Дни стояли тихие, безветренные. Чуть слышно лепетали пугливые осины. Меж обрывистых берегов, как в люльке, лениво покачивалась многоводная Шелонь. Палило солнце. Разморённые собаки дремали в полутёмных сенях, не обращая внимания на сонных кошек, примостившихся рядом. Птицы попрятались.
Раньше в такие дни мальчишки и девчонки посёлка будоражили Шелонь - над рекой не умолкали смех и озорной визг; лишь какой-нибудь терпеливый рыбак, воткнув длинное удилище в берег, смирно сидел на корточках под сенью пышных кустов ивняка и ждал, когда дрогнет поплавок.
А сейчас мальчишки и девчонки не тревожат Шелонь. Опустел берег, и только забытое кем-то зелёное ведёрко, до половины наполненное песком, да маленький совочек с красной ручкой напоминают о том, что здесь ещё недавно играли ребятишки.
Но нет покоя над Шелонью. Из-за тёмного леса, уходящего в сторону Пскова, то и дело выплывают стаи самолётов, и тогда металлический блеск распластавшихся в небе машин больно режет глаза, зловещий вой накрывает посёлок, леденит душу.
Самолёты пролетают мимо, не замечают маленького посёлка; они летят на Ленинград.
А по вечерам видно, как где-то, далеко за лесом, пылает небо; приляжешь на траву, крепко прижмёшь ухо к земле и услышишь, как она стонет. Оттуда, из-за леса, надвигается война.
Однажды под вечер, когда жара немного спала и солнце готово было скрыться за облако, на опушке леса показался всадник. Это был парнишка лет четырнадцати. На вид он был щуплый, но молодецки сидел в стареньком седле с начищенными до блеска бронзовыми украшениями. Его тонкую загорелую руку обвивал кожаный браслет с ремённой плёткой. Длинная прядь вьющихся волос падала на бровь мальчика, он то и дело вскидывал руку с плёткой, безуспешно пытаясь убрать непослушные волосы, и плётка всякий раз хлестала его по губам.
Проскакав метров сто по каменистой дороге, он на миг остановил иссиня-чёрного коня, глянул из-под ладони на посёлок и умчался назад. Спустя несколько минут он появился снова; за ним на дорогу выехали, грохоча и поднимая пыль, полуоткрытые цыганские кибитки. Кибиток было около десятка, и за каждой тяжело шагали люди: угрюмые бронзовые мужчины в вышитых косоворотках и широких шароварах, черноволосые женщины в цветисто-пёстрых кофтах и босоногие мальчишки. Девчонки, видимо, устали от долгого пути, поэтому сидели в кибитках и подбодряли лошадей: «Давай, давай, милая-а!»
Маленький всадник какое-то время придерживал своего горячего коня, но, увидев впереди зеркальную гладь Шелони, вдруг пронзительно свистнул, взмахнул плёткой и помчался к посёлку. Перед посёлком он остановился и вернулся к табору.
Могучий, словно высеченный из бурого камня, цыган, шагавший за первой кибиткой, погрозил пальцем парнишке, покачал широкой бородой и густо пробасил:
- Ой, Мишка, не сносить тебе головы!
Мишка только сверкнул белыми зубами. Понял по тону отцовского голоса: любуется им отец, хвалится перед роднёй - смотрите, мол, какой орёл растёт в семье Романа Чёрного!
Перед самым посёлком кибитки свернули вправо и скрылись за зелёными холмами. Там, на берегу Шелони, в негустом березнячке, кочующие цыгане любили раскидывать свои становища.
Как только на опушке леса показались цыгане, школьный стадион, за которым проходила каменистая дорога, ожил. Первыми сюда прибежали мальчишки. Чтобы лучше видеть, многие вскочили на скамейки, а самые бойкие оседлали забор.
Белоголовому стриженому малышу в трусиках никак не удавалось взобраться на высокую скамейку. Попытки закинуть босую ногу на доску кончались тем, что малыш всякий раз оказывался под скамейкой. За всем этим долго наблюдал с забора длинноногий парнишка. Наконец он спрыгнул с забора, подсадил малыша на скамейку и, став рядом с ним, недовольно сказал:
- Я тебе говорил - сиди дома!
Малыш промолчал и ухватился за его штанину:
- Они с войны?
Длинноногий парнишка посмотрел на него сверху вниз:
- Не с войны, а оттуда, где наша мама окопы роет, понял?
- А это далеко?
- Далеко.
- А они маму видели?
- Отстань! Смотри!
Но малыш не унимался:
- А зачем окопы?
- Чтобы фашисты не прошли, понял?
- Угу… А зачем они ходят?
Длинноногому парнишке, видимо, надоело отвечать:
- Тебе уши хотят надрать, чтоб нос не совал куда не надо, понял?
Малыш наморщил лоб, насупился и умолк…
Девчонки опоздали. Они влетели на стадион и загалдели. Мальчишки зацыкали на них. Длинноногий парнишка требовательно спросил: «А вам что здесь надо?» - будто сам он и все мальчишки прибежали сюда по какому-то очень важному делу.
Длинноногий обвёл девчонок насмешливым взглядом, съехидничал:
- Из-за таких красавиц цыганята в Шелонь попрыгают.
- Они-то попрыгают, - звонко ответила девочка в коротком ярком платье, сузив удивительно синие глаза, - а вот прыгни-ка ты! Не выйдет! Слаб в коленках! От берега на три метра боишься отплыть. - Она шагнула к смущённому парнишке и смерила его взглядом. - И вырастет же такая… фабричная труба!
Девчонки прыснули со смеху, а длинноногий, покраснев до ушей и не найдя что ответить, пробормотал:
- Тоже мне… - И примирительно заговорил: - Сейчас идти в табор нельзя. У них там знаешь сколько дел? Надо подождать…
Через полчаса ватага ребятишек отправилась к цыганам.
Солнце совсем скрылось. Шелонь влила в душный воздух немного прохлады. Под прибрежные кусты и в лощинки вползли синеватые тени; лес вдали тоже подёрнулся синеватой дымкой и слился в сплошную массу, только вершины высоких елей выделялись остроконечными шпилями.
Цыгане не стали раскидывать шатры. Не разожгли они и костра. Не пели, не танцевали, как бывало раньше. Бородатые мужчины сидели прямо на траве и, посасывая изогнутые трубки, о чём-то тихо говорили. Женщины сновали между кибитками. На самом берегу спорили цыганята, кричали, размахивали руками. Тут же, на маленьком цветастом половичке, сидела высохшая старуха, закутанная в чёрную шаль. Откинувшись назад и упёршись руками в землю, старуха смотрела, как на небе вспыхивают одна за другой звёзды, и молчала. Увидев, что в таборе праздником и не пахнет, гости из посёлка растерянно остановились. Кое-кто даже повернул обратно. Гостей, как видно, заметили цыганята; они вдруг примолкли. Несколько мгновений стояли друг против друга маленькие гости и маленькие хозяева: одни - уставясь глазами в землю, другие - с любопытством рассматривая пришедших.
Внезапно наступившая тишина привлекла внимание старухи: она обернулась и, наклонившись вперёд, костлявой рукой пригласила поселковых ребятишек:
- Идите, идите сюда, дети мои.
Робко, не все сразу, подходили они, а старуха всё смотрела на них, вытянув острый морщинистый подбородок и улыбаясь беззубым ртом. Наконец она опять запрокинула голову, устремив взгляд в небо.
Где-то резко звякнуло ведро. Смачно фыркнул конь, и тотчас же из куста с шумом выпорхнула потревоженная птица.
- Послушайте меня, дети мои, - произнесла старая цы- ганка, - я расскажу вам, почему не гаснут звёзды, когда там, на войне, гибнет так много людей… Да вы садитесь, садитесь поближе.
Стараясь не шуметь, рассаживались на траве ребятишки, и только девочка с удивительно синими глазами продолжала стоять, прислонившись к берёзке.
- Вы слышали древнее поверье, будто у каждого человека есть своя звезда, - заговорила цыганка. - Счастливая звезда или несчастливая. Звезда горит - значит, человек жив, звезда погасла - значит, человек умер. Отчего же сейчас не гаснут звёзды? Взгляните: все они горят ярко, может быть, ярче, чем всегда.
Светловолосая девочка невольно посмотрела на небо и улыбнулась: из глубины тёмно-синего неба ей весело подмигивала сиреневая звёздочка. Казалось, она была ярче других, и девочка подумала: «Это моя звёздочка».
- А вот расскажу я вам, милые, сказку одну, - снова заговорила старуха. - Слышала я её не то в Персии, не то в Болгарии, не то у нас.
Она помедлила.
- Было это давно-давно. В одном царстве-государстве жил знаменитый мастер со своей дочерью, синеокой красавицей. Она была добра, трудолюбива.
Все парни заглядывались на неё. Люди говорили: «У неё счастливая звезда»…
Старуха рассказывала, певуче растягивая каждое слово, останавливалась, и тогда глаза её отрывались от неба и опускались к реке, будто она читала небесную книгу, а пауза нужна ей была для того, чтобы открыть следующую страницу.
- …Однажды на царство-государство, где жил знаменитый мастер с дочерью, обрушилось несчастье: грозные враги волчьей стаей налетели на мирные города и сёла, разграбили, разрушили их, а многих парней и девушек увели в неволю.
Так повторялось много раз.
Долго думал царь, как победить злых чужестранцев, но придумать ничего не мог. Призвал он на совет своих царедворцев. И царедворцы ничего не могли придумать. Приказал тогда царь царедворцам:
«Приведите ко мне самого мудрого из мудрецов моего царства-государства».
Царедворцы привели к царю самого мудрого из мудрецов. Это был древний старец, который знал все тайны земли и неба. И спросил его царь:
«Тебе известны все тайны, старик. Скажи: как избавить моё государство от вражеских набегов?»
«Пусть самый знаменитый мастер, - сказал старец, - отольёт такой колокол, который будет самым большим на земле и звон которого дойдёт до самых дальних границ твоего царства-государства».
«Найдите и приведите ко мне самого знаменитого мастера», - повелел царь.
Царедворцы нашли знаменитого мастера. Царь приказал ему:
«Отлей такой колокол, который будет самым большим на земле, чтобы звон его доходил до самых дальних границ моего царства-государства».
Мастер принялся за дело. Вместе с дочерью он отыскал для колокола самое жёлтое золото, самое белое серебро, самое чёрное железо. Много дней и ночей не спали они, наблюдая, как бурлит в огненной печи раскалённый металл.
Колокол был отлит. Но не обрадовались, а огорчились мастер и его дочь - на стенке колокола они увидели большую трещину. Снова мастер принялся за дело. Снова помогала ему дочь. Но и второй колокол оказался с трещиной.
Когда неудача постигла мастера в третий раз, дочь тайком убежала из дому и разыскала старца, самого мудрого из мудрецов. Она рассказала ему об отцовском горе и под конец спросила:
«О самый мудрый из мудрецов, скажи мне, что надо сделать, чтобы отлить такой колокол, который избавит народ от несчастий?»
Долго думал старец, а потом посмотрел в ясные глаза красавицы и молвил:
«Слушай, дитя моё. Колокол даже из самых твёрдых, из самых драгоценных металлов не может родить победу. Надо, чтобы звон его поднимал весь народ на защиту своей земли, наполнял сердца мужеством и отвагой. Такой колокол можно отлить только из металла, в котором будет расплавлено благородное, отважное сердце, сердце человека, готового отдать свою жизнь за народ».
Посуровели глаза девушки после этих слов.
«Я знаю такого человека. Спасибо, о самый мудрый из мудрецов». - Красавица низко поклонилась старцу и медленно удалилась.
«Прощай, дитя моё. Ты будешь вечно жить! Твоя звезда не погаснет никогда!» - прошептал старец вслед удалявшейся девушке.
Утром мастер снова принялся за работу. И, как всегда, рядом с ним была его дочь. Она смотрела, как бушует в печи огненный металл, и прекрасное лицо её становилось всё строже и всё бледнее. Она знала, что колокол опять может быть с трещиной и тогда враги снова будут разорять города и сёла, убивать детей и стариков, уводить в неволю парней и девушек.
«Нет, не бывать больше этому!» - воскликнула она и на глазах у отца бросилась в пышущую огнём печь.
Её отважное, благородное сердце расплавилось в клокочущем металле и смешалось с ним…
Долго безутешно плакал мастер…
Когда он отлил колокол, самый большой на земле, то ни одной трещины не было на его блестящей поверхности.
На главной площади главного города построили огромную колокольню…
Много ли, мало ли прошло с тех пор дней, но вдруг одним ранним утром раздались громкие звуки набата. Они возвещали о том, что враг снова напал на государство. Никто не ударял в колокол, он звонил сам. И услышали люди в этом звоне призывный голос храброго сердца прекрасной дочери мастера. Голос достигал самых далёких границ государства и наполнял сердца людей мужеством и отвагой. Весь народ поднялся на защиту своей земли и разбил чужестранцев. До сих пор звезда отважной девушки горит ярко-ярко. Она видна всем людям…
Старая цыганка прижала к груди острый подбородок и закрыла глаза.
Ребятишки долго сидели молча. Они словно ждали продолжения сказки. Им хотелось, чтобы прекрасная дочь мастера снова ожила…
Но вот внизу, в реке, громко шлёпнула хвостом по воде крупная рыбина. Через мгновение шлепок повторился. Потом раздался ещё шлепок… Ещё и ещё… Ребятишки зашевелились, зашушукались. И вдруг стоявшая у берёзки девочка тихо, будто сама себе, сказала:
- Такую сказку я уже знаю. Эту девочку звали Ютой.
- Ютой? Ютой зовут тебя! - с недоумением произнёс кто-то.
Девочка покачала головой, словно говоря этим: «Зачем я произнесла вслух то, о чём думала, слушая старую цыганку? Ведь я не хотела, это случилось как-то само по себе».
- Меня звали не Ютой, а Ией, - прошептала она.