История Синди, изложенная Марией Кривенковой, выполняющей работу замещающего родителя-воспитателя Итак, я переехала в дом мамы Марии, когда она уехала на неделю в отпуск. В тот же вечер понурая Синди пришла ко мне пожаловаться на жизнь. Оказывается, прямо перед отъ­ездом мама Мария ругала ее за очередной обман. Я спросила, зачем Синди, которая в свои 11 лет все понимает, продолжа­ет врать и притворяться глупой? Синди ответила, что, да, она действительно умная, понимает, почему ее ругают, но не врать не может. Я спросила: — Так зачем ты это делаешь? — Боюсь, это страх мешает быть открытой. — А чего именно ты боишься ? — Не знаю.

— Ну, если по-честному, я пока не готова сказать. (Это уже знак большого доверия — признаться, что не доверя­ешь.) На каникулах Синди старалась установить со мной лич­ный контакт; очень осторожно и издалека, видимо, сопос­тавляя и ища параллели между нами, поскольку расспраши­вала о моем детстве, очевидно, стремясь в ответ рассказать о своем. Гуляя, мы долго разговаривали о танцах, балете. А по­том она призналась, что нарочно провоцирует своим поведе­нием окружающих на негативную оценку и даже агрессию, пытаясь привлечь к себе внимание. Странно, она получает такое количество однотипных за­мечаний, что правильное поведение могло бы уже перейти в условный рефлекс, однако она продолжает делать одни и те же «ошибки», заранее зная реакцию взрослых. Возможна та­кая цепь умозаключений: я знаю себе цену — окружающие меня недооценивают — я сделаю вид, что я никчемная дура, раз вам так угодно — чувство жалости к себе, которое оттеня­ет сладостное ощущение непризнанности, исключительнос­ти и непонятности. Может, это не такое уж случайное совпа­дение, что в спектакле именно ей так удалась роль Золушки — она и в жизни классическая «золушка» с потребностью в постоянном «гонении» для поддержания внутреннего состо­яния обиды. В отличие от всех остальных приемных девочек в семье Синди почти никогда не старается отстоять себя или доказать свою правоту. Почему? Может быть, она в этот мо­мент получает то, что ей нужно? Однако в творчестве (театр, игра на музыкальных инструментах), когда Синди забывает о своей роли, она полна энтузиазма, открыта, перестает про­воцировать. Вывод: постоянно реализуется одна и та же схема, и воз­можность выхода из нее — в получении подтверждения ее уникальности другими способами и в других ситуациях. Когда Синди исполнилось двенадцать, она вдруг осозна­ла, что имеет право вести себя так, как ей хочется. Для нее это был важный шаг в плане освоения окружающего Мира-общества и себя в этом мире. Но процесс протекал в очень неудобных для окружающих формах. Так, она перестала учить уроки, стала дерзить приемной маме и сестрам, кото­рые к тому же учатся с ней в одном классе. (До этого она скрывала свою неприязнь за маской смирения.) На выборах в Малый совет даже не проголосовала ни за одну из двух подруг. После очередной двойки и конфликта во время дежурс­тва на кухне пришла в истерике: «Все гады! Меня никто не лю­бит!» Наставнику Маше пришлось отвести ее в ванную и буквально отливать водой, чтобы к девочке вернулась спо­собность рассуждать здраво. Зато тут же и произошел разговор по душам, возможно, первый откровенный разговор, на который отважилась Син­ди за время пребывания в Китеже. Очень краткий конспект: — Чего ревешь? — Меня никто не любит!!! — Кого ты любишь? — Никого. Я никого не люблю, оставьте меня в покое. — Почему ты не любишь тех, кто, по сути, стали твоими сестрами? — Настю не люблю за силу. Она меня давит. Галю не люблю за маму. — За то, что ее мама больше любит? Ты думаешь, если Га­ли вообще не будет в вашей семье, то мама будет больше тебя любить? Утвердительный кивок. — А как ты можешь поверить, что тебя любят? Что мы должны делать? — Не заставлять меня мыть посуду, полы, не сажать за уроки! — Но это смешно. Мы потому и сажаем тебя за уроки, что нам не все равно, какое будущее тебя ожидает. А полы и я мою, и твоя мама, и все девчонки. Полы имеют отношение к микро­бам, а не к любви. Тебя полюбят, если полюбишь ты. — Я не понимаю. Зачем мне это нужно? — А нас ты любишь? — Нет. (честность и искренность). — Чего больше всего боятся люди? — Не знаю. — Одиночества. — А вот если бы меня увезла в Москву предыдущая мама, то мне было бы там хорошо. — Ты убегаешь от трудностей. И прошлую маму ты не пы­талась сохранить. Ты же сама пришла в эту семью и попроси­ла, чтоб тебя приняли в нее. Чего теперь будем делать, Синди?

Вот тут очень важный момент. Наставник должен опре­делить, продолжает ли девочка манипулировать или у нее появилось «нерушимое намерение», которое может стать мо­тивом для действий. В данном случае Маша не поверила в искренность Синди. И правильно сделала. — Почему ты, получив у меня на уроке двойку, на перемене подошла ко мне обниматься? — Я надеялась, что ты забудешь о нашей размолвке. — Но ведь это тоже ложь. Ты сама себе противна, когда тебе приходится врать нам, и нас ненавидишь. — Угу. — Что делать будем? — Я хочу поменяться (тихо). — И постарайся осознать, что мир, как зеркало, просто отражает тебя, твои поступки. Чтоб жить в душевном ком­форте, надо любить и понимать окружающих. — Я буду стараться… Вот только теперь, по сути, на шестой год ее пребывания в Китеже, Синди начала заключать новые договоры со взрос­лыми, то есть позволила нам влиять на свой Образ Мира. Что подтолкнуло ее к этому? Рост уверенности в своих силах, по­явившаяся привычка обсуждать свои взгляды на жизнь со взрослыми, заслужившими ее доверие. И, в не меньшей сте­пени, растущая уверенность в том, что старая модель взаимо­отношений с окружающими не выполняет своих функций.