Масса действительно не видит иерархии там, где ее нет, например, когда аристократия утрачивает внутреннюю иерархию, масса это сразу замечает; но масса ошибочно переносит это представление и на те участки мира, где иерархия еще есть. И начинает эти оставшиеся иерархии разрушать. И более реагирует на реальные иерархии, а не формальные.

Масса отрицает иерархию во всем (и всего) еще и потому, что сталкивается с деградацией иерархии. Эти процессы с положительной обратной связью — деградация иерархии, (расширение массы) и отрицание иерархии массой. Масса создается-возникает не только снизу; и сверху тоже, и иерархия должна быть сначала повреждена сверху, а только потом может пойти массовый отказ её признавать. Масса не понимает иерархии и не видит смысла иерархии постольку, поскольку люди в иерархии теряют собственные качества, на которых иерархия и строится. Это процесс сути времени. А пропаганда может это чувство усиливать: ну какая может быть иерархия, если царица с Распутиным путается, а царь на это всё смотрит? Масса инерционна, и пока она инерционна, она следует навязанной ей иерархии, хотя и не чувствует этой иерархии; масса инерционно исполняет иерархию, иногда прокручивая рационализации этой иерархии. На этом этапе масса формально иерархична, реально она антииерархичны всегда. И столкновение с реальностью, с открывшейся псевдоиерархичностью высших в иерархии, уничтожает в массе чисто формальную инерцию и рационализации иерархии. При реальном отказе от иерархий люди начинают жестко защищать разные формальные иерархии, придавать им повышенное значение, вроде научных званий. Шаги цепочки: утрата реальных качеств для иерархии; утрата реальных качеств для иерархии в сознании массы; утрата формальных качеств для иерархии в сознании массы.

Итак, общее, первый аспект: иерархия реально начинает исчезать в высших группах. Масса это замечает. И далее масса в своем сознании начинает отказываться от иерархии не только там, где иерархия была и исчезла, но и там, где иерархия реально не исчезала. Второй аспект: масса отрицает иерархию всегда, везде и во всем в силу одной только своей природы. Но это не отменяет первого аспекта.

Масса вроде бы отвергает иерархию, но глядя на доходы кумиров масс так не кажется. Тонкость в том, что масса отвергает качественную иерархию. Почему футболист свой для массы? Потому что нет качественной разницы. В футбол все могут играть. А футболист только по мячику лучше попадает. Количественно, а не качественно. Качественно он такой же, как все, как вся масса. И актер тоже такой же. Играть все умеют, только у актера это количественно лучше получается. И политиком-чиновником любой может быть. Там вообще ума не надо. А говорят все трое так же, как и обычный человек массы. Иерархия отвергается массой для качества, а не для количества.

Человек массы отрицает иерархии, но при этом обожает богатых и знаменитых, в том числе и отдельных представителей начальства, для цели обожания раскрученных. В этом есть видимое противоречие. Оно решается через то, что свой для человека массы — это человек массы. Большой начальник, спортсмен, артист — если они показывают делами, что они представители массы, то они видятся за своих. А представить им такое очень просто, поскольку они действительно люди массы. Они не превосходят; и получается, что иерархии нет. И тогда человек массы включает их в свою виртуальную «семью». Чутье у массы очень тонкое, обмануть ее очень сложно: чуют иерархическое превосходство. Поэтому возник спрос на имиджевые фигуры, которые и изображают успешных людей, и которые подбираются для игры как типичные представители массы.

Итак, масса отвергает только качественные иерархии, количественные иерархии она отторгала на переходе от нации к массе, и скорее это отторжение количественных иерархий происходит от культурно-национального, утраченного момента. Поздняя масса не отторгает количественные иерархии. Но всё сильнее отторгает качественное иерархическое превосходство.

Есть парадокс в том, что отрицая иерархию, масса строит иерархию. Масса бежит туда, где толпа, и тем самым создает мейнстрим; по аналогии это можно сравнить с засором в трубе, когда незначительный засор очень быстро приводит к засору значительному. Возможно, масса может позволить себе такую иерархию, поскольку у этой иерархии нет головы и нет превосходства — ведь эта иерархия создается массой. Эта иерархия всегда движется с самой массой, а поскольку движения много, то возникает эффект калейдоскопа. Масса что-то поднимает, как волна, но волна не останавливается, и постоянно поднимает что-то еще, и поднимая что-то масса одновременно, как волна, уходит от этого чего-то. В таком состоянии масса не может подумать о превосходстве и создаваемой иерархии, поскольку просто не успевает. Любовь масс недолговечна. После её скоротечной волны остается маленькая группа поклонников с прожженным биосом. Скорее масса не строит иерархии, а просто двигает массы, двигается, и так, как движение масс, это и воспринимает. А поскольку потоки есть и по трубам всегда что-то несется, то чтобы сделать миллиардера, в массовом мире ему достаточно выделить засор на трубе.

Ещё момент — человек массы не видит иерархии, если она от него далеко, и если он о ней получат информацию только из СМИ. В данном случае иерархия не отвергается, потому что не видится. При непосредственном столкновении человек массы вполне может той же иерархией возмутиться. Но не больше, чем возмутиться — на большее такой человек в нормальном состоянии не способен.

Механизмы массы — простые, там не с чего быть чему-то сложному. Масса тяготеет к простому символьному представлению, в том числе людей.

В глубине массового чувства — деление свой-чужой. И если чужой, то агрессия. Непонятное — это чужое. Как велосипед для собаки, что вызывает агрессию.

Непонятное — это потенциально превосходящее. В непонятном опасность его превосходства — оно же непонятное. Так что основным индикатором для массы видится понятное-непонятное.

Так что если человек выглядит и вещает понятно, на уровне — это свой; а если замечается что-то непонятное — это вызывает агрессию. На первые места для агрессии ставится то, что проще — в том числе внешние признаки интеллекта. Например, когда-то это были очки и длинные волосы, что создавало следующий образ — «студента».

Масса отрицает иерархию. Но она отрицает только свою иерархию, ту иерархию, которую навязывают ей непосредственно. Против чужой иерархии она может выступать на словах, но сделать ничего не сможет, поскольку она по большому счету вообще ничего сделать не может. Поэтому масса всегда оказывается под управлением чужой иерархии, а поскольку иерархия рождает власть, то под чужой властью.

Чтобы понравиться поздней массе, певец должен не уметь петь, музыкант — не уметь играть, режиссер — не уметь снимать кино. Но невероятным образом у них должно что-то получиться. Рэп, например. Пусть это будет не шедевр, но хоть что-то. Именно это нравится массе. Она не любит разного рода таланты, потому что таланты — это иерархия. Очень многие безголосые исполняют рэп, особой разницы между ними не видно, но масса, скорее всего, изо всех выбирает того, у кого было относительно меньше способностей даже к этому. Человек массы испытывает симпатию только к человеку массы, а всё прочее ему не понятно, дискомфортно и отталкивает. Часто говорится, что для успеха нужны какие-то особые таланты. В массовом обществе чем более зауряден, чем более обыкновенен человек, тем больше у него шансов на успех, потому что тем больше у него шансов уловить и выразить настроение массы; в крайнем случае не вызвать у нее антипатию. А если какие-то параметры могут не понравиться массе, то их нужно компенсировать демонстрацией собственного деструктурирования; главное — не перебрать с ним, потому что при переборе опять получится превосходство над массой в деструктурировании и снова — иерархия.

Толпа бежит туда, где видит толпу. Поэтому самый лучший способ привлечь толпу — это сымитировать толпу, а сымитированной толпой сымитировать нужное действие, а дальше прибегут и процесс повтора пойдет автоматически. Иное дело, что этот процесс, будучи запущенным, без поддержки продержится малое время: если процесс сложен и энергозатратен, он затухнет быстро, если прост и навязчив — будет продолжаться долго.

К моменту массового общества всё возможное в культуре-искусстве уже создано. Для успеха остается только правильно упростить. Чтобы массе понравилось. И для этого нужно просто быть ближе к массе.

Авторитетная обезьянка

Что в начале, то и в конце.

Авторитетная обезьянка — это очень старая, дочеловеческая программа. Есть общие правила. Сексом занимаются с теми, кого видели меньше — это техника избегания инцеста. Подражают тому, кого видели больше. Авторитетная обезьянка — та, которую больше видели. Чем дольше живет или чем больше упоминается в СМИ — тем авторитетнее. У обезьян это логично — если она столько прожила, то наверняка не делала плохих поступков, которые сокращают жизнь; значит, можно повторять. А людям это просто досталось по наследству.

Авторитетная обезьянка дает оценку и санкцию. Она наделяет людей, объекты и явления своим авторитетом. Она санкционирует книги, фильмы и политиков.

Она должна быть: старшего возраста; успешнее среднего; должна долго находиться в поле зрения, чтобы казалось, и вообще желательно, чтобы она всегда в этом поле была.

У массы нет иных критериев, кроме как верить авторитетной обезьянке. Критического мышления, логического мышления, аналитического мышления — нет, да и память плохая. Специалисты — это люди массы.

Почему люди склонны слушать специалиста? Потому что он попадает под программу «авторитетная обезьянка».

Критический подход с авторитетной обезьянкой не включается. И правильно, что не включается. В жизни есть множество стандартных ситуаций, и если по каждому случаю человек будет включать критический подход, он будет перманентно пребывать в состоянии торможения.

Авторитетные обезьянки иногда еще и умирают. Тогда их функции могут переходить мертвым авторитетным обезьянкам.

В течение миллионов лет авторитетные обезьянки выполняли свои полезные функции. Но мир изменился, и его сложность превысила сложность опыта авторитетных обезьянок. Но программы в людях остались, и программы продолжают работать. Программы вроде следования за авторитетной обезьянкой имеют приоритет над критическим подходом и в среде массы исполняются в первую очередь. А пока программы работают, то кто может, их еще и эксплуатирует.

Без общего интеллекта, без знания структурирования, без понимания принципов работы мироздания невозможно отличить человека реального знания от городского сумасшедшего. Люди массы и не могут их различать; людям массы просто рассказывается авторитетной обезьянкой, кто есть кто, а потом они повторяют.

Специалист (а неспециалист тем более) не сможет отличить в тексте по общим вопросам осмысленный текст от графомании. поэтому он обращается за решением к авторитетной обезьянке. Обращаются к специалисту по неспециальному вопросу. А он в этих вопросах, научно выражаясь, дурак. Так что отдельные люди еще могут отличать осмысленные тексты от графомании, и то возникают вопросы, поскольку люди становятся очень разные. Но собственно общество отличать уже не может, в том числе на уровне официальной науки; это было показано розыгрышами, когда машинные тексты проходили публикации в научных журналах. («Корчеватель»)

Специалисты могут оценить с критическим подходом только свой специальный текст. Текст общего плана, гуманитарный или социальный, специалисты оценить не могут. И не только текст — событие, явление — тоже не могут. Поэтому полагаются в оценке на авторитетную обезьянку. Если, конечно, они сами не являются этой обезьянкой. Специалисты смотрят на авторитетную обезьянку, которая специалист, но они не понимают чужой специализации, они не понимают того, что успех в специализации не означает понимание общего, и не означает понимание даже смежных областей. Часть человека «специалист» в таких ситуациях отключается, и остаются авторитетные обезьянки и просто обезьянки. В массовом необществе авторитетными обезьянками являются и артисты, и спортсмены. В отличие от профессиональных политиков, эти не стесняются давать свои оценки. А если и не хотят этого делать — все равно из них эти оценки будут вытаскивать журналисты, еще и добавляя своими домыслами.

Почему для общественного развития жизни так важно скинуть специалиста с пьедестала? Конечно, Бог умер, человек умер, специалист на самом деле тоже умер, и это надо добавить, но не это главное. Проблема в том, что люди массы не могут понять, где заканчивается уровень компетентности. И не поймут, для понимания нужен универсальный интеллект. Если дорогу расчищать — то расчищать, и оставлять на ней последнее — лежачего специалиста — неверно. Убрать его — и возможности движения к созданию нового возрастут многократно. А у массы так пропадет одна из последних зацепок, держась за которую, представитель массы может что-то «авторитетно, со ссылками на специалиста» вещать.

Люди-детали

«При капитализме экономическая деятельность, успех и материальная выгода стали самоцелью. Судьба человека состоит в том, чтобы способствовать росту экономической системы, умножать капитал — и не для целей собственного счастья, а ради самого капитала. Человек — лишь деталь машины и служит целям, внешним по отношению к себе».

© Эрих Фромм «Бегство от свободы».

Первое условное поколение: эффективные специалисты без общего понимания. Из универсального интеллекта сделаны специальные способности.

Следующее условное поколение: потомки специалистов без общего понимания с утратой специальных способностей.

Делать что-то можно только из хороших, годных деталей. Из множества разных простых деталей можно сделать одну новую супердеталь. Если хорошая деталь сложная, одна и она сломалась — сделать уже ничего нельзя. Только если самый примитивный и не лучший молоток — из сломанного микроскопа. С такими людьми-молотками цивилизация под конец и остается.

При утрате специальных возможностей получаются люди, способные только к самым примитивным операциям, и в том числе для них весь производственный процесс в поздней цивилизации на эти операции разбит. И еще — все эти люди совершенно одинаковы в плане применения. Это именно масса деталей. Они немного различаются, конечно, но в общем они взаимозаменяемы. Нужно заметить, что не у всех, но у многих из этих людей есть какие-то уникальные таланты, но настолько уникальные — в развитие вариабельности до предела — что найти им применение невозможно.

Люди-детали понимают всё ограниченно, только через детальный подход. Если с ними говорить о деталях, они поймут. Они видят детали, их сознание оперирует деталями. Люди-детали во всех целых вещах и сообщениях видят только детали. Если поднять уровень, начать говорить об абстракциях — не поймут. Это говорит о проблемах с абстрактным мышлением.

Люди-детали могут носить в себе очень большие куски культурного кода и могут эти куски кода выдавать, повергая в изумление окружающих. Но они не имеют универсального интеллекта и не могут понимать тот культурный код, который сами же и выдают. Чаще они ограничиваются прочтением заголовков как деталей текста, и далее выдают что-то из старых деталей кода, имеющегося в памяти.

Когда в рассказах человека возрастает детализация, это говорит о деградации его мозга. Многие люди в пожилом возрасте начинают вспоминать и замечать детали, на которые вроде бы никогда не обращали внимания; и это признак большинства болезней, связанных со старческим слабоумием. Но было бы правильно расширить это на всех людей независимо от возраста. Для деградации мозга не нужна старость.

Этих людей можно организовать, поставив каждую деталь на свое место, и получится серьезная сила. Но каждый человек в отдельности никакой силы не представляет. И сами эти люди не способны к организации, собственно процесс их организации — это процесс их принуждения со стороны. И этот же процесс есть создание из людей-деталей единой машины. И если люди-детали в машину организованы — эта машина сильнее любых групп универсальных людей. А если не организована — универсальные люди меньшим числом бьют большее число людей-деталей. Без организации одни люди-детали просто смотрят, как таких же людей-деталей бьют.

Восставать могут люди. Люди-детали восставать не могут. Потому что восстание — действие, требующее общего взаимодействия, общего понимания, и соответственно общего интеллекта. Восставать могут сословия, нации, классы. Масса восставать не может. Потому что восстание — действие, требующее иерархии, а массы отвергают иерархию. Но массы могут присоединиться к восстанию людей, и участвовать в восстаниях, поэтому может казаться, что массы могут восставать.

Получается так, что история делает круг: она начинает со множества относительно талантливых универсальных людей, потом проходит период специалистов, а заканчивает массой людей для примитивных операций. Последние универсальны, только уровень у них на порядок ниже, чем в начале.

Все люди-детали имеют смысл только до тех пор, пока в их системе кто-то думает об общем и определяет это общее. Общее, бывает, определяют ошибочно. Но если общее не определять, оно автоматически определяется ошибочно. Общее исчезает, и люди-детали рассыпаются. И становятся людьми-ненужными-деталями. Далее утилизируются.

Большинство людей действительно не нужны. Ни экономике, ни политике, ни себе самим. У Бодрияра есть идея, что города будут превращены в склады-свалки ненужных людей-деталей.

Адаптация в цивилизации

Особь должна быть адаптированной к среде. В цивилизации человек адаптируется не к чему-то здоровому или положительному, а к накопленным в виде инерции структур уродствам этой цивилизации; и тот, кто лучше адаптируется, считается успешным и социально адаптированным.

Например, в магазин требуется продавец. Такой продавец находится. Но в нагрузку к этому продавцу выдается человек. Человек — это обременение продавца. И этот человек — это проблема. Это проблема и для нанимателя продавца, и для человека, который в продавце. Поэтому задача магазина — максимально нейтрализовать, снизить значение человека в продавце. Чтобы обременял продавца как можно меньше.

Человек — он сложный, многомерный. Потеря сложности ведет утрате человеческого. Но сложность — это обременение человека-детали, человека-функции.

Есть машины из железа, которые делаются для совершения рекордов — гоночные. А есть спортсмены, машины из человеческого мяса, которые тоже делаются для совершения рекордов. Машина из человеческого мяса нужна не только в спорте, она нужна везде.

Клоун, потешающий публику в цирке, вынужден тренировать себя как клоуна круглые сутки, не зная отдыха, иначе он не выдержит конкуренции с другими, более усердными клоунами и опустится на ступень ниже, наденет униформу уборщика вместо шутовского колпака с бубенчиками. И поэтому он всегда и всюду — только клоун. Ни на что другое у него уже нет ни времени, ни сил… Точно то же буржуазное общество делает и с банкиром, и с высокооплачиваемым лакеем, и с инженером, и с математиком. Капиталистический способ разделения труда не знает и не терпит исключений. Поэтому профессиональный кретинизм и превращается здесь не только в факт, но и в добродетель, в норму, даже в своеобразный идеал, в принцип образования личности, соответствовать коему старается каждый, чтобы не погрузиться на самое дно общества, не стать простой, неквалифицированной рабочей силой.

© Э. Ильенков «Проблема идеала в философии».

Казалось бы, существуют специальности, не требующие ни способностей, ни особых временных затрат, и таких специальностей даже большинство. Первое — они не оплачиваются высоко, и тем отправляют работников вниз социальной пирамиды. Главное — поскольку и у них существует конкуренция, то она так или иначе осуществляется. Конкуренция происходит из множества претендентов на эти рабочие места; больше претендентов — больше конкуренция. И из самой идеи большой конкуренции возникают дополнительные требования; к тому же власть развращает — если можно из людей выжимать больше ресурсов, и эти люди сами стремятся к конкуренции друг с другом за эти места, из них выжимают. Она осуществляется через конкуренцию дополнительных затрат времени, дополнительных обязанностей, дополнительной ответственности, дополнительных способностей интриговать. Так что даже универсальный человек вынужден специализироваться; и тем самым его универсальность опять оказывается минусом — даже на работах, не требующих врожденной специализации и особых способностей. Неспециалист превращается в такой же точно придаток своей работы, как и специалист. И даже на этих работах человек универсальный все равно оказывается проигрывающим по эффективности — тем, кто может сосредоточиться на работе в большей степени. Инициатива и усердие становятся обязательными для всех, а не только для желающих служебного повышения.

Так получается конкуренция без специализации, которая возникает там, где конкуренции как раз вроде бы и нет, и занимает свободное место отсутствия конкуренции.

Да, для адаптации-выживания действительно приходится от всей сложности отказываться. И выбор оказывается далеко не свободным и далеко не в пользу многомерных людей.

Почему умирает вроде бы всё сразу, от искусства до политики и до собственно смерти социального? А потому что умирает человек многомерный. Потому что он в одномерном мире стал неконкурентоспособным. Через многомерность проходили смыслы — и смыслы больше не проходят. Человек определяется более ненужностью и менее ненужностью. Сложный — более не нужен. Он первый и проходит, оставляя прочих сложных-многомерных в непонимании.

Всякое в жизни бывает, но в абсолютном большинстве случаев успешный, «сам-всего-добившийся» человек в цивилизации — это что-то вроде овцы, родившейся с короткими ногами. Как говорится, «попробуйте добиться» репродуктивного успеха этой овцы. А что такое «элита»? Это те же овцы с уродливо короткими ногами.

Себе на горе я был вскормлен грезами и пророчествами великих американцев, поэтов и провидцев. Но победила какая-то другая порода людей. Мир, фабрикуемый ими, вселяет в меня страх. Я вижу, как он набирает силу; я могу читать его, как читают чертежи. Я не хочу в нем жить. Этот мир маниакально одержим идеей прогресса — поддельного прогресса, зловонного прогресса. Этот мир завален бесполезными вещами, и они идут нарасхват у мужчин и женщин, которым вдалбливают, чтобы легче было одурманить их и ими распоряжаться, что эти вещи полезны и необходимы. Мечтателю, чьи мечты никак не могут пойти в дело, нет места в таком мире. Выбраковывается любой, кто не предался миру купли-продажи, предпочтя ему творчество, идеи, принципы, фантазии и надежды. В таком мире поэт — отщепенец, мыслитель — сумасшедший, художник — изгой, а ясновидящий проклят.

© Генри Миллер «Аэрокондиционированный кошмар»

Масса приспособлена, адаптирована к городу. Если точнее — к его структурам. Всякий раз, когда возникает структура, люди ищут варианты к ней присосаться, на ней паразитировать. Если структуры в нации сменяются быстро, то присосаться к ним не получается, вернее даже, получается, но сами структуры проходят. А если структуры стоят долго — то вокруг них сначала возникает паразитирование, а потом это паразитирование приобретает формы власти.

Масса есть усреднитель. Для адаптации в цивилизации снижения нужно повторять параметры массы как определяющей группы. Нужно быть серым, заурядным, незаметным, чтобы не вызывать раздражения и не быть обнаруженным раньше реализации личного проекта. Уровень деструктурирования должен соответствовать среднему; при этом важнее, как этот уровень видится, а не какой он есть. К тому же для продвижения в цивилизации обычно используются грязные пути, а чтобы по ним успешно двигаться, нужна определенная степень деструктурирования морально-культурного; впрочем, цивилизация научит. А после того, как успех у массы достигнут, можно делать все что угодно — у массы обратного хода нет.

Масса есть машина-усреднитель. Но при этом все параметры постепенно ползут вниз — деградация и дегенерация массы — её естественные свойства. Поэтому то, что принимала масса некоторое время назад, потом обычно не проходит, уровень деструктурирования-внутреннего-разрушения всегда должен расти. Такой поиск соответствующих духу времени решений даже может показаться чем-то вроде прогресса.

Поздний человек ориентирован не на создание структур для жизни, а на паразитирование на имеющихся структурах. Для него это естественно, иного он просто не поймет. Для его сознания естественно, что все блага и так есть, осталось их только отрегулировать и перераспределить.