Лето северное недолго — быстро промелькнет. Как «дожинки отвели», так, глядишь, уж и осень не за горами. Лето осени, говорят, вприпрыжку навстречу бежит. Да пока солнышко греет, челядёшкам раздолье. Малышня на лужку «куликом» играет. Скатают из сухой травы небольшой «мёцик», потом вода в сторонку отойдет, а ребятня где-нибудь среди сухой травы мячик и спрячет. Вот вода выйдет на полянку и начнет по траве шарить, мячик искать. Если больно уж далеко от мячика отойдет, все кричать начнут: «Кулик, кулик, кулик!» А приблизится к мячику, кричат иначе: «Травы, травы, травы!» Так и бродит вода по полянке, пока мячик не найдет.
Ребятня постарше на улицах в «чижа» гоняет или в «фурина»: разобьются на две артели, одна прятаться пойдет, а другая водит — «фурина» ищет. «Фурин» — это такая палочка; ее те, кто прячется, где-нибудь в землю забьют, а сами поблизости «ухоронятся». Как «фурина» найдут, по одному рассыпятся и начнут игроков отыскивать. Если вода кого увидит, бежит с ним к «фурину» наперегонки кто первый за «фурина» схватится да крикнет: «Фурин, фу!» — тот из игры и выходит. Иной раз тот, кто прятался, воду догонит да на спину ему вспрыгнет и едет до самого «фурина» как на лихом скакуне.
В «фурина» лучше всего играть вечерами, когда сумерки спустятся. Тогда игрокам немудрено за любой копенкой, любым заборчиком схорониться. Потому и начинают после Ильина дня так забавляться — с этого дня, говорят, и ночь, и сумерки долгие. Что ни день, то гроза, что ни час, то дождичек. Это, дескать, Илья-пророк по небу на колеснице разъезживает да ковшом на землю водицу плещет. Коли этой водицей небесной на Ильин день умыться, то никакие уроки и призоры, никакой сглаз не пристанут.
Мчится Илья по небу, грохочет колесами, будто гром гремит, кони копытами молнии высекают. Иной раз всю ночь небо зарницами полыхает, да все от грома трясется.
«Вот, — говорят, — воробьиная ночь сево дня была. То Илья-пророк всех воробьев к себе собрал да меркой мерит, не слишком ли много их на земле развелось». Потому воробьев в эту пору меньше становится.
Ну а уж коль на Ильин день случится гроза, это, значит, Илья-пророк поехал на полях копенки считать! У хорошего хозяина к этому дню и рожь убрана, и сено в стогах стоит. А ленивому да нерадивому, кто на Ильин день сено косить начнет или стога ставить, беды не миновать. Только кончит он работу, от поля отъедет, глядь — а стога его огнем занялись, молнией их испепелило.
Еще говорят: «Илья лето кончает». С этой поры вода в реке становится студеной. Мамы детушкам купаться заказывают: «С Ильина дня, дескать, олень копытом в речку ступил да и воду остудил». А неслухов да пострелят пуще того припугнут: «Не ходите, дити, купаться, а то водяной утащит!» Ну да ребятки знают, как от водяного оборониться.
Когда в воду заходишь, обязательно перекреститься надо, чтобы водяной не утащил, да еще приговаривать:
А потом к воде спиной стать и через левое плечо в воду камешек бросить да приговаривать: «Я, такой-то, крещеный — в воду, а батюшка водяной из воды вон». А уж тогда можно смело и нырять, и плескаться, и вдоль по речке гоголем плыть.
Старые люди говорят, что если в воду входя не перекрестишься или нательный крест перед купанием снимешь, то дедушке водяному в лапы попадешь и будешь у него под водой воду черпать да песок перемывать. Водяной, сказывают, любит в омутах гнездиться. Здесь под корягами да под корнями до него ни одной душе крещеной не добраться. Потому водяного мало кому увидеть довелось. А если уж дедушке водяному из омута выглянуть вздумается, то и самый отчаянный смельчак от страха обомрет. С виду он и человеком может скинуться, только ростом с большущую корягу, сам черный, травой и мохом оброс, глаза красные, величиной в ладонь, а нос не меньше сапога. Любит он позабавиться, бородой своей длинной покрутить, бурунов да волн по воде пустить, кто в этой бороде запутается, тому не сдобровать, тот у него на службе и останется.
Потому и считалось в прежние времена, чтобы водяной не гневался, ему надо угождать и дары приносить. Вот и приходилось хозяину водяной мельницы каждый вечер в омут возле плотины чашку муки или хлебных крошек сыпать. А бывалые рыбаки в дар водяному свой первый улов бросали. Дедушка водяной за такие подарки никогда в долгу не останется.
Был, говорят, такой случай с одним пасечником. Звали его Данилой. Приехал он в эти края издалека и поселился на самом краю деревни возле речки. Стар он был, не под силу ему уже стало за плугом ходить, потому завел он себе большой пчельник. Кругом деревни луга, разнотравье да разноцветье, только казалось бы пчелушкам и мед копить, ан нет! То по утрам холодные росы падут, то река не в пору разольется, то дожди зарядят. Не было Даниле от пасеки никакого прибытку, хотел уж он ее и вовсе забросить, да нашелся знающий человек. «Пойди, — говорит, — Данила, перед Спасовым днем до первых петухов на речку. Иди взадпятки, не крестясь да не оглядываясь, да брось через левое плечо самых лучших медовых сотов, да скажи: «Кушай, батюшка водяной, на доброе здоровьице. Да моим пчелкам помогай работу справлять, сладкий мед да ярый воск накоплять». Как скажешь такие слова да услышишь в воде что-то забьется, заволнуется, так и беги, что есть мочи домой, да не оглядывайся. И будет тебе и меду, и воску вволю».
Послушался Данила доброго совета. Нарезал к Спасову дню, к Преображенью Господню, самых лучших сотов да как стемнело, до петухов отнес их к речке водяному в подарок. И, видно, понравились батюшке водяному Даниловы соты, стал тот больше всех в округе меду и воску получать.
А как понес на следующее лето водяному соты да через плечо их в речку-то бросил, слышит сзади голос будто из бочки раздается: «Ну, спасибо, добрый человек, ну, уважил, век такого меду не едал!» Не выдержал Данила, захотелось ему хоть одним глазком на батюшку водяного поглядеть, обернулся он к речке, глядь, а там большущая щука. Сама черная, мохом поросла. «Ну, — говорит, — Данила, коли ты такой смелый, не побоялся на меня посмотреть, хочу тебя наградить. Выйдешь завтра поутру на пчельник, услышишь, как кукушка станет куковать, ты ей и скажи: «Кукушка, кукушка, иди ко мне в улей, как батюшка водяной наказывал» Слетит она к тебе в улей, ты ее там закрой крепко-накрепко, улей этот в сторонке поставь да никому не показывай и никому про это не хвастай. Тогда будешь впятеро против прежнего меду получать». Сказала так, хвостом плеснула, волну подняла. Глядит Данила, а вместо щуки перед ним в воде громадная коряга покачивается. «Ну, — думает, — то ли правда такое чудо вышло, то ли в темноте поблазнило». Почесал он в затылке да и пошел домой.
Хоть и чудно было Даниле, решил он утром на пчельник пойти, да все исполнить, как водяной ему приказывал. Поставил он улей с кукушкой подальше от людских глаз, да вскоре про него и думать бы забыл, если б и впрямь не начали его пчелы столько меду носить, что едва успевал он его в бочки заливать да на ярмарку возить. Разбогател Данила.
Дивились люди такой удаче, да меж собой судили-рядили, уж не с нечистой ли силой Данила спознался, не колдовством ли богачество добыл? Стали они Марфу, Данилову жену, допрашивать, как это, дескать, твой муж-то божьих пчелушек обхаживать приноровился? У всех рои пчелиные то от росы, то от засухи вымирают, а у твоего-то хозяина только множатся, не иначе как знает Данила-то заговоры да молитвы разные9 Долго Марфа от этих допросов отмахивалась да отшучивалась, дескать у нас всякого «нета» запасено с лета, да что, дескать, в чужих-то руках и пирог больше, и ломоть шире, да что в чужом кармане копейка на рубль весит.
А потом и саму ее любопытство одолело, и давай она мужа распросами донимать: «Скажи-ко, Данила Михайлович, правду ли люди говорят, что не Божьей молитвой ты пчелушек к себе приманиваешь?» Отмалчивался Данила, да отмахивался, не бабье, мол, это дело! Помнил он, что ему водяной наказывал, потому и не хотел свою тайну никому доверять. Да больно уж упрашивала его Марфа, больно уж клялась она, что никому про то не расскажет. Не выдержал Данила, всю правду Марфе и выложил, так, мол, и так, приказал мне батюшка водяной кукушку в улей посадить, от того и пчелы у нас ведутся.
Услыхала о таком диве Марфа, невтерпеж ей стало на кукушку, которая в улье спрятана, посмотреть. Что за птица такая, что света белого не видит и над всеми пчелами царствует? Встала она утром пораньше, нашла на пасеке заветный улей, да только крышку приподняла, чтобы кукушку лучше рассмотреть, как — фр-р-р — вылетел в щелку целый рой пчел да давай Марфу жалить, так что она света белого не взвидела. Кинулась она бежать, куда глаза глядят. Добежала до реки, в воду плюхнулась, чтоб от пчел отбиться и слышит будто откуда-то из бочки голос до нее доносится: «Было те сладко, станет горько». Испугалась Марфа, скорей из воды выскочила да домой бежать. Ничего Даниле про то не сказала, авось, думает, все обойдется, ан нет. Как сказал дедушка водяной, так и сбылось. Стали Даниловы пчелы и впрямь горький мед носить. Так и пришлось ему это дело забросить.
