолжались с переменным успехом еще двое суток. Три квадратных километра, обильно политые кровью, переходили из рук в руки. Полк получил две роты (сто пятьдесят человек) пополнения, но силы его таяли с каждым часом.

Подполковник Елшин, срочно вызванный Тер-Гаспаряном, отправился в штаб дивизии. Перед отъездом сказал мне:

— Оставайся пока здесь. Все время информируй меня. Там, — махнул он рукой, — наши дела ухудшились.

11 августа, на этот раз после мощной авиационной и артиллерийской подготовки, противник перешел в наступление против 111-го полка. Обескровленный полк, имевший всего двести пятьдесят человек, начал отходить на юг. Слишком неравны были силы. Кроме того, кончились боеприпасы.

Я находился на наблюдательном пункте Лубинского. Когда большую часть деревни Веприн захватил враг и было трудно разобраться, где свои, а где фашисты, артиллеристы получили приказ из штаба полка отойти на новый рубеж обороны.

Лубинский начал менять свой пункт, а я вместе с разведчиками Семенихиным и Гаркушей отправился на восточную окраину деревни, за которой находился штаб полка. Там мы были встречены автоматным огнем с противоположной стороны улицы. Пули прожужжали мимо нас, никого не задев. Мы залегли в палисаднике, укрылись между грядками и кустами смородины, разросшейся вдоль изгороди.

— Вон они засели где, — прошептал Гаркуша, показывая на дом с зелеными ставнями.

Действительно, у самого дома, около завалинки, виднелась темно-зеленая каска. Рядом с ней еще одна, покрытая для маскировки пучком травы. «Успели и сюда прорваться…» — с досадой подумал я.

— Эх, закурить бы сейчас, — мечтательно сказал Гаркуша.

Семенихин достал помятую пачку папирос, протянул Гаркуше:

— Последняя. Чуток мне оставишь.

Гаркуша просительным взглядом посмотрел на меня.

— Кури, только незаметно, — разрешил я.

Он зажег спичку у самой земли, прикрыл огонь широкими ладонями и с наслаждением затянулся табачным дымом.

Из-за угла дома, где залегли фашисты, вынырнули два солдата с ручным пулеметом, распластались на земле. Не успели они открыть огонь, как Семенихин короткой очередью из автомата сразил обоих.

— Двадцать первый, двадцать второй, — тихо произнес Николай. Он вел счет убитых фашистов с самого начала войны.

Немцы открыли ответный огонь. Отлетали щепки от дощатой изгороди, осыпались ветки еще не созревшей смородины, сзади звенели разбитые оконные стекла. Гаркуша осторожно отложил папиросу и стал тщательно прицеливаться. Выстрела я не слышал, так как в это время вражеская пуля рикошетировала от моей каски: по голове словно ударили дубинкой.

— Один есть, испекся! — донеслось до меня восклицание Гаркуши.

Сзади раздался вдруг шорох, упало что-то тяжелое. Я обернулся. В палисаднике появилась загорелая девушка, невысокая и коренастая. Белое полотняное платье испачкано сажей и пятнами запекшейся крови.

— Ложись! — сердито прикрикнул я. Девушка прилегла около нас.

— Вся в белом, хороша маскировочна для нашей позиции! — с иронией сказал Гаркуша.

— В подвале трое раненых… Перевязала их, а больше сделать ничего не могу, — голос девушки дрожал от волнения. — В больницу бы их отправить…

— Ребята, будем отходить, — распорядился я.

— А раненых бросите? — презрительно спросила незнакомка. — Фашисты ведь добьют их!

— Раненых заберем с собой, — ответил я.

— Нас теперь четверо, управимся, — добавил Гаркуша..

В это время из переулка выбежало с десяток гитлеровцев. Они, приближаясь к нам, на ходу стреляли из автоматов.

— Вот тебе и отошли! — прошептал Гаркуша.

— Огонь! — крикнул я.

Несдобровать бы нам, да выручили пулеметчики, которые оказались в соседнем доме. Они прикрывали отход своей роты. Их пулемет сразу скосил почти всех немцев. Двух гитлеровцев настигли пули Семенихина и Гаркуши. Перестрелка смолкла. Бой гремел слева от нас.

— Ну, теперь можно и покурить, — сказал Семенихин, обращаясь к приятелю. — Давай папиросу, хватит с тебя!

Гаркуша не ответил.

— Ой! — вскрикнула девушка, переворачивая разведчика вверх лицом. Из правого виска Гаркуши била ярко-красная струйка. Кровь залила все лицо и гимнастерку. На земле валялась почти докуренная, но еще дымящаяся папироса.

Семенихин быстро нагнулся над телом друга, прижал ухо к его груди.

— Не бьется…

Жалко было Гаркушу, восемнадцатилетнего комсомольца, приставшего к нам из другой части. Помню, он с собой носил письмо от любимой девушки. Письмо это было читано-перечитано десятки раз и хранилось в кармане гимнастерки, около самого сердца.

Бережно подняли мы бездыханное тело и понесли через огород. Девушка следовала за нами. Войдя в высокую рожь, мы остановились. Теперь уже не только слева, но и справа раздавались выстрелы. На западной окраине деревни, метрах в пятистах от нас, рвались гаубичные снаряды: это батарея дивизиона, расстреливая последние снаряды, прикрывала пехоту.

— Я пошла, — решительно заявила девушка.

— Сбегай с ней, посмотри, что там за раненые, — сказал я Семенихину.

Минут через пять Семенихин вернулся.

— Ну как? — спросил я, раздумывая, что делать с телом Гаркуши: похоронить здесь или перенести в лес?

— Один раненый куда-то уполз, а два уже умерли… Девушку звал с собой. Не пошла… — Семенихин помолчал и, будто угадав мою мысль, предложил: — Окопчик тут есть. Давайте Ваню в нем похороним.

Едва успели мы засыпать тело Гаркуши землей, как поблизости начали рваться мины. Осколки с неприятным визгом пролетали мимо, сбивая колосья.

Мы быстро отошли к лесу, где встретили батарею Чапенко, которая задержалась на позициях у высоты 168,0. Да и как не задержаться! Отсюда видны были густые цепи фашистов, двигавшиеся по открытому полю. Их догоняли автомашины. Часть солдат начала садиться в грузовики. По такой цели грешно было не пострелять, тем более что немцы заходили во фланг отступающему полку. Два уцелевших в батарее орудия открыли беглый огонь прямой наводкой.

Мимо нас проезжало 76-миллиметровое орудие из полковой батареи. Я остановил командира орудия и приказал бить по немецкой пехоте. Расстояние до нее — не больше километра. Промахов не было.

Мы так увлеклись, что не заметили, как к углу леса, неподалеку от нас, подошли немецкие автоматчики. Только когда затрещали автоматные очереди, мы прекратили стрельбу.

— Обходят, гады! — воскликнул Чапенко. — Вот они слева. Огонь!

Пока разворачивались тяжелые гаубицы, расчет полковой пушки успел сделать три выстрела. Автоматы смолкли. Фашисты скрылись в лесу.

— Легко мы отделались, — тихо сказал Семенихин. Он все время сопровождал меня, выполняя обязанности и разведчика, и связного, и ординарца.

Оставив двух убитых лошадей, батарея тронулась на новый рубеж. Когда проезжали мимо злополучной опушки, Семенихин, заметив что-то, бросился в лес. Послышались выстрелы. Взяв несколько красноармейцев из орудийного расчета, я поспешил на выручку разведчику. Но он уже шел к нам навстречу, ведя перед собой немецкого солдата с поднятыми руками. Обмундирование гитлеровца было испачкано землей.

— Что делать с ним? — спросил Чапенко.

— Расстрелять и точка, — предложил батарейный пулеметчик Михаил Коротких.

Совсем недавно в Рогачеве погибли от вражеской бомбы его жена и сынишка. Он готов был душить гитлеровцев голыми руками.

Немец, видя суровые, гневные взгляды, произнес что-то на своем языке.

— Просит, чтобы его не убивали, — перевел красноармеец П. И. Ведерников. — У него есть мать, жена, маленькая дочь…

«Ну и что же! — подумал я. — У меня тоже есть дочь, а где она? Может, ее уже нет в живых?! Кто в этом виноват? Вот один из тех, кто поднял руку на нас, нарушил счастье наших детей…»

Немец молча смотрел на нас.

— Ишь губы-то пересохли, видно, пить хочет, — сказал кто-то из красноармейцев.

— А ты что, пожалел его? Они наших пленных не жалеют, — ответил Семенихин. Потом, немного подумав, отстегнул фляжку от пояса и подал ее солдату. — На, черт с тобой! Не к зверям попал, а к людям.

Немец недоверчиво взял флягу, посмотрел на Семенихина и начал жадно пить. Мы молча ждали. Он вытер губы и вернул флягу.

— Ну, так что же будем с ним делать? — снова спросил Чапенко.

— Отправим в разведотделение, — распорядился я. — Там с ним разберутся. Поехали, время дорого!

— Теперь ему лафа. Раз в плен к нам попал, жить будет, как за каменной стеной, — недовольно сказал Ведерников.

— По местам! Садись! — крикнул Чапенко.

Мы снова двинулись в путь…

Начиная с этого злополучного дня дивизия всю вторую половину августа отходила на юг через Красную Гору, Новозыбков и Злынку.

Тяжелое впечатление осталось от этого периода. Изнурительные бои сменялись трудными маршами.

30 августа наша дивизия заняла оборонительный рубеж на восточном берегу реки Снов от города Щорса на юг до Нового Млинова.

Разведывательные подразделения противника подошли к реке одновременно с нами и пытались с ходу переправиться через нее в нескольких местах. Но эти попытки потерпели неудачу. Враг затаился, поджидая, видимо, подхода своих главных сил. Какова обстановка на соседних направлениях, мы не знали. Но по отдаленному гулу, по заревам пожаров на востоке и юго-западе догадывались, что бои идут в районе Новгород-Северского и около Чернигова. Ориентировались мы опять-таки по географической карте. Другой карты не было в этот раз даже у командира дивизии.

На следующее утро было принято решение перейти в наступление в направлении Грязна — Городня, вдоль железной дороги Щорс — Гомель. Прежде чем родилось это решение, между Тер-Гаспаряном и комиссаром дивизии возник спор. Первый был против наступления, второй предлагал наступать, упредить противника. Рассудить их было некому: связь со старшими начальниками отсутствовала.

Мы с Деревенцом слушали эту перепалку, и оба были за наступление.

— Ну а вы, начальники, как думаете? — обратился Тер-Гаспарян к Семенову и Елшину. — Сергей Иванович, ваше слово.

— Артиллерии — кот наплакал. Наступать можно, но с очень ограниченными целями, — ответил Семенов.

— Конкретно, с какими?

— Захватить плацдарм перед Щорсом и держать его.

— Это не решение вопроса, — возразил комиссар дивизии.

— Как твое мнение? — спросил Тер-Гаспарян у начальника штаба.

— Наступают тогда, когда есть превосходство в силах, когда есть гарантия успеха. А у нас нет ни того, ни другого, — ответил Елшин. — Лучше жестко обороняться: в обороне один трех наступающих бьет. Можно согласиться и с предложением Сергея Ивановича.

— Вы, товарищ Елшин, привыкли по-академически мыслить, — недовольно произнес комиссар.

— В академии учат воевать, — спокойно сказал Елшин.

И все-таки 1 сентября части дивизии перешли в наступление. Сначала оно развивалось успешно, передовые части противника были отброшены от реки на три километра, за деревню Грязна (восемь километров юго-западнее Щорса).

Утомленный боем и жарой, 107-й стрелковый полк приостановил продвижение. Один батальон расположился западнее, а основные силы полка сосредоточились в самой деревне. Две батареи 84-го артполка заняли огневые позиции на огородах, остальные расположились под тенью развесистых деревьев. Жителей не было видно.

Тер-Гаспарян вызвал всех командиров частей на восточную окраину деревни. Последним прибыл командир артполка майор Воропаев. Остановившись около меня, он спросил шепотом:

— Ну как — дальше наступать будем?

— Сейчас комдив объявит.

Только Тер-Гаспарян начал отдавать боевой приказ, как за деревней раздалась сильная стрельба из всех видов оружия. Противник, незаметно сосредоточившись в лесу, примыкавшем к огородам, перешел в контрнаступление. Кроме того, оказалось, что на чердаках домов спрятались гитлеровцы, не успевшие выскользнуть из окруженной деревни. Теперь они тоже открыли огонь.

— Товарищи командиры, по местам! — крикнул Тер-Гаспарян.

А бой разгорелся уже в самой деревне и быстро перемещался к восточной окраине. Подразделения полка начали отходить.

Повлиять на ход боя мы не могли: резервов и вторых эшелонов в дивизии не было. Задержали несколько групп бойцов. Они залегли и изготовились к стрельбе.

Немцы быстро приближались. Тер-Гаспарян, безнадежно махнув рукой, быстро пошел к берегу. За ним последовал и Семенов.

Остановив незнакомого лейтенанта со взводом красноармейцев, я приказал им догнать командира дивизии и помочь ему переправиться через реку.

Лейтенант высказал опасение:

— Он такой горячий, не хлопнет меня за отход?

— Ничего с вами не случится, догоняйте быстрей!

В это время из деревни на галопе вынеслись артиллерийские упряжки, впереди батареи скакали лейтенант В. Э. Шомоди и политрук А. Д. Шлеев. Я выбежал к ним навстречу с криком: «Стой!»

Шомоди взмахнул шашкой, и батарея, сделав вольт налево, почти не сбавляя аллюра, развернулась фронтом на деревню. Расчеты готовили орудия к бою, вытаскивали из передков и зарядных ящиков лотки со снарядами. А из крайних домов уже трещали немецкие автоматы. Лошади переднего уноса одного из орудий забились в предсмертной судороге, путая постромки. Задние лошади испуганно кидались в стороны, и вся упряжка превратилась в какой-то метущийся клубок. Ездовым с трудом удалось распутать постромки и успокоить лошадей.

Алексей Шлеев подбежал к правому орудию и вместе с батарейным пулеметчиком открыл огонь по фашистам. Шомоди выкрикивал команды. Два орудия начали стрелять, заставив врага умолкнуть.

— Пожалуй, лучше сняться с позиции и занять новую за рекой, — предложил Шомоди. — А то всех лошадей перебьют.

— Правильно, Виктор, действуй!

— Передки, на батарею! — крикнул Шомоди и взмахнул шашкой над головой.

Но сменить позиции сразу не удалось. Из кустов, справа от батареи, появилось десятка четыре немецких солдат. Они на бегу строчили из автоматов. Как подкошенные упали заряжающий и правильный первого орудия. Остальные номера, укрывшись за орудийными щитами, припали к земле.

— Картечью, огонь! Живо! — скомандовал Шомоди, встав на колено.

Грохнули два выстрела. За ними еще два. Через минуту, когда рассеялась пыль, мы снова увидели гитлеровцев. Грязно-серыми кучками они лежали на земле в ста пятидесяти — двухстах метрах от нас. Некоторые пытались подняться или ползти к кустам.

— Вот это да! — удивился я. Мне впервые довелось видеть результаты стрельбы картечью.

— Как корова языком слизнула! — радовался Шомоди.

Бой в деревне стал затихать, он переместился южнее, в лес, куда отходили подразделения полка. Как все быстро изменилось! Только нашей беспечностью можно было объяснить такую неудачу. Вот и мы с Семеновым, проезжая через деревню, видели расположившиеся, как на биваке, подразделения, но нам и в голову не пришло прервать этот преждевременный отдых… А теперь нужно было дорогой ценой расплачиваться за ошибки.

Батарея Шомоди снялась с позиции, забрала с собой раненых и на рысях направилась к мосту. Политрук Шлеев отдал мне своего коня, а сам пересел на передок орудия.

В безоблачном небе появилось звено наших самолетов У-2. «Наконец-то!» — обрадованно подумал я. Было видно, как штурман, сидевший сзади летчика, выбрасывал из кабины бомбы. Они с треском рвались на огородах.

Вскочив в седло, я на галопе стал догонять батарею. Но лошадь вдруг споткнулась, и я, перелетев через ее голову, больно ударился о землю. Выстрела я не слышал, а конь мой лежал бездыханным, только дрожали у него мышцы на упругой шее. Не успел я сообразить, что делать дальше, как в кустах прозвучала автоматная очередь. В правую ногу что-то кольнуло. Я не чувствовал боли, но нога не двигалась.

Из разодранного голенища виднелась окровавленная портянка. Надо было снять сапог, но я боялся: если поднимусь — сразу заметят немцы. А мне и сдачи дать нечем — один пистолет в руке. Но, к счастью, из кустов больше никто не стрелял.

Мимо меня пробежала небольшая группа бойцов. Среди них — Семенихин. Он незадолго до начала боя ушел к колодцу за водой, и я потерял его из виду.

— Николай! Сюда! — обрадованно закричал я.

Разведчик склонился надо мной:

— Что такое? Вы ранены?

— Задело немножко.

— Эх, не вовремя как! Ну ничего, сейчас перевяжем, у меня пакет есть.

Он разрезал сапог и брюки. Из кровоточащей раны торчал острый кусочек кости. Сразу усилилась боль. Семенихин кое-как забинтовал ногу. Опираясь на его плечо, я заковылял в сторону моста, который находился километрах в двух от нас.

В деревне снова вспыхнула перестрелка, а возле моста появились разрывы вражеских снарядов. Сзади послышался конский топот. Из деревни вынеслась двуколка. Семенихин бросился ей навстречу, повис на шее лошади и остановил повозку. В ней он и доставил меня в медсанбат нашей дивизии.

Мне сделали какой-то укол большим шприцем. Боль в ноге заметно уменьшилась.

Семенихин сидел рядом около часа. Мне очень не хотелось расставаться с этим славным пареньком, смелым солдатом и верным боевым товарищем. По его лицу я видел, что и ему тяжело прощаться со мной.

— Ты, Коля, береги себя. Подлечусь, мы еще встретимся, — нарушил наконец я затянувшееся молчание. — Передавай привет всем нашим…

— До свидания, — тихо сказал он и пошел, низко опустив голову. Я смотрел ему вслед до тех пор, пока он не скрылся среди деревьев. И сразу тоскливо стало на сердце…

Увидеться с Николаем Семенихиным мне больше не довелось. После войны я несколько раз пытался найти Николая, но так до сих пор ничего не знаю о нем. Ни в списках погибших, ни в числе пропавших без вести он не значится. Единственная его родственница — тетка умерла во время оккупации. Но мне очень хочется верить, что смелый разведчик Николай Семенихин жив и что мы с ним обязательно встретимся…

Через три дня я оказался в полевом госпитале под Бахмачем. А утром 6 сентября, к моему немалому удивлению, в нашей палате появился воентехник Петров из 141-го артполка.

— За вами на машине приехал. Полковник Семенов приказал разыскать и отвезти в Курск, — сказал он мне. — В седьмой госпиталь по вашим следам заезжаю. Ну, думаю, если и здесь не застану, вернусь обратно.

— Как дела в дивизии?

— Неважные, опять начали отход. Немец жмет с двух сторон…

Я был очень тронут тем, что, несмотря на трудное положение, полковник Семенов нашел время позаботиться обо мне.

Сергей Иванович Семенов умел проявлять заботу о своих подчиненных. Командиры штаба дивизии не раз говорили нам — работникам штаба артиллерии: «Хороший у вас начарт. За таким не пропадешь!»

К Семенову, прослужившему в дивизии шестнадцать лет, все относились с большим уважением, а мы, молодые командиры, старались во всем брать с него пример…

Желающих ехать с нами нашлось много, так как госпиталь собирался эвакуироваться в глубь страны. Вечером мы были уже в Курске, в стационарном госпитале под настоящей крышей.

Два с половиной месяца пришлось мне пробыть в медицинских учреждениях. Я мечтал после излечения вернуться к своим боевым товарищам. Но дороги наши, к сожалению, не сошлись.

Уже после войны от полковников Оспищева и Деревенца я узнал о судьбе Семенова. Они рассказали, что вскоре после моего ранения полковник Семенов был назначен начальником артиллерии 67-го стрелкового корпуса, а несколько позднее — начальником артиллерии 2-го кавалерийского корпуса. Деревенец был переведен к нему начальником штаба артиллерии.

Погиб С. И. Семенов 19 апреля 1943 года. Вражеский снаряд попал в его машину. Похоронен он в Старом Салтове, Харьковской области.

А наша 55-я стрелковая дивизия, возрожденная заново в конце 1941 года, приняла затем участие в боях на Северо-Западном фронте, в Курской битве и прошла победным маршем до Бреста, почти по тому же маршруту, по которому в начале войны ей пришлось отходить.

Обо всем этом рассказывается в воспоминаниях Н. Б. Ивушкина, бывшего начальника политотдела этой дивизии. Книга называется «За все в ответе», она недавно вышла в серии «Военные мемуары».

Через 20 лет после начала войны в Минске был организован городской союз школьников «Юный патриот». Молодые следопыты заинтересовались судьбой тех, кто сражался на территории Белоруссии летом 1941 года. Из случайных и очень скудных источников они узнали, что в числе тех, кто первыми нанесли врагу серьезные потери, были части 55-й стрелковой дивизии. В исторической литературе эта дивизия не упоминалась. Только в мемуарах генерал-полковника Л. М. Сандалова были посвящены ей несколько строк, названы фамилии Д. И. Иванюка и Г. А. Тер-Гаспаряна.

Школьники решили восстановить картину боев, начали разыскивать бывших воинов этой дивизии. Первыми нашлись командир орудия Я. Г. Рыбак и политрук батареи В. Н. Туманов из 141-го гаубичного артполка. В архивах был обнаружен Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении их за первые бои правительственными наградами.

Ни тот, ни другой ничего не знали об этом.

По просьбе юных патриотов, с которой они обратились в Верховный Совет СССР, ордена были торжественно вручены Я. Г. Рыбаку и В. Н. Туманову в 40-й средней школе Минска. Выступая по телевидению, ветераны рассказали о боях, в которых участвовали, вспомнили своих фронтовых друзей. Передача помогла разыскать еще нескольких участников войны, в том числе Г. И. Матвеева, бывшего разведчика 2-го дивизиона 141-го артполка, и меня.

В августе 1963 года школьники пригласили в Минск всех нас для участия в походе по местам первых боев 55-й стрелковой дивизии.

С огромным волнением подъехали мы к рубежу около деревень Завинье и Мариново. Тот же курган, те же безымянные высотки! Но ни Костиной могилы, ни каких-либо следов войны мы не нашли. Все стерто временем. Только в памяти, как на экране, возникли незабываемые картины гремевшей здесь битвы.

Школьники-старшеклассники внимательно слушали наши рассказы.

Потом мы встретились с жителями деревень Завинье и Мариново. От них узнали о судьбе некоторых бойцов, о том, где похоронены павшие в бою красноармейцы и командиры. Останки более чем двухсот безвестных героев были собраны в одну братскую могилу, на которой поставлен памятник. В этой могиле, видимо, покоится прах Сергея Утешева и остальных артиллеристов 129-го противотанкового дивизиона и 111-го стрелкового полка.

На реке Щара мы с трудом отыскали места огневых позиций 2-го и 3-го дивизионов 141-го гаубичного полка и артиллерийских батарей 228-го стрелкового полка. Начиная от опушки, где когда-то стояли орудия, и почти до самой реки вырос густой лес. Только небольшие углубления на месте воронок и попадающиеся кое-где деревья без вершин говорят о том, что здесь когда-то шли бои.

Один из жителей ближайшей к этим местам деревни — Михаил Попко рассказал нам, как в 1941 году, будучи еще мальчишкой, бегал со своими приятелями к реке после того, как кончился бой. Вся опушка леса была перепахана снарядами. Орудия исковерканы, около них много убитых. За огневыми позициями в лесу целое кладбище лошадей. Все было смешано в одну кучу: трупы коней, передки, зарядные ящики, вырванные с корнем кусты и деревья.

На позициях было оставлено десять 122-миллиметровых гаубиц, две 76-миллиметровые пушки и четыре 45-миллиметровых орудия. После боя они представляли собой груду металла. Расчеты их погибли, не дрогнув перед врагом.

С болью в сердце ходили мы с Михаилом Попко по земле, когда-то обильно политой кровью. Яков Григорьевич Рыбак и Владимир Николаевич Туманов долго стояли на том месте, откуда вели стрельбу двадцать два года назад. Я не спрашивал их, о чем они думали, мне было понятно их состояние.

Юные друзья записывали наши воспоминания. Они узнали о героизме батарейцев Сергея Утешева и других товарищей по оружию, о которых я рассказываю в этой книге. Но многие герои, погибшие на белорусской земле, остались неизвестными. Не удалось установить, например, фамилии командиров всех орудий и батарей 129-го противотанкового дивизиона и дивизионов 141-го артполка. Будем надеяться, что когда-нибудь все-таки мы узнаем их имена,