Третий день её жгли февральские морозы.
Позади осталось пятьдесят километров нелёгкого пути.
Пробиралась она от деревни к деревне, от станции к станции заснеженными дорогами и дорожками, а то и просто по беспутью - лесами да полями, избегая встреч с немецкими солдатами. Когда переносить лютую стужу становилось невмоготу, заходила в крайний дом, просилась погреться; добрые хозяева поили её горячим чаем с горьковатыми от мякины лепёшками или с картофельными оладьями.
Так дошла она до нужной деревни. Спросила у встречного, где живёт Николай Алексеевич Воронов.
Устало поднявшись на крыльцо, она вытащила иззябшие руки в варежках из карманов рыжей овчинной шубейки и, стряхнув голиком снег с подшитых войлоком валенок, осторожно постучала в дверь…
А Юта так увлеклась «Оводом», что только повторный стук в дверь оторвал её от книги.
Несколько дней Юта, простуженная, сидела дома. Собственно говоря, она не чувствовала себя больной, но домашние запретили ей выходить на улицу; Николай Алексеевич предусмотрительно отобрал у неё пропуск, чтобы не вздумала пойти на завод, а Варвара Васильевна вчера принесла книгу. «Ты на бюллетене. Должна строго соблюдать режим, - сказала она. - Чтоб не было скучно, вот тебе книга. Павел Петрович дарит». Они знали, какую книгу подарить! От «Овода» не очень-то убежишь! И всё-таки на завод тянуло - хотелось взглянуть на Волну, потрепать её по шее, дать сухарь, ещё позавчера спрятанный в карман шаровар…
Наскоро обвязав шею шарфом и накинув на плечи телогрейку, Юта выскочила в сени.
- Кто там?
Теперь при стуке в любой дом задают один и тот же вопрос.
- Я. Можно к вам?.. - нерешительно отозвался за дверью приглушённый женский голос.
Юта выдвинула холодный, как лёд, засов, но дверь, как она ни дёргала за такую же холодную ручку, отворить не смогла.
- Замёрзла… Нажимайте оттуда! Сильнее! Сильнее!.. Вот так!
Наконец дверь со скрипом распахнулась, и Юта увидела девушку, закутанную в серый шерстяной платок так, что открытыми были только острый вздёрнутый нос да ресницы, длинные, заиндевелые, будто нарисованные мелом. И платок был разрисован мелом, особенно в том месте, где он прикрывал рот, и поднятый воротник шубы, и валенки…
В сени хлынул холод.
- Вы к кому? - спросила Юта, но, внезапно почувствовав озноб, ответа ждать не стала. - Заходите!
Девушка, шаркая ногами, прошла в переднюю и устало опустилась на скамейку, приставленную к печке.
Юта остановилась у двери, переспросила:
- А вы к кому?
Девушка не ответила и, как показалось Юте, хихикнула. Потом она опустила воротник, медленно стащила с ярко-розовых, одеревеневших рук варежки и, бросив их на лежанку, стала развязывать платок.
- Нет ли у тебя чашки горячего чаю? - спросила девушка, скидывая платок с головы.
- Таня? Ура! - узнав Таню Беляеву, закричала Юта и бросилась её целовать. - Ой, у тебя нос как ледышка! Ты озябла. Надо горячих щей, а потом на печку, там даже жарко.
- На печку не полезу, а щей хорошо бы.
- Сейчас! - Юта сбросила с себя телогрейку и шарф и на одной ноге поскакала на кухню.
Скоро оттуда донеслись лязг заслонки, стук ухватов.
- Ты к нам насовсем, Таня?
- Может быть…
- Ой, как хорошо! Тут так скучно! Девчонок совсем и нет. А мальчишки… что с ними говорить. Уж лучше с Волной. Знаешь, какая она умная! Всё понимает, даром что лошадь. А я знаешь как научилась ездить верхом? Почти как тот цыганёнок Мишка, помнишь? Только в седло сажусь чуть-чуть плохо. Дедушка говорит, что я ловкая, да не хватает у меня силёнок. Ничего… Последний раз я села совсем даже не плохо, только дедушка не очень-то хвалить любит… Хочешь, я и тебя научу? И совсем и не трудно. Правда, один разок я грохнулась. А я и не виновата… Мальчишки стегнули лошадь, она рванулась, я и не удержалась. Попробуй-ка, когда неожиданно…
Первую ложку щей Таня схватила с такой жадностью, что обожглась и поперхнулась. Кашляла она до слёз, кашляла и одновременно смеялась - вдруг ей стало тепло, весело, хорошо. Засмеялась и Юта.
- Побегу на завод, скажу нашим!
- Куда? Обожди! - Таня бросила ложку и, выскочив из-за стола, загородила Юте путь к двери. - Разве можно так… сразу? - И вдруг решительно заявила: - Я одна тут не останусь!
- Я же сейчас вернусь, - опешила Юта и присела на табуретку.
Таня улыбнулась, снова села за стол.
- Ты хоть расскажи, как вы тут живёте. Как Варвара Васильевна? Здорова?
- Все здоровы. Работаем на заводе. И я тоже… - Юта на миг замялась. - Это так… надо. Ты не думай…
- А немцы как? Лютуют?
- Вчера в соседней деревне у многих коров позабирали. Одну бабушку схватили за то, что она не хотела отдавать свою корову. Только у нас пока не лютуют. Которые караулят завод, меняются каждый день. Приезжают из райцентра на машине и отсюда уезжают на машине. В деревню заходят редко. Павел Петрович говорит, что комендант, наверно, не велел солдатам баловаться у нас. Комендант нажиться хочет, вот и… заграбастал завод и считает его своим. Он раза два сам тут был… Да! Ты знаешь, кто этот комендант? Тот фон-барон, который цыган расстрелял.
Не отрываясь от тарелки, Таня спросила:
- Ты говорила о Павле Петровиче. Кто он?
- Был учителем, а сейчас на заводе конюхом… Хороший. Вчера о Ленинграде рассказывал. Там голод, блокада…
- Я бы послушала…
- Ой, я болтушка! - спохватилась Юта и таинственно зашептала: - Ты никому не.говори, о чём я тут болтала. Ты же своя… Ну, я побегу на завод. Скажу нашим - и обратно.
Таня усмехнулась:
- Ты тоже там не очень-то обо мне рассказывай.
- Тёте Варе можно?
- Можно.
- А дедушке?
- Тоже можно.
- А Павлу Петровичу?
- Если, как ты говоришь, он хороший, то можно.
Через минуту Юта бежала, размахивая руками и весело насвистывая, по дороге к заводу.
Неожиданно она остановилась. Насупила брови и прервала свист.
Около полосатой будки, пристроенной к заводским воротам, блестела чёрным лаком машина. Из неё выходил майор Зимлер в сероватом пальто с поднятым каракулевым воротником. Навстречу майору вылетел из будки длинный сержант - старший в охране. Юта знала его. Она решила было повернуть обратно, как вдруг увидела свою Волну.
Некрупная, вороной масти лошадь пулей выскочила из конюшни и, взрывая копытами снег, помчалась вдоль забора.
«Зачем её выпустили?» - с недоумением подумала Юта и, забыв о Зимлере, бросилась к заводским воротам.
В этот момент майор и сержант вступили на территорию завода и, с любопытством взглянув на красивую лошадь, направились к первой конюшне, справа от которой стоял кирпичный дом, построенный под склады и канцелярию.
А Волна неожиданно шарахнулась в сторону от забора, пронзительно заржала и ринулась прямо на немцев; то ли она почувствовала приближение хозяйки, то ли на свежей, морозной воле сердце молодое взыграло - узнаешь разве! - только поскакала она во весь опор к заводским воротам, вскинув голову и выпуская клубы пара из возбуждённо раздувшихся розовых ноздрей.
Майор какое-то время постоял в нерешительности, потом суетливо вытащил из кармана брюк пистолет и дважды выстрелил в воздух.
В этот момент Юта вбежала в заводской двор. Она вихрем пронеслась мимо майора и, дико крикнув: «Волна!» - устремилась навстречу лошади.
Волна ответила ей заливистым ржанием. Покачивая головой, словно виноватая, она подбежала трусцой к Юте и ткнулась холодными губами в её руки.
Из конюшен на шум повыскакивали люди и, озадаченно переглянувшись, остались стоять на месте: им было неизвестно, что тут произошло.
Из кирпичного дома бойко вынырнула маленькая фигурка Николая Алексеевича. На ходу застёгивая пальто, он побежал прямо по снежной целине, минуя тропинку, протоптанную от конюшни до дома.
Майор Зимлер, убрав пистолет, подошёл к Юте и вдруг неестественно захохотал.
Девочка не обернулась на этот хохот; она теребила пышную гриву укрощённого коня и чуть притрагивалась губами к его полузакрытым глазам, а конь, покорно склонив голову, помахивал пушистым хвостом и хрупал сухарь.
- О! Русская Орлеанская Дева! Моя жизнь принадлежит вам, мадемуазель! - воскликнул Зимлер и вновь громко рассмеялся.
Подбежал Николай Алексеевич.
- Ты здесь?! - обратился он к Юте. - Почему ты не дома?
- Храбрая мадемуазель спасла меня от неминуемой гибели, - произнёс Зимлер. - Позвольте узнать ваше имя, мадемуазель?
Юта, ни слова не говоря, повела Волну к конюшне.
Вечером пришёл Павел Петрович. Увидев незнакомую девушку в очках, сидевшую у окна, с порога поздоровался.
- Раздевайтесь, Павел Петрович, - предложила Варвара Васильевна и спросила: - Где же Николая Алексеевича оставили?
- Майор увёз в комендатуру. Дела какие-то. Скоро вернётся. Меня послал предупредить, чтоб не беспокоились. - Павел Петрович всё ещё продолжал стоять у порога.
- Да вы раздевайтесь. Чайку попьём. До дому-то не близко. Замёрзнуть можно.
- Коли угостите чайком, так и быть, разденусь. - Павел Петрович скинул пальто и шапку и, потирая широкие ладони, подошёл к столу. - Что это за гостья у вас?
- Таня. Таня Беляева, - сказала Таня и внимательно посмотрела в добрые глаза Павла Петровича.
- Ученица моя, - объяснила Варвара Васильевна. - Без малого шестьдесят километров прошла, в такой-то морозище! Мы же, когда немцы цыган расстреляли, вместе были. Звала я её тогда с собой, да она к тётке захотела. А теперь вот пришла. Адрес я ей тогда дала. Нашла. Не заблудилась.
Варвара Васильевна ушла на кухню.
Павел Петрович подсел к столу, поправил седую прядь волос.
- У тётки, видно, не понравилось?
Таня достала из рукава вязаной кофточки платок и долго сморкалась в него. Наконец, сняв очки, она бросила на Павла Петровича многозначительный взгляд, незаметно приложила палец к губам и уклончиво ответила:
- Захотелось проведать…
Густые чёрные брови Павла Петровича осели и тотчас же поплыли вверх.
- Так, так… Таня Беляева, - растягивая слова, сказал он и неожиданно обратился к Юте: - Ну, а твои, красавица, как дела? Говорят, ты майору жизнь спасла?
- И не думала спасать, - обидчиво сказала Юта. - Он Волну чуть не убил.
- Шучу, Юточка, не обижайся.
- «Не обижайся»!.. Какой вы!.. Смеётесь надо мной, а потом «Юточка, не обижайся»! Вот возьму и обижусь навсегда, тогда узнаете!
- Этого я совсем бы не хотел.
Юта улыбнулась. Павел Петрович хороший, и всё-таки его стоит проучить.
- Хотели, хотели, хотели… вот!
- Каюсь! Грешен, - сдался Павел Петрович. - Наказывай! Готов терпеть.
Вошла Варвара Васильевна с сияющим медью самоваром.
- Наказание отменяется, - заявила Юта, - иначе у вас пропадёт аппетит…
Чай пили молча. Только Варвара Васильевна спросила Павла Петровича, не расскажет ли он что-нибудь новенькое, но он ответил, что новенького, к сожалению, ничего не знает.
После чая Таня тайком передала Павлу Петровичу, какую-то записку, которую он тотчас же сунул в карман пиджака. Через минуту он вытащил записку, без видимого интереса развернул её и, успев прочитать: «Дорогой Павел Петрович!» - небрежно, как пустячную бумажку, сунул её обратно в карман. Получилось естественно: нечаянно вытащил из кармана бумажку и положил её обратно. Теперь он мог сколько угодно раз вытаскивать эту бумажку, словно играть ею от нечего делать, и, не привлекая внимания Юты и Варвары Васильевны, постепенно дочитать её до конца.
Помешала Юта.
- Павел Петрович, кто такая Орлеанская Дева? - спросила она, когда Варвара Васильевна вышла на кухню.
- Орлеанская Дева? - переспросил Павел Петрович.
- Да.
- Орлеанская Дева… - Он помолчал. - Была такая. Жила во Франции. Звали её Жанна д’Арк. Простая деревенская девушка. Лет ей было столько же, сколько, пожалуй, Тане.
- А верхом она умела ездить?
- Отлично умела.
- А Орлеанской Девой её мальчишки прозвали, да? Она отчаянная была, да?
Павел Петрович засмеялся:
- Отчаянная была - это верно. Только Девой прозвали её не мальчишки и не девчонки, а французский народ. В шестнадцать лет она командовала целой армией.
- Целой армией! - воскликнула Юта и наморщила лоб, словно прикидывая в уме, много ли это или мало - армия. - И там были взрослые? И она не боялась?
- Она была очень храброй девушкой, народной героиней. Тогда шла война. Англичане захватили большую часть
Франции. Деревни уничтожались. Мирных жителей грабили и убивали. Вот как сейчас у нас. Жанна ненавидела захватчиков.
- Зачем же её назвали Орлеанской?
- Есть такой город во Франции - Орлеан, и был он осаждён врагами, ну вот как сейчас Ленинград. Армия, которой командовала Жанна, освободила этот город. С тех пор и стали её называть Орлеанской Девой.
- Ну, а потом что было? - загорелась Юта.
- Потом она одержала много побед. Подробностей я уже и не помню… Я тебе лучше принесу книжку о ней. Хочешь?
- Очень!
- И я с удовольствием прочитаю, - сказала Таня. - Я об Орлеанской Деве читала, только давно. Её, кажется, сожгли.
- Да, - ответил Павел Петрович. - Девушку схватили враги и сожгли на костре.
Стало тихо.
Слышно было, как за окном хрустнул снег под чьими-то тяжёлыми сапогами.
…Николай Алексеевич вернулся домой часа через два.
- Ну-с, дорогие мои, - необычайно весело начал он после того, как поздоровался с Таней, - что бы вы сказали, если бы узнали, что ваш управляющий обласкан немецким командованием и получил, так сказать, повышение в окладе, а?.. Вы почему-то молчите? Хоть бы спросили, за что такая милость, - меняя тон с весёлого на ехидный и глядя в упор на Павла Петровича, продолжал Николай Алексеевич. - За верную службу фюреру… - Он помолчал, потом заговорил с какой-то нервной поспешностью: - У Старой Руссы наши окружили целую немецкую армию! А Москва?! Бьют фюрера! На четыреста вёрст откатились… Четыреста!.. У Сольцов партизаны пустили под откос два немецких эшелона! А меня, старика, этот боров купить хочет, шпионом числит… «Не появляются ли у вас партизаны?..» - И закончил упавшим голосом: - Никто у нас не появляется. Никого у нас нет. И ничего мы не сделаем. Увезёт этот боров наших лошадей к себе в Германию.
- Но, но… - возразил Павел Петрович.
- Вот и будет тебе «но, но»!.. - Николай Алексеевич стянул с головы шапку и бросил её на стул. - Дайте мнз чашку чаю.
Утром Павел Петрович, не заходя в конюшню, направился к заводоуправлению. Письмо, привезённое Таней, обрадовало его. Наконец-то о нём вспомнили!
Добровольно оставшись в тылу врага, Хрупов получил задание райкома: сколотить на заводе группу верных людей, которая не дала бы немцам вывезти лошадей в Германию.
С первой половиной задачи Павел Петрович справился легко: он давно жил в этих местах и всех людей знал по имени и отчеству, - верных людей было много. Хрупов отобрал в свою группу смелых, честных ребят и девчат, тех, кто когда-то были его учениками.
В последнее время Павел Петрович почувствовал, что в группе происходит что-то неладное, ребята ворчат, лица у всех пасмурные. А на днях к нему подошёл Борис Рязанов и сказал:
- Мы так дальше не можем, Павел Петрович. Как предатели какие-то… Там листовки печатают, поезда подрывают, немца бьют, а мы даже одной паршивой берданки на всех не имеем.
Павел Петрович успокоил ребят, но знал, что ненадолго - молодёжь не может долго бездействовать.
А тут письмо…
Павел Петрович встретил Николая Алексеевича на крыльце:
- Важные новости, Николай Алексеевич. Куда спешишь? Зайдём к тебе на минутку.
В маленькой комнатке, которую занимал Николай Алексеевич, было сыро и душно от натопленной времянки.
- Таня пришла к нам не просто так, - тихо сказал Павел Петрович, когда они сели.
- Да? - встрепенулся Николай Алексеевич.
- Не пугайся, - успокоил его Павел Петрович. - Она умная девушка. Таню послали партизаны. Скоро они будут и в наших лесах. Отряды растут. В Лужском районе партизаны не дают немцам житья.
- То-то Зимлер всполошился.
- Узнает и Зимлер, где раки зимуют!.. Теперь вот что: подскажи, как быть. Нам дают рацию. Представляешь? Радио! Каждый день мы будем знать, что происходит на фронтах, в мире! Да и не только мы… Её нужно привезти сюда.
- Откуда?
- Таня знает. Туда будет километров тридцать.
- Тридцать километров! Далековато.
- Далеко, - подтвердил Павел Петрович и достал из потайного кармана записку. - Послушай, что нам с тобой пишут: «Мы предлагаем вам свой план. Уговорите Николая Алексеевича Воронова. Без него ничего не получится. Он человек честный. Но и немцы ему доверяют. Это проверено. Пусть он даст лошадь с упряжью, и Таня приедет к нам, будто за своим домашним скарбом. Хорошо бы найти не дровни, а сани, да погрубее, пошире, тогда мы смогли бы положить на них «комод» (рацию, значит), так что ни один чёрт не догадается о нём. Впрочем, если саней не будет, не беда, мы найдём их здесь. Конечно, Таню надо принять на завод, выдать ей пропуск. Это, наверно, несложно: родственница, сирота… Да не вас учить… Сложнее будет получить справку комендатуры о том, что Таня едет за своим скарбом. Тут всё зависит от Николая Алексеевича. Мы на него крепко надеемся… Если у вас возникнет другой план, действуйте по нему. Но рассчитайте всё, обдумайте»…
Минуту они оба молчали.
- Значит, Таня - партизанка, - наконец сказал Николай Алексеевич, неопределённо покачав головой.
- Совсем не обязательно. Но она связана с ними.
- Отважная девушка. Обнаружат рацию - её расстреляют. Она же совсем девчонка.
- Николай Алексеевич, добрая душа, понимаю, в чей огород летят. камушки, - усмехнулся Павел Петрович. - И в мой. Верно?
- Ив твой, Павел Петрович.
- Знаю: беспокоишься за моих хлопцев, укоряешь меня. Я ведь тоже раньше думал: стоит ли рисковать моими милыми ребятишками? А скажи мне, пожалуйста, как же быть-то? Оставить их в покое? Где же ты найдёшь этот покой-то? Сейчас всюду опасно, даже дома. Разве вчера этот негодяй не мог подстрелить Юту?.. Но им не запретишь делать своё дело даже с риском для жизни. Нет, не запретишь. Тут на днях имел я один разговор с Борисом Рязановым. Они не хотят сидеть сложа руки. Им дай хотя бы паршивую берданку. Горячие головы!.. Что же нам, Николай Алексеевич, остаётся делать? Они без нас такое натворят - беды не оберёшься. А может, лучше помочь им? Как ты думаешь? Головы у нас прохладнее, рассудка и жизненного опыта побольше… Что ты на это скажешь?
- Может быть…
Павел Петрович хорошо понимал Николая Алексеевича.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал Павел Петрович, поднимаясь с табуретки. - А ты подумай.
- Думать тут нечего. План хороший.
Спустя неделю Таня уехала к партизанам. В кармане у неё лежала справка, в которой было написано по-немецки, что ей разрешается перевезти свои вещи на новое местожительство, к своему родственнику, Николаю Алексеевичу Воронову, управляющему опытным конным заводом. Справка была отпечатана на бланке, подписана самим майором Зим-лером и скреплена розовой печатью. Кроме того, Таня имела чёрную книжечку-пропуск на завод с собственноручной подписью и фотокарточкой.
Всю дорогу туда и обратно справка и пропуск оберегали её от опасности. Даже полицаи, ничего не смыслившие в немецком языке, и те отпускали её без проверки вещей, как только Таня небрежно совала им в руки бумажку с розовой печатью. Лишь однажды вечером, перед самым концом опасного путешествия, к Тане пристал красноносый парень в форме полицая. Произошло это в маленькой деревушке на глазах у немецких солдат, которые уже проверили её документы. Парень нахально схватил лошадь под уздцы и, когда та остановилась, вразвалку подошёл к Тане. Его оплывшие, пьяные глаза маслено улыбались.
- А ну скажи, красотка, что везёшь, куда едешь, почему с нами вечерок не проведёшь?
Поведение полицая испугало Таню. Что делать? Если он сейчас же не отстанет, здесь соберутся немецкие солдаты и неизвестно, чем всё кончится. Стоит кому-нибудь сдёрнуть с сиденья цветастый половичок, как обнаружится, что у старых саней новое сиденье, причём выше обычного. Не придёт ли тогда кому в голову, что сделано это неспроста, что под сиденье следует заглянуть?
Полицай вдруг грубо схватил её за плечи, дыхнув в лицо спиртным перегаром, но отшатнулся от сильного толчка. Таня вскочила с сиденья и не помня себя с размаху ударила опешившего полицая кнутом по лицу… ещё раз и ещё… Полицай заслонил лицо руками, отбежал в сторону и, утирая ладонями выступившие от жгучей боли слёзы, злобно прошипел:
- Бешеная!..
А Таня гневно выкрикнула:
- Ты знаешь, кто я? Погоди, я майору Зимлеру пожалуюсь, он тебе покажет, негодяй!
Она бросилась на сиденье, поспешно схватила вожжи и стегнула лошадь.
Было слышно, как позади хохочут над полицаем немцы.
Деревня кончилась.
Начинался лес, мохнатый, густой, вечнозелёный; зима закидала его пушистым снегом, завязила по пояс в сугробы; лес русский, свой - что ни дерево, то богатырь, готовый тебя защитить.
Последний отрезок пути Таня проехала благополучно.