Юта начистила до блеска сапоги и вышла из землянки. Настроение у неё было сердитое и решительное. Сердитое потому, что она вот уж пять дней как в отряде, а до неё будто бы и дела никому нет. Решительное потому, что такого отношения к себе она терпеть больше не будет, и об этом она заявит сейчас дяде Коле… Что ж это такое? Вчера вечером Лиля с Орловым опять ушли в разведку. Сегодня партизаны будут готовиться к нападению на карательный отряд, созданный Зимлером после того, как Борис с товарищами отбил около двух десятков лошадей, которых перегоняли с завода в городок. А что делать ей? Снова помогать старушкам кашеварам? Или - ещё хуже - слоняться по лагерю без дела?..
Несмотря на ранний час, солнце было жаркое. Лес дышал ровно и тихо, разноголосо перекликались птицы, где-то повизгивала пила и гулко стучал топор, но Юта ничего не слышала, - она обдумывала всё, что скажет командиру. Поднявшись на бугор, Юта направилась прямо к штабу.
У штаба её остановил часовой:
- Куда?
- К командиру.
- Только что ушёл. К медикам. Там Лиля… вернулась.
«Почему к медикам?» - подумала Юта, но спрашивать часового ни о чём не стала.
Она быстро обогнула штаб, спустилась к небольшому мшистому болотцу, пересекла его и догнала Николая Нико- лаевича в сосновом бору, недалеко от палаток, разбитых на лето для раненых и больных. Николай Николаевич на ходу обернулся к Юте и, сухо ответив на её приветствие, прибавил шагу. Юта поняла: что-то там случилось.
За палатками, у домика санитарной службы, построенного из сенного сарая, они увидели молчаливую толпу партизан. Юта заметила Лилю. Она стояла у крыльца, опустив голову. В руках у неё был продолговатый свёрток, который она держала так, как держит мать запелёнатого ребёнка. На Лилю снизу вверх смотрел не отрываясь босоногий мальчишка в коротеньких замызганных штанах и широкой рубахе с дыркой на локте. Он крепко держался за Лилину кофту. Рот у него был полуоткрыт, а глаза, казалось, хоть и смотрели на Лилю, но ничего не видели - такими они были затуманенными, безучастными, неподвижными. Мальчишка не оторвал взгляда от Лили даже тогда, когда Николай Николаевич подошёл к ней и тихонько отогнул краешек свёртка. Юта увидела льняные кудри и бледно-синее личико ребёнка со следами крови в уголках рта.
Николай Николаевич торопливо прикрыл личико и тронул за плечо девушку-санитарку:
- Унеси, Катя. Мальчика возьми с собой.
Лиля протянула санитарке свёрток. Мальчишка перевёл глаза на Катю и ухватился ручонкой за её гимнастёрку.
Катя и мальчик ушли в избу.
- Орлов где? - спросил Николай Николаевич.
- Ушёл.
- Куда ушёл?
- Я протестовала, а он отобрал у меня «лимонки» и ушёл. Куда - не сказал, хотя и без этого всё ясно… Анатолий с этим мальчиком из одной деревни - он знает, куда идти..
- Что говорил мальчик?
- Серёжа? Он не в себе. Мы его встретили ночью в лесу. Идёт посредине дороги, сестрёнку несёт и всё на неё смотрит. Спрашиваем: «Куда ты?» А он молчит. Он, по-моему, и сам не знал, куда идёт… Уж потом нам удалось кое-что узнать… У них в доме живёт немец. Вчера днём куда-то ушла мать. Сказала: скоро вернусь, но не вернулась и к ночи. Ночью, когда немец спал, сестрёнка заплакала. Серёжа никак не мог успокоить её, и немец сердито кричал на них. Потом он встал, подошёл к люльке и выстрелил…
…Девочку хоронили в полдень.
Николай Николаевич долго стоял у открытой могилы и молчал.
- Друзья! - наконец произнёс он тихо и остановился, подбирая нужные слона. - Друзья! - повторил он громче. - Немало товарищей по оружию похоронили мы здесь, в этой берёзовой роще. Вот сколько безмолвных холмиков вокруг! Сегодня вырастет ещё один холмик. Не боец, не партизан, погибший в схватке с врагом, будет лежать здесь, а маленькая девочка. Вот она, наша маленькая девочка… Её бы баюкать в люльке, согревать материнским теплом. Ей бы жить на радость людям. Но… Каким зверем нужно быть, чтобы застрелить беспомощное дитя!.. Мы отомстим за тебя! Фашистские преступники, детоубийцы, хорошо знают, что стоит наша ненависть, наш гнев. И они ещё не раз узнают это!..
Николай Николаевич кончил говорить. Он вынул платок и вытер капельки пота со лба. Было очень душно. Даже берёзы не спасали от палящих лучей высокого солнца.
Но вот по верхушкам деревьев с шумом прошёлся ветер. Вдали послышались глухие раскаты грома.
Надвигалась гроза…
После похорон Юта пошла следом за Николаем Николаевичем. Ей хотелось поговорить с командиром без свидетелей, но несколько партизан провожало его до самого штаба. У входа они задержались и разговорились. Юта остановилась поодаль.
Солнце скрылось за тёмно-синие тучи, а духота отступала медленно. Над головой одна за другой вспыхнули и тотчас же погасли две короткие молнии. Тяжёлые капли дождя мягко шлёпнулись в белёсую дорожную пыль и пробили в ней чёрные дырки.
Неожиданно из-за штабного домика появился Анатолий Орлов. Остановившись перед партизанами, опустил глаза.
- Товарищ командир… - приглушённо начал он. - Я понимаю, что, может быть, нельзя было…
Николай Николаевич, наморщив лоб, громко кашлянул, потом недовольным тоном раздельно сказал:
- Ладно, иди!
И вдруг он обратился к Юте:
- А тебе чего надо?
Юта оробела от неожиданности и, не раздумывая, выпалила:
- Дайте мне автомат, товарищ командир!
- Тебе?! Ну скажите… Мало у нас бед… - Николай Николаевич хотел ещё что-то сказать, да раздумал. Неопределённо махнув рукой, он круто повернулся и ушёл в штаб…
В конце лета партизанский отряд дяди Коли начал «рельсовую войну». Раньше на «железку» (так партизаны называли железную дорогу) ходили маленькие группки партизан: спускали под откос вражеские эшелоны, подрывали рельсы. Это доставляло много неприятностей оккупантам, однако рельсовые пути быстро восстанавливались, и немцы снова имели возможность подвозить к фронту живую силу и технику. Чтобы отнять у них эту возможность, надо было разрушить железнодорожные пути сразу на многих участках.
В первый массовый поход на «железку» собрался почти весь отряд.
Командир отряда Николай Николаевич Денисов и начальник разведки Пётр Алексеевич Михайлов, склонившись над столом, уточняли маршрут похода, когда в штаб торопливо вошла Юта. Девочка чем-то была взволнована.
«Опять будет просить автомат», - с досадой подумал Николай Николаевич.
- Товарищ командир, разрешите войти?
«Скажу, что сейчас я занят. Может, подействует», - решил командир.
- Разве ты ещё не вошла?
- А что, нельзя? - растерялась Юта.
- Ну… можно. Только ненадолго, - уступил Николай Николаевич; уступил потому, что уж очень полюбил эту маленькую девочку.
- Скоро я не могу, дядя Коля… товарищ командир. У меня серьёзное дело.
«Раз скоро не может, значит, речь пойдёт не об автомате», - подумал Николай Николаевич.
- Если серьёзное, тогда говори. Садись. Я слушаю.
- У меня к вам очень серьёзный вопрос, товарищ командир. Скажите: вы меня считаете детским садом, да?
«Начало не новое», - Николай Николаевич вздохнул и постарался успокоить девочку:
- Откуда ты это взяла? Если бы ты была нам не нужна, я бы тебя давно на самолёт - и на Большую землю. Тебя у нас все любят…
- Детский сад любят все взрослые, - вставила Юта.
- Но ты уже не ребёнок. Ты на своей Волне быстрее всех выполняешь мои поручения. Ты молодец!
- Да-а, молодец… А почему вы сегодня меня с собой не берёте?
- Ах, вот ты о чём! - Николай Николаевич на мгновение замялся. Потом как можно спокойнее сказал: - Ну подумай сама, ты даже стрелять не умеешь, что ты там будешь делать?
- Ура кричать буду! - Синие глаза Юты вспыхнули. - Воодушевлять…
Командир и начальник разведки улыбнулись.
- А стрелять пока не умею, это правда… Вы же обещали выдать мне автомат или карабин.
- Дам, обязательно дам. Не всё сразу.
Когда же?
- Скоро.
- Спасибо, товарищ командир! А сегодня, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я не подведу. Честное слово! Я же была на «железке» и не подвела. Вы у Лили спросите. Мы знаете какой огромный эшелон под откос пустили? Ух ты! Нам с горы всё было хорошо видно: моя мина сработала и другие тоже - вагоны друг на друга полезли; прыгали, как живые, и скатывались под гору. Такой был грохот, что даже страшно.
Юта говорила, а Николай Николаевич бросал мрачные взгляды на Михайлова; начальник разведки сидел красный, с опущенной головой.
- Что это значит, Пётр Алексеевич? - строго спросил Николай Николаевич и неожиданно совсем другим тоном сказал Юте: - Хорошо. Я подумаю. Я сам зайду к тебе. А сейчас ступай и пошли ко мне Лилю.
Юта ушла, и командир повторил свой вопрос:
- Объясни мне, что это значит, Пётр Алексеевич? Разве ты не знал, что я против?
- Знал, Николай Николаевич. Но я не мог больше… Лиля просит…
- Что значит просит? - Николай Николаевич встал, сунул в рот сигарету и нервно зашагал по комнатке. Потом будто сам себе сказал: - Я её понимаю. Она действительно уже не ребёнок. Война рано научила её ненавидеть и мстить, лишила детства, заставила смотреть на мир глазами взрослого. Взрослый ребёнок - вот кто она… Моя Олечка, наверно, тоже такая…
Николай Николаевич сел рядом с Михайловым, закинул ногу на ногу и, опершись о колено локтем, нервно затеребил гладко выбритый подбородок.
Загорелое лицо командира казалось очень усталым.
«Жива ли она, моя дочка?» - подумал командир.
Как это было?.. Жаркий день. У подъезда стоит грузовая машина. На ней сидят его жена, дочка Олечка, жёны и дети товарищей по работе. Они эвакуируются - к городу подходят немцы. В глазах жены слёзы. «Ехал бы с нами, Коля». - «Я же секретарь горкома… Да ты не волнуйся, догоним. Погрузим горкомовские дела и… наша машина быстрее…» Нет, он их не догонит. Он остаётся здесь. А сказать жене нельзя, не поедет без него… Это было два с лишним года назад…
В дверь кто-то постучал. Вошла Юта:
- Товарищ командир, я не нашла Лили.
- Спасибо. Она уже не нужна. Можешь идти.
Юта медленно взялась за дверную ручку, так же медленно открыла дверь и нехотя перешагнула через порог. Николай Николаевич проводил её улыбкой: ах, как ей хотелось, чтобы он остановил её и разрешил идти на «железку»!
Когда дверь за Ютой наконец закрылась, Николай Николаевич перевёл взгляд на начальника разведки:
- Ну что ж… Юта находится в твоём подчинении. Ты волен ею распоряжаться. Но я предупреждаю, Пётр Алексеевич, ты отвечаешь за неё головой. А сейчас иди, готовься к походу.
- Есть готовиться к походу!
Михайлов встал. Шагнул к двери.
- Да… Пётр Алексеевич! - вдруг остановил его командир и тихо, медленно спросил: - Ты всё-таки решил взять её с собой?
Михайлов ответил не сразу:
- Нас будет много. Опасности почти никакой нет. Рядом сестра. Я сам буду следить за ней. И потом… Ну вы же знаете: требует она автомат, и всё тут!
- Ну смотри… смотри… - проронил Николай Николаевич.
Видя, как из лагеря уходят в одиночку и группами вооружённые партизаны, Юта нервничала. Когда посылали на задание Лилю, Юта шла к Михайлову. Упрашивала. Уговаривала. Требовала. Даже плакала.
Пётр Алексеевич - человек волевой, строгий и даже несколько суровый - при Юте совершенно терялся. Он считал Юту смелой партизанкой, которой можно бы дать опасное задание с уверенностью, что она выполнит его. Начальник разведки вроде бы мог разговаривать с нею, как со взрослым подчинённым, потребовать: «Прекрати слёзы!» - и Юта перестала бы плакать; сказать: «Оружие тебе не положено», - и она бы ответила: «Есть оружие мне не положено!» Легко и просто! Но ведь она была ещё совсем девчонкой, поэтому Пётр Алексеевич и не знал, с какой стороны к ней подступиться.
Наконец он решил прибегнуть к хитрости. Вручил ей старый, неисправный карабин и сказал: «Нельзя стрелять, не зная оружия, из которого стреляешь. Изучи его досконально. Научись ухаживать за оружием, быстро разбирать и собирать его. Экзаменовать я буду строго».
Пётр Алексеевич просчитался. Он, по-видимому, забыл слова песни: «Кто хочет, тот добьётся».
А Юта очень хотела получить автомат или карабин. И она сдала экзамен на «отлично». Пётр Алексеевич вынужден был разрешить Юте сделать из карабина несколько пробных выстрелов, и с этим заданием она справилась успешно.
- Ты куда?
- Да… тут… недалеко. По кое-каким делам.
- А всё-таки скажи: куда?
- Без твоего «куда» теперь и спать не ляжешь! Я же говорю: недалеко, скоро вернусь.
- А мне с тобой можно?
- Тебе ж там делать нечего.
- А тебе что там делать?
- Глупый вопрос! Мне поручили, вот я и иду. Тебе поручат - ты пойдёшь. Я же никогда не прошусь с тобой. Уж если ты очень хочешь знать, то я скажу, куда иду. На вахту. Тут тайны никакой нет.
- - Ты врёшь! А ещё называешь меня сестрой!
- Думай, что говоришь!
- Думаю, думаю… Ты думаешь, я не вижу, как все вы меня обманываете? И ваш дядя Коля, и Михайлов, и твой Орлов, и даже ты! Все такие добренькие, милые… А мне это не нужно! Мне это противно!
- В последнее время ты стала совсем несносной.
- Ну и пусть! Не я виновата, а вы! И как вам не стыдно лгать? Думаешь, я не знаю, куда ты идёшь? Я лучше тебя расскажу, куда вы идёте и зачем… Сегодня по шоссе пройдут немецкие автомашины. В них будут продукты и боеприпасы. Ваше дело - подкараулить их и захватить. Я даже знаю, что командиром у вас будет Михайлов. Зачем же ты лжёшь? «Ва-ах-та»!..
- Я и так каждый раз за тебя вступаюсь.
- На то ты и сестра. Ты и сегодня вступишься.
- Не возьмёт Пётр Алексеевич.
- А ты сделаешь так, чтобы взял. Для чего же я училась из карабина стрелять? Может, прикажете бабахать по воробьям?.. Я долго ждала. Но вот если сегодня он не даст мне карабин и не возьмёт с собой, я такое сделаю, что вы все ахнете.
- Ну-ну… Что ты ещё там надумала? Хватит дурака валять!
- Вот вам хватит дурака валять!
- Ты, наверно, захотела, чтобы дядя Коля на Большую землю тебя отправил?
- Да что ты меня пугаешь Большой землёй! Насильно не отправят. Не хочет меня в своём отряде держать - пожалуйста, я уйду. Отрядов в лесах много.
- Наивная ты.
- Вот и будет вам тогда «наивная»… Если я сегодня не пойду с вами, завтра я одна уйду в разведку. Как Мишка-цыганёнок когда-то… Уйдёт без спросу на какую-нибудь станцию, всё выведает, а потом командиру доложит.
- Ну-ну, ты это брось!
- Сама себе автомат или карабин достану, тогда по-пробуйте-ка отнимите!
- Ладно. Попытаюсь уговорить Петра Алексеевича…
Этот разговор Юты и Лили происходил октябрьским утром в землянке, где они жили.
Лиля ушла.
Юта ждала её больше часа.
В землянке было холодно, сыро, скучно. Ветер порывами толкался в дощатую дверь, бросал в дребезжащее стекло горсти песка, мусора…
Наконец Лиля вернулась от начальника разведки. Увидев на её лице довольную улыбку, Юта вскочила с нар и трижды подняла над головой свой маленький кулак, выкрикивая при этом:
- Ура! Ура! Ура!
- Опять «ура»! - добродушно проворчала Лиля. - Тебе бы целым полком командовать.
- Целой армией, как Орлеанская Дева.
- Орлеанская Дева… Партизанская Дева. Одевайся, быстрее!
Спустя полчаса пятьдесят партизан, отобранных Михайловым, собрались у ручья. Последними пришли Пётр Алексеевич, Лиля и Юта: не по-партизански долго снаряжали Юту, Пётр Алексеевич сам следил, тщательно ли Юта чистит карабин, хорошо ли обматывает ноги портянками. («Кое-как обмотаешь - натрёшь мозоли!»)
Низкорослый парень в стёганых ватных штанах, увидев Юту, вынул изо рта цигарку и насмешливо заметил:
- Товарищ командир, не потерять бы нам её в лесу.
Он самодовольно засмеялся, поднёс к губам цигарку и… сунул огнём в рот. Незадачливый остряк закашлялся, за-плевался и, со влостью швырнув цигарку в ручей, выругался:
- Фу, чёрт!
- Смотри-ка, не потерять бы нам тебя в лесу, - сдерживая смех, сказала Юта.
Партизаны расхохотались…
Шли лесом, вполголоса переговариваясь между собой. Километра за ДЕа до шоссейной дороги остановились. Сгрудились вокруг Петра Алексеевича.
- Ещё раз напоминаю, - сказал он, обведя всех взглядом и многозначительно посмотрев на Юту, - мы должны быть осторожны. Немцы, скорее всего, вышлют сначала разведчиков. Если обнаружим себя, операция провалится. Поэтому в засаде не должно быть ни движения, ни разговоров, ни курения. Замереть и ждать! Залечь у обочины. Парами. Расстояние между парами - два-три метра. Первая пара - Рязанов и Орлов. Они своё место знают. Огонь открывать только после моего выстрела. Только после моего… Понятно? - Он снова обвёл всех взглядом. - Никак не раньше!
Дальше шли молча. Цепочкой по два человека.
Лиля с Ютой следовали за Михайловым. За ними шли Борис Рязанов и Анатолий Орлов.
Деревья стали заметно редеть. Впереди показались голые заросли ивняка, ольхи и малинника. За ними была дорога. Перед зарослями Пётр Алексеевич остановился и тихо скомандовал:
- Борис, Анатолий - на место! А вы, - обратился он к девушкам, - за мной!
Залегли около каменной глыбы, поросшей бурым мхом. Пётр Алексеевич пристроился справа от камня - это место он облюбовал вчера вечером, отсюда хорошо видно излучину дороги, на которой должны были скоро показаться немцы.
Юте и Лиле он приказал лечь за камнем. Немного левее, под кустом вереска, залегли низкорослый парень в стёганых штанах и бородатый партизан…
Больше двух часов сидят партизаны в засаде, а обоза всё нет и нет. Промозглый порывистый ветер то и дело обшаривает кусты, пытается сорвать с людей шапки, забирается в рукава, за воротники, обжигает лица. Сзади глухо шумит лес. Люди продрогли - зуб на зуб не попадает. Юта шёпотом предлагает Лиле:
- Давай немножко потолкаемся.
- Давай. Только не очень шуми.
Они толкают друг друга локтями, но скоро устают.
А тут ещё этот камень рядом. От него так и несёт холодом, как от льдины. Юта прижимается щекой к стволу карабина: какой он приятный, даже теплее стало!
Лиля проводит по стволу ладонью и качает головой:
- Холодный.
- Греет. Честное слово, греет, - возражает Юта.
Она прикладывается к стволу другой щекой. Низкорослый парень подмигивает ей и смешно морщит покрасневший нос. Юта показывает ему язык - она ещё не забыла его обидных слов. Низкорослый говорит, ни к кому не обращаясь:
- Эх, закурить бы…
Юта ехидничает:
- А к маме не хочешь?
Лиля и бородатый партизан хихикают в кулак. Бородатый замечает:
- Ну как, съел, острослов?..
Вдруг Юта услышала тихую команду Петра Алексеевича: «Внимание!» Её словно кто-то толкнул в грудь. Громко застучало сердце. Во рту мгновенно пересохло. В руках появилась какая-то непонятная слабость, они мелко-мелко задрожали. Лиля шепнула:
- Спокойно!
Пётр Алексеевич повернулся к ним лицом:
- Лиля, передай по цепи: «Внимание!»
Михайлов увидел немцев - значит, ожидали не напрасно! Но что это? Из-за леса на дорогу выползало всё больше и больше грязно-серых солдат. Где же обоз?
Солдаты шли строем. Впереди колонны, верхом на конях, ехало несколько офицеров.
«Может быть, обоз сзади, - подумал Михайлов и решил: - Пройдёт колонна - ударим в хвост. Полсотни автоматов, гранаты… Создадим такой шум - немцам тошно станет. За нами в лес сунуться не посмеют. Не сумеем отбить обоз, так хоть проучим их». Обоз действительно оказался в хвосте колонны. Обоз небольшой: четыре телеги, гружённые ящиками и тюками.
Вдруг Пётр Алексеевич вспомнил о Юте: «Она совсем неопытная. А голова горячая. Зачем я её взял?» - и, повернувшись к ней, приказал:
- Ползи вниз, вон за тот куст! Да живее! Ну!..
Густо-зелёный куст вереска был совсем рядом, но Юта ползла до него долго: колючий кустарник цеплялся за карабин, рвал одежду, царапал лицо и руки. За кустом изо мха выступила холодная вода. Юта попыталась найти место посуше, но попала локтем в лужицу. Вода в лужице громко чавкнула и окатила лицо. Ругнув себя за то, что нашумела, Юта замерла на месте. Прислушалась: на дороге по камням стучали кованые сапоги. Дважды фыркнула лошадь.
«Зачем он меня сюда послал? Отсюда же не видно дороги. Как я буду стрелять? - подумала она и решила: - Встану, когда надо будет».
Из синей проруби в сумрачных тучах вдруг выглянуло солнце, и в этот момент гулкий треск автомата раздробил шум леса. И сейчас же сорок девять очередей выплеснули автоматы на дорогу, по которой шли немцы.
- Ага! - крикнула Юта и вскочила быстрее ваньки-встаньки.
Однако немцев она не увидела.
Юта рванулась к камню, на ходу загоняя патрон в патронник. И тут она заметила немца, ползущего прямо на неё. Она припала к прицелу и выстрелила.
«Вот тебе за Таню!» - мелькнуло у Юты.
Шагнув в кустарник и пригнув ногой колючие ветки, она взглянула на дорогу. Мечущиеся грязно-серые фигурки, беспорядочно строча из автоматов, убегали с шоссе, бросались в придорожную канаву, уползали в поле. Она вновь прицелилась и с каким-то странным чувством, похожим на злость, нажала на спуск.
Это чувство после каждого выстрела всё больше и больше росло и наконец захватило её всю. Над головой по-воро-бьиному чирикали вражеские пули, но она стояла, не пригибаясь, и, сжимая до пота в руках карабин, стреляла в убегающих немцев.
- Ложись! - властно прозвучал голос Петра Алексеевича.
Но Юте даже и в голову не пришло, что этот приказ относится к ней. После боя Михайлов подозвал к себе Юту. При всех начал отчитывать её:
- Ты что ж это, голубушка, приказы командира не выполняешь? Этак я тебя больше никогда с собой не возьму.
- Какие приказы, товарищ командир? - удивилась Юта, став перед Петром Алексеевичем по стойке «смирно».
- Какие приказы? Будто сама не знаешь! Где тебе приказано было залечь?
- За кустом. Я там и лежала.
- «Лежала»… А потом?
- Оттуда не видно было цели. Как же я могла стрелять?
- Я тебе не давал приказа выходить из-за куста.
- Как же это… товарищ командир? Под кустом, значит, надо было сидеть?! Как трусиха какая… Это же нечестно, товарищ командир!
В голосе Юты была обида, и Пётр Алексеевич смягчился.
- Ладно, Пожалуй, верно, нечестно это. - И неожиданно добавил: - Ты, в общем-то, молодчина. Я думаю, пора тебя в комсомол принимать. У нас все парни и девчата комсомольцы.
- Товарищи! В нашу комсомольскую организацию поступило заявление от партизанки отряда пионерки Юты Бондаренко. Она просит принять её в члены Ленинского комсомола…
Юта сидит в первом ряду между Лилей и Борисом и боится шелохнуться. Она чувствует: глаза всех, кто сейчас присутствует здесь, направлены на неё. Она знает: каждый из них думает о ней, решает, принимать или не принимать. Лиля пожимает ей руку - не робей! А она и не робеет, она просто стесняется - много людей сидит сейчас здесь из-за неё, и всех она просит: поручитесь за меня перед комсомолом.
- Какие вопросы будут к Юте? - спросил председатель собрания.
- Встань! Повернись лицом к собранию! - шепнула Лиля.
- Пусть расскажет автобиографию, - предложил кто-то.
- Родилась я в Ленинграде шестого января тысяча девятьсот двадцать девятого года, - неуверенно начала Юта. - Ну… училась в школе…
- Сколько классов окончила? - перебили её.
- Четыре…
- А как училась? Какие были отметки?
- Товарищи! Давайте соблюдать порядок, - вмешался председатель собрания. - Пусть Юта расскажет автобиографию, а вопросы будем задавать потом.
- Ничего… я отвечу, - возразила Юта. - Отметки были средние…
- Что ж так?
- А потому что неразвитая была. Глупая!
Послышался смех.
- Конечно, - совсем осмелев, сказала Юта. - Вот я бы сейчас… вот бы получала отметки - самые что ни на есть отличные!
- А ты хочешь учиться?
- Кто ж этого не хочет?!
- - Кем же ты хочешь быть?
Юта замялась.
- Думать об этом ещё рано, - попытался кто-то выручить её.
- Почему - рано? Не рано, - возразила Юта и тихо закончила: - Я буду врачом.
Наступило молчание.
- Я думаю, в биографии Юты всё ясно, - наконец сказал председатель. - Дальше мы сами знаем, что и как. У меня будет вопрос к ней. Скажи нам: ты взыскания какие-нибудь имела?
Юта медленно перевела взгляд с председателя в дальний угол и задумалась. И вдруг она увидела Петра Алексеевича. Он сидел на последней скамейке и внимательно смотрел на неё.
- Имела, - ответила она и потупилась.
- За что? Когда?
- Я не выполнила приказ командира… Стоя стрелять было нельзя, а я цели не видела и… встала. - Юта стала говорить быстрее, она заметила, что Пётр Алексеевич то поднимает, то опускает руку, порываясь что-то сказать. - Пётр Алексеевич отругал меня. Потом я, правда, больше так не делала. Скоро Пётр Алексеевич пошлёт меня на задание - я уже просилась, и я совсем исправлюсь.
- Разрешите дать собранию справочку? - сразу же раздался голос Петра Алексеевича.
- Пожалуйста, Пётр Алексеевич, - ответил председатель.
- Товарищи! Это недоразумение. Я должен объяснить собранию, - нетерпеливо заговорил Пётр Алексеевич. - Дело в том, что никакого взыскания Юта не получала. В том бою она вела себя как настоящая партизанка. Разве я мог? Нет, нет! Я прошу вас учесть это.
…С этого дня Юта Бондаренко стала членом Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи.
Снег, выпавший на сырую глинистую дорогу, растаял. Кажется, ни проехать по ней теперь, ни пройти. А ехать надо: этот проклятый заготовитель обвинит в саботаже, доложит немцам… Гружённые сеном машины норовят съехать в придорожную канаву, на ухабах буксуют и глохнут. Холодный ветер воет и свищет так, что заглушает рёв машин. Шофёры ругают на чём свет стоит и дорогу, и погоду, и свою собачью жизнь. Километра за два до лесной деревни шофёр первой машины заметил на дороге съёжившуюся от холода фигурку подростка с торбой на боку. Парнишка отчаянно размахивал рукавами длинной фуфайки, с трудом вытаскивал из липкой глины то один, то другой сапог; казалось, он не шёл, а полз по грязи. Услышав шум моторов, мальчик обернулся и поспешил на обочину. Шофёр остановил машину и открыл дверцу кабины.
- Садись! Подвезу, - сказал он глухим басом.
Мальчик обрадованно кинул торбу на спину и, держась за поданную шофёром руку, вскарабкался в кабину.
- Вот спасибо! Я чуть совсем не замёрз. Ветрище-то - ух какой!
- Куда ж это ты, братец, в такую непогодь шагаешь? - угрюмо спросил шофёр.
- В деревню, - невесело ответил парнишка, дыша на сложенные лодочкой руки.
- А откуда?
- Из-под Луги. Мамка моя умерла. Что ж мне делать? Вот хожу по деревням…
- Много вас, братец, таких… - Шофёр осмотрел мальчика; плохая, холодная одежонка на нём: фуфайка старая, вся в дырах, рыжая шапчонка еот-вот развалится. - А в деревнях-то дают чего? Там ведь тоже пусто.
- Мне много не надо, дяденька. Я привыкший. - Мальчик доверчиво поднял на него большие, удивительно синие глаза.
Шофёр отвернулся и, со злостью нажав на педаль, пригнулся к баранке. Машина дёрнулась… Сколько таких вот обездоленных сирот бродит сейчас по стране!.. До самой деревни шофёр больше не произнёс ни слова.
У первой избы он спросил:
- Тут сойдёшь или ещё проедешь?
- Лучше тут. А далыие-то машины ходят?
- Далыпе-то?.. Ходят. Пресованкое сено на станцию возят. Ты попросись - возьмут. В случае чего приходи ночевать к нам. До пруда дойдёшь - спроси, где живут шофёры из немецкой автобазы. Каждый укажет. Спрашивай дядю Степана. Это я, значит. Запомнишь?
- Угу.
Открывая дверцу кабины, шофёр неловко погладил мальчика по шапчонке:
- Сирота, значит?
- Да, дяденька.
- Звать-то тебя как?
- Митя.
- Ми-итя, - с нежностью протянул шофёр. - Ну, будь здоров, Митя.
- Спасибо, дяденька, - спрыгивая на землю, сказал мальчик.
- Чего там… - Шофёр махнул рукой и захлопнул дверцу.
Шёл мальчик от одной избы к другой, милостыню просил. На вопросы хозяев отвечал односложно, скупо, охотнее слушал, о чём говорят они сами. А разговор всюду об одном и том же: о немцах, которые заняли деревню и бесчинству- ют; о каком-то заготовителе, немецком прихвостне, который бесцеремонно отбирает у населения сено и увозит его неизвестно куда… Прощаясь с хозяевами, мальчик спрашивал, нет ли в соседнем доме немцев или полицаев, - если есть, то он не пойдёт туда.
На улице мальчик всё время оглядывался по сторонам, будто чего-то опасался. Опасность тут действительно подстерегала на каждом шагу: по деревне группами и в одиночку ходили вооружённые немцы и полицаи…
Начиная от небольшого пруда, за которым стояла трёхглавая кирпичная церковь, весь правый край деревни был опоясан колючей проволокой.
- Туда не ходи, - сказали мальчику в избе у пруда. - Там живут только немцы. Наших туда загоняют прессовать сено…
Мальчик подошёл к обшитому тёсом домику с синими наличниками и остановился перед калиткой. С минуту он стоял, отвернувшись от калитки, и смотрел за колючую проволоку. Но вот мимо него пробежали несколько мальчишек. Он резко повернулся к домику и взялся ва верёвочную петлю калитки. В этот момент на высокое крыльцо выкатился тучный, круглоголовый человек. Мигая заспанными глазами, он зевнул и потянулся. Увидев мальчика, человек вдруг округлил глаза и закричал:
- Иди-ка сюда, иди!
Но мальчик, бросив петлю, стремительно зашагал прочь от домика с синими наличниками.
Пока человек спускался с крыльца и бежал до калитки, мальчик успел проскользнуть в сени ближайшего дома. Осторожно, как кошка, он залез по лесенке на чердак и там притаился за стояком. Тучный человек, тяжело дыша, ворвался в сени. Навстречу ему вышла сухонькая женщина, закутанная в серый шерстяной платок.
- - Где она? - выдохнул из себя тучный человек.
- Кто - она?
- Ну… такая… в фуфайке, в штанах…
- Никого тут нет и не было.
- Как же не было, когда я сам видел!
- А раз сам видел, сам и смотри.
- Что ты мне вкручиваешь? Говори: где девчонка?
- А ты не ори на меня! Не очень-то я тебя боюсь! Входи в дом и смотри сам, если не веришь?
- Как же так?.. Она стояла у моей калитки. Вроде бы сюда забежала… Может быть, мне почудилось со сна-то?
- Ванюшка тут только что пробегал. Соседки Марфы сынишка. Не его ли ты видел?
- В фуфайке?
- Может быть, и в фуфайке.
- Неужели почудилось?
- Хлестать водки надо меньше.
- Ну, ты, поменьше разговаривай!.. А не спряталась ли она на чердаке?
- Попробуй забраться. Авось лесенка выдержит. Только я не глухая - услышала бы.
- Ладно уж… Видно, со сна почудилось…
Тучный человек ушёл.
Сухонькая женщина плюнула ему вслед и, войдя в избу, захлопнула за собой дверь.
Мальчик посидел минут пять за стояком, потом медленно, на цыпочках, прислушиваясь к каждому своему шагу, подошёл к лесенке и спустился вниз.
Скрипнула половица. Мальчик проворно шмыгнул на крыльцо и, подчёркнуто громко шаркая ногами, снова вошёл в сени. Постучал в дверь. Робко переступив порог, он тихо сказал:
- Здравствуйте!
Из-за печки показалась сухонькая женщина с ухватом.
- Здравствуйте! - повторил мальчик. - Подайте ради… - и вдруг осёкся.
Сухонькая женщина удивлённо подняла брови, вся подалась вперёд и, уронив ухват, всплеснула руками:
- Юта!
Мальчик быстро-быстро замигал синими глазами, спрятал почему-то руки за спину и растерянно сказал:
- Я не Юта… Митя я.
- Ну какая ж ты Митя? Девочка моя… Ты не узнала меня? Я тётя Василиса. Из Петергофа. Помнишь? Вы с мамой жили у меня.
- В Петергофе я не жила…
- Да как же ты не жила, Юточка! Разве ты забыла Джека? Джека Восьмёркина… Твоего Джека… Не бойся тёти Василисы. Тут тебя никто не тронет. Пусть-ка только сунется этот жирный пёс, я ему, толсторожему… Вот куда закинула нас проклятая война… Обожди-ка минутку.
Тётя Василиса выбежала в сени и, закрыв дверь на щеколду, вернулась.
- Ну вот… Ой, что ж это я, прямо с ума сошла! Глаза-то у тебя совсем усталые. А я… Снимай-ка с себя торбу-то! - Она на миг прижала к себе покорную голову в рыжей шапчонке. - Отдохни… Вот так… И шапку положи сюда… Вот так… Скидывай уж и фуфайку. Пусть тело-то часок отдохнёт… Присаживайся к столу. Я тебе сейчас горяченькой картошки… Есть-то небось очень хочешь?
- Хочу, тётя Василиса.
К деревне партизаны подошли, когда было уже далеко за полночь. Темень помогла им незаметно пробраться зарослями ольхи до самой окраины.
Ольховые заросли кончались, и Пётр Алексеевич остановил товарищей. Из рассказа Юты он знал: шагах в семидесяти будет проволочное заграждение, за ним сразу же начнётся немецкая сторона деревни. Он напряжённо вгляделся в густой мрак и скорее угадал, чем увидел, крайнюю избу.
- Видите? - шёпотом спросил он стоявших рядом Рязанова и Орлова, кивнув в сторону деревни.
- Чуем, - прошептал Рязанов.
- Давайте!
Рязанов и Орлов, пригнувшись, нырнули в холодную тьму. Они должны были прорезать проход в проволочном заграждении около крайней избы, напротив конюшни. Немцы, видимо, не ожидали оттуда нападения: Юте удалось узнать, что там они не выставляют караула. Она видела часовых у изб, в которых жили немцы, и там, где днём прессовалось сено, а ночью стояли автомашины, - около церкви.
Больше всего немцы боялись леса, который подступал к огородам, поэтому они вырыли в огородах рвы и установили в них несколько пулемётов.
Расчёт Михайлова был прост: неожиданно напасть на спящих немцев, перебить их, и тогда пулемёты окажутся бессильными против партизан.
Когда Рязанов с Орловым ушли, Пётр Алексеевич, различив в темноте Юту, подошёл к ней.
- Сиди здесь, пока мы там управляемся с делами. Ты сегодня и так устала, - прошептал он.
- А можно мне к тёте Василисе?..
- Успеешь.
- За проволоку я не пойду. Её дом рядом, второй справа.
- Нет, нет! Запрещаю!..
Разведчики вернулись минут через двадцать.
Партизаны, осторожно раздвигая заросли, двинулись вслед за Рязановым и Орловым.
Для Юты наступило томительное время ожидания. Не прошло ещё, наверно, и минуты, а она уже сгорала от нетерпения, сухими губами шептала г
- Скоро ли?.. Ну когда они?.. Почему так долго?.. Вот сейчас… Вот сейчас… Ну, ну, давайте, миленькие!..
Наконец она не выдержала и пошла к деревне.
Автоматная очередь прошила ночную тишину, когда
Юта, потерявшая всякое терпение, уже подумала:
«Не случилось ли там чего плохого?»
- Ага! - громко воскликнула она и, забыв о приказе Петра Алексеевича, выскочила на деревенскую улицу.
Слева трещали автоматы, глухо рвались гранаты, слышались многоголосые крики, стоны. Над церковью с шуршащим свистом взвилось несколько ракет.
Повисев мгновение в воздухе, они вдруг рассыпались и полетели вниз разноцветными брызгами.
На небе вспыхнула белая луна, словно кто-то еключил её.
Юта бежала пригнувшись, чувствуя, как кровь гулко и часто толкает её в виски. Она бежала к домику с синими наличниками. Вот он!.. Она сорвала верёвочную петлю с крюка и распахнула калитку. Взбежав по ступенькам на крыльцо, Юта ногой толкнула дверь. Стукнув обо что-то твёрдое, дверь неожиданно растворилась - от неё со звоном отскочил тяжёлый предмет. В полосе лунного света Юта увидела испуганное лицо тучного человека и около него, на полу, пистолет.
- Ни с места! - Юта направила на него карабин.
Человек мгновенно приподнял руки, вжал голову в плечи и, как рак, задом попятился в избу. Юта, отбросив пистолет ногой, последовала за ним.
В избе толстяк, шаркая тапочками и наступая на тесёмки измятых подштанников, закружился вокруг стола.
- Я не виноват… Ни в чём не виноват… Разве я не заступался за тебя?.. Я знал, что ты партизанка… Юта… - судорожно сглатывая слюну, лепетал человек.
- Не произноси моё имя! - Юта, не опуская карабина, преследовала его. - Вспомни Таню! Таню Беляеву!
- Разве я думал…
- Что с тётей Варей, где Николай Алексеевич?
- Их куда-то увезли. Честное слово, не знаю…
- Где наш конный завод?
- - В Латвии… В Латвии… Лошадей там совсем мало осталось… Когда перегоняли на станцию, напали партизаны… Молодцы… - Он трусливо хихикнул. - Половину лошадей разогнали.
- Сено для них заготовляешь, управляющий? - ядовито спросила Юта.
- Что делать?.. Но я не управляющий… Нет, нет… - Толстяк постепенно приближался к двери. - Уволили…
Юта презрительно усмехнулась:
- Уволили…
Толстяк неожиданно быстро повернулся и, потеряв одну тапочку, ринулся в сени.
- Стой! - закричала Юта, вскидывая к плечу карабин. - Стой!
Но толстяк продолжал бежать. Он уже занёс босую ногу за порог входной двери, и тогда Юта нажала на спусковой крючок. Оглушительно хлопнул выстрел. Толстяк мешком опустился на порог.
Ещё не успел отзвенеть в ушах выстрел, как на крыльце послышались чьи-то торопливые шаги. Юта очнулась от минутного оцепенения и, резко загнав в патронник новый патрон, выскочила в сени. На крыльце с автоматом в руках стояла Лиля. К домику спешили какие-то люди.
- Лиля! - облегчённо и в то же время по-детски виновато вскрикнула Юта и, пошатнувшись и закрыв глаза, прислонилась к стене.
- Что с тобой, Ютик? - Лиля бросилась к Юте и, подхватив её под мышки, повела на крыльцо. - Ты ранена?
- Ничего, ничего, ничего…
По ступенькам застучали сапоги. Кто-то глухим басом произнёс:
- Заготовитель… Туда ему и дорога.
Юте показался знакомым этот бас. Она открыла глаза и увидела дядю Степана.
- Максим Воронов. Он Таню предал, дядя Степан, - словно оправдываясь, сказала Юта.
Дядя Степан, обернувшись к ней, удивлённо воскликнул:
- Митя?! - и, немного помедлив, добавил: - Вот ты какой! А я-то думал…