Святослав полез на высокую горку. Ноги и руки пока не доставали до ступенек. Свалился. Пока он искал в своем со­знании соответствующую реакцию, то есть раздумывал пла­кать или ругаться, я похвалил его за отвагу: «Ты молодец! Дру­гие дети в твоем возрасте сюда бы и не полезли. А тебе не страшно. Ты упал и не плачешь. Значит, завтра я РАЗРЕШУ ТЕБЕ СНОВА ПРИЙТИ И ПОПРОБОВАТЬ СЮДА ЗАЛЕЗТЬ. ТЫ СМОЖЕШЬ». Заметьте, если бы я запретил попытку или дал бы ему расплакаться, в сознании осталась бы память о неудаче. Вместо этого он слышит волшебное слово «разрешу». Он по­бедил, пусть даже и, не понимая в чем, пусть и не планировал добиваться какого-то разрешения. Кто из нас омрачает ощу­щение победы размышлениями о мелочах? На следующий день Святослав не высказал желания пойти на горку. Осто­рожность взяла верх, а я не настаивал. Через неделю или две он накопил достаточно решимости, чтобы предпринять еще одну попытку. Я даже не берусь вспомнить, была ли она ус­пешной. Но в пять лет он уже не боялся лазить по настоящим горам в Крыму. Гипотеза Мы уже говорили, что от рождения ребенок находится в поле сознания матери. Но вот он начинает учиться говорить, и попадает в поле программы общества. Овладевая речью, ребенок создает в своем сознании описание (модель) мира. Теперь даже если он молчит, то все равно ведет с самим со­бой внутренний диалог, поддерживая уже принятый Образ Мира и расширяя его за счет новой информации. Но берет он не все. Человек приучен действовать и даже чувствовать по ана­логии. На каждое явление жизни в нашей памяти хранится образ действия, некая форма, куда должны влиться наши чувства, мысли и реакции. Поэтому и дети в окружающей реальности склонны замечать только то, что уже знакомо по описанию. Вот этим-то описанием мира, то есть ответами на вопросы «Что это?» и «Почему?», должны заниматься роди­тели с самого начала. Через объяснение новых слов и поня­тий у них появляется открытый канал влияния на закладку информации в основу Образа Мира. Мы привыкли легкомысленно бросаться словами, забыв, что в древности им приписывалась огромная мистическая сила. А может не зря? Пока ученые в этом не разобрались, рекомендую родителям предельно бережно относиться к словам — основному мостику между вами и ребенком. Мне пять лет. Я в Третьяковской галере с мамой. Я пом­ню зал с огромной картиной Васнецова. На переднем пла­не юноша в кольчуге с крестом, из груди торчит стрела. Я помню странное чувство, которое затопило мое существо и заставило несколько раз возвратиться к этой картине… Я все смотрел на юношу и… Позднее мама сказала, что я его ЖАЛЕЮ. Но тогда я не знал, как называется это пере­живание. Моя мама несколько раз пересказывала этот слу­чай, говоря о том, что мне было ЖАЛКО юношу. Так мне и запомнилось: то, что я испытывал тогда, называется сло­вом «жалость». Слово (знак) и переживание совместились. Но может быть, я испытывал что-то иное? Большее? Может быть, те­перь это слово-знак сужает мои границы, задает некую про­грамму, снимая необходимость копаться в нюансах своих чувств. «Определить — значит ограничить», — писал В. На­боков. Важно не то, что с тобой происходит, а то, как ты к этому относишься. Способность и необходимость интерпретации появилась, наверное, как приложение к инстинкту самосохранения. Чтобы избежать опасности, нашему волосатому предку надо было вовремя и безошибочно интерпретировать образ, по­явившийся на сетчатке глаза. Позднее, уже в безопасности пещеры, в окружении бра­тьев по разуму, было полезно правильно интерпретировать тот или иной жест вождя, человека крутого, скорого на рас­праву и, увы, немногословного. Вопрос о правильности ин­терпретации превращался в вопрос выживания. Случай из жизни Мальчишки забросили мяч в траву и попросили Светика подать его. Светик был рад оказаться полезным — еще бы, на него обратили внимание. Он зашел в траву и бросил им мяч. Вдруг замешкался, кричит мне: «Я обжегся о крапиву». В го­лосе — изумление, потом слезы. Идет ко мне, в глазах — оби­да. Он же сделал доброе дело, а получил боль. Мир неспра­ведлив? Это, конечно, правда, но ее рано знать пятилетнему ре­бенку. Он будет бояться жить в несправедливом мире. Я по­дошел к сыну и деловым (а не сочувственным) тоном спро­сил:

В Святославе борются жалость к себе и любознатель­ность. Я знаю, любознательность победит. Он кивает. Мы зашли в крапиву, и я сунул свою руку в гущу. Действительно было больно. Светик (обращаясь ко мне, но для себя): «Тебе больно? Но ты терпишь. Ты мужчина. Я тоже». Он сам смог правильно интерпретировать опыт. Мне да­же объяснять больше ничего не пришлось. Пока мы гуляли, боль в обожженной руке заставляла его мысленно возвра­щаться к происшедшему; я видел, как он украдкой смотрит на свою ладошку, потом на меня. Осмысливает опыт и тер­пит, терпит… Через два дня в доме, разыгравшись, налетел на кресло и больно ударился. Но первая мысль явно не о боли, а о том, не будут ли его осуждать. Смотрит на меня и морщится, по­тирая место ушиба. Я сочувственно качаю головой и пыта­юсь грустно улыбнуться, мол, ты и так все понимаешь… Так вот, он тоже улыбается мне в ответ, пожимает плеча­ми и говорит: «Если бы я был девочкой, я бы сейчас заплакал, но мы мужчины и мы не плачем». Эта часть Образа Мира у него описана, утверждена и не нуждается в пересмотре, значит, он будет действовать уве­ренно, не отвлекая энергию на преодоление сомнений. В счастливой семье ребенок впитывает способы взаимо­действия с миром и интерпретации его результатов вместе с молоком матери. Обучаясь словам, он обучается мыслить в соответствии с этими словами. Так он выучивает описание мира, принятое в обществе и «образцы правильного поведе­ния». Когда воины Чингис Хана, набранные почти насильно из бедняков-пастухов и сбитые беспощадной дисциплиной в бессловесное стадо, шли на приступ, то чувствовали себя ге­роями, а не жертвами… Опыт собственной интроспекции В двенадцать, находясь у дедушки в Арзамасе, я руково­дил отрядом рыцарей, которые в дерзкой атаке опрокинули стойкое сопротивление отряда, собранного на соседней ули­це. А потом мы играли в футбол с ребятами из деревни, заби­ли гол, и нам банально, по-бытовому, «набили морды». Я с изумлением обнаружил тогда, что не могу сопротивляться. И не то чтобы страх сковал меня. Я просто впервые попал в такую ситуацию. Это была не игра в рыцарей, а реальность, совершенно по-иному окрашенная. И у меня не оказалось образа действий в этой реальности. Сейчас я это хорошо понимаю. А тогда был просто шок. Я помню, что неделю боялся выходить на улицу, еще ме­сяц — уходить дальше своей улицы. Я даже не испытывал стыда, настолько был силен простой человеческий страх. «Скользи», — говорила мне мама в детстве. Я не пошел мстить, так как хорошо осознавал свою слабость, но начал за­ниматься борьбой, чтобы перестать испытывать страх. Я за­хотел стать свободным. На первых порах мне понадобились сила мускулов и уверенность в себе. Теперь я понимаю свободу как способность мыслить вне навязанных стереотипов, чувствовать не по заданной про­грамме. Судя по тому, как развивается человеческое сущест­во, этого от нас, в конечном счете, и добивается эволюция. Но первым шагом к внутренней свободе все-таки была реши­мость побороть простой страх. Конечно, в моей жизни было много и побед, и пораже­ний, как и у любого. Но я сознательно искал в своих пораже­ниях луч надежды, каждый раз убеждая себя, что победа бу­дет. Однажды мне приснилось, что за мной гонится некто. Помню ужас, который толкал меня вперед, вдоль каких-то высоких кустов, словно я пытался в них спрятаться. От это­го ужаса я и проснулся. Но, осознав, что это был лишь ноч­ной кошмар, я мгновенно заставил себя опять погрузиться в сон, вернуться на то же место и сказать самому себе, а мо­жет быть, тому, кто меня преследовал: «Я не убегал, я тебя заманивал» и броситься в атаку. Меня словно вышвырнуло из тоннеля, образованного кустами обратно, навстречу вра­гу. Кстати, образ врага не помню, по-моему, это был просто сгусток страха. Я рванулся в атаку так рьяно, что меня бук­вально выбросило из сна. Но уже с чувством победы и об­легчения. Вы можете использовать магию слов. Например, когда внутренняя стихийная энергия бросает ребенка в бег по ледя­ной дорожке, вы не должны кричать ему: «Стой! А то упа­дешь!» От таких слов он, скорее всего, не остановится, а, мо­жет, и упадет. Куда разумнее крикнуть: «Держись! Не падать!» И так каждый день, только так. Понимаю, что думать о каждом слове, адресованном ре­бенку, трудно, но программа победы в подсознании вашей дочери или сына стоит того, чтобы за нее бороться.