Конец мая тысяча девятьсот сорок седьмого года ознаменовался ещё одним событием. Впрочем, во всей стране об этом событии мало кто знал. Но в посёлке оно нашумело. И Лёнькина мать, у которой всегда, как у сороки, чесался язык, публично восклицала :

— Ай да Портянкин! Ай да гусь!

А дело всё завязалось с неожиданного.

Вдоль нашей Овражной улицы начинался на редкость стройный лес. Улица катилась под уклон, а на уклоне деревья всегда как свечи. Преобладали липы, а среди них попадались дубы, клёны. И белые берёзы, и смуглые черёмухи растянулись хороводом по полукруглой опушке.

Весной, когда они цвели, казалось, что ещё чёрный лес развесил цепью снежные бусы. И дурманил благоуханием.

Этой весной на черёмуху было нашествие горожан, и ни лесник Портянкин, ни поселковые жители не в силах были уберечь её. Испохабили, изломали черёмуху горожане, точно опять война прошлась по опушке. Обворованный лес как-то грустно притих — ни ветерка, лишь птичьи голоса.

А когда деревья оделись в зелёные шубы и короткие летние ночи стали тёмными — хоть глаз выколи, ни зги не видно, — кто-то поднял руку на стройные липы, что стояли неподалёку.

Топор застучал в полночь, когда все спали. Ему вторила, грызя дерево железными зубьями, пила. Но так как преступление это происходило под носом, поселковый люд в домах начал просыпаться. И зажглись по порядку огни. Заспанные люди, как муравьи, высыпали на улицу. Мы, дети, тоже, конечно, со взрослыми, были на ногах и сбежались вместе: я, и Лёнька, и Грач, и Павлуха, и даже Валька Ларина. Люди собирались в две толпы: толпу детей и толпу взрослых, в основном женщин, и среди них только щупленький дед Архип. А дядя Лёша Лялякин был в отъезде, решил проведать жену с детишками, которая не жила с ним, и дядя Ваня Заторов, как на грех, работал на хлебозаводе в ночную смену.

После к нам четверым присоединились Слава Рагутенко, Наташа Воронова и другие мальчишки и девчонки.

Всем нам, и взрослым и малым, была в диковинку рубка леса у посёлка. Мы поняли, что пошёл на это кто-то из приезжих. Нам, поселковым, лес выделяли по просьбе руководства завода. Так, например, из старого осинника, что был по другую сторону оврага и где теперь разрастался посёлок, наши матери настроили себе домов. Осинник был корявым, не под стать этим липкам, но выручила глина — ею замазывали щели в стенах. И мастерили глинобитные печи. Топились мы зимой опять-таки лесом, в основном сухостоем и древесной молодью, которую в изобилии зарабатывали на ежегодных прореживаниях. Лес был густой, и в нём всегда можно найти дров. Для заводской котельной и для большинства рабочих завод выписывал каменный уголь. А старые деревья зря не расходовали — берегли.

Директор завода как-то на поселковом собрании сказал:

— Построим с годами тут город. Город можно за годы построить. А вот чтобы вырастить такую зелёную зону из дубов — века надо.

И потому лес считался запретным. Да и как срубить живое дерево, если даже оно необходимо тебе. Его почему-то было до слёз жалко. Впрочем, не всем. В эту ночь кто-то губил лес беспощадно. И Колькина мать, у которой был грубый мужской голос, выдвинулась вперёд и крикнула:

— Кто рубит? Перестань!

Но в ответ ей раздался душераздирающий звук падающего дерева. Было слышно, как оно беспомощно цеплялось сучьями за другие деревья, как тяжело рухнуло. Лес отозвался болезненным эхом, перепугавшим даже соловьёв. Наступила тишина. И кто-то в этой тишине, торжествуя, крякнул.

— Хичник! — определил дед Архип, одиноко стоя в толпе женщин. — Жаль, ружья со мной нету. У зятя... Я бы им вломил!..

А Колькина мать выдвинулась ещё ближе к черёмухам и, невидимая в темноте, опять крикнула:

— Перестань рубить.

Тогда из лесу послышалось рычание:

— Н-не пад-хади! 3-зарублю!

И опять рухнуло дерево. А топор всё стучал, стучал. И шаркала без устали по сырому дереву пила.

— Что-то надо делать, — протянула тётя Дуня Заторова из толпы взрослых. И Колька Грач отозвался ей:

— Что-то надо делать.

И оглядел нас всех. Глаза его блестели, отражая тусклый оконный свет. К нему придвинулась низенькая Валька, накрытая тёмной материной шалью, и сказала:

— А я что-то придумала, Грач.

— Что именно?

— У нас керосин есть. Полный бидончик...

— А зачем он?

— Эх, недогадливый.

И, светясь белой улыбкой, Валька объяснила:

— Намочим тряпки и на длинные палки намотаем их. И зажжём. Пойдём в лес с ними, будто большие.

— Верно! — подхватил Грач. И снова оглядел нас блестящими глазами. И крикнул:

— Ищи, ребята, палки. Подлинней. Чтобы не жгло, и чтобы взрослыми казаться.

И мы все кинулись искать палки. Их найти было просто. Заборы, оплетённые орешниковым высоким хворостом, рядом. Через минуту от этого хвороста шёл только треск. И мальчишки, и девчонки, работая, похвалили Вальку.

— Вот здорово придумала! Надо же!

— Молодчина!

Лёнька заметно трусил, но помалкивал. Наконец, не выдержал:

— Живот что-то болит...

— Я тебе покажу живот! — пригрозил я, поняв его хитрость.

Глупые или боязливые люди почему-то очень хитрые.

Взрослые толпились в стороне, не понимали нашу затею и потому не обращали на нас внимания. А мы, уже вооружённые палками, вставали в очередь около двора Лариных. Валька и Грач вынесли тёмный, смрадно пахнувший керосином бидончик, и опять послышалась Колькина команда:

— Ребята, ищи тряпки!

Кто бросился искать, а я, например, и Павлуха Долговязый сняли с себя старые дырявые майки — в такой миг разве чего жалко? — и, намотав их на сухие концы палок, накрепко закрепили проволокой. Моток проволоки валялся тут же, около двора Лариных, и все ребята и девчонки им пользовались. Валька даже принесла кусачки, чтобы отгрызать от мотка куски. Потом мы наперебой закричали:

— На, Грач, мочи.

Колька поочерёдно, одну за другой, макал накрутки в широкое горлышко бидона и не выжимал тряпки, чтобы они больше напились керосина. Когда всё было готово и опустевший бидончик был унесён в сенцы к Лариным, Грач, зная, что в моём кармане всегда водились спички, сказал:

— Малышка, зажигай.

Я зажёг сначала одну свою накрутку. После того как она вспыхнула, густо коптя кольцами чёрного дыма и режа глаза, ребята и девчонки, щурясь, начали зажигать от неё свои тряпки. От обильного огня все осмелели. И, держа коптящие факелы, как флаги, над головой, с криками ринулись в лес. Впереди были Валька и Грач, за ними мы, мальчишки. За нами устремилась толпа взрослых — разве они могли оставить нас одних против хищников.

Впрочем, те начали сразу отступать от нас так же, как отступала перед нами темнота.

Темнота и хищники боятся огня. И где-то в лесу слышался шорох и треск сучьев.

— Держи их! — мужским голосом кричала Колькина мать.

Дед Архип солидно кашлял.

— Счас мы свяжем их! Де верёвки?..

А на пути попадались лежачие, испиленные на брёвна, тела стройных лип, кучами громоздились отсечённые топором ветви и вершины. Листва на них ещё не повяла.

В сторонке, куда привели убегающие шаги, стояла тёмная машина с прицепом, въехавшая в чащу по заброшенной, заросшей травой дороге.

— Ага, попались! — торжествовала Колькина мать и просила: — Бабы, номер запомните.

Огни факелов начали брать машину в полукольцо. Но из кузова кто-то злобно рыкнул:

— Не пад-хади, з-зарублю!

И навстречу нашим огням, расталкивая сучья и оттого тонко звеня, полетел тяжёлый лом. Он тукнулся железным остриём в дерево, отрикошетил и грузно упал на землю. Мы остановились — струсили.

— Номер, номер надо запомнить, — протянула опять Колькина мать и взяла в руки у кого-то из мальчишек факел.

Я пожалел, что нет с нами дяди Лёши Лялякина и дяди Вани Заторова. С ними было бы не страшно. Но факел Колькиной матери вдруг двинулся вперёд. Не отставал от неё и факел Кольки Грача, и Вальки Лариной. И мне стыдно стало стоять на месте. Мотор машины торопливо заурчал, и кто-то опять, перекрывая его рокот, предупредил:

— К-каму жить надоело?

— Быстрей, ребятки, а то ведь уедут.

Колькина мать старалась обогнать нас. И в её сторону полетело что-то тяжёлое. Факел Колькиной матери, роняя искры, отлетел далеко назад. Она вскрикнула. И мы с Грачом на миг остановились. Только когда увидели, что Валька бежит, освещённая своим факелом к уезжающей машине, — тоже пустились её догонять. Из кузова кто-то в третий раз замахнулся, и было видно, как промелькнул в воздухе топор, нацеленный в девчонку, в Вальку Ларину. Факел её дрогнул и тоже упал. И Валька опрокинулась. Мелькнула чёрным крылом её шаль и начала трещать над огнём.

Мы с Колькой подбежали и стали поднимать Вальку. По круглому лицу её текла кровь и капала на нас. Валька вся дрожала и всхлипывала. И, будто, задыхаясь, твердила:

— КР шестьдесят два восемнадцать... Запомните, мальчишки... КР шестьдесят два.

Она закашлялась, начала выплёвывать колючие крошки зубов. И обмякла — стала тяжёлой.

Где-то позади стонала Колькина мать.

— Ой, рученьки отшиб, окаянный. Чем детей кормить буду?

Вразнобой гудела невидимая толпа.

— Лиходеи, жульё!

— Даром не пройдёт!..

К нам подбежала и взяла Вальку на руки тётя Дуня Заторова, понесла её сквозь лес в сторону посёлка. За нею тянулась по веткам изорванная и опалённая шаль. Да топал, как хвост, следом дед Архип. Шепеляво ворчал на ходу:

— Е-эх, люди-зверьё все! Кто каво съест, и жалости никакой.

И мы не понимали, жалеет он Вальку или нет. Впрочем, ей в какой-то степени повезло. Как утром выяснилось, удар пришёлся черенком топора по лицу, и то плашмя. Грузная же головка его запуталась в шали и рассекла её — топор был острым.

И Колькину мать беда обошла — могло быть хуже. В неё также кинули топором, и он угодил ей обухом по рукам. Они опухли и посинели, но переломов не оказалось.

Оба топора и пилу, оставленные около поваленных лип, нашли утром. Нашли и тяжёлый самодельный лом — и всё это как вещественные доказательства преступления в лесу отнесли Максимычу. О событии в лесу и номере машины сообщили также леснику Портянкину.

— Никуды они теперь не денутся, — уверенно заявил тот. И грозился: — Уж я им покажу кузькину мать.

В тот же день он поехал в гараж автоколонны, чтобы разыскать шофёра этой самой «КР-62-18». Вернулся поздно пьяненький. Встречным на нашей Овражной улице хвастался:

— Разузнал всё.

И опять грозился:

— Уж я им задам!

Назавтра Портянкин опять ездил, то ли в гараж, то ли к преступникам — и опять вернулся пьяненьким. Только ни о чём уж не хвастался. И не грозился. Ковылял по улице тихо. Все в посёлке знали, что за тип Портянкин, и эти его пьянки показались подозрительными. Озлобленная, с перебинтованными руками Колькина мать и вернувшаяся утром с дежурства тётя Настя Ларина, не на шутку обеспокоенная головными болями у Вальки, заявились в отделение к Максимычу и новому районному Колосову.

— Надо искать гадов... Христом-богом просим!

Те вынуждены были заняться происшествием немедленно.

Максимыч также поехал в гараж. Там ему сказали, что в ночь на такое-то число братья шофёры Козины действительно брали машину для перевозки якобы купленного на корню у лесника Портянкина леса, но вернулись порожняком.

— Что за чертовщина! — возмутился Максимыч. — Разве купленный лес вывозят ночью? Да и кто продаёт его на корню?!

— Так распорядился лесник.

Начальник гаража, рыхлый дядька — щетина на щеках, как на сосне, пожал плечами. Больше ничего не знал.

Тогда Максимыч поехал по адресу к братьям Козиным и на месте всё понял. Трое рослых мужиков рубили прямо на улице, около своего участка, сруб. Строевой ровный лес им был нужен. Поздоровавшись, Максимыч спросил:

— Это вы все — Козины? Братья?

Рослые мужики, видя милиционера в форме, не на шутку струхнули. И один вдруг запротестовал :

— Нет, нет. Я Ведерников. Я только нанятой. Помогаю им.

— И за лесом по ночам ездить тоже помогаешь?

Ведерников не ответил. Только пожал сутулыми плечами и покосился на братьев. Те сразу ощетинились.

— На пушку берёшь, гражданин милиционер. Ночью мы спим.

— И на душе у вас покойно?

— Конечно.

Один из Козиных выступил вперёд. Подпёр кулаками с боков вислое брюхо. Широкое лицо его с прищуренными бурыми глазками смотрело добродушно. «Медведем бы ему родиться, а он человек», — невольно подумал Максимыч. И в сердцах выпалил:

— А может, вы двоих людей убили.

— Э-э, не убили мы их, — усмехнулся Козин.

И другой из-за его сажённой спины подтвердил:

— Абашлось...

И вдруг Максимыч догадался: Портянкин уже побывал тут. И обо всём рассказал. И вдосталь попил с братьями водочки.

Горячая мысль ударила Максимыча, и он зашагал от сруба прочь, разгорячённый, как ухват в печке. Решил прямиком ехать к Портянкину. Длинный Ведерников, ссутулясь, бежал следом, беспокойно расспрашивая:

— А как же лесник? Не утряс дела? Он же обещал. Может, взятки мало — ещё наскребём, гражданин милиционер. У меня же дети — целый табун.

«Поздно о детях вспомнил, — сердито думал Максимыч. — Когда в девчушку топором кидал, не помнил».

Однако он промолчал. Не любил обидеть даже словом. Но и простить не мог. Портянкина он разыскал в посёлке. Тот откликнулся ласково:

— Привет Максимычу! Другу.

— Эко, друг! Ты, бесстыжая харя! — сразу же накинулся он на хозяина леса. — Кто тебе дал право липами торговать? Что они, твои? И преступников укрываешь! Взятки небось карман не трут?

— Ну уж зря, Максимыч, — притворно обиделся Портянкин. — Расписочек у них за взятки никаких. А значит всё — брехня. Лес же они воровали. Да и акт я на этих Козиных уже отослал. И Ведерникова к ним присовокупил. Пущай судят их, мерзавцев.

И действительно: через два месяца Козиных и Ведерникова судили. Суд был открытый, в нашем поселковом клубе. Преступники получили по заслугам и поровну — по семь лет. А Портянкин уже в который раз вылез из воды сухим. Как гусь. И его даже хвалили за своевременно высланный акт и за помощь следствию — точно так же, как хвалили когда-то за Жорку. Правда, на этот раз обошли премией.